— Ты — уникальный тип, — сказал Борн.
— Думаю, кое-кто с этим согласился бы — из тех, кто сейчас не в тюрьме. Так что ты задумал?
— Ну, сейчас не может быть и речи ни о Европе, ни о Гонконге. Мне нужны только документы.
— Значит, Хамелеон меняет окраску. На свою собственную. Джейсон остановился в дверях и сказал:
— Это я тоже забыл. Меня ведь называли так раньше, верно?
— Хамелеоном?.. Конечно. И не зря говорилось: шесть человек могут нос к носу встретиться с нашим дружком Борном и дать шесть разных описаний его внешности. Кстати, когда он без грима...
— Все возвращается на круги своя, Кактус.
— Я всей душой молюсь всемогущему Богу, чтобы этого не случилось, но если это произойдет, тебе надо будет постараться вернуть свои таланты... Ладно, заходи в мою волшебную комнату...
Через три часа двадцать минут волшебство свершилось: Дэвид Уэбб — профессор востоковедения, а в течение трех лет неуловимый убийца Джейсон Борн — получил еще два псевдонима, подтвержденные паспортами, водительскими удостоверениями и регистрационными карточками избирателя. Поскольку ни один таксист, находящийся в здравом уме, не решился бы выехать по вызову в то «болото», где жил Кактус, его безработный сосед, на шее и запястьях которого болтались тяжелые золотые цепочки, отвез Борна в центр Вашингтона на новом «кадиллаке-алланте».
Из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель» Джейсон позвонил в Вирджинию Алексу, сообщил ему новые псевдонимы и назвал тот, под которым он зарегистрируется в отеле «Мейфлауэр». Конклин по официальным каналам должен забронировать номер в том случае, если из-за летнего наплыва гостей в отеле не будет мест. Кроме того, люди из Лэнгли, задействовав гриф «четыре-ноль», должны были доставить в номер Борна все необходимое. На это уйдет часа три как минимум, причем нет никакой гарантии, что они уложатся в срок и привезут то, что нужно. Это не страшно, подумал Джейсон, пока Алекс передавал данные по прямой линии в ЦРУ. Только через два часа он сможет отправиться в отель: ему еще надо купить кое-какую одежду. Хамелеон вновь становится самим собой.
— Стив Десоул обещал мне, что сразу же начнет прослушивать записи, перепроверяя информацию с базами данных разведки армии и флота, — сказал Конклин, вновь обращаясь к нему. — Питер Холланд поможет ему — ведь он любимчик президента.
— Любимчик? Это слово странно звучит в твоих устах.
— Так же странно, как и то, что случаются назначения по дружбе.
— Да?.. Ладно, спасибо, Алекс. А как ты? Какие успехи? Конклин помолчал, а когда заговорил вновь, в его голосе чувствовался страх — он старался себя контролировать, но это удавалось ему с трудом.
— Вот что... Я был не готов к тому, что услышал. Я слишком долго находился вдали от всего этого. Я боюсь, Джейсон, — о, прости, Дэвид.
— В первый раз ты прав. Ты говорил с?..
— Никаких имен, — резко перебил его отставной разведчик.
— Ясно.
— Ничего тебе не ясно, — возразил Алекс. — Так же, как и мне. Ладно, буду держать с тобой связь. — После этих загадочных слов Конклин дал отбой.
Борн медленно положил трубку и нахмурился. В словах Алекса звучали мелодраматические нотки, что было не похоже на него: он мыслил и действовал совершенно по-другому. Самоконтроль был его второй натурой, а сдержанность составляла суть его личности. То, что Алекс узнал, потрясло его настолько, что он дал понять Борну, что не доверяет больше ни правилам, ни инструкциям, которые сам установил, ни людям, с которыми работает. В ином случае он изъяснялся бы яснее, был бы общительнее. Сейчас почему-то — Джейсон не мог этого понять — Александр Конклин не желал говорить о «Медузе» или о чем-либо, что ему удалось раскопать, снимая слой за слоем шелуху лжи двадцатилетней давности... В чем же дело?
Некогда! Бесполезно, да и не стоит сейчас ломать над этим голову, решил Борн, разглядывая товары в универмаге. Алекс всегда стремился не только выполнять свои обещания, он и жизни бы не пощадил ради этого; разумеется, если речь не шла о противнике. Подавив усмешку, Джейсон вспомнил события в Париже тринадцатилетней давности: ту сторону многогранной личности Алекса он также знал превосходно. Если бы не могильные камни на кладбище Рамбуйе, ближайший друг без колебания убил бы его. Но это было тогда, а сейчас все изменилось. Конклин обещал «держать связь» — значит, так и будет. Но до сих пор Хамелеону надо создать несколько защитных систем. Начиная с внешней — от нижнего белья и до верхней одежды, — кончая внутренней. На одежде не должно быть меток прачечной или химчистки, частиц стирального порошка или чистящего средства, продающегося в определенном районе, которые можно выявить при химическом анализе. Словом, никаких следов. Слишком многое поставлено на карту. Если ему придется кого-то убить, защищая семью Дэвида... (О Боже! Это же — моя семья!) — он не будет переживать из-за этого. В том мире, куда он собирался отправиться, не существует правил: в нем и невинный может погибнуть в перестрелке. Значит, так и должно быть. Дэвид Уэбб будет, конечно, яростно протестовать, но Джейсону Борну на это в высшей степени наплевать — он уже побывал в том мире и хорошо знал статистику смерти. Дэвид Уэбб не знал об этом ничего.
Мари, я остановлю его! Обещаю тебе, что вычеркну его из нашей жизни. Я уничтожу Шакала, он будет трупом. Он никогда не сможет причинить тебе вреда — ты будешь свободна!
О Боже, кто же я? Мо, помоги мне!.. Нет, Мо, не надо! Я — тот, кем должен быть. Я холоден и буду еще холоднее. Вскоре я превращусь в лед... прозрачный кристалл льда, такого холодного и чистого, что он везде остается незамеченным. Неужели ты не можешь понять, Мо, и ты тоже, Мари: я должен! Дэвид должен исчезнуть. Я не могу позволить, чтобы он оставался рядом со мной.
Прости меня, Мари. И ты, док. Я думаю и говорю правду — правду, от которой нельзя отвернуться... Я не дурак и не хочу обманывать сам себя. Вы оба хотите, чтобы Джейсон Борн исчез из моей жизни, испарился, но сейчас я должен проделать как раз обратное: пусть уйдет Дэвид, по крайней мере, на какое-то время.
Хватит об этом! К делу!
Куда же, черт возьми, запропастился отдел мужской одежды? — недоумевал Борн. Когда он покончит с покупками, расплачиваясь наличными и общаясь по возможности с большим количеством продавцов, он найдет туалет и переоденется. Потом он пойдет по вашингтонским улицам, найдет где-нибудь в укромном уголке решетку, прикрывающую канализационный люк... Итак, Хамелеон вернулся.
Было 7.35 пополудни, когда Борн отложил в сторону лезвие бритвы. Он срезал все ярлыки с новой одежды и повесил ее в стенном шкафу — все было готово, за исключением рубашек, их надо подержать над паром, чтобы исчез запах новой одежды. Он подошел к столу, где стояла бутылка шотландского виски, бутылка содовой и ведерко со льдом. Проходя мимо телефона, он остановился: ему нестерпимо захотелось позвонить Мари на остров, но он знал, что этого делать нельзя — тем более из гостиничного номера. Он только хотел узнать, что она и дети благополучно долетели. Это было единственное, что имело для него значение. Он позвонил Джону Сен-Жаку из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель».
— Привет, Дэйви! Они здесь! Им пришлось кружить над большим островом почти четыре часа, пока не установилась погода. Если хочешь, я разбужу сестричку... Она покормила Элисон и буквально свалилась с ног.
— Не надо, Джонни. Я позвоню позже. Передай ей, что у меня все в порядке, и, главное, позаботься о них.
— Заметано, парень. А теперь давай без дураков: у тебя действительно все в порядке?
— Я же сказал.
— Конечно, ты это сказал, и она может сказать, но Мари не просто моя единственная сестра, она — любимая сестра, и я кожей чувствую, когда с этой леди не все в порядке.
— Поэтому я и прошу: позаботься о ней.
— Я собираюсь с ней серьезно потолковать.
— Сбавь обороты, Джонни...
Несколько мгновений я опять был Дэвидом Уэббом, подумалось Джейсону, когда он наливал себе выпить. Ему это не понравилось; это плохо. Однако через час Джейсон Борн снова вернулся. Он спросил портье в «Мейфлауэре» о забронированном для него номере; тот пригласил администратора ночной смены.
— Да-да, мистер Саймон! — с энтузиазмом приветствовал его администратор. — Мы решили, что вы приехали, чтобы покончить с этими ужасными налогами на деловые поездки и развлечения. Бог в помощь, как говорится! Эти политики нас по миру пустят!.. У нас не было свободных двойных номеров, поэтому мы взяли на себя смелость предложить вам люкс — разумеется, никакой дополнительной платы...
Все это происходило больше двух часов назад. С тех пор он успел удалить ярлыки, пропарить рубашки и подготовить ботинки на резиновом ходу, слегка потерев их о подоконник. Теперь Борн со стаканом виски сидел в кресле и с отсутствующим видом смотрел на стену: ничего не оставалось, как ждать и думать.
Ожидание закончилось через пару минут, когда послышался легкий стук в дверь. Джейсон открыл дверь и впустил водителя, который встречал его в аэропорту. Сотрудник ЦРУ вручил ему атташе-кейс.
— Здесь — все, включая пистолет и коробку патронов.
— Благодарю.
— Не будете проверять?
— Я займусь этим ночью.
— Сейчас почти восемь, — сказал шофер. — Ваш контролер выйдет на связь около одиннадцати. У вас есть время, чтобы поработать.
— Мой контролер?..
— Конечно, кто же еще?
— Да, конечно, — мягко ответил Джейсон. — Я просто забыл. Опять-таки спасибо.
Человек вышел, а Борн с кейсом в руке быстро направился к столику. Он вынул автоматический пистолет и коробку патронов, затем — несколько сотен компьютерных распечаток в папках. Где-то среди бесчисленного множества страниц было одно нужное имя — мужчины или женщины, — связанное с Карлосом-Шакалом. Это была информация о всех постояльцах отеля, включая тех, кто выбыл в течение последних суток. К каждой распечатке прилагались дополнительные сведения, которые удалось раскопать в банке данных ЦРУ, армейской контрразведки Джи-2 и разведки военно-морского флота. Разумеется, существовал миллиард причин, по которым все могло оказаться бесполезным, но по крайней мере с этого можно было начать. Охота продолжалась...
— Входите! Быстро! Вы принесли информацию?
— Да, конечно, — ответил старик с землистым лицом, потертый, мешковатый костюм которого знавал лучшие времена, вероятно, лет десять назад. — Как ты великолепен, Рэндолф! — проговорил он тонким голоском, продолжая изучать своего хозяина и окидывая взглядами роскошный номер. — Да и место шикарное — как раз под стать такому прославленному профессору.
— Информацию, пожалуйста, — настаивал доктор Рэндолф Гейтс из Гарварда, специалист по антитрестовскому законодательству, высокооплачиваемый консультант многочисленных отраслей промышленности.
— Подожди секунду, старина. Я тысячу лет не бывал в люксе, не говоря о том, чтобы жить в нем... Как все изменилось за эти годы... Я часто читал о тебе в газетах и видел тебя на экране. Ты такой эрудит — да, это именно то слово, что надо, но и его недостаточно... Лучше всего подходит, как я уже сказал: «великолепный», вот ты какой — великолепный. Такой высокий и величественный.
— Вы могли достичь такого же положения, сами знаете, — нетерпеливо перебил его Гейтс. — К несчастью, вы искали короткие пути там, где их не было.
— Путей было сколько угодно, просто я выбрал неверный.
— Кажется, жизнь у вас была несладкой...
— Тебе не кажется, Рэнди, ты это точно знаешь. Если твои шпионы тебе не донесли, то ты, несомненно, и сам мог узнать.
— Это... я просто пытался вас разыскать.
— Да, именно так ты сказал по телефону. Именно это сказали мне прямо на улице несколько человек, которым кое-кто задавал вопросы, не имеющие никакого отношения к адресу моей резиденции.
— Я должен был выяснить, на что вы способны сейчас... За это вы не можете меня винить.
— О небеса! Конечно нет. Не принимая, разумеется, в расчет, что ты заставил меня сделать.
— Всего лишь выступить в роли конфиденциального курьера, вот и все. Вы ведь не станете отказываться от денег?
— Отказываться? — пробормотал посетитель с боязливым тоненьким смешком. — Давай-ка я тебе кое-что поясню, Рэнди. Когда тебя сажают за решетку, лишают должности адвоката в тридцать или тридцать пять, ты еще можешь подняться, но если это происходит, когда тебе уже пятьдесят, да о твоем процессе трубит вся пресса, не говоря уже о тюремном сроке, ты поражаешься, насколько мало остается у тебя вариантов, даже если ты образованный человек. Ты становишься неприкасаемым, а я к тому же никогда не умел продавать что-нибудь, кроме своих мозгов. Кстати, время от времени я это доказывал последние двадцать с лишком лет. Конечно, Элджеру Хиссу удавалось это лучше, потому что у него были визитные карточки.
— У меня нет времени на воспоминания. Информацию, пожалуйста.
— Да ради Бога... Итак, для начала: на углу Коммонвелс и Дартмут-стрит мне передали деньги, и, само собой разумеется, я записал имена и подробности, которые ты сообщил мне по телефону...
— Записал?! — резко переспросил Гейтс.
— И тут же сжег, как только запомнил. Не бойся, я кое-чему научился на своих неприятностях. Я связался с инженером из телефонной компании, который аж запрыгал от радости, ощутив твою — ох, извини, — мою щедрость, и передал его информацию этому отвратительному частному детективу — такому неряхе, Рэнди, какого свет не видывал... Но его методы и мои таланты вместе...
— Пожалуйста, — перебил его знаменитый правовед. — Мне нужны факты, а не ваша оценка.
— Оценки часто содержат в себе необходимую информацию, профессор. Уж вам ли этого не знать?
— Когда мне нужно состряпать судебное дело, я спрашиваю у людей их мнения. Но не сейчас. Что выяснил этот человек?
— Основываясь на твоей информации — одинокая женщина с детьми (сколько их, ты не уточнил), — а также на информации, которую дал низкооплачиваемый механик телефонной компании (он вычислил район по коду местности и первым трем цифрам номера), наш забывший об этике неряха засучил рукава, запросив сумасшедшую почасовую ставку. К моему удивлению, он оказался весьма продуктивен.
Между прочим, мне сейчас на ум пришли кое-какие юридические нормы: мы можем заключить с тобой устное соглашение о партнерстве.
— Черт подери, что он узнал?
— Как я уже упомянул, он заломил безумную почасовую ставку — я имею в виду, что это сильно урезало мою собственную долю. Понимаешь, мне кажется, что нам надо утрясти наши расчеты.
— Что ты о себе возомнил? Черт тебя дери! Я послал тебе три тысячи долларов! Пятьсот для телефонщика, полторы тысячи для этого заглядывающего в замочные скважины жалкого шпика, называющего себя частным детективом...
— Только потому, что он больше не служит в полиции, Рэндолф. Как и я, он сбился с пути истинного, но здорово знает свое дело. Итак, по рукам или я ухожу...
Величественный профессор правоведения с гневом взглянул на опозоренного и лишенного мантии адвоката — старого человека с землистым лицом.
— Как ты смеешь?
— Фу-ты ну-ты, Рэнди. Ты, похоже, веришь всему, что пишет о тебе твоя любимая пресса? Ладно, объясню тебе, почему я такой смелый, мой старый неразумный друг. Я наблюдал, как ты подробно комментируешь свои же собственные эзотерические интерпретации сложных юридических вопросов, как ты глумишься над всеми честными решениями, которые принимались в судах нашей страны за последние тридцать лет. Ведь у тебя нет ни малейшего понятия о том, что значит быть бедным и голодным или носить у себя под сердцем живой комочек, никому не нужный, о котором не думала, не гадала и который не сможешь прокормить. Ты у нас — любимец роялистов, мой недалекий приятель, ты делаешь все для того, чтобы люди продолжали страдать в стране, где личная жизнь становится анахронизмом, свободную мысль кастрирует цензура, богатые становятся еще богаче, а бедные вынуждены отказываться даже от детей — зародышей новой жизни, чтобы просто выжить. А ты паразитируешь на толковании неоригинальных средневековых концепций только для того, чтобы разрекламировать себя как выдающегося мыслителя-диссидента, ведущего... к катастрофе. Хочешь, чтобы я продолжал, доктор Гейтс? Честно говоря, по-моему, ты выбрал не того неудачника, чтобы выполнить эту грязную работу.
— Как... ты смеешь? — выкрикнул разъяренный профессор, брызгая слюной. Величественной походкой он подошел к окну. — Я не намерен выслушивать это!
— Нет, конечно нет, Рэнди. Но когда я был адъюнкт-профессором на правовом факультете, а ты — моим учеником — одним из лучших, но не самым ярким, — тогда тебе приходилось выслушивать меня. И сейчас я предлагаю тебе то же самое...
— Что... дьявол... что тебе нужно? — прорычал Гейтс, отворачиваясь от окна.
— А тебе что нужно? Информация, за которую ты мне не доплатил? А ведь она чертовски нужна тебе, или я ошибаюсь?
— Она должна быть у меня.
— Ты так же волновался перед экзаменом...
— Прекрати! Я заплатил и требую информацию.
— А я в таком случае вынужден потребовать еще денег. Кто бы там ни платил тебе, он может себе позволить дополнительные расходы.
— Ни доллара больше!
— Тогда я ухожу.
— Стой! Еще пятьсот, и все...
— Пять тысяч, или я ухожу.
— Это смешно!
— Увидимся еще лет через двадцать...
— Ладно... согласен на пять тысяч.
— Эге, Рэнди, с тобой яснее ясного: поэтому ты и не был блестящим учеником, а мог лишь использовать хорошо подвешенный язык для того, чтобы казаться лучшим; это и теперь заметно... Десять тысяч, доктор Гейтс, или я отправлюсь сейчас в какой-нибудь самый занюханный бар.
— Ты не можешь так поступить...
— Почему же? Я теперь сам себе консультант по юридическим вопросам. Десять тысяч долларов! Как будешь платить? Не думаю, что деньги у тебя с собой... Как же ты отдашь мне долг за эту информацию?
— Даю слово...
— Не пойдет, Рэнди.
— Хорошо. Я пошлю их утром в Пятый бостонский банк. На твое имя. Чеком.
— Как трогательно. Но на случай, если твоему начальству взбредет в голову не дать эти денежки, будь ласков, сообщи им, что у некоего неизвестного бродяги, моего друга, есть бумага, в которой подробно описываются все наши делишки. Если вдруг со мной что-нибудь случится, эта бумага заказным письмом будет отправлена генеральному прокурору штата Массачусетс.
— Какой-то бред. Информацию, будь добр.
— Что ж, ладно. Но ты должен отдать себе отчет, что ввязался во что-то, связанное со сверхсекретной правительственной операцией... Предположив, что любой, кто хочет срочно отправиться из одного места в другое, прибегнет к самому быстрому транспортному средству, наш накачанный ромом детектив отправился в аэропорт Логан. Кем он там прикинулся, я не знаю, но ему удалось получить списки пассажиров всех рейсов, вылетевших из Бостона прошлым утром, начиная с первого рейса в 6.30. Как ты помнишь, это соответствует твоей информации: «...воспользуются первым утренним рейсом».
— Ну?
— Терпение, Рэндолф. Ты велел мне ничего не записывать, поэтому мне придется вспоминать шаг за шагом. Где я остановился?
— На списках пассажиров.
— Ах да. Так вот, по словам детектива, в списках было одиннадцать детей без сопровождающих, записанные на разные рейсы, и восемь женщин — две из них монахини, — которые забронировали себе места с малышами. Кроме монахинь, которые везли девятерых сирот в Калифорнию, оставшиеся шесть зарегистрировались следующим образом. — Старик сунул руку в карман и вытащил листок с машинописным текстом. — Понятно, это не я напечатал. У меня нет пишущей машинки, потому что печатать я не умею; это послание «фюрера» Неряхи.
— Дай его мне! — приказал Гейтс, нетерпеливо протягивая руку.
— Конечно, — сказал семидесятилетний разжалованный адвокат, протягивая листок своему бывшему ученику. — Все равно грош ему цена, — прибавил он и продолжил: — Наш Неряха проверил их всех больше для того, чтобы убить время, чем для какой-то конкретной цели, и выяснил, что они чисты как младенцы. Однако он проделал эту ненужную работу уже после того, как добыл настоящую информацию.
— Что? — переспросил Гейтс, отвлекаясь от листка. — Какую информацию?
— Информацию, которую ни Неряха, ни я и не подумали бы записывать. Первый сигнал поступил от словоохотливого служащего утренней смены «Пан-Ам». Он упомянул вскользь нашему не шибко интеллектуальному детективу, что среди сложностей, которые возникли прошлым утром, были хлопоты по поводу какой-то высокопоставленной шишки — или кого-то столь же отвратительного: понадобились пеленки буквально через несколько минут после того, как этот служащий заступил в 5.45 на дежурство. Ты когда-нибудь думал о том, что пеленки бывают разного размера и что они есть среди аварийных комплектов во всех авиакомпаниях?
— Что ты хочешь сказать?
— Все магазины в аэропорту были закрыты: они работают только с семи утра.
— Ну и что?
— Ну и то. Кто-то в спешке что-то позабыл. Это была женщина с пятилетним ребенком и грудным младенцем, которая вылетала из Бостона на частном самолете... Служащий доставил ей пеленки, и мамаша сердечно его поблагодарила. Видишь ли, он сам — молодой отец и разбирается в размерах пеленок. Он принес ей три разных пакета...
— Когда вы перейдете к делу, судья?
— Судья? — На землистом лице старика промелькнула вялая усмешка. — Спасибо, Рэнди. За исключением моих собутыльников в тюрьме, так меня не называли уже много лет. Да, должно быть, вокруг меня создается какая-то аура...
— Опять это утомительное многословие, которым вы отличались и в аудитории, и в суде!
— А твоим недостатком всегда была раздражительность. Я отношу это на счет твоей нетерпимости к точке зрения других людей, особенно если она расходится с твоими собственными умозаключениями... Тем не менее наш «майор» Неряха понял, что яблочко сгнило когда оттуда выполз червяк, и плюнул ему в морду: он поспешил к диспетчерам и нашел падкого на деньги парня, у которого в этот момент была пересменка. Тот проверил график полетов за прошедший день. Искомый реактивный самолет был помечен в компьютерной распечатке грифом «четыре-ноль», что, к удивлению «капитана» Неряхи, которого просветили на этот счет, означало: самолет задействован правительством, и все связанное с ним сверхсекретно. Никакого списка пассажиров, никакой информации о тех, кто на борту — только маршрут полета и пункт назначения.
— И куда же он направлялся?
— В Блэкберн на Монсеррате.
— Вот так черт!
— В аэропорт Блэкберн на острове Монсеррат в Карибском море. — Значит, они направились туда?
— Не обязательно. По словам «капрала» Неряхи, который, должен отметить, все проверяет досконально, дюжина мелких островов этой гряды связана местными авиалиниями.
— Это все?
— Все, профессор. С учетом того, что самолет был защищен грифом секретности «четыре-ноль», что, кстати говоря, я также указал в моем письме генеральному прокурору. Думаю, я вполне заработал мои десять тысяч.
— Ах ты, пьяное отродье...
— И опять ты не прав, Рэнди, — перебил его судья. — Алкоголик — несомненно, но пьяный... О нет! Я всегда остаюсь на грани трезвости. Кстати, это единственная причина, по которой я еще живу. И еще вынужден добавить, что, несмотря на свой богатый жизненный опыт, я всегда изумлялся, встречаясь с такими людьми, как ты.
— Убирайся, — угрожающе потребовал профессор.
— А ты не предложишь мне выпить, чтобы я не отвык от моей ужасной привычки?.. Боже мой, да тут наверняка с десяток непочатых бутылок!
— Возьми одну и уматывай.
— Благодарствую, я так и сделаю. — Старый судья подошел к столу из вишневого дерева, на котором стояли два серебряных подноса с несколькими бутылками виски разных сортов и бутылкой коньяка. — Гак, посмотрим, — продолжил он, оборачивая белыми вышитыми салфетками сначала две бутылки, а затем и третью. — Если я буду держать их плотно под мышкой, они будут похожи на кипу белья, которую я срочно несу в прачечную.
— Поживее!
— Будь добр, открой дверь. Мне чертовски не хотелось бы уроните одну из них, пока я буду возиться с дверной ручкой. К тому же если= она разобьется, это тебя не украсит — о тебе, по-моему, никогда не говорили, что ты злоупотребляешь алкоголем.
— Думаю, кое-кто с этим согласился бы — из тех, кто сейчас не в тюрьме. Так что ты задумал?
— Ну, сейчас не может быть и речи ни о Европе, ни о Гонконге. Мне нужны только документы.
— Значит, Хамелеон меняет окраску. На свою собственную. Джейсон остановился в дверях и сказал:
— Это я тоже забыл. Меня ведь называли так раньше, верно?
— Хамелеоном?.. Конечно. И не зря говорилось: шесть человек могут нос к носу встретиться с нашим дружком Борном и дать шесть разных описаний его внешности. Кстати, когда он без грима...
— Все возвращается на круги своя, Кактус.
— Я всей душой молюсь всемогущему Богу, чтобы этого не случилось, но если это произойдет, тебе надо будет постараться вернуть свои таланты... Ладно, заходи в мою волшебную комнату...
Через три часа двадцать минут волшебство свершилось: Дэвид Уэбб — профессор востоковедения, а в течение трех лет неуловимый убийца Джейсон Борн — получил еще два псевдонима, подтвержденные паспортами, водительскими удостоверениями и регистрационными карточками избирателя. Поскольку ни один таксист, находящийся в здравом уме, не решился бы выехать по вызову в то «болото», где жил Кактус, его безработный сосед, на шее и запястьях которого болтались тяжелые золотые цепочки, отвез Борна в центр Вашингтона на новом «кадиллаке-алланте».
Из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель» Джейсон позвонил в Вирджинию Алексу, сообщил ему новые псевдонимы и назвал тот, под которым он зарегистрируется в отеле «Мейфлауэр». Конклин по официальным каналам должен забронировать номер в том случае, если из-за летнего наплыва гостей в отеле не будет мест. Кроме того, люди из Лэнгли, задействовав гриф «четыре-ноль», должны были доставить в номер Борна все необходимое. На это уйдет часа три как минимум, причем нет никакой гарантии, что они уложатся в срок и привезут то, что нужно. Это не страшно, подумал Джейсон, пока Алекс передавал данные по прямой линии в ЦРУ. Только через два часа он сможет отправиться в отель: ему еще надо купить кое-какую одежду. Хамелеон вновь становится самим собой.
— Стив Десоул обещал мне, что сразу же начнет прослушивать записи, перепроверяя информацию с базами данных разведки армии и флота, — сказал Конклин, вновь обращаясь к нему. — Питер Холланд поможет ему — ведь он любимчик президента.
— Любимчик? Это слово странно звучит в твоих устах.
— Так же странно, как и то, что случаются назначения по дружбе.
— Да?.. Ладно, спасибо, Алекс. А как ты? Какие успехи? Конклин помолчал, а когда заговорил вновь, в его голосе чувствовался страх — он старался себя контролировать, но это удавалось ему с трудом.
— Вот что... Я был не готов к тому, что услышал. Я слишком долго находился вдали от всего этого. Я боюсь, Джейсон, — о, прости, Дэвид.
— В первый раз ты прав. Ты говорил с?..
— Никаких имен, — резко перебил его отставной разведчик.
— Ясно.
— Ничего тебе не ясно, — возразил Алекс. — Так же, как и мне. Ладно, буду держать с тобой связь. — После этих загадочных слов Конклин дал отбой.
Борн медленно положил трубку и нахмурился. В словах Алекса звучали мелодраматические нотки, что было не похоже на него: он мыслил и действовал совершенно по-другому. Самоконтроль был его второй натурой, а сдержанность составляла суть его личности. То, что Алекс узнал, потрясло его настолько, что он дал понять Борну, что не доверяет больше ни правилам, ни инструкциям, которые сам установил, ни людям, с которыми работает. В ином случае он изъяснялся бы яснее, был бы общительнее. Сейчас почему-то — Джейсон не мог этого понять — Александр Конклин не желал говорить о «Медузе» или о чем-либо, что ему удалось раскопать, снимая слой за слоем шелуху лжи двадцатилетней давности... В чем же дело?
Некогда! Бесполезно, да и не стоит сейчас ломать над этим голову, решил Борн, разглядывая товары в универмаге. Алекс всегда стремился не только выполнять свои обещания, он и жизни бы не пощадил ради этого; разумеется, если речь не шла о противнике. Подавив усмешку, Джейсон вспомнил события в Париже тринадцатилетней давности: ту сторону многогранной личности Алекса он также знал превосходно. Если бы не могильные камни на кладбище Рамбуйе, ближайший друг без колебания убил бы его. Но это было тогда, а сейчас все изменилось. Конклин обещал «держать связь» — значит, так и будет. Но до сих пор Хамелеону надо создать несколько защитных систем. Начиная с внешней — от нижнего белья и до верхней одежды, — кончая внутренней. На одежде не должно быть меток прачечной или химчистки, частиц стирального порошка или чистящего средства, продающегося в определенном районе, которые можно выявить при химическом анализе. Словом, никаких следов. Слишком многое поставлено на карту. Если ему придется кого-то убить, защищая семью Дэвида... (О Боже! Это же — моя семья!) — он не будет переживать из-за этого. В том мире, куда он собирался отправиться, не существует правил: в нем и невинный может погибнуть в перестрелке. Значит, так и должно быть. Дэвид Уэбб будет, конечно, яростно протестовать, но Джейсону Борну на это в высшей степени наплевать — он уже побывал в том мире и хорошо знал статистику смерти. Дэвид Уэбб не знал об этом ничего.
Мари, я остановлю его! Обещаю тебе, что вычеркну его из нашей жизни. Я уничтожу Шакала, он будет трупом. Он никогда не сможет причинить тебе вреда — ты будешь свободна!
О Боже, кто же я? Мо, помоги мне!.. Нет, Мо, не надо! Я — тот, кем должен быть. Я холоден и буду еще холоднее. Вскоре я превращусь в лед... прозрачный кристалл льда, такого холодного и чистого, что он везде остается незамеченным. Неужели ты не можешь понять, Мо, и ты тоже, Мари: я должен! Дэвид должен исчезнуть. Я не могу позволить, чтобы он оставался рядом со мной.
Прости меня, Мари. И ты, док. Я думаю и говорю правду — правду, от которой нельзя отвернуться... Я не дурак и не хочу обманывать сам себя. Вы оба хотите, чтобы Джейсон Борн исчез из моей жизни, испарился, но сейчас я должен проделать как раз обратное: пусть уйдет Дэвид, по крайней мере, на какое-то время.
Хватит об этом! К делу!
Куда же, черт возьми, запропастился отдел мужской одежды? — недоумевал Борн. Когда он покончит с покупками, расплачиваясь наличными и общаясь по возможности с большим количеством продавцов, он найдет туалет и переоденется. Потом он пойдет по вашингтонским улицам, найдет где-нибудь в укромном уголке решетку, прикрывающую канализационный люк... Итак, Хамелеон вернулся.
Было 7.35 пополудни, когда Борн отложил в сторону лезвие бритвы. Он срезал все ярлыки с новой одежды и повесил ее в стенном шкафу — все было готово, за исключением рубашек, их надо подержать над паром, чтобы исчез запах новой одежды. Он подошел к столу, где стояла бутылка шотландского виски, бутылка содовой и ведерко со льдом. Проходя мимо телефона, он остановился: ему нестерпимо захотелось позвонить Мари на остров, но он знал, что этого делать нельзя — тем более из гостиничного номера. Он только хотел узнать, что она и дети благополучно долетели. Это было единственное, что имело для него значение. Он позвонил Джону Сен-Жаку из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель».
— Привет, Дэйви! Они здесь! Им пришлось кружить над большим островом почти четыре часа, пока не установилась погода. Если хочешь, я разбужу сестричку... Она покормила Элисон и буквально свалилась с ног.
— Не надо, Джонни. Я позвоню позже. Передай ей, что у меня все в порядке, и, главное, позаботься о них.
— Заметано, парень. А теперь давай без дураков: у тебя действительно все в порядке?
— Я же сказал.
— Конечно, ты это сказал, и она может сказать, но Мари не просто моя единственная сестра, она — любимая сестра, и я кожей чувствую, когда с этой леди не все в порядке.
— Поэтому я и прошу: позаботься о ней.
— Я собираюсь с ней серьезно потолковать.
— Сбавь обороты, Джонни...
Несколько мгновений я опять был Дэвидом Уэббом, подумалось Джейсону, когда он наливал себе выпить. Ему это не понравилось; это плохо. Однако через час Джейсон Борн снова вернулся. Он спросил портье в «Мейфлауэре» о забронированном для него номере; тот пригласил администратора ночной смены.
— Да-да, мистер Саймон! — с энтузиазмом приветствовал его администратор. — Мы решили, что вы приехали, чтобы покончить с этими ужасными налогами на деловые поездки и развлечения. Бог в помощь, как говорится! Эти политики нас по миру пустят!.. У нас не было свободных двойных номеров, поэтому мы взяли на себя смелость предложить вам люкс — разумеется, никакой дополнительной платы...
Все это происходило больше двух часов назад. С тех пор он успел удалить ярлыки, пропарить рубашки и подготовить ботинки на резиновом ходу, слегка потерев их о подоконник. Теперь Борн со стаканом виски сидел в кресле и с отсутствующим видом смотрел на стену: ничего не оставалось, как ждать и думать.
Ожидание закончилось через пару минут, когда послышался легкий стук в дверь. Джейсон открыл дверь и впустил водителя, который встречал его в аэропорту. Сотрудник ЦРУ вручил ему атташе-кейс.
— Здесь — все, включая пистолет и коробку патронов.
— Благодарю.
— Не будете проверять?
— Я займусь этим ночью.
— Сейчас почти восемь, — сказал шофер. — Ваш контролер выйдет на связь около одиннадцати. У вас есть время, чтобы поработать.
— Мой контролер?..
— Конечно, кто же еще?
— Да, конечно, — мягко ответил Джейсон. — Я просто забыл. Опять-таки спасибо.
Человек вышел, а Борн с кейсом в руке быстро направился к столику. Он вынул автоматический пистолет и коробку патронов, затем — несколько сотен компьютерных распечаток в папках. Где-то среди бесчисленного множества страниц было одно нужное имя — мужчины или женщины, — связанное с Карлосом-Шакалом. Это была информация о всех постояльцах отеля, включая тех, кто выбыл в течение последних суток. К каждой распечатке прилагались дополнительные сведения, которые удалось раскопать в банке данных ЦРУ, армейской контрразведки Джи-2 и разведки военно-морского флота. Разумеется, существовал миллиард причин, по которым все могло оказаться бесполезным, но по крайней мере с этого можно было начать. Охота продолжалась...
* * *
В пятистах милях к северу, в другом номере-люкс на четвертом этаже бостонского отеля «Риц-Карлтон» также раздался стук в дверь. Из спальни быстро выбежал высокий человек. Его прекрасно сшитый костюм в тонкую полоску делал его еще более длинным, и человек казался выше своих шести футов и пяти дюймов. Своей лысой головой, окаймленной седым венчиком волос, он напоминал какого-то миропомазанного «серого» кардинала, к которому за мудрым советом обращаются короли и претенденты на престол; и тот, без сомнения, дает «советы», говоря при этом высокими словами, как пророк, и устремляя орлиный взгляд ввысь. И хотя сейчас он со всех ног в тревоге и страхе бросился к двери, даже это не умаляло его величия. Он был влиятельным и могущественным человеком и прекрасно понимал это. Тем больше был контраст со стариком, которого он впустил и который казался его полной противоположностью: коренастый изможденный, опустившийся человек; он был ничем не примечателен и более всего походил на неудачника.— Входите! Быстро! Вы принесли информацию?
— Да, конечно, — ответил старик с землистым лицом, потертый, мешковатый костюм которого знавал лучшие времена, вероятно, лет десять назад. — Как ты великолепен, Рэндолф! — проговорил он тонким голоском, продолжая изучать своего хозяина и окидывая взглядами роскошный номер. — Да и место шикарное — как раз под стать такому прославленному профессору.
— Информацию, пожалуйста, — настаивал доктор Рэндолф Гейтс из Гарварда, специалист по антитрестовскому законодательству, высокооплачиваемый консультант многочисленных отраслей промышленности.
— Подожди секунду, старина. Я тысячу лет не бывал в люксе, не говоря о том, чтобы жить в нем... Как все изменилось за эти годы... Я часто читал о тебе в газетах и видел тебя на экране. Ты такой эрудит — да, это именно то слово, что надо, но и его недостаточно... Лучше всего подходит, как я уже сказал: «великолепный», вот ты какой — великолепный. Такой высокий и величественный.
— Вы могли достичь такого же положения, сами знаете, — нетерпеливо перебил его Гейтс. — К несчастью, вы искали короткие пути там, где их не было.
— Путей было сколько угодно, просто я выбрал неверный.
— Кажется, жизнь у вас была несладкой...
— Тебе не кажется, Рэнди, ты это точно знаешь. Если твои шпионы тебе не донесли, то ты, несомненно, и сам мог узнать.
— Это... я просто пытался вас разыскать.
— Да, именно так ты сказал по телефону. Именно это сказали мне прямо на улице несколько человек, которым кое-кто задавал вопросы, не имеющие никакого отношения к адресу моей резиденции.
— Я должен был выяснить, на что вы способны сейчас... За это вы не можете меня винить.
— О небеса! Конечно нет. Не принимая, разумеется, в расчет, что ты заставил меня сделать.
— Всего лишь выступить в роли конфиденциального курьера, вот и все. Вы ведь не станете отказываться от денег?
— Отказываться? — пробормотал посетитель с боязливым тоненьким смешком. — Давай-ка я тебе кое-что поясню, Рэнди. Когда тебя сажают за решетку, лишают должности адвоката в тридцать или тридцать пять, ты еще можешь подняться, но если это происходит, когда тебе уже пятьдесят, да о твоем процессе трубит вся пресса, не говоря уже о тюремном сроке, ты поражаешься, насколько мало остается у тебя вариантов, даже если ты образованный человек. Ты становишься неприкасаемым, а я к тому же никогда не умел продавать что-нибудь, кроме своих мозгов. Кстати, время от времени я это доказывал последние двадцать с лишком лет. Конечно, Элджеру Хиссу удавалось это лучше, потому что у него были визитные карточки.
— У меня нет времени на воспоминания. Информацию, пожалуйста.
— Да ради Бога... Итак, для начала: на углу Коммонвелс и Дартмут-стрит мне передали деньги, и, само собой разумеется, я записал имена и подробности, которые ты сообщил мне по телефону...
— Записал?! — резко переспросил Гейтс.
— И тут же сжег, как только запомнил. Не бойся, я кое-чему научился на своих неприятностях. Я связался с инженером из телефонной компании, который аж запрыгал от радости, ощутив твою — ох, извини, — мою щедрость, и передал его информацию этому отвратительному частному детективу — такому неряхе, Рэнди, какого свет не видывал... Но его методы и мои таланты вместе...
— Пожалуйста, — перебил его знаменитый правовед. — Мне нужны факты, а не ваша оценка.
— Оценки часто содержат в себе необходимую информацию, профессор. Уж вам ли этого не знать?
— Когда мне нужно состряпать судебное дело, я спрашиваю у людей их мнения. Но не сейчас. Что выяснил этот человек?
— Основываясь на твоей информации — одинокая женщина с детьми (сколько их, ты не уточнил), — а также на информации, которую дал низкооплачиваемый механик телефонной компании (он вычислил район по коду местности и первым трем цифрам номера), наш забывший об этике неряха засучил рукава, запросив сумасшедшую почасовую ставку. К моему удивлению, он оказался весьма продуктивен.
Между прочим, мне сейчас на ум пришли кое-какие юридические нормы: мы можем заключить с тобой устное соглашение о партнерстве.
— Черт подери, что он узнал?
— Как я уже упомянул, он заломил безумную почасовую ставку — я имею в виду, что это сильно урезало мою собственную долю. Понимаешь, мне кажется, что нам надо утрясти наши расчеты.
— Что ты о себе возомнил? Черт тебя дери! Я послал тебе три тысячи долларов! Пятьсот для телефонщика, полторы тысячи для этого заглядывающего в замочные скважины жалкого шпика, называющего себя частным детективом...
— Только потому, что он больше не служит в полиции, Рэндолф. Как и я, он сбился с пути истинного, но здорово знает свое дело. Итак, по рукам или я ухожу...
Величественный профессор правоведения с гневом взглянул на опозоренного и лишенного мантии адвоката — старого человека с землистым лицом.
— Как ты смеешь?
— Фу-ты ну-ты, Рэнди. Ты, похоже, веришь всему, что пишет о тебе твоя любимая пресса? Ладно, объясню тебе, почему я такой смелый, мой старый неразумный друг. Я наблюдал, как ты подробно комментируешь свои же собственные эзотерические интерпретации сложных юридических вопросов, как ты глумишься над всеми честными решениями, которые принимались в судах нашей страны за последние тридцать лет. Ведь у тебя нет ни малейшего понятия о том, что значит быть бедным и голодным или носить у себя под сердцем живой комочек, никому не нужный, о котором не думала, не гадала и который не сможешь прокормить. Ты у нас — любимец роялистов, мой недалекий приятель, ты делаешь все для того, чтобы люди продолжали страдать в стране, где личная жизнь становится анахронизмом, свободную мысль кастрирует цензура, богатые становятся еще богаче, а бедные вынуждены отказываться даже от детей — зародышей новой жизни, чтобы просто выжить. А ты паразитируешь на толковании неоригинальных средневековых концепций только для того, чтобы разрекламировать себя как выдающегося мыслителя-диссидента, ведущего... к катастрофе. Хочешь, чтобы я продолжал, доктор Гейтс? Честно говоря, по-моему, ты выбрал не того неудачника, чтобы выполнить эту грязную работу.
— Как... ты смеешь? — выкрикнул разъяренный профессор, брызгая слюной. Величественной походкой он подошел к окну. — Я не намерен выслушивать это!
— Нет, конечно нет, Рэнди. Но когда я был адъюнкт-профессором на правовом факультете, а ты — моим учеником — одним из лучших, но не самым ярким, — тогда тебе приходилось выслушивать меня. И сейчас я предлагаю тебе то же самое...
— Что... дьявол... что тебе нужно? — прорычал Гейтс, отворачиваясь от окна.
— А тебе что нужно? Информация, за которую ты мне не доплатил? А ведь она чертовски нужна тебе, или я ошибаюсь?
— Она должна быть у меня.
— Ты так же волновался перед экзаменом...
— Прекрати! Я заплатил и требую информацию.
— А я в таком случае вынужден потребовать еще денег. Кто бы там ни платил тебе, он может себе позволить дополнительные расходы.
— Ни доллара больше!
— Тогда я ухожу.
— Стой! Еще пятьсот, и все...
— Пять тысяч, или я ухожу.
— Это смешно!
— Увидимся еще лет через двадцать...
— Ладно... согласен на пять тысяч.
— Эге, Рэнди, с тобой яснее ясного: поэтому ты и не был блестящим учеником, а мог лишь использовать хорошо подвешенный язык для того, чтобы казаться лучшим; это и теперь заметно... Десять тысяч, доктор Гейтс, или я отправлюсь сейчас в какой-нибудь самый занюханный бар.
— Ты не можешь так поступить...
— Почему же? Я теперь сам себе консультант по юридическим вопросам. Десять тысяч долларов! Как будешь платить? Не думаю, что деньги у тебя с собой... Как же ты отдашь мне долг за эту информацию?
— Даю слово...
— Не пойдет, Рэнди.
— Хорошо. Я пошлю их утром в Пятый бостонский банк. На твое имя. Чеком.
— Как трогательно. Но на случай, если твоему начальству взбредет в голову не дать эти денежки, будь ласков, сообщи им, что у некоего неизвестного бродяги, моего друга, есть бумага, в которой подробно описываются все наши делишки. Если вдруг со мной что-нибудь случится, эта бумага заказным письмом будет отправлена генеральному прокурору штата Массачусетс.
— Какой-то бред. Информацию, будь добр.
— Что ж, ладно. Но ты должен отдать себе отчет, что ввязался во что-то, связанное со сверхсекретной правительственной операцией... Предположив, что любой, кто хочет срочно отправиться из одного места в другое, прибегнет к самому быстрому транспортному средству, наш накачанный ромом детектив отправился в аэропорт Логан. Кем он там прикинулся, я не знаю, но ему удалось получить списки пассажиров всех рейсов, вылетевших из Бостона прошлым утром, начиная с первого рейса в 6.30. Как ты помнишь, это соответствует твоей информации: «...воспользуются первым утренним рейсом».
— Ну?
— Терпение, Рэндолф. Ты велел мне ничего не записывать, поэтому мне придется вспоминать шаг за шагом. Где я остановился?
— На списках пассажиров.
— Ах да. Так вот, по словам детектива, в списках было одиннадцать детей без сопровождающих, записанные на разные рейсы, и восемь женщин — две из них монахини, — которые забронировали себе места с малышами. Кроме монахинь, которые везли девятерых сирот в Калифорнию, оставшиеся шесть зарегистрировались следующим образом. — Старик сунул руку в карман и вытащил листок с машинописным текстом. — Понятно, это не я напечатал. У меня нет пишущей машинки, потому что печатать я не умею; это послание «фюрера» Неряхи.
— Дай его мне! — приказал Гейтс, нетерпеливо протягивая руку.
— Конечно, — сказал семидесятилетний разжалованный адвокат, протягивая листок своему бывшему ученику. — Все равно грош ему цена, — прибавил он и продолжил: — Наш Неряха проверил их всех больше для того, чтобы убить время, чем для какой-то конкретной цели, и выяснил, что они чисты как младенцы. Однако он проделал эту ненужную работу уже после того, как добыл настоящую информацию.
— Что? — переспросил Гейтс, отвлекаясь от листка. — Какую информацию?
— Информацию, которую ни Неряха, ни я и не подумали бы записывать. Первый сигнал поступил от словоохотливого служащего утренней смены «Пан-Ам». Он упомянул вскользь нашему не шибко интеллектуальному детективу, что среди сложностей, которые возникли прошлым утром, были хлопоты по поводу какой-то высокопоставленной шишки — или кого-то столь же отвратительного: понадобились пеленки буквально через несколько минут после того, как этот служащий заступил в 5.45 на дежурство. Ты когда-нибудь думал о том, что пеленки бывают разного размера и что они есть среди аварийных комплектов во всех авиакомпаниях?
— Что ты хочешь сказать?
— Все магазины в аэропорту были закрыты: они работают только с семи утра.
— Ну и что?
— Ну и то. Кто-то в спешке что-то позабыл. Это была женщина с пятилетним ребенком и грудным младенцем, которая вылетала из Бостона на частном самолете... Служащий доставил ей пеленки, и мамаша сердечно его поблагодарила. Видишь ли, он сам — молодой отец и разбирается в размерах пеленок. Он принес ей три разных пакета...
— Когда вы перейдете к делу, судья?
— Судья? — На землистом лице старика промелькнула вялая усмешка. — Спасибо, Рэнди. За исключением моих собутыльников в тюрьме, так меня не называли уже много лет. Да, должно быть, вокруг меня создается какая-то аура...
— Опять это утомительное многословие, которым вы отличались и в аудитории, и в суде!
— А твоим недостатком всегда была раздражительность. Я отношу это на счет твоей нетерпимости к точке зрения других людей, особенно если она расходится с твоими собственными умозаключениями... Тем не менее наш «майор» Неряха понял, что яблочко сгнило когда оттуда выполз червяк, и плюнул ему в морду: он поспешил к диспетчерам и нашел падкого на деньги парня, у которого в этот момент была пересменка. Тот проверил график полетов за прошедший день. Искомый реактивный самолет был помечен в компьютерной распечатке грифом «четыре-ноль», что, к удивлению «капитана» Неряхи, которого просветили на этот счет, означало: самолет задействован правительством, и все связанное с ним сверхсекретно. Никакого списка пассажиров, никакой информации о тех, кто на борту — только маршрут полета и пункт назначения.
— И куда же он направлялся?
— В Блэкберн на Монсеррате.
— Вот так черт!
— В аэропорт Блэкберн на острове Монсеррат в Карибском море. — Значит, они направились туда?
— Не обязательно. По словам «капрала» Неряхи, который, должен отметить, все проверяет досконально, дюжина мелких островов этой гряды связана местными авиалиниями.
— Это все?
— Все, профессор. С учетом того, что самолет был защищен грифом секретности «четыре-ноль», что, кстати говоря, я также указал в моем письме генеральному прокурору. Думаю, я вполне заработал мои десять тысяч.
— Ах ты, пьяное отродье...
— И опять ты не прав, Рэнди, — перебил его судья. — Алкоголик — несомненно, но пьяный... О нет! Я всегда остаюсь на грани трезвости. Кстати, это единственная причина, по которой я еще живу. И еще вынужден добавить, что, несмотря на свой богатый жизненный опыт, я всегда изумлялся, встречаясь с такими людьми, как ты.
— Убирайся, — угрожающе потребовал профессор.
— А ты не предложишь мне выпить, чтобы я не отвык от моей ужасной привычки?.. Боже мой, да тут наверняка с десяток непочатых бутылок!
— Возьми одну и уматывай.
— Благодарствую, я так и сделаю. — Старый судья подошел к столу из вишневого дерева, на котором стояли два серебряных подноса с несколькими бутылками виски разных сортов и бутылкой коньяка. — Гак, посмотрим, — продолжил он, оборачивая белыми вышитыми салфетками сначала две бутылки, а затем и третью. — Если я буду держать их плотно под мышкой, они будут похожи на кипу белья, которую я срочно несу в прачечную.
— Поживее!
— Будь добр, открой дверь. Мне чертовски не хотелось бы уроните одну из них, пока я буду возиться с дверной ручкой. К тому же если= она разобьется, это тебя не украсит — о тебе, по-моему, никогда не говорили, что ты злоупотребляешь алкоголем.