Страница:
Поскольку их основной заказ был не очень большим, они заключили несколько контрактов с военными организациями, для чего пришлось купить еще два станка и арендовать уже весь склад. Через два года выяснилось, что реактивные самолеты на авиалиниях — это весьма выгодно: будущее за ними! В конце пятидесятых новые грандиозные планы потребовали новых самолетов, и знания, ранее применявшиеся лишь при строительстве военных машин, пригодились и для гражданских нужд. Так что идеи Дугласа, который уже далеко ушел в своих разработках сфероидных дисков, пришлись весьма кстати.
Подъем был крут, и очень скоро Дуглас и Эндрю стали владельцами десяти заводов, которые работали в три смены целых пять лет.
И вот тогда-то Эндрю открыл в себе совершенно новое качество: он, оказывается, умеет продать товар, недаром ему часто говорили об этом. Нет, он вовсе не спекулировал на рынках, где их товары пользовались большим спросом. Его таланты были совсем иного рода: он оказался прирожденным администратором, обладая потрясающей способностью в считанные часы привлечь к работе талантливых специалистов, из-за отсутствия которых другие фирмы так часто несли убытки. Одаренные люди верили в Тривейна, а он, мгновенно оценивая их, выискивая их слабости, умело играл на этом. С его редким талантом создавать в коллективе творческую атмосферу, он умел создать мощные стимулы для хорошей работы, находил, если надо, общий язык с профсоюзами. Контракты Тривейн подписывал лишь после того, как выяснял, что они повлекут за собой рост денежного и торгового оборота в Нью-Хейвене, особенно оговаривая те пункты, в которых шла речь о плате по конечному результату. Его называли «прогрессивным», но он хорошо знал, что этот термин не отражает истины. Он никогда не скрывал, что защищает собственные интересы, проповедуя теорию просвещенного эгоизма.
Что ж, его теория оправдалась, со временем Тривейн доказал это.
Но самой удивительной, необъяснимой способностью, обнаруженной Тривейном в самом себе, оказалось умение помнить пункты и нюансы всех договоров, что позволяло ему обходиться без каких-либо записей. Иногда он заводил разговор о том, что, возможно, обладает абсолютной памятью, но Филис легко опровергала подобные утверждения, приводя в качестве неопровержимого доказательства тот факт, что день своего рождения он не помнил. Жена напомнила ему и о том, что он никогда не шел на переговоры без предварительного, изматывающего, детального анализа дела. Она мягко замечала, что причина тому кроется в подсознании: в страхе повторить судьбу отца.
Со временем росло количество авиалиний и денежные обороты, да и вся производственная сеть, распространившаяся по Атлантическому побережью. Компаньоны понимали, что достигли всего, о чем мечталось. Но в ночь на четвертое октября пятьдесят седьмого года мир был потрясен известием о том, что Москва запустила первый космический спутник. Стало вдруг ясным: старой эре приходит конец, начинается новая...
Страну охватила лихорадка. Коренным образом изменилась вся система индустриальных и политических приоритетов: ведь Соединенные Штаты Америки неожиданно были оттеснены на второе место! Гордость самого изобретательного в мире народа оказалась задетой, а сам он поставлен в тупик. Требовалось восстановить статус-кво, причем любой ценой.
В тот вечер, когда было получено известие о запуске спутника, Дуглас Пейс приехал к Эндрю домой, в Нью-Хейвен, и Филис до четырех утра варила для них кофе. Результатом этого ночного бдения явилось решение о том, что уверенно стоящая на ногах «Пейс — Тривейн компани» должна стать главным подрядчиком для управления по исследованию космического пространства НАСА и поставлять сфероидные диски, способные обеспечить запуск ракет. Речь шла о мощном двигателе с тягой в шестьсот тысяч фунтов. А потом они вообще решили переключиться на работу с космосом. Конечно, они могли бы продолжать выгодное сотрудничество и с авиалиниями, но вместо этого принялись оснащать свои фабрики новой техникой для космической промышленности. Оба понимали, что в конце шестидесятых появятся новые летательные аппараты. И хотя риск был велик, Пейс и Тривейн с их великолепными природными данными пошли на него...
— В конце концов, — снова заговорил Хилл, — я обнаружил в этом в высшей степени замечательном документе, мистер Тривейн, то, что нас с президентом как раз интересовало. Вернемся к пятьдесят второму году...
«Бог ты мой! Они докопались до этого, Филис! Докопались до той самой „игры“, как ты ее называла, которую ненавидела, считая, что она марает меня. А началось все с того грязного маленького ублюдка, с того щеголя флейтиста. Да, все началось с Алена...»
— Ваша компания, — продолжал Большой Билли Хилл, — сделала смелый шаг. Без каких бы то ни было гарантий вы переориентировали семьдесят процентов ваших фабрик и почти все ваши лаборатории на неизведанный рынок. Понятно, что вы понимали, какая складывается обстановка...
— Относительно рынка мы никогда не сомневались, — сказал Тривейн. — Мы лишь оценивали спрос...
— Понятно. Как ясно и то, что это вам удалось. И пока другие еще только раскачивались, вы уже готовились выпускать продукцию!
— Я бы хотел заметить, уважаемый господин посол, — сказал Тривейн, — что все это было не так-то просто! Два года все только и делали, что болтали, а деньги не вкладывали. Если бы так продолжалось еще месяцев шесть, мы бы разорились. Но мы продолжали работать.
— Вам требовались контракты с НАСА, — произнес президент. — Без них вы бы оказались на весьма зыбкой почве: ведь до полной конверсии было еще далеко...
— Это правда. Мы рассчитывали, что у нас останется время на подготовку... К тому же в те дни никто не мог конкурировать с нами, именно мы держали банк.
— Но ваши идеи о конверсии не были тайной для других промышленников, не так ли? — спросил Хилл.
— Это невозможно скрыть...
— Но вы рисковали! — изумился Хилл.
— В какой-то степени... Правда, мы представляли собою частную компанию и старались не распространяться о своем финансовом положении.
— Однако его всегда легко выяснить, — снова воскликнул Хилл.
— Конечно.
Хилл вытащил из досье лежавшую на самом верху бумагу и протянул Тривейну.
— Помните это письмо? Оно написано министру обороны, а копии отправлены в Комитет по ассигнованиям сената и в Комиссию палаты представителей по делам вооруженных сил. Датировано апрелем тысяча девятьсот пятьдесят девятого года...
— Да. Я был тогда так взбешен!
— В письме вы категорически утверждаете, что «Пейс — Тривейн компани» — частное предприятие и не входит ни в какие ассоциации...
— Да, так...
— Но в приватной беседе вы сказали, что с вами ищут контакта те, кто мог бы обеспечить вам контракты с НАСА!
— Да... Я был растерян... И наши возможности были ограничены...
Откинувшись в кресле, посол Хилл улыбнулся.
— Это письмо — всего-навсего стратегический ход, не так ли? И надо сказать, оно подействовало и обеспечило вас работой!
— Мне просто представилась возможность...
— И тем не менее вы, несмотря на свою декларированную независимость, шесть лет, — а «Пейс — Тривейн компани» стала в те годы признанным лидером в этой области промышленности, — активно искали сотрудничества с нужными вам людьми...
«Ты помнишь, Фил, как, вы с Дугом тогда разъярились? Вы ничего не могли понять...»
— Мне необходимо было добиться некоторых преимуществ.
— Конечно! Ведь вы были настроены так серьезно!
— У вас есть основания сомневаться в моих намерениях?
«Бог мой, Фил! Это же было так серьезно! Я был так встревожен, так молод и зол!»
— Я пришел к такому выводу, мистер Тривейн, — продолжал Хилл, — как, думаю, и все остальные: вы нарочно заявили о том, что вас интересуют предложения по слиянию с другими предприятиями. За три года вы провели одну за другой весьма успешные встречи с почти семьюдесятью подрядчиками, связанными с обороной. Отчеты о некоторых из встреч попали в газеты. — Хилл вытащил из папки кучу газетных вырезок. — Надо сказать, что список подрядчиков выглядит весьма внушительно...
— Да, мы многим предлагали... «Мы должны лишь предложить. Фил, и больше ничего... Никогда ничего...»
— Но в своих намерениях, — продолжал Хилл, — вы зашли так далеко, что с некоторыми даже заключили пробные соглашения... А ведь Нью-йоркскую биржу тогда лихорадило!
— Мои счета подтвердят, что я не выходил на рынок...
— По какой же, позвольте вас спросить, причине? — спросил президент.
— Была причина, — ответил Тривейн.
— А почему ни один из договоров о намерениях не был оформлен надлежащим образом? Впрочем, это касается и ваших встреч с представителями фирм...
— Передо мной стояли непреодолимые преграды.
«И в первую очередь люди, те самые манипуляторы...»
— Могу ли я предположить, мистер Тривейн, что на самом деле вы не собирались ни с кем заключать договоры?
— Можете, господин посол.
— Значит, можно также предположить, что подобным образом вы получили исчерпывающую информацию о проводимых этими подрядчиками финансовых операциях и затратах на оборону? Такое предположение не будет, так сказать, несколько вольным?
— Не будет. Но все это было в прошлом, около десяти лет начал...
— Тот самый короткий период времени, когда вы говорили о корпоративной политике, — вступил в разговор президент. — Но ведь большинство из тех подрядчиков остаются на своих местах и по сей день...
— Возможно...
Уильям Хилл встал с кресла, сделал несколько шагов к столу из красного дерева и, добродушно глядя сверху вниз на Тривейна, спросил:
— Похоже, в те дни вы заклинали демонов? Я не ошибаюсь?
Встретившись глазами с Хиллом, Тривейн почувствовал себя совершенно беспомощным и, улыбнувшись вымученной улыбкой, признавая свое поражение, произнес:
— Не ошибаетесь.
— Таким образом, вы отомстили тем, кто разорил вашего отца... В марте пятьдесят второго...
— Я был еще мальчишкой... Бессмысленная, глупая месть...
"Помнишь, Фил, как ты сказала: «Оставайся самим собой. Это не ты, Энди. Остановись!»
— Ну, — Хилл обошел стол и остановился между президентом и Тривейном, — по-моему, достаточно... Вы заставили целую группу влиятельных людей создавать концессии, терять время и защищаться. И все это вы проделали в ваши тридцать с небольшим: держали у них перед носом морковку, а они считали это чем-то серьезным. Что ж, более чем достаточно... Но почему вы вдруг остановились? Если моя информация верна, то вы ведь тогда процветали, нет ничего удивительного в том, что вы оказались среди самых богатых людей в мире. Вам удалось разорить тех, кого вы считали своими врагами, особенно на рынке... Так почему вы остановились?
— Я пришел к вере в Бога, — ответил Тривейн.
— Так бывает, — снова вступил в разговор президент, — мне говорили...
— Это пришло ко мне... с помощью жены... Ну, а то, что случилось в марте пятьдесят второго, было той же пустой тратой времени, о которой я уже говорил. Я находился от этих людей по другую сторону, но пустота была одинакова... Это все, господин президент и господин посол, — все, что я могу сказать... Искренне хотел бы надеяться, что вы меня поняли...
Тривейн улыбнулся самой лучшей своей улыбкой: он говорил искренне. Хилл кивнул и уселся в кресло, а президент поднял стакан с виски.
— Мы получили ответы на все наши вопросы, — сказал он, — которые, как отметил посол, нас интересовали. И я хочу вас заверить в том, что мы не сомневаемся в вашей порядочности, в которой, кстати, не сомневались никогда.
— Того, кто оставляет собственную фирму, чтобы взяться за неблагодарную государственную работу, — рассмеялся Хилл, — да еще при этом взваливает на себя благотворительный фонд, можно назвать Цезарем финансового мира!
— Благодарю вас.
Наклонившись вперед, президент посмотрел Тривейну прямо в глаза.
— Вы даже не представляете себе, мистер Тривейн, какое огромное значение мы придаем этой работе! Но я советую вам все-таки держать дистанцию с теми, кого вы встретите на вашем пути. Столкновение финансов и политики всегда имеет отпечаток нечистоплотности, когда же об этом начинают говорить, ситуация усугубляется... Иными словами, если вы примете наше предложение, мистер Тривейн, обратного пути для вас уже не будет.
Тривейн прекрасно понимал, что президент дает ему последний шанс. Но он уже принял решение — и не сейчас, а лишь только возникли первые слухи о его назначении. Да, он именно тот, кто сделает эту работу. И он хочет ее сделать! Причин более чем достаточно. Одна из них — память о зале суда в Бостоне...
— Я согласен, господин президент, — сказал Тривейн. — Я берусь.
— Верю в вас, мистер Тривейн!
Глава 6
Подъем был крут, и очень скоро Дуглас и Эндрю стали владельцами десяти заводов, которые работали в три смены целых пять лет.
И вот тогда-то Эндрю открыл в себе совершенно новое качество: он, оказывается, умеет продать товар, недаром ему часто говорили об этом. Нет, он вовсе не спекулировал на рынках, где их товары пользовались большим спросом. Его таланты были совсем иного рода: он оказался прирожденным администратором, обладая потрясающей способностью в считанные часы привлечь к работе талантливых специалистов, из-за отсутствия которых другие фирмы так часто несли убытки. Одаренные люди верили в Тривейна, а он, мгновенно оценивая их, выискивая их слабости, умело играл на этом. С его редким талантом создавать в коллективе творческую атмосферу, он умел создать мощные стимулы для хорошей работы, находил, если надо, общий язык с профсоюзами. Контракты Тривейн подписывал лишь после того, как выяснял, что они повлекут за собой рост денежного и торгового оборота в Нью-Хейвене, особенно оговаривая те пункты, в которых шла речь о плате по конечному результату. Его называли «прогрессивным», но он хорошо знал, что этот термин не отражает истины. Он никогда не скрывал, что защищает собственные интересы, проповедуя теорию просвещенного эгоизма.
Что ж, его теория оправдалась, со временем Тривейн доказал это.
Но самой удивительной, необъяснимой способностью, обнаруженной Тривейном в самом себе, оказалось умение помнить пункты и нюансы всех договоров, что позволяло ему обходиться без каких-либо записей. Иногда он заводил разговор о том, что, возможно, обладает абсолютной памятью, но Филис легко опровергала подобные утверждения, приводя в качестве неопровержимого доказательства тот факт, что день своего рождения он не помнил. Жена напомнила ему и о том, что он никогда не шел на переговоры без предварительного, изматывающего, детального анализа дела. Она мягко замечала, что причина тому кроется в подсознании: в страхе повторить судьбу отца.
Со временем росло количество авиалиний и денежные обороты, да и вся производственная сеть, распространившаяся по Атлантическому побережью. Компаньоны понимали, что достигли всего, о чем мечталось. Но в ночь на четвертое октября пятьдесят седьмого года мир был потрясен известием о том, что Москва запустила первый космический спутник. Стало вдруг ясным: старой эре приходит конец, начинается новая...
Страну охватила лихорадка. Коренным образом изменилась вся система индустриальных и политических приоритетов: ведь Соединенные Штаты Америки неожиданно были оттеснены на второе место! Гордость самого изобретательного в мире народа оказалась задетой, а сам он поставлен в тупик. Требовалось восстановить статус-кво, причем любой ценой.
В тот вечер, когда было получено известие о запуске спутника, Дуглас Пейс приехал к Эндрю домой, в Нью-Хейвен, и Филис до четырех утра варила для них кофе. Результатом этого ночного бдения явилось решение о том, что уверенно стоящая на ногах «Пейс — Тривейн компани» должна стать главным подрядчиком для управления по исследованию космического пространства НАСА и поставлять сфероидные диски, способные обеспечить запуск ракет. Речь шла о мощном двигателе с тягой в шестьсот тысяч фунтов. А потом они вообще решили переключиться на работу с космосом. Конечно, они могли бы продолжать выгодное сотрудничество и с авиалиниями, но вместо этого принялись оснащать свои фабрики новой техникой для космической промышленности. Оба понимали, что в конце шестидесятых появятся новые летательные аппараты. И хотя риск был велик, Пейс и Тривейн с их великолепными природными данными пошли на него...
— В конце концов, — снова заговорил Хилл, — я обнаружил в этом в высшей степени замечательном документе, мистер Тривейн, то, что нас с президентом как раз интересовало. Вернемся к пятьдесят второму году...
«Бог ты мой! Они докопались до этого, Филис! Докопались до той самой „игры“, как ты ее называла, которую ненавидела, считая, что она марает меня. А началось все с того грязного маленького ублюдка, с того щеголя флейтиста. Да, все началось с Алена...»
— Ваша компания, — продолжал Большой Билли Хилл, — сделала смелый шаг. Без каких бы то ни было гарантий вы переориентировали семьдесят процентов ваших фабрик и почти все ваши лаборатории на неизведанный рынок. Понятно, что вы понимали, какая складывается обстановка...
— Относительно рынка мы никогда не сомневались, — сказал Тривейн. — Мы лишь оценивали спрос...
— Понятно. Как ясно и то, что это вам удалось. И пока другие еще только раскачивались, вы уже готовились выпускать продукцию!
— Я бы хотел заметить, уважаемый господин посол, — сказал Тривейн, — что все это было не так-то просто! Два года все только и делали, что болтали, а деньги не вкладывали. Если бы так продолжалось еще месяцев шесть, мы бы разорились. Но мы продолжали работать.
— Вам требовались контракты с НАСА, — произнес президент. — Без них вы бы оказались на весьма зыбкой почве: ведь до полной конверсии было еще далеко...
— Это правда. Мы рассчитывали, что у нас останется время на подготовку... К тому же в те дни никто не мог конкурировать с нами, именно мы держали банк.
— Но ваши идеи о конверсии не были тайной для других промышленников, не так ли? — спросил Хилл.
— Это невозможно скрыть...
— Но вы рисковали! — изумился Хилл.
— В какой-то степени... Правда, мы представляли собою частную компанию и старались не распространяться о своем финансовом положении.
— Однако его всегда легко выяснить, — снова воскликнул Хилл.
— Конечно.
Хилл вытащил из досье лежавшую на самом верху бумагу и протянул Тривейну.
— Помните это письмо? Оно написано министру обороны, а копии отправлены в Комитет по ассигнованиям сената и в Комиссию палаты представителей по делам вооруженных сил. Датировано апрелем тысяча девятьсот пятьдесят девятого года...
— Да. Я был тогда так взбешен!
— В письме вы категорически утверждаете, что «Пейс — Тривейн компани» — частное предприятие и не входит ни в какие ассоциации...
— Да, так...
— Но в приватной беседе вы сказали, что с вами ищут контакта те, кто мог бы обеспечить вам контракты с НАСА!
— Да... Я был растерян... И наши возможности были ограничены...
Откинувшись в кресле, посол Хилл улыбнулся.
— Это письмо — всего-навсего стратегический ход, не так ли? И надо сказать, оно подействовало и обеспечило вас работой!
— Мне просто представилась возможность...
— И тем не менее вы, несмотря на свою декларированную независимость, шесть лет, — а «Пейс — Тривейн компани» стала в те годы признанным лидером в этой области промышленности, — активно искали сотрудничества с нужными вам людьми...
«Ты помнишь, Фил, как, вы с Дугом тогда разъярились? Вы ничего не могли понять...»
— Мне необходимо было добиться некоторых преимуществ.
— Конечно! Ведь вы были настроены так серьезно!
— У вас есть основания сомневаться в моих намерениях?
«Бог мой, Фил! Это же было так серьезно! Я был так встревожен, так молод и зол!»
— Я пришел к такому выводу, мистер Тривейн, — продолжал Хилл, — как, думаю, и все остальные: вы нарочно заявили о том, что вас интересуют предложения по слиянию с другими предприятиями. За три года вы провели одну за другой весьма успешные встречи с почти семьюдесятью подрядчиками, связанными с обороной. Отчеты о некоторых из встреч попали в газеты. — Хилл вытащил из папки кучу газетных вырезок. — Надо сказать, что список подрядчиков выглядит весьма внушительно...
— Да, мы многим предлагали... «Мы должны лишь предложить. Фил, и больше ничего... Никогда ничего...»
— Но в своих намерениях, — продолжал Хилл, — вы зашли так далеко, что с некоторыми даже заключили пробные соглашения... А ведь Нью-йоркскую биржу тогда лихорадило!
— Мои счета подтвердят, что я не выходил на рынок...
— По какой же, позвольте вас спросить, причине? — спросил президент.
— Была причина, — ответил Тривейн.
— А почему ни один из договоров о намерениях не был оформлен надлежащим образом? Впрочем, это касается и ваших встреч с представителями фирм...
— Передо мной стояли непреодолимые преграды.
«И в первую очередь люди, те самые манипуляторы...»
— Могу ли я предположить, мистер Тривейн, что на самом деле вы не собирались ни с кем заключать договоры?
— Можете, господин посол.
— Значит, можно также предположить, что подобным образом вы получили исчерпывающую информацию о проводимых этими подрядчиками финансовых операциях и затратах на оборону? Такое предположение не будет, так сказать, несколько вольным?
— Не будет. Но все это было в прошлом, около десяти лет начал...
— Тот самый короткий период времени, когда вы говорили о корпоративной политике, — вступил в разговор президент. — Но ведь большинство из тех подрядчиков остаются на своих местах и по сей день...
— Возможно...
Уильям Хилл встал с кресла, сделал несколько шагов к столу из красного дерева и, добродушно глядя сверху вниз на Тривейна, спросил:
— Похоже, в те дни вы заклинали демонов? Я не ошибаюсь?
Встретившись глазами с Хиллом, Тривейн почувствовал себя совершенно беспомощным и, улыбнувшись вымученной улыбкой, признавая свое поражение, произнес:
— Не ошибаетесь.
— Таким образом, вы отомстили тем, кто разорил вашего отца... В марте пятьдесят второго...
— Я был еще мальчишкой... Бессмысленная, глупая месть...
"Помнишь, Фил, как ты сказала: «Оставайся самим собой. Это не ты, Энди. Остановись!»
— Ну, — Хилл обошел стол и остановился между президентом и Тривейном, — по-моему, достаточно... Вы заставили целую группу влиятельных людей создавать концессии, терять время и защищаться. И все это вы проделали в ваши тридцать с небольшим: держали у них перед носом морковку, а они считали это чем-то серьезным. Что ж, более чем достаточно... Но почему вы вдруг остановились? Если моя информация верна, то вы ведь тогда процветали, нет ничего удивительного в том, что вы оказались среди самых богатых людей в мире. Вам удалось разорить тех, кого вы считали своими врагами, особенно на рынке... Так почему вы остановились?
— Я пришел к вере в Бога, — ответил Тривейн.
— Так бывает, — снова вступил в разговор президент, — мне говорили...
— Это пришло ко мне... с помощью жены... Ну, а то, что случилось в марте пятьдесят второго, было той же пустой тратой времени, о которой я уже говорил. Я находился от этих людей по другую сторону, но пустота была одинакова... Это все, господин президент и господин посол, — все, что я могу сказать... Искренне хотел бы надеяться, что вы меня поняли...
Тривейн улыбнулся самой лучшей своей улыбкой: он говорил искренне. Хилл кивнул и уселся в кресло, а президент поднял стакан с виски.
— Мы получили ответы на все наши вопросы, — сказал он, — которые, как отметил посол, нас интересовали. И я хочу вас заверить в том, что мы не сомневаемся в вашей порядочности, в которой, кстати, не сомневались никогда.
— Того, кто оставляет собственную фирму, чтобы взяться за неблагодарную государственную работу, — рассмеялся Хилл, — да еще при этом взваливает на себя благотворительный фонд, можно назвать Цезарем финансового мира!
— Благодарю вас.
Наклонившись вперед, президент посмотрел Тривейну прямо в глаза.
— Вы даже не представляете себе, мистер Тривейн, какое огромное значение мы придаем этой работе! Но я советую вам все-таки держать дистанцию с теми, кого вы встретите на вашем пути. Столкновение финансов и политики всегда имеет отпечаток нечистоплотности, когда же об этом начинают говорить, ситуация усугубляется... Иными словами, если вы примете наше предложение, мистер Тривейн, обратного пути для вас уже не будет.
Тривейн прекрасно понимал, что президент дает ему последний шанс. Но он уже принял решение — и не сейчас, а лишь только возникли первые слухи о его назначении. Да, он именно тот, кто сделает эту работу. И он хочет ее сделать! Причин более чем достаточно. Одна из них — память о зале суда в Бостоне...
— Я согласен, господин президент, — сказал Тривейн. — Я берусь.
— Верю в вас, мистер Тривейн!
Глава 6
Нельзя сказать, чтобы Филис часто испытывала раздражение по отношению к мужу. Правда, порой он казался слишком уж беззаботным, но Филис объясняла это его огромной занятостью, а вовсе не равнодушием к окружающим. Скептически настроенный ко всякого рода тонкостям, сам он тем не менее являлся довольно тонкой натурой: резким, но в то же время обходительным. Иногда, правда, он бывал резок и с ней, но всегда справедлив. К тому же он всегда приходил ей на помощь, когда она больше всего в нем нуждалась. Особенно в те ужасные годы...
Но сегодня вечером Филис была недовольна: Эндрю опаздывал на встречу, которую сам же назначил ей в половине восьмого в Палм-Корте, в отеле «Плаза». Никаких причин опаздывать у него не было, во всяком случае, он ее об этом не предупреждал.
Пробило уже четверть девятого, и Филис терялась в догадках: что же произошло? Ни звонка, ни предупреждения. Она была голодна как черт, кроме всего прочего, на этот вечер у нее была запланирована масса дел. Дети уже целую неделю ходили в свои респектабельные школы: Памела — к мисс Портер, а Стив — в Хейверфорд. Мужья, конечно, не понимают, что этому предшествует. А ведь отправляя детей из дому на целых три месяца, приходится принимать решения, мало в чем уступающие решениям бизнесменов. Вот и сегодня она собиралась кое-что в этом плане сделать. Кроме того, ей нужно подготовиться к лекции. Вместо этого ей пришлось тащиться в Нью-Йорк!
А теперь она сидит здесь и ждет!
Сто раз она собиралась поговорить с Энди о том, что ему нужен шофер. Она ненавидела этот проклятый «линкольн», хотя идея нанять шофера была не менее ненавистна. Но Энди не позволял ей ездить в Нью-Йорк на маленькой машине, приводя в доказательство неопровержимую статистику дорожных происшествий, из которой явствовало, что маленькие машины попадают в аварию чаще.
О-о-о, к черту, к черту, к черту! Где же он? Двадцать минут девятого. Это уже просто оскорбительно!
Она заказала второй бокал вермута и почти допила его. Этот безобидный, можно сказать, женский напиток было приятно потягивать маленькими глотками, что Филис и делала. Ей льстило, что мужчины, проходившие мимо ее столика, бросали на нее восхищенные взгляды. Не беда, что ей уже сорок два, вот-вот стукнет сорок три и у нее двое детей! Нужно обязательно сказать об этом Энди. Он, наверное, рассмеется и скажет что-нибудь вроде того, что недаром же он на ней женился: она не какая-то там замарашка...
Мысли ее обращены были в прошлое. Она вдруг подумала, что ей повезло и в сексе. Энди был страстным и разборчивым любовником, им было хорошо в постели. Как это сказал Теннесси Уильямс? Это был Уильямс? Да, должно быть... Одна из его ранних пьес об итальянцах... Там один сицилианец сказал: «Если все в порядке в постели, то все в порядке и в браке!» Что-то вроде этого.
Ей нравился Теннесси Уильямс. Он был и поэтом и драматургом. Возможно, больше поэтом.
И вдруг Филис почувствовала страшную слабость. Весь Палм-Корт закружился у нее перед глазами.
Откуда-то сверху доносились чьи-то встревоженные голоса:
— Мадам, мадам! Вам плохо? Мадам! Принесите скорее соли!
Потом раздались совсем другие слова, смысл которых ускользал от нее, потому что Филис утратила всякое чувство реальности. Что-то твердое ударило ее по лицу, и она догадалась, что это мраморный пол, значит, она упала. Вокруг становилось все темнее и темнее.
— Я сам позабочусь о ней! — сказал чей-то голос. — Это моя жена. Наша комната наверху. Дай мне руку! Вот так, хорошо.
Но это не был голос ее мужа.
Тривейн дважды ходил на угол звонить жене в отель «Плаза», но оба раза, когда он называл фамилию Филис, ему отвечали, что ее нет в Палм-Корте. Может, она опоздала, попав в пробку, когда ехала из Коннектикута, может, не нашла его, расстроилась и не стала ждать? Черт бы побрал эту аварию! К черту, к черту!
Наконец без пятнадцати девять полицейские его отпустили, получив от него объяснение, позволили следовать дальше.
Пока он ловил другую машину, он вдруг подумал, что когда вторично звонил в «Плазу», метрдотель узнал его голос. Во всяком случае, его ответ на просьбу подозвать к телефону жену последовал намного быстрее, чем в первый раз. Может быть, ему показалось? В ярости он становился особенно нетерпелив, он знал это.
Но если так, то почему отрезок времени между вопросом и ответом не показался ему слишком длинным? Скорее коротким.
— Так где же тогда она?
— Ее забрал муж, они поднялись в свой номер.
— Послушайте, вы, болван, ее муж — это я! Рассказывайте все мне!
Разъяренный Тривейн схватил официанта за воротник.
— Пожалуйста, сэр! — вскрикнул официант, и все сидевшие в Палм-Корте повернулись на громкие голоса: голос Тривейна заглушил даже квартет скрипачей.
Два детектива Плазы оттащили его от перепуганного официанта.
— Он сказал, что они пошли наверх! — Тривейн стряхнул с себя их руки и кинулся к стойке.
Один из полицейских поспешил за ним. И тут совершенно неожиданно для себя Тривейн сделал то, чего, как он думал, никогда бы не смог сделать: дал ему по шее. Полицейский упал, а его напарник выхватил пистолет.
В тот же момент перепуганный портье истерически закричал:
— Это здесь, мистер Тривейн! Миссис Тривейн в номере 5Н и I! Его сняли сегодня после обеда!
Не обращая внимания на окружающих, Тривейн кинулся к двери с надписью «Лестница» и помчался вверх по ступенькам. Он чувствовал, что детективы бежали за ним, он слышал их приказы остановиться, но и не думал им подчиняться. Скорее, скорей найти этот номер в отеле «Плаза»: 5Н и I!
Всем своим весом толкнув дверь, Тривейн вбежал в коридор, покрытый тонким ковром — свидетельство былой роскоши, — и принялся рассматривать таблички на дверях: 5А, потом 5В, затем 5С и D. Повернув за угол, он наконец увидел номер 5Н и I.
Дверь была заперта, и он ударил в нее всем телом. Дверь едва поддалась. Тогда Тривейн принялся молотить по двери ногами. Она трещала, но не поддавалась.
— Проваливай отсюда, сукин сын! — услышал он голос одного из полицейских, средних лет. — Или я пристрелю тебя!
— Не хватит духу! Здесь моя жена!
Ярость Тривейна возымела действие. Детектив посмотрел на оскорбленного мужа и присоединился к его атаке на дверь, наподдав по двери ботинком. Дверь в конце концов поддалась и, слетев с верхней петли, рухнула на камин внутри комнаты. Тривейн вместе с детективом ворвался внутрь.
Представшая их взорам картина не удивила детектива отеля: подобное он видел уже много раз. Прислонившись к двери, он наблюдал за Тривейном, стараясь понять, было ли тут насилие.
Филис Тривейн, совершенно обнаженная, лежала на кровати, на белых простынях, рядом с которой в беспорядке валялась одежда. На ночном столике слева стояла бутылка «Драмбуи» и два наполненных до половины стакана.
На ее груди виднелись следы поцелуев, а сверху вниз от ключиц к соскам были нарисованы два фаллоса.
«Похоже, тут неплохо повеселились», — решил полицейский и возблагодарил Бога за то, что тот, третий, успел покинуть комнату. Ну, и дурак же он был бы, если бы не сделал этого.
— Мне кажется, вашей жене дали огромную дозу снотворного, мистер Тривейн. Но никаких побочных эффектов не будет. Возможно, заболит голова, расстроится желудок...
— Ее... ее изнасиловали?
— Трудно сказать без более тщательного осмотра... Во всяком случае, следы борьбы налицо. Впрочем, не думаю, что насильник добился своего... А попытка, вернее всего, была, мне бы не хотелось ничего от вас скрывать...
— И она о ней знает? Об этой... попытке?
— Простите, но тут может ответить только она.
— Благодарю вас, доктор!
Проводив врача, Тривейн вернулся к жене и, опустившись на колени рядом с кроватью, взял ее за руку.
— Ну, старушка, ты меня слышишь?
— Энди? — спокойно проговорила Филис, но в глазах ее он увидел страх, которого никогда прежде не видел. — Кто-то пытался меня изнасиловать... Это я хорошо помню...
— Я рад, что ты помнишь... — сказал он. — Ему это не удалось.
— Не думаю... Но почему, Энди, скажи, почему?
— Не знаю. Фил, но я постараюсь выяснить.
— Где ты был?
— Дорожная авария. По крайней мере, я так думал, хотя теперь не уверен.
— Что же нам делать?
— Не нам, Фил, а мне. Я должен кое с кем встретиться в Вашингтоне... Я не желаю иметь с ними никаких дел!
— Не понимаю...
Я тоже еще не все понимаю, Фил, но думаю, что связь здесь все-таки есть...
Тривейн рассказал Роберту Уэбстеру о том, что произошло с женой. От изумления и растерянности помощник президента в первый момент не нашелся, что и сказать.
— Вы меня слышите?
— Да... Слышу... Ужасно...
— И это все, что вы можете сказать? Вы знаете, что на той неделе сказали мне президент и Хилл?
— Да-да, мы с ним говорили...
— Все это связано одно с другим, не так ли? И я имею право знать, почему такое случилось!
— Но мне нечего вам ответить... Думаю, что президенту — тоже. Где вы сейчас — в «Плазе»? Я вам перезвоню через несколько минут!
Он действительно сразу перезвонил. Тривейн, нетерпеливо схватив трубку, высказал не стесняясь все, что считал нужным.
Пусть все катятся к черту! Ему наплевать на то, что завтра в два тридцать сенатские слушания! Он всех их пошлет к чертям собачьим! Филис не является частью сделки! Назначение касается только его, но ни в коей мере не его семьи! Завтра он отделает всех этих сенатских ублюдков так, как еще никто их не отделывал. А затем соберет пресс-конференцию и объявит на всю эту чертову страну, какие свиньи обосновались в Вашингтоне! Именно так он и сделает, не будь он Эндрю Тривейн!
Он швырнул трубку на рычаг и подошел к кровати. Филис спала. Он опустился в стоявшее рядом кресло и погладил ее по волосам. Она слегка шевельнулась во сне, открыла и тут же снова закрыла глаза. Ей немало пришлось натерпеться, а тут еще новые испытания!
Снова зазвонил телефон. Со страхом и яростью Тривейн подошел к аппарату.
— Тривейн? Говорит президент! Мне только что все рассказали. Как чувствует себя ваша жена?
— Она спит, сэр... — ответил Тривейн, удивляясь самому себе: даже сейчас, в полном смятении чувств, он все же добавил «сэр».
— Боже, мой мальчик! — продолжал президент. — У меня просто нет слов! Что я могу сказать вам? Что сделать?
— Освободите меня, господин президент, от данного слова, пожалуйста... Если вы не сделаете этого, я найду, что заявить на завтрашних слушаниях... Да и не только там...
— Конечно, Эндрю, разумеется! — Президент Соединенных Штатов Америки помолчал секунду и добавил: — С ней все в порядке? Ваша жена в порядке?
— Да, сэр... Это было самое настоящее нападение, уверен. — Тривейн с трудом сдерживал дыхание. — Такая грязь... — Он боялся слов, которые могли сорваться у него с языка.
— Выслушайте меня, Тривейн. Послушайте, Эндрю! Возможно, вы никогда не простите мне того, что я вам сейчас собираюсь сказать, и все-таки... Если вы твердо решили уходить, то я не буду препятствовать. Но подумайте, хорошо подумайте! Я бывал в тяжелых ситуациях сотни раз, однако никогда не принимал решения сгоряча! Вся страна знает, что мы выбрали вас. Завтрашние слушания — всего лишь формальность. И если завтра в сенате вы скажете то, что хотите, то причините вашей жене новую боль! Неужели вы в самом деле не понимаете? Ведь они именно этого и хотят!
Тривейн глубоко вздохнул.
— Я вовсе не собираюсь причинять боль своей жене и не допущу, чтобы кто-то из вас лез в наши дела! Я не нуждаюсь в вас, господин президент. Надеюсь, я ясно выразился?
— Да, конечно, и я полностью согласен с вами. Но дело в том, что я нуждаюсь в вас. И я предупреждал вас, что возможна всякая мерзость...
«Всякая мерзость!» Какие ужасные слова!
Но сегодня вечером Филис была недовольна: Эндрю опаздывал на встречу, которую сам же назначил ей в половине восьмого в Палм-Корте, в отеле «Плаза». Никаких причин опаздывать у него не было, во всяком случае, он ее об этом не предупреждал.
Пробило уже четверть девятого, и Филис терялась в догадках: что же произошло? Ни звонка, ни предупреждения. Она была голодна как черт, кроме всего прочего, на этот вечер у нее была запланирована масса дел. Дети уже целую неделю ходили в свои респектабельные школы: Памела — к мисс Портер, а Стив — в Хейверфорд. Мужья, конечно, не понимают, что этому предшествует. А ведь отправляя детей из дому на целых три месяца, приходится принимать решения, мало в чем уступающие решениям бизнесменов. Вот и сегодня она собиралась кое-что в этом плане сделать. Кроме того, ей нужно подготовиться к лекции. Вместо этого ей пришлось тащиться в Нью-Йорк!
А теперь она сидит здесь и ждет!
Сто раз она собиралась поговорить с Энди о том, что ему нужен шофер. Она ненавидела этот проклятый «линкольн», хотя идея нанять шофера была не менее ненавистна. Но Энди не позволял ей ездить в Нью-Йорк на маленькой машине, приводя в доказательство неопровержимую статистику дорожных происшествий, из которой явствовало, что маленькие машины попадают в аварию чаще.
О-о-о, к черту, к черту, к черту! Где же он? Двадцать минут девятого. Это уже просто оскорбительно!
Она заказала второй бокал вермута и почти допила его. Этот безобидный, можно сказать, женский напиток было приятно потягивать маленькими глотками, что Филис и делала. Ей льстило, что мужчины, проходившие мимо ее столика, бросали на нее восхищенные взгляды. Не беда, что ей уже сорок два, вот-вот стукнет сорок три и у нее двое детей! Нужно обязательно сказать об этом Энди. Он, наверное, рассмеется и скажет что-нибудь вроде того, что недаром же он на ней женился: она не какая-то там замарашка...
Мысли ее обращены были в прошлое. Она вдруг подумала, что ей повезло и в сексе. Энди был страстным и разборчивым любовником, им было хорошо в постели. Как это сказал Теннесси Уильямс? Это был Уильямс? Да, должно быть... Одна из его ранних пьес об итальянцах... Там один сицилианец сказал: «Если все в порядке в постели, то все в порядке и в браке!» Что-то вроде этого.
Ей нравился Теннесси Уильямс. Он был и поэтом и драматургом. Возможно, больше поэтом.
И вдруг Филис почувствовала страшную слабость. Весь Палм-Корт закружился у нее перед глазами.
Откуда-то сверху доносились чьи-то встревоженные голоса:
— Мадам, мадам! Вам плохо? Мадам! Принесите скорее соли!
Потом раздались совсем другие слова, смысл которых ускользал от нее, потому что Филис утратила всякое чувство реальности. Что-то твердое ударило ее по лицу, и она догадалась, что это мраморный пол, значит, она упала. Вокруг становилось все темнее и темнее.
— Я сам позабочусь о ней! — сказал чей-то голос. — Это моя жена. Наша комната наверху. Дай мне руку! Вот так, хорошо.
Но это не был голос ее мужа.
* * *
Эндрю Тривейн был взбешен. Такси, которое он поймал рядом со своим офисом в Дэнфорте, врезалось в кузов идущего впереди «шевроле», и полиция не отпускала его, пока не были оформлены все бумаги. Ожидание казалось бесконечным. Он говорил полицейскому, что спешит, но в ответ услышал, что если уж пассажир «шевроле» ждет «скорой помощи», то ему-то, как говорится, сам Бог велел.Тривейн дважды ходил на угол звонить жене в отель «Плаза», но оба раза, когда он называл фамилию Филис, ему отвечали, что ее нет в Палм-Корте. Может, она опоздала, попав в пробку, когда ехала из Коннектикута, может, не нашла его, расстроилась и не стала ждать? Черт бы побрал эту аварию! К черту, к черту!
Наконец без пятнадцати девять полицейские его отпустили, получив от него объяснение, позволили следовать дальше.
Пока он ловил другую машину, он вдруг подумал, что когда вторично звонил в «Плазу», метрдотель узнал его голос. Во всяком случае, его ответ на просьбу подозвать к телефону жену последовал намного быстрее, чем в первый раз. Может быть, ему показалось? В ярости он становился особенно нетерпелив, он знал это.
Но если так, то почему отрезок времени между вопросом и ответом не показался ему слишком длинным? Скорее коротким.
* * *
— Да, сэр, да, сэр, это была она, вон за тем столиком!— Так где же тогда она?
— Ее забрал муж, они поднялись в свой номер.
— Послушайте, вы, болван, ее муж — это я! Рассказывайте все мне!
Разъяренный Тривейн схватил официанта за воротник.
— Пожалуйста, сэр! — вскрикнул официант, и все сидевшие в Палм-Корте повернулись на громкие голоса: голос Тривейна заглушил даже квартет скрипачей.
Два детектива Плазы оттащили его от перепуганного официанта.
— Он сказал, что они пошли наверх! — Тривейн стряхнул с себя их руки и кинулся к стойке.
Один из полицейских поспешил за ним. И тут совершенно неожиданно для себя Тривейн сделал то, чего, как он думал, никогда бы не смог сделать: дал ему по шее. Полицейский упал, а его напарник выхватил пистолет.
В тот же момент перепуганный портье истерически закричал:
— Это здесь, мистер Тривейн! Миссис Тривейн в номере 5Н и I! Его сняли сегодня после обеда!
Не обращая внимания на окружающих, Тривейн кинулся к двери с надписью «Лестница» и помчался вверх по ступенькам. Он чувствовал, что детективы бежали за ним, он слышал их приказы остановиться, но и не думал им подчиняться. Скорее, скорей найти этот номер в отеле «Плаза»: 5Н и I!
Всем своим весом толкнув дверь, Тривейн вбежал в коридор, покрытый тонким ковром — свидетельство былой роскоши, — и принялся рассматривать таблички на дверях: 5А, потом 5В, затем 5С и D. Повернув за угол, он наконец увидел номер 5Н и I.
Дверь была заперта, и он ударил в нее всем телом. Дверь едва поддалась. Тогда Тривейн принялся молотить по двери ногами. Она трещала, но не поддавалась.
— Проваливай отсюда, сукин сын! — услышал он голос одного из полицейских, средних лет. — Или я пристрелю тебя!
— Не хватит духу! Здесь моя жена!
Ярость Тривейна возымела действие. Детектив посмотрел на оскорбленного мужа и присоединился к его атаке на дверь, наподдав по двери ботинком. Дверь в конце концов поддалась и, слетев с верхней петли, рухнула на камин внутри комнаты. Тривейн вместе с детективом ворвался внутрь.
Представшая их взорам картина не удивила детектива отеля: подобное он видел уже много раз. Прислонившись к двери, он наблюдал за Тривейном, стараясь понять, было ли тут насилие.
Филис Тривейн, совершенно обнаженная, лежала на кровати, на белых простынях, рядом с которой в беспорядке валялась одежда. На ночном столике слева стояла бутылка «Драмбуи» и два наполненных до половины стакана.
На ее груди виднелись следы поцелуев, а сверху вниз от ключиц к соскам были нарисованы два фаллоса.
«Похоже, тут неплохо повеселились», — решил полицейский и возблагодарил Бога за то, что тот, третий, успел покинуть комнату. Ну, и дурак же он был бы, если бы не сделал этого.
* * *
Филис Тривейн, закутанная в махровую простыню, сидела в постели с чашкой кофе. Врач только что закончил осмотр и вместе с Тривейном вышел в другую комнату.— Мне кажется, вашей жене дали огромную дозу снотворного, мистер Тривейн. Но никаких побочных эффектов не будет. Возможно, заболит голова, расстроится желудок...
— Ее... ее изнасиловали?
— Трудно сказать без более тщательного осмотра... Во всяком случае, следы борьбы налицо. Впрочем, не думаю, что насильник добился своего... А попытка, вернее всего, была, мне бы не хотелось ничего от вас скрывать...
— И она о ней знает? Об этой... попытке?
— Простите, но тут может ответить только она.
— Благодарю вас, доктор!
Проводив врача, Тривейн вернулся к жене и, опустившись на колени рядом с кроватью, взял ее за руку.
— Ну, старушка, ты меня слышишь?
— Энди? — спокойно проговорила Филис, но в глазах ее он увидел страх, которого никогда прежде не видел. — Кто-то пытался меня изнасиловать... Это я хорошо помню...
— Я рад, что ты помнишь... — сказал он. — Ему это не удалось.
— Не думаю... Но почему, Энди, скажи, почему?
— Не знаю. Фил, но я постараюсь выяснить.
— Где ты был?
— Дорожная авария. По крайней мере, я так думал, хотя теперь не уверен.
— Что же нам делать?
— Не нам, Фил, а мне. Я должен кое с кем встретиться в Вашингтоне... Я не желаю иметь с ними никаких дел!
— Не понимаю...
Я тоже еще не все понимаю, Фил, но думаю, что связь здесь все-таки есть...
* * *
— Президент сейчас в Кэмп-Дэвиде, мистер Тривейн. Неудобно беспокоить его, извините. А что случилось?Тривейн рассказал Роберту Уэбстеру о том, что произошло с женой. От изумления и растерянности помощник президента в первый момент не нашелся, что и сказать.
— Вы меня слышите?
— Да... Слышу... Ужасно...
— И это все, что вы можете сказать? Вы знаете, что на той неделе сказали мне президент и Хилл?
— Да-да, мы с ним говорили...
— Все это связано одно с другим, не так ли? И я имею право знать, почему такое случилось!
— Но мне нечего вам ответить... Думаю, что президенту — тоже. Где вы сейчас — в «Плазе»? Я вам перезвоню через несколько минут!
Он действительно сразу перезвонил. Тривейн, нетерпеливо схватив трубку, высказал не стесняясь все, что считал нужным.
Пусть все катятся к черту! Ему наплевать на то, что завтра в два тридцать сенатские слушания! Он всех их пошлет к чертям собачьим! Филис не является частью сделки! Назначение касается только его, но ни в коей мере не его семьи! Завтра он отделает всех этих сенатских ублюдков так, как еще никто их не отделывал. А затем соберет пресс-конференцию и объявит на всю эту чертову страну, какие свиньи обосновались в Вашингтоне! Именно так он и сделает, не будь он Эндрю Тривейн!
Он швырнул трубку на рычаг и подошел к кровати. Филис спала. Он опустился в стоявшее рядом кресло и погладил ее по волосам. Она слегка шевельнулась во сне, открыла и тут же снова закрыла глаза. Ей немало пришлось натерпеться, а тут еще новые испытания!
Снова зазвонил телефон. Со страхом и яростью Тривейн подошел к аппарату.
— Тривейн? Говорит президент! Мне только что все рассказали. Как чувствует себя ваша жена?
— Она спит, сэр... — ответил Тривейн, удивляясь самому себе: даже сейчас, в полном смятении чувств, он все же добавил «сэр».
— Боже, мой мальчик! — продолжал президент. — У меня просто нет слов! Что я могу сказать вам? Что сделать?
— Освободите меня, господин президент, от данного слова, пожалуйста... Если вы не сделаете этого, я найду, что заявить на завтрашних слушаниях... Да и не только там...
— Конечно, Эндрю, разумеется! — Президент Соединенных Штатов Америки помолчал секунду и добавил: — С ней все в порядке? Ваша жена в порядке?
— Да, сэр... Это было самое настоящее нападение, уверен. — Тривейн с трудом сдерживал дыхание. — Такая грязь... — Он боялся слов, которые могли сорваться у него с языка.
— Выслушайте меня, Тривейн. Послушайте, Эндрю! Возможно, вы никогда не простите мне того, что я вам сейчас собираюсь сказать, и все-таки... Если вы твердо решили уходить, то я не буду препятствовать. Но подумайте, хорошо подумайте! Я бывал в тяжелых ситуациях сотни раз, однако никогда не принимал решения сгоряча! Вся страна знает, что мы выбрали вас. Завтрашние слушания — всего лишь формальность. И если завтра в сенате вы скажете то, что хотите, то причините вашей жене новую боль! Неужели вы в самом деле не понимаете? Ведь они именно этого и хотят!
Тривейн глубоко вздохнул.
— Я вовсе не собираюсь причинять боль своей жене и не допущу, чтобы кто-то из вас лез в наши дела! Я не нуждаюсь в вас, господин президент. Надеюсь, я ясно выразился?
— Да, конечно, и я полностью согласен с вами. Но дело в том, что я нуждаюсь в вас. И я предупреждал вас, что возможна всякая мерзость...
«Всякая мерзость!» Какие ужасные слова!