Лагин Лазарь Иосифович. Остров Разочарования

   - Ты знаешь, о ком я говорю, - сказал Фремденгут. - Говори, старая лиса, куда они перебрались! Они нам очень нужны, оба ваших белых...
   - С добром или злом пришли вы сюда? - спросил отец Джемс, чувствуя, что у него подгибаются колени.
   - Не твое дело, дубина! - пощекотал его Мообс дулом автомата, и старик похолодел от ужаса. - Тебя спрашивает белый, отвечай без лишних разговоров.
   - Они гости Нового Вифлеема, - сказал отец Джемс.
   - Ты что, шутить с нами собираешься, старая скотина?! - учтиво улыбнулся Фремденгут, взводя курок пистолета. Его беспокоило, что где-то поблизости должен был находиться Смит, вооруженный автоматом.
   - Они гости Нового Вифлеема, сэр! - твердо повторил старик, слишком поздно понявший, что не следовало ему, пожалуй, снимать дозоры с северных подступов. - Не в обычаях Нового Вифлеема подвергать своих гостей опасности. И еще...
   - Что еще? - дал, наконец, волю своим нервам Фремденгут. - Что еще?...
   - И еще, сэр, я хотел бы сказать, что я человек, а не скотина. А человек создан по образу и подобию...
   Он не успел договорить до конца, по чьему образу и подобию создан человек, потому что майор фон Фремденгут выстрелом в упор уложил старика на месте.
   Это был на редкость тихий выстрел, как всегда, когда дуло пистолета приставлено к самой груди человека. И нет поэтому ничего удивительного, что ни Егорычев, ни Смит, склонившийся над только что пришедшим в себя Егорычевым, этого выстрела не услышали.
   Как раз в это время из просеки вышел на площадь мистер Эрнест Цератод. Его немножко поташнивало от возбуждения. При виде убитого колдуна, валявшегося возле Большой мужской хижины, ему чуть не стало дурно. Очень большим напряжением воли он все же взял себя в руки.
   Ему было бы спокойней, если бы на площади оказался хоть один представитель местного населения, но даже мальчишки, лишь только раздался выстрел Фремденгута, разбежались. Конечно, можно было согнать народ, но на это пришлось бы потратить время, а время было очень дорого. Вся операция была рассчитана на внезапность, стремительность и презрение к подавляющему численному превосходству туземного населения. Но где-то поблизости находился кочегар Смит, и Цератоду становилось не по себе при мысли, что его могут подстрелить из автомата, да еще не кто иной, как вышедший из повиновения член его собственного профсоюза. Кроме того, как ни были уверены авторы плана операции в том, что никакого сопротивления со стороны туземцев нечего опасаться, было ясно, что с каждой лишней минутой эта опасность возрастала. Поэтому надо было спешить. Тем более, что площадь была не так уж велика, утро было на редкость тихое и не было сомнения, что все жители Нового Вифлеема притаилась у самых выходов из своих хижин, чтобы видеть и слышать, что происходит по ту сторону двери.
   - Слушайте, слу-шай-те все! - прокричал приятно возбужденный Мообс, приставив ладони ко рту воронкой. - Слу-шай-те, люди Нового Вифлеема! Сейчас бу-дет огла-шен мани-фест мистера Роберта Фламмери, которого вы называ-ете Бело-голо-вым!..
   При этих словах он извлек из брючного кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул ее, разгладил дрожащими руками и громким, четким голосом прочел нижеследующее:
   - «Возлюбленные братья мои во Христе, дорогие граждане Нового Вифлеема! Я, Роберт Фламмери, прозванный вами Белоголовым, шлю вам свой привет и пастырское благословение. Смута и беспорядки, внесенные в вашу мирную жизнь желтобородым слугой дьявола и ею приспешниками Сэмюэлем Смитом и Гамлетом Брауном, наполняют мое сердце глубокой скорбью. Увы, не послушавшись моих отеческих советов, вы пошли на поводу у желтобородого. Вопреки основным принципам демократии вы, опять-таки под наущением желтобородого, самовольно лишили звания старейшин достойнейших из ваших граждан, тех, которых вы по заслугам возвели в это звание всего лишь прошлой субботой. Что это, как не анархия, беспорядок, междоусобица? И что это, как не тягчайшее оскорбление меня? Ибо кому не известно, как лестно я отзываюсь о Гильденстерне, Розенкранце и Полонии. Больше того, вчера вечером пятеро старцев, введенных в заблуждение все тем же желтобородым и его приспешниками, явились в Священную пещеру, дабы оскорбить меня обвинениями в поступках, которые являются плодом домысла людей, глубоко мне враждебных.
    Можно ли оставить ваши вольные и невольные прегрешения без достойного наказания? Я всю ночь возносил молитвы к престолу господнему, я умолял его простить вас, ибо вы неразумны, а слуги дьявола лукавы и коварны. Но господь бог требует от меня мер суровых, и единственное, в чем он уступил горячим просьбам моим, это некоторое смягчение наказания, да и то в том случае, если вы беспрекословно выполните следующие мои требования.
    Первое. Немедленно выдать мне мистера Константина Егорычева, прозванного вами желтобородым (все равно, живого или мертвого), а также выдать упомянутых выше Сэмюэля Смита и Гамлета Брауна. Сэмюэль Смит и Гамлет Браун должны быть приведены в Священную пещеру в связанном виде и со всеми вещами, которые Смит совместно с Егорычевым унес из Священной пещеры.
    Второе. Все взрослое население Нового Вифлеема должно немедленно принести торжественную присягу на верность демократии, справедливости, законности, на полное и беспрекословное послушание своим старейшинам Полонию, Гильденстерну и Розенкранцу, а через их посредство и мне, ибо нет у меня, согласно договору от девятого июня сею года, другой цели, как ваше благополучие и процветание, другой задачи, как цивилизовать и подготовить ваш остров в конечном счете к независимости.
    На то, чтобы выполнить все перечисленные выше требования, вам дается срок до рассвета завтрашнего дня.
    Если же к указанному сроку вы требований моих не выполните, то да будет ваш удел таким, каким вы его заслуживаете.
    Подписал Роберт Джильберт Фламмери, верховный правитель острова Взаимопонимания и любящий брат ваш- во Христе.
    В Священной пещере. 13 июня, в лето от рождества милосерднейшего господа нашего одна тысяча девятьсот сорок четвертое».
   - Эй вы, возлюбленные братцы, черт вас подери! - весело заорал Мообс, закончив чтение. - Вы запомнили, что вам здесь прочитали? Помните: чтобы все было сделано к завтрашнему утру!.. А теперь, джентльмены, с вашего разрешения будет сожжена каждая третья халупа вашего селения, чтобы вы знали, что господь бог не собирается играть с вами в пинг-понг... А если, не дай вам бог, вы к утру не сделаете того, что вам приказал мистер Фламмери, то можете все. искать себе другие квартиры в другой, местности!.. Ребята, начинайте с богом!..
   При этих словах Полоний и Розенкранц, пугливо озираясь по сторонам, выбежали из полумрака просеки с самодельными факелами, любовно изготовленными фельдфебелем Кумахером из палок, обмотанных с одного конца тряпками, обильно смоченными керосином. Чиркнула зажигалка, факелы вспыхнули желтым и неярким пламенем, окруженным черным нимбом копоти. - Каждую третью! - напомнил им Фремденгут.--И пошевеливайтесь!
   Сопровождаемые благодушно улыбающимся Кумахером, Розенкранц и Полоний со всех ног кинулись к третьей от западной окраины хижине. Словно они только этим всю жизнь и занимались, Розенкранц резво подбежал к левой кровле низко опускавшейся крутой крыши, Полоний, не сговариваясь, остановился у правой. Они по нескольку раз коснулись факелами сухой, как порох, серо-желтой крыши, и еле видные огоньки, зловеще потрескивая, расплылись и потекли в стороны и наверх к высокому коньку по мгновенно черневшей кладке из пальмовых листьев.
   Из хижины выскочил ее хозяин - Бенедикт Дарк, еще не старый, тщедушный человек с резко выступавшими ключицами. Он тащил за руку упиравшуюся жену и мальчика лет семи. Другого ребенка, совсем маленького, обезумевшая женщина несла, судорожно прижав к груди. Никто из них, ни взрослые, ни дети, не проронил ни звука: так они были потрясены. Бенедикт заботливо отвел жену и детей в сторону, после чего бросился голыми руками срывать горевший верхний слой пожухнувших листьев.
   - Не надо! - мягко остановил его Кумахер и приставил к его сухой спине с очень худыми лопатками прохладное дуло автомата. - Брось! Тушить не надо.
   Тогда Бенедикт метнулся в хижину и спустя несколько мгновений появился, нагруженный козьими шкурами и первым попавшимся под руки скарбом.
   - Не надо! - с прежним благодушием промолвил Кумахер, снова наводя на него автомат. Левой рукой он отобрал у несопротивлявшегося островитянина и одно за другим швырнул в горевшую хижину все, что тот пытался спасти. - Говорят же тебе, дурачок, что не надо... Ничего не надо делать...
   Тогда хозяин пылавших балок и старых прессованных пальмовых листьев в третий раз прыгнул в свое обреченное жилище и вынырнул из пламени и дыма задыхающийся, полуослепший, обожженный, с горевшими волосами. Теперь у него в руках была только одна вещь - копье. Он размахнулся и швырнул его в Кумахера. Но копье, брошенное полуослепшим человеком, пролетело мимо цели.
   - Сопротивление! - заметил Кумахер таким тоном, словно несчастный островитянин сделал ему личное одолжение, и экономной автоматной очередью уложил на месте бывшего хозяина уже несуществовавшего жилища.
   - Теперь к следующей! - скомандовал Кумахер своим факельщикам. Он рысцой последовал за ними, с осуждением думая о вдове и сиротах убитого, которые все еще стояли с окаменевшими лицами, молча вглядываясь в того, кто минуту тому назад был их мужем и отцом. - Какие-то бесчувственные животные! - брезгливо оттопырил он и без того выступающую вперед нижнюю губу. - Действительно, низшая раса! - С гордостью, умилением и нежностью он представил себе, как горько рыдали бы, осыпая поцелуями его тело еложена и егодети, если бы, не приведи господь, стали свидетелями его смерти.
   У следующей хижины, обреченной на сожжение, произошла небольшая заминка.
   - Это моя хижина, - доверительно прошептал Полоний Кумахеру.
   - Это его хижина, - пояснил Розенкранц, - хижина Полония... Ее не надо жечь...
   - Пусть твоя семья выйдет на воздух, - сказал Кумахер Полонию.
   - Они куда-то ушли... Все ушли... - ответил Полоний.
   - Каждая третья хижина должна быть сожжена, - сказал Кумахер. - Разве ты не помнишь приказ господина майора?
   - Но ведь это моя собственная... - начал было Полоний и завял на половине фразы: Кумахер поднимал автомат.
   В это время позади них, у полусгоревшей уже хижины, раздался пронзительный женский крик, рыдания и детский плач. Это пришли, наконец, в себя и бросились обнимать еще теплое тело убитого вдова и старший сын Бенедикта Дарка.
   - Приказано стрелять в тех, кто будет сопротивляться уничтожению его жилища, - наставительно сообщил фельдфебель Полонию. - Сжигаться будет каждая третья хижина, кому бы она ни принадлежала. Это в высшей степени справедливо... И никому не обидно...
   - Поджигай, чего там! - бодро посоветовал Розенкранц Полонию. За свою хижину он был спокоен: она была восьмой с краю. - Поджигай, мы потом заставим построить тебе новую хижину, получше этой.
   Он поднес факел, и крыша вспыхнула. Но вспыхнула только с одной, с левой стороны. Это был непорядок.
   - Ну? - терпеливо, но строго обратился Кумахер к Полонию.- Ну, не будь глупым, Полоний! .. Ну, не серди меня!..
   И снова стал медленно подниматься черный кружок дула, из которого только что уже вылетела одна смерть.
   И так же медленно, не в силах оторвать взор от этого страшного кружка, двинулся на одеревеневших ногах Полоний к правому скату крыши. По его потному лицу стремительно, не задерживаясь, скатилось несколько мутных слезинок. Он уговаривал себя, что все это и на' самом деле не так уж страшно, что как только он снова станет старейшиной, он заставит односельчан построить ему новую хижину, еще получше этой... А если они заупрямятся, то он позовет Кумахера с автоматом или даже самого белоголового, и ему тогда обязательно построят... И все-таки очень, очень жалко... Легко Розен-кранцу уговаривать... Хотелось бы посмотреть, как он стал бы поджигать свою хижину... А впрочем, что сейчас думать! Поздно! Уже почти вся крыша в пламени... А может, он ошибся в подсчетах, и хижину Розенкранца тоже будут сжигать?..
   От последней мысли ему стало несколько легче на душе. Он ткнул головней в кровлю, тупо посмотрел на пылавшую крышу, на занявшиеся уже низкие бамбуковые стены, вздохнул, повернулся, полный теперь яростного желания поскорее и поосновательней сжечь все подлежащие сожжению хижины, чтобы не только ему одному остаться без жилья.
   - Следующую? - спросил он у Кумахера.
   - Следующую, сынок, следующую.
   - Интересно, где Гильденстерн?
   - В самом деле, - сказал Кумахер. - Что-то его долго не видно...
   - Прячется в кустах, - хихикнул Розенкранц. - Пока мы тут будем работать, он немножко выспится.
   - Бегом, бегом! - прикрикнул на них издали Фремденгут. - Вы что, здесь до вечера собираетесь задерживаться?!
   Поджигатели послушно перешли на самый быстрый аллюр.
   Фремденгут с пистолетом, Мообс с автоматом, стоя посредине площади, наблюдали за тем, чтобы ничто не помешало экзекуции.
   Выскочили на воздух и скрылись где-то на задах деревни несколько мужчин, человек пять мальчишек. Их было невозможно остановить и еще невозможней догнать. Один раз Мообс, которому явно не терпелось пострелять из автомата, выпустил довольно длинную очередь по мальчишке. Но тот, выбежав из хижины, сразу сделал крутой вираж и с быстротой стрижа пропал в густой стене первозданного леса, словно канул в море. Другой раз Мообс чуть не попал в мужчину лет тридцати пяти. Он очень огорчился своему промаху. Ему было неудобно перед Фремденгутом. Можно себе представить, насколько огорчительней было бы Мообсу, если бы он узнал, что промазал, стреляя по Гамлету Брауну. Мообсу показалось даже, что у этого человека в руках были лук и стрелы. Но так как в таком случае еще больше усугублялась его вина, Мообс счел целесообразным не доводить свои подозрения до сведения Фремденгута. Хорошо еще, что Фремденгут смотрел в тот момент совсем в другую сторону.
   Барон нервничал. Его смущало, что пропал Гильденстерн. Он должен был уже давно вернуться. Смущало, что кругом было так тихо. Куда правильней все-таки они делали в Европе - раньше сгоняли жителей в одно место, а уже потом спокойно жгли дома. Пожалуй, не следовало объявлять, что будет уничтожен каждый третий дом. Это слишком затянет экзекуцию. Слишком много времени дается жителям на размышления. Теряется эффект внезапности, переживания населения размазываются, вместо того, чтобы стать стремительной, почти мгновенной душевной травмой... Если бы можно было найти пристойный повод уйти сейчас из Нового Вифлеема! .. - Бегом, черт вас подери! .. Бегом! ..
   Вот уже всего несколько шагов отделяет факельщиков от девятого дома. И вдруг Полоний с ходу ничком падает в высокую траву, испещренную веселыми созвездиями чудесных, ярчайших цветов. Он падает и, видимо, не думает вставать. Уж не сломал ли себе этот болван ногу? Только этого не хватало...
   Но нет, тут что-то не то. Вот шлепнулись в траву и Розенкранц и Кумахер. Кумахер стреляет в густую чащу леса, в просторный просвет между восьмым и обреченным на сожжение девятым домом. Фремденгут, Мообс и Цератод бросаются к Кумахеру. Пока первые два открывают частый бесприцельный огонь, Цератод лежит, уткнувшись лицом в душистую траву, и ругает себя за то, что согласился наблюдать за этой карательной экспедицией. Небось сам Фламмери нашел основание для того, чтобы не покидать Северный мыс. Видите ли, нельзя оставлять пещеру без присмотра! Одно из двух - или ты правитель острова, или вахтер... В крайнем случае, могли бы и оба остаться.
   Цератод слегка приподнимает голову и видит шагах в пяти правее себя недвижное тело Полония со стрелой, торчащей у него между лопатками, как стебель какого-то неизвестного и дьявольски неприятного цветка. Бр-р-р, противно! ..
   Щедрый огонь двух автоматов и пистолета не вызвал в ответ ни единой стрелы из пространства, подвергнутого обстрелу. Зато стрелы запели с обоих флангов. Кто-то стреляет из-за углов ближайших хижин. Мообс и Кумахер переносят огонь на фланги. И вдруг - автоматный обстрел с тыла. Поскольку Егорычев убит, ясно, что стреляет Сэмюэль Смит.
   Фремденгут поспешно производит перестановку сил. Против Смита выдвигается Кумахер, левый фланг он берет на себя.
   Тихо вскрикивает и разражается потоком жесточайших проклятий Джон Бойнтон Мообс. Он ранен пулей пониже спины. Только царапнуло, но все-таки больно. .. Он осторожно дотрагивается рукой до раны, потом смотрит на ладонь - она в крови, словно он окунул ее в бочку с красной краской. Его пугает, как бы у него не сделалось заражение крови. А вдруг столбняк? От этих опасений Мообс еще больше стервенеет. Он стреляет в мальчишку лет девяти, который неосторожно высунулся из хижины, чтобы посмотреть, что делается на площади. На этот раз Мообс выстрелил удачно. Это первая боевая удача Джона Бойнтона Мообса. Мальчик падает с перебитым плечом и повисает на высоком пороге. Из его плеча хлещет кровь. Он не плачет. Очевидно, он потерял сознание. Плач доносится из глубины хижины. Женский плач. Изнемогая от горя и страха - ей очень боязно высовываться из двери прямо под огонь автомата, показывается в темном четырехугольнике входа плачущая женщина. Стараясь не смотреть в ту сторону, откуда стреляют, она нагибается, осторожно подхватывает сына под мышки и скрывается с ним в спасительном полумраке хижины. Мообс испытывает сильнейшее желание подстрелить и ее, но только он начал прицеливаться, как над самой его головой, путаясь и звеня в высокой траве, пролетает одна стрела, за нею другая, третья. Мообс, помимо желания, зажмуривается и упускает легко уязвимую цель.
   Вдруг издалека, с юга, доносится нарастающий гул приближающихся голосов. Розенкранц прислушивается, мрачнеет, быстро подползает к Фремденгуту и что-то шепчет ему на ухо.
   - Глупости! - говорит Фремденгут. - Они никогда не посмеют.
   - Нет, правда, сэр. Они всегда прибегают на помощь, когда у нас пожар... С топорами, с баграми, как полагается.. .
   - С топорами они не опасны...
   - Вот они, вот они! - горячо шепчет Розенкранц и сереет от волнения. - О, они совсем не с топорами! . .
   Действительно, из южной просеки выбегает человек сорок вооруженных островитян. Это люди Доброй Надежды. Они останавливаются у самого входа из южной просеки на площадь, ждут, когда подтянутся отставшие. Фремденгут понимает, что они попытаются обойти его сфлангов, и если им удастся раньше белых добраться до противоположной просеки, они начисто отрежут путь отхода к Северному мысу.
   - Отходить к просеке!.. Быстро!.. Перебежкой по одному! - вполголоса приказывает Фремденгут.
   Первым перебегает Кумахер. Он будет обеспечивать огнем перебежку остальных членов карательной экспедиции. За ним сразу пускается в опасный путь майор Эрнест Цератод. Пот катится с него в три ручья. Сердце колотится, словно вот-вот вырвется из груди. Кажется, еще мгновенье, и Цератода хватит апоплексический удар. Вслед ему летят стрелы, но падают обессиленные, не настигнув его. Он петляет, как заяц, то и дело припадает к земле, бежит на четвереньках, снова вскакивает на ноги... Фу! Слава богу! Благополучно добежал!..
   Фремденгут торопится. Надо перебежать до того, как к Северной просеке успеет пробиться сквозь густые заросли взбунтовавшийся кочегар Сэмюэль Смит.
   Но вот перебежали и Фремденгут с Розенкранцем. Мообс остается один, если не считать темнеющего рядом и уже успевшего остыть Полония. Мообс лихорадочно обдумывает, как бы ему перебраться к своим с наименьшим риском. Его взгляд падает на факелы; они валяются в траве, но не потухли. Густая, черная копоть поднимается от них над травой и цветами, как жала невидимых злых чудовищ. Мообс чуть приподнимается и один за другим швыряет оба факела в ближайшие две хижины.
   На противоположной стороне вскрикивает Розенкранц: одна из этих хижин, та, которая справа, принадлежит ему.
   - Ничего, Розенкранц! - успокаивает его Кумахер. - Ты потом заставишь построить себе хижину еще получше этой.
   Розенкранц теперь вдвойне безутешен: точно такие же слова он недавно говорил покойному Полонию. Плохая примета! Ах, какая плохая примета!
   Расчет Мообса оказывается правильным. Внимание его противников отвлекается факелами, грозящими спалить и эти две хижины. Несколько человек вскарабкиваются на крыши и тушат огонь. А пока что Мообс, отстреливаясь и проклиная на чем свет стоит и проклятых дикарей, и гусака, и Фремденгута, и старикашку, и этого нафаршированного самодовольством колбасника Кумахера, отрывается от преследователей и вскоре, злой, запыхавшийся, укрывается в прохладном полумраке покатой Северной просеки.
   Надо бы перевязать ему рану. Но на ходу это сделать никак невозможно, а задерживаться нельзя: могут нагнать. Фремденгут дает ему свой носовой платок (из всех предложенных к использованию в качестве перевязочного материала он оказался наиболее чистым), и Мообс всю обратную дорогу держит этот носовой платок ниже спины, тесно прижатым к ране.
   Когда они, наконец, появляются на площадке Северного мыса, мистер Цератод и Мообс с жадностью кидаются пить воду. В промежутке между пятым и шестым стаканом Мообс говорит мистеру Фламмери:
   - Надо немедленно придумать что-нибудь порешительней и поэффектней. Если нам дорог наш авторитет в глазах местного населения... И прежде всего следует ликвидировать Сэмюэля Смита... Он окончательно продался большевикам.
   - Сейчас мы обо всем потолкуем, - говорит мистер Фламмери. - Вы не возражаете, барон?
   Фремденгут молча кивает головой в знак согласия.

XX

   Когда до Сэмюэля Смита донесся шум схватки где-то совсем близко от пещеры, он схватил автомат, выбежал наружу и увидел Егорычева, недвижно лежавшего в луже крови, и склонившегося над ним Гильденстерна, который собирался, исключительно для собственного удовольствия, ударить ножом еще разок-другой. - Стой! - крикнул кочегар. - Стой!.. Стрелять буду!..
   Гильденстерн не ожидал увидеть кого-нибудь в этом укромном уголке, и меньше всего он, конечно, мечтал о встрече со Смитом. Жалкое мужество отчаяния, которое дало ему силы напасть исподтишка и зарезать беззащитного, по существу, человека, вмиг оставило его, лишь только он увидел бежавшего прямо на него черноусого. Неизвестно, что стало бы с ним, если бы он послушался окрика кочегара. Но вместе с мужеством его оставила и сметка. И вместо того чтобы бежать налево, по короткому маршруту, в сторону площади, где уже в это время орудовала карательная экспедиция Фремденгута, он кинулся направо в гору, по более дальнему маршруту, к той лазейке в чаще, откуда он только что сюда проник.
   Смит нагнал Гильденстерна, когда тот, согнувшись в три погибели, уже приготовился нырнуть обратно в эту лазейку...
   Не вытерев приклада, Смит бросился к Егорычеву. Тот по-прежнему лежал без движения, глаза его были закрыты, лицо пожелтело.
   «Умер!» - пронеслось в мозгу у Смита. От этого предположения ему стало не по себе.
   Этот немногословный, немолодой и совсем не восторженный англичанин, которого жизнь, полная трудов, разочарований и горькой неуверенности в завтрашнем дне, еще с юношеских лет отучила от скоропалительных дружб, за какие-нибудь несколько дней не только проникся искренним уважением к этому молодому русскому офицеру, но и, как это ни удивительно было самому Смиту, по-настоящему к нему привязался. Привыкший отдавать себе отчет во всех своих поступках и настроениях, он все чаще задумывался над тем, чем вызваны его добрые чувства к Егорычеву. Поначалу ему представлялось, что все дело в общности их профессий, что его влечет к Егорычеву, как моряка к моряку. Потом ему стало казаться, что главное в Егорычеве не то, что он моряк, а то, что это хороший, прямой и решительный человек, веселый и добрый товарищ. Вскоре Смит смог прибавить к списку его положительных качеств еще три немаловажных, с точки зрения Смита, качества: честный антифашист, справедливый и бескорыстный в своих делах и словах. К глубочайшему своему сожалению, Смит вынужден был по зрелом рассуждении отказать во всех этих достоинствах даже Эрнесту Цератоду. А о Фламмери и Мообсе и говорить не приходилось.
   Возможно, что другой на месте нашего кочегара удовлетворился бы этими выводами. Но Смит продолжал свои размышления. По существу, именно раздумьями на эту тему и заполнены были долгие часы его дежурств на Северном мысу. Он нашел среди знакомых ему людей по крайней мере нескольких, обладавших всеми перечисленными выше качествами. Например, доктор Перкинс, почти даром лечивший его жену, когда она захворала воспалением легких. Или взять хотя бы трюмного машиниста Пата О'Брайана, с которым они дружили на «Айрон буле». Чего же им все же не хватало в сравнении сего новым другом, Константином Егорычевым?.. Так кочегар Смит пришел после долгих раздумий к принципиально совершенно новому выводу об органичной социалистической направленности всех высказываний и поступков Егорычева.