Дважды в течение ночи он просыпался и лежал, вслушиваясь, не гремят ли выстрелы, но все было тихо.
На рассвете он был уже на ногах. Салли и матушка Хэтфилд готовили завтрак; им помогали две девушки помоложе. Все молчали. Время от времени кто-нибудь подходил к двери или к раскрытому окну и прислушивался. Но ничего не нарушало тишину.
— Наверное, им все-таки удалось пройти, — высказала предположение Салли.
Килкенни пожал плечами.
— Все может быть.
Покончив с завтраком, он оседлал коня и направился из Капа. На выезде из лагеря он встретил Парсона, тот посмотрел на него и сказал:
— Будь осторожен, Килкенни.
— Постараюсь. — Килкенни махнул в сторону тропы. — Я недалеко, только посмотрю на следы и вернусь.
Он ехал по еле видневшимся следам колес фургона, мимо хижины Моффита до тропы на Блейзер. Время от времени Килкенни останавливался и вслушивался в тишину. На этом отрезке пути фургон никто не преследовал и ничто не свидетельствовало о том, что его заметили.
Лидж и Хайт ехали впереди на приличном расстоянии от фургона — иногда почти до полумили. Несколько раз, как он понял, они останавливались, поджидая фургон, а в одном месте постояли, обсуждая, по-видимому, дальнейший путь. Хотя, возможно, они что-нибудь заметили или услышали.
Неожиданно горы перед ним раздвинулись, открывая удивительную панораму: беспорядочное нагромождение хребтов, каньоны, смятые в складки горные породы, острые гребни и обрывы, спускающиеся до самых откосов, лежавших далеко внизу. От того места, где он стоял, тропа шла вниз по склону и исчезала среди гор. Следов больше не было, и Килкенни понял, что кто-то из путников, скорее всего Лидж, решил позаботиться о том, чтобы не оставлять следов. Блейзер был недалеко, но по такой дороге фургон вряд ли сможет проходить по десять миль в день, а каждый лишний день увеличивал вероятность нападения.
След пропал, и идти дальше было бессмысленно. Килкенни повернул своего черного жеребца, сильного и выносливого, и двинулся назад в Кап. Но вдруг, повинуясь неожиданному импульсу, он свернул с тропы и поехал сквозь лес к уступу, с которого можно было осмотреть местность, называвшуюся Смоки-Дезет.
Это не была пустыня в полном смысле слова: пыльные бури и дымка, благодаря которой она получила свое название — Смоки, — наблюдались здесь довольно редко. Далеко внизу Килкенни рассмотрел остатки разбитого фургона — несколько досок и колесо; рядом, насколько он мог судить с этого расстояния, лежал другой фургон, почти засыпанный песком.
Килкенни медленно ехал вдоль кромки обрыва, надеясь найти тропу вниз. Если бы удалось ее отыскать, это сократило бы дорогу до Блейзера вдвое, поскольку город находился отсюда почти по прямой, нужно только пересечь пустыню. Он ехал и ехал вдоль обрыва, который уходил вниз на глубину от шестидесяти до двухсот футов, но пологого склона все не было. Ниже отвесный склон заканчивался крутым откосом. Дорога на Блейзер широкой дугой огибала утесы и каньоны, но индейцы утверждали, что когда-то здесь был прямой путь, а он знал, что, если индейцы что-то говорят, им можно верить. Поэтому он осторожно ехал вдоль обрыва, внимательно изучая склоны.
Время от времени Килкенни спешивался и шел пешком, ведя за собой коня. Но несмотря на все его усилия, он только к полудню наткнулся на нечто, напоминающее тропу.
Тропа, ведущая вниз, была очень узкой — не шире трех футов. Килкенни нашел место, где кедры давали небольшую тень, привязал своего коня, взял винчестер и стал спускаться вниз, минуя огромные, разбросанные в беспорядке каменные глыбы. Тропа, если это можно назвать тропой, вывела его к самому краю обрыва, и когда ему уже казалось, что дальше идти некуда — впереди бездонная пропасть, — она вдруг резко повернула и пошла вдоль скалы.
Килкенни заколебался, снял шляпу, отер с лица пот. Тропа шла по самому краю обрыва; в некоторых местах она исчезала в трещинах или становилась совсем непроходимой из-за осыпавшихся сверху камней. Ясно одно — здесь не смог бы проехать даже всадник, не говоря уже о фургоне. Но он все-таки шел вниз, ступая с превеликой осторожностью и прижимаясь к скале.
Он шел так примерно час, и вдруг тропа неожиданно оборвалась. Он зашел в тупик. Может быть, когда-то давно здесь и вправду проходила тропа, но она уже давно перестала быть таковой.
Килкенни осторожно повернулся, чтобы идти назад, но тут его взгляд упал на какой-то предмет внизу, наполовину засыпанный песком. Это было колесо фургона, возможно, того самого, который он видел раньше. Значит, когда-то здесь была дорога — теперь ее скрывал обвалившийся обломок скалы. Килкенни заглянул вниз и отпрянул в холодном поту.
До дна обрыва было добрых триста футов, а ведь, судя по остаткам фургона, кто-то здесь проезжал. Как же он сюда попал?
Может быть, уступ, по которому проходила когда-то дорога, обвалился в результате оползня или землетрясения? Землетрясения нередки в этой местности — он сам испытал одно, правда, довольно слабое, а старик-индеец, тот, который рассказал ему о дороге на Блейзер, говорил еще о других случаях.
Держа направление на черную скалу, Килкенни пошел назад. Он вдруг осознал, что зашел гораздо дальше, чем предполагал, и что обратный путь будет намного труднее, поскольку идти придется в гору.
К тому времени, когда Килкенни добрался до того места, где оставил коня, он был полумертвый от усталости. Он прошагал пешком не менее шести миль, то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз, а его сапоги не были приспособлены для ходьбы.
Однако он выяснил, что внизу проходила дорога, а раз так, значит, есть и дорога через пустыню.
Теперь он должен был ее найти.
Глава 9
Глава 10
На рассвете он был уже на ногах. Салли и матушка Хэтфилд готовили завтрак; им помогали две девушки помоложе. Все молчали. Время от времени кто-нибудь подходил к двери или к раскрытому окну и прислушивался. Но ничего не нарушало тишину.
— Наверное, им все-таки удалось пройти, — высказала предположение Салли.
Килкенни пожал плечами.
— Все может быть.
Покончив с завтраком, он оседлал коня и направился из Капа. На выезде из лагеря он встретил Парсона, тот посмотрел на него и сказал:
— Будь осторожен, Килкенни.
— Постараюсь. — Килкенни махнул в сторону тропы. — Я недалеко, только посмотрю на следы и вернусь.
Он ехал по еле видневшимся следам колес фургона, мимо хижины Моффита до тропы на Блейзер. Время от времени Килкенни останавливался и вслушивался в тишину. На этом отрезке пути фургон никто не преследовал и ничто не свидетельствовало о том, что его заметили.
Лидж и Хайт ехали впереди на приличном расстоянии от фургона — иногда почти до полумили. Несколько раз, как он понял, они останавливались, поджидая фургон, а в одном месте постояли, обсуждая, по-видимому, дальнейший путь. Хотя, возможно, они что-нибудь заметили или услышали.
Неожиданно горы перед ним раздвинулись, открывая удивительную панораму: беспорядочное нагромождение хребтов, каньоны, смятые в складки горные породы, острые гребни и обрывы, спускающиеся до самых откосов, лежавших далеко внизу. От того места, где он стоял, тропа шла вниз по склону и исчезала среди гор. Следов больше не было, и Килкенни понял, что кто-то из путников, скорее всего Лидж, решил позаботиться о том, чтобы не оставлять следов. Блейзер был недалеко, но по такой дороге фургон вряд ли сможет проходить по десять миль в день, а каждый лишний день увеличивал вероятность нападения.
След пропал, и идти дальше было бессмысленно. Килкенни повернул своего черного жеребца, сильного и выносливого, и двинулся назад в Кап. Но вдруг, повинуясь неожиданному импульсу, он свернул с тропы и поехал сквозь лес к уступу, с которого можно было осмотреть местность, называвшуюся Смоки-Дезет.
Это не была пустыня в полном смысле слова: пыльные бури и дымка, благодаря которой она получила свое название — Смоки, — наблюдались здесь довольно редко. Далеко внизу Килкенни рассмотрел остатки разбитого фургона — несколько досок и колесо; рядом, насколько он мог судить с этого расстояния, лежал другой фургон, почти засыпанный песком.
Килкенни медленно ехал вдоль кромки обрыва, надеясь найти тропу вниз. Если бы удалось ее отыскать, это сократило бы дорогу до Блейзера вдвое, поскольку город находился отсюда почти по прямой, нужно только пересечь пустыню. Он ехал и ехал вдоль обрыва, который уходил вниз на глубину от шестидесяти до двухсот футов, но пологого склона все не было. Ниже отвесный склон заканчивался крутым откосом. Дорога на Блейзер широкой дугой огибала утесы и каньоны, но индейцы утверждали, что когда-то здесь был прямой путь, а он знал, что, если индейцы что-то говорят, им можно верить. Поэтому он осторожно ехал вдоль обрыва, внимательно изучая склоны.
Время от времени Килкенни спешивался и шел пешком, ведя за собой коня. Но несмотря на все его усилия, он только к полудню наткнулся на нечто, напоминающее тропу.
Тропа, ведущая вниз, была очень узкой — не шире трех футов. Килкенни нашел место, где кедры давали небольшую тень, привязал своего коня, взял винчестер и стал спускаться вниз, минуя огромные, разбросанные в беспорядке каменные глыбы. Тропа, если это можно назвать тропой, вывела его к самому краю обрыва, и когда ему уже казалось, что дальше идти некуда — впереди бездонная пропасть, — она вдруг резко повернула и пошла вдоль скалы.
Килкенни заколебался, снял шляпу, отер с лица пот. Тропа шла по самому краю обрыва; в некоторых местах она исчезала в трещинах или становилась совсем непроходимой из-за осыпавшихся сверху камней. Ясно одно — здесь не смог бы проехать даже всадник, не говоря уже о фургоне. Но он все-таки шел вниз, ступая с превеликой осторожностью и прижимаясь к скале.
Он шел так примерно час, и вдруг тропа неожиданно оборвалась. Он зашел в тупик. Может быть, когда-то давно здесь и вправду проходила тропа, но она уже давно перестала быть таковой.
Килкенни осторожно повернулся, чтобы идти назад, но тут его взгляд упал на какой-то предмет внизу, наполовину засыпанный песком. Это было колесо фургона, возможно, того самого, который он видел раньше. Значит, когда-то здесь была дорога — теперь ее скрывал обвалившийся обломок скалы. Килкенни заглянул вниз и отпрянул в холодном поту.
До дна обрыва было добрых триста футов, а ведь, судя по остаткам фургона, кто-то здесь проезжал. Как же он сюда попал?
Может быть, уступ, по которому проходила когда-то дорога, обвалился в результате оползня или землетрясения? Землетрясения нередки в этой местности — он сам испытал одно, правда, довольно слабое, а старик-индеец, тот, который рассказал ему о дороге на Блейзер, говорил еще о других случаях.
Держа направление на черную скалу, Килкенни пошел назад. Он вдруг осознал, что зашел гораздо дальше, чем предполагал, и что обратный путь будет намного труднее, поскольку идти придется в гору.
К тому времени, когда Килкенни добрался до того места, где оставил коня, он был полумертвый от усталости. Он прошагал пешком не менее шести миль, то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз, а его сапоги не были приспособлены для ходьбы.
Однако он выяснил, что внизу проходила дорога, а раз так, значит, есть и дорога через пустыню.
Теперь он должен был ее найти.
Глава 9
Килкенни добрался до Капа только вечером. Парсон Хэтфилд оторвал взгляд от винтовки, которую он чистил, и сказал:
— Добрый вечер, сынок! Похоже, ты совсем выдохся.
Килкенни спешился и какое-то время в раздумье стоял рядом с конем. Он до смерти устал, его рубашка, насквозь пропитанная потом, задубела, и прикосновение ее к коже вызывало неприятные ощущения. В первый раз за все это время Килкенни засомневался, сумеют ли они одолеть Хейла. Без продуктов им долго не продержаться, а на тех, с фургоном, надежды мало. Если им удастся вернуться без потерь, это лучшее, чего можно желать.
У Короля Билла Хейла слишком много винтовок, слишком много. Они же, без пищи и патронов, не смогут ни избежать нападения, ни продолжать сопротивление. У них всего четырнадцать мужчин, включая тех, кто уехал с фургоном. Да еще шесть женщин и девять детей, и всех надо кормить.
Сегодня вечером ужин был скудным, однако никто не жаловался. Только на лицах женщин, мужья которых ушли с фургоном, виднелось беспокойство. И у них были на то причины.
— О Хейле что-нибудь слышно? — спросил Килкенни.
— Он послал своих людей в горы, — сказал О'Хара. — Но пока они только наблюдают, никого еще не подстрелили.
— Сомневаюсь, что Хейл предпримет что-нибудь сейчас. Думаю, он дождется конца празднеств, — сказал Бартрам. — Он надеется приобрести кучу друзей, даже пригласил несколько человек из других городов. Пока что никакие неприятности ему не нужны.
Джесси Хэтфилд сдвинул на затылок свою поношенную фетровую шляпу.
— Я сегодня побывал в Седаре. Пробрался незаметно к самому городу. Я был так близко, что видел все, что там делается. Приготовления к празднику идут вовсю.
Перед платной конюшней, недалеко от корраля, построили настоящий ринг для борцов. Натянули веревки, и все такое. Люди только и говорят о Быке Тернере и о том, кто будет с ним биться.
Килкенни слушал вполуха. Он хорошо поел, напился холодной воды и немного отдохнул, а теперь обдумывал то, что ему удалось увидеть. Он так и не сумел отыскать дорогу в Блейзер, и это раздражало его — он терпеть не мог, когда задуманное оставалось невыполненным. Килкенни поставил перед собой цель — найти дорогу через пустыню, и отступать не собирался. Ведь этот фургон действительно был внизу, а крыльев у него нет.
Его мысли снова и снова возвращались к горному склону, он вспоминал каждый выступ, стараясь отыскать путь вниз. Что же говорил тогда старый индеец? Что?
— Там был этот парень, Дэн Купер, — продолжал свой рассказ Джесс Хэтфилд. — И он рассказал много интересного. Он сказал, что Тернера пригласили не случайно, что он здесь только для того, чтобы побить Килкенни.
— Он что, так и сказал — Килкенни? — спросил, снова заинтересовавшись разговором, Килкенни. — Они что, знают, кто я?
— Нет, он сказал — Трент. Не думаю, что они про тебя знают.
Итак, Быка Тернера пригласили, чтобы он побил его. Килкенни не верил в это. Он никогда не был профессиональным борцом и не собирался ни с кем драться. Ему вспоминалась круглая голова, узловатые уши, напоминающие цветную капусту, плоский нос и тяжелое, со следами многочисленных побоев лицо Тернера.
Бык был борцом, и, что самое главное, очень жестоким борцом. Он долгие годы выступал на английских рингах и неоднократно сражался с Джо Госсом и Пэдди Рианом, нередко побеждая их. Правда, был у него один недостаток — слишком большой замах левой.
Давным-давно, когда Килкенни работал с Джемом Мейсом, одним из тех, кто впервые подвел под искусство кулачного боя научную основу, Джем учил его подмечать недостатки своего противника.
«У нас у всех есть свои привычки, — говорил ему Джем. — У меня, у тебя, у других. Следи за тем, как человек двигается, как наносит удары, как реагирует на чужие удары, как нападает и отступает, как уходит в сторону. Нет ни одного человека, который делал бы правильно абсолютно все».
Дэн Купер просто болтал, только и всего. Трента в Седаре не было и быть не могло, и при сложившемся положении дел между Быком Тернером и им, Килкенни, нет никакой связи.
Разговор затих сам собой; мужчины сидели молча, покуривая сигареты или просто задумавшись. Килкенни знал: все они думают об одном и том же — о фургоне, уехавшем в Блейзер.
А тем вскоре придется остановиться. Даже если бы сами они предпочли идти дальше, лошадям нужен отдых. Итак, несколько часов на дороге, без всякой помощи, вдали от всех.
Конечно, продукты и патроны крайне необходимы, но на четырех человек стало меньше, тех четырех, что делили друг с другом работу, все тяготы жизни, а некоторые прошли вместе долгий и тяжелый путь от Кентукки и Миссури до здешних краев. Уехал Лидж Хэтфилд; зная эту семью, Килкенни понимал, что, если его убьют, Хэтфилды не успокоятся, пока убийцы не заплатят сполна.
Килкенни хорошо знал дорогу в Блейзер и легко мог представить себе, как фургон тяжело катится по неровной каменистой земле — дорога не наезжена, ею пользуются крайне редко, так что фургон тащится еле-еле. Они наверняка выслали вперед дозорного и едут за ним, терзаясь страхом, но не теряя надежды.
Если они еще живы и свободны, то, вероятно, как раз сейчас разбивают лагерь, но костра у них не будет — это слишком опасно. Их отдых будет отравлен мыслями об оставленных в Капе семьях. Они ведь не знают, что здесь все спокойно, зато хорошо знают, что жизнь их родных зависит от успеха затеянного ими дела. Того небольшого запаса продуктов, что Килкенни привез из Седара, хватит всего на несколько дней.
Вечером Килкенни сделал для своих рук ванночку из рассола. Они уже почти не болели, но он хотел, чтобы кожа на них загрубела. Глаз открылся, синяк стал почти незаметен. Рана на щеке быстро затянулась — помог горный чистый воздух, — однако кожица оставалась еще очень тонкой.
Когда Килкенни держал руку в рассоле, подошла Салли.
— Зачем вы это делаете? — с любопытством спросила она.
— От рассола кожа становится грубой и крепкой. То, что и нужно бойцам, которые дерутся голыми руками. Некоторые даже умываются рассолом.
— И что, помогает?
— Не знаю. Но все верят, что помогает.
— А вы действительно собираетесь драться с этим Быком Тернером?
— Конечно нет. Почему я должен с ним драться? Да если бы я и захотел это сделать, меня бы тут же схватили. Нет, я просто хочу быть в форме — человек никогда не знает, что его ждет.
— Барт говорит, Хейл ни за что не успокоится, пока не побьет вас. Не просто убьет, а именно побьет.
— Мы не знаем, что у него на уме. Может, ему просто достаточно выгнать нас отсюда.
— Говорят, вы убили тридцать человек.
Килкенни раздраженно взглянул на Салли.
— Я никогда этого не говорил. Я вообще не люблю говорить о таких вещах. Как и большинство тех, кто сейчас здесь находится, я служил в армии и делал то, что должен был делать. Мы воевали за единство Штатов. С тех пор время от времени мне приходилось принимать участие в мелких стычках, вот таких, как здесь, но я никогда к этому не стремился.
Твой отец, Дик Моффит, тоже не хотел воевать, но его заставили. Мужчина должен уметь защищаться, иначе его убьют.
— А на Восточном побережье и в других странах тоже так же часто используют оружие, как и у нас?
— Я бы сказал, почти так же. Вспомни, еще несколько лет назад Эндрю Джексон убил человека на дуэли. Было еще дело Гамильтона — Берра. Александр Пушкин, русский поэт, несколько раз дрался на дуэли и на одной из них был убит. Мне это не нравится, но такова жизнь.
На третий день, после того как уехал фургон, Килкенни оседлал коня и отправился в горы к кромке отвесного склона. Парсон молча посмотрел на него, но ничего не сказал.
На этот раз Килкенни тщательно продумал свои действия. Он вернется на то место, которое обследовал три дня назад, и постарается во что бы то ни стало спуститься вниз, к разбитому фургону, а потом попробует найти дорогу, по которой он приехал.
Фургон не упал с обрыва — он лежал слишком далеко от края, значит, где-то должна быть дорога. Если ему не удастся найти тропу с откоса, он спустится к подножию горы и будет искать ее снизу.
Конечно, в случае неудачи ему придется каким-то образом забираться обратно на гору, а это не менее трехсот футов, но придется рисковать, иначе им не выжить.
Где-то в разломах утеса, в глубине каньонов и обломков скал должна быть тропа. И он ее отыщет!
Было уже семь часов утра, когда Килкенни достиг того места, откуда он решил начать спуск. Он прихватил с собой несколько веревок, правда их будет недостаточно, чтобы спуститься к самому подножию утеса, но главное — добраться до крутого откоса, а там уж он найдет способ спуститься.
Килкенни лег на живот и заглянул вниз. В этом месте выступ скалы загораживал ее подножие, но он надеялся, что, держась за веревку и цепляясь за корни деревьев, сможет туда спуститься. Он не был скалолазом, хотя читал кое-что об их приемах в старых журналах «Атлантик» и «Век». Хорошо бы сейчас проштудировать их снова, теперь ему пригодилась бы любая подсказка.
Заставляя себя думать только о том, что ему предстояло сделать, Килкенни осторожно сполз с края утеса и, когда его нога нашла опору, уцепился за торчащий корень и спустился пониже.
Он не боялся высоты, но сейчас, увидев разверзшуюся под ногами бездну, он почувствовал тошноту.
Веревка была прикреплена к старому искривленному кедру, растущему у самого края откоса. Килкенни пропустил ее между ног, потом, перебросив через одно плечо, перекрестил на груди и на спине и, держа конец в правой руке, стал медленно спускаться, регулируя свое движение левой рукой.
Он гнал от себя мысли об устрашающей бездне под ногами, но все же через несколько минут весь покрылся потом. Спускался он медленно, веревка огнем прожигала кожу даже сквозь одежду. Килкенни скользил, стараясь двигаться плавно, без резких движений, хватаясь за каждый выступ, осторожно нащупывая на стене опору для ног.
На мгновение Килкенни застыл на месте. Очень хотелось провести рукой по лицу — пот заливал глаза. Он отвел их от каменной стены и покосился вправо — высоко в голубом небе кружил одинокий канюк.
Пальцы заболели от напряжения; Килкенни начал терять силы и позволил себе соскользнуть чуть ниже. Если враги застанут его в таком положении, пиши пропало — он не сможет даже выстрелить в ответ. Стоит чуть-чуть разжать правую руку, держащую веревку, и все кончено — он полетит вниз.
Нужно снова уменьшить вес. Он ощупывал ногой каменную стену, ища опору. Нашел. Медленно, очень медленно перенес свой вес на кончики пальцев. Вдруг его ненадежная опора покачнулась, послышался грохот падающих камней, и Килкенни повис над бездной.
Восстановив дыхание, Килкенни медленно спустился еще на несколько футов. Какого черта он полез на эту скалу? Ничего глупее нельзя придумать…
Веревка скользила, жгла ладони и спину. Он покрепче ухватился за нее и постарался взять себя в руки. Будь у него побольше опыта, он бы так и спускался — пропуская веревку между пальцами и ища опоры для ног. Но он был осторожен и боялся слишком быстрого спуска.
Килкенни посмотрел вверх. Он спустился уже футов на пятьдесят, а может и больше. Если бы вот сейчас он решил вернуться, то еще мог бы подтянуться на руках, но если он опустится ниже, ему не хватит сил оттуда подняться.
Поставив ногу на выступ, Килкенни огляделся. Ничего. Спустился еще ниже и почувствовал, что веревка разогрелась. Он отдохнул, уцепившись левой рукой за корень дерева, и покосился вправо. Там, в расселине скалы, рос кедр, а ниже виднелась цепочка следов. Килкенни взглянул вниз и похолодел от ужаса. На мгновение он застыл, лихорадочно соображая, что же делать. Он ошибся, определяя высоту обрыва — отсюда он казался куда более глубоким, веревка у него почти кончалась — осталось не более сорока футов, а до крутого откоса, усыпанного осколками скалы, еще очень далеко.
Вот если бы раскачаться и допрыгнуть до того кедра… Это было высокое, крепкое на вид дерево высотой более четырех футов и почти в два раза шире, с толстыми надежными ветвями. Ему, наверное, несколько сотен лет, ибо кедры поразительно долговечны. Под ним росло несколько других деревьев, ближайшее из них — на добрых десять футов ниже кедра.
Если бы перебраться туда, то можно было бы, цепляясь пальцами за трещины и выступы в скале, добраться и до подножия скалы — это расстояние равнялось примерно высоте четырехэтажного дома.
Надо раскачать веревку и, оказавшись над кедром, одним взмахом ножа перерезать ее — тогда у него появится шанс приземлиться на крону дерева.
Но конечно же гораздо больше шансов промахнуться и сломать себе шею.
Килкенни оттолкнулся от скалы и начал раскачивать веревку. Толчок за толчком, и вот он уже раскачивается как маятник. Свободной рукой Килкенни достал нож. Это был хороший нож, острый как бритва.
Сможет ли он перерезать веревку с одного раза? Конечно, такой нож перережет все, что хочешь, но все-таки…
Килкенни, огромный человеческий маятник, раскачивался все сильнее и сильнее. Ему очень не хотелось резать веревку — она была сделана из сыромятной кожи и он ею очень дорожил, да что поделаешь. Он решил раскачать «маятник» до предела, а потому, приближаясь к выступу скалы, стал с силой отталкиваться от него ногой. И всякий раз он подлетал к кедру все ближе и ближе.
Сможет ли он перерезать сыромятную веревку с первого раза? Ответ прост — он должен это сделать. «Маятник» закачался вновь, достигая предельного размаха. Килкенни изо всех сил оттолкнулся от скалы, и его тело по широкой дуге полетело вниз, в бездну, потом взмыло вверх, ветер мгновенно обрушился на него, засвистел в ушах… А вот и кедр — чуть впереди, под ним. Килкенни поднял левую руку и резким движением перерезал веревку.
Он почувствовал, что падает, ему показалось, что чья-то огромная рука швырнула его на крону дерева. Килкенни полетел вниз между ветвями. Короткие острые веточки рвали его одежду словно острые ножи. Он пролетел сквозь раскидистые ветви кедра и упал на дерево, росшее ниже. Какое-то мгновение крона держала его, но потом он снова полетел вниз, проскользнул сквозь кустарник под деревом, упал на песчаный откос, перевернулся несколько раз и наконец остановился.
Весь в синяках и ссадинах, Килкенни долго-долго лежал, приходя в себя. Взглянув вверх, он увидел свою веревку, конец ее болтался на такой высоте, что у него вновь перехватило дыхание. Он осторожно ощупал руки и ноги, проверяя, целы ли они, и с радостью убедился, что, кроме нескольких ушибов, царапин и порезов, все в полном порядке.
Итак, вниз он все-таки спустился. А как теперь вернется к своему коню и винтовке, об этом лучше не думать.
Он повернулся и пошел по откосу.
— Добрый вечер, сынок! Похоже, ты совсем выдохся.
Килкенни спешился и какое-то время в раздумье стоял рядом с конем. Он до смерти устал, его рубашка, насквозь пропитанная потом, задубела, и прикосновение ее к коже вызывало неприятные ощущения. В первый раз за все это время Килкенни засомневался, сумеют ли они одолеть Хейла. Без продуктов им долго не продержаться, а на тех, с фургоном, надежды мало. Если им удастся вернуться без потерь, это лучшее, чего можно желать.
У Короля Билла Хейла слишком много винтовок, слишком много. Они же, без пищи и патронов, не смогут ни избежать нападения, ни продолжать сопротивление. У них всего четырнадцать мужчин, включая тех, кто уехал с фургоном. Да еще шесть женщин и девять детей, и всех надо кормить.
Сегодня вечером ужин был скудным, однако никто не жаловался. Только на лицах женщин, мужья которых ушли с фургоном, виднелось беспокойство. И у них были на то причины.
— О Хейле что-нибудь слышно? — спросил Килкенни.
— Он послал своих людей в горы, — сказал О'Хара. — Но пока они только наблюдают, никого еще не подстрелили.
— Сомневаюсь, что Хейл предпримет что-нибудь сейчас. Думаю, он дождется конца празднеств, — сказал Бартрам. — Он надеется приобрести кучу друзей, даже пригласил несколько человек из других городов. Пока что никакие неприятности ему не нужны.
Джесси Хэтфилд сдвинул на затылок свою поношенную фетровую шляпу.
— Я сегодня побывал в Седаре. Пробрался незаметно к самому городу. Я был так близко, что видел все, что там делается. Приготовления к празднику идут вовсю.
Перед платной конюшней, недалеко от корраля, построили настоящий ринг для борцов. Натянули веревки, и все такое. Люди только и говорят о Быке Тернере и о том, кто будет с ним биться.
Килкенни слушал вполуха. Он хорошо поел, напился холодной воды и немного отдохнул, а теперь обдумывал то, что ему удалось увидеть. Он так и не сумел отыскать дорогу в Блейзер, и это раздражало его — он терпеть не мог, когда задуманное оставалось невыполненным. Килкенни поставил перед собой цель — найти дорогу через пустыню, и отступать не собирался. Ведь этот фургон действительно был внизу, а крыльев у него нет.
Его мысли снова и снова возвращались к горному склону, он вспоминал каждый выступ, стараясь отыскать путь вниз. Что же говорил тогда старый индеец? Что?
— Там был этот парень, Дэн Купер, — продолжал свой рассказ Джесс Хэтфилд. — И он рассказал много интересного. Он сказал, что Тернера пригласили не случайно, что он здесь только для того, чтобы побить Килкенни.
— Он что, так и сказал — Килкенни? — спросил, снова заинтересовавшись разговором, Килкенни. — Они что, знают, кто я?
— Нет, он сказал — Трент. Не думаю, что они про тебя знают.
Итак, Быка Тернера пригласили, чтобы он побил его. Килкенни не верил в это. Он никогда не был профессиональным борцом и не собирался ни с кем драться. Ему вспоминалась круглая голова, узловатые уши, напоминающие цветную капусту, плоский нос и тяжелое, со следами многочисленных побоев лицо Тернера.
Бык был борцом, и, что самое главное, очень жестоким борцом. Он долгие годы выступал на английских рингах и неоднократно сражался с Джо Госсом и Пэдди Рианом, нередко побеждая их. Правда, был у него один недостаток — слишком большой замах левой.
Давным-давно, когда Килкенни работал с Джемом Мейсом, одним из тех, кто впервые подвел под искусство кулачного боя научную основу, Джем учил его подмечать недостатки своего противника.
«У нас у всех есть свои привычки, — говорил ему Джем. — У меня, у тебя, у других. Следи за тем, как человек двигается, как наносит удары, как реагирует на чужие удары, как нападает и отступает, как уходит в сторону. Нет ни одного человека, который делал бы правильно абсолютно все».
Дэн Купер просто болтал, только и всего. Трента в Седаре не было и быть не могло, и при сложившемся положении дел между Быком Тернером и им, Килкенни, нет никакой связи.
Разговор затих сам собой; мужчины сидели молча, покуривая сигареты или просто задумавшись. Килкенни знал: все они думают об одном и том же — о фургоне, уехавшем в Блейзер.
А тем вскоре придется остановиться. Даже если бы сами они предпочли идти дальше, лошадям нужен отдых. Итак, несколько часов на дороге, без всякой помощи, вдали от всех.
Конечно, продукты и патроны крайне необходимы, но на четырех человек стало меньше, тех четырех, что делили друг с другом работу, все тяготы жизни, а некоторые прошли вместе долгий и тяжелый путь от Кентукки и Миссури до здешних краев. Уехал Лидж Хэтфилд; зная эту семью, Килкенни понимал, что, если его убьют, Хэтфилды не успокоятся, пока убийцы не заплатят сполна.
Килкенни хорошо знал дорогу в Блейзер и легко мог представить себе, как фургон тяжело катится по неровной каменистой земле — дорога не наезжена, ею пользуются крайне редко, так что фургон тащится еле-еле. Они наверняка выслали вперед дозорного и едут за ним, терзаясь страхом, но не теряя надежды.
Если они еще живы и свободны, то, вероятно, как раз сейчас разбивают лагерь, но костра у них не будет — это слишком опасно. Их отдых будет отравлен мыслями об оставленных в Капе семьях. Они ведь не знают, что здесь все спокойно, зато хорошо знают, что жизнь их родных зависит от успеха затеянного ими дела. Того небольшого запаса продуктов, что Килкенни привез из Седара, хватит всего на несколько дней.
Вечером Килкенни сделал для своих рук ванночку из рассола. Они уже почти не болели, но он хотел, чтобы кожа на них загрубела. Глаз открылся, синяк стал почти незаметен. Рана на щеке быстро затянулась — помог горный чистый воздух, — однако кожица оставалась еще очень тонкой.
Когда Килкенни держал руку в рассоле, подошла Салли.
— Зачем вы это делаете? — с любопытством спросила она.
— От рассола кожа становится грубой и крепкой. То, что и нужно бойцам, которые дерутся голыми руками. Некоторые даже умываются рассолом.
— И что, помогает?
— Не знаю. Но все верят, что помогает.
— А вы действительно собираетесь драться с этим Быком Тернером?
— Конечно нет. Почему я должен с ним драться? Да если бы я и захотел это сделать, меня бы тут же схватили. Нет, я просто хочу быть в форме — человек никогда не знает, что его ждет.
— Барт говорит, Хейл ни за что не успокоится, пока не побьет вас. Не просто убьет, а именно побьет.
— Мы не знаем, что у него на уме. Может, ему просто достаточно выгнать нас отсюда.
— Говорят, вы убили тридцать человек.
Килкенни раздраженно взглянул на Салли.
— Я никогда этого не говорил. Я вообще не люблю говорить о таких вещах. Как и большинство тех, кто сейчас здесь находится, я служил в армии и делал то, что должен был делать. Мы воевали за единство Штатов. С тех пор время от времени мне приходилось принимать участие в мелких стычках, вот таких, как здесь, но я никогда к этому не стремился.
Твой отец, Дик Моффит, тоже не хотел воевать, но его заставили. Мужчина должен уметь защищаться, иначе его убьют.
— А на Восточном побережье и в других странах тоже так же часто используют оружие, как и у нас?
— Я бы сказал, почти так же. Вспомни, еще несколько лет назад Эндрю Джексон убил человека на дуэли. Было еще дело Гамильтона — Берра. Александр Пушкин, русский поэт, несколько раз дрался на дуэли и на одной из них был убит. Мне это не нравится, но такова жизнь.
На третий день, после того как уехал фургон, Килкенни оседлал коня и отправился в горы к кромке отвесного склона. Парсон молча посмотрел на него, но ничего не сказал.
На этот раз Килкенни тщательно продумал свои действия. Он вернется на то место, которое обследовал три дня назад, и постарается во что бы то ни стало спуститься вниз, к разбитому фургону, а потом попробует найти дорогу, по которой он приехал.
Фургон не упал с обрыва — он лежал слишком далеко от края, значит, где-то должна быть дорога. Если ему не удастся найти тропу с откоса, он спустится к подножию горы и будет искать ее снизу.
Конечно, в случае неудачи ему придется каким-то образом забираться обратно на гору, а это не менее трехсот футов, но придется рисковать, иначе им не выжить.
Где-то в разломах утеса, в глубине каньонов и обломков скал должна быть тропа. И он ее отыщет!
Было уже семь часов утра, когда Килкенни достиг того места, откуда он решил начать спуск. Он прихватил с собой несколько веревок, правда их будет недостаточно, чтобы спуститься к самому подножию утеса, но главное — добраться до крутого откоса, а там уж он найдет способ спуститься.
Килкенни лег на живот и заглянул вниз. В этом месте выступ скалы загораживал ее подножие, но он надеялся, что, держась за веревку и цепляясь за корни деревьев, сможет туда спуститься. Он не был скалолазом, хотя читал кое-что об их приемах в старых журналах «Атлантик» и «Век». Хорошо бы сейчас проштудировать их снова, теперь ему пригодилась бы любая подсказка.
Заставляя себя думать только о том, что ему предстояло сделать, Килкенни осторожно сполз с края утеса и, когда его нога нашла опору, уцепился за торчащий корень и спустился пониже.
Он не боялся высоты, но сейчас, увидев разверзшуюся под ногами бездну, он почувствовал тошноту.
Веревка была прикреплена к старому искривленному кедру, растущему у самого края откоса. Килкенни пропустил ее между ног, потом, перебросив через одно плечо, перекрестил на груди и на спине и, держа конец в правой руке, стал медленно спускаться, регулируя свое движение левой рукой.
Он гнал от себя мысли об устрашающей бездне под ногами, но все же через несколько минут весь покрылся потом. Спускался он медленно, веревка огнем прожигала кожу даже сквозь одежду. Килкенни скользил, стараясь двигаться плавно, без резких движений, хватаясь за каждый выступ, осторожно нащупывая на стене опору для ног.
На мгновение Килкенни застыл на месте. Очень хотелось провести рукой по лицу — пот заливал глаза. Он отвел их от каменной стены и покосился вправо — высоко в голубом небе кружил одинокий канюк.
Пальцы заболели от напряжения; Килкенни начал терять силы и позволил себе соскользнуть чуть ниже. Если враги застанут его в таком положении, пиши пропало — он не сможет даже выстрелить в ответ. Стоит чуть-чуть разжать правую руку, держащую веревку, и все кончено — он полетит вниз.
Нужно снова уменьшить вес. Он ощупывал ногой каменную стену, ища опору. Нашел. Медленно, очень медленно перенес свой вес на кончики пальцев. Вдруг его ненадежная опора покачнулась, послышался грохот падающих камней, и Килкенни повис над бездной.
Восстановив дыхание, Килкенни медленно спустился еще на несколько футов. Какого черта он полез на эту скалу? Ничего глупее нельзя придумать…
Веревка скользила, жгла ладони и спину. Он покрепче ухватился за нее и постарался взять себя в руки. Будь у него побольше опыта, он бы так и спускался — пропуская веревку между пальцами и ища опоры для ног. Но он был осторожен и боялся слишком быстрого спуска.
Килкенни посмотрел вверх. Он спустился уже футов на пятьдесят, а может и больше. Если бы вот сейчас он решил вернуться, то еще мог бы подтянуться на руках, но если он опустится ниже, ему не хватит сил оттуда подняться.
Поставив ногу на выступ, Килкенни огляделся. Ничего. Спустился еще ниже и почувствовал, что веревка разогрелась. Он отдохнул, уцепившись левой рукой за корень дерева, и покосился вправо. Там, в расселине скалы, рос кедр, а ниже виднелась цепочка следов. Килкенни взглянул вниз и похолодел от ужаса. На мгновение он застыл, лихорадочно соображая, что же делать. Он ошибся, определяя высоту обрыва — отсюда он казался куда более глубоким, веревка у него почти кончалась — осталось не более сорока футов, а до крутого откоса, усыпанного осколками скалы, еще очень далеко.
Вот если бы раскачаться и допрыгнуть до того кедра… Это было высокое, крепкое на вид дерево высотой более четырех футов и почти в два раза шире, с толстыми надежными ветвями. Ему, наверное, несколько сотен лет, ибо кедры поразительно долговечны. Под ним росло несколько других деревьев, ближайшее из них — на добрых десять футов ниже кедра.
Если бы перебраться туда, то можно было бы, цепляясь пальцами за трещины и выступы в скале, добраться и до подножия скалы — это расстояние равнялось примерно высоте четырехэтажного дома.
Надо раскачать веревку и, оказавшись над кедром, одним взмахом ножа перерезать ее — тогда у него появится шанс приземлиться на крону дерева.
Но конечно же гораздо больше шансов промахнуться и сломать себе шею.
Килкенни оттолкнулся от скалы и начал раскачивать веревку. Толчок за толчком, и вот он уже раскачивается как маятник. Свободной рукой Килкенни достал нож. Это был хороший нож, острый как бритва.
Сможет ли он перерезать веревку с одного раза? Конечно, такой нож перережет все, что хочешь, но все-таки…
Килкенни, огромный человеческий маятник, раскачивался все сильнее и сильнее. Ему очень не хотелось резать веревку — она была сделана из сыромятной кожи и он ею очень дорожил, да что поделаешь. Он решил раскачать «маятник» до предела, а потому, приближаясь к выступу скалы, стал с силой отталкиваться от него ногой. И всякий раз он подлетал к кедру все ближе и ближе.
Сможет ли он перерезать сыромятную веревку с первого раза? Ответ прост — он должен это сделать. «Маятник» закачался вновь, достигая предельного размаха. Килкенни изо всех сил оттолкнулся от скалы, и его тело по широкой дуге полетело вниз, в бездну, потом взмыло вверх, ветер мгновенно обрушился на него, засвистел в ушах… А вот и кедр — чуть впереди, под ним. Килкенни поднял левую руку и резким движением перерезал веревку.
Он почувствовал, что падает, ему показалось, что чья-то огромная рука швырнула его на крону дерева. Килкенни полетел вниз между ветвями. Короткие острые веточки рвали его одежду словно острые ножи. Он пролетел сквозь раскидистые ветви кедра и упал на дерево, росшее ниже. Какое-то мгновение крона держала его, но потом он снова полетел вниз, проскользнул сквозь кустарник под деревом, упал на песчаный откос, перевернулся несколько раз и наконец остановился.
Весь в синяках и ссадинах, Килкенни долго-долго лежал, приходя в себя. Взглянув вверх, он увидел свою веревку, конец ее болтался на такой высоте, что у него вновь перехватило дыхание. Он осторожно ощупал руки и ноги, проверяя, целы ли они, и с радостью убедился, что, кроме нескольких ушибов, царапин и порезов, все в полном порядке.
Итак, вниз он все-таки спустился. А как теперь вернется к своему коню и винтовке, об этом лучше не думать.
Он повернулся и пошел по откосу.
Глава 10
Лэнс Килкенни стоял у подножия горы, а вокруг на дне сухого русла, наполнявшегося водой только во время редких дождей, валялись обломки скал, по-видимому упавшие сверху. Подняв глаза, Килкенни заметил на скале, примерно на высоте тридцати ярдов, древний индейский петроглиф, и в сердце его вспыхнула надежда. Краски петроглифа потускнели от времени, но он четко выделялся на скальной стене. Подойдя поближе, Килкенни увидел, что он высечен из камня, а потом покрашен — так, во всяком случае, ему показалось.
Значит, индейцы здесь все-таки бывали.
Килкенни посмотрел на запад, но из-за пыли, висевшей в воздухе, ничего не смог разглядеть. Поверхность пустыни была покрыта слоем тончайшей пыли, которая при малейшем дуновении ветерка поднималась в воздух. Килкенни знал, что где-то там, за пустыней, лежит город Блейзер, на этом его познания кончались.
Самое главное сейчас — найти сломанный фургон, который он видел с горы. Его револьверы, перевязанные ремешками из сыромятной кожи, были при нем, а вот нож куда-то пропал. Впрочем, нет. Килкенни выронил его, перерезая веревку.
Килкенни взобрался на обломок скалы и внимательно огляделся.
Нож нашелся сразу — его стальное лезвие ярко сверкало на солнце. Килкенни поднял его, а когда повернулся, чтобы отправиться на поиски фургона, то заметил неподалеку и кусок веревки, которым было обмотано его тело. Он поднял его с предусмотрительностью человека, не знающего, что его ожидает в будущем, и в ту же самую минуту неожиданно вспомнил — воды-то у него нет!
Находясь наверху, в горах, он как-то не задумывался об этом — там много источников и ручейков, вытекавших из-под оползней и сбегавших в долины. Но здесь была безводная, сухая пустыня.
Частички пыли, висевшие в воздухе, казались чуть меньше песчаных.
Килкенни снял ремень с револьвера, висевшего на его правом бедре.
Он перешагнул через отполированные до блеска останки древнего кедра и двинулся в глубь пустыни. За сухим руслом лежал белый скелет лошади, рядом валялось высохшее кожаное седло, очень старое, необычной формы. Должно быть, люди прибыли сюда из Канады много-много лет назад, скорее всего одновременно с Льюисом и Кларком, а может быть и раньше.
По лицу Килкенни стекал пот, а каждый его шаг поднимал тучи пыли. Было жарко, очень жарко. Он поискал, нет ли где тени — напрасные надежды. Поверхность скалы, словно огромное зеркало, отражала солнечные лучи, слепящие глаза.
Воздух был невероятно сух. Килкенни остановился и, сняв шляпу, вытер ее изнутри, потом снова водрузил на голову, закрепив ремешком под подбородком. При каждом его шаге вздымалось облако пыли.
Дважды ему попадались побелевшие от времени кости животных: в первый раз — снежного барана, во второй — оленя. Но следов не было, и ни единого живого существа. Килкенни посмотрел на небо, затянутое пыльной дымкой, но не увидел там даже канюка.
Ничего живого… даже ящерицы.
И тут он неожиданно заметил колесо фургона, изъеденное солнцем, ветром и дождями. Казалось, оно вот-вот рассыплется в прах. Даже железный обод не устоял перед могуществом времени — от него остались только небольшие ржавые куски.
Чуть поодаль лежал и сам фургон, а рядом с ним — другое колесо, полузасыпанное песком. Килкенни подошел поближе. Это был очень старый фургон, скорее даже не фургон, а простая повозка.
Значит, здесь были люди, и каким-то образом они спустились с горы в этой повозке. Если, конечно, этот фургон не заехал в пустыню случайно — от одной этой мысли ему стало плохо — и не был брошен именно потому, что людям, приехавшим на нем, не удалось отыскать дорогу вверх, на гору.
Об этом он как-то не подумал. Килкенни стоял у остатков фургона и внимательно изучал отвесный склон, по которому только что спустился. От вершины до откоса никак не меньше двухсот футов, а в некоторых местах и того больше.
Он пошел дальше. Стояла ужасающая жара. Пыль, смешиваясь с потом, раздражала кожу, его мучил ужасный зуд. Несколько раз Килкенни оборачивался и смотрел назад. По песку тянулась цепочка его следов, и больше ничего.
Впереди скала широким мысом вдавалась в пустыню.
Далеко ли он ушел от того места, где упал? Наверное, милю, а может быть, и полторы. Скалистый мыс лежал от него на расстоянии мили. Килкенни двинулся к нему, изнемогая от жажды, глаза его искали хоть какой-нибудь признак воды.
Одно ему было ясно — пересечь эту пустыню очень непросто. Там, где не было барханов, тянулись голые, отполированные до блеска скалы, наклоненные под таким углом, что проехать по ним можно было, только прорубив в камне борозду, по которой двигались бы колеса фургона, — иначе фургон на таком склоне не удержать. Чтобы пробить эти, как говорили мормоны, «долбенки», требовался многочасовой изнурительный труд.
И вдруг Килкенни наткнулся на дорогу. Он добрался до выступа и как раз огибал его, когда увидел ее перед собой. Конечно, дорогой ее не назовешь — просто место, где шли фургоны. Еще виднелись борозды, выдолбленные в камне, хотя и сильно забитые пылью.
Значит, индейцы здесь все-таки бывали.
Килкенни посмотрел на запад, но из-за пыли, висевшей в воздухе, ничего не смог разглядеть. Поверхность пустыни была покрыта слоем тончайшей пыли, которая при малейшем дуновении ветерка поднималась в воздух. Килкенни знал, что где-то там, за пустыней, лежит город Блейзер, на этом его познания кончались.
Самое главное сейчас — найти сломанный фургон, который он видел с горы. Его револьверы, перевязанные ремешками из сыромятной кожи, были при нем, а вот нож куда-то пропал. Впрочем, нет. Килкенни выронил его, перерезая веревку.
Килкенни взобрался на обломок скалы и внимательно огляделся.
Нож нашелся сразу — его стальное лезвие ярко сверкало на солнце. Килкенни поднял его, а когда повернулся, чтобы отправиться на поиски фургона, то заметил неподалеку и кусок веревки, которым было обмотано его тело. Он поднял его с предусмотрительностью человека, не знающего, что его ожидает в будущем, и в ту же самую минуту неожиданно вспомнил — воды-то у него нет!
Находясь наверху, в горах, он как-то не задумывался об этом — там много источников и ручейков, вытекавших из-под оползней и сбегавших в долины. Но здесь была безводная, сухая пустыня.
Частички пыли, висевшие в воздухе, казались чуть меньше песчаных.
Килкенни снял ремень с револьвера, висевшего на его правом бедре.
Он перешагнул через отполированные до блеска останки древнего кедра и двинулся в глубь пустыни. За сухим руслом лежал белый скелет лошади, рядом валялось высохшее кожаное седло, очень старое, необычной формы. Должно быть, люди прибыли сюда из Канады много-много лет назад, скорее всего одновременно с Льюисом и Кларком, а может быть и раньше.
По лицу Килкенни стекал пот, а каждый его шаг поднимал тучи пыли. Было жарко, очень жарко. Он поискал, нет ли где тени — напрасные надежды. Поверхность скалы, словно огромное зеркало, отражала солнечные лучи, слепящие глаза.
Воздух был невероятно сух. Килкенни остановился и, сняв шляпу, вытер ее изнутри, потом снова водрузил на голову, закрепив ремешком под подбородком. При каждом его шаге вздымалось облако пыли.
Дважды ему попадались побелевшие от времени кости животных: в первый раз — снежного барана, во второй — оленя. Но следов не было, и ни единого живого существа. Килкенни посмотрел на небо, затянутое пыльной дымкой, но не увидел там даже канюка.
Ничего живого… даже ящерицы.
И тут он неожиданно заметил колесо фургона, изъеденное солнцем, ветром и дождями. Казалось, оно вот-вот рассыплется в прах. Даже железный обод не устоял перед могуществом времени — от него остались только небольшие ржавые куски.
Чуть поодаль лежал и сам фургон, а рядом с ним — другое колесо, полузасыпанное песком. Килкенни подошел поближе. Это был очень старый фургон, скорее даже не фургон, а простая повозка.
Значит, здесь были люди, и каким-то образом они спустились с горы в этой повозке. Если, конечно, этот фургон не заехал в пустыню случайно — от одной этой мысли ему стало плохо — и не был брошен именно потому, что людям, приехавшим на нем, не удалось отыскать дорогу вверх, на гору.
Об этом он как-то не подумал. Килкенни стоял у остатков фургона и внимательно изучал отвесный склон, по которому только что спустился. От вершины до откоса никак не меньше двухсот футов, а в некоторых местах и того больше.
Он пошел дальше. Стояла ужасающая жара. Пыль, смешиваясь с потом, раздражала кожу, его мучил ужасный зуд. Несколько раз Килкенни оборачивался и смотрел назад. По песку тянулась цепочка его следов, и больше ничего.
Впереди скала широким мысом вдавалась в пустыню.
Далеко ли он ушел от того места, где упал? Наверное, милю, а может быть, и полторы. Скалистый мыс лежал от него на расстоянии мили. Килкенни двинулся к нему, изнемогая от жажды, глаза его искали хоть какой-нибудь признак воды.
Одно ему было ясно — пересечь эту пустыню очень непросто. Там, где не было барханов, тянулись голые, отполированные до блеска скалы, наклоненные под таким углом, что проехать по ним можно было, только прорубив в камне борозду, по которой двигались бы колеса фургона, — иначе фургон на таком склоне не удержать. Чтобы пробить эти, как говорили мормоны, «долбенки», требовался многочасовой изнурительный труд.
И вдруг Килкенни наткнулся на дорогу. Он добрался до выступа и как раз огибал его, когда увидел ее перед собой. Конечно, дорогой ее не назовешь — просто место, где шли фургоны. Еще виднелись борозды, выдолбленные в камне, хотя и сильно забитые пылью.