Лаврова Ольга. Брачный аферист

   Прыгнул он на парня рискованно, метров с шести, потому что медлить уже доли секунды нельзя было – глазами встретились. Прыгнул, взял в железные объятия, притиснул руки к бокам (каждая держала в кармане по пистолету на боевом взводе), спросил: «Ты меня понял?». Тот выдохнул: «Понял». Остальные четыре ствола тоже оказались при нем.
   Услыхав о задержании, примчался начальник столичной мили­ции. Обнял Лапшина: «Говори, чем наградить. Все сделаю!». Тот – не смейтесь, читатель! – попросил ускорить перевод его из милиционеров второй категории в первую. «Уж очень жить не на что, товарищ генерал!». И продолжал служить в своем привок­зальном о/м.
   Такова одна история о розыске. Теперь другая.
   Случилось чуть ли не впервые ограбление сберкассы в Москве. Человек в полумаске и перчатках, молча помахивая обрезом, заставил трех пожилых женщин сложить всю наличность в подс­тавленный чемодан. После чего удалился, вымолвив только в похвалу себе: «Сработано по-шахтерски!»
   Женщины сумели описать внешний вид грабителя, цвет шля­пы, покрой пальто и особенно подробно чемодан. Сыскной аппа­рат был заряжен, нацелен и взмылен. Результат не замедлил.
   Отталкиваясь от «Сработано по-шахтерски», в поезде на Дон­басс опергруппа взяла пассажира, раздававшего в вагоне-рестора­не княжеские чаевые. И попала в точку.
   Раньше всего прочего оперативников волновало, где он, зараза, прятался в ночь после ограбления, когда они, вывалив языки, проводили повальные осмотры чердаков, подвалов, притонов для бомжей и т.д. Пассажир охотно рассказал прелестную новеллу, которую затем подтвердил милиционер пригородной железнодо­рожной станции «42-й км».
   Обходя в третьем часу ночи платформу, он заметил мужчину, спавшего на скамье с чемоданом вместо подушки под головой. (Тем самым чемоданом!). Милиционер забеспокоился, чтобы мужик не простыл на холоду или, чего доброго, у него не отняла последние шмотки местная шпана. Так что счел за лучшее отвес­ти бедолагу в помещение билетной кассы и устроил в тепле до первой электрички.
   В отличие от предыдущего случая преступник не менял ни одежды, ни чемодана. Но добросердечный блюститель порядка в упор не видел объявленных примет!
   Пример далеко не единичный. Так на что же рассчитывала бригада Дайнеко и Мудрова, рассылая по стране «фоторобот»?
   Меньше всего на то, что ловкач на чем-то «засыпется» и попадет в милицию, где его физиономия не останется незамечен­ной. Он был слишком увертлив и предусмотрителен, чтобы влип­нуть по-глупому.
   Нет, рассчитывали на другое. Сведений о преступнике было достаточно для предсказуемости его поступков в определенных ситуациях. Или, как нынче модно говорить, для построения «модели» преступника. И «модель» предопределила: у прототипа ее одно из слабых мест – жадность и неразборчивость. Укравши накануне золотые часы и кольцо с бриллиантом, он мог тут же польститься на пятерку из студенческой стипендии.
   Было соображение и чисто житейского свойства, опирающееся на поговорку «мир тесен». Крутясь в курортных городах, мелькая на вокзалах, в аэропортах – на пересечении человеческих пото­ков, которые нежданно-негаданно сводят годами не видевшихся людей, – преступник обязательно должен был сталкиваться и с кем-то из прежних своих приятелей или земляков, кому известны его подлинное имя и происхождение.
   Итак, задана ситуация – встреча с давним знакомым. Как в подобном положении поведет себя наш ловкач? «Модель» подс­казывала: почти наверняка и тут не утерпит, постарается чем-нибудь да поживиться.
   В них-то, в этих давних знакомцев, и «целились» Дайнеко с Мудровым, объявляя всесоюзный розыск. Местная милиция получила указание предъявлять «фоторобот» всем, кто стал жертвой любого надувательства, обмана, шантажа со стороны ранее извес­тного человека.
   Слышим скептический голос читателя: ну можно ли всерьез ожидать такого стечения обстоятельств? Ведь это расчет бук­вально «на авось»!
   Мы тоже побаивались, что выпадет «пусто-пусто», но Дайнеко отмахнулся от сомнений.
   – Это вам не литература и не кино. Это жизнь.
   – Согласны, жизнь щедра на совпадения. То, что в литературе выглядит натяжкой, в жизни происходит на каждом шагу. Но все же подумай: ты собираешься найти иголку в стоге сена, да еще чтобы в нее уже была вдета путеводная ниточка!
   – Вот именно. Я головой ручаюсь, что он натыкался на старых знакомых не раз и не два. Только бы не постеснялись заявить, что околпачены!
   Расчет оказался на удивление верным, даже большого терпе­ния набираться не пришлось. Однажды утром все оживились, заулыбались. Телетайп отстучал: «Разыскиваемый преступник опознан гражданином Базилюком, служившим с ним совместно в армии, как Ладжун Юрий Юрьевич, уроженец г. Мукачево. Про­токолы опознания и допроса Базилюка высланы «авиа».
   Базилюк встретил бывшего однополчанина в вагоне-рестора­не, простодушно обрадовался и согласился ссудить ему почти всю свою наличность (27 рублей) «до Свердловска», где Ладжуна, дескать, будет ждать на вокзале жена с деньгами. Он записал адрес однополчанина, обещал наведаться в гости, и все бы хоро­шо, если бы приятный попутчик вдруг не сошел, не доехав до Свердловска.
 
   Показания кровно обиженного Базилюка летели «авиа» где-то на полдороге к Москве. Но сейчас Дайнеко и его товарищей интересовали не столько эти показания, сколько родина Ладжу­на. Разумеется, не потому, что они надеялись застать его там; схема «гастролей» наглядно свидетельствовала: этого волка кор­мят и поят ноги. Но чему же тогда радоваться? Если дома он не сидит и всегда прикрывается чужими документами, то что проку знать его истинную фамилию и место рождения? Ан, нет, это очень важно: здесь можно получить подлинные фотографии; узнать прошлое человека; выйти на его родственные связи и круг друзей-приятелей (или неприятелей), до которых время от вре­мени доносятся и вызывают оживленные толки слухи о новых похождениях «Юрки Ладжуна».
   Мукачевский уголовный розыск работал оперативно. Уже вечером стало известно, что только что возвратившаяся из ко­мандировки Л. Павлова (некогда учившаяся в одном классе с Ладжуном) за день до отлета из Москвы видела его на Ленинг­радском вокзале. Тот выглядел хорошо, был прекрасно одет и – что ее насмешило – ночной порой щеголял в очках с затемненными стеклами. Пока Павлова шла по перрону, он сел в «стрелу».
   – Погулял в столице и позавчера отбыл к берегам Невы. Живут же некоторые! – усмехнулся Дайнеко. – Пожалуй, в Ленинград он не на один день. – Дайнеко обернулся к Мудрову. – Если, конечно, доехал, а не притормозил, как по пути в Свердловск.
   – Это проверяется очень просто. – Мудров был уже в дверях, конец фразы долетел из коридора: – Запросим поездную брига­ду…
   Остановимся на минутку на этом «очень просто». Сотрудники уголовного розыска употребляют эти слова часто и охотно; веро­ятно, невольным отголоском будут они звучать и в нашем расска­зе, и на этом «очень просто» мы будем порой проскакивать действия, требующие огромного труда, терпения, выдумки, а то и риска.
   Так вот, к примеру, запросили поездную бригаду. То есть:
   выяснили в отделе кадров состав проводников «стрелы» в ту ночь и их адреса (с учетом замены заболевших);
   в день после прихода поезда, когда проводники отдыхают, всех их посетили дома, опросили, показали фото Ладжуна, описали его манеру держаться и разговаривать;
   и так в тройном объеме, потому что «стрелой» в обиходе назы­вают три идущих подряд экспресса Москва-Ленинград, и Павло­ва могла видеть Ладжуна входящим в любой из этих поездов, тем более что все они были составлены из красных вагонов.
   Выяснилось: никаких пропаж или иных событий не случилось. Предъявленный для опознания пассажир ничем особенным не запомнился. Похоже, ехал, а может, и нет. Но если ехал, то до Ленинграда; раньше не сходил, это застряло бы в памяти.
   Прямо из министерства, не заглянув домой, Мудров помчался на аэродром.
   – Считаете, есть какой-нибудь шанс? – режиссер Виктор Виноградов испытующе всматривался в лицо Дайнеко.
   – Почему ж нет? Конечно, есть шанс.
   – Но ведь в Вильнюсе-то… а в Ленинграде, небось, и подавно…
   – Почему «подавно»? Вижу я, братцы, что вы маловеры! Сей­час соль не в том, Вильнюс или Ленинград. Если глаз мне не изменяет, Мудров дошел точь-в-точь до кондиции. Он уже спосо­бен поймать Ладжуна где угодно. Хоть на Марсе!
   Теперь представьте себе настроение съемочного коллектива. Впервые на Центральном телевидении решили выпустить боль­шой документальный фильм о работе органов МВД. Долго коле­бались в выборе дела, потом ждали, пока оно сдвинется с мертвой точки. Наконец начали снимать, но…
   – Действия мало, – твердил Виноградов. – Мало внешнего действия. Кино – это движение. Нельзя сложить ленту из одних статичных планов!
   И вот, если Михаилу Петровичу «глаз не изменял», то прибли­жалось эффектное драматическое событие: задержание преступ­ника. А мы сидели сложа руки! Виктор Виноградов пошел в атаку на собственное начальство и на Михаила Петровича и добился, чтобы в группу задержания был включен хотя бы один оператор с ручной камерой.
   С него взяли клятву беспрекословно слушаться Мудрова и проводили в Ленинград, где уже широко были раскинуты «ловчие сети».
 
   Но прежде чем рассказать о задержании (которое все-таки состоялось в Ленинграде!), вернемся чуть назад и ответим на вопрос: кем оказался Юрий Юрьевич Ладжун? Что нового получило следствие, кроме имени и фотографий, переданных из Мукачева по фототелеграфу?
   В детстве и отрочестве его, на первый взгляд, не было ничего прямо толкавшего на преступный путь. В простой трудовой семье, не грешившей ни пьянством, ни иными явными пороками, под­растал живой и смышленый мальчик, подававший надежды в школе и сам себе прочивший большое будущее.
   В положенный срок пошел в армию. Жесткая дисциплина и необходимость ежеминутно быть «как все» пришлись ему очень не по вкусу, но кое-как он все же отслужил. Вернулся с обострен­ной жаждой свободы, удовольствий и разных житейских благ. Однако блага с неба не валятся: либо пробивайся год за годом, либо довольствуйся рядовым положением. Неразрешимая ди­лемма для человека, которому подавай все и сразу.
   Ладжун попался на краже в поезде. Его судили, получил срок. В колонии вел себя безупречно, трудился старательно и проявлял столь горькое раскаяние, что был условно-досрочно освобожден. Его направили на завод в Волгограде, надеясь на здоровую рабо­чую среду. Начальник колонии написал теплую рекомендацию: «случайно оступившегося парня» устроили с жильем, поставили к хорошему станку.
   Но не для того он рвался на волю, чтобы «перековываться» в рабочей среде. Считанные дни пробыл Ладжун в Волгограде: исчез, даже не взяв первой получки. Видно, обдумывал планы совсем иной жизни.
   Начальный ее этап неизвестен. Вероятно, Ладжун осторожни­чал. Вероятно, порой терпел неудачи, примерял новые личины, испытывал новые приемы – учился. А затем пошла цепь авантюр, которым следствие намеревалось теперь положить конец.
 
   Что же происходило в Ленинграде? Мы воспроизведем здесь рассказ Бориса Мудрова, который в сокращенном виде прозвучал в фильме.
   «Пока я летел в Ленинград, там уже готовились к операции. Все мы знали, что делать. Ладжун обычно останавливался в гостини­цах, обедал и ужинал в ресторанах. Тут же – за столиком или в холле – заводил знакомства, намечая будущую жертву. Стало быть, надо перекрыть гостиницы, рестораны, кафе. В общем просто, только хлопотно. Гостиниц в городе много, ресторанов – тем более. И везде горничные, администраторы, швейцары, кассир­ши. Мы показывали фотографии Ладжуна, описывали привычки, манеру держаться и разговаривать и напрямик выкладывали, почему ищем. Другого пути не было, только люди могли помочь. Признаться, рассчитывали больше на женщин – сейчас было на руку, что этот подлец неотразим.
   Между собой поддерживали непрерывную связь. Малейший намек на след Ладжуна – и я с группой задержания рвану туда. После Вильнюса, где разминулись, до смерти хотелось наконец встретиться лицом к лицу. Каково же было убедиться, что ни в одной из ленинградских гостиниц среди постояльцев его нет!
   Значит, набился к кому-то в гости, – предположил я. – Или получил адресок, где принимают приличных проезжих. Но не будет же он сидеть дома, в самом деле! Столько вокруг карманов ждет, чтобы их обчистили! Столько мест, где можно распить бутылку шампанского, а без него, говорят, ему жизнь не в жизнь! Бояться нечего, ведь он понятия не имеет, что в сейфе у следователя лежит кипа дел из десяти республик, что он опознан свидетелями и потерпевшими, а в Ленинграде его уже запомнили в лицо многие сотни людей, видевших его обаятельную фотоулыбку!
   На третьи сутки след обнаружился в Гатчине. Мы мчались будто на пожар родного дома. На шоссе встретил сотрудник уголовного розыска, провел к местному ресторану. Там ждала буфетчица, начала рассказывать. Утром им показывали портрет Ладжуна, а среди дня появился он сам. Пообедал и подошел разменять 50-рублевую купюру. Тут женщина узнала в нем посе­тителя, который накануне ухаживал за официанткой Викой. «Я, – говорит, – поглядела и еще думаю: приятный какой мужчина, жалко, Вика выходная. Отсчитала деньги, снова на него смотрю, и вдруг сердце дрогнуло: да это ж тот, с фотографии! Растерялась я, понятно, оглядываюсь, кому бы сказать, а тут заведующая. Слушай, говорит, ты не находишь, что этот человек очень похож… Я говорю: не то что похож, а он и есть! Ну, пока мы шушукались, он уже за двери. Заведующая побежала в милицию звонить из ка­бинета, а я кассу заперла да через зал в вестибюль. Спрашиваю гардеробщика: проходил такой мужчина? Только-только, гово­рит, вышел. Я говорю, как же быть, его задержать надо! А он, говорит, Вике нашей свидание назначил. Позвонил отсюда и сказал: в семь часов, мол, буду у тебя, жди».
   Вот так Ладжун нам и достался. В семь часов его уже, понятно, не Вика ждала, а кое-кто другой. Тихо-мирно взяли и доставили Михаилу Петровичу. Вот и все».
   Разумеется, мудровское «тихо-мирно» требовало подготовки и мастерства. Во-первых, заручиться союзницей в лице Вики. Она упорно не хотела верить, что Володя, инженер из Москвы, «прямо слов нет, какой симпатичный и остроумный», – это преступник с многолетним стажем. Почему-то только фотография из дела Ладжуна (в фас и в профиль) убедила ее и склонила помочь милиции.
   А помощь могла понадобиться. Гардеробщик верно уловил смысл телефонного звонка – Вика действительно условилась о свидании с «Володей». Они собирались в кино, «а там видно будет». Но твердого уговора, что он придет домой, не было. Девушка могла и сама выйти навстречу, к ближайшему перекрес­тку. Не найдя ее там в назначенное время, «Володя» должен был либо зайти, либо позвонить и поторопить Вику. Вот в последнем случае ей и надлежало под каким-нибудь милым предлогом нас­тоять, чтобы он поднялся в квартиру, потому что брать Ладжуна решили в подъезде: удобней и спокойней. Не угадаешь, что прес­тупник выкинет на улице, а вокруг прохожие.
   Жила Вика на четвертом этаже в доме без лифта. Поэтому группа задержания разделилась на две. Часть заняла позицию на пятом этаже (в том числе кинооператор), а часть скрылась в скверике напротив. Сигнал для верхней группы – «объект в подъ­езде» – предстояло подать из стоявшего в стороне такси.
   Пожалуй, больше всех волновался оператор. Что удастся снять в лестничной тесноте да еще при строгом наказе не шуметь, не соваться вперед, не путаться под ногами и самое лучшее – вообще не слезать с пятого этажа, а только перевеситься через перила?! Стоило ехать из Москвы, чтобы с «птичьего полета» снять невра­зумительную возню из чьих-то голов и плеч!..
   Уже подступали сумерки, но Мудров, сидя в такси, был уверен, что распознает Ладжуна даже во тьме кромешной. Он и впрямь узнал его тотчас, хотя тот возник и направился к парадному как-то неожиданно и непонятно откуда.
   Мудров дал сигнал: зажегся зеленый огонек такси. Оператор припал к объективу и забыл о половине запретов. В результате зритель получил живую, выразительную сцену: преступник бойко шагает по лестнице, вот миновал площадку второго этажа; вдруг увидел, что навстречу непринужденно спускаются трое молодых людей; ничем не выдали они себя, даже как бы и не смотрели на Ладжуна, но мгновенно сработала звериная интуиция: круто развернувшись, он кинулся вниз… А снизу неслышно поднимался Мудров «со товарищи».
   Несколько секунд брыкался Ладжун в объятиях Мудрова, пы­тался протестовать, пока тот не сказал почти благодушно:
   – Ну, ладно, Юрий Юрьевич, ладно, хватит трепыхаться! Отгу­лял ты свое, понимаешь?
 
   Ладжун был помещен в Бутырку. Туда же, получив соответству­ющее разрешение, собиралась «переселиться» и киногруппа.
   Отправились на разведку: где и как размещать людей и аппара­туру. Снимать предстояло, естественно, скрытой камерой.
   – Нам нужно не так много, – бодро объяснял Михаилу Петро­вичу режиссер Виноградов. Комната рядом с той, где вы будете допрашивать, и отверстие в стене, что-нибудь двадцать на двад­цать сантиметров. Мы его хорошенько замаскируем, не беспокой­тесь.
   – Двадцать на двадцать? – с сомнением переспросил Дайнеко.
   – Ну, в крайнем случае, десять на десять. Перебьемся.
   Но вот мы ходили из одного следственного кабинета в другой и впадали в уныние. Стены их были поистине тюремные: толстые, глухие. Старинный кирпич, как кремень. Нечего было и думать пробить тут дыру.
   Что же делать?
   И тогда один из служащих повел нас вниз и показал две смеж­ные камеры, разделенные дверью со смотровым глазком. В боль­шей можно было допрашивать, а в соседнюю каморку без окна, но с отдельным выходом в коридор кое-как втискивалась съемочная группа. Снимать предлагалось через глазок, вынув из него стек­лышко. Все понимали, что уже не до капризов. Убрали из камор­ки ведра-метлы и стали устраиваться, радуясь, что какое-никакое решение найдено.
   Но когда оператор установил камеру, чтобы объектив точно пришелся в отверстие глазка, и посмотрел, что же получается, он помрачнел.
   – Прекрасно! – одобрил Михаил Петрович. – С моей стороны ничего не видно.
   – С моей практически тоже, – сказал оператор.
   В кадре еле-еле помещались две фигуры по пояс за столом – если они не откидывались на спинку стула.
   Это никуда не годилось. Пришлось уплотнять кадр. Стол заме­нили более узким, стул для подследственного – привинченной к полу табуреткой. Дайнеко позвали к глазку.
   – Смотрите сюда, Михаил Петрович, – попросил оператор. – Если вы сидите, как Виноградов сейчас, я вас беру. Если отодви­нетесь, то вывалитесь из кадра. Постараетесь помнить?
   – Нет уж, уволь! На допросе других забот по горло.
   – Но, Михаил Петрович, у меня объектив закреплен этой проклятой дыркой! Камеру невозможно повернуть.
   – Тогда прибивай к полу и мой стул. Чтоб не думать, куда я там вываливаюсь.
   Прибили стул. Протерли окно. Ввернули лампочку поярче. А тем временем выяснилось, что электричество в штаб-каморке зажигать нельзя – глазок светится; кашлять и в полный голос разговаривать тоже нельзя – слышно; в коридор рекомендуется выходить редко и осторожно – раздается слишком характерное металлическое лязганье замка. И так далее. Словом, надо было набраться превеликого терпения, чтобы молча и пассивно фикси­ровать многочасовые допросы в течение… какого времени? Ник­то не мог сказать заранее.
   – Ну что ж, в тюрьме как в тюрьме, – пытался пошутить Виктор Виноградов…
   Мы приоткрыли предсъемочную кухню не для того, чтобы пожаловаться на трудности. Конечно, их было куда больше, чем с обычным фильмом (и чем мы описали), но не в том дело. Условия съемок в значительной мере определили угол зрения на следст­вие – сквозь глазок, за которым разворачивался внешне статич­ный, но полный внутренней остроты поединок между Дайнеко и обвиняемым. Два голоса, приглушенно доносившиеся из динами­ка, мимика двух лиц, когда оператор брал крупный план, плюс жестикуляция на среднем плане – и все.
   Насколько богаче внешними возможностями, насколько жи­вописнее то, что снимают в открытую! Можно выбрать интерьер, тщательно поставить свет, операторы могут в свое удовольствие манипулировать камерами, разнообразя картинки на экране.
   Это прекрасно, пока не касается серьезных документальных фильмов на криминальную тему. А такие теперь появляются, и читатели, вероятно, их помнят. Подобные ленты делаются, как правило, с благими целями, иногда очень талантливо. Но ценнос­ти человеческого документа они, по нашему убеждению, не име­ют.
   Уголовник и перед следователем играет, а уж перед объекти­вом устроит роскошное представление на любой вкус. Причем даже намекать не надо, что от него требуется. Догадается и выполнит отличнейшим образом.
   Угодно – получайте «социологический» анализ причин прес­тупности в стране, перечень условий для ее искоренения. Хотите эмоций – пожалуйста: рассказы о несчастном детстве и последу­ющих обидах, сознание вины, слезы глубокого раскаяния. Все, что угодно! У неслучайного преступника в крови тяга к позерству, истерике, к раздиранию рубахи на груди. И – превеликое жела­ние любым путем «прославиться».
   Видали мы с трудом отловленного беглого рецидивиста, кото­рый с упоением раздавал автографы на листовках о собственном розыске. Раздавал поймавшим его сыщикам и ощущал себя в те минуты уголовной звездой. Сыщики, конечно, не жаждали иметь роспись негодяя на его портрете. Просто сумели сразу подобрать к нему отмычку, чтоб и дальше не молчал, а хвастался, какой он необычайно хитрый, ловкий и прочее.
   Высоцкий, как всегда, точно схватил: «Возьмите мне один билет до Монте-Карло… Я прихвачу с собою кучу ихних денег – и всю валюту сдам в советский банк… Шутить мне некогда: мне «вышка» на носу, – но пользу нашему родному государству навер­няка я этим принесу».
   Что-что, а забота о «пользе государству» с удивительной силой одолевает тех, у кого «вышка» на носу. Закоренелый злодей выдаст душераздирающее интервью. Он хоть целоваться готов с режиссером на электрическом стуле. (Кроме лживости и рисовки всегда ведь есть крошечная надежда, что большой начальник растрогается и помилует.)
   А подлинную суть можно подсмотреть лишь украдкой, через глазок. Правило физики: сам процесс исследования искажает объект исследования – не только применимо тут, но действует куда заметней, чем в физике…
   Виноградов уже старался не вспоминать, что кино – это движе­ние. Ставку делали на психологизм, на пристальное прослежива­ние борьбы двух людей с диаметрально противоположными взгля­дами и целями.
   Это отразилось в смонтированной затем ленте. Костяк ее сос­тавили 15 допросов. Они разделены, правда, то короткими, то длинными эпизодами вне тюрьмы, но воспринимаются как один непрерывный, долгий, напряженный, а к концу уже «добела рас­каленный» диалог. В котором обе контрастные фигуры раскрыва­ются столь отчетливо, глубоко и интересно, что это искупает недостаток внешнего действия. Получился детектив без погонь, схваток и других присущих жанру атрибутов.
   Точка зрения «сквозь глазок» поневоле отразится и в нашем рассказе. Тексты вопросов – ответов мы не редактировали, они взяты прямо с магнитофонных записей и передают все оттенки и неправильности живой речи. Очень просим читателя вслушаться внутренним ухом в говорок преступников, в типичные для них словечки – честное слово, это любопытно.
 
   Итак, Ладжун дожидался вызова к следователю. Годами при­вольно кочевал по стране, летом – где попрохладнее, зимой – где потеплее; упивался игрой в обаятельного (и неженатого) инженера – моряка – ученого физика – лирика – летчика; воображал себя неуловимым и вдруг, как в кошмарном сне, очутился за решеткой, в тюремной камере на четверых.
   Надо думать, настроение у него было прескверное. На допрос он явился угрюмый, «зажатый» – совсем не тот, что, бывало, очаровывал направо-налево и женщин, и мужчин. Нам же хоте­лось показать зрителям хоть «кусочек» прежнего Ладжуна, чтобы нагляднее стала затем эволюция его в ходе следствия.
   Посоветовались с Михаилом Петровичем.
   – Это идея! – оживился он. (Михаил Петрович любил новые идеи.) – Давайте попробуем. На подручных средствах.
   А стояла солнечная весна. Прошумели первые майские ливни, и трава, деревья – все заторопилось зеленеть. С точки зрения обитателя тюремной камеры воздух на воле был совершенно опьяняющим.
   И мы пристали к начальнику Бутырки с очередной сумасброд­ной просьбой: принести в жертву обычный маршрут провода арестованных в следственные кабинеты.
   Вместо того чтобы доставить Ладжуна внутренними коридора­ми, его повели на первый допрос через двор, где расцветал чудес­ный сад – гордость местных служащих. Мы рассчитывали, что, внезапно попав из мрачной тюремной обстановки на воздух, к солнцу, он на минуту-другую рассеется, отвлечется мыслью от предстоящей беседы и примет более непринужденный вид. Второй оператор, спрятавшись за окном, приготовился запечатлеть всю сцену.
   Съемка удалась. Ладжун шел по саду, жадно дышал, с улыбкой щурился от яркого света, оглядывался вслед взлетавшим голубям и, видя его сейчас – полноватого, но легко шагающего в почти неизмятом костюме, его приближающееся круглое лицо с мягки­ми губами, его ласковые, затуманенные глаза, – вы понимали, почему у потерпевших и свидетелей не сходило с языка «обая­тельный». Да, весьма приятный и внушающий доверие молодой мужчина шел по дорожке на зрителя. Вот дорожка изогнулась параллельно зданию и, минуя окно, мужчина повернул голову и… хитро подмигнул в самый объектив.