Ладлэм Роберт. Тривейн

   — Именно мерзость! — свирепо прорычал Тривейн в трубку.
   — Вам следует подумать о том, что случилось, — продолжал президент, словно не замечая грубость Тривейна. — Если такое произошло с вами, с одним из самых уважаемых людей в стране, то представьте, что может произойти с другими. Не мы ли должны положить этому конец? Не нам ли именно этим и заниматься?
   — Никто меня никуда не выбирал. И я никому ничем не обязан! Вы, черт побери, прекрасно знаете! Не желаю я ни с кем иметь дела!
   — Но вы же знаете, что это невозможно, — сказал президент. — Не надо мне сейчас отвечать. Подумайте, посоветуйтесь с женой. Я могу отложить слушания на несколько дней под предлогом вашей болезни.
   — Мне уже ничего не нужно, господин президент, я не принесу вам никакой пользы...
   — И все-таки прошу вас подумать... Дайте мне несколько часов. Вся моя команда просит вас об этом. И сейчас я обращаюсь к вам не как президент, а просто как человек! Я прошу вас остаться! Курки взведены, и пути назад нет. По-человечески я вполне понимаю ваш отказ... Передайте мои наилучшие пожелания вашей супруге... Спокойной ночи, Эндрю!
   Тривейн услышал щелчок разъединения и медленно положил трубку. Достав из кармана рубашки сигареты, он закурил, чиркнув спичкой по фирменному коробку с надписью «Плаза». Не о чем ему думать! Он не изменит своего решения, как бы ни настаивал президент.
   Он — Эндрю Тривейн, и всегда должен помнить об этом. Ему никто не нужен. Даже президент Соединенных Штатов Америки...
   — Энди?
   Тривейн посмотрел на кровать. Голова его жены была повернута к нему, а глаза открыты.
   — Да, дорогая? — сказал он, встав с кресла и быстро подойдя к ней. Его жена была еще в полубессознательном состоянии.
   — Я слышала. Я слышала, что ты сказал.
   — Ни о чем не беспокойся. Утром снова придет доктор, а потом мы поедем в Барнгет. Ты уже в порядке, поспи еще.
   — Энди?..
   — Что, дорогая?
   — Он хочет, чтобы ты остался, да?
   — Он не отдает себе отчета в своих желаниях.
   — Он прав... Неужели ты не понимаешь? Если ты уйдешь, значит, они тебя победили...
   Филис Тривейн медленно закрыла глаза. У Эндрю сжалось сердце, когда он увидел боль на осунувшемся лице. Он понимал, что за ней кроется — гнев и отвращение...

* * *

   Уолтер Мэдисон, повернув медную ручку, заперся у себя в кабинете. Тривейн вытащил его из ресторана, и, несмотря на тревогу, вызванную звонком, Мэдисон выполнил его указания: встретился с полицейским из «Плазы» и убедил его не подавать рапорта. Он дал понять полицейскому, что Тривейн хочет уберечь жену, а вместе с нею и всю семью, от комментариев прессы. К тому же, добавил он, жена Тривейна все равно не помнит насильника, все ее показания весьма туманны.
   Детектив из «Плазы» знал, что устами влиятельного адвоката говорит сам могущественный Тривейн, и его не особенно интересовали комментарии Мэдисона. Адвокат хотел сначала дать ему денег, но юрист в нем взял верх, и он передумал, хотя в его желании не было ничего предосудительного. Он хорошо знал, что ушедшие в отставку офицеры, подрабатывавшие в модных отелях, прекрасно понимают всю щекотливость подобных ситуаций: человек верит в то, во что он хочет верить. Именно за это им и платят жалованье.
   Мэдисон уселся за письменный стол и взглянул на свои трясущиеся руки. Слава Богу, что жена еще спит. Спит или отключилась? Впрочем, какая разница...
   Он старался привести свои мысли в порядок.
   Все началось три недели назад, когда он получил одно из самых выгодных предложений в своей жизни. Это был некий тайный договор, о котором никто в его фирме не знал. Договор весьма необычный, хотя с чем-то подобным ему уже приходилось сталкиваться. Правда, не слишком часто, поскольку ситуации не стоили той секретности и напряжения, с которыми были сопряжены.
   Эта — стоила. Семьдесят пять тысяч долларов в год, никому не известных и не облагаемых налогом. Деньги переводились из Парижа на его счет в Цюрих. Договор был заключен на сорок восемь месяцев и тянул на триста тысяч долларов.
   Условия сделки были совершенно очевидны: их интересовал Тривейн, с которым Уолтер Мэдисон работал вот уже десять лет.
   Теперь он должен поставлять своим новым клиентам информацию о деятельности патрона во вновь создаваемом подкомитете, которого пока еще не было в природе. Конечно, где гарантия, что Тривейн станет с ним консультироваться? Вот что следует понять. Это был риск — новые клиенты хорошо понимали. Правда, если бы так произошло, Мэдисон мог бы получить информацию из дюжины других источников и в конечном счете отработал бы свои триста тысяч долларов.
   Но о случаях, подобных истории в «Плазе», они ведь не договаривались? Совсем нет! Просто глупо втягивать его в такие дела...
   Мэдисон открыл верхний ящик стола и вытащил записную книжку в кожаном переплете. Открыв ее на букве "К", записал какой-то номер. Затем поднял трубку.
   — Сенатор? Говорит Уолтер Мэдисон...
   Через несколько минут руки у адвоката уже не дрожали: случай в «Плазе» не имел к его новым клиентам никакого отношения.
   А сенатор был шокирован. И испуган.

Глава 7

   В закрытых слушаниях участвовали восемь сенаторов, представлявших различные оппозиционные группы, а также Эндрю Тривейн, кандидатуру которого им следовало утвердить.
   Тривейн вошел и сел на свое место рядом с Уолтером Мэдисоном и огляделся... Все как прежде: тот же длинный стол на возвышении, а вокруг строго определенное количество стульев, те же микрофоны напротив каждого кресла, у стены — тот же флаг Соединенных Штатов. И еще столик для стенографиста. Пока не начались слушания, чиновники, разбившись на группки, мирно беседовали. Но вот стрелки часов показали два тридцать, и группки начали рассыпаться. Сенатор от Небраски и Вайоминга по имени Джиллет занял место в центре стола. Подняв молоток, он ударил им по столу.
   — Господа, мы начинаем!
   Эти слова служили сигналом для тех, кто не принимал участия в слушаниях, покинуть зал. Затем Джиллет объявил повестку дня, и Тривейн сразу почувствовал обращенные на него взгляды присутствующих. Моложавый чиновник в строгом костюме подошел к столу, за которым сидел Тривейн, и поставил на стол пепельницу, кисло улыбнувшись Тривейну, словно собираясь что-то сказать. Но, так ничего и не сказав, удалился. Забавно...
   Сенаторы рассаживались, обмениваясь дружескими приветствиями и улыбаясь. Так, видимо, полагалось в той атмосфере деловитости, которая царила в зале. И вдруг Алан Нэпп, сенатор лет сорока, с высоким лбом и прямыми черными, зачесанными назад волосами, включил свой микрофон и дунул в него. Реакция собравшихся оказалась на редкость дружной: все как по команде повернулись в его сторону и серьезно воззрились на Нэппа, что немало удивило Тривейна. В их глазах застыло тревожное ожидание: Нэпп отличался непримиримостью, а порою и грубостью.
   Старик Джиллет был из Вайоминга? Нет, из Небраски, подумал Тривейн. Джиллет мгновенно почувствовал возникшее напряжение и постучал молотком. Откашлявшись, еще раз сказал о том, что им предстоит принять ответственное решение.
   — Господа, уважаемые коллеги, господин заместитель министра, — сказал он, — шестьсот сорок первая сессия сенатских слушаний объявляется открытой! Стенографиста прошу приступить к своим обязанностям!
   Впрочем, стенографист в указаниях не нуждался: с первых же слов Джиллета его пальцы запорхали по клавиатуре. Тривейн понял, что «заместитель министра» — это он, один из многих.
   — Прежде чем приступить к изложению той задачи, ради которой мы сегодня собрались, — продолжал Джиллет, — я хотел бы выразить надежду, что настоящие слушания пройдут в обстановке взаимопонимания и согласия и наши политические взгляды ни в коей мере не будут мешать их достижению!
   Ответом спикеру послужили кивки, несколько глубоких вздохов и дежурные улыбки. Джиллет открыл папку и принялся монотонно излагать стоявшие перед сенатом задачи.
   — Состояние нашей обороны, — говорил он, — весьма плачевно, и это мнение разделяет каждый здравомыслящий гражданин Соединенных Штатов. Наша с вами задача заключается в том, чтобы, используя гарантированные нам конституцией права и оправдывая высказанное всем нам доверие избирателей, сделать все возможное для того, чтобы исправить ситуацию. По-моему, мы можем сделать это. По просьбе Комиссии по ассигнованиям на оборону, мы уже подготовили проект создания Наблюдательного подкомитета, который будет изучать самые крупные контракты — как одобренные, так и представленные на рассмотрение между министерством обороны и корпорациями, занятыми в оборонной промышленности. Мы с вами должны определить точку отсчета деятельности созданного нами подкомитета. И я считаю, что такой точкой должна стать цифра в полтора миллиона долларов. Договоры с министром обороны на большие суммы станут предметом исследования подкомитета. Он сам будет решать, когда и в каком случае назначить расследование...
   Джиллет вздохнул и продолжал все так же монотонно:
   — Нам с вами, уважаемые господа, надлежит утвердить на пост председателя подкомитета Эндрю Тривейна, бывшего заместителя министра. Все, что прозвучит сегодня в этом зале, должно быть сохранено в строгой тайне. А теперь мне хотелось бы, чтобы вы, уважаемые господа, сказали все, что считаете нужным, по данному поводу. Кроме того...
   — Господин председатель, — перебил оратора Тривейн. Его мягкий, слегка смущенный голос прозвучал так неожиданно, что многие вздрогнули, а стенографист, давно потерявший интерес ко всему происходящему в зале, удивленно воззрился на человека, осмелившегося перебить спикера.
   Уолтер Мэдисон, не ожидавший от своего патрона подобной выходки, инстинктивно схватил его за руку.
   — Мистер Тривейн?.. Господин заместитель министра?.. — произнес сбитый с толку Джиллет.
   — Прошу прощения. Может быть, еще не время... Извините...
   — В чем дело, сэр?
   — Мне надо кое-что выяснить, господин председатель, это не может ждать! Еще раз прошу меня извинить...
   — Господин председатель!
   Это был голос не знающего компромиссов сенатора Нэппа.
   — Меня несколько удивляет бесцеремонность бывшего заместителя министра. Для всяческих выяснений отводится специально предназначенное время!
   — Я не знаком с вашими правилами, сенатор. Я просто боялся потерять мысль, но вы, конечно, правы, — согласился с ним Тривейн, делая какие-то пометки в записной книжке.
   — Вероятно, господин заместитель министра, эта мысль весьма важная, если вы решились прервать спикера? — проговорил сенатор из Нью-Мехико, человек лет пятидесяти, которому безусловно не понравилось грубое вмешательство Алана Нэппа.
   — Да, это так, сэр, — ответил Тривейн, глядя в свои бумаги.
   В комнате установилась мертвая тишина.
   — Хорошо, мистер Тривейн, — нарушил ее пришедший в себя сенатор Джиллет. — Возможно, вы поступили правильно, хотя и в несколько необычной форме.
   Впрочем, я никогда и не считал, что замечания спикера являют собою нечто священное, и всегда старался свести их к минимуму... Пожалуйста, господин заместитель министра, мы слушаем вас!
   — Благодарю вас, сэр. Вы сказали, что высказывать свои мнения по поводу предстоящего назначения могут только сенаторы, участвующие в слушаниях. Однако, мне кажется, я тоже имею на это право, и поэтому хочу заявить вам о своих сомнениях, господин председатель.
   — У вас есть сомнения, мистер Тривейн? — удивленно спросил Митчелл Армбрастер, сенатор от Калифорнии, маленький и веселый толстяк, за которым прочно укрепилась репутация остряка. — Что ж, понятно, — продолжал он иронически, — мы с ними рождаемся и растем... Чем же вызваны ваши сегодняшние сомнения, мистер Тривейн? Может быть, уместностью наших слушаний?
   — Мои сомнения вызваны тем, — ответил Тривейн, — что подкомитету вряд ли будет дан статус некоего независимого органа. И я искренне надеюсь, что на слушаниях этот вопрос будет рассмотрен самым серьезным образом!
   — Похоже, — не удержался от реплики Нэпп, — вы ставите нам ультиматум, мистер Тривейн?
   — Ни в коем случае, сенатор, ничего даже близкого к ультиматуму я не имел в виду, — ответил Тривейн.
   — И все же, — продолжал Нэпп, — ваша просьба кажется мне в высшей степени дерзкой! Вы что, намерены вызвать Сенат Соединенных Штатов на суд и испытать его на прочность?
   — Мне не приходило в голову, что это суд, — мягко заметил Тривейн, уклоняясь от прямого ответа.
   — Интересный подход! — усмехнулся Армбрастер.
   — Хорошо, мистер Тривейн, — снова заговорил Джиллет, — ваша просьба внесена в протокол и обязательно будет рассмотрена. Вы удовлетворены?
   — Да, конечно. Весьма признателен вам, господин председатель!
   — Еще несколько замечаний, — сказал Джиллет, — и мы приступим к обсуждению.
   Несколько минут Джиллет говорил о вопросах, которые будут рассмотрены. Он подчеркнул, что их можно разделить на две группы: к первой относится обсуждение кандидатуры Эндрю Тривейна, ко второй — анализ предполагаемых конфликтов.
   — Заканчивая свое выступление, — сказал Джиллет, — я бы хотел услышать от вас, уважаемые господа, предложения или дополнения по нашей повестке дня, если, конечно, они у вас есть.
   — Разрешите, господин председатель?
   — Сенатор от Вермонта, пожалуйста.
   Джеймс Нортон, разменявший недавно седьмой десяток, обладатель сильно тронутой сединой шевелюры, говоривший с заметным восточным акцентом, посмотрел на Тривейна.
   — Господин заместитель министра, мистер Тривейн, — глядя на бывшего заместителя министра, сказал тот, — уважаемый председатель, как всегда, весьма четко рассказал нам о том, чем мы будем заниматься. Вполне понятно, что сейчас мы начнем обсуждать вопросы, входящие в компетенцию подкомитета, а также те противоречия, которые возникнут в процессе его деятельности. Но мне хотелось бы, мистер Тривейн, поговорить и о ваших взглядах, о вашей, так сказать, философии... Не могли бы вы сказать, мистер Тривейн, с кем вы?
   — Конечно, сенатор! — улыбнулся Тривейн. — Могу заверить вас, что по отношению к подкомитету я занимаю общую с вами позицию.
   — А мы пока еще ничего не утвердили, — грубо вмешался в их разговор Алан Нэпп.
   — В таком случае мне остается повторить то, что я уже сказал, — мягко ответил Тривейн.
   — Господин председатель, — обратился к спикеру Уолтер Мэдисон, слегка коснувшись руки Тривейна, — могу я поговорить с моим клиентом?
   — Да, конечно... мистер... э... Мэдисон...
   Сенаторы, сидевшие на возвышении, чтобы продемонстрировать свою деликатность, принялись проговариваться между собой и шелестеть бумагами; при этом большинство из них не сводило глаз с Тривейна и его адвоката.
   — Энди, что вы делаете? Вы хотите скандала?
   — Я делаю только то, что наметил...
   — Но зачем?
   — Хочу, чтобы все было ясно с самого начала! Хочу знать, что думает каждый из них, и пусть мнение каждого занесут в протокол. Если они ответят на все мои вопросы, значит, они поняли, чего я от них ожидаю.
   — Но тем самым вы берете на себя функцию сената!
   — Полагаю, что да.
   — Чего же вы добиваетесь?
   — Я должен подготовить поле битвы... Можете расценивать мои слова как вызов!
   — Ваш вызов? Но какой? Почему?
   — Потому что между нами огромная разница...
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Только то, что все эти люди — мои враги! — улыбнулся Тривейн.
   — Вы с ума сошли!
   — Если это так, то прошу меня извинить... А теперь продолжим игру.
   Тривейн медленно обвел взглядом присутствующих, внимательно вглядываясь в каждого, и заявил:
   — Господин председатель, мы обсудили возникшие у нас проблемы... Я к вашим услугам!
   — Да, да, конечно... — несколько растерянно ответил тот. — Поскольку сенатор от Вермонта предложил, чтобы господин заместитель министра изложил свою, так сказать, философию, я хочу заявить следующее. Если речь идет о фундаментальных политических воззрениях, то мы принимаем предложение сенатора. Если же он намерен услышать нечто о симпатиях к той или иной партии, то мы рассматриваем это предложение как неуместное...
   И Джиллет сквозь очки внимательно посмотрел на Нортона из Вермонта, стараясь понять, насколько тот его понял.
   — Полностью согласен с вами, господин председатель.
   — Да, да, вы абсолютно правы, — хихикнул сенатор от Калифорнии, которого разделял с Нортоном не только длинный ряд кресел, но и политические воззрения, так же, как их штаты отличались географически.
   — Если я не ошибаюсь, — не спросив разрешения спикера, проговорил со своего места Нэпп, — мистер Тривейн пытался противопоставить мнения наших коллег своему собственному. Похоже, господин заместитель министра оставляет за собой право и впредь ставить перед нами подобные вопросы. Непонятно, на что он рассчитывает?
   — Ничего подобного я не имел в виду, сенатор, — возразил Тривейн ровным голосом, в котором, однако, слышалась непоколебимая твердость. — Если это было истолковано подобным образом, прошу меня извинить. Естественно, что у меня нет никаких прав и даже повода для того, чтобы выяснять ваши убеждения... Я только хотел убедиться в том, что у нас одинаковые подходы к нашему будущему сотрудничеству...
   — Позвольте мне, господин председатель? — попросил слова сенатор Тэлли от Западной Вирджинии, пожилой джентльмен, не очень известный за стенами сената, но высоко ценимый внутри за легкий характер и живой ум.
   — Сенатор Тэлли.
   — Я бы хотел вас спросить, мистер Тривейн, зачем вы вообще поднимаете этот вопрос? Ведь все мы хотим одного, в противном случае нас здесь просто не было бы! Мне кажется, эти слушания будут самыми короткими за всю их историю. Что же касается меня, то я верю в вас, мистер Тривейн. Хочу надеяться, что и вы отвечаете мне взаимностью. Я имею в виду всех нас...
   Тривейн вопросительно взглянул на председателя, испрашивая разрешения на ответ, и незамедлительно получил его.
   — Так оно и есть, сенатор Тэлли, — произнес он. — Я испытываю ко всем вам не только доверие, но и огромное уважение. Именно потому я и затронул этот вопрос: чтобы мы полностью смогли понять друг друга. Скажу больше: подкомитет сможет работать только до тех пор, пока за его работу будут отвечать такие беспристрастные и влиятельные люди, как вы!
   Тривейн сделал паузу и, обведя всех сидящих за столом долгим взглядом, продолжал:
   — И если вы утвердите мою кандидатуру, на что я очень надеюсь, мне понадобится ваша помощь...
   — Позвольте спросить вас, господин заместитель министра, — заговорил сенатор от Западной Вирджинии, не замечая того дискомфорта, который вызвали среди присутствующих последние слова Тривейна. — Человек я немолодой и, возможно, наивен. Видимо, поэтому мне трудно поверить в то, что люди, обладающие известной самостоятельностью, с различными точками зрения на целый ряд вопросов, могут объединиться для выполнения общей задачи. Ваша вера в нас, насколько я понимаю, будет зависеть от того, что именно каждый из нас скажет в этой комнате и что, соответственно, будет занесено в протокол. Если вы решите, что кто-то недостаточно лоялен по отношению к вам, это позволит вам выставить его в неприглядном свете... Не так ли?
   — Боюсь, сенатор Тэлли, — ответил Тривейн, — что та нервозность, которую я испытывал в начале слушаний, наложила известный отпечаток на мои слова... Впредь постараюсь не поднимать этого вопроса...
   Судя по тому, как смотрел на Тривейна поверх очков Джиллет, он волновался.
   — Вы можете задавать любые вопросы, — поспешил сказать спикер, как только умолк Тривейн. — Точно так же, как все присутствующие... Сенатор Нортон, вы хотели выяснить, каких взглядов, — продолжал он, сверившись со своим блокнотом, — придерживается мистер Тривейн. Не могли бы вы разъяснить нам, что именно вы имеете в виду? Мне кажется, вас вряд ли удовлетворит его ответ о том, что он одобряет основные законы нашей страны...
   — Господин заместитель министра, — произнес Нортон на своем вермонтском диалекте, в упор глядя на кандидата. — Буду краток, дабы не тратить ни ваше, ни наше время... Устраивает ли вас, мистер Тривейн, та политическая система, в рамках которой существует наша страна?
   — Конечно, устраивает! — ответил Тривейн, слегка удивленный наивностью вопроса.
   Однако его удивление длилось недолго, поскольку сразу же заговорил словно ожидавший этого момента Алан Нэпп.
   — Господин председатель... — Настала его очередь. — Господин заместитель министра! Вы известны как независимый в политическом отношении человек, если я, конечно, не ошибаюсь.
   — Вы не ошибаетесь, сенатор.
   — Это весьма интересно... Мне, конечно, известно, что во многих кругах выражение «политически независимый» пользуется известным уважением. И звучит оно, надо признать, здорово!
   — Не я придумал его, сенатор.
   — Но есть и оборотная сторона медали, — продолжал Нэпп, не обращая внимания на реплику Тривейна, — и она весьма далека от понятия «независимый»... Мистер Тривейн, правда ли, что ваши компании неплохо заработали на государственных контрактах? Особенно когда расходы на освоение космоса достигли пика?
   — Да, правда... Но я могу доказать законность всей полученной нами прибыли.
   — Хотелось бы надеяться... Однако, скажите, не стояло ли за вашим сотрудничеством с другими фирмами нечто большее, нежели политические убеждения? Вы ведь не были сторонником ни одной политической группировки, ведь вы устранились от участия в каких бы то ни было политических конфликтах, не так ли?
   — Подобная тактика не мое изобретение.
   — Но это значит, никто не сможет говорить с вами о политике: ярлык «независимого» служит вам щитом...
   — Подождите, сенатор! — перебил Нэппа встревоженный таким поворотом дела Джиллет.
   — С вашего разрешения, я мог бы ответить сенатору...
   — Вы сможете, мистер Тривейн, но только после моего замечания. Сенатор Нэпп, — повернулся спикер к сенатору, — я полагаю, что выразился достаточно ясно, предупредив присутствующих о том, что у нас двухпартийные слушания. И я нахожу ваши вопросы неуместными и даже не совсем приличными! Теперь предоставляю слово вам, господин заместитель министра.
   — Мне хотелось бы заверить сенатора Нэппа, — сказал Тривейн, — что никто и никогда не сможет узнать о моих политических убеждениях, задав мне этот вопрос так вот, как вы. Я не из пугливых! Но я никогда не слышал о том, что правительство заключает контракты с фирмами на основании их политической лояльности...
   — Это именно то, мистер Тривейн, о чем я и хотел говорить, — повернулся Нэпп к председателю. — Господин председатель, за семь лет моего пребывания в сенате я неоднократно поддерживал тех, чьи политические взгляды весьма отличаются от моих. Случалось также, что я не оказывал поддержку членам моей партии. В любом случае мои поддержка или неодобрение были обоснованы спецификой вопроса. Впрочем, подобным образом ведут себя все, здесь присутствующие. Но меня тревожит тот факт, что наш кандидат не принадлежит ни к одной партии. Мне не нравится, когда подобные люди приходят к власти, поскольку я не всегда понимаю, что они подразумевают под своей так называемой независимостью. Флюгер этой самой независимости в любой момент может повернуться туда, куда дует ветер!
   В комнате воцарилось молчание. Джиллет снял очки и внимательно посмотрел на Нэппа.
   — Обвинение в двойной игре, сенатор, — сказал он, — штука серьезная.
   — Прошу прощения, господин председатель, но вы ждали от нас искренности... И если я завел подобный разговор, то лишь потому, что считаю: быть честным только ради честности недостаточно... Убежден, что вопрос о нашей интеграции скорее второстепенен. Жена Цезаря должна быть выше подозрений, господин председатель!
   — Вы предлагаете мне, сенатор, — скептически хмыкнул Тривейн, — вступить в какую-либо политическую партию?
   — Я ничего вам не предлагаю. Я просто высказываю свои сомнения, как того и требуют мои обязанности!
   Джон Моррис, сенатор от Иллинойса, нарушил молчание. Это был самый молодой из присутствующих, блестящий тридцатипятилетний адвокат, которого прозвали Подростком. Моррис был черным, негром, который весьма успешно делал карьеру в системе.
   — Господин председатель...
   — Прошу вас, сенатор!
   — Вы, мистер Нэпп, — сказал Моррис, — не поделились с нами вашими сомнениями, а просто выдвинули обвинение. Вы также обвинили значительную часть избирателей в том, что они могут нас обмануть. Правда, сделали это весьма искусно, говоря о них как об избирателях второго сорта. И вот что я хочу вам сказать, мистер Нэпп. Мне понятны ваши ухищрения, я даже готов признать их обоснованность, но только в иной обстановке. Здесь им не место.
   Пока говорил Моррис, сенатор от Нью-Мехико, всеобщий любимец, наклонившись вперед, внимательно слушал.
   — Сенатор, — произнес он, как только Моррис замолчал, — лишь мы с вами понимаем, что такое избиратели «второго сорта». Мне кажется, вопрос сенатора весьма важен для обсуждения. У всех у нас есть только одна гарантия: сама сущность нашей системы. Но раз уж вопрос поставлен, то наш кандидат должен на него ответить. Господин заместитель министра, можем ли мы быть уверены в том, что вы не измените своих воззрений под влиянием, как здесь уже было сказано, какого-нибудь более сильного течения? Являются ли ваши суждения столь же независимыми, как ваша политика?