– А почему вы его не арестовали?
– В этом не было особого смысла. Оружие лежало в контейнерах, принадлежавших подставной фирме. Сазана бы выпустили через три дня и двадцать тысяч долларов, которые он в любом случае содрал бы со своего стада. Какой мне смысл перекачивать доходы обираемых коммерсантов в карманы российских судей?
– А что было на Варшавке?
– Сазан поехал за новым оружием. Видимо, партия «Калашниковых», найденная на складе, была подготовлена к передаче покупателю, и Сазану не хотелось, чтобы про него говорили, что какой-то мент может сорвать его планы. Он очень заботится о своей репутации, Сазан. Возможно, покупатель даже передал Сазану часть денег, и я не удивлюсь, если он сделал это через «Межинвестбанк». Сазан ведь именно там держит расчетный счет.
Сергей помолчал и продолжил:
– Мы предвидели это и следили за ним, и единственным итогом слежки было то, что она обеспечила Сазану алиби: прикомандированный к нему сотрудник клянется, что Сазан провел ночь у любовницы. Кто-то был осведомлен лучше милиции и знал, куда тот поедет. Но Сазан перехитрил своего противника. Он добыл оружие раньше. Потом его люди пробрались по лесу и расстреляли засаду. Сазан хотел вывезти все оружие. Его люди, вероятно, забрали по автомату, а остальные ящики они вынесли прямо через проходную и сгрузили в грузовичок. В грузовичке была рация, и водитель должен был подождать чистой дороги. Но вышло так, что перестрелку услыхала проезжавшая мимо ГАИ. Водитель забился в грузовичок и сделал вид, что спит. Когда мы его вычислили, он попытался уехать, разбил грузовик, но скрылся на милицейской машине.
– Попутно, – развел руками Сергей, – он чуть не утопил меня в болоте из гнилой капусты.
Помолчал и добавил:
– Между прочим, Сазан должен думать, что я действовал в сговоре с этими неизвестными. Что это я подставил Сазана под пули на Варшавском.
– Вот прохвост, – сказал Севченко, и в восхищении хлопнул себя по обтянутой кашемиром коленке, – значит, у него опять полный багажник железа?
– Ну, – сказал Сергей, – мы все-таки конфисковали грузовик с оружием. Но за последние три месяца грузы на имя а/о «Континент» приходили четырежды, и я не думаю, что я вчера конфисковал все имущество Сазана. Наверняка у него был запасной склад.
– Радиоуправляемые мины, – сказал с тоской директор «Александрии». – Скажите, Сергей Александрович, это опасно? Что такая мина может взорвать?
– Ну, – сказал Сергей, – если положить такую мину в багажник автомобиля и припарковать его возле вашего банка, и подождать, пока мимо проедет ваша машина, то это будет пропуск на тот свет, оформленный по всем правилам.
– Говорят, – сказал, криво улыбаясь, высокий офицер Давидюк, – Сазан – лучший в Москве специалист по взрывам. Я о нем еще в Афгане слышал.
– Лучше заплатить, – сказал банкир.
– Слушай, – сказал Севченко, – как тебе не стыдно! Вон человек, у него нет охраны и нет зарплаты, и что этот человек делает? Он едет к Сазану и конфискует у него все, что взрывается, рубит и стреляет. А ты?
Банкир тосковал.
– Если ты отдашь эту ссуду, – сказал Севченко, – я уйду. Я не собираюсь вести дела через банк, который станет платить деньги любому, кто без совести и с гранатометом.
В дверях появился охранник.
– Анатолий Борисович, – сказал он, – вас к телефону.
– Все, – сказал Севченко, разводя руками, – поговорили. А ты, – Севченко обернулся к Сергею, – ты мне нравишься. Ты подумай, что тебе надо, чтобы покончить с Сазаном, и скажи мне, ладно?
Сергей немного побродил по даче. Подивился на позолоченный смеситель в ванне. Поглазел на зеленый биллиардный стол, посереди которого дожидались хозяина собранные в треугольник бежевые шары; и снова вышел в оранжерею.
Та была уже пуста. Охранники посадили все пальмы, подмели дорожку, и сняли крышку с обросшего павиликой бассейна, где плавали диковинного вида листья и время от времени взбулькивали рыбки. Прямо из бассейна торчала какая-то удивительная растительность со стволом, голым, как здоровенная авторучка, и с растопыренным венчиком наверху.
За стеклами оранжереи, проваливаясь и дробясь в голых ветвях берез, катилось к закату огромное красное солнце, и охранники, скинув куртки, жгли на костре всякий строительный мусор. Это было богатое место. Богаче, чем ободранная квартира в пятиэтажке, где Сазан, тоскуя, заглядывал милиционеру в глаза и кормил его балыком, богаче, чем подвал, где ютились сазановы бандиты, и даже много богаче, чем маленький банк Шакурова с зеленым ковриком и латунным козырьком.
Из домика у ворот выскочил человек с военной выправкой, побежал к охранникам у костра и что-то сказал одному из них. Охранник поспешно потрусил к дому. Сергей обратил внимание, что в последний раз он видел Давидюка в главном доме, и что через двор Давидюк не проходил. Только после этого Сергей понял, почему от караульного домика к усадьбе тянется, параллельно дорожке, выпуклое бетонное ребро, скрытое в двух местах кучами торфа. Севченко построил между двумя домами подземный переход, но из-за близости почвенных вод, или еще отчего-то, переход пришлось делать довольно высоко.
Человек с военной выправкой поднялся в оранжерею. Сергей стоял, полузакрыв глаза, и нюхал влажный, распаренный воздух.
– Анатолий Борисович просит вас остаться на ужин, – сказал Давидюк, – хорошее у нас здесь место, а?
– Чудное место, – согласился Сергей, – А что с вашей рукой?
– Слетел с табуретки, – ответил офицер.
– И какого калибра была табуретка? – спросил Сергей.
Высокий Давидюк неожиданно подмигнул ему и расхохотался.
В тот самый момент, когда белый семиметровый «Линкольн» доставил милиционера Тихомирова на дачу в Алаховке, дачу с караульными, собаками и оранжереей, бандит по кличке Сазан сходил в Алаховке с пригородной электрички. На Сазане были штаны цвета прошлогодней картофельной ботвы и старый ватник, из кармана которого торчала бутылка водки. Кроме бутылки, Сазан не был ничем вооружен, – но разбитая бутылка в его руках могла доставить много неприятностей противнику, если, конечно, у противника не было автомата. Сазан шел, весело болтая руками, и на лице его, поросшем щетиной, было привычное выражение россиянина, который много пьет и мало думает.
Поселок Алаховка располагался справа от железной дороги. В поселке имелся продуктовый магазин, три ларька со сникерсами, семь восьмиэтажных домов и некоторое количество деревянных строений, напоминавших неудачный эксперимент по скрещению курятника с железнодорожной будкой. В строениях проживали бывшие москвичи, выселенные в конце 30-х годов из Москвы при реконструкции улицы Горького.
По другую сторону железной дороги тянулся, километра на три, сосновый бор. За бором начиналось озеро. С той стороны озера глядели заборы, в основном гнилые, как реакционное мировоззрение. Один из заборов лежал на земле, задрав бетонную ногу.
Забор дачи Севченко, третьей справа, ничем не напоминал эти хилые создания доперестроечной эпохи. Однотонный и серый, он был ростом с двух поставленных друг на друга баскетболистов. Все деревья около забора были аккуратно срублены. Сазан заметил поверх забора аккуратные рядки изоляторов, с натянутыми меж ними проводами. Провода можно было бы перерезать, но наверняка прекращение тока разбудило бы сигнализацию. Можно было бы присоединить к изоляторам новую проволоку, любезно предоставив току обходной путь, и перерезать провода только после этого. Сазан некоторое время обдумывал эту идею, пока не заметил провешенные вдоль стены телекамеры.
Слева от озера, вгрызаясь в разоренный бор, стояла незавершенка: красивое здание из двух ослепительно белых башен, – одной восьмиэтажной, другой шестиэтажной. Здание были соединены между собой штангой перехода на уровне четвертого этажа. Вокруг здания тянулся бетонный забор, надписи на котором свидетельствовали об антипатии некоторой части местного населения к Егору Гайдару и Борису Ельцину, а также о симпатии, возможно, той же самой, части местного населения к тяжелому року. В воротах стройки лежал боком древний советский трактор, и на гусенице трактора, по случаю теплой погоды, цвел первый весенний цветок мать-и-мачеха.
Сазан пошел к стройке по широкой дороге из бетонных плит. В лужах между плитами могла с комфортом проводить учения небольшая атомная подлодка.
Сазан протиснулся мимо трактора в ворота и стал подниматься по широкой, слегка щербатой лестнице, заваленной строительным мусором. На площадках виднелись следы от костров, вокруг которых некогда грелись бомжи, но самих бомжей почему-то не было.
На четвертом этаже Сазан остановился. По проекту лестничную клетку должно было занимать зеркальное окно от пола и до потолка, и никакая стена не мешала Сазану обозревать окрестности. В несостоявшемся оконном проеме плыли облака, и между Сазаном и облаками торчал башенный кран, похожий на уволенную в запас виселицу.
Внизу, под Сазаном и краном, блестел маслянистой водой котлован, прыщавый от железных прутьев и автопокрышек. Через озеро, как на ладони, лежала дача Севченко, с толстой серой стеной, формой напоминавшей прямоугольную трапецию, с караульным домиком у дороги, с трехэтажным деревянным особняком и стеклянной сорокаметровой оранжереей. На площадке за воротами мыли семиметровый «Линкольн», и по посыпанной кирпичом дорожке шли рука об руку высокий офицер и человек в милицейской форме.
Сазан пожалел, что человек в милицейской форме конфисковал у него винтовку «Мерлин» с оптическим прицелом.
Сазан и раньше удивлялся, отчего экс-министр купил себя дачу не в Барвихе или по Успенскому. Теперь, поразмыслив, он решил, что Севченко наверняка хочет заиметь для «Рослесэспорта» эту незавершенку. Здание было дьявольски красиво, и было ясно, что прекратили его строить года два назад, с тем, чтобы потом кто-то мог купить его за бесценок.
Сазан осклабился. План Севченко обладал одним недостатком. Пока здание пустовало, любой миномет, установленный в той самой точке, где находился Сазан, мог расстрелять дачу Севченко вместе со всеми ее кактусами и охранниками.
И тут в коридоре, справа и сверху, послышались шаги. Сазан быстро вынул из кармана бутылку и оборвал колпачок. Он вылил часть водки на пол и поспешно поднес бутылку ко рту.
– А ну катись отсюда!
Сазан оглянулся. Вверху, на лестничной клетке стояло трое парней в камуфляже.
– Вы чего, ребята? – испугался Сазан.
Парни затопали вниз. У одного в руках была электрошоковая дубинка. У другого – пистолет. Сазан видел, что пистолет газовый. Сазану также подумалось, что ствол пистолета расточен под настоящие патроны.
– Вали отсюда, – сказал тот, что с дубинкой.
– Вы чего, парни, – сказал Сазан, – ваше, что ли?
– Может, и наше, – сказал один из парней.
– Да я здесь живу, – сказал Сазан, – отъедешь, понимаешь, на три месяца, – а уже все буржуям продали. Где народу-то жить?
– Где народу-то жить? – повторил Сазан, возбуждаясь и размахивая бутылкой.
– Ба, – сказал один из парней, – а я его знаю. Только фамилию забыл.
Это тот парень, который выиграл Олимпиаду по прыжкам в воду.
Настроение пьяного внезапно изменилось.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал он осторожно.
– Я хочу посмотреть олимпийский класс, – упорно сказал парень, – ну!
– и подтолкнул Сазана к окну.
Сазан поглядел на котлован за окном, и он ему не понравился.
Во– первых, они были на четвертом этаже. Во-вторых, поверхность воды в котловане была еще на этаж ниже. В-третьих, в котловане было довольно мало воды, -не в смысле глубины, тут ничего нельзя было сказать, а в смысле всяких бетонных ребер и автомобильных покрышек, скалившихся на Сазана снизу.
– А вода, – спросил Сазан.
– Воду нальем в следующий раз, – пообещал парень.
– Парни, у вас что, пробки повылетали? – сказал Сазан неуверенно. – Ну хотите, вместе выпьем? Я не жадный.
И протянул бутылку.
– Бу! – сказал парень и замахнулся на него элетрошоком.
Сазан закатил глаза и прыгнул солдатиком вниз.
Ему повезло. Он не нанизался на железный прут, и не ударился об автомобильную покрышку. Он всего лишь наглотался вонючей и холодной воды, и разорвал ватник о какую-то железную кочергу, высунувшуюся справа. Когда он вынырнул на поверхность, трое охранников помахали ему ручкой. Они не собирались расстреливать бродягу. Они немного позабавились за его счет, и им не грозили никакие неприятности от мертвого пьяницы, сорвавшегося с четвертого этажа, но никому не понравилось бы, если бы этот пьяница оказался нашпигован свинцом, как морковка – витамином A.
Сазан ухватился кое-как за железный прут, подтянулся, вывалился, злобно дыша, на край котлована, встряхнулся, и бросился прочь от проклятой башни. На четвертом этаже, в бликах красного заходящего солнца, охранники Севченко смотрели ему вслед и пили его бутылку.
Было ясно, что полковник Давидюк тоже осознал преимущества незавершенного здания как высотной огневой точки, и что никакого миномета Сазан туда не пронесет.
Ужин был чрезвычайно хорош, и подавался на синих с золотым тарелках в дубовой гостиной. За ужином было много водки и мало гостей, и Севченко на удивление быстро напился. Начальник охраны, директор «Александрии», и еще какой-то человек из подведомственной холдингу компании, – а только они пятеро и сидели за столом, – настороженно наблюдали за президентом «Рослесэкспорта».
– А кстати, – вдруг спросил Севченко Сергея, – зачем вы ходили сегодня к Шакурову?
– Спрашивал о Рослесэспорте.
– И что он сказал?
– Что если я американский адвокат, и у меня есть лишние пятьдесят тысяч долларов, я могу рискнуть, купив ваших депозитных расписок.
Севченко расхохотался.
– А у вас есть лишние пятьдесят тысяч долларов?
– Нет.
– Безобразие, – сказал Севченко. – Что будем делать, товарищи? Может быть, дать товарищу милиционеру пятьдесят тысяч долларов?
Директор «Александрии» сделал неопределенное движение глазами, в том смысле, что может, можно и дать, но вот зачем?
– Вот ему, – сказал Севченко, хлопнув Сергея по плечу и показывая на молодого человека из подчиненной фирмы, – вот ему я плачу каждый месяц по шестьдесят тысяч, а зачем? Чтобы он меня продал Меррилл Линчу.
– Для размещения эмиссии, – ответил молодой человек. Он был тоже слегка навеселе.
– Цыц, – сказал Севченко, – прихвостень американских акул. Вот я возьму и передам это дело Шакурову. Представительские расходы! Я хоть за пьянки ваши не буду платить!
Молодой человек разволновался. Перспектива платить самому за свои пьянки, видимо, его не устраивала.
– Да, – продолжал Севченко, – что ты будешь делать, если я разорву с тобой контракт?
– Он обратится в международный арбитражный суд в городе Стокгольме, – сказал, улыбаясь, высокий офицер, – так записано в контракте.
– Леша, – сказал Севченко, – ты обратишься в Стокгольм?
Молодой человек молчал. По его молчанию было ясно, что в Стокгольм он не обратится.
– Сашенька Шакуров, – продолжал экс-министр, – новое поколение комсомола, – за сколько он продаст своего приятеля Сазана?
Севченко явно обращался к Сергею.
– Не очень задорого, – сказал Сергей. – Когда он был секретарем комитета комсомола школы, Сазан избил сына ангольского посла, потому что посольчонок лазил девчонкам под юбки и считал себя дипломатически неприкосновенным. Так когда Сазана исключали из школы, Шакуров заведовал собраниями и говорил, что в советской школе нет места расистам и пособникам УНИТы.
– Почему я этого не знаю? – сказал Севченко и укоризненно посмотрел на офицера. – Почему я не знаю факта такой колоссальной важности? Почему мне подсовывают какие-то бумажки с этой закорючкой, – и Севченко изобразил в воздухе знак доллара.
– Эта закорючка правит миром, – сказал молодой человек.
– Вздор. Сережа, не слушай прихвостня империалистов. Закорючка ничего не значит. Значат только отношения между людьми.
– Если закорючка ничего не значит, – сказал, улыбаясь, Сергей, – можно выплатить «Ангаре» восемьдесят миллиардов и забыть о радиоуправляемых минах.
– «Ангаре»? Банку бандита и диссидента? Ни-ко-гда!
Севченко опрокинул стопку и внимательно проследил, чтобы его собеседник сделал то же самое.
– Знаешь, Серега, что такое эти ганкины? Мы вытаскивали страну, а они ругались по голосам. Они кричали, что у них связаны руки! А у нас были связаны языки, а руки у нас были свободны, разве что когда мы рвали друг другу глотки, но они называли нас по «голосам» недочеловеками, потому что по их мнению первым признаком человека должен быть необрезанный язык…
Тут в столовую прибыло жаркое из оленины, разговор прервался, а молодому человеку из «Лесинвеста» даже пришлось подвинуться, чтобы пропустить жаркое к столу. Экс-министр налил себе новую стопку, опрокинул ее и продолжал:
– Хочешь, я тебе расскажу историю моего отца? Замечательная история!
Это были тридцатые годы, и он был начинающим инженером на одном заводе. А что такое тогда инженер? Спец и душитель рабочей инициативы, и человек неопытный в коммунизме. Это была такая правильная установка, что все, кто разбирается в технике, не разбирается в коммунизме. И да здравствует рабочая инициатива. И вот приходит к отцу чертеж самородка, на котором изображена машина для штамповки гаек. К ней директива – доработать и запустить в производство. Отец берет чертеж и видит, что не чертеж, а недоразумение, и что не будет эта машина штамповать гаек, в лучшем случае – болванки. А гаек тогда ни одна машина в мире не штамповала. И вот отец сидит над чертежом и думает: что делать? Сказать, что чертеж этот никуда не годен – так посадят как пренебрегающего самородками. Построить машину – так посадят как вредителя, потому что работать машина не будет. Отец мой плачет, берет на две недели отпуск за свой счет, и за эти две недели чертит машину, которая штампует гайки. И машина штампует гайки и получает медали. А мой отец ходит с чемоданчиком, потому что каждую ночь он засыпает с одной мыслью: а вдруг кто-то сверит чертежи, и его посадят за подмену чертежей?
Савченко остановился. Банкир, справа от Сергея, деликатно управлялся с олениной, – вероятно, он знал эту историю наизусть.
– И до самой своей смерти в восемьдесят седьмом, – сказал Савченко, – папа не разу ни ругал советскую власть. Спрашивается, – он что, дурее был, чем какой-нибудь войнович? Он что, хуже понимал, как эта власть сделана?
Он это лучше понимал, потому что этот войнович, в его ситуации, сел бы! Но они считали, что он ее понимал хуже, потому что если бы его спросить прямо про советскую власть, он бы вытянулся по швам и ответил: «Великая и могучая! Бу готов!» Как будто кто говорить не хочет, так тот и думать не умеет! Спрашивается, почему, когда американские длинноволосые ругают американскую буржуазию, – мол, глупая и ограниченная, – мы только плечами пожимаем, а когда наши собственные длинноволосые ругали номенклатуру, – мол, глупцы, и ограничены, – вся страна прямо ушами мед пила! Крикуны!
Сергей молча слушал. По правде говоря, он не помнил, чтобы депутат Ганкин был таким уж особенным крикуном. Он подумал, что надо бы перечитать его выступления – что там так раздражило всемогущего министра? Что же касается выступлений самого замминистра, то Сергей сразу после визита в «Александрию» не поленился пошарить по старым подшивкам, но нашел только одно. Выступление было длинное, как кольцевая автодорога и наполненное хвалами достижениям народного хозяйства. Оно имело одну замечательную особенность: если еще по отдельности каждая фраза несла в себе какой-то смысл, то другая фраза этот смысл отменяла, и, таким образом, совокупность фраз не несла никакого смысла. Сергей удивился, что этот человек может так говорить и так думать, и – так процветать.
– Сначала, – сказал Савченко, – они упрекают нас, что мы разворовали страну, потом они упрекают нас, что мы ее под себя приватизировали, а потом они нанимают бандитов, чтобы отнять у нас награбленное! И вот результат, – я завтра улетаю в Америку на переговоры с Меррил Линч, а демократ объединяется с бандитом по кличке Сазан!
– Объединился, – сказал Сергей.
– А?
– С самого начала объединился, – напомнил Сергей. Только вы об этом не знали.
– Ага, – сказал Севченко.
Банкир и человек с военной выправкой смотрели на пьяного экс-министра настороженным взглядом.
Севченко следовал в своих застольях правилам древних германцев, которые, как известно, обсуждали все свои решения дважды. В пьяном виде на пирах они осуществляли мозговой штурм идеи, а утром, протрезвев, окончательно оценивали идею и принимали ее или отвергали, смотря по обстоятельствам. Так, во всяком случае, утверждает Тацит в своей книге «О Германии», а сами мы с древними германцами не встречались.
Поэтому, когда Севченко протрезвел и стал вспоминать, о чем он говорил за ужином, он нашел идею разорвать контракт с «Лесинвестом» и подписать, вместо оного, контракт с «Межинвестбанком», не такой глупой.
Материал, принесенный высоким офицером на Александра Шакурова, понравился экс-министру. Комсомольская карьера Шакурова тоже говорила в его пользу.
Что же касается «Лесинвеста», то Севченко уже не раз ловил эту фирму за руку на лени, подчистках, и каких-то неоправданно завышенных тарифах за «юридические и аудиторские услуги ведущих фирм мира». Даже если бы «Лесинвест» действительно обратился в Стокгольм, что было бы, впрочем, так же невероятно, как если бы туда обратился птичий контингент птицефабрики с жалобой на людей, Севченко мог бы доказать, что Лесинвест виновен в неисполнении своих обязанностей, хвастовстве, значительной задержке эмиссии, и множестве других вещей, которые не так уж много значили в сравнении с покорностью и угодливостью «Лесинвеста», но которые в Стокгольме посчитали бы уважительным поводом для расторжения договора.
«Межинвестбанк» был маленькой, агрессивной, и очень деловой организацией, которая имела отличные связи среди зарубежных инвестиционных институтов, и он был самой крупной из структур, которые пас Сазан.
«Ангара», оставшаяся без денег, Шакуров, перебежавший к «Рослесэкспорту» – это был бы конец бандитского престижа Сазана.
Поразмыслив, Севченко поднял телефонную трубку, набрал служебный номер Шакурова и сказал автоответчику, ибо было воскресенье.
– Добрый день. Меня зовут Анатолий Борисович Севченко. В настоящая время наша компания планирует выпуск акций на иностранных рынках. Мы недовольны деятельностью нашего консалтингового агента. Мы искали нового агента и, проанализировав имеющуюся у нас информацию, пришли к выводу, что таким агентом может быть «Межинвестбанк». Прошу перезвонить мне", – и Севченко назвал номер телефона.
Едва Севченко положил трубку, как в кабинет вошел Давидюк.
– Анатолий Борисович, – сказал он, – помните Светлового?
Архитектор Михаил Светловой проектировал дом Севченко.
– Разумеется.
– Сегодня к нему приходили люди и как бы намеревались купить чертежи вашего дома. Они, видите ли, хотят построить такой же.
Севченко долго думал, а потом сказал:
– Если Светловой откажет им в чертежах, Сазан постарается добыть их в другом месте, и мы не обязательно об этом узнаем. Поговорите со Светловым и попросите его нарисовать чертежи с некоторыми изменениями. Насколько я помню, в караульном домике внизу две двери, – справа в подсобку, а слева в коридор. Почему бы не поменять их местами? И так далее.
Ранним воскресным утром у продуктового магазина в Алаховке остановился грязный фургончик, за рулем которого сидел Сазан.
Сазана было трудно узнать. Волосы его, скрытые под кепкой-аэродромом, были тщательно выкрашены в русый цвет и посыпаны всякой дрянью, а подбородок порос трехдевной щетиной. Укол, полученный от одного знакомого врача, превратил его лицо в красную неровную сковородку, на самом верху которой выглядывали из щелочек крупные и несчастные серые глаза. Сазан горбился, кашлял и смотрел исподлобья, и ничего не осталось от его свободной походки и расслабленных рук, скользящих вдоль бедер. Одет он был в драные штаны не поддающегося идентификации цвета, и на нем были кроссовки, которые выиграли бы конкурс самых изношенных кроссовок мира.
Его спутник, бывший воронежский парень Сережа Городейский, имел приставший к голове капустный лист, и камуфляжная куртка на нем была такая старая, что, наверное, могла участвовать еще в бородинской битве.
Сазан и его спутник остановили машину, высадились из нее, отомкнули заднюю дверцу и забрались внутрь.
– Чего привезли-то, мужики? – полюбопытствовала проходившая мимо бабка.
– Лук, – сказал Сазан, – из Воронежа.
– А в какую цену лук?
Сазан назвал цену.
– Чай, мороженый, – сказала бабка.
– Хороший лук, бабулька, – сказал Сазан.
Бабка привстала на цыпочки и заглянула в машину. Лук лежал в огромных неповоротливых сетках и был в самом деле неплох – крупный, со спелой сиреневой шкуркой.
– В этом не было особого смысла. Оружие лежало в контейнерах, принадлежавших подставной фирме. Сазана бы выпустили через три дня и двадцать тысяч долларов, которые он в любом случае содрал бы со своего стада. Какой мне смысл перекачивать доходы обираемых коммерсантов в карманы российских судей?
– А что было на Варшавке?
– Сазан поехал за новым оружием. Видимо, партия «Калашниковых», найденная на складе, была подготовлена к передаче покупателю, и Сазану не хотелось, чтобы про него говорили, что какой-то мент может сорвать его планы. Он очень заботится о своей репутации, Сазан. Возможно, покупатель даже передал Сазану часть денег, и я не удивлюсь, если он сделал это через «Межинвестбанк». Сазан ведь именно там держит расчетный счет.
Сергей помолчал и продолжил:
– Мы предвидели это и следили за ним, и единственным итогом слежки было то, что она обеспечила Сазану алиби: прикомандированный к нему сотрудник клянется, что Сазан провел ночь у любовницы. Кто-то был осведомлен лучше милиции и знал, куда тот поедет. Но Сазан перехитрил своего противника. Он добыл оружие раньше. Потом его люди пробрались по лесу и расстреляли засаду. Сазан хотел вывезти все оружие. Его люди, вероятно, забрали по автомату, а остальные ящики они вынесли прямо через проходную и сгрузили в грузовичок. В грузовичке была рация, и водитель должен был подождать чистой дороги. Но вышло так, что перестрелку услыхала проезжавшая мимо ГАИ. Водитель забился в грузовичок и сделал вид, что спит. Когда мы его вычислили, он попытался уехать, разбил грузовик, но скрылся на милицейской машине.
– Попутно, – развел руками Сергей, – он чуть не утопил меня в болоте из гнилой капусты.
Помолчал и добавил:
– Между прочим, Сазан должен думать, что я действовал в сговоре с этими неизвестными. Что это я подставил Сазана под пули на Варшавском.
– Вот прохвост, – сказал Севченко, и в восхищении хлопнул себя по обтянутой кашемиром коленке, – значит, у него опять полный багажник железа?
– Ну, – сказал Сергей, – мы все-таки конфисковали грузовик с оружием. Но за последние три месяца грузы на имя а/о «Континент» приходили четырежды, и я не думаю, что я вчера конфисковал все имущество Сазана. Наверняка у него был запасной склад.
– Радиоуправляемые мины, – сказал с тоской директор «Александрии». – Скажите, Сергей Александрович, это опасно? Что такая мина может взорвать?
– Ну, – сказал Сергей, – если положить такую мину в багажник автомобиля и припарковать его возле вашего банка, и подождать, пока мимо проедет ваша машина, то это будет пропуск на тот свет, оформленный по всем правилам.
– Говорят, – сказал, криво улыбаясь, высокий офицер Давидюк, – Сазан – лучший в Москве специалист по взрывам. Я о нем еще в Афгане слышал.
– Лучше заплатить, – сказал банкир.
– Слушай, – сказал Севченко, – как тебе не стыдно! Вон человек, у него нет охраны и нет зарплаты, и что этот человек делает? Он едет к Сазану и конфискует у него все, что взрывается, рубит и стреляет. А ты?
Банкир тосковал.
– Если ты отдашь эту ссуду, – сказал Севченко, – я уйду. Я не собираюсь вести дела через банк, который станет платить деньги любому, кто без совести и с гранатометом.
В дверях появился охранник.
– Анатолий Борисович, – сказал он, – вас к телефону.
– Все, – сказал Севченко, разводя руками, – поговорили. А ты, – Севченко обернулся к Сергею, – ты мне нравишься. Ты подумай, что тебе надо, чтобы покончить с Сазаном, и скажи мне, ладно?
***
Сергей немного побродил по даче. Подивился на позолоченный смеситель в ванне. Поглазел на зеленый биллиардный стол, посереди которого дожидались хозяина собранные в треугольник бежевые шары; и снова вышел в оранжерею.
Та была уже пуста. Охранники посадили все пальмы, подмели дорожку, и сняли крышку с обросшего павиликой бассейна, где плавали диковинного вида листья и время от времени взбулькивали рыбки. Прямо из бассейна торчала какая-то удивительная растительность со стволом, голым, как здоровенная авторучка, и с растопыренным венчиком наверху.
За стеклами оранжереи, проваливаясь и дробясь в голых ветвях берез, катилось к закату огромное красное солнце, и охранники, скинув куртки, жгли на костре всякий строительный мусор. Это было богатое место. Богаче, чем ободранная квартира в пятиэтажке, где Сазан, тоскуя, заглядывал милиционеру в глаза и кормил его балыком, богаче, чем подвал, где ютились сазановы бандиты, и даже много богаче, чем маленький банк Шакурова с зеленым ковриком и латунным козырьком.
Из домика у ворот выскочил человек с военной выправкой, побежал к охранникам у костра и что-то сказал одному из них. Охранник поспешно потрусил к дому. Сергей обратил внимание, что в последний раз он видел Давидюка в главном доме, и что через двор Давидюк не проходил. Только после этого Сергей понял, почему от караульного домика к усадьбе тянется, параллельно дорожке, выпуклое бетонное ребро, скрытое в двух местах кучами торфа. Севченко построил между двумя домами подземный переход, но из-за близости почвенных вод, или еще отчего-то, переход пришлось делать довольно высоко.
Человек с военной выправкой поднялся в оранжерею. Сергей стоял, полузакрыв глаза, и нюхал влажный, распаренный воздух.
– Анатолий Борисович просит вас остаться на ужин, – сказал Давидюк, – хорошее у нас здесь место, а?
– Чудное место, – согласился Сергей, – А что с вашей рукой?
– Слетел с табуретки, – ответил офицер.
– И какого калибра была табуретка? – спросил Сергей.
Высокий Давидюк неожиданно подмигнул ему и расхохотался.
***
В тот самый момент, когда белый семиметровый «Линкольн» доставил милиционера Тихомирова на дачу в Алаховке, дачу с караульными, собаками и оранжереей, бандит по кличке Сазан сходил в Алаховке с пригородной электрички. На Сазане были штаны цвета прошлогодней картофельной ботвы и старый ватник, из кармана которого торчала бутылка водки. Кроме бутылки, Сазан не был ничем вооружен, – но разбитая бутылка в его руках могла доставить много неприятностей противнику, если, конечно, у противника не было автомата. Сазан шел, весело болтая руками, и на лице его, поросшем щетиной, было привычное выражение россиянина, который много пьет и мало думает.
Поселок Алаховка располагался справа от железной дороги. В поселке имелся продуктовый магазин, три ларька со сникерсами, семь восьмиэтажных домов и некоторое количество деревянных строений, напоминавших неудачный эксперимент по скрещению курятника с железнодорожной будкой. В строениях проживали бывшие москвичи, выселенные в конце 30-х годов из Москвы при реконструкции улицы Горького.
По другую сторону железной дороги тянулся, километра на три, сосновый бор. За бором начиналось озеро. С той стороны озера глядели заборы, в основном гнилые, как реакционное мировоззрение. Один из заборов лежал на земле, задрав бетонную ногу.
Забор дачи Севченко, третьей справа, ничем не напоминал эти хилые создания доперестроечной эпохи. Однотонный и серый, он был ростом с двух поставленных друг на друга баскетболистов. Все деревья около забора были аккуратно срублены. Сазан заметил поверх забора аккуратные рядки изоляторов, с натянутыми меж ними проводами. Провода можно было бы перерезать, но наверняка прекращение тока разбудило бы сигнализацию. Можно было бы присоединить к изоляторам новую проволоку, любезно предоставив току обходной путь, и перерезать провода только после этого. Сазан некоторое время обдумывал эту идею, пока не заметил провешенные вдоль стены телекамеры.
Слева от озера, вгрызаясь в разоренный бор, стояла незавершенка: красивое здание из двух ослепительно белых башен, – одной восьмиэтажной, другой шестиэтажной. Здание были соединены между собой штангой перехода на уровне четвертого этажа. Вокруг здания тянулся бетонный забор, надписи на котором свидетельствовали об антипатии некоторой части местного населения к Егору Гайдару и Борису Ельцину, а также о симпатии, возможно, той же самой, части местного населения к тяжелому року. В воротах стройки лежал боком древний советский трактор, и на гусенице трактора, по случаю теплой погоды, цвел первый весенний цветок мать-и-мачеха.
Сазан пошел к стройке по широкой дороге из бетонных плит. В лужах между плитами могла с комфортом проводить учения небольшая атомная подлодка.
Сазан протиснулся мимо трактора в ворота и стал подниматься по широкой, слегка щербатой лестнице, заваленной строительным мусором. На площадках виднелись следы от костров, вокруг которых некогда грелись бомжи, но самих бомжей почему-то не было.
На четвертом этаже Сазан остановился. По проекту лестничную клетку должно было занимать зеркальное окно от пола и до потолка, и никакая стена не мешала Сазану обозревать окрестности. В несостоявшемся оконном проеме плыли облака, и между Сазаном и облаками торчал башенный кран, похожий на уволенную в запас виселицу.
Внизу, под Сазаном и краном, блестел маслянистой водой котлован, прыщавый от железных прутьев и автопокрышек. Через озеро, как на ладони, лежала дача Севченко, с толстой серой стеной, формой напоминавшей прямоугольную трапецию, с караульным домиком у дороги, с трехэтажным деревянным особняком и стеклянной сорокаметровой оранжереей. На площадке за воротами мыли семиметровый «Линкольн», и по посыпанной кирпичом дорожке шли рука об руку высокий офицер и человек в милицейской форме.
Сазан пожалел, что человек в милицейской форме конфисковал у него винтовку «Мерлин» с оптическим прицелом.
Сазан и раньше удивлялся, отчего экс-министр купил себя дачу не в Барвихе или по Успенскому. Теперь, поразмыслив, он решил, что Севченко наверняка хочет заиметь для «Рослесэспорта» эту незавершенку. Здание было дьявольски красиво, и было ясно, что прекратили его строить года два назад, с тем, чтобы потом кто-то мог купить его за бесценок.
Сазан осклабился. План Севченко обладал одним недостатком. Пока здание пустовало, любой миномет, установленный в той самой точке, где находился Сазан, мог расстрелять дачу Севченко вместе со всеми ее кактусами и охранниками.
И тут в коридоре, справа и сверху, послышались шаги. Сазан быстро вынул из кармана бутылку и оборвал колпачок. Он вылил часть водки на пол и поспешно поднес бутылку ко рту.
– А ну катись отсюда!
Сазан оглянулся. Вверху, на лестничной клетке стояло трое парней в камуфляже.
– Вы чего, ребята? – испугался Сазан.
Парни затопали вниз. У одного в руках была электрошоковая дубинка. У другого – пистолет. Сазан видел, что пистолет газовый. Сазану также подумалось, что ствол пистолета расточен под настоящие патроны.
– Вали отсюда, – сказал тот, что с дубинкой.
– Вы чего, парни, – сказал Сазан, – ваше, что ли?
– Может, и наше, – сказал один из парней.
– Да я здесь живу, – сказал Сазан, – отъедешь, понимаешь, на три месяца, – а уже все буржуям продали. Где народу-то жить?
– Где народу-то жить? – повторил Сазан, возбуждаясь и размахивая бутылкой.
– Ба, – сказал один из парней, – а я его знаю. Только фамилию забыл.
Это тот парень, который выиграл Олимпиаду по прыжкам в воду.
Настроение пьяного внезапно изменилось.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал он осторожно.
– Я хочу посмотреть олимпийский класс, – упорно сказал парень, – ну!
– и подтолкнул Сазана к окну.
Сазан поглядел на котлован за окном, и он ему не понравился.
Во– первых, они были на четвертом этаже. Во-вторых, поверхность воды в котловане была еще на этаж ниже. В-третьих, в котловане было довольно мало воды, -не в смысле глубины, тут ничего нельзя было сказать, а в смысле всяких бетонных ребер и автомобильных покрышек, скалившихся на Сазана снизу.
– А вода, – спросил Сазан.
– Воду нальем в следующий раз, – пообещал парень.
– Парни, у вас что, пробки повылетали? – сказал Сазан неуверенно. – Ну хотите, вместе выпьем? Я не жадный.
И протянул бутылку.
– Бу! – сказал парень и замахнулся на него элетрошоком.
Сазан закатил глаза и прыгнул солдатиком вниз.
Ему повезло. Он не нанизался на железный прут, и не ударился об автомобильную покрышку. Он всего лишь наглотался вонючей и холодной воды, и разорвал ватник о какую-то железную кочергу, высунувшуюся справа. Когда он вынырнул на поверхность, трое охранников помахали ему ручкой. Они не собирались расстреливать бродягу. Они немного позабавились за его счет, и им не грозили никакие неприятности от мертвого пьяницы, сорвавшегося с четвертого этажа, но никому не понравилось бы, если бы этот пьяница оказался нашпигован свинцом, как морковка – витамином A.
Сазан ухватился кое-как за железный прут, подтянулся, вывалился, злобно дыша, на край котлована, встряхнулся, и бросился прочь от проклятой башни. На четвертом этаже, в бликах красного заходящего солнца, охранники Севченко смотрели ему вслед и пили его бутылку.
Было ясно, что полковник Давидюк тоже осознал преимущества незавершенного здания как высотной огневой точки, и что никакого миномета Сазан туда не пронесет.
***
Ужин был чрезвычайно хорош, и подавался на синих с золотым тарелках в дубовой гостиной. За ужином было много водки и мало гостей, и Севченко на удивление быстро напился. Начальник охраны, директор «Александрии», и еще какой-то человек из подведомственной холдингу компании, – а только они пятеро и сидели за столом, – настороженно наблюдали за президентом «Рослесэкспорта».
– А кстати, – вдруг спросил Севченко Сергея, – зачем вы ходили сегодня к Шакурову?
– Спрашивал о Рослесэспорте.
– И что он сказал?
– Что если я американский адвокат, и у меня есть лишние пятьдесят тысяч долларов, я могу рискнуть, купив ваших депозитных расписок.
Севченко расхохотался.
– А у вас есть лишние пятьдесят тысяч долларов?
– Нет.
– Безобразие, – сказал Севченко. – Что будем делать, товарищи? Может быть, дать товарищу милиционеру пятьдесят тысяч долларов?
Директор «Александрии» сделал неопределенное движение глазами, в том смысле, что может, можно и дать, но вот зачем?
– Вот ему, – сказал Севченко, хлопнув Сергея по плечу и показывая на молодого человека из подчиненной фирмы, – вот ему я плачу каждый месяц по шестьдесят тысяч, а зачем? Чтобы он меня продал Меррилл Линчу.
– Для размещения эмиссии, – ответил молодой человек. Он был тоже слегка навеселе.
– Цыц, – сказал Севченко, – прихвостень американских акул. Вот я возьму и передам это дело Шакурову. Представительские расходы! Я хоть за пьянки ваши не буду платить!
Молодой человек разволновался. Перспектива платить самому за свои пьянки, видимо, его не устраивала.
– Да, – продолжал Севченко, – что ты будешь делать, если я разорву с тобой контракт?
– Он обратится в международный арбитражный суд в городе Стокгольме, – сказал, улыбаясь, высокий офицер, – так записано в контракте.
– Леша, – сказал Севченко, – ты обратишься в Стокгольм?
Молодой человек молчал. По его молчанию было ясно, что в Стокгольм он не обратится.
– Сашенька Шакуров, – продолжал экс-министр, – новое поколение комсомола, – за сколько он продаст своего приятеля Сазана?
Севченко явно обращался к Сергею.
– Не очень задорого, – сказал Сергей. – Когда он был секретарем комитета комсомола школы, Сазан избил сына ангольского посла, потому что посольчонок лазил девчонкам под юбки и считал себя дипломатически неприкосновенным. Так когда Сазана исключали из школы, Шакуров заведовал собраниями и говорил, что в советской школе нет места расистам и пособникам УНИТы.
– Почему я этого не знаю? – сказал Севченко и укоризненно посмотрел на офицера. – Почему я не знаю факта такой колоссальной важности? Почему мне подсовывают какие-то бумажки с этой закорючкой, – и Севченко изобразил в воздухе знак доллара.
– Эта закорючка правит миром, – сказал молодой человек.
– Вздор. Сережа, не слушай прихвостня империалистов. Закорючка ничего не значит. Значат только отношения между людьми.
– Если закорючка ничего не значит, – сказал, улыбаясь, Сергей, – можно выплатить «Ангаре» восемьдесят миллиардов и забыть о радиоуправляемых минах.
– «Ангаре»? Банку бандита и диссидента? Ни-ко-гда!
Севченко опрокинул стопку и внимательно проследил, чтобы его собеседник сделал то же самое.
– Знаешь, Серега, что такое эти ганкины? Мы вытаскивали страну, а они ругались по голосам. Они кричали, что у них связаны руки! А у нас были связаны языки, а руки у нас были свободны, разве что когда мы рвали друг другу глотки, но они называли нас по «голосам» недочеловеками, потому что по их мнению первым признаком человека должен быть необрезанный язык…
Тут в столовую прибыло жаркое из оленины, разговор прервался, а молодому человеку из «Лесинвеста» даже пришлось подвинуться, чтобы пропустить жаркое к столу. Экс-министр налил себе новую стопку, опрокинул ее и продолжал:
– Хочешь, я тебе расскажу историю моего отца? Замечательная история!
Это были тридцатые годы, и он был начинающим инженером на одном заводе. А что такое тогда инженер? Спец и душитель рабочей инициативы, и человек неопытный в коммунизме. Это была такая правильная установка, что все, кто разбирается в технике, не разбирается в коммунизме. И да здравствует рабочая инициатива. И вот приходит к отцу чертеж самородка, на котором изображена машина для штамповки гаек. К ней директива – доработать и запустить в производство. Отец берет чертеж и видит, что не чертеж, а недоразумение, и что не будет эта машина штамповать гаек, в лучшем случае – болванки. А гаек тогда ни одна машина в мире не штамповала. И вот отец сидит над чертежом и думает: что делать? Сказать, что чертеж этот никуда не годен – так посадят как пренебрегающего самородками. Построить машину – так посадят как вредителя, потому что работать машина не будет. Отец мой плачет, берет на две недели отпуск за свой счет, и за эти две недели чертит машину, которая штампует гайки. И машина штампует гайки и получает медали. А мой отец ходит с чемоданчиком, потому что каждую ночь он засыпает с одной мыслью: а вдруг кто-то сверит чертежи, и его посадят за подмену чертежей?
Савченко остановился. Банкир, справа от Сергея, деликатно управлялся с олениной, – вероятно, он знал эту историю наизусть.
– И до самой своей смерти в восемьдесят седьмом, – сказал Савченко, – папа не разу ни ругал советскую власть. Спрашивается, – он что, дурее был, чем какой-нибудь войнович? Он что, хуже понимал, как эта власть сделана?
Он это лучше понимал, потому что этот войнович, в его ситуации, сел бы! Но они считали, что он ее понимал хуже, потому что если бы его спросить прямо про советскую власть, он бы вытянулся по швам и ответил: «Великая и могучая! Бу готов!» Как будто кто говорить не хочет, так тот и думать не умеет! Спрашивается, почему, когда американские длинноволосые ругают американскую буржуазию, – мол, глупая и ограниченная, – мы только плечами пожимаем, а когда наши собственные длинноволосые ругали номенклатуру, – мол, глупцы, и ограничены, – вся страна прямо ушами мед пила! Крикуны!
Сергей молча слушал. По правде говоря, он не помнил, чтобы депутат Ганкин был таким уж особенным крикуном. Он подумал, что надо бы перечитать его выступления – что там так раздражило всемогущего министра? Что же касается выступлений самого замминистра, то Сергей сразу после визита в «Александрию» не поленился пошарить по старым подшивкам, но нашел только одно. Выступление было длинное, как кольцевая автодорога и наполненное хвалами достижениям народного хозяйства. Оно имело одну замечательную особенность: если еще по отдельности каждая фраза несла в себе какой-то смысл, то другая фраза этот смысл отменяла, и, таким образом, совокупность фраз не несла никакого смысла. Сергей удивился, что этот человек может так говорить и так думать, и – так процветать.
– Сначала, – сказал Савченко, – они упрекают нас, что мы разворовали страну, потом они упрекают нас, что мы ее под себя приватизировали, а потом они нанимают бандитов, чтобы отнять у нас награбленное! И вот результат, – я завтра улетаю в Америку на переговоры с Меррил Линч, а демократ объединяется с бандитом по кличке Сазан!
– Объединился, – сказал Сергей.
– А?
– С самого начала объединился, – напомнил Сергей. Только вы об этом не знали.
– Ага, – сказал Севченко.
Банкир и человек с военной выправкой смотрели на пьяного экс-министра настороженным взглядом.
***
Севченко следовал в своих застольях правилам древних германцев, которые, как известно, обсуждали все свои решения дважды. В пьяном виде на пирах они осуществляли мозговой штурм идеи, а утром, протрезвев, окончательно оценивали идею и принимали ее или отвергали, смотря по обстоятельствам. Так, во всяком случае, утверждает Тацит в своей книге «О Германии», а сами мы с древними германцами не встречались.
Поэтому, когда Севченко протрезвел и стал вспоминать, о чем он говорил за ужином, он нашел идею разорвать контракт с «Лесинвестом» и подписать, вместо оного, контракт с «Межинвестбанком», не такой глупой.
Материал, принесенный высоким офицером на Александра Шакурова, понравился экс-министру. Комсомольская карьера Шакурова тоже говорила в его пользу.
Что же касается «Лесинвеста», то Севченко уже не раз ловил эту фирму за руку на лени, подчистках, и каких-то неоправданно завышенных тарифах за «юридические и аудиторские услуги ведущих фирм мира». Даже если бы «Лесинвест» действительно обратился в Стокгольм, что было бы, впрочем, так же невероятно, как если бы туда обратился птичий контингент птицефабрики с жалобой на людей, Севченко мог бы доказать, что Лесинвест виновен в неисполнении своих обязанностей, хвастовстве, значительной задержке эмиссии, и множестве других вещей, которые не так уж много значили в сравнении с покорностью и угодливостью «Лесинвеста», но которые в Стокгольме посчитали бы уважительным поводом для расторжения договора.
«Межинвестбанк» был маленькой, агрессивной, и очень деловой организацией, которая имела отличные связи среди зарубежных инвестиционных институтов, и он был самой крупной из структур, которые пас Сазан.
«Ангара», оставшаяся без денег, Шакуров, перебежавший к «Рослесэкспорту» – это был бы конец бандитского престижа Сазана.
Поразмыслив, Севченко поднял телефонную трубку, набрал служебный номер Шакурова и сказал автоответчику, ибо было воскресенье.
– Добрый день. Меня зовут Анатолий Борисович Севченко. В настоящая время наша компания планирует выпуск акций на иностранных рынках. Мы недовольны деятельностью нашего консалтингового агента. Мы искали нового агента и, проанализировав имеющуюся у нас информацию, пришли к выводу, что таким агентом может быть «Межинвестбанк». Прошу перезвонить мне", – и Севченко назвал номер телефона.
Едва Севченко положил трубку, как в кабинет вошел Давидюк.
– Анатолий Борисович, – сказал он, – помните Светлового?
Архитектор Михаил Светловой проектировал дом Севченко.
– Разумеется.
– Сегодня к нему приходили люди и как бы намеревались купить чертежи вашего дома. Они, видите ли, хотят построить такой же.
Севченко долго думал, а потом сказал:
– Если Светловой откажет им в чертежах, Сазан постарается добыть их в другом месте, и мы не обязательно об этом узнаем. Поговорите со Светловым и попросите его нарисовать чертежи с некоторыми изменениями. Насколько я помню, в караульном домике внизу две двери, – справа в подсобку, а слева в коридор. Почему бы не поменять их местами? И так далее.
***
Ранним воскресным утром у продуктового магазина в Алаховке остановился грязный фургончик, за рулем которого сидел Сазан.
Сазана было трудно узнать. Волосы его, скрытые под кепкой-аэродромом, были тщательно выкрашены в русый цвет и посыпаны всякой дрянью, а подбородок порос трехдевной щетиной. Укол, полученный от одного знакомого врача, превратил его лицо в красную неровную сковородку, на самом верху которой выглядывали из щелочек крупные и несчастные серые глаза. Сазан горбился, кашлял и смотрел исподлобья, и ничего не осталось от его свободной походки и расслабленных рук, скользящих вдоль бедер. Одет он был в драные штаны не поддающегося идентификации цвета, и на нем были кроссовки, которые выиграли бы конкурс самых изношенных кроссовок мира.
Его спутник, бывший воронежский парень Сережа Городейский, имел приставший к голове капустный лист, и камуфляжная куртка на нем была такая старая, что, наверное, могла участвовать еще в бородинской битве.
Сазан и его спутник остановили машину, высадились из нее, отомкнули заднюю дверцу и забрались внутрь.
– Чего привезли-то, мужики? – полюбопытствовала проходившая мимо бабка.
– Лук, – сказал Сазан, – из Воронежа.
– А в какую цену лук?
Сазан назвал цену.
– Чай, мороженый, – сказала бабка.
– Хороший лук, бабулька, – сказал Сазан.
Бабка привстала на цыпочки и заглянула в машину. Лук лежал в огромных неповоротливых сетках и был в самом деле неплох – крупный, со спелой сиреневой шкуркой.