[7] — по вполне понятным причинам.)
На другом такси он доехал до своей меблированной комнаты на Джамайка-плейнс, где забрал самое необходимое, включая паспорт, который всегда держал наготове, чтобы в случае чего быстро исчезнуть (это всегда предпочтительнее тюремных стен), и отправился в аэропорт Логан. У таксиста на этот раз и мысли не возникло поинтересоваться, сможет ли он уплатить по счету. Одежда, само собой, никогда не определяла сущность человека, подумал Брендон, но она козырь, если кто-то не верит карте помельче... В справочном бюро аэропорта Логан он выяснил, что на остров Монсеррат совершают рейсы из Бостона три авиакомпании, и купил билет на ближайший рейс. Брендон Патрик Пьер Префонтен, конечно, летел первым классом.
— Il est ici, топ capitaine [10], — объявил стюард старшему пилоту, который встречал пассажиров у трапа самолета. Капитан приложился губами к левой руке дамы, встал по стойке "смирно? и торжественно отдал честь седому старику, на лацкане пиджака которого виднелась ленточка ордена Почетного легиона.
— Для меня это большая честь, мсье, — сказал капитан. — Я командир этого экипажа, а вы — мой командир. — Они обменялись рукопожатием, и летчик продолжил: — Если мы можем чем-нибудь скрасить вам этот полет, скажите, мсье, без стеснения.
— Вы очень любезны.
— Мы все у вас в долгу — все, вся Франция.
— Да что вы, кто я такой...
— Едва ли можно так сказать о человеке, которого выделил сам великий Шарль [11] и назвал настоящим героем Сопротивления. Такая слава с годами не блекнет. — Капитан щелкнул пальцами, делая знак стюардессам, стоявшим в по-прежнему пустом салоне первого класса: — Побыстрее, девушки! Позаботьтесь о бесстрашном воине Франции и его жене.
После этого убийцу, имевшего множество псевдонимов, проводили к широкой перегородке слева, где женщину осторожно пересадили с кресла на место у прохода; он расположился возле иллюминатора. Тут же были откинуты столики и откупорена в их честь охлажденная бутылка «Кристаля». Капитан поднял бокал и произнес тост, еще раз приветствуя супружескую чету, после чего вернулся в кабину; женщина лукаво подмигнула своему мужу. Через несколько мгновений в самолет пустили остальных пассажиров, многие из которых доброжелательно поглядывали в сторону престарелых «мужа и жены», сидевших в первом ряду. По салону разносился шепот: «Настоящий герой... Сам великий Шарль... В Альпах он лично уничтожил шестьсот бошей, а то и всю тысячу!»
Когда реактивный самолет разбежался по взлетной полосе и, с глухим шумом оторвавшись от нее, взмыл в воздух, престарелый «герой Франции», все подвиги которого во времена Сопротивления, как он сам помнил, сводились к тому, чтобы воровать, выжить во что бы то ни стало, обижать свою жену да избегать всяких трудовых повинностей, вынул из кармана документы. В паспорте на должном месте была его фотография, и только она была ему знакома. Остальное — фамилия, имя, дата и место рождения, специальность — все чужое, не говоря уже о внушительном списке наград. Они не имели к нему никакого отношения, но на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову справиться о каком-нибудь факте его биографии, надо было их повторить, чтобы тактично кивать в нужный момент. Его заверили, что человек, которому первоначально принадлежали имя и все эти регалии, был одинок, у него не осталось в живых родственников и близких друзей. Он съехал со своей квартиры в Марселе, якобы отправившись в кругосветное путешествие, откуда, судя по всему, никогда не вернется.
Связной Шакала посмотрел на имя — он обязан вызубрить его наизусть и реагировать всякий раз, когда его произнесут. Это нетрудно: имя весьма распространенное. Поэтому он повторял его про себя вновь и вновь: Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер...
— Кто там?
— Открой эту чертову дверь, пока меня кто-нибудь не увидел! — раздался из коридора приглушенный голос Конклина.
Борн открыл дверь, а отставной оперативник торопливо прохромал в номер, размахивая тростью так, словно она была ему ненавистна.
— Парень, ты совсем потерял форму! — воскликнул он, присаживаясь на край постели. — Я барабанил в дверь почти две минуты.
— Я не слышал.
— Дельта бы услышал, и Джейсон Борн тоже. А вот Дэвид Уэбб...
— Подожди еще денек, и ты больше не увидишь никакого Давида Уэбба.
— Это все разговоры! А я хочу, чтобы ты не болтал, а был в хорошей форме.
— Тогда сам перестань болтать и скажи, зачем пришел. Я даже не знаю, сколько сейчас времени.
— Я последний раз смотрел на часы, когда встретил Кэссета: было 3.20. Мне пришлось продираться сквозь кусты и перелезать через чертовски высокий забор...
— Что-о?
— Что слышал: перелезать через забор. Попытайся проделать это, когда у тебя протез... Знаешь, когда я учился в школе, я как-то выиграл спринтерский забег на пятьдесят ярдов.
— Ладно, хватит лирики... Что случилось?
— Эге... я вновь слышу Уэбба.
— Что случилось? И, пока собираешься с мыслями, скажи мне: кто, черт побери, этот Кэссет, о котором ты все время твердишь?
— Единственный человек, которому я доверяю в Вирджинии. Ему, да еще Валентине.
— Кому?
— Они из группы аналитиков, но надежные ребята.
— Что-о?
— Неважно. Господи, временами я мечтаю о том, чтобы надраться до чертиков...
— Алекс, почему ты здесь?
Конклин, сидя на кровати и все еще сердито сжимая трость, посмотрел на него снизу вверх.
— Я навел справки о наших филадельфийцах.
— Так вот в чем дело! Кто они такие?
— Нет, я здесь не поэтому. Я имел в виду, что это любопытно, но я здесь совсем по другому поводу.
— Тогда по какому? — хмуро и озабоченно спросил Джейсон, подходя к стулу возле окна и усаживаясь на него. — Мой эрудированный друг, побывавший в Камбодже и еще кое-где, не станет лазить через заборы в три часа ночи, если у него нет на то серьезных причин.
— Они были.
— Мне это ничего не говорит. Пожалуйста, рассказывай.
— Это Десоул.
— При чем тут душа [12]?
— Не душа, а Десоул.
— Ничего не понимаю.
— Он хранит все коды в Лэнгли. Не может произойти ничего такого, о чем он не знает; и ни одно расследование не проходит без его участия.
— Все равно не понимаю.
— Мы по уши в дерьме.
— Мне от этого не легче.
— Снова слышу Уэбба.
— Слушай, может, ты хочешь, чтобы я из тебя жилы вытянул?
— Ладно, ладно. Дай мне собраться с духом. — Конклин бросил трость на ковер. — Я не мог довериться даже грузовому лифту. Пришлось остановиться двумя этажами ниже и подыматься пешком.
— Это из-за того, что мы увязли в дерьме?
— Да.
— Но почему? Из-за Десоула?
— Верно, мистер Борн. Из-за Стивена Десоула — человека, который наложил лапу на все компьютеры в Лэнгли. Единственного молодца, который может прокрутить такие записи, что наша добрая старая дева — тетушка Грейс сядет в тюрьму за мошенничество, если он этого захочет.
— Куда ты клонишь?
— Это он — связной с Брюсселем, с Тигартеном в НАТО. Кэссет выяснил в кулуарах, что Десоул — единственный, кто поддерживает эту связь, причем у него есть собственный код, который недоступен никому другому.
— Что это значит?
— Кэссет до конца не знает, но он вне себя.
— Ты много ему наплел?
— Самый минимум. О том, что я работал над некоторыми вероятными кандидатами и вдруг каким-то странным образом выплыло имя Тигартена. Вполне вероятно, что это отвлекающий маневр или оно было использовано просто для эффекта, но я попросил узнать, с кем он вел переговоры в Управлении. Честно говоря, я думал, что им окажется Питер Холланд. Я попросил Чарли сыграть втемную.
— Что, как я понимаю, означает полную тайну.
— И даже еще раз в десять секретнее. Кэссет — самый ловкий малый во всем Лэнгли. Мне не надо было больше ничего говорить — он и так все понял. А теперь у него неприятности, которых еще вчера не было.
— Что он собирается делать?
— Я попросил его ничего не предпринимать пару дней, и он согласился. Чтобы быть точным — сорок восемь часов, а после этого он собирается потолковать с Десоулом.
— Он не должен этого делать, — твердо заявил Борн. — Что бы ни скрывали эти люди, мы воспользуемся ими, чтобы вытащить Шакала наружу. Воспользуемся ими, чтобы вытащить его, как тринадцать лет назад другие, похожие на них, воспользовались мной.
Конклин посмотрел вниз, затем вверх, на Джейсона Борна, и сказал:
— Все сводится к всемогущему «эго», не так ли? Чем сильнее «эго», тем сильнее страх...
— Чем крупнее приманка, тем больше рыба, — продолжил, перебивая его, Джейсон. — Много лет назад ты сказал мне, что у Карлоса «эго» стало размером с голову, которая у него и так чересчур большая, так что ему трудно оставаться в бизнесе, которым он занимается. Это было раньше, так остается и поныне. Если мы сможем заставить кого-нибудь из правительственных шишек послать ему сообщение, что он должен отправиться на охоту за мной и убить меня, он обязательно ухватится за это. И ты знаешь почему?
— Я только что тебе сказал — из-за его «эго».
— Верно, но есть еще кое-что. Он хочет, чтобы его уважали, этого ему не хватало больше двадцати лет, начиная с того момента, когда Москва отшвырнула его прочь. Он заработал миллионы, но его клиентами были главным образом отбросы общества. Несмотря на страх, который он вызывает, он все равно остается шпаной и психопатом. Его имя не было окружено легендами — только презрением, — и сейчас это бесконечно уязвляет его, доводит до белого каления. Тот факт, что он отправился в погоню за мной, чтобы свести старые счеты тринадцатилетней давности, подтверждает мои слова... Я как воздух нужен ему — точнее, моя смерть имеет для него жизненное значение, потому что я — дитя одной из тайных операций нашей службы. Именно поэтому он хочет проявить себя, доказать, что он лучше всех нас, взятых вместе.
— А может, и потому, что он по-прежнему убежден, что ты можешь его опознать.
— Я тоже сначала так думал, но прошло тринадцать лет, все это время я не давал о себе знать... Хм... об этом надо подумать.
— Тогда ты решил отбить хлеб у Мо Панова и составил психологический портрет Шакала.
— Это, по-моему, никому не заказано.
— Вообще-то да, но куда это нас приведет?
— Я уверен, что прав.
— Едва ли это можно считать ответом.
— Надо все делать так, чтобы комар носа не подточил, — настаивал Борн, подавшись вперед на стуле. Его локти опирались на голые колени, руки были сжаты в кулаки. — Карлос почует малейшее несоответствие — это первое, на что он обратит внимание. Этим бывшим из «Медузы» придется быть абсолютно искренними и абсолютно честно бить тревогу.
— Они и без того совершенно искренне напуганы, я уже говорил тебе об этом.
— Их надо довести до точки, пусть они сами обратятся за помощью к кому-нибудь наподобие Карлоса.
— Но к кому — я не знаю...
— И никогда не узнаем, — встрял Борн, — если не раскроем все их тайны.
— Но если мы начнем прокручивать диски компьютеров в Лэнгли, об этом узнает Десоул. Но если он с ними заодно, то предупредит остальных.
— Значит, мы не станем копаться в архивах Лэнгли. У меня, впрочем, и так достаточно материала для работы. Тебе надо только дать мне адреса и номера домашних телефонов. Это-то ты можешь сделать, верно?
— Конечно. Это запросто. Что ты собираешься делать? Борн улыбнулся и спокойно, даже ласково произнес:
— Как насчет того, чтобы взять их дома штурмом или загнать кому-нибудь шприц в жопу во время банкета?
— Вот теперь я слышу Джейсона Борна.
— Так оно и есть...
Глава 7
На другом такси он доехал до своей меблированной комнаты на Джамайка-плейнс, где забрал самое необходимое, включая паспорт, который всегда держал наготове, чтобы в случае чего быстро исчезнуть (это всегда предпочтительнее тюремных стен), и отправился в аэропорт Логан. У таксиста на этот раз и мысли не возникло поинтересоваться, сможет ли он уплатить по счету. Одежда, само собой, никогда не определяла сущность человека, подумал Брендон, но она козырь, если кто-то не верит карте помельче... В справочном бюро аэропорта Логан он выяснил, что на остров Монсеррат совершают рейсы из Бостона три авиакомпании, и купил билет на ближайший рейс. Брендон Патрик Пьер Префонтен, конечно, летел первым классом.
* * *
Стюард авиакомпании «Эр Франс» медленно и осторожно катил инвалидное кресло сначала по пандусу, а затем на борт реактивного «Боинга-747» в парижском аэропорту Орли. В кресле сидела престарелая надменная дама, нарумяненная сверх всякой меры. На голове у нее была огромная шляпа с перьями австралийского попугая. Она смахивала бы на чучело, если бы не ее огромные глаза под буклями седых волос, неровно окрашенных хной, — глаза живые, проницательные, с искорками смеха. Они словно говорили каждому встречному: "Забудьте о том, mes ami [8], я нравлюсь ему и такой, и только это имеет для меня значение, а что касается вас и вашего мнения, так мне до него меньше дела, чем до кучи merde [9]". Она имела в виду старого человека, осторожно идущего рядом с ней, временами любовно, а может для равновесия, прикасавшегося к ее плечу. В этом касании было что-то лиричное и интимное, известное только им двоим. Если кто-нибудь вгляделся бы в лицо старика, то заметил, что временами у него на глазах появляются слезы, которые он мгновенно смахивает, чтобы женщина не успела это заметить.— Il est ici, топ capitaine [10], — объявил стюард старшему пилоту, который встречал пассажиров у трапа самолета. Капитан приложился губами к левой руке дамы, встал по стойке "смирно? и торжественно отдал честь седому старику, на лацкане пиджака которого виднелась ленточка ордена Почетного легиона.
— Для меня это большая честь, мсье, — сказал капитан. — Я командир этого экипажа, а вы — мой командир. — Они обменялись рукопожатием, и летчик продолжил: — Если мы можем чем-нибудь скрасить вам этот полет, скажите, мсье, без стеснения.
— Вы очень любезны.
— Мы все у вас в долгу — все, вся Франция.
— Да что вы, кто я такой...
— Едва ли можно так сказать о человеке, которого выделил сам великий Шарль [11] и назвал настоящим героем Сопротивления. Такая слава с годами не блекнет. — Капитан щелкнул пальцами, делая знак стюардессам, стоявшим в по-прежнему пустом салоне первого класса: — Побыстрее, девушки! Позаботьтесь о бесстрашном воине Франции и его жене.
После этого убийцу, имевшего множество псевдонимов, проводили к широкой перегородке слева, где женщину осторожно пересадили с кресла на место у прохода; он расположился возле иллюминатора. Тут же были откинуты столики и откупорена в их честь охлажденная бутылка «Кристаля». Капитан поднял бокал и произнес тост, еще раз приветствуя супружескую чету, после чего вернулся в кабину; женщина лукаво подмигнула своему мужу. Через несколько мгновений в самолет пустили остальных пассажиров, многие из которых доброжелательно поглядывали в сторону престарелых «мужа и жены», сидевших в первом ряду. По салону разносился шепот: «Настоящий герой... Сам великий Шарль... В Альпах он лично уничтожил шестьсот бошей, а то и всю тысячу!»
Когда реактивный самолет разбежался по взлетной полосе и, с глухим шумом оторвавшись от нее, взмыл в воздух, престарелый «герой Франции», все подвиги которого во времена Сопротивления, как он сам помнил, сводились к тому, чтобы воровать, выжить во что бы то ни стало, обижать свою жену да избегать всяких трудовых повинностей, вынул из кармана документы. В паспорте на должном месте была его фотография, и только она была ему знакома. Остальное — фамилия, имя, дата и место рождения, специальность — все чужое, не говоря уже о внушительном списке наград. Они не имели к нему никакого отношения, но на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову справиться о каком-нибудь факте его биографии, надо было их повторить, чтобы тактично кивать в нужный момент. Его заверили, что человек, которому первоначально принадлежали имя и все эти регалии, был одинок, у него не осталось в живых родственников и близких друзей. Он съехал со своей квартиры в Марселе, якобы отправившись в кругосветное путешествие, откуда, судя по всему, никогда не вернется.
Связной Шакала посмотрел на имя — он обязан вызубрить его наизусть и реагировать всякий раз, когда его произнесут. Это нетрудно: имя весьма распространенное. Поэтому он повторял его про себя вновь и вновь: Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер...
* * *
Звук! Резкий, скрежещущий. Он был странным, не нормальным, выбивался из обычных глухих ночных гостиничных шумов. Борн выхватил из-под подушки пистолет, вскочил с кровати и прижался к стене. Звук повторился! Одиночный громкий стук в дверь его номера. Он встряхнул головой, стараясь припомнить... Алекс? «Стукну один раз». Все еще в полусне, Джейсон, пошатываясь, подошел к двери и прислонил ухо к деревянной обшивке.— Кто там?
— Открой эту чертову дверь, пока меня кто-нибудь не увидел! — раздался из коридора приглушенный голос Конклина.
Борн открыл дверь, а отставной оперативник торопливо прохромал в номер, размахивая тростью так, словно она была ему ненавистна.
— Парень, ты совсем потерял форму! — воскликнул он, присаживаясь на край постели. — Я барабанил в дверь почти две минуты.
— Я не слышал.
— Дельта бы услышал, и Джейсон Борн тоже. А вот Дэвид Уэбб...
— Подожди еще денек, и ты больше не увидишь никакого Давида Уэбба.
— Это все разговоры! А я хочу, чтобы ты не болтал, а был в хорошей форме.
— Тогда сам перестань болтать и скажи, зачем пришел. Я даже не знаю, сколько сейчас времени.
— Я последний раз смотрел на часы, когда встретил Кэссета: было 3.20. Мне пришлось продираться сквозь кусты и перелезать через чертовски высокий забор...
— Что-о?
— Что слышал: перелезать через забор. Попытайся проделать это, когда у тебя протез... Знаешь, когда я учился в школе, я как-то выиграл спринтерский забег на пятьдесят ярдов.
— Ладно, хватит лирики... Что случилось?
— Эге... я вновь слышу Уэбба.
— Что случилось? И, пока собираешься с мыслями, скажи мне: кто, черт побери, этот Кэссет, о котором ты все время твердишь?
— Единственный человек, которому я доверяю в Вирджинии. Ему, да еще Валентине.
— Кому?
— Они из группы аналитиков, но надежные ребята.
— Что-о?
— Неважно. Господи, временами я мечтаю о том, чтобы надраться до чертиков...
— Алекс, почему ты здесь?
Конклин, сидя на кровати и все еще сердито сжимая трость, посмотрел на него снизу вверх.
— Я навел справки о наших филадельфийцах.
— Так вот в чем дело! Кто они такие?
— Нет, я здесь не поэтому. Я имел в виду, что это любопытно, но я здесь совсем по другому поводу.
— Тогда по какому? — хмуро и озабоченно спросил Джейсон, подходя к стулу возле окна и усаживаясь на него. — Мой эрудированный друг, побывавший в Камбодже и еще кое-где, не станет лазить через заборы в три часа ночи, если у него нет на то серьезных причин.
— Они были.
— Мне это ничего не говорит. Пожалуйста, рассказывай.
— Это Десоул.
— При чем тут душа [12]?
— Не душа, а Десоул.
— Ничего не понимаю.
— Он хранит все коды в Лэнгли. Не может произойти ничего такого, о чем он не знает; и ни одно расследование не проходит без его участия.
— Все равно не понимаю.
— Мы по уши в дерьме.
— Мне от этого не легче.
— Снова слышу Уэбба.
— Слушай, может, ты хочешь, чтобы я из тебя жилы вытянул?
— Ладно, ладно. Дай мне собраться с духом. — Конклин бросил трость на ковер. — Я не мог довериться даже грузовому лифту. Пришлось остановиться двумя этажами ниже и подыматься пешком.
— Это из-за того, что мы увязли в дерьме?
— Да.
— Но почему? Из-за Десоула?
— Верно, мистер Борн. Из-за Стивена Десоула — человека, который наложил лапу на все компьютеры в Лэнгли. Единственного молодца, который может прокрутить такие записи, что наша добрая старая дева — тетушка Грейс сядет в тюрьму за мошенничество, если он этого захочет.
— Куда ты клонишь?
— Это он — связной с Брюсселем, с Тигартеном в НАТО. Кэссет выяснил в кулуарах, что Десоул — единственный, кто поддерживает эту связь, причем у него есть собственный код, который недоступен никому другому.
— Что это значит?
— Кэссет до конца не знает, но он вне себя.
— Ты много ему наплел?
— Самый минимум. О том, что я работал над некоторыми вероятными кандидатами и вдруг каким-то странным образом выплыло имя Тигартена. Вполне вероятно, что это отвлекающий маневр или оно было использовано просто для эффекта, но я попросил узнать, с кем он вел переговоры в Управлении. Честно говоря, я думал, что им окажется Питер Холланд. Я попросил Чарли сыграть втемную.
— Что, как я понимаю, означает полную тайну.
— И даже еще раз в десять секретнее. Кэссет — самый ловкий малый во всем Лэнгли. Мне не надо было больше ничего говорить — он и так все понял. А теперь у него неприятности, которых еще вчера не было.
— Что он собирается делать?
— Я попросил его ничего не предпринимать пару дней, и он согласился. Чтобы быть точным — сорок восемь часов, а после этого он собирается потолковать с Десоулом.
— Он не должен этого делать, — твердо заявил Борн. — Что бы ни скрывали эти люди, мы воспользуемся ими, чтобы вытащить Шакала наружу. Воспользуемся ими, чтобы вытащить его, как тринадцать лет назад другие, похожие на них, воспользовались мной.
Конклин посмотрел вниз, затем вверх, на Джейсона Борна, и сказал:
— Все сводится к всемогущему «эго», не так ли? Чем сильнее «эго», тем сильнее страх...
— Чем крупнее приманка, тем больше рыба, — продолжил, перебивая его, Джейсон. — Много лет назад ты сказал мне, что у Карлоса «эго» стало размером с голову, которая у него и так чересчур большая, так что ему трудно оставаться в бизнесе, которым он занимается. Это было раньше, так остается и поныне. Если мы сможем заставить кого-нибудь из правительственных шишек послать ему сообщение, что он должен отправиться на охоту за мной и убить меня, он обязательно ухватится за это. И ты знаешь почему?
— Я только что тебе сказал — из-за его «эго».
— Верно, но есть еще кое-что. Он хочет, чтобы его уважали, этого ему не хватало больше двадцати лет, начиная с того момента, когда Москва отшвырнула его прочь. Он заработал миллионы, но его клиентами были главным образом отбросы общества. Несмотря на страх, который он вызывает, он все равно остается шпаной и психопатом. Его имя не было окружено легендами — только презрением, — и сейчас это бесконечно уязвляет его, доводит до белого каления. Тот факт, что он отправился в погоню за мной, чтобы свести старые счеты тринадцатилетней давности, подтверждает мои слова... Я как воздух нужен ему — точнее, моя смерть имеет для него жизненное значение, потому что я — дитя одной из тайных операций нашей службы. Именно поэтому он хочет проявить себя, доказать, что он лучше всех нас, взятых вместе.
— А может, и потому, что он по-прежнему убежден, что ты можешь его опознать.
— Я тоже сначала так думал, но прошло тринадцать лет, все это время я не давал о себе знать... Хм... об этом надо подумать.
— Тогда ты решил отбить хлеб у Мо Панова и составил психологический портрет Шакала.
— Это, по-моему, никому не заказано.
— Вообще-то да, но куда это нас приведет?
— Я уверен, что прав.
— Едва ли это можно считать ответом.
— Надо все делать так, чтобы комар носа не подточил, — настаивал Борн, подавшись вперед на стуле. Его локти опирались на голые колени, руки были сжаты в кулаки. — Карлос почует малейшее несоответствие — это первое, на что он обратит внимание. Этим бывшим из «Медузы» придется быть абсолютно искренними и абсолютно честно бить тревогу.
— Они и без того совершенно искренне напуганы, я уже говорил тебе об этом.
— Их надо довести до точки, пусть они сами обратятся за помощью к кому-нибудь наподобие Карлоса.
— Но к кому — я не знаю...
— И никогда не узнаем, — встрял Борн, — если не раскроем все их тайны.
— Но если мы начнем прокручивать диски компьютеров в Лэнгли, об этом узнает Десоул. Но если он с ними заодно, то предупредит остальных.
— Значит, мы не станем копаться в архивах Лэнгли. У меня, впрочем, и так достаточно материала для работы. Тебе надо только дать мне адреса и номера домашних телефонов. Это-то ты можешь сделать, верно?
— Конечно. Это запросто. Что ты собираешься делать? Борн улыбнулся и спокойно, даже ласково произнес:
— Как насчет того, чтобы взять их дома штурмом или загнать кому-нибудь шприц в жопу во время банкета?
— Вот теперь я слышу Джейсона Борна.
— Так оно и есть...
Глава 7
Мари Сен-Жак-Уэбб встретила карибское утро, потягиваясь в постели и глядя на стоявшую в нескольких футах колыбельку. Элисон сладко спала, не то что несколько часов назад. Тогда малышка так рыдала и кричала, что даже брат Мари, Джонни, не выдержал, постучал к ним в комнату, робко вошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь, надеясь в глубине души, что ему откажут.
— Может, переменишь пеленки?
— Да ты чего, — пробормотал Сен-Жак и испарился. Теперь, правда, она слышала, как снаружи, из-за ставней, раздавался его голос. Она знала — это он специально говорит громко, чтобы она слышала: он соблазнял ее сына Джеми совершить наперегонки заплыв в бассейне и так вопил, что его наверняка могли услыхать, на самом крупном из гряды островов — Монсеррате. Мари буквально выползла из постели, встала и направилась в ванную комнату. Умывшись, расчесав золотисто-каштановые волосы и надев купальный халат, она вышла во внутренний дворик и направилась к бассейну.
— А вот и Map! — закричал ее загорелый, темноволосый и красивый младший брат, плескавшийся в воде рядом с ее сыном. — Надеюсь, мы тебя не разбудили? Мы просто хотели немного поплавать.
— Для этого совсем не обязательно кричать так, чтобы об этом знали английские посты береговой охраны в Плимуте.
— Да брось ты, уже почти девять. Для островов это уже поздно.
— Привет, мамочка! Дядя Джон учил меня отпугивать акул палкой.
— Твой дядя переполнен ужасно важной информацией, которой, молю Бога, тебе никогда не придется воспользоваться.
— Там на столике тебя поджидает чашечка кофе. Map. Да, и миссис Купер приготовит тебе на завтрак все, что твоей душе угодно.
— Кофе — это великолепно, Джонни. Прошлой ночью звонил телефон — это был Дэвид?
— Собственной персоной, — ответил брат. — Вот что. Нам надо потолковать... Давай, Джеми, мы вылезаем. Хватайся за лесенку.
— А как же акулы?
— Ты их всех перебил, приятель. Иди приготовь себе что-нибудь выпить.
— Джонни!
— Всего лишь апельсиновый сок — в кухне есть соковыжималка. — Джон Сен-Жак по краю обошел бассейн и поднялся по ступенькам на патио, ведущее в спальню, а его племянник со всех ног бросился в дом.
Мари наблюдала за приближающимся братом, невольно отмечая сходство между ним и ее мужем. Оба были высокого роста и мускулисты, у обоих в походке чувствовалась непреклонность, но там, где Дэвид обычно побеждал, Джонни чаще проигрывал, а почему — она не могла понять. Так же как — почему Дэвид так доверял своему молодому шурину, ведь два старших брата Сен-Жака куда более надежные парни. Дэвид — а может, это был Джейсон Борн? — никогда не распространялся по этому поводу, просто отшучивался и говорил, что в Джонни есть черта, которая ему нравится...
— Давай начистоту, — заявил самый молодой Сен-Жак, усаживаясь. С его мокрой спины на пол патио стекали капли воды. — В какую беду попал Дэвид? По телефону он не мог этого сказать, а ты прошлой ночью была в неподходящей форме для продолжительного разговора. Так что же произошло?
— Шакал... Шакал — вот что произошло.
— Боже! — вырвалось у брата. — После стольких лет!
— После стольких лет, — повторила за ним Мари срывающимся голосом.
— И что пронюхал этот ублюдок?
— Дэвид пытается это выяснить сейчас в Вашингтоне. Пока нам только известно, что ему удалось раскопать имена Алекса Конклина и Мо Панова, когда он разнюхал об этих ужасных событиях в Гонконге и Коулуне. — Она рассказала о фальшивых телеграммах и западне в парке с аттракционами в Балтиморе.
— Я так полагаю, что Алекс обеспечил им всем постоянную охрану, или как там это называется?
— Круглосуточную, я уверена. Кроме нас и Мак-Алистера, Алекс и Мо — два человека, оставшиеся в живых, которые знают, что Дэвид был... о Боже, я даже не могу произнести это имя! — Мари со стуком опустила чашку с кофе на стол.
— Успокойся, сестричка, — Сен-Жак положил свою руку поверх ее, — Конклин знает, что делает. Дэвид говорил мне, что Алекс — самый лучший «оперативник», — да, именно так он его называл, — который когда-либо работал на американцев.
— Ты ничего не понимаешь, Джонни! — закричала Мари, стараясь взять себя в руки, но ее широко распахнутые глаза говорили о тщетности этой попытки. — Дэвид Уэбб никогда не мог так сказать, Дэвид Уэбб никогда ничего не знал об этом! Это говорил Джейсон Борн — он снова вернулся!.. Этот холодный как лед монстр — вычислительная машина, которого они создали, вновь проник в душу Дэвида. Ты понятия не имеешь, что это такое: ты смотришь в его пустые глаза, которые видят такое, что мне не под силу, или вдруг у него меняется тон голоса, в нем появляются ледяные нотки, которые мне незнакомы, и вот передо мной — чужой человек.
Сен-Жак жестом попросил ее замолчать.
— Перестань, — мягко сказал он.
— Дети? Джеми? — Она вдруг стала, как безумная, озираться вокруг.
— Нет. Речь о тебе. Ты надеешься, что Дэвид ничего не станет предпринимать? Что он заберется в какую-нибудь вазу династии Винь или Минь и будет притворяться, что с его женой и детьми все в порядке, что им ничто не угрожает, опасность нависла только над ним? Нравится вам это, девочки, или нет, но мы, мальчики, по-прежнему думаем, что отгонять от пещеры тигра — это наша работа. Искренне думаем, что мы больше для нее подходим. И нам приходится обращаться к силе — даже самой грубой. Именно так ведет себя сейчас Дэвид.
— Когда это успел мой маленький братик стать таким философом? — поинтересовалась Мари, внимательно изучая лицо Джона Сен-Жака.
— Никакая это не философия, девочка, я просто знаю это, вот и все. И большая часть мужчин думает точно так же... Приношу извинения феминисткам.
— Не надо извиняться. Большинство женщин поступили бы так же. Ты что, думаешь, что твоя старшая, столь ученая сестра, которая общалась в Оттаве с самыми крупными экономистами, по-прежнему дико визжит, если увидит на кухне мышь, а при виде крысы падает в обморок?
— Некоторые женщины, те, что поумнее, бывают более честными, чем остальные.
— Согласна с тобой, Джонни, но ты не уловил мою мысль. Давид так хорошо вел себя последние пять лет. Каждый месяц он становился хоть и немного, но лучше, чем был в предыдущем. Он никогда не сможет полностью излечиться, и мы все знаем об этом, слишком серьезно он ранен, но кошмары и ярость, терзавшие его, полностью исчезли. Одинокие прогулки по лесу, после которых он возвращался с синяками на руках, потому что лупил что было мочи по стволам деревьев; слезы, которые он глотал, забившись ночью к себе в кабинет, потому что внезапно снова забывал, кто он и что он сделал, представляя о себе невесть что, — все это исчезло, Джонни! Перед нами уже забрезжил настоящий солнечный свет. Понимаешь, что я имею в виду?
— Да, понимаю, — торжественно заявил брат.
— Происходящее сейчас опять может возвратить этот кошмар — именно этого я так боюсь!
— Будем надеяться, что все это скоро кончится.
Мари замолчала и вновь внимательно посмотрела на своего брата.
— Вот что, братик, я знаю тебя слишком хорошо. Ты уходишь от разговора.
— Ничуть.
— Нет, пытаешься... Ты и Дэвид? Я никогда не понимала этого! Два наших старших брата — такие солидные, такие компетентные люди, если и не с интеллектуальной точки зрения, то с прагматической — несомненно. И тем не менее он выбрал тебя. Почему, Джонни?
— Перестань копаться в этом, — коротко отрезал Сен-Жак, убирая ладонь с руки сестры.
— Но я должна знать! Это моя жизнь! Он — смысл жизни для меня! Не может быть больше никаких тайн, если мы говорим о нем, — я этого просто больше не вынесу!.. Почему Дэвид выбрал тебя?
Сен-Жак откинулся на спинку кресла, провел ладонью по лбу, затем поднял глаза, в которых читалась безмолвная мольба.
— Ладно, я знаю, что ты хочешь услышать. Помнишь, лет шесть-семь назад я оставил наше ранчо, сказав, что хочу попробовать жить своей жизнью?
— Естественно. Мне казалось, что это разобьет сердце маме и папе. По правде говоря, ты ведь всегда был их любимчиком...
— Я всегда был ребенком! — перебил ее младший из семьи Сен-Жак. — А все мы словно играли в идиотском телевизионном сериале вроде «Золотого дна», где мои браться, которым давно перевалило за тридцать, слепо выполняли приказы, отдаваемые нашим фанатичным и претендующим на непогрешимость отцом франко-канадцем, чьи достоинства олицетворяли куча денег и земля.
— У него есть еще кое-какие достоинства, но я не стану спорить с «детской» точкой зрения.
— Ты и не можешь, Map. Ты, как и я, по году пропадала.
— У меня были дела.
— У меня тоже.
— Что же ты делал?
— Я уничтожил двух человек. Двух скотов, которые убили мою подругу. Сперва изнасиловали, а потом убили.
— Что?
— Не кричи...
— Боже мой, как это произошло?
— Я не хотел сообщать, чтобы дома не узнали об этом, поэтому я позвонил твоему мужу... и моему другу Дэвиду. Он не стал обращаться со мной, как с ребенком, у которого крыша поехала. В то же время это оказалось правильным поступком и самым верным решением. Правительство кое-что задолжало ему, поэтому из Вашингтона и Оттавы в залив Джеймса [13] вылетела с тайной миссией команда умных людей, и я был оправдан. Признали, что я убил обороняясь.
— Он мне и словом не обмолвился...
— Я просил его молчать.
— Значит, вот почему... Но я все-таки не понимаю!
— Что тут непонятного, Мар? Та, другая его часть знает, что я могу убить и убью, если это будет нужно.
В доме зазвонил телефон, а Мари продолжала внимательно смотреть на младшего брата. Прежде чем к ней вернулась способность говорить, в дверях кухни появилась пожилая негритянка, которая сообщила:
— Это вас, мистер Джон. Тот летчик с большого острова. Говорит, что по очень важному делу.
— Благодарю, миссис Купер, — сказал Сен-Жак, поднимаясь с кресла и быстро направляясь к аппарату возле бассейна. Поговорив несколько минут, он посмотрел на Мари, бросил трубку и кинулся к сестре. — Собираем вещи! Надо уматывать отсюда!
— Почему? Это был тот человек, который доставил нас сюда?..
— Он только что вернулся с Мартиники, где узнал, что кто-то прошлой ночью расспрашивал служащих аэропорта о женщине с двумя маленькими детьми. Никто из экипажей не раскололся, но это ведь только начало. Давай быстрее.
— Боже мой, куда же мы поедем?
— Переедем в гостиницу, пока не придумаем что-нибудь еще. Сюда ведет только одна дорога. Ее патрулируют мои «тонтон-макуты». По ней никто не сможет пробраться. Миссис Купер соберет Элисон. Поторапливайся!
Мари бросилась было в спальню, как вновь затрезвонил телефон. Сен-Жак торопливо подбежал к аппарату возле бассейна и схватил трубку как раз тогда, когда в дверях кухни опять появилась миссис Купер, известившая:
— Звонят из резиденции губернатора на Серрате [14], мистер Джон.
— Какого черта им надо?..
— Мне спросить их об этом?
— Да нет, не стоит, я сам подниму трубку. Помогите моей сестре собраться и отнесите чемоданы к «роверу». Они уезжают прямо сейчас!
— Какие плохие настали времена, господин. Я уже начала привыкать к детишкам.
— Плохие времена — это уж точно, — пробормотал под нос Сен-Жак, снимая трубку. — Слушаю!
— Привет, Джон! — сказал старший помощник генерал-губернатора Ее Величества, который давно был на приятельской ноге с канадским бизнесменом и помогал ему разбираться в чащобе законодательных актов этой колонии.
— Я могу тебе перезвонить, Генри? Понимаешь, сейчас я немного спешу.
— Боюсь, не будет другого времени, приятель. Мы получили распоряжение прямо из министерства иностранных дел: они требуют, чтобы мы немедленно оказали им помощь, а тебе от этого никакого вреда не будет.
— Вот как?
— В 10.30 из Антигуа рейсом «Эр Франс» должен прибыть один старикан со своей женой, и Уайтхолл хочет, чтобы его встретили по первому разряду. Старина, видно, отличился на войне, у него вся грудь в орденах, он был заодно со многими нашими парнями, действовавшими по другую сторону Ла-Манша.
— Может, переменишь пеленки?
— Да ты чего, — пробормотал Сен-Жак и испарился. Теперь, правда, она слышала, как снаружи, из-за ставней, раздавался его голос. Она знала — это он специально говорит громко, чтобы она слышала: он соблазнял ее сына Джеми совершить наперегонки заплыв в бассейне и так вопил, что его наверняка могли услыхать, на самом крупном из гряды островов — Монсеррате. Мари буквально выползла из постели, встала и направилась в ванную комнату. Умывшись, расчесав золотисто-каштановые волосы и надев купальный халат, она вышла во внутренний дворик и направилась к бассейну.
— А вот и Map! — закричал ее загорелый, темноволосый и красивый младший брат, плескавшийся в воде рядом с ее сыном. — Надеюсь, мы тебя не разбудили? Мы просто хотели немного поплавать.
— Для этого совсем не обязательно кричать так, чтобы об этом знали английские посты береговой охраны в Плимуте.
— Да брось ты, уже почти девять. Для островов это уже поздно.
— Привет, мамочка! Дядя Джон учил меня отпугивать акул палкой.
— Твой дядя переполнен ужасно важной информацией, которой, молю Бога, тебе никогда не придется воспользоваться.
— Там на столике тебя поджидает чашечка кофе. Map. Да, и миссис Купер приготовит тебе на завтрак все, что твоей душе угодно.
— Кофе — это великолепно, Джонни. Прошлой ночью звонил телефон — это был Дэвид?
— Собственной персоной, — ответил брат. — Вот что. Нам надо потолковать... Давай, Джеми, мы вылезаем. Хватайся за лесенку.
— А как же акулы?
— Ты их всех перебил, приятель. Иди приготовь себе что-нибудь выпить.
— Джонни!
— Всего лишь апельсиновый сок — в кухне есть соковыжималка. — Джон Сен-Жак по краю обошел бассейн и поднялся по ступенькам на патио, ведущее в спальню, а его племянник со всех ног бросился в дом.
Мари наблюдала за приближающимся братом, невольно отмечая сходство между ним и ее мужем. Оба были высокого роста и мускулисты, у обоих в походке чувствовалась непреклонность, но там, где Дэвид обычно побеждал, Джонни чаще проигрывал, а почему — она не могла понять. Так же как — почему Дэвид так доверял своему молодому шурину, ведь два старших брата Сен-Жака куда более надежные парни. Дэвид — а может, это был Джейсон Борн? — никогда не распространялся по этому поводу, просто отшучивался и говорил, что в Джонни есть черта, которая ему нравится...
— Давай начистоту, — заявил самый молодой Сен-Жак, усаживаясь. С его мокрой спины на пол патио стекали капли воды. — В какую беду попал Дэвид? По телефону он не мог этого сказать, а ты прошлой ночью была в неподходящей форме для продолжительного разговора. Так что же произошло?
— Шакал... Шакал — вот что произошло.
— Боже! — вырвалось у брата. — После стольких лет!
— После стольких лет, — повторила за ним Мари срывающимся голосом.
— И что пронюхал этот ублюдок?
— Дэвид пытается это выяснить сейчас в Вашингтоне. Пока нам только известно, что ему удалось раскопать имена Алекса Конклина и Мо Панова, когда он разнюхал об этих ужасных событиях в Гонконге и Коулуне. — Она рассказала о фальшивых телеграммах и западне в парке с аттракционами в Балтиморе.
— Я так полагаю, что Алекс обеспечил им всем постоянную охрану, или как там это называется?
— Круглосуточную, я уверена. Кроме нас и Мак-Алистера, Алекс и Мо — два человека, оставшиеся в живых, которые знают, что Дэвид был... о Боже, я даже не могу произнести это имя! — Мари со стуком опустила чашку с кофе на стол.
— Успокойся, сестричка, — Сен-Жак положил свою руку поверх ее, — Конклин знает, что делает. Дэвид говорил мне, что Алекс — самый лучший «оперативник», — да, именно так он его называл, — который когда-либо работал на американцев.
— Ты ничего не понимаешь, Джонни! — закричала Мари, стараясь взять себя в руки, но ее широко распахнутые глаза говорили о тщетности этой попытки. — Дэвид Уэбб никогда не мог так сказать, Дэвид Уэбб никогда ничего не знал об этом! Это говорил Джейсон Борн — он снова вернулся!.. Этот холодный как лед монстр — вычислительная машина, которого они создали, вновь проник в душу Дэвида. Ты понятия не имеешь, что это такое: ты смотришь в его пустые глаза, которые видят такое, что мне не под силу, или вдруг у него меняется тон голоса, в нем появляются ледяные нотки, которые мне незнакомы, и вот передо мной — чужой человек.
Сен-Жак жестом попросил ее замолчать.
— Перестань, — мягко сказал он.
— Дети? Джеми? — Она вдруг стала, как безумная, озираться вокруг.
— Нет. Речь о тебе. Ты надеешься, что Дэвид ничего не станет предпринимать? Что он заберется в какую-нибудь вазу династии Винь или Минь и будет притворяться, что с его женой и детьми все в порядке, что им ничто не угрожает, опасность нависла только над ним? Нравится вам это, девочки, или нет, но мы, мальчики, по-прежнему думаем, что отгонять от пещеры тигра — это наша работа. Искренне думаем, что мы больше для нее подходим. И нам приходится обращаться к силе — даже самой грубой. Именно так ведет себя сейчас Дэвид.
— Когда это успел мой маленький братик стать таким философом? — поинтересовалась Мари, внимательно изучая лицо Джона Сен-Жака.
— Никакая это не философия, девочка, я просто знаю это, вот и все. И большая часть мужчин думает точно так же... Приношу извинения феминисткам.
— Не надо извиняться. Большинство женщин поступили бы так же. Ты что, думаешь, что твоя старшая, столь ученая сестра, которая общалась в Оттаве с самыми крупными экономистами, по-прежнему дико визжит, если увидит на кухне мышь, а при виде крысы падает в обморок?
— Некоторые женщины, те, что поумнее, бывают более честными, чем остальные.
— Согласна с тобой, Джонни, но ты не уловил мою мысль. Давид так хорошо вел себя последние пять лет. Каждый месяц он становился хоть и немного, но лучше, чем был в предыдущем. Он никогда не сможет полностью излечиться, и мы все знаем об этом, слишком серьезно он ранен, но кошмары и ярость, терзавшие его, полностью исчезли. Одинокие прогулки по лесу, после которых он возвращался с синяками на руках, потому что лупил что было мочи по стволам деревьев; слезы, которые он глотал, забившись ночью к себе в кабинет, потому что внезапно снова забывал, кто он и что он сделал, представляя о себе невесть что, — все это исчезло, Джонни! Перед нами уже забрезжил настоящий солнечный свет. Понимаешь, что я имею в виду?
— Да, понимаю, — торжественно заявил брат.
— Происходящее сейчас опять может возвратить этот кошмар — именно этого я так боюсь!
— Будем надеяться, что все это скоро кончится.
Мари замолчала и вновь внимательно посмотрела на своего брата.
— Вот что, братик, я знаю тебя слишком хорошо. Ты уходишь от разговора.
— Ничуть.
— Нет, пытаешься... Ты и Дэвид? Я никогда не понимала этого! Два наших старших брата — такие солидные, такие компетентные люди, если и не с интеллектуальной точки зрения, то с прагматической — несомненно. И тем не менее он выбрал тебя. Почему, Джонни?
— Перестань копаться в этом, — коротко отрезал Сен-Жак, убирая ладонь с руки сестры.
— Но я должна знать! Это моя жизнь! Он — смысл жизни для меня! Не может быть больше никаких тайн, если мы говорим о нем, — я этого просто больше не вынесу!.. Почему Дэвид выбрал тебя?
Сен-Жак откинулся на спинку кресла, провел ладонью по лбу, затем поднял глаза, в которых читалась безмолвная мольба.
— Ладно, я знаю, что ты хочешь услышать. Помнишь, лет шесть-семь назад я оставил наше ранчо, сказав, что хочу попробовать жить своей жизнью?
— Естественно. Мне казалось, что это разобьет сердце маме и папе. По правде говоря, ты ведь всегда был их любимчиком...
— Я всегда был ребенком! — перебил ее младший из семьи Сен-Жак. — А все мы словно играли в идиотском телевизионном сериале вроде «Золотого дна», где мои браться, которым давно перевалило за тридцать, слепо выполняли приказы, отдаваемые нашим фанатичным и претендующим на непогрешимость отцом франко-канадцем, чьи достоинства олицетворяли куча денег и земля.
— У него есть еще кое-какие достоинства, но я не стану спорить с «детской» точкой зрения.
— Ты и не можешь, Map. Ты, как и я, по году пропадала.
— У меня были дела.
— У меня тоже.
— Что же ты делал?
— Я уничтожил двух человек. Двух скотов, которые убили мою подругу. Сперва изнасиловали, а потом убили.
— Что?
— Не кричи...
— Боже мой, как это произошло?
— Я не хотел сообщать, чтобы дома не узнали об этом, поэтому я позвонил твоему мужу... и моему другу Дэвиду. Он не стал обращаться со мной, как с ребенком, у которого крыша поехала. В то же время это оказалось правильным поступком и самым верным решением. Правительство кое-что задолжало ему, поэтому из Вашингтона и Оттавы в залив Джеймса [13] вылетела с тайной миссией команда умных людей, и я был оправдан. Признали, что я убил обороняясь.
— Он мне и словом не обмолвился...
— Я просил его молчать.
— Значит, вот почему... Но я все-таки не понимаю!
— Что тут непонятного, Мар? Та, другая его часть знает, что я могу убить и убью, если это будет нужно.
В доме зазвонил телефон, а Мари продолжала внимательно смотреть на младшего брата. Прежде чем к ней вернулась способность говорить, в дверях кухни появилась пожилая негритянка, которая сообщила:
— Это вас, мистер Джон. Тот летчик с большого острова. Говорит, что по очень важному делу.
— Благодарю, миссис Купер, — сказал Сен-Жак, поднимаясь с кресла и быстро направляясь к аппарату возле бассейна. Поговорив несколько минут, он посмотрел на Мари, бросил трубку и кинулся к сестре. — Собираем вещи! Надо уматывать отсюда!
— Почему? Это был тот человек, который доставил нас сюда?..
— Он только что вернулся с Мартиники, где узнал, что кто-то прошлой ночью расспрашивал служащих аэропорта о женщине с двумя маленькими детьми. Никто из экипажей не раскололся, но это ведь только начало. Давай быстрее.
— Боже мой, куда же мы поедем?
— Переедем в гостиницу, пока не придумаем что-нибудь еще. Сюда ведет только одна дорога. Ее патрулируют мои «тонтон-макуты». По ней никто не сможет пробраться. Миссис Купер соберет Элисон. Поторапливайся!
Мари бросилась было в спальню, как вновь затрезвонил телефон. Сен-Жак торопливо подбежал к аппарату возле бассейна и схватил трубку как раз тогда, когда в дверях кухни опять появилась миссис Купер, известившая:
— Звонят из резиденции губернатора на Серрате [14], мистер Джон.
— Какого черта им надо?..
— Мне спросить их об этом?
— Да нет, не стоит, я сам подниму трубку. Помогите моей сестре собраться и отнесите чемоданы к «роверу». Они уезжают прямо сейчас!
— Какие плохие настали времена, господин. Я уже начала привыкать к детишкам.
— Плохие времена — это уж точно, — пробормотал под нос Сен-Жак, снимая трубку. — Слушаю!
— Привет, Джон! — сказал старший помощник генерал-губернатора Ее Величества, который давно был на приятельской ноге с канадским бизнесменом и помогал ему разбираться в чащобе законодательных актов этой колонии.
— Я могу тебе перезвонить, Генри? Понимаешь, сейчас я немного спешу.
— Боюсь, не будет другого времени, приятель. Мы получили распоряжение прямо из министерства иностранных дел: они требуют, чтобы мы немедленно оказали им помощь, а тебе от этого никакого вреда не будет.
— Вот как?
— В 10.30 из Антигуа рейсом «Эр Франс» должен прибыть один старикан со своей женой, и Уайтхолл хочет, чтобы его встретили по первому разряду. Старина, видно, отличился на войне, у него вся грудь в орденах, он был заодно со многими нашими парнями, действовавшими по другую сторону Ла-Манша.