– Держишь деньги в банке? Капиталист! Знай я раньше, поторговался бы с тобой. И много накопил?
Лао Ли пропустил его вопрос мимо ушей.
С распиской он отправился к Чжан Дагэ. Тот был очень растроган, и Лао Ли стало еще тяжелее. Он думал, что нашел наконец в этой серой жизни для себя утешение, стал героем трагедии. А вместо этого уподобился Чжан Дагэ; к великому удовольствию Сяо Чжао, позволил ему поглумиться над собой да еще сорвать куш.
«За что Сяо Чжао так ненавидит меня? – Это была единственная мысль, оставшаяся в душе Лао Ли. – Наверно, за то, что я еще не окончательно превратился в Чжан Дагэ. Должно быть, так. Как все это скучно!…»
Лао Ли возвращался от Чжан Дагэ с поникшей головой. Жене он ни слова не сказал о том, что отдал Сяо Чжао двести пятьдесят юаней. Даже жене приходится лгать!
4
5
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
2
3
Лао Ли пропустил его вопрос мимо ушей.
С распиской он отправился к Чжан Дагэ. Тот был очень растроган, и Лао Ли стало еще тяжелее. Он думал, что нашел наконец в этой серой жизни для себя утешение, стал героем трагедии. А вместо этого уподобился Чжан Дагэ; к великому удовольствию Сяо Чжао, позволил ему поглумиться над собой да еще сорвать куш.
«За что Сяо Чжао так ненавидит меня? – Это была единственная мысль, оставшаяся в душе Лао Ли. – Наверно, за то, что я еще не окончательно превратился в Чжан Дагэ. Должно быть, так. Как все это скучно!…»
Лао Ли возвращался от Чжан Дагэ с поникшей головой. Жене он ни слова не сказал о том, что отдал Сяо Чжао двести пятьдесят юаней. Даже жене приходится лгать!
4
Зарозовели абрикосы, а Тяньчжэнь все еще не был на свободе. Праздник лета [50] принес веселье и радость. Все двери были украшены ветвями священной ивы, артемизиями, талисманами и изображениями судьи Бао [51]. Только в доме Чжан Дагэ не слышно было смеха, сердца супругов, как стенные часы, отбивали одно лишь слово: Тяньчжэнь! Тяньчжэнь! Птички Дина Второго растеряли свои последние перья и стали еще более жалкими. Гранатовое дерево во дворе – ему не хватало влаги – пожелтело и терпеливо ждало дождя.
Когда Лао Ли встречался с Сяо Чжао, тот всякий раз заявлял:
– Я всех делал, но не могут же его сразу выпустить! Не так это просто. Думаешь, я меньше тебя заинтересован? Думаешь, не хочу получить дом? Я только этого и жду: будет дом – будет свадьба!
У Лао Ли пропала всякая охота справлять праздник лета; госпожа Ли забеспокоилась: что это с ним? И снова стала следить за госпожой Ma-младшей, даже Лин и Ина подучила шпионить.
После праздника явилась Туша с таким запасом слез, что ими можно было оросить весь двор.
– Конец, конец мне пришел, развожусь! Теперь некуда податься, только к вам! Мы, сестра, обе несчастные, но с Лао Ли я посчитаюсь! Это он испортил мне жизнь, и я не оставлю его в покое.
– А что он сделал? – Госпожа Ли побледнела.
– Что сделал, спрашиваешь? Я все узнала, это он спихнул моего мужа. Если бы не он, мой муж не лишился бы места. Я узнала! У меня есть доказательства! Но это не все, он получает два жалованья. Нашел какого-то Вана, который от силы два раза в месяц бывает на работе, чтобы получить свои пятнадцать юаней, остальные идут в карман Лао Ли. Не веришь? Только недавно он дал двести пятьдесят юаней Сяо Чжао, откуда он их взял? Ты знаешь?
– Не знаю. – Госпожа Ли глотнула воздух.
– Оно и не удивительно, глупая моя сестра! Откуда тебе знать! Позавчера он через Сяо Чжао передал моему мужу пятьдесят юаней. Я выгнала бы Сяо Чжао, если бы не знала, что его прислал Лао Ли. Сяо Чжао мне все рассказал: как Лао Ли хотел купить дом у Чжан Дагэ, как подзуживал мужа развестись со мной, чтобы потом запугать тебя и взять себе наложницу. Ничего не подозревая, муж принял эти пятьдесят юаней, а меня выгнал вон! Он взял себе молодую, я не стала связываться, а теперь я ему не нужна! И все это Лао Ли, все Лао Ли. Я ему этого не прощу! Пойду в управление, пусть знают, какой он. Подумаешь, чиновник! Да будь он хоть сам император, я из него всю душу вытряхну!
Госпожа Ли едва не утонула в море слез.
– Сестра, погоди скандалить, подумай об этих крошках. Если его выгонят, что мы будем есть? Пожалей меня, я все разузнаю и рассчитаюсь за тебя. – Наговорив еще много жалостливых слов, госпожа Ли в конце концов убедила Тушу.
После ее ухода госпожа Ли чувствовала себя, как муравей на сковородке. Она долго размышляла, а потом оставила детей на попечение госпожи Ma-младшей и отправилась к госпоже Цю за советом.
Желая продемонстрировать свой сильный характер, госпожа Цю не дала гостье рта раскрыть и без конца тараторила о своих собственных делах:
– Муж решил избавиться от меня, я это вижу! Придет домой – все ему не так, даже не улыбнется. Только и говорит о сыне, которого он обнял бы, и еще о том, что ему опротивела служба и что жизнь не имеет смысла. Притворяется! Говорит одно, а на уме другое. Я понимаю, что надоела ему. Рано или поздно мы разойдемся, но с моим образованием мне не страшно!
Воспользовавшись паузой, госпожа Ли открыла рот:
– Лао Ли тоже меня обманывает.
– А кто из них не обманывает? – подхватила госпожа Цю. – Но у вас дети, а мне гораздо труднее, хоть я и могу сама заработать. У меня нет ребенка, и потому моя жизнь лишена смысла. Каждый человек боится одиночества, верно? Вот я и не иду на скандал. Тяжело! Если же все терпеть, он приведет в дом наложницу, как господин У. А каково мне, с моим образованием, слушать разговоры о том, что я не сумела удержать мужа. Ведь это невыносимо. Развод, вот чего он добивается.
– А мне что делать?
– Поскандаль с ним! Ты не я. Мне образование не позволяет. А ты поскандаль. Я поддержу тебя, как говорится, с тыла.
Госпожа Ли воспрянула духом и, вернувшись домой, стала готовиться к атаке.
Когда Лао Ли встречался с Сяо Чжао, тот всякий раз заявлял:
– Я всех делал, но не могут же его сразу выпустить! Не так это просто. Думаешь, я меньше тебя заинтересован? Думаешь, не хочу получить дом? Я только этого и жду: будет дом – будет свадьба!
У Лао Ли пропала всякая охота справлять праздник лета; госпожа Ли забеспокоилась: что это с ним? И снова стала следить за госпожой Ma-младшей, даже Лин и Ина подучила шпионить.
После праздника явилась Туша с таким запасом слез, что ими можно было оросить весь двор.
– Конец, конец мне пришел, развожусь! Теперь некуда податься, только к вам! Мы, сестра, обе несчастные, но с Лао Ли я посчитаюсь! Это он испортил мне жизнь, и я не оставлю его в покое.
– А что он сделал? – Госпожа Ли побледнела.
– Что сделал, спрашиваешь? Я все узнала, это он спихнул моего мужа. Если бы не он, мой муж не лишился бы места. Я узнала! У меня есть доказательства! Но это не все, он получает два жалованья. Нашел какого-то Вана, который от силы два раза в месяц бывает на работе, чтобы получить свои пятнадцать юаней, остальные идут в карман Лао Ли. Не веришь? Только недавно он дал двести пятьдесят юаней Сяо Чжао, откуда он их взял? Ты знаешь?
– Не знаю. – Госпожа Ли глотнула воздух.
– Оно и не удивительно, глупая моя сестра! Откуда тебе знать! Позавчера он через Сяо Чжао передал моему мужу пятьдесят юаней. Я выгнала бы Сяо Чжао, если бы не знала, что его прислал Лао Ли. Сяо Чжао мне все рассказал: как Лао Ли хотел купить дом у Чжан Дагэ, как подзуживал мужа развестись со мной, чтобы потом запугать тебя и взять себе наложницу. Ничего не подозревая, муж принял эти пятьдесят юаней, а меня выгнал вон! Он взял себе молодую, я не стала связываться, а теперь я ему не нужна! И все это Лао Ли, все Лао Ли. Я ему этого не прощу! Пойду в управление, пусть знают, какой он. Подумаешь, чиновник! Да будь он хоть сам император, я из него всю душу вытряхну!
Госпожа Ли едва не утонула в море слез.
– Сестра, погоди скандалить, подумай об этих крошках. Если его выгонят, что мы будем есть? Пожалей меня, я все разузнаю и рассчитаюсь за тебя. – Наговорив еще много жалостливых слов, госпожа Ли в конце концов убедила Тушу.
После ее ухода госпожа Ли чувствовала себя, как муравей на сковородке. Она долго размышляла, а потом оставила детей на попечение госпожи Ma-младшей и отправилась к госпоже Цю за советом.
Желая продемонстрировать свой сильный характер, госпожа Цю не дала гостье рта раскрыть и без конца тараторила о своих собственных делах:
– Муж решил избавиться от меня, я это вижу! Придет домой – все ему не так, даже не улыбнется. Только и говорит о сыне, которого он обнял бы, и еще о том, что ему опротивела служба и что жизнь не имеет смысла. Притворяется! Говорит одно, а на уме другое. Я понимаю, что надоела ему. Рано или поздно мы разойдемся, но с моим образованием мне не страшно!
Воспользовавшись паузой, госпожа Ли открыла рот:
– Лао Ли тоже меня обманывает.
– А кто из них не обманывает? – подхватила госпожа Цю. – Но у вас дети, а мне гораздо труднее, хоть я и могу сама заработать. У меня нет ребенка, и потому моя жизнь лишена смысла. Каждый человек боится одиночества, верно? Вот я и не иду на скандал. Тяжело! Если же все терпеть, он приведет в дом наложницу, как господин У. А каково мне, с моим образованием, слушать разговоры о том, что я не сумела удержать мужа. Ведь это невыносимо. Развод, вот чего он добивается.
– А мне что делать?
– Поскандаль с ним! Ты не я. Мне образование не позволяет. А ты поскандаль. Я поддержу тебя, как говорится, с тыла.
Госпожа Ли воспрянула духом и, вернувшись домой, стала готовиться к атаке.
5
Раздавать деньги кому попало, а жене – ни слова! Нет, такого терпеть нельзя! Госпожа Ли все больше распалялась. Она все в дом, а он ни с того ни с сего отвалил Сяо Чжао двести пятьдесят юаней! Целых три му земли можно купить на эти деньги. И еще натравливает господина У на его жену. Это ему так не пройдет. Она поняла из слов госпожи Цю, что тылы обеспечены, а раз тылы обеспечены, можно вступать в бой. У госпожи Ли была и духовная и материальная опора. Она думала, что в городе ее ждет спокойная жизнь, а муж вот каким оказался. Пусть на себя пеняет, она ему покажет. Она расплела свои косицы, надела старое платье, чтобы не порвать новое, если дело дойдет до драки, обеда готовить не стала.
Не успел Лао Ли войти во двор, как из комнаты донеслись рыдания. И хотя, причитая, она вспоминала «дорогую мамочку», Лао Ли понял, что дела его плохи. Он не сразу рассердился, но постепенно причитания жены его разозлили. Надо бы ее проучить, оттаскать за волосы, дать хорошего пинка. Но он не может. Лао Ли походил по комнате и решил пойти с детьми поужинать. Пусть ревет тут одна. Только было он собрался выйти, как жена подбежала к нему:
– Погоди, надо поговорить! – Ей не терпелось поскандалить, и она выложила ему все, что узнала от своих приятельниц.
Но Лао Ли не проронил ни звука, будто и не слышал. Как она ни усердствовала, он оставался невозмутим. «Скандала не получилось, – думала госпожа Ли, – соседи слышат только мой голос. Это он мне назло!…» – В ярости она стала бить себя по щекам.
– Ты не понимаешь добра, бессовестный, тебе нет до меня никакого дела! Мерзавец! – И она еще дважды шлепнула себя по щекам.
Прибежали Ma-старшая с невесткой. Старушка подошла к госпоже Ли:
– Что с вами? Вы напугаете детей!
Но госпожа Ли еще сильнее разошлась и, продолжая бить себя по щекам, кричала:
– Невыносимо! Невыносимо! Никакой жизни! Ma-младшая обняла девочку и взглянула на Лао Ли. Он
горько улыбнулся ей дрожащими губами.
– Покормите, пожалуйста, дочку, а сына я возьму с собой. – Он никогда еще но говорил с ней так непринужденно и ощутил какую-то особую радость.
– Пошли, Ин!
Мальчик испуганно схватил отца за руку.
Не успел Лао Ли войти во двор, как из комнаты донеслись рыдания. И хотя, причитая, она вспоминала «дорогую мамочку», Лао Ли понял, что дела его плохи. Он не сразу рассердился, но постепенно причитания жены его разозлили. Надо бы ее проучить, оттаскать за волосы, дать хорошего пинка. Но он не может. Лао Ли походил по комнате и решил пойти с детьми поужинать. Пусть ревет тут одна. Только было он собрался выйти, как жена подбежала к нему:
– Погоди, надо поговорить! – Ей не терпелось поскандалить, и она выложила ему все, что узнала от своих приятельниц.
Но Лао Ли не проронил ни звука, будто и не слышал. Как она ни усердствовала, он оставался невозмутим. «Скандала не получилось, – думала госпожа Ли, – соседи слышат только мой голос. Это он мне назло!…» – В ярости она стала бить себя по щекам.
– Ты не понимаешь добра, бессовестный, тебе нет до меня никакого дела! Мерзавец! – И она еще дважды шлепнула себя по щекам.
Прибежали Ma-старшая с невесткой. Старушка подошла к госпоже Ли:
– Что с вами? Вы напугаете детей!
Но госпожа Ли еще сильнее разошлась и, продолжая бить себя по щекам, кричала:
– Невыносимо! Невыносимо! Никакой жизни! Ma-младшая обняла девочку и взглянула на Лао Ли. Он
горько улыбнулся ей дрожащими губами.
– Покормите, пожалуйста, дочку, а сына я возьму с собой. – Он никогда еще но говорил с ней так непринужденно и ощутил какую-то особую радость.
– Пошли, Ин!
Мальчик испуганно схватил отца за руку.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
Зацвели ранние лотосы, заалели у персиков щечки. Все некрасивые стали красивыми, каждый мужчина обзавелся новой соломенной шляпой, а каждая женщина – ярким платьем. Когда тепло, все чувствуют себя свободнее – пусть лето не дает людям богатства, зато приносит красоту.
Сяо Чжао вырядился в новый европейский костюм, нацепил галстук, яркий, как тропическая змея. Желтые башмаки на белой подошве вызывающе скрипели. Платочек надушен, волосы напомажены. Он шел, вызывающе улыбался и с интересом разглядывал проходящих мимо женщин, отчего тем становилось не по себе. Сердце его было красным, как цветок граната, его переполняла радость, он чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.
Он подошел к парку «Северное море». Цвели ранние лотосы, стройные стебли покачивались от ветра, и, казалось, цветы легонько кланяются ясному небу и голубой воде. Стоя на Нефритовом мосту, Сяо Чжао смотрел то на лилии, то на свой галстук и пришел к выводу, что галстук красивее. Ясное небо, голубая вода, белые лотосы – стоит ли всем этим любоваться, когда сам он – центр вселенной. Его костюм, а особенно галстук – залог счастья. Он никогда не любовался цветами: какой смысл? Гораздо приятнее любоваться девушками. Глянешь на нее, она – на тебя; не взглянет, тоже ничего; потупится – у тебя екнет сердце. А от цветов сердце не екнет.
Он шел не спеша, но так, чтобы все слышали, как скрипят его новые туфли, чтобы ни один шаг его не остался без внимания. Это было утомительно, зато давало возможность выставить напоказ каждую деталь, каждую линию нового костюма. Держался он прямо, будто на нем был панцирь: только так можно быть достойным европейского костюма – его носишь не для собственного удовольствия, а чтобы украсить собой общество. Он старался сохранить гордую осанку, но голова его не знала ни минуты покоя, как вентилятор; он не пропускал ни одной девушки, и если попадалось что-нибудь подходящее, тут же переходил на галоп, догонял и разглядывал. Обругают его, вытаращат глаза – прекрасно! Значит, не зря догонял.
Но сегодня Сяо Чжао вертел головой с совершенно определенной целью и на проходящих мимо девиц смотрел просто так. Он всегда смотрел просто так, если имел какую-нибудь одну на примете. «Крутить любовь надо с одной», – говорил он себе, но, если «попадалось что-нибудь подходящее», нарушал свой принцип и «любил» сразу двух, а то и трех, словом, действовал по обстоятельствам. Однако сегодня случай был особый: в сети к нему шла невинная девушка, еще школьница. Обычно он выбирал женщин, как фрукты. Главное, чтобы была зрелая, пусть с червоточинкой. Позабавится и бросит, пока не перезрела. Но сегодня он должен испытывать какие-то особые чувства – так, по крайней мере, думал Сяо Чжао. Ведь ему предстоит полакомиться персиком, у которого только что заалели губки. И хотя волноваться Сяо Чжао не умел, на сердце все же было неспокойно. Стоя под раскидистой сосной, он думал: оставить ее себе или потом уступить кому-нибудь? Еще не созревший персик – на нее можно только смотреть, кому ее подаришь? Военные любят опытных, а этот персик вряд ли что-нибудь умеет. Оставить себе? Повозишься полгодика или годик – потом жаль будет отдавать, если даже попросят. Уж не собираюсь ли я ревновать? Самое лучшее – и себе доставить удовольствие и людям. А вдруг заупрямится? Ну, ничего, все будет по-моему. А если бы кому-нибудь приглянулась твоя жена – не женщина, которую ты можешь купить и продать, а настоящая жена, – отдал бы ты ее? На этот трудный вопрос Сяо Чжао не мог ответить.
А вот и она, Сяо Чжао еще издали ее заметил. Он не ожидал, что взволнованно забьется сердце. Он привык платить за товар и волновался, лишь когда удавалось купить подешевле. Но тут совсем другое: посредников нет, сокровище само идет к нему в руки, причем бесплатно. Она улыбалась. Впервые Сяо Чжао ощутил обаяние и прелесть непродажной женщины. Как просто! Как легко! Он раскаивался, что прежде не заводил таких романов, но страх его не покидал: такую девушку нелегко потом пристроить. И все же Сяо Чжао испытал неведомое ему чувство радости.
Прелестная девушка, словно полурасцветшая лилия, любовалась природой, смеялась; даже ветерок, казалось, дует для нее, разносит аромат ее тела. Как приятно, что она может дарить этот аромат! У нее голубая, как небо, сумочка и зеленый зонтик. Обнаженные по локоть руки нежны, как корни лотоса, на лоб ниспадает непокорная прядь волос, взгляд гордый. Походка легкая, ноги не изуродованы бинтованием, темные туфельки со шнуровкой, на низком каблуке. Она – сама непосредственность, сама радость, само веселье, пухленькая, сияющая, на румяных щеках – ямочки. Она мечтает о любви, такой, как в кино, ей чуть-чуть страшно, но она прогонит страх. Вспомнила о родителях и тут же забыла, тряхнула головой и отбросила со лба локон, похожий на усы винограда. В ней даже родилось чувство протеста: выпрямилась, вздохнула, – ей было и грустно и весело. Рядом он, его горячее дыхание обжигает ей губы, точь-в-точь как в кино, до чего интересно! Именно интересно! Ничего больше, один поцелуй; легкий всплеск в ручейке жизни, только это, и ничего больше! Она подарит немного аромата, а взамен получит чуточку мужского тепла, узнает радость и ничего больше. Разве у других мужчин и женщин не так? Разве все эти полянки и рощицы в романах не для поцелуев? И разве не за поцелуи рыжеволосые барышни на экране награждают пощечинами мужчин? Не надо бояться. У нее такие красивые ноги, стройные, крепкие; не надо бояться!
Всякий раз, когда она возвращалась из школы, за ней увязывались какие-то плюгавые мальчишки, в перекрученных носках, с грязной шеей. Этот не похож на них, такой интересный и чистый. Все знает. Чего только он не рассказал ей! А какой добрый, хочет выручить брата, наверняка его хороший приятель. Бедный Тяньчжэнь все еще в тюрьме, костюм, наверное, весь изодрался, без сигарет, несчастный! Приходила ли в тюрьму его девушка? Она представила себе возможный эпизод из фильма: Тяньчжэнь за решеткой, а рядом – девушка, жмет руку и горячо целует! Интересно!
– Сючжэнь, dear [52]! – Сяо Чжао так слащаво улыбнулся, что лоб слился с подбородком, и только уши торчали, а глаза не вывалились из орбит лишь потому, что он напряг нос.
– Могу я называть вас так?
– Как вам угодно. – Ямочки на щеках Сючжэнь порозовели. Она отбросила локон, взглянула на вестницу счастья – сороку, опустившуюся на сосну, и улыбнулась.
– В таком случае я еще раз произнесу это слово. – Сяо Чжао прошептал у самого ее уха «dear», и она почувствовала его горячее дыхание.
Прищурившись, она смотрела на кончик его носа и улыбалась своим мыслям.
У Сяо Чжао был изрядный запас английских слов, он знал, как по-английски «масло», «содовая», «мороженое», потому что постоянно практиковался с официантами вагона-ресторана. «Совсем не обязательно ехать за границу, можно и тут выучиться!» – часто говорил он сослуживцам. По части заграничных костюмов и заморских блюд он был великим знатоком. «Это необходимо, – говорил он всем. – И – танцы тоже. Это – эрудиция! Сейчас даже военных отправляют за границу, в Европу и Америку, разве можно отставать?» Вот в чем он перещеголял Чжан Дагэ, и хотя Чжан Дагэ был не глупее, ему не хватало чувства нового. Сяо Чжао умел все, что умел Чжан Дагэ, а вот Чжан Дагэ мог не все, что мог Сяо Чжао. У Чжан Дагэ никаких перспектив, у Сяо Чжао – блестящее будущее. И хотя Сючжэнь еще плохо разбиралась в жизни, это она уяснила сразу: дома все по старинке, никакой свободы, отец накупил новых пластинок, а танцевать не разрешает; туфель не купишь без скандала. А Сяо Чжао и старого не чуждается и в новом знает толк. Сны Сючжэнь начинали сбываться. Парочка прогуливалась вдоль берега «моря». Сяо Чжао нес ее зонтик. О свадьбе думать рано, хотя Сючжэнь не против выйти за него. Он все понимает, красиво говорит, а как весело смеется! С виду, правда, не очень привлекателен, но к этому можно привыкнуть.
Сючжэнь была почти одного роста с Сяо Чжао, пожалуй, даже повыше. Но он казался молодящимся стариком, а она – взрослым ребенком. Сючжэнь очень хотелось походить на взрослую, и хотя тело ее еще не сформировалось, круглое личико, огромные глаза, чувственные губы и ямочки на щеках невольно будили желание. Она слегка сутулилась, видимо для того, чтобы казаться пониже. Платье носила такое же, как известная актриса Худе, игравшая барышень из состоятельных семей; а туфли на низком каблуке выдавали в ней школьницу. Ноги крепкие, как у всех баскетболисток, волосы кудрявые. Родись Тяньчжэнь девушкой, а Сючжэнь парнем, Чжан Дагэ, пожалуй, был бы доволен.
– А когда выпустят Тяньчжэня?
– Скоро. Я уже договорился. Такие дела быстро не делаются, но и медлить нельзя. Тяньчжэнь оказался весьма неосмотрительным, пусть это послужит ему уроком, – важно произнес Сяо Чжао. – Посмотри на меня, dear, я с детства был предоставлен самому себе, но никогда не впутывался в неприятные истории, – на глазах у Сяо Чжао блеснули слезы, – однако неприятностей никто не может избежать. В молодости я жаждал приключений, но всегда оставался честным. Наши семьи живут по старинке, а мы идем в ногу со временем, значит, надо примирить новое со старым: быть романтиком и в то же время соблюдать осторожность, только так можно добиться успеха, познать настоящую радость. Ты, dear, не носишь туфель на высоком каблуке, пока учишься, и правильно делаешь. Я, как только увидел, сразу понял, что у тебя есть чувство меры. А обо мне и говорить нечего, сама убедишься со временем.
Сючжэнь не знала, что сказать, и молча восхищалась Сяо Чжао. Ей вспомнились письма мальчишек, этих чертенят с грязными шеями. Напишут несколько комплиментов, а потом все о себе и о себе. Твердят, что борются со старыми устоями, а сами ничего в этом не смыслят! А он и старое понимает и новое, многое пережил, но остался на высоте. Теперь ей уже хотелось не только веселиться с ним: каждая девушка в конце концов выходит замуж и становится женщиной. А лучшей партии ей не найти. По крайней мере, человек надежный, не то что эти мальчишки с грязными шеями, которые только и могут, что писать любовные письма. Ей все больше нравились собственные ноги и туфли, которые он похвалил! Как он все понимает! Только не нужно об этом больше говорить. О чем же тогда говорить? Он много знает, а она не разбирается даже в самых простых вещах. Об уроках говорить неинтересно. В домашних делах она не очень разбирается. А он может говорить на любую тему! Она – простая школьница, только и умеет, что играть в баскетбол, он – человек солидный. Надо, пожалуй, поговорить о Тяньчжэне!
– А мне нельзя еще раз повидать брата?
– Когда мы были там в прошлый раз, им это не очень понравилось, как-то неудобно снова идти. И потом он ведь скоро вернется домой.
– Мне хотелось бы послать ему немного сладостей.
– Я подумаю, как это сделать, – сказал Сяо Чжао, глядя внебо. – Сладостей и немного фруктов! Ты дашь их мне, а я с кем-нибудь перешлю, не стоит туда ходить.
Сяо Чжао вырядился в новый европейский костюм, нацепил галстук, яркий, как тропическая змея. Желтые башмаки на белой подошве вызывающе скрипели. Платочек надушен, волосы напомажены. Он шел, вызывающе улыбался и с интересом разглядывал проходящих мимо женщин, отчего тем становилось не по себе. Сердце его было красным, как цветок граната, его переполняла радость, он чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.
Он подошел к парку «Северное море». Цвели ранние лотосы, стройные стебли покачивались от ветра, и, казалось, цветы легонько кланяются ясному небу и голубой воде. Стоя на Нефритовом мосту, Сяо Чжао смотрел то на лилии, то на свой галстук и пришел к выводу, что галстук красивее. Ясное небо, голубая вода, белые лотосы – стоит ли всем этим любоваться, когда сам он – центр вселенной. Его костюм, а особенно галстук – залог счастья. Он никогда не любовался цветами: какой смысл? Гораздо приятнее любоваться девушками. Глянешь на нее, она – на тебя; не взглянет, тоже ничего; потупится – у тебя екнет сердце. А от цветов сердце не екнет.
Он шел не спеша, но так, чтобы все слышали, как скрипят его новые туфли, чтобы ни один шаг его не остался без внимания. Это было утомительно, зато давало возможность выставить напоказ каждую деталь, каждую линию нового костюма. Держался он прямо, будто на нем был панцирь: только так можно быть достойным европейского костюма – его носишь не для собственного удовольствия, а чтобы украсить собой общество. Он старался сохранить гордую осанку, но голова его не знала ни минуты покоя, как вентилятор; он не пропускал ни одной девушки, и если попадалось что-нибудь подходящее, тут же переходил на галоп, догонял и разглядывал. Обругают его, вытаращат глаза – прекрасно! Значит, не зря догонял.
Но сегодня Сяо Чжао вертел головой с совершенно определенной целью и на проходящих мимо девиц смотрел просто так. Он всегда смотрел просто так, если имел какую-нибудь одну на примете. «Крутить любовь надо с одной», – говорил он себе, но, если «попадалось что-нибудь подходящее», нарушал свой принцип и «любил» сразу двух, а то и трех, словом, действовал по обстоятельствам. Однако сегодня случай был особый: в сети к нему шла невинная девушка, еще школьница. Обычно он выбирал женщин, как фрукты. Главное, чтобы была зрелая, пусть с червоточинкой. Позабавится и бросит, пока не перезрела. Но сегодня он должен испытывать какие-то особые чувства – так, по крайней мере, думал Сяо Чжао. Ведь ему предстоит полакомиться персиком, у которого только что заалели губки. И хотя волноваться Сяо Чжао не умел, на сердце все же было неспокойно. Стоя под раскидистой сосной, он думал: оставить ее себе или потом уступить кому-нибудь? Еще не созревший персик – на нее можно только смотреть, кому ее подаришь? Военные любят опытных, а этот персик вряд ли что-нибудь умеет. Оставить себе? Повозишься полгодика или годик – потом жаль будет отдавать, если даже попросят. Уж не собираюсь ли я ревновать? Самое лучшее – и себе доставить удовольствие и людям. А вдруг заупрямится? Ну, ничего, все будет по-моему. А если бы кому-нибудь приглянулась твоя жена – не женщина, которую ты можешь купить и продать, а настоящая жена, – отдал бы ты ее? На этот трудный вопрос Сяо Чжао не мог ответить.
А вот и она, Сяо Чжао еще издали ее заметил. Он не ожидал, что взволнованно забьется сердце. Он привык платить за товар и волновался, лишь когда удавалось купить подешевле. Но тут совсем другое: посредников нет, сокровище само идет к нему в руки, причем бесплатно. Она улыбалась. Впервые Сяо Чжао ощутил обаяние и прелесть непродажной женщины. Как просто! Как легко! Он раскаивался, что прежде не заводил таких романов, но страх его не покидал: такую девушку нелегко потом пристроить. И все же Сяо Чжао испытал неведомое ему чувство радости.
Прелестная девушка, словно полурасцветшая лилия, любовалась природой, смеялась; даже ветерок, казалось, дует для нее, разносит аромат ее тела. Как приятно, что она может дарить этот аромат! У нее голубая, как небо, сумочка и зеленый зонтик. Обнаженные по локоть руки нежны, как корни лотоса, на лоб ниспадает непокорная прядь волос, взгляд гордый. Походка легкая, ноги не изуродованы бинтованием, темные туфельки со шнуровкой, на низком каблуке. Она – сама непосредственность, сама радость, само веселье, пухленькая, сияющая, на румяных щеках – ямочки. Она мечтает о любви, такой, как в кино, ей чуть-чуть страшно, но она прогонит страх. Вспомнила о родителях и тут же забыла, тряхнула головой и отбросила со лба локон, похожий на усы винограда. В ней даже родилось чувство протеста: выпрямилась, вздохнула, – ей было и грустно и весело. Рядом он, его горячее дыхание обжигает ей губы, точь-в-точь как в кино, до чего интересно! Именно интересно! Ничего больше, один поцелуй; легкий всплеск в ручейке жизни, только это, и ничего больше! Она подарит немного аромата, а взамен получит чуточку мужского тепла, узнает радость и ничего больше. Разве у других мужчин и женщин не так? Разве все эти полянки и рощицы в романах не для поцелуев? И разве не за поцелуи рыжеволосые барышни на экране награждают пощечинами мужчин? Не надо бояться. У нее такие красивые ноги, стройные, крепкие; не надо бояться!
Всякий раз, когда она возвращалась из школы, за ней увязывались какие-то плюгавые мальчишки, в перекрученных носках, с грязной шеей. Этот не похож на них, такой интересный и чистый. Все знает. Чего только он не рассказал ей! А какой добрый, хочет выручить брата, наверняка его хороший приятель. Бедный Тяньчжэнь все еще в тюрьме, костюм, наверное, весь изодрался, без сигарет, несчастный! Приходила ли в тюрьму его девушка? Она представила себе возможный эпизод из фильма: Тяньчжэнь за решеткой, а рядом – девушка, жмет руку и горячо целует! Интересно!
– Сючжэнь, dear [52]! – Сяо Чжао так слащаво улыбнулся, что лоб слился с подбородком, и только уши торчали, а глаза не вывалились из орбит лишь потому, что он напряг нос.
– Могу я называть вас так?
– Как вам угодно. – Ямочки на щеках Сючжэнь порозовели. Она отбросила локон, взглянула на вестницу счастья – сороку, опустившуюся на сосну, и улыбнулась.
– В таком случае я еще раз произнесу это слово. – Сяо Чжао прошептал у самого ее уха «dear», и она почувствовала его горячее дыхание.
Прищурившись, она смотрела на кончик его носа и улыбалась своим мыслям.
У Сяо Чжао был изрядный запас английских слов, он знал, как по-английски «масло», «содовая», «мороженое», потому что постоянно практиковался с официантами вагона-ресторана. «Совсем не обязательно ехать за границу, можно и тут выучиться!» – часто говорил он сослуживцам. По части заграничных костюмов и заморских блюд он был великим знатоком. «Это необходимо, – говорил он всем. – И – танцы тоже. Это – эрудиция! Сейчас даже военных отправляют за границу, в Европу и Америку, разве можно отставать?» Вот в чем он перещеголял Чжан Дагэ, и хотя Чжан Дагэ был не глупее, ему не хватало чувства нового. Сяо Чжао умел все, что умел Чжан Дагэ, а вот Чжан Дагэ мог не все, что мог Сяо Чжао. У Чжан Дагэ никаких перспектив, у Сяо Чжао – блестящее будущее. И хотя Сючжэнь еще плохо разбиралась в жизни, это она уяснила сразу: дома все по старинке, никакой свободы, отец накупил новых пластинок, а танцевать не разрешает; туфель не купишь без скандала. А Сяо Чжао и старого не чуждается и в новом знает толк. Сны Сючжэнь начинали сбываться. Парочка прогуливалась вдоль берега «моря». Сяо Чжао нес ее зонтик. О свадьбе думать рано, хотя Сючжэнь не против выйти за него. Он все понимает, красиво говорит, а как весело смеется! С виду, правда, не очень привлекателен, но к этому можно привыкнуть.
Сючжэнь была почти одного роста с Сяо Чжао, пожалуй, даже повыше. Но он казался молодящимся стариком, а она – взрослым ребенком. Сючжэнь очень хотелось походить на взрослую, и хотя тело ее еще не сформировалось, круглое личико, огромные глаза, чувственные губы и ямочки на щеках невольно будили желание. Она слегка сутулилась, видимо для того, чтобы казаться пониже. Платье носила такое же, как известная актриса Худе, игравшая барышень из состоятельных семей; а туфли на низком каблуке выдавали в ней школьницу. Ноги крепкие, как у всех баскетболисток, волосы кудрявые. Родись Тяньчжэнь девушкой, а Сючжэнь парнем, Чжан Дагэ, пожалуй, был бы доволен.
– А когда выпустят Тяньчжэня?
– Скоро. Я уже договорился. Такие дела быстро не делаются, но и медлить нельзя. Тяньчжэнь оказался весьма неосмотрительным, пусть это послужит ему уроком, – важно произнес Сяо Чжао. – Посмотри на меня, dear, я с детства был предоставлен самому себе, но никогда не впутывался в неприятные истории, – на глазах у Сяо Чжао блеснули слезы, – однако неприятностей никто не может избежать. В молодости я жаждал приключений, но всегда оставался честным. Наши семьи живут по старинке, а мы идем в ногу со временем, значит, надо примирить новое со старым: быть романтиком и в то же время соблюдать осторожность, только так можно добиться успеха, познать настоящую радость. Ты, dear, не носишь туфель на высоком каблуке, пока учишься, и правильно делаешь. Я, как только увидел, сразу понял, что у тебя есть чувство меры. А обо мне и говорить нечего, сама убедишься со временем.
Сючжэнь не знала, что сказать, и молча восхищалась Сяо Чжао. Ей вспомнились письма мальчишек, этих чертенят с грязными шеями. Напишут несколько комплиментов, а потом все о себе и о себе. Твердят, что борются со старыми устоями, а сами ничего в этом не смыслят! А он и старое понимает и новое, многое пережил, но остался на высоте. Теперь ей уже хотелось не только веселиться с ним: каждая девушка в конце концов выходит замуж и становится женщиной. А лучшей партии ей не найти. По крайней мере, человек надежный, не то что эти мальчишки с грязными шеями, которые только и могут, что писать любовные письма. Ей все больше нравились собственные ноги и туфли, которые он похвалил! Как он все понимает! Только не нужно об этом больше говорить. О чем же тогда говорить? Он много знает, а она не разбирается даже в самых простых вещах. Об уроках говорить неинтересно. В домашних делах она не очень разбирается. А он может говорить на любую тему! Она – простая школьница, только и умеет, что играть в баскетбол, он – человек солидный. Надо, пожалуй, поговорить о Тяньчжэне!
– А мне нельзя еще раз повидать брата?
– Когда мы были там в прошлый раз, им это не очень понравилось, как-то неудобно снова идти. И потом он ведь скоро вернется домой.
– Мне хотелось бы послать ему немного сладостей.
– Я подумаю, как это сделать, – сказал Сяо Чжао, глядя внебо. – Сладостей и немного фруктов! Ты дашь их мне, а я с кем-нибудь перешлю, не стоит туда ходить.
2
Они сидели в одной из Пяти драконовых беседок [53]. Сяо Чжао заказал лимонад, свежие стебли лотоса и грецкие орехи. Сючжэнь чувствовала себя неловко; впервые в жизни ее угощает мужчина – ведь эти молокососы с грязными шеями, объяснявшиеся в любви, могли подарить лишь закладку для книг или вложить в письмо засушенный цветок. А тут ее угощает мужчина, да еще такой щедрый. Не удивительно, что она ощущает некоторую неловкость. Правда, она бывала в «Северном море» с родителями, они пили здесь чай, но это совсем не то. Сейчас все ей казалось особенно вкусным, этот раз повлечет за собой другой, третий… сто раз, тысячу раз, всю жизнь вместе с ним есть, пить, говорить, смеяться! Прежде она не любила эти беседки; изображения святых в разрушенном храме [54] внушали ужас. А сейчас ей не страшно – господин Чжао такой внимательный, приятный, с ним можно ничего не бояться. Она помяла в руке белоснежный стебель лотоса, поднесла к губам и молча улыбнулась, не зная, о чем говорить.
Сяо Чжао пришел ей на помощь:
– У вас скоро экзамены? Я бы наверняка срезался, все перезабыл!
Девушке стало легче, хоть в чем-то он ей уступает! Она рассказывала о школе, ела, и неловкость исчезла сама собой. Он заказал пирожных; нет, нет, она не хочет пирожных; нужно и ей что-то сделать для него. Но что? Она не знала и снова смутилась. Не надо пирожных, она не голодна, и потом, ей пора в школу, скоро экзамены! Как бы не увидел кто-нибудь из знакомых! Но ведь он – близкий друг отца, и Сючжэнь пришла к нему справиться о Тяньчжэне; если бы даже увидел отец, у нее есть оправдание. Она никак не могла уйти, сидела молча, с пылающим лицом и наблюдала за стрекозами, парящими над водой. Они то и дело опускались на цветы лотоса, а отдохнув, снова отправлялись в полет. По большому Южному мосту непрерывной вереницей двигались пешеходы. Под мостом покачивались на воде маленькие лодки. Мужчины в белых рубашках гребли, женщины сидели под цветными зонтиками – чем не живая картина? Все это было так романтично! Ветер приносил с реки аромат лилий. Осмелев, Сючжэнь взглянула на своего спутника, он как раз любовался ямочками на ее щеках, – взгляды их встретились, потом медленно разошлись: подошел официант убрать посуду.
– Покатаемся?
– Мне пора.
– Мы возьмем хорошую лодку, а не эту, ободранную.
Она растерялась, а он уже подхватил ее зонтик… Лодка стояла в тени под ивой; Сючжэнь смотрела на свое отражение в воде: по лицу плавали маленькие рыбки.
Они долго катались. Сючжэнь все порывалась возвратиться в школу, но Сяо Чжао ее не отпускал, предложил вместе пообедать. Он уговаривал ее деликатно, как взрослую, и слова говорил те же, что и отец, когда оставлял гостя обедать. Просто неудобно отказываться. Он считает ее взрослой, а она капризничает, как приготовишка.
Сяо Чжао заказал много разных блюд, расплачиваясь, оставил чаевые. И вид и манеры у него были солидными, непринужденными, не то что у этих мальчишек, которые робко шарят в карманах в поисках монетки. Сючжэнь чувствовала его превосходство. После обеда господин Чжао не удерживал ее больше, они попрощались в парке – так она хотела – и разошлись в разные стороны, он даже не пошел ее провожать, до того был великодушен.
Расставшись с Сяо Чжао, девушка почувствовала необыкновенную легкость во всем теле и ускорила шаг. Из взрослой она снова превратилась в школьницу, ей захотелось прыгать, бегать, играть в баскетбол, но Сяо Чжао она не могла забыть и, вспоминая о нем, испытывала безотчетный страх. Они пили лимонад, катались на лодке, обедали, сбылись ее сны. Чего же бояться? Он не сказал ей ни одного плохого слова, не хватал за руки. А какой обходительный! Вдруг Сючжэнь остановилась, ей показалось, будто она потеряла что-то. Осмотрела себя, нет, все на месте, увидела отражение зонтика в воде, присела на корточки и стала рассматривать собственное отражение – все такая же пухленькая, на щеках ямочки. Мама вечно твердит: бойся мужчин. Смотря какой мужчина! Если порядочный – бояться нечего. Поднялась, отвела локон со лба. Мимо прошла молодая пара: он высокий, она маленькая, он нес на руках ребенка месяцев семи-восьми, такого толстенького! Сючжэнь захотелось обнять малыша. Наверно, это очень интересно – выйти замуж! Женщина была ей, пожалуй, ровесницей. Руки тонкие, а грудь полная: маленькая мама, пухленький малыш, просто прелесть! Малыш повернулся к Сючжэнь и, улыбаясь, стал пускать пузыри. Сючжэнь смутилась и стремительно побежала, будто гналась за мячом. Добравшись до Белой пагоды [55], она села на камень: сердце бешено колотилось, в душе творилось что-то невообразимое. Ее мучила жажда. Она подбежала к торговцу и выпила две чашки компота.
Сяо Чжао пришел ей на помощь:
– У вас скоро экзамены? Я бы наверняка срезался, все перезабыл!
Девушке стало легче, хоть в чем-то он ей уступает! Она рассказывала о школе, ела, и неловкость исчезла сама собой. Он заказал пирожных; нет, нет, она не хочет пирожных; нужно и ей что-то сделать для него. Но что? Она не знала и снова смутилась. Не надо пирожных, она не голодна, и потом, ей пора в школу, скоро экзамены! Как бы не увидел кто-нибудь из знакомых! Но ведь он – близкий друг отца, и Сючжэнь пришла к нему справиться о Тяньчжэне; если бы даже увидел отец, у нее есть оправдание. Она никак не могла уйти, сидела молча, с пылающим лицом и наблюдала за стрекозами, парящими над водой. Они то и дело опускались на цветы лотоса, а отдохнув, снова отправлялись в полет. По большому Южному мосту непрерывной вереницей двигались пешеходы. Под мостом покачивались на воде маленькие лодки. Мужчины в белых рубашках гребли, женщины сидели под цветными зонтиками – чем не живая картина? Все это было так романтично! Ветер приносил с реки аромат лилий. Осмелев, Сючжэнь взглянула на своего спутника, он как раз любовался ямочками на ее щеках, – взгляды их встретились, потом медленно разошлись: подошел официант убрать посуду.
– Покатаемся?
– Мне пора.
– Мы возьмем хорошую лодку, а не эту, ободранную.
Она растерялась, а он уже подхватил ее зонтик… Лодка стояла в тени под ивой; Сючжэнь смотрела на свое отражение в воде: по лицу плавали маленькие рыбки.
Они долго катались. Сючжэнь все порывалась возвратиться в школу, но Сяо Чжао ее не отпускал, предложил вместе пообедать. Он уговаривал ее деликатно, как взрослую, и слова говорил те же, что и отец, когда оставлял гостя обедать. Просто неудобно отказываться. Он считает ее взрослой, а она капризничает, как приготовишка.
Сяо Чжао заказал много разных блюд, расплачиваясь, оставил чаевые. И вид и манеры у него были солидными, непринужденными, не то что у этих мальчишек, которые робко шарят в карманах в поисках монетки. Сючжэнь чувствовала его превосходство. После обеда господин Чжао не удерживал ее больше, они попрощались в парке – так она хотела – и разошлись в разные стороны, он даже не пошел ее провожать, до того был великодушен.
Расставшись с Сяо Чжао, девушка почувствовала необыкновенную легкость во всем теле и ускорила шаг. Из взрослой она снова превратилась в школьницу, ей захотелось прыгать, бегать, играть в баскетбол, но Сяо Чжао она не могла забыть и, вспоминая о нем, испытывала безотчетный страх. Они пили лимонад, катались на лодке, обедали, сбылись ее сны. Чего же бояться? Он не сказал ей ни одного плохого слова, не хватал за руки. А какой обходительный! Вдруг Сючжэнь остановилась, ей показалось, будто она потеряла что-то. Осмотрела себя, нет, все на месте, увидела отражение зонтика в воде, присела на корточки и стала рассматривать собственное отражение – все такая же пухленькая, на щеках ямочки. Мама вечно твердит: бойся мужчин. Смотря какой мужчина! Если порядочный – бояться нечего. Поднялась, отвела локон со лба. Мимо прошла молодая пара: он высокий, она маленькая, он нес на руках ребенка месяцев семи-восьми, такого толстенького! Сючжэнь захотелось обнять малыша. Наверно, это очень интересно – выйти замуж! Женщина была ей, пожалуй, ровесницей. Руки тонкие, а грудь полная: маленькая мама, пухленький малыш, просто прелесть! Малыш повернулся к Сючжэнь и, улыбаясь, стал пускать пузыри. Сючжэнь смутилась и стремительно побежала, будто гналась за мячом. Добравшись до Белой пагоды [55], она села на камень: сердце бешено колотилось, в душе творилось что-то невообразимое. Ее мучила жажда. Она подбежала к торговцу и выпила две чашки компота.
3
Сяо Чжао тоже потерял покой. Своими глазами, похожими на жареные фасолины, он старался заглянуть в собственное сердце и в конце концов решил, что сердце – вещь не бесполезная. Да и глаза не подвели! Почтенные глаза! Завтра надо наградить вас очками, вы заслужили!… Только слишком она молода, не попользуешься. Ладно, хоть развлекусь немного! Созревший товар обходится самое малое в двести юаней, да еще учить надо. А эта насколько дешевле обходится – две бутылки лимонада и обед! И «учить» не обязательно. Времена, мать их так, переменились, школьницы теперь привлекательнее всех этих опытных девиц. Как ни рядится проститутка, ей не угнаться за школьницей! Эти девчонки во всем хороши – и в белой кофточке и в халате! – Нет, Сяо Чжао, ты должен отведать свеженького, надо идти в ногу со временем, нечего подводить эпоху! Твои сослуживцы – идиоты. Что они смыслят в таких делах? А ты, Сяо Чжао, умница, до всего сам доходишь, знаешь толк в зрелом товаре, умеешь обзавестись наложницей и со школьницей не прочь позабавиться. Кто тебя этому обучил, мать твою? Неудивительно, если завтра ты подцепишь какую-нибудь иностранную красотку из посольского квартала! Главное – захотеть! При желании можно обтяпать любое дельце!
Попользуйся, честный У, этим гнилым товаром, негодяй эдакий, потешься. Не будь я Сяо Чжао, если самое большее через месяц не отправлю тебя к владыке преисподней! Я разведу тебя сначала с твоей Тушей, потом отберу у тебя этот гнилой товар и перепродам кому-нибудь; пусть с убытком, зато отведу душу! Погоди, мерзавец, рассчитаюсь с тобой!… Со всеми рассчитаюсь!
Лао Ли, подлец, тот полютее У, но не отдам ему мою «dear». Пусть знает, как идти против самого Чжао, господина Чжао, великого человека! Посмел тягаться со мной! Ослеп он, что ли, на оба своих собачьих глаза? Строит за моей спиной козни и думает, что его не выгонят с работы. Как бы не так! Еще сам ко мне прибежишь. Хотел, чтобы я отказался от Сючжэнь? Не выйдет! Сючжэнь в моих руках. Плакали твои денежки! И. дом Чжан Дагэ скоро перейдет ко мне! Ты у меня еще хлебнешь горя! Я подговорю Тушу устроить тебе скандал на службе, да такой, чтоб всем чертям тошно стало, а потом посоветую ей пожить у тебя с годик. Ты вхож к начальству, но еще посмотрим, чья возьмет. А когда тебя уволят, я женюсь на Сючжэнь, и ты получишь приглашение на свадьбу. Решил тягаться с Сяо Чжао, добра не понимаешь? А известно ли тебе, какое будущее ждет господина Чжао? Да я, благодаря одной только Сючжэнь, стану начальником управления. Не веришь? Значит, наверняка не знаешь, как можно стать мэром города. Да и откуда тебе знать, мое сокровище! Погоди, поглядишь еще на Сяо Чжао. Спасибо тебе за денежки. А как хочется поблагодарить тебя за свадебный подарок, только не вздумай отделаться парными надписями, подлец!
Попользуйся, честный У, этим гнилым товаром, негодяй эдакий, потешься. Не будь я Сяо Чжао, если самое большее через месяц не отправлю тебя к владыке преисподней! Я разведу тебя сначала с твоей Тушей, потом отберу у тебя этот гнилой товар и перепродам кому-нибудь; пусть с убытком, зато отведу душу! Погоди, мерзавец, рассчитаюсь с тобой!… Со всеми рассчитаюсь!
Лао Ли, подлец, тот полютее У, но не отдам ему мою «dear». Пусть знает, как идти против самого Чжао, господина Чжао, великого человека! Посмел тягаться со мной! Ослеп он, что ли, на оба своих собачьих глаза? Строит за моей спиной козни и думает, что его не выгонят с работы. Как бы не так! Еще сам ко мне прибежишь. Хотел, чтобы я отказался от Сючжэнь? Не выйдет! Сючжэнь в моих руках. Плакали твои денежки! И. дом Чжан Дагэ скоро перейдет ко мне! Ты у меня еще хлебнешь горя! Я подговорю Тушу устроить тебе скандал на службе, да такой, чтоб всем чертям тошно стало, а потом посоветую ей пожить у тебя с годик. Ты вхож к начальству, но еще посмотрим, чья возьмет. А когда тебя уволят, я женюсь на Сючжэнь, и ты получишь приглашение на свадьбу. Решил тягаться с Сяо Чжао, добра не понимаешь? А известно ли тебе, какое будущее ждет господина Чжао? Да я, благодаря одной только Сючжэнь, стану начальником управления. Не веришь? Значит, наверняка не знаешь, как можно стать мэром города. Да и откуда тебе знать, мое сокровище! Погоди, поглядишь еще на Сяо Чжао. Спасибо тебе за денежки. А как хочется поблагодарить тебя за свадебный подарок, только не вздумай отделаться парными надписями, подлец!