Страница:
Мы считаем достойным внимания, что стояла на редкость ясная, полностью безоблачная погода. Каргас, уже несколько лет берегший глаза, стоял на мостике в темных очках-консервах. Океан, небо, палуба, стекла на приборах - все нестерпимо блестело под солнцем, стоявшим в зените.
Было очень жарко. На мостике, на палубе и во внутренних помещениях «Кариоки» все были одеты самым облегченным образом: трусы и майки, а то и вовсе одни трусы, туфли на босу ногу. Без туфель обойтись было нельзя, так раскалилась под свирепым тропическим солнцем палуба. На теневой стороне «Кариоки», свесив босые ноги в люк трапа, ведущего в матросский кубрик, сидел сухопарый бритоголовый матрос лет тридцати пяти и трудолюбиво в последний раз репетировал «Ойру». Судя по тому, как к этому вопиющему нарушению порядка относился капитан Каргас, матрос не просто музицировал, а выполнял важный приказ начальства.
Верный пристрастию к военным упражнениям, сеньор Педро Каргас приказал сыграть боевую тревогу и пошел на сближение с неожиданным и нежеланным соседом.
Он был полон справедливого негодования. Он был возмущен Шмальцем. Нечего сказать, хорош этот проклятый доктор-инженер! Все сказал ему там, в Рио-де-Жанейро: и про исключительную важность задания; и про то, что и как сказать этому, как его, Фремденгуту; и как запаковать и хранить обязательно врозь ящики, которые он должен будет, не медля ни минуты и под личную свою ответственность, переправить на «Кариоку»; и как поступить с этим таинственным грузом, буде на обратном пути вдруг попадется американское или английское военное судно и пожелает произвести досмотр на «Кариоке». Шмальц сказал даже, в какой последовательности швырять эти ящики в море в случае явной угрозы их захвата противником: раньше ящик номер один - с одного борта, потом ящик номер два. - с другого и не ближе двух-трех кабельтовых от того места, где будет затоплен первый ящик... А вот о том, что на подступах к этому острову может неожиданно возникнуть неизвестное судно, направляющееся туда же, куда и «Кариока», любезнейший и обстоятельнейший доктор-инженер Шмальц не соизволил предупредить. Не обронил ни слова!.. Что, этот шпик не доверял его храбрости, что ли? Боялся, что Педро Каргас заюлит, испугается, откажется выполнить приказ?.. А если он полагался на Педро Каргаса, то почему не сказал ему об этом честно, четко, без дураков? Может быть, этот надутый индюк и сам не знал, на что посылает «Кариоку»? Но тогда грош цена хваленой организации, которую возглавляет в Бразилии доктор-инженер Гуго Шмальц! Ничего, и в том и в другом случае это ему дорого обойдется!.. Не будь он Педро Каргас!..
Ясно было только одно: при посещении «Кариокой» острова, бывшего целью ее похода, нельзя было иметь лишних свидетелей, будь они даже самыми безобидными яхтсменами, в чем, кстати говоря, опытный шпион Каргас сильно сомневался. Вообще нельзя допустить, чтобы кто бы то ни было, кроме лиц, особо уполномоченных морским штабом Третьей империи, знал о существовании острова, с его великолепной бухтой, самим богом приспособленной под базу подводных лодок. Он еще пригодится в будущей войне, если нынешней суждено быть проигранной.
Роковой ошибкой дона Ларго Приетто была его недооценка «Кариоки». И на дистанции в пять кабельтовых она показалась ему всего лишь старомодной рыбачьей посудинкой. Он даже не собрался сыграть боевую тревогу.
Когда расстояние между обоими судами сократилось до такой степени, что можно было невооруженным глазом различить на мостике франтоватой яхты представительную фигуру ее капитана, Каргас не пожалел двух десятков фугасных и зажигательных снарядов, чтобы как можно скорей и верней пустить эту яхту ко дну.
Несколько человек с «Карменситы» успели все-таки выскочить за борт. С аккуратностью и добросовестностью, неоднократно отмечавшимися в его служебных характеристиках, капитан Каргас не оставил района гибели «Карменситы», пока не перестрелял из пулемета всех до единого спасшихся.
И, конечно, это потребовало времени.
В общей сложности Каргас потратил на непредвиденную баталию немногим больше часа. Примерно столько же ему потребовалось для того, чтобы приблизиться к острову на предусмотренную инструкциями Шмальца дистанцию.
Часы показывали десять минут третьего. «Кариока» безбожно запаздывала. Ей полагалось отдать якорь у берега назначения в промежутке между часом и половиной второго, а за двадцать пять минут до этого начать передавать радиосигнал. Но тут уже Каргас никак не был виноват. Его совесть (если можно говорить о наличии таковой у капитана «Кариоки») была совершенно чиста: не имел же он права не уничтожить эту неизвестно как и зачем забравшуюся сюда яхту.
Он приказал спустить бразильский флаг и поднять флаг райха с большой свастикой, матрос? с губной гармошкой побежал в радиорубку играть «Ойру», и «Кариока» стала разворачиваться, чтобы пройти на внутренний рейд острова.
Каргаса нисколько не удивило отсутствие людей на берегу. Он знал, что остров населен не густо, и предполагал, что необычное зрелище, каким для местных дикарей явилось сравнительное большое и быстро движущееся без парусов судно, вероятно, загнало робких островитян в их норы. Что до группы Фремденгута, то они, вполне возможно, сейчас не на лужайке на мысу, виднеющейся на северо-западном берегу бухты, а где-то в другом месте. Ведь судно пришло в неурочное время. Так и есть! Помощник Каргаса подал ему бинокль, и капитан увидел две человеческие фигурки в черной эсэсовской форме, мчавшиеся что есть силы вверх по тропинке над самым правым краем ущелья.
Итак, все было в порядке. Ничто не мешало спокойно идти в северо-западную окраину бухты, туда, где в нее впадает из глубокого ущелья речка, отделяющая от остальной части острова его Северный мыс.
По инструкции нельзя было терять ни минуты. Пока отдавали якорь, пулеметчик «Кариоки» выпустил в небо короткую очередь, чтобы обратить внимание местного эсэсовского гарнизона на то, что пора выходить встречать прибывшее судно. Однако никто не подал ответного сигнала. В радиорубке матрос уже покрылся третьим потом, что есть силы выдувая из своей губной гармошки осточертевшую «Ойру».
Каргас приказал дать еще одну очередь, подлиннее. На сей раз те двое (теперь они уже были на самой вершине горы) возникли над обрывом, замахали руками, ответили еле слышными автоматными очередями и снова скрылись.
- То-то же! - удовлетворенно заметил Каргас и совсем было собрался спускаться в шлюпку, чтобы проследовать на берег, когда с вершины горы, с которой только что исчезли две фигурки в черном, внезапно взметнулось с чудовищным, не поддающимся описанию грохотом потрясающее, ослепительно белое пламя. Гигантский, неправильной формы огненный шар клубился, разрастался вверх и по горизонтали, стал похож не то на гриб, не то на гигантскую солдатскую каску. Эта каска стремительно вытянулась в сверкающий столб высотой в несколько километров, который затем 'посерел и растаял уже где-то под самой стратосферой. И только тогда оказалось возможным (но только не для экипажа «Кариоки») наглядно представить себе яркость этого удивительного явления: ясный тропический полденьсразу после того, как исчезло удивительное пламя, производил впечатление сумерек!Это пламя было намного ярче солнца!
Затем, всего несколькими секундами погодя, над местом появления этого пламени возникло облако, которое подтвердило подозрения Каргаса. (Это был, надо вам доложить, весьма бывалый человек, он ездил когда-то в составе какой-то делегации в гости в фашистскую Италию, видывал вулканы, потухшие и действующие, и гора па острове Разочарования, лишь только он ее увидел, чем-то напомнила ему потухший вулкан.)
Облако над вулканом быстро темнело. Вот оно стало пепельно-серым, свинцовым, черным. Раздался оглушительный раскат, за ним несколько более слабых, вверх выстрелил черный столб дыма. Широкая, тучеподобная крона этого зловещего столба грозно повисла где-то в субстратосфере.
Потом раздался еще один раскат, и над самым кратером вулкана показалось новое темное, почти черное облако. Вероятно, оно было слишком тяжело, чтобы подняться в воздух. Сильный южный ветер не мог сдвинуть его с места. Оно несколько секунд колыхалось на вершине горы, как гигантская масса студня, потом со скоростью урагана покатилось вниз по ущелью, служившему долиной реки. Его края выдавались над ущельем. Оно имело округлую, шаровую форму с вздувающейся мягкой поверхностью. Теперь оно уже было черно, как смола. Внутри его беспрерывно сверкали молнии. Небо над «Кариокой» покрылось густой пеленой. Какое-то мгновение сквозь нее еще просвечивал темно-вишневый, еле различимый круг солнца. Потом и его не стало видно. Наступил полный, ни с чем не сравнимый мрак. Только в страшной туче, уже выскочившей в самую бухту, сверкали молнии да над кратером вулкана пробивались гигантские языки багрового пламени, похожие формой своей на солнечные протуберанцы.
В то же время над «Кариокой» зажглись неправдоподобно большие красноватые звезды. В кромешном и знойном опаляющем мраке послышался страшный, душу выматывающий свист. («Совсем как бомбы с самолета», - успел еще подумать Каргас.) По «Кариоке» словно ударили огромным молотом, и сплошная лавина раскаленных камней и жгучего пепла хлынула сверху на палубу. Шхуна вспыхнула, как если бы она была построена из сухой щепы, пропитанной горючими смесями.
- Полный назад! - хотел крикнуть Каргас, но его рот, ноздри, легкие, глаза, уши - все было забито удушающим, смертельно раскаленным пеплом. Теряя сознание, Каргас ухватился за рукоятку машинного телеграфа. Она обожгла его руку. Каргас этого уже не чувствовал. Тяжестью своего падающего тела он навалился на нее и перевел телеграф на «полный назад». Но эту команду уже некому и не к чему было выполнять. На «Кариоке» все были мертвы.
Поэтому никто на ней не услышал (ничего, кроме самых ярких молний разглядеть в этой густой темени нельзя было) приближения высокой, в несколько десятков метров, волны, которая примчалась с тяжким грохотом, легко, как байдарку, перевернула вверх килем пылающий остов «Кариоки» и умчалась обратно, на запад, к берегам Южной Америки.
XXIII
XXIV
Было очень жарко. На мостике, на палубе и во внутренних помещениях «Кариоки» все были одеты самым облегченным образом: трусы и майки, а то и вовсе одни трусы, туфли на босу ногу. Без туфель обойтись было нельзя, так раскалилась под свирепым тропическим солнцем палуба. На теневой стороне «Кариоки», свесив босые ноги в люк трапа, ведущего в матросский кубрик, сидел сухопарый бритоголовый матрос лет тридцати пяти и трудолюбиво в последний раз репетировал «Ойру». Судя по тому, как к этому вопиющему нарушению порядка относился капитан Каргас, матрос не просто музицировал, а выполнял важный приказ начальства.
Верный пристрастию к военным упражнениям, сеньор Педро Каргас приказал сыграть боевую тревогу и пошел на сближение с неожиданным и нежеланным соседом.
Он был полон справедливого негодования. Он был возмущен Шмальцем. Нечего сказать, хорош этот проклятый доктор-инженер! Все сказал ему там, в Рио-де-Жанейро: и про исключительную важность задания; и про то, что и как сказать этому, как его, Фремденгуту; и как запаковать и хранить обязательно врозь ящики, которые он должен будет, не медля ни минуты и под личную свою ответственность, переправить на «Кариоку»; и как поступить с этим таинственным грузом, буде на обратном пути вдруг попадется американское или английское военное судно и пожелает произвести досмотр на «Кариоке». Шмальц сказал даже, в какой последовательности швырять эти ящики в море в случае явной угрозы их захвата противником: раньше ящик номер один - с одного борта, потом ящик номер два. - с другого и не ближе двух-трех кабельтовых от того места, где будет затоплен первый ящик... А вот о том, что на подступах к этому острову может неожиданно возникнуть неизвестное судно, направляющееся туда же, куда и «Кариока», любезнейший и обстоятельнейший доктор-инженер Шмальц не соизволил предупредить. Не обронил ни слова!.. Что, этот шпик не доверял его храбрости, что ли? Боялся, что Педро Каргас заюлит, испугается, откажется выполнить приказ?.. А если он полагался на Педро Каргаса, то почему не сказал ему об этом честно, четко, без дураков? Может быть, этот надутый индюк и сам не знал, на что посылает «Кариоку»? Но тогда грош цена хваленой организации, которую возглавляет в Бразилии доктор-инженер Гуго Шмальц! Ничего, и в том и в другом случае это ему дорого обойдется!.. Не будь он Педро Каргас!..
Ясно было только одно: при посещении «Кариокой» острова, бывшего целью ее похода, нельзя было иметь лишних свидетелей, будь они даже самыми безобидными яхтсменами, в чем, кстати говоря, опытный шпион Каргас сильно сомневался. Вообще нельзя допустить, чтобы кто бы то ни было, кроме лиц, особо уполномоченных морским штабом Третьей империи, знал о существовании острова, с его великолепной бухтой, самим богом приспособленной под базу подводных лодок. Он еще пригодится в будущей войне, если нынешней суждено быть проигранной.
Роковой ошибкой дона Ларго Приетто была его недооценка «Кариоки». И на дистанции в пять кабельтовых она показалась ему всего лишь старомодной рыбачьей посудинкой. Он даже не собрался сыграть боевую тревогу.
Когда расстояние между обоими судами сократилось до такой степени, что можно было невооруженным глазом различить на мостике франтоватой яхты представительную фигуру ее капитана, Каргас не пожалел двух десятков фугасных и зажигательных снарядов, чтобы как можно скорей и верней пустить эту яхту ко дну.
Несколько человек с «Карменситы» успели все-таки выскочить за борт. С аккуратностью и добросовестностью, неоднократно отмечавшимися в его служебных характеристиках, капитан Каргас не оставил района гибели «Карменситы», пока не перестрелял из пулемета всех до единого спасшихся.
И, конечно, это потребовало времени.
В общей сложности Каргас потратил на непредвиденную баталию немногим больше часа. Примерно столько же ему потребовалось для того, чтобы приблизиться к острову на предусмотренную инструкциями Шмальца дистанцию.
Часы показывали десять минут третьего. «Кариока» безбожно запаздывала. Ей полагалось отдать якорь у берега назначения в промежутке между часом и половиной второго, а за двадцать пять минут до этого начать передавать радиосигнал. Но тут уже Каргас никак не был виноват. Его совесть (если можно говорить о наличии таковой у капитана «Кариоки») была совершенно чиста: не имел же он права не уничтожить эту неизвестно как и зачем забравшуюся сюда яхту.
Он приказал спустить бразильский флаг и поднять флаг райха с большой свастикой, матрос? с губной гармошкой побежал в радиорубку играть «Ойру», и «Кариока» стала разворачиваться, чтобы пройти на внутренний рейд острова.
Каргаса нисколько не удивило отсутствие людей на берегу. Он знал, что остров населен не густо, и предполагал, что необычное зрелище, каким для местных дикарей явилось сравнительное большое и быстро движущееся без парусов судно, вероятно, загнало робких островитян в их норы. Что до группы Фремденгута, то они, вполне возможно, сейчас не на лужайке на мысу, виднеющейся на северо-западном берегу бухты, а где-то в другом месте. Ведь судно пришло в неурочное время. Так и есть! Помощник Каргаса подал ему бинокль, и капитан увидел две человеческие фигурки в черной эсэсовской форме, мчавшиеся что есть силы вверх по тропинке над самым правым краем ущелья.
Итак, все было в порядке. Ничто не мешало спокойно идти в северо-западную окраину бухты, туда, где в нее впадает из глубокого ущелья речка, отделяющая от остальной части острова его Северный мыс.
По инструкции нельзя было терять ни минуты. Пока отдавали якорь, пулеметчик «Кариоки» выпустил в небо короткую очередь, чтобы обратить внимание местного эсэсовского гарнизона на то, что пора выходить встречать прибывшее судно. Однако никто не подал ответного сигнала. В радиорубке матрос уже покрылся третьим потом, что есть силы выдувая из своей губной гармошки осточертевшую «Ойру».
Каргас приказал дать еще одну очередь, подлиннее. На сей раз те двое (теперь они уже были на самой вершине горы) возникли над обрывом, замахали руками, ответили еле слышными автоматными очередями и снова скрылись.
- То-то же! - удовлетворенно заметил Каргас и совсем было собрался спускаться в шлюпку, чтобы проследовать на берег, когда с вершины горы, с которой только что исчезли две фигурки в черном, внезапно взметнулось с чудовищным, не поддающимся описанию грохотом потрясающее, ослепительно белое пламя. Гигантский, неправильной формы огненный шар клубился, разрастался вверх и по горизонтали, стал похож не то на гриб, не то на гигантскую солдатскую каску. Эта каска стремительно вытянулась в сверкающий столб высотой в несколько километров, который затем 'посерел и растаял уже где-то под самой стратосферой. И только тогда оказалось возможным (но только не для экипажа «Кариоки») наглядно представить себе яркость этого удивительного явления: ясный тропический полденьсразу после того, как исчезло удивительное пламя, производил впечатление сумерек!Это пламя было намного ярче солнца!
Затем, всего несколькими секундами погодя, над местом появления этого пламени возникло облако, которое подтвердило подозрения Каргаса. (Это был, надо вам доложить, весьма бывалый человек, он ездил когда-то в составе какой-то делегации в гости в фашистскую Италию, видывал вулканы, потухшие и действующие, и гора па острове Разочарования, лишь только он ее увидел, чем-то напомнила ему потухший вулкан.)
Облако над вулканом быстро темнело. Вот оно стало пепельно-серым, свинцовым, черным. Раздался оглушительный раскат, за ним несколько более слабых, вверх выстрелил черный столб дыма. Широкая, тучеподобная крона этого зловещего столба грозно повисла где-то в субстратосфере.
Потом раздался еще один раскат, и над самым кратером вулкана показалось новое темное, почти черное облако. Вероятно, оно было слишком тяжело, чтобы подняться в воздух. Сильный южный ветер не мог сдвинуть его с места. Оно несколько секунд колыхалось на вершине горы, как гигантская масса студня, потом со скоростью урагана покатилось вниз по ущелью, служившему долиной реки. Его края выдавались над ущельем. Оно имело округлую, шаровую форму с вздувающейся мягкой поверхностью. Теперь оно уже было черно, как смола. Внутри его беспрерывно сверкали молнии. Небо над «Кариокой» покрылось густой пеленой. Какое-то мгновение сквозь нее еще просвечивал темно-вишневый, еле различимый круг солнца. Потом и его не стало видно. Наступил полный, ни с чем не сравнимый мрак. Только в страшной туче, уже выскочившей в самую бухту, сверкали молнии да над кратером вулкана пробивались гигантские языки багрового пламени, похожие формой своей на солнечные протуберанцы.
В то же время над «Кариокой» зажглись неправдоподобно большие красноватые звезды. В кромешном и знойном опаляющем мраке послышался страшный, душу выматывающий свист. («Совсем как бомбы с самолета», - успел еще подумать Каргас.) По «Кариоке» словно ударили огромным молотом, и сплошная лавина раскаленных камней и жгучего пепла хлынула сверху на палубу. Шхуна вспыхнула, как если бы она была построена из сухой щепы, пропитанной горючими смесями.
- Полный назад! - хотел крикнуть Каргас, но его рот, ноздри, легкие, глаза, уши - все было забито удушающим, смертельно раскаленным пеплом. Теряя сознание, Каргас ухватился за рукоятку машинного телеграфа. Она обожгла его руку. Каргас этого уже не чувствовал. Тяжестью своего падающего тела он навалился на нее и перевел телеграф на «полный назад». Но эту команду уже некому и не к чему было выполнять. На «Кариоке» все были мертвы.
Поэтому никто на ней не услышал (ничего, кроме самых ярких молний разглядеть в этой густой темени нельзя было) приближения высокой, в несколько десятков метров, волны, которая примчалась с тяжким грохотом, легко, как байдарку, перевернула вверх килем пылающий остов «Кариоки» и умчалась обратно, на запад, к берегам Южной Америки.
XXIII
Вернемся на полчаса назад.
Граждане острова Взаимопонимания Фремденгут и Кумахер, еле живые от усталости и переживаний, появились наконец, на лужайке Северного мыса и, жестами пригласив поджидавших их у тропинки Фламмери, Мообса и Цератода следовать за ними, побежали в Священную пещеру. И такие у них при этом были встревоженные лица, что Розенкранц почуял: над белыми обитателями пещеры, а следовательно, и над ним нависла какая-то очень большая опасность. Он ринулся было за ними в пещеру, но ее толстая бревенчатая дверь тяжело захлопнулась перед самым его носом и сразу послышался пронзительный скрип задвигаемого засова. Впервые за все время пребывания Розенкранца на положении эмигранта эта дверь запиралась перед ним на засов! Значит, подозрения его не обманули!
- Боже мой, что делать? - хныкал он, мечась по опустевшей лужайке. - Я погиб... Сейчас я погибну! О-о-о-о!..
Он стал стучаться в дверь. Сначала робко, просительно, потом все громче, злее и настойчивей. Но изнутри до него доносилась только чья-то громкая скороговорка на каком-то непонятном языке. Это, по обыкновению, установившемуся в последние два дня, работал вовсю радиоприемник. Передавалось чье-то выступление не то на испанском, не то на португальском языке.
Но обитателям Священной пещеры сейчас было не до радио, ни тем более до вопившего за дверью истошным голосом обезумевшего от страха Розенкранца.
По приказанию Фремденгута все легли на пол.
- Дальше! - прошипел Фремденгут. - Как можно дальше от двери!..
И переполз в отдаленный угол, почти под самую рацию. Вслед за ним быстро переползли туда же и остальные.
Было невыносимо тихо. Крики Розенкранца и быстрый говор радиодиктора были не в счет. Там, за пределами Северного мыса, было так тревожно-тихо, как может быть только тревожна тишина перед ожидаемым взрывом.
- Осталось ровно тридцать пять минут, - прошептал Фремденгут, глянув па светящийся циферблат настольных часов.
- Так чего же мы валяемся на полу? - рассердился Мообс и поднялся на ноги. - Еще успеем наваляться.
- Не будьте идиотом! - дернул его за рукав Фламмери. - Смотрите, как поступает барон, и старайтесь делать так же.
- Очевидно, нет уверенности, что взрыв произойдет точно вовремя? - осведомился Цератод, немея от страха перед неизвестностью.
- Пусть мистер Мообс ляжет, - подтвердил его опасения Фремденгут. - Ну!.. А впрочем, поступайте как вам угодно.
Раз ему было предложено поступать как ему угодно, Мообс не лег, а шлепнулся на прохладный земляной пол.
- Пустите меня к вам!.. Пустите же! - надрывался по ту сторону двери высокий голос, полный ужаса, злобы и отчаяния. - Не оставляйте меня одного!.. Пустите!..
Теперь он стучал уже не кулаками, а чем-то тяжелым, видимо камнем.
- Этот мерзавец может, чего доброго, проломить дверь, - опасливо прошептал Фламмери.
- Не отвечайте ему! - зашикал на него Цератод. - Ему тут нечего делать.
- Тридцать две минуты!.. - проговорил Фремденгут, хотя никто его об этом не спрашивал. - Нет, уже тридцать одна...
- Этот черномазый мне действует на нервы! - в отчаянии простонал Фламмери и быстро, насколько это ему позволяла его комплекция, пополз к двери.
- Не открывайте! - закричали ему одновременно и Фремденгут, и Мообс, и Цератод, и даже Кумахер, который, вообще-то говоря, лежал в состоянии очень близком к обморочному.
- Не буду! - успокоительно шепнул им в ответ Фламмери. - Розенкранц! - ласково обратился он к безумствовавшему за дверью предателю. Розенкранц затих. - Розенкранц! Через час ты будешь назначен владыкой всего острова!.. Ты меня слышишь, Розенкранц?
- Пустите меня! - простонал из-за двери Розенкранц. - Я хочу к вам, в Священную пещеру... Я боюсь...
- Слушай меня спокойно, Розенкранц, и не бойся! Беги скорее в Новый Вифлеем и скажи всем, кто тебе встретится, всем, кроме старейшин, мистера Егорычева и его белого друга, что я только что вознесся молитвами к господу, и господь внял моим молитвам. Господь изрыгает на мятежный Новый Вифлеем огонь великий, гром и смерть, дабы проучить непокорных и утвердить в вере праведных и законопослушных христиан... Беги же, беги, пока не поздно!.. Да выключите вы, пожалуйста, это проклятое радио! От него уже лопается голова! - крикнул он, быстро отползая назад, в крайний угол.
- Кумахер, выключите радио! - приказал барон вполголоса, и фельдфебель, вместо того чтобы выключить его сразу, стал двигать рычажок.
Кумахер уже почти ничего не соображал. Стрелка быстро двигалась по шкале, и вдруг... и вдруг на всю пещеру загремела наигрываемая на губной гармонике:
Но, прежде чем Кумахер успел подняться с земли, Фремденгут распахнул дверь и выскочил на воздух.
В пещеру с рыдающим воплем прорвался Розенкранц и плюхнулся на пол рядом с Фламмери.
А Фремденгут тем временем увидел на внешнем рейде «Кариоку» с нацистским флагом.
Он вернулся в пещеру, прикрыл за собой дверь:
- Фельдфебель Кумахер, взять автомат!
Уверенный, что сейчас его будут расстреливать, Розенкранц в диком ужасе завопил.
Пока оба эсэсовца в некотором отдалении досылали патроны в стволы своих автоматов, Фламмери еще успел обменяться несколькими фразами, полными исключительного понимания обстановки.
- Идеальные и совершенно бесстрашные солдаты, и к тому же заботливые,что чрезвычайно важно! - заметил вполголоса Фламмери, отодвигаясь подальше от Розенкранца, потому что ему было бы неприятно, если бы на него вдруг брызнула чужая кровь. - Попробуйте мне возразить, Цератод.
- А что им еще в их положении остается делать? .. - неохотно отвечал Цератод.
- Ага!.. А я говорил!.. Они будут его... - Фламмери многозначительно кивнул на Розенкранца. - Так что лучше, если вы от него отодвинетесь...
- Вы - Мообса и негра, - шептал между тем Фремденгут своему фельдфебелю. - Остальными займусь я... Только без истерик! - Он заметил, что у Кумахера от волнения трясутся руки.
- Есть, без истерик, - шепотом отвечал фельдфебель.
- Барон! - громко проговорил Фламмери, и Фремденгут даже вздрогнул от неожиданности (неужели этот американец расслышал их разговор?). - Дорогой барон, я считаю приятнейшим своим долгом заявить вам, что я в полном восторге от такого союзника, как вы... Впрочем, ничего другого я и не ожидал.
- Весьма польщен, сэр, - учтиво ответил Фремденгут. - Рад служить...
Мообс от себя добавил, стараясь перекричать свирепствовавшую в пещере разухабистую «Ойру»:
- Я полностью присоединяюсь к словам мистера Фламмери... присоединяюсь, - повторил он, но уже потише, потому что теперь оба эсэсовца были совсем рядом.
«Сейчас они будут приканчивать этого грязного нигера», - подумал он, видя их непроницаемые лица и автоматы на изготовке, и тоже отодвинулся подальше от Розенкранца. А тот в диком страхе лег ничком, прикрыл себе лицо руками и изо всех сил завыл, почувствовав над собой прерывистое дыхание сразу двух людей с заряженными автоматами.
- Нам лучше отвернуться? - тихо осведомился Фламмери, полный желания поберечь нервы своих младших партнеров - эсэсовцев.
- Благодарю вас, сэр, - сказал Фремденгут. - Пожалуй, так было бы лучше... Я...
- Вы мне хотели еще что-то сказать? - спросил Фламмери.
- О нет, сэр!.. То есть, да, я хотел сказать... э-э-э, я хотел сказать «хайль Гитлер!», сэр... Да, именно хайль Гитлер!..
И не успело еще дойти до сознания главы острова Взаимопонимания Роберта Д. Фламмери и Эрнеста Цератода все несоответствие этого восклицания с недавним поведением дисциплинированнейшего из граждан острова Взаимопонимания барона Вальтера-Фридриха-Готлиба фон Фремденгута, как тот выпустил пол-автоматной очереди в спину главы правительства и вторую половину в спину его заместителя, который до последней секунды своей жизни так и оставался при убеждении, что первая половина этой очереди пошла целиком на Розенкранца.
- Хайль Гитлер! - браво подхватил фельдфебель Кумахер и первым делом пристрелил Розенкранца.
Что же касается кандидата на пост губернатора острова Разочарования - мы имеем в виду Джона Бойнтона Мообса, - то он был слишком любопытен, чтобы не глянуть хоть одним глазком, как будут расстреливать «этого грязного нигера». Поэтому он, единственный из всех троих убитых белых, имел все основания догадаться, что пришел его последний смертный час. Мообс пронзительно заверещал и попытался, судорожно извиваясь, подползти под койку.
Было бы непростительным преувеличением даже для самого благожелательного некролога, если бы в нем было сказано, что Джон Бойнтон Мообс грудью встретил смерть от эсэсовского автомата. Он встретил ее совсем другой частью тела.
- Они готовы, господин майор! - приложил Кумахер дрожащую руку к козырьку.
- Захватите две обоймы!.. Перезарядим на ходу!.. Да ну же!.. Бежим спасать ящики!..
- Какие ящики, господин майор?
- Идиот! Те самые, которые мы только что зарыли!.. - истерически прокричал Фремденгут, перекрикивая бесконечную «Ойру». - Если мы их не спасем, не сносить нам головы!..
Под разухабистые звуки губной гармошки они покинули пещеру, бросились вниз по тропинке к речке, к ущелью, перебрались на его правую сторону, обливаясь потом, с сердцами, бешено колотившимися в груди, с подкашивавшимися от страха и усталости ногами, они уже почти плелись на ближних подступах к Священной воронке. Осталось метров двести, не больше, когда Кумахеру пришла в голову счастливая мысль, что если он сейчас прикончит своего майора, то можно будет дальше не бежать и можно будет упасть на траву и спокойно дышать, дышать сколько влезет, а дальше пусть будет, что будет, потому что больше он бежать не может.
Он выстрелил в спину господину майору раз, потом еще два раза и блаженно опустился на траву, лег на спину, широко раскинув руки и ноги, как он всегда отдыхал после «очистительных операций» и в Киеве, и в Керчи, и в Риге, и в каком-то небольшом городке под Минском. Он уже успел настолько прийти в себя, чтобы поразмыслить над тем, как объяснить прибывшему подкреплению на этом судне (а майор говорил, что придет подлодка!) смерть барона фон Фремденгута, и он придумал, что можно будет все свалить на Егорычева и Смита. Калибр автоматов, принятых на вооружение армии Третьей империи, слава богу, одинаковый. А что до ящиков, то пускай они пропадают пропадом. Он скажет, что и знать ничего не знает о каких-то ящиках, но что если они пропали, то ясно, что их уволок к себе этот самый большевистский капитан-лейтенант и его дружок англичанин.
Потом он стал думать о том, как приятно будет, когда оба эти «красных» попадутся в его руки, и как он их будет расстреливать... Нет, не расстреливать, а вешать... Он скажет своему вновь прибывшему начальству, что...
Но что он собирался сказать своему вновь прибывшему начальству, так и осталось навсегда неизвестным, потому что как раз в это мгновение метрах в трехстах от Кумахера что-то невообразимо яркое вспыхнуло, и фельдфебель Курт Кумахер превратился в бесформенный продолговатый кусок угля. Скатившаяся спустя очень короткое время вниз по ущелью черная жгучая туча, о которой мы уже выше рассказывали, хотя и захватила своим левым крылом место, на котором отдыхал Кумахер, но Кумахера это уже нисколько не интересовало.
Граждане острова Взаимопонимания Фремденгут и Кумахер, еле живые от усталости и переживаний, появились наконец, на лужайке Северного мыса и, жестами пригласив поджидавших их у тропинки Фламмери, Мообса и Цератода следовать за ними, побежали в Священную пещеру. И такие у них при этом были встревоженные лица, что Розенкранц почуял: над белыми обитателями пещеры, а следовательно, и над ним нависла какая-то очень большая опасность. Он ринулся было за ними в пещеру, но ее толстая бревенчатая дверь тяжело захлопнулась перед самым его носом и сразу послышался пронзительный скрип задвигаемого засова. Впервые за все время пребывания Розенкранца на положении эмигранта эта дверь запиралась перед ним на засов! Значит, подозрения его не обманули!
- Боже мой, что делать? - хныкал он, мечась по опустевшей лужайке. - Я погиб... Сейчас я погибну! О-о-о-о!..
Он стал стучаться в дверь. Сначала робко, просительно, потом все громче, злее и настойчивей. Но изнутри до него доносилась только чья-то громкая скороговорка на каком-то непонятном языке. Это, по обыкновению, установившемуся в последние два дня, работал вовсю радиоприемник. Передавалось чье-то выступление не то на испанском, не то на португальском языке.
Но обитателям Священной пещеры сейчас было не до радио, ни тем более до вопившего за дверью истошным голосом обезумевшего от страха Розенкранца.
По приказанию Фремденгута все легли на пол.
- Дальше! - прошипел Фремденгут. - Как можно дальше от двери!..
И переполз в отдаленный угол, почти под самую рацию. Вслед за ним быстро переползли туда же и остальные.
Было невыносимо тихо. Крики Розенкранца и быстрый говор радиодиктора были не в счет. Там, за пределами Северного мыса, было так тревожно-тихо, как может быть только тревожна тишина перед ожидаемым взрывом.
- Осталось ровно тридцать пять минут, - прошептал Фремденгут, глянув па светящийся циферблат настольных часов.
- Так чего же мы валяемся на полу? - рассердился Мообс и поднялся на ноги. - Еще успеем наваляться.
- Не будьте идиотом! - дернул его за рукав Фламмери. - Смотрите, как поступает барон, и старайтесь делать так же.
- Очевидно, нет уверенности, что взрыв произойдет точно вовремя? - осведомился Цератод, немея от страха перед неизвестностью.
- Пусть мистер Мообс ляжет, - подтвердил его опасения Фремденгут. - Ну!.. А впрочем, поступайте как вам угодно.
Раз ему было предложено поступать как ему угодно, Мообс не лег, а шлепнулся на прохладный земляной пол.
- Пустите меня к вам!.. Пустите же! - надрывался по ту сторону двери высокий голос, полный ужаса, злобы и отчаяния. - Не оставляйте меня одного!.. Пустите!..
Теперь он стучал уже не кулаками, а чем-то тяжелым, видимо камнем.
- Этот мерзавец может, чего доброго, проломить дверь, - опасливо прошептал Фламмери.
- Не отвечайте ему! - зашикал на него Цератод. - Ему тут нечего делать.
- Тридцать две минуты!.. - проговорил Фремденгут, хотя никто его об этом не спрашивал. - Нет, уже тридцать одна...
- Этот черномазый мне действует на нервы! - в отчаянии простонал Фламмери и быстро, насколько это ему позволяла его комплекция, пополз к двери.
- Не открывайте! - закричали ему одновременно и Фремденгут, и Мообс, и Цератод, и даже Кумахер, который, вообще-то говоря, лежал в состоянии очень близком к обморочному.
- Не буду! - успокоительно шепнул им в ответ Фламмери. - Розенкранц! - ласково обратился он к безумствовавшему за дверью предателю. Розенкранц затих. - Розенкранц! Через час ты будешь назначен владыкой всего острова!.. Ты меня слышишь, Розенкранц?
- Пустите меня! - простонал из-за двери Розенкранц. - Я хочу к вам, в Священную пещеру... Я боюсь...
- Слушай меня спокойно, Розенкранц, и не бойся! Беги скорее в Новый Вифлеем и скажи всем, кто тебе встретится, всем, кроме старейшин, мистера Егорычева и его белого друга, что я только что вознесся молитвами к господу, и господь внял моим молитвам. Господь изрыгает на мятежный Новый Вифлеем огонь великий, гром и смерть, дабы проучить непокорных и утвердить в вере праведных и законопослушных христиан... Беги же, беги, пока не поздно!.. Да выключите вы, пожалуйста, это проклятое радио! От него уже лопается голова! - крикнул он, быстро отползая назад, в крайний угол.
- Кумахер, выключите радио! - приказал барон вполголоса, и фельдфебель, вместо того чтобы выключить его сразу, стал двигать рычажок.
Кумахер уже почти ничего не соображал. Стрелка быстро двигалась по шкале, и вдруг... и вдруг на всю пещеру загремела наигрываемая на губной гармонике:
Я танцую, ой-ра, ой-ра! Я танцую, ой-ра, ой-ра!
- Нечего сказать, подходящий мотивчик для теперешней обстановки! - вздохнул Фламмери, обессилевший от волнений и ползания. - Как на заказ!.. Вы с ума сошли?! Боже, барон сошел с ума!.. - крикнул он тотчас же, увидев, что Фремденгут стремительно вскочил на ноги и бросился выдергивать засов из двери. - Удержите его!..Но, прежде чем Кумахер успел подняться с земли, Фремденгут распахнул дверь и выскочил на воздух.
В пещеру с рыдающим воплем прорвался Розенкранц и плюхнулся на пол рядом с Фламмери.
А Фремденгут тем временем увидел на внешнем рейде «Кариоку» с нацистским флагом.
Он вернулся в пещеру, прикрыл за собой дверь:
- Фельдфебель Кумахер, взять автомат!
Уверенный, что сейчас его будут расстреливать, Розенкранц в диком ужасе завопил.
Пока оба эсэсовца в некотором отдалении досылали патроны в стволы своих автоматов, Фламмери еще успел обменяться несколькими фразами, полными исключительного понимания обстановки.
- Идеальные и совершенно бесстрашные солдаты, и к тому же заботливые,что чрезвычайно важно! - заметил вполголоса Фламмери, отодвигаясь подальше от Розенкранца, потому что ему было бы неприятно, если бы на него вдруг брызнула чужая кровь. - Попробуйте мне возразить, Цератод.
- А что им еще в их положении остается делать? .. - неохотно отвечал Цератод.
- Ага!.. А я говорил!.. Они будут его... - Фламмери многозначительно кивнул на Розенкранца. - Так что лучше, если вы от него отодвинетесь...
- Вы - Мообса и негра, - шептал между тем Фремденгут своему фельдфебелю. - Остальными займусь я... Только без истерик! - Он заметил, что у Кумахера от волнения трясутся руки.
- Есть, без истерик, - шепотом отвечал фельдфебель.
- Барон! - громко проговорил Фламмери, и Фремденгут даже вздрогнул от неожиданности (неужели этот американец расслышал их разговор?). - Дорогой барон, я считаю приятнейшим своим долгом заявить вам, что я в полном восторге от такого союзника, как вы... Впрочем, ничего другого я и не ожидал.
- Весьма польщен, сэр, - учтиво ответил Фремденгут. - Рад служить...
Мообс от себя добавил, стараясь перекричать свирепствовавшую в пещере разухабистую «Ойру»:
- Я полностью присоединяюсь к словам мистера Фламмери... присоединяюсь, - повторил он, но уже потише, потому что теперь оба эсэсовца были совсем рядом.
«Сейчас они будут приканчивать этого грязного нигера», - подумал он, видя их непроницаемые лица и автоматы на изготовке, и тоже отодвинулся подальше от Розенкранца. А тот в диком страхе лег ничком, прикрыл себе лицо руками и изо всех сил завыл, почувствовав над собой прерывистое дыхание сразу двух людей с заряженными автоматами.
- Нам лучше отвернуться? - тихо осведомился Фламмери, полный желания поберечь нервы своих младших партнеров - эсэсовцев.
- Благодарю вас, сэр, - сказал Фремденгут. - Пожалуй, так было бы лучше... Я...
- Вы мне хотели еще что-то сказать? - спросил Фламмери.
- О нет, сэр!.. То есть, да, я хотел сказать... э-э-э, я хотел сказать «хайль Гитлер!», сэр... Да, именно хайль Гитлер!..
И не успело еще дойти до сознания главы острова Взаимопонимания Роберта Д. Фламмери и Эрнеста Цератода все несоответствие этого восклицания с недавним поведением дисциплинированнейшего из граждан острова Взаимопонимания барона Вальтера-Фридриха-Готлиба фон Фремденгута, как тот выпустил пол-автоматной очереди в спину главы правительства и вторую половину в спину его заместителя, который до последней секунды своей жизни так и оставался при убеждении, что первая половина этой очереди пошла целиком на Розенкранца.
- Хайль Гитлер! - браво подхватил фельдфебель Кумахер и первым делом пристрелил Розенкранца.
Что же касается кандидата на пост губернатора острова Разочарования - мы имеем в виду Джона Бойнтона Мообса, - то он был слишком любопытен, чтобы не глянуть хоть одним глазком, как будут расстреливать «этого грязного нигера». Поэтому он, единственный из всех троих убитых белых, имел все основания догадаться, что пришел его последний смертный час. Мообс пронзительно заверещал и попытался, судорожно извиваясь, подползти под койку.
Было бы непростительным преувеличением даже для самого благожелательного некролога, если бы в нем было сказано, что Джон Бойнтон Мообс грудью встретил смерть от эсэсовского автомата. Он встретил ее совсем другой частью тела.
- Они готовы, господин майор! - приложил Кумахер дрожащую руку к козырьку.
- Захватите две обоймы!.. Перезарядим на ходу!.. Да ну же!.. Бежим спасать ящики!..
- Какие ящики, господин майор?
- Идиот! Те самые, которые мы только что зарыли!.. - истерически прокричал Фремденгут, перекрикивая бесконечную «Ойру». - Если мы их не спасем, не сносить нам головы!..
Под разухабистые звуки губной гармошки они покинули пещеру, бросились вниз по тропинке к речке, к ущелью, перебрались на его правую сторону, обливаясь потом, с сердцами, бешено колотившимися в груди, с подкашивавшимися от страха и усталости ногами, они уже почти плелись на ближних подступах к Священной воронке. Осталось метров двести, не больше, когда Кумахеру пришла в голову счастливая мысль, что если он сейчас прикончит своего майора, то можно будет дальше не бежать и можно будет упасть на траву и спокойно дышать, дышать сколько влезет, а дальше пусть будет, что будет, потому что больше он бежать не может.
Он выстрелил в спину господину майору раз, потом еще два раза и блаженно опустился на траву, лег на спину, широко раскинув руки и ноги, как он всегда отдыхал после «очистительных операций» и в Киеве, и в Керчи, и в Риге, и в каком-то небольшом городке под Минском. Он уже успел настолько прийти в себя, чтобы поразмыслить над тем, как объяснить прибывшему подкреплению на этом судне (а майор говорил, что придет подлодка!) смерть барона фон Фремденгута, и он придумал, что можно будет все свалить на Егорычева и Смита. Калибр автоматов, принятых на вооружение армии Третьей империи, слава богу, одинаковый. А что до ящиков, то пускай они пропадают пропадом. Он скажет, что и знать ничего не знает о каких-то ящиках, но что если они пропали, то ясно, что их уволок к себе этот самый большевистский капитан-лейтенант и его дружок англичанин.
Потом он стал думать о том, как приятно будет, когда оба эти «красных» попадутся в его руки, и как он их будет расстреливать... Нет, не расстреливать, а вешать... Он скажет своему вновь прибывшему начальству, что...
Но что он собирался сказать своему вновь прибывшему начальству, так и осталось навсегда неизвестным, потому что как раз в это мгновение метрах в трехстах от Кумахера что-то невообразимо яркое вспыхнуло, и фельдфебель Курт Кумахер превратился в бесформенный продолговатый кусок угля. Скатившаяся спустя очень короткое время вниз по ущелью черная жгучая туча, о которой мы уже выше рассказывали, хотя и захватила своим левым крылом место, на котором отдыхал Кумахер, но Кумахера это уже нисколько не интересовало.
XXIV
Собственно, на этом кончается наше повествование.
Если бы автор задавался целью написать роман приключений, имело бы, пожалуй, смысл подробно рассказывать о том, как устрашенное взрывом население острова оставалось в пещерах, терпя голод и жажду, вплоть до утра пятнадцатого июня. Никто из них поэтому не видел, как из разбуженного атомной бомбой вулкана выстрелило под самую субстратосферу могучим столбом дыма, а вслед за этим скатилась вниз по долине реки, сжигая все на своем пути, черная палящая туча; о том, как высоченная волна, перед тем как умчаться к берегам Южной Америки, где она также наделала немало бед, с грохотом хлынула на берег острова Разочарования и смыла с него все сооруженное человеческой рукой и взращенное природой на высоте не меньше тридцати метров над уровнем океана; как в кромешной душной мгле разразилась гроза чудовищной силы и длилась без малого двое суток, и так далее и тому подобное.
Однако автор, приступая к описанию необыкновенных похождений Константина Егорычева, Сэмюэля Смита; Роберта Д. Фламмери, Эрнеста Цератода, Джона Бойнтона Мообса и двух эсэсовцев, меньше всего собирался писать приключенческий роман. Ему казалось, что события, развернувшиеся на маленьком и безвестном острове Разочарования с шестого по тринадцатое июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, представляют интерес в высшей степени злободневный, многократно и настойчиво перекликающийся со многими жгучими проблемами современности.
Именно поэтому автор считает себя вправе в настоящей, заключительной главе, когда основные и решающие события уже завершились, ограничиться лишь самым общим перечислением последующих событий.
Мы уже говорили, что до утра пятнадцатого июня над островом свирепствовал сильнейший ливень. Ему местные жители обязаны не только некоторыми, хотя и весьма ощутительными временными лишениями, но и многим хорошим. Ливень смыл в бухту вулканический пепел и не дал разбушеваться пожарам. Правда, немалую службу сослужил островитянам и сильный южный ветер, угнавший главную массу пепла к северу от ущелья. Пострадал от огненной тучи в основном район Северного мыса. На Священной лужайке вся растительность, от трав до могучих вековых деревьев, попросту пропала, словно роковая туча начисто слизнула ее и унесла с собой в бухту. Внутри Священной пещеры все деревянное, текстильное, кожаное, бумажное (не считая нескольких разрозненных листков черновика книги Джона Бойнтона Мообса, случайно уцелевших под ящиком с консервами) сгорело бесследно.
Следует отметить, что подводное землетрясение, толчки которого так напугали жителей острова Разочарования, ощутительно сказалось на рельефе морского дна в этом районе. Тесная гряда острых голых скал, поднятая этим катастрофическим сдвигом почвы на поверхность океана, навсегда закрыла доступ в бухту, а следовательно и на остров, большим и малым кораблям. Оставшийся проход в открытый океан был так узок и до того утыкан подводными камнями, что Егорычеву и Смиту пришлось изрядно попотеть, пока им удалось провести через него плот, на котором они десятого июля отправились в трудный и опасный путь к берегам Южной Америки.
Теперь можно было спокойно пускаться в дорогу: раны Егорычева зажили, плот построили на славу. На сей раз он был с парусом. Пригодились для его, изготовления и железные бочки от прежнего плота, которые Гамлет Браун сохранил в пещере Нового Вифлеема, и кое-что с «Кариоки», которую, изувеченную и полусгоревшую, выбросило гигантской волной на прибрежные скалы.
А пока его строили и заживали раны Егорычева, наш герой по нескольку раз побывал во всех пяти деревнях, часто и подолгу беседовал с их жителями - мужчинами и женщинами, стариками и молодыми. Он узнал очень много об их быте, нравах, преданиях и обычаях, и не только узнал, но и тщательно записал в толстой клеенчатой тетради. (Этой тетради автор настоящего повествования обязан многими важными деталями и пользуется случаем, чтобы выразить за них самую глубокую признательность капитану второго ранга Константину Васильевичу Егорычеву.) Он записал также немало веселых и мелодичных песен, которые распевает этот маленький, но гордый, умный, талантливый и свободолюбивый народ, и, в свою очередь, обучил островитян многим нашим русским, советским песням. Так что, если кому-нибудь из наших читателей придется побывать на этом острове (хотя, как ему удастся, автор не берется гадать), пусть он не удивляется, если вдруг услышит, как тамошние люди распевают нашу «Катюшу», «Матроса Железняка» или «Раскинулось море широко». Это их научил Егорычев. И если вы услышите английские матросские песни, знайте, что это результат усилий верного и храброго друга Егорычева - славного английского кочегара Сэмюэля Смита.
А возможно, что на вашу долю выпадет особая удача, и вы попадете на остров в день, когда будет показываться очередное шекспировское представление, потому что теперь, когда у островитян отпала охота ходить на Священную воронку, эти представления, по предложению Гамлета Брауна, по очереди раз в два месяца устраиваются в каждом из пяти селений острова.
Вас окружат доброжелательные, неназойливые люди, которые станут расспрашивать, как поживают Егорычев и кочегар Смит. Расскажите им, что оба они благополучно, хотя и не без приключений, добрались на своем плоту до берегов Южной Америки, а оттуда к себе домой. Расскажите им, что и у себя на родине они продолжают то же дело, которым они так беззаветно и бескорыстно занимались на острове Разочарования. Они борются за мир во всем мире, как боролись в свое время за мир на острове Разочарования. Расскажите им, что враги мира там, далеко за пределами острова, - те же фламмери, мообсы, фремденгуты, и что день ото дня им все труднее делать свое черное дело, потому что нет на их пути более прочной преграды, чем простые люди, ставшие грудью на защиту мира.
1947-1950.
Если бы автор задавался целью написать роман приключений, имело бы, пожалуй, смысл подробно рассказывать о том, как устрашенное взрывом население острова оставалось в пещерах, терпя голод и жажду, вплоть до утра пятнадцатого июня. Никто из них поэтому не видел, как из разбуженного атомной бомбой вулкана выстрелило под самую субстратосферу могучим столбом дыма, а вслед за этим скатилась вниз по долине реки, сжигая все на своем пути, черная палящая туча; о том, как высоченная волна, перед тем как умчаться к берегам Южной Америки, где она также наделала немало бед, с грохотом хлынула на берег острова Разочарования и смыла с него все сооруженное человеческой рукой и взращенное природой на высоте не меньше тридцати метров над уровнем океана; как в кромешной душной мгле разразилась гроза чудовищной силы и длилась без малого двое суток, и так далее и тому подобное.
Однако автор, приступая к описанию необыкновенных похождений Константина Егорычева, Сэмюэля Смита; Роберта Д. Фламмери, Эрнеста Цератода, Джона Бойнтона Мообса и двух эсэсовцев, меньше всего собирался писать приключенческий роман. Ему казалось, что события, развернувшиеся на маленьком и безвестном острове Разочарования с шестого по тринадцатое июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, представляют интерес в высшей степени злободневный, многократно и настойчиво перекликающийся со многими жгучими проблемами современности.
Именно поэтому автор считает себя вправе в настоящей, заключительной главе, когда основные и решающие события уже завершились, ограничиться лишь самым общим перечислением последующих событий.
Мы уже говорили, что до утра пятнадцатого июня над островом свирепствовал сильнейший ливень. Ему местные жители обязаны не только некоторыми, хотя и весьма ощутительными временными лишениями, но и многим хорошим. Ливень смыл в бухту вулканический пепел и не дал разбушеваться пожарам. Правда, немалую службу сослужил островитянам и сильный южный ветер, угнавший главную массу пепла к северу от ущелья. Пострадал от огненной тучи в основном район Северного мыса. На Священной лужайке вся растительность, от трав до могучих вековых деревьев, попросту пропала, словно роковая туча начисто слизнула ее и унесла с собой в бухту. Внутри Священной пещеры все деревянное, текстильное, кожаное, бумажное (не считая нескольких разрозненных листков черновика книги Джона Бойнтона Мообса, случайно уцелевших под ящиком с консервами) сгорело бесследно.
Следует отметить, что подводное землетрясение, толчки которого так напугали жителей острова Разочарования, ощутительно сказалось на рельефе морского дна в этом районе. Тесная гряда острых голых скал, поднятая этим катастрофическим сдвигом почвы на поверхность океана, навсегда закрыла доступ в бухту, а следовательно и на остров, большим и малым кораблям. Оставшийся проход в открытый океан был так узок и до того утыкан подводными камнями, что Егорычеву и Смиту пришлось изрядно попотеть, пока им удалось провести через него плот, на котором они десятого июля отправились в трудный и опасный путь к берегам Южной Америки.
Теперь можно было спокойно пускаться в дорогу: раны Егорычева зажили, плот построили на славу. На сей раз он был с парусом. Пригодились для его, изготовления и железные бочки от прежнего плота, которые Гамлет Браун сохранил в пещере Нового Вифлеема, и кое-что с «Кариоки», которую, изувеченную и полусгоревшую, выбросило гигантской волной на прибрежные скалы.
А пока его строили и заживали раны Егорычева, наш герой по нескольку раз побывал во всех пяти деревнях, часто и подолгу беседовал с их жителями - мужчинами и женщинами, стариками и молодыми. Он узнал очень много об их быте, нравах, преданиях и обычаях, и не только узнал, но и тщательно записал в толстой клеенчатой тетради. (Этой тетради автор настоящего повествования обязан многими важными деталями и пользуется случаем, чтобы выразить за них самую глубокую признательность капитану второго ранга Константину Васильевичу Егорычеву.) Он записал также немало веселых и мелодичных песен, которые распевает этот маленький, но гордый, умный, талантливый и свободолюбивый народ, и, в свою очередь, обучил островитян многим нашим русским, советским песням. Так что, если кому-нибудь из наших читателей придется побывать на этом острове (хотя, как ему удастся, автор не берется гадать), пусть он не удивляется, если вдруг услышит, как тамошние люди распевают нашу «Катюшу», «Матроса Железняка» или «Раскинулось море широко». Это их научил Егорычев. И если вы услышите английские матросские песни, знайте, что это результат усилий верного и храброго друга Егорычева - славного английского кочегара Сэмюэля Смита.
А возможно, что на вашу долю выпадет особая удача, и вы попадете на остров в день, когда будет показываться очередное шекспировское представление, потому что теперь, когда у островитян отпала охота ходить на Священную воронку, эти представления, по предложению Гамлета Брауна, по очереди раз в два месяца устраиваются в каждом из пяти селений острова.
Вас окружат доброжелательные, неназойливые люди, которые станут расспрашивать, как поживают Егорычев и кочегар Смит. Расскажите им, что оба они благополучно, хотя и не без приключений, добрались на своем плоту до берегов Южной Америки, а оттуда к себе домой. Расскажите им, что и у себя на родине они продолжают то же дело, которым они так беззаветно и бескорыстно занимались на острове Разочарования. Они борются за мир во всем мире, как боролись в свое время за мир на острове Разочарования. Расскажите им, что враги мира там, далеко за пределами острова, - те же фламмери, мообсы, фремденгуты, и что день ото дня им все труднее делать свое черное дело, потому что нет на их пути более прочной преграды, чем простые люди, ставшие грудью на защиту мира.
1947-1950.