Лагин Лазарь Иосифович. Остров Разочарования

   - Сейчас бы вина немного, - мечтательно проворчал Смит. - Продрог как собака...
   Цератоду, понятно, было не до вина, но остальные согласились, чтостаканчик винца действительно сейчас никак бы не помешал. Правда, мистер Фламмери выразил свое мнение несколько более сдержанно и менее определенно, нежели Мообс и Егорычев, но если учесть возраст почтенного капитана (как-никак, сорок восемь лет) я его твердые религиозные воззрения, в этом не было ничего удивительного.
   В общем обменялись несколькими скупыми фразами и надолго замолкли, размышляя каждый о своем, невеселом. Первая радость спасения уже давно прошла, все понимали, что скитания по безбрежным и безлюдным просторам южной Атлантики могут затянуться надолго и, если даже их и не смоет в океан какая-нибудь шальная волна, не обязательно закончатся встречей с кораблем или высадкой на берег.
   Их глаза понемногу привыкли к мраку, окружавшему их со всех сторон. Уже больше не чудилось, что плот странно взвешен в фантастической черной бездне. Теперь на фоне все же более светлого неба различались быстро движущиеся бесконечные шеренги темных и тяжелых, словно из свинца литых, высоких волн, против горизонта просматривались мрачные силуэты товарищей по плоту, да И плот уже виднелся, как нечто отдельное от бушевавшей вокруг него свирепой стихии, и даже иногда видно было, правда не очень ясно, как на него тяжело шлепались пенистые черные языки и, шипя, скатывались обратно в океан.
   Незадолго до рассвета мистер Фламмери вдруг с неожиданной энергией поднялся из углубления, в котором он до того недвижно пребывал, уселся на сиденье напротив Егорычева и хриплым, но громким голосом сообщил:
   - Псалом восемьдесят шестой. Молитва Давидова.
   После этого он мокрыми ладонями пригладил свои мокрые волосы, встал на ноги, для пущей устойчивости несколько согнул колени и широко раскинул руки, откашлялся и начал:
   - «Прислони, господи, ухо твое и услышь меня, потому что я беден и нищ...»
   Он всхлипнул, звучно высморкался.
   - «Прислони ухо твое к воплю моему, потому что пресытилась бедствиями душа моя и жизнь моя дошла до преисподней... Я сравнялся с отходящим в могилу...» О да, сэр, я сравнялся с отходящим в могилу... Внимание, леди и джентльмены! Вифлеемские стальные упали на четыре пункта!.. Поезд на Бостон отправляется через три минуты!.. Аллилуйя, канашки!..
   - Он сошел с ума! - воскликнул Егорычев. - Мистер Цератод, удержите его, он хочет броситься в воду!..
   Но мистер Фламмери опередил струсившего Цератода. Он сделал два шага вперед, упал на колени перед пустым сиденьем направо от почтительно посторонившегося Смита, и его стало тошнить.
   Так спутники мистера Фламмери узнали, что у него хранилась в заднем кармане брюк объемистая плоская фляжка коньяку и что он, утаив ее от своих товарищей по несчастью, вылакал до дна, не оставив им ни капли.
   Освободившись от поглощенного спиртного, мистер Фламмери снова плюхнулся в углубление между сиденьями и моментально заснул.
   Вскоре ночь почти без промежуточных этапов сменилась пасмурным днем. Небо по-прежнему было покрыто низкими тучами. Стало еще труднее держать плот против волны. У Мообса вышибло весло из рук, и оно мгновенно исчезло в неразберихе воды и пены. Пришлось выдать ему запасное. Можно было бы, конечно, изготовить из трех весел водяной якорь, который при менее бурной погоде прекрасно держал бы плот против волны. Но Егорычев не решился рисковать. Водяной якорь почти наверное оторвало бы, и тогда они остались бы без весел.
   Пока Цератод и Фламмери еще не были в состояния заменить гребущих, Егорычев решил обходиться без рулевого. Он предложил Смиту отдохнуть.
   Ни Смит, ни Мообс не усмотрели ничего удивительного в том, что Егорычев отдает распоряжения. Как-то само собою получилось, что уже ночью все признали авторитет Егорычева, как единственного среди них знакомого с искусством кораблевождения, и вручили свою судьбу в его руки.
   Есть никому не хотелось, но жажда людей, вдоволь наглотавшихся солено-горькой воды, с каждым часом становилась все нестерпимей.
   Смит поднял храпевшего мистера Фламмери с его мокрого ложа, прислонил к осунувшемуся и пожелтевшему Цератоду, снял со своей ноги ботинок, который ему там, на транспорте, так и не удалось расшнуровать, вычерпал им воду, закрывавшую доступ к неприкосновенному запасу, распахнул заветную дверцу и извлек из каморы анкерок с пресной водой и несколько пакетов с сухим молоком и пеммиканом. Воды в бочонке было литров тридцать. Таким образом запас на каждого составлял шесть литров. Егорычев предложил пока выдавать по пол-литра в день на человека.
   - Пока? - спросил, поморщившись, Мообс. - А после этого «пока», дорогой Егорычев?
   - Если через трое суток нас никто не подберет, придется уменьшить рацион.
   - Вы напрасно огорчаетесь, сэр, - попытался кочегар утешить Мообса: - пол-литра - это больше двух стаканов. Не всякое кораблекрушение обеспечивает такую норму воды.
   - А представьте себе, Мообс, - добавил Егорычев, - что нас спаслось бы не пятеро, а десять - пятнадцать человек... Итак, эти пол-литра мы будем получать по два раза в день, утром и вечером равными порциями.
   Не так-то легко было убедить измученных жаждой людей, чтобы они раньше поели пеммикана. Пить до пеммикана было бессмысленной тратой драгоценной влаги. После полубанки этого сытного, но приторно сладкого месива из протертых орехов пить захотелось бы еще больше. Через силу поев пеммикана и проглотив по нескольку таблеток сухого молока, каждый насладился своей порцией воды. Разбудили Фламмери, но тот, промычав что-то нечленораздельное, тут же снова захрапел. Его окатили забортной водой и, когда он кое-как очухался, заставили проглотить его порцию пеммикана и влили в него стакан питьевой воды. От воды он окончательно при- шел в себя и сообщил, что ему хочется еще пить. Узнав, что вторая порция будет выдана только вечером, он собрался было снова спать, но Смит, по приказанию Егорычева, не без некоторого трепета, но с истинным удовольствием растормошил мистера Фламмери: нужно было на первое время сменить у весел хотя бы Мообса.
   Фламмери обиженно заявил, что он чувствует себя усталым, укоризненно взглянул на смутившегося Мообса, и тот вдруг сообщил, что с удовольствием погребет за больного мистера Фламмери.
   - Можете, Джонни, считать, что пятьсот долларов уже у вас в кармане, - благосклонно кивнул ему мистер Фламмери, улегся на прежнем месте и тут же уснул.
   Мообс бросил быстрый взгляд на Егорычева и испытал живейшую потребность оправдаться перед ним.
   - Вы понимаете, Егорычев, - сказал он, - этому человеку раз плюнуть обеспечить мне в Штатах головокружительную карьеру...
   Егорычев промолчал.
   Что же касается Цератода, то он, состроив язвительную улыбочку, протянул:
   - Трогательно видеть такую самоотверженную помощь почти незнакомому человеку!
   Цератод знал, что за него никто не сядет за весла. Поэтому он был искренне раздражен.
   - Но-но, сэр! - сердито огрызнулся Мообс. - Я свободный американский гражданин: хочу - помогаю мистеру Фламмери, не хочу - не помогаю... Это мое частное дело.., Человек не совсем здоров, и мой долг христианина...
   - За головокружительную карьеру? - очень обидно осклабился Цератод. - За пятьсот долларов и головокружительную карьеру? Почему бы вам не погрести за Смита? Бедняга все время за веслом.
   Мообс в сердцах плюнул.
   - Спасибо вам, мистер Цератод, - растроганно промолвил Смит. - Я еще не так устал! Вы настоящий парень, мистер Цератод...
   - Отдыхайте! - сказал ему Егорычев. - Я погребу за вас.
   - Я еще не так устал! - повторил Смит.
   - Ладно, ладно! Отдавайте весло - и спать!
   - Раз вам приказывают спать, дружище Смит, - начал Цератод с благодушной строгостью, - надо подчиняться. Дисциплина в данных условиях...
   Но что представляет собой дисциплина в данных условиях, наш кочегар уже не слышал. Отдав весло Егорычеву, он растянулся рядом с Фламмери и тотчас же уснул. Его густые черные усы каждый раз, когда на его широкое лицо падали брызги, подергивались, точно его кусали мухи...
   Вечером Мообс захотел поделиться с мистером Фламмери своей порцией воды, но тут Егорычев вмешался самым решительным образом.
   - Ваше запрещение обойдется мне ровно в тысячу долларов, - пробурчал Мообс. - Учтите, Егорычев, я совсем не миллионер. И я еще пока очень слабенький, начинающий журналист, без имени и покровителей...
   - Мне кажется, Мообс, что вы выбрали самое неудачное место для торговли водой, - спокойно возразил ему Егорычев. - Вода, которую мне доверили распределять, в продажу ни в коем случае не поступает. И потом, - добавил он вполголоса, сделав небольшую паузу, - напрасно вы, дружок, так уверены, что вам обязательно придется получать деньги с мистера Фламмери... И вообще с кого бы то ни было...
   - Вы думаете?.. - начал упавшим голосом Мообс.
   - Я еще пока не имею оснований делать окончательные выводы. Эта проклятая сплошная облачность, черт бы ее побрал!..
   - Значит, вы полагаете...
   - Я пытаюсь вспомнить карту Атлантики, и мне почему-то кажется, что мы сейчас где-то посередине между Африкой и Южной Америкой, далеко в стороне от торговых путей...
   - И вы думаете...
   - Повторяю, пока что нет ни малейшей возможности ориентироваться. А если даже... Впрочем, унывать пока нечего.
   - Джонни! - позвал Фламмери репортера. - Вы не подмените меня хотя бы па полчасика? Я страшно устал.
   - Я еле держусь на ногах, сэр! - отвечал Мообс с неожиданным ожесточением. - Я почти сутки проторчал за веслами, сэр!
   И завалился спать.
   Под утро разразилась гроза. Казалось, будто где-то наверху кто-то с чудовищным грохотом то и дело опрокидывает бочки необъятной величины и из них ровными тяжелыми потоками хлещет немыслимое количество теплой воды. Гроза прогремела над плотом, промочив всех до костей, зацепилась молниями за тучи и умчалась па север, легко утащив их за собой. Во воем его праздничном великолепии раскрылось глубокое темно-синее небо, усеянное ярчайшими мохнатыми звездами непривычных созвездий южного полушария.
   Ветер несколько утихомирился, волна уменьшилась.
   К вечеру, для того чтобы держаться против волны, уже достаточно было одного рулевого весла. Солнце немилосердно припекало. Пришлось изготовить себе из нижних сорочек несуразные, но довольно практичные чалмы. Выглядели в них наши путешественники достаточно смешно и доставили друг другу несколько веселых минут.
   Особенно (об этом, конечно, никто не решился заявить вслух) был забавен мистер Фламмери. Сняв с себя китель и сорочку, он все же не рискнул расстаться со спасательным жилетом, который накануне не дал ему уйти на дно.
   Так он и сидел, обливаясь потом, туго затянутый в капковый жилет с болтавшимися бантиками тесемок.
   Заметив, что Мообс под влиянием печальных мыслей отбивается от рук и грозит целиком выйти из его подчинения, Фламмери как бы между прочим посоветовал ему:
   - Запоминайте, Джонни, все, что с нами сейчас происходит. Вы парень толковый. Напишете потом книжку, а я берусь ее протолкнуть. Дело пахнет десятками тысяч долларов я нешуточной славой. Это я вам гарантирую. Только не забывайте, мой мальчик, что у вас голова на плечах не только для отращивания пышной шевелюры.
   Этими словами он надолго вернул себе чистую и нежную привязанность веснушчатого репортера, физиономия которого под беспощадными лучами тропического солнца стала цвета спелой моркови.
   Час за часом проходил в томительном и мрачном молчании. Люди молча орудовали веслами, молча принимали пищу, молча спали, а если не спалось, молча сидели, размышляя каждый о своем.
   Несколько раз Егорычев пытался заговорить с Мообсом о том, как за эти дни могло сложиться положение там, далеко, за многие тысячи миль, на фронтах войны.
   Мообс отмалчивался. Потом его точно прорвало:
   - Я маленький человек, Егорычев! Оставьте меня в покое с вашей войной! С меня ее хватит... Не все ли мне равно, что произойдет с миром, если не сегодня-завтра я смогу составить завтрак какой-нибудь чертовой акуле или осьминогу!
   - Что вы, Мообс! - опешил Егорычев.- Почему моявойна?.. Вспомните беседы в каюте на «Айрон буле». Идеи, которые вы тогда высказывали...
   - Не было бесед!.. Не было каюты!.. Не было у меня идей!.. И «Айрон буля» тоже не было!.. - истерически закричал Мообс, потрясая своими могучими кулаками боксера. - Были и пока - слышите, пока!- существуют только пять беспомощных козявок, которых мотает на деревянном курятнике по этому ухабистому, будь он трижды проклят, океану!.. Поймите это, наконец, чудак вы этакий! ..
   - Джонни прав, - поддержал его мистер Фламмери. - Я бы, со своей стороны, порекомендовал почаще возносить молитвы к господу нашему, ибо судьбы наши в его руках.
   Сэмюэль Смит мрачно орудовал рулевым веслом. Он не считал себя вправе вмешиваться в беседу столь высокопоставленных джентльменов, но у него было свое мнение о том, кто прав в этом споре.
   - Оставим войну нашим главнокомандующим, - примирительно Заметил Цератод. - У нас сейчас имеются заботы поважней...
   (Тут самое время сказать, что не совсем обычная фамилия «Цератод» имеет непосредственное отношение к ихтиологии, или, что то же самое, науке о рыбах. Цератодом называется представитель одного из двух до сих пор сохранившихся семейств подкласса двоякодышащих рыб, являющийся по некоторым своим признакам переходным к вышестоящему классу амфибий.
   Цератоды - обитатели пресных, обычно замкнутых водоемов, жизнь в которых благодаря интенсивному процессу гниения была бы невозможна, если бы у цератода под влиянием борьбы за существование не выработались органы для воздушного дыхания. Заслуживает внимания, что цератоды почти целиком сохраняют при этом жаберный аппарат. Плавательный пузырь превращается у них в легкое только с одной стороны.
   И, наконец, достойно подчеркнуть, что двоякодышащие рыбы относятся к разряду архаических, быстро вымирающих пород и окончательно исчезнут, лишь только лишатся своей обычной, то есть гниющей, питательной среды.)
   В седьмом часу наступила ночь. Все, кроме Егорычева, легли спать. Мистер Фламмери, позевывая и потягиваясь, посоветовал Егорычеву вместо суетных земных дел уделить хоть некоторое время мыслям о господе.
   - И вообще, сэр, ставьте всегда господа между собой и своими помыслами и страданиями. Уверяю вас, это смягчает душу... Испытаннейшее средство!..
   А Смит дожидался, пока остальные уснут, чтобы что-то сказать Егорычеву, но, покосившись в их сторону, воздержался, ограничившись только словами:
   - Желаю вам доброй ночи, сэр!.. Был бы рад часочка через два-три подменить вас.
   - Спасибо, дружище, - ответил ему Егорычев.
   Вскоре над океаном поднялась? луна и напомнила Егорычеву Черное море и блаженное время довоенных летних учений и родную бригаду катеров-охотников, которая, может быть, в этот самый час участвует в долгожданных боевых операциях у западных берегов. Ему стало обидно и грустно при мысли, что в дни этих боев у берегов противника он вынужден скитаться на каком-то дурацком плоту в тысячах миль от своих боевых друзей, от родины, от близких. .. Где сейчас его жена 3оя? Вспоминает ли о нем? Здорова ли? Где Сережа? Отец небось воюет, отвоевывает для сынка главную базу - Севастополь. А его сынок вместо боя трюхается за тридевять земель на плоту со скоростью четыре узла в год... Михал Никитича жалко, ох, как жалко! Какой человек был!..
   Волна пошла смирная, не мешала думать. Вот Егорычев и думал, не переставая по старой своей морской привычке внимательно следить за горизонтом.
   Занятно все-таки получилось. Мальчишкой увлекался приключенческими книжками, мечтал попасть в кораблекрушение и обязательно где-нибудь в тропиках - и вот тебе, пожалуйста, кораблекрушение и именно в тропиках. Подрос немного, прочитал кучу книг об Америке и Англии - и вот, пожалуйста, он на плоту с живыми англичанами и американцами. Изучал историю партии и никогда не предполагал, что придется столкнуться носом к носу с самым настоящим миллионером и с самым стопроцентным правым тред-юнионистом.
   А между тем вот они перед ним прикорнули на плоту - натуральный американский миллионер (кажется, даже миллиардер) и живой правый тред-юнионист. Преспокойно похрапывают. Во всем положились на него...
   Потом Егорычев пытается представить себе, что сейчас, в настоящую минуту делают его отец, Зоя. брат Сережа, товарищи по дивизиону и морской пехоте... На Черном море сейчас утро, скоро подъем флага. Вспоминают ли о нем в этих родных и таких далеких краях? Вспоминают, конечно, вспоминают и, наверно, думают, что он уже где-то в американских водах, а то и в самой Америке... А он вот где... И ничего кругом не видать, кроме чужих волн и холодной лунной дорожки в пустынном и жарком океане...
   По-прежнему уныло, беспросветно чист единственный, освещенный луной, видимый отрезок горизонта...
   И вдруг внимание Егорычева привлекло неподвижное черное пятнышко, четко выделявшееся на самом краю ослепительной лунной дорожки.
   Несколько минут он вглядывался в эту точку, боясь поверить мелькнувшей догадке и не решаясь будить своих спутников. Наконец он все же осторожно растолкал Смита.
   - Я сейчас, сэр... Прелестная ночь!..
   - Посмотрите-ка, старина, в ту сторону! - тихо сказал ему Егорычев. - Вон туда, в самый конец лунной дорожки...
   Смит долго, невыносимо долго смотрел в указанном направлении, потом обернулся к Егорычеву и нерешительно промолвил:
   - Какое-то черное пятнышко... Если я только не ошибаюсь.
   - Что это, по-вашему?
   - Сомневаюсь, чтобы это был корабль, мистер Егорычев... Оно не движется.
   - А вдруг это... земля?
   - Боюсь ошибиться, но очень может быть...
   - Будим?
   - Будим, мистер Егорычев!..
   Спустя минуту все были на ногах и усердно гребли к этой заветной точке. Им везло: ветер был попутный. Через некоторое время стало ясно, что это действительно земля, только не материк, а остров.

III

   В ночь на шестое июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, в тот самый час, когда соединенная армада военных кораблей, транспортов и десантных барж начала под прикрытием губительного огневого вала и тысяч бомбардировщиков и истребителей высаживать на французский берег первые эшелоны вооруженного до зубов англо-американского десанта, в нескольких тысячах миль к югу, на прибрежную гальку затерявшегося в океане клочка скалистой суши, выбросило высоким штормовым накатом небольшой деревянный плот с известными уже нам пятью пассажирами.
   Не теряя ни секунды, они соскочили на берег. Надо было ухватиться за бортовые леера и, воспользовавшись накатом, вытащить плот подальше от воды. Но Цератод спрыгнул так неудачно, что чуть было не захлебнулся. Пришлось Егорычеву вытаскивать обеспамятевшего с перепугу майора, пробираясь по шею в свирепо шипевшей черной воде. Откатывавшаяся волна поволокла их с собою назад, в океан, и они оба погибли бы, если бы Мообс, оставив плот, не бросился им на подмогу. А Смиту с Фламмери не по силам было вдвоем удержать плот. Они выпустили из рук мокрые леера, и его тотчас же утащило в бушующий мрак, подняло на новый, еще более высокий вал и снова швырнуло на берег, но уже не на гальку, а на острые каменные глыбы, торчащие из воды, как клыки фантастического морского зверя. Раздался треск, и плота не стало. Только невидимые в ночной тьме пустые железные бочки, освободившись от дощатой обшивки, стали через правильные промежутки времени с пушечным грохотом ударяться о невидимые камни.
   Разведали местность. Выяснили (для этого потребовалось очень немного времени), что они находятся на небольшом каменистом пляже, с обеих сторон прижатом к океану высокой скалой, кое-где поросшей колючим кустарником. Пока они решали, оставаться ли здесь до рассвета или пробираться вдоль берега по узенькой полоске гальки, огибавшей скалу справа, неожиданно начался прилив и первым делом затопил именно эту полоску гальки.
   Скорее всего, судьба этих пяти человек, а вместе с нею и дальнейший ход нашего повествования повернулись бы совсем по-иному, если бы эта ничтожная полоска гальки была чуть повыше над уровнем моря или значительно шире. Но океанский прилив, стремительно закрывший эту единственную лазейку из создавшейся мышеловки, в несколько минут затопил и весь остальной пляж и погнал наших героев наверх по узкой и довольно крутой расселине, скупо поросшей кустарником.
   Положение было не из приятных. Приходилось пробираться в темноте, почти ощупью, цепляясь друг за друга и за жестоко царапавшие кусты. Расселина могла предательски подвести на самый край пропасти, размокшие и разбухшие подошвы скользили по грунту, как по гладкому льду, и ничего не стоило сорваться вниз, в бурлящую пучину. Поэтому, добравшись до сравнительно просторного уступа, решили больше не рисковать и переждать здесь до утра.
   С первыми лучами солнца определилась обстановка. Спускаться вниз не имело смысла: они находились примерно На половине пути. К тому же неизвестно еще было, куда могла завести их тропочка, огибавшая справа подошву скалы. Она свободно могла завести в тупик, и тогда следующий прилив стал бы последним в их жизни, а расселина оказалась совсем не такой крутой и страшной, какой она представлялась ночью. Решили продолжать подъем. Тем более, что сверху легче и проще разобраться в общей топографии острова.
   Пошли легко и весело, взбодренные нежной прохладой блистательного и безмятежного тропического утра.
   После непрерывного ада последних трех суток им казалось, что они попали в сказку, в сладкий детский сон, в рай. Утихомирившийся океан несказанно светлой и ясной синевы, усеянный мириадами прытких солнечных зайчиков, ласково и бесшумно колыхался далеко-далеко внизу. Над ними, как холка огромного, добродушного допотопного чудовища, курчавились по самому краю вершины деревья, отягощенные обильной и необыкновенно сочной зеленой листвой, которая издали казалась тяжелой, как плоды. А всю эту волшебную панораму венчал, придавая ей праздничную стереоскопичность, сияющий, начисто вымытый прошедшими ливнями купол неба, еще не успевший побелеть от надвигавшегося полдневного зноя.
   Оставалось до конца подъема шагов пятьсот - шестьсот, когда Мообс неожиданно сделал исключительно важное открытие.
   - Джентльмены! - вскричал он и бросился пожимать руки всем по очереди. - Ах, боже мой, джентльмены!.. Мистер Фламмери!.. Посмотрите вон туда!.. Да нет, не туда, а левее! Вы видите?.. Убейте меня, если это не антенна!..
   Метрах в двадцати левее наших путников тоненькой зеленоватой змейкой раскачивался на слабом утреннем бризе длинный, с зеленой прозрачной хлорвиниловой изоляцией провод, свободно свисавший откуда-то сверху.
   Мистер Цератод внимательно посмотрел в указанном направлении, снял очки, тщательно протер их, надел, снова посмотрел.
   - Я, конечно, слишком слаб в радиотехнике, чтобы высказаться так категорично, как наш юный друг, но это, вне сомнений, металлическая проволока. И или я ничего не понимаю, или через полчаса-час мы с вами наконец позавтракаем по-человечески, без пеммикана и молочных таблеток.
   - Тем более, что весь пеммикан и все таблетки пошли на угощение местным рыбкам, - восторженно подхватил Мообс. - И никогда еще мне не было так жаль рыбок, а вам, мистер Фламмери? Вы что скажете по этому случаю?
   - Я скажу псалом сто седьмой, мой дорогой друг. Либер квинтус, то есть книга пятая Псалмов царя Давида, - благочестиво ответствовал мистер Фламмери и начал: - Славьте господа, потому что он... потому что он... Прости меня, господи, но я так волнуюсь. .. И я кое-что позабыл... М-м-м... Да скажут... м-м-м... которых он избавил от рук врага... М-м-м... Терпя голод и жажду (тут Мообс совсем некстати вспомнил, как мистера Фламмери тошнило на плоту после целой фляги коньяку)... М-м-м... Тьфу, черт, ну и память!.. М-м-м... Но воззвали они... м-м-м,.. и он повел их на прямую дорогу (кажется, так, господи?), чтобы они пришли в населенный город... Что это с вами, мистер Егорычев? У вас такой вид, словно вы проглотили что-то очень горькое.
   - Не знаю, как насчет населенного города, - мрачно отозвался Егорычев, - но за избавление из рук врага вы, кажется, несколько поспешили похвалить вашего господа.
   В руках у него желтел потрепанный, видимо не раз побывавший под дождем, клочок бумаги.
   Робинзон Крузо, неожиданно обнаруживший на мокром песке след чьей-то босой ноги, вряд ли испытал большее волнение, нежели Егорычев, нашедший на колючках кустарника этот ветхий обрывок старой газеты.
   - Не вашего господа, а нашего господа, - кротко возразил ему Фламмери. - Господь у нас у всех один, и этим мы, белые, отличаемся от гнусных цветных язычников, которые поклоняются множеству самодельных богов. Что это у вас за бумажка? Вы взираете на нее, словно это бомба.
   - Весточка от мистера Гитлера, - кисло сострил Егорычев, несколько помедлил и добавил:- «Фелькишер беобахтер»... И за довольно свежее число...
   - Вы шутите! - Цератод выхватил бумажку из рук Егорычева, впился в нее близорукими глазками, поднеся почти к самому своему облупившемуся носу, затем молча передал ее Мообсу, тот - Фламмери, а Фламмери - Смиту.
   Нет, Егорычев не шутил. Это был действительно обрывок официоза национал-социалистической партии Германии, газеты «Фелькишер беобахтер» от девятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года.

IV

   - Мы погибли! - пробормотал Мообс. - На острове немцы. Это ясно...
   - Нет, почему же погибли? - твердо возразил ему Цератод. - Нужно только действовать без паники, решительно, с умом, взвесив каждый шаг.