Лаврова Ольга. Мафия

Ольга Лаврова, Александр Лавров
Мафия

   Мчится по осенним прос­торам поезд Хабаровск – Москва. Вдоль состава из вагона в вагон идет Коваль. Плац­картную тесноту минует с полным безразличием, в купейных вагонах время от времени приостанавлива­ется, скашивает глаза на открытые почти повсеместно двери. Ему интересно, как ведут себя пассажиры в разных вагонах.
   Шага на три впереди Коваля дви­жется дюжий парень, когда надо, расчищая дорогу. Позади, соблюдая ту же дистанцию – второй. Парней отличает решительная и вместе с тем настороженная повадка. Между со­бой эти трое не обмениваются ни словом, но чувствуется, что они со­ставляют некоторую общность, центр которой – Коваль.
   Вернувшись в свой вагон, они про­ходят мимо Ардабьева, который при­лип к окну. Передний парень мускули­стой рукой отжимает его, буркнув:
   – Извиняюсь.
   – Пожалуйста, пожалуйста, – сторонится тот с доброжелательной улыбкой; причина ее, конечно, в собственном настроении, а не в симпатии, которую парень не способен внушить.
   Коваль со спутниками сворачивает в ближайшее купе, ложится на нижнюю полку.
   Между тем поезд начинает тормозить и останавливается на какой-то промежуточной станции.
   Первым на перрон соскакивает Ардабьев, бежит к киоску «Союзпечать», покупает все подряд журналы и газеты. Потом спешит к бабам, торгующим яблоками и зеленью. Здесь тоже набирает всего жадно, неумеренно, едва удерживая в руках. Он полон нетерпеливой, взвинченной радостью свободы.
   Выходит размяться и Коваль с сопровождением. Скучающе изучает ассортимент привокзального базарчика. Суета Ардабьева вызывает у него иронически-сочувственное внимание.
   «С первого пути отправляется поезд Хабаровск – Мос­ква. Повторяю – с первого пути…» – хрипит репродуктор.
   Ардабьев подбегает к поезду, когда тот уже трогается. Со своей ношей ему трудно взобраться на ступеньки. Хоть покупки бросай, а бросить жалко.
   Коваль с парнями на площадке. Парни, посмеиваясь, наблюдают за Ардабьевым, но Коваль делает знак, они моментально спрыгивают и враз, как перышко, подсаживают Ардабьева в вагон.
   – Спасибо, ребята, спасибо! – сияя, благодарит тот.
   В купе он сваливает покупки на койку, на столик.
   – Ешьте, пожалуйста… угощайтесь… и вы тоже… попробуйте, – одаривает он попутчиков.
   – Почем брали? – надкусывает яблоко мужичок про­винциального обличья.
   – Не знаю, – смеется Ардабьев – и снова в коридор, к окну: проводить уплывающий назад перрон с киосками и торгующими бабами.
   Коваль становится рядом. По обе стороны занимают позицию сопровождающие. Коваль взглядом отодвигает ближайшего, спрашивает:
   – От хозяина?
   Ардабьев теряется, не сразу кивает.
   – Где отбывали?
   Ардабьев рад бы не касаться этой темы, но в собесед­нике есть мягкая властность, заставляющая подчиняться.
   – Есть такие две реки: Верхняя Тунгузка, Нижняя Тунгузка.
   – Случалось по служебным делам… Дома ждут?
   – Жена, – и тут неудержимая счастливая улыбка за­ливает лицо Ардабьева, просветляет глаза. – Жена… – повторяет он, растроганный чуть не до слез, и, стесняясь волнения, отворачивается.
   …И вот он уже сидит в купе Коваля и рассказывает:
   – Прибыл я в лагерь хилый, назначили библиотека­рем. Ох и били меня! «Давай детектив!» А я им какую-нибудь «Белую березу» или «Мать». Ну и… Потом работал со всеми, все-таки лучше. Четыре года трубил…
   – По какой статье?
   – Об этом не хочу, – уклоняется Ардабьев. Взгляд его и здесь все тянется к окну, на волю, и сами собой выговариваются стихотворные строки:

 
О край дождей и непогоды,
Кочующая тишина,
Ковригой хлеба…
 

   Ардабьев спотыкается – забыл. Коваль без запинки подхватывает:

 
Ковригой хлебною под сводом
Надломлена твоя луна.
 

   И добавляет:
   – Есенин.
   Двое возбужденных парней – высокий и коротышка – наблюдают сквозь стеклянную стенку почты, как люди получают пенсию.
   Первым в этой небольшой очереди стоит мужчина весьма преклонных лет. Он кладет деньги в кошелек, кошелек в карман и потихоньку выходит на улицу.
   Парни дают ему немного отдалиться, нагоняют и заступают дорогу.
   – Деньги! – остервенело требует высокий и показы­вает лезвие ножа.
   Улица не оживленная, но и не пустынная, и старик, пожалуй, не столько испуган, сколько поражен наглос­тью парней. Они действуют напропалую, не заботясь даже о собственной безопасности, и готовы, кажется, на все.
   Пенсионер какие-то секунды мешкает исполнить требование, оглядывается в надежде на помощь. Коротышка с собачьим рыком стискивает его руку, охранительно прикрывавшую карман, выхватывает кошелек, и граби­тели быстро отходят, скрываются за углом.
   Они входят в дискотеку и топают прямиком в туалет.
   Здесь в одной из кабинок торгует розничный прода­вец наркотиков.
   Грабители расталкивают небольшую, выстроившуюся к нему очередь.
   – Боря! – Высокий протягивает кошелек пенсионера торговцу.
   Тот, вынимая содержимое, констатирует:
   – Две дозы, – он возвращает пустой кошелек и при­соединяет к нему шприцы разового пользования.
   У Бори есть и уколоться, и покурить. Курят в открытую, со шприцами скрываются в кабинах.
   Двое подростков выбираются из разгоряченной толпы танцующих и тоже направляются в уборную.
   Один из них, видно бывалый, отсчитывает торговцу нужную сумму. Его спутник со жгучим любопытством и опаской следит за происходящим и, когда приятель, засучивая рукав, ныряет в кабину, застревает возле Бори.
   – Будешь? – спрашивает тот.
   Подросток отрицательно трясет головой.
   – Это лучше, чем с девочкой.
   – Я вообще уколов боюсь, – смущается подросток.
   Торговец покатывается со смеху.
   – Тогда покури травку, – подает сигарету.
   – Бабок нет.
   – Для почину – бесплатно, – и соблазнитель щелка­ет зажигалкой.
   Подросток нерешительно затягивается.
   Трое молодчиков постарше сушат в стороне руки. Руки крепкие, лица непроницаемые. Чем-то неуловимым напоминают сопровождающих Коваля.
   Спокойно надевают повязки дружинников, объявля­ют громко:
   – Милиция!
   Помещение сразу пустеет.
   Торговец лихорадочно спускает что-то в унитаз. Один из молодчиков подпирает плечом дверь, чтобы не поме­шали, другой сорвав задвижку, открывает кабинку с уколовшимся, но видит, что на него можно не обращать внимания.
   Принимаются за Борю.
   – На кого работаешь?
   Боря молчит.
   – Он опасается, думает, из милиции.
   – Объясни, что мы хорошие люди.
   Боря – тощий и расслабленный, потому что сам си­дит на игле, – не сопротивляется, только заслоняет лицо. Его бьют под ребра так, что он переламывается и валится на пол. Поднимают.
   – Ну?
   Продолжает молчать.
   – Не верит, – флегматично замечает молодчик у двери.
   Боре добавляют.
   – Теперь веришь?
   – Не бейте… я даже фамилию не знаю, – задыхаясь, выговаривает он.
   – Где товар получаешь?
   – На Котельнической… рыбу ловит… зовут дядя Миша, – капитулирует Боря.
   – Завтра в восемь подойдешь на то же место с этой сумкой. Будет новый дядя, понял? – Молодчики вручают Боре сумку с распространенной эмблемой авиакомпании и, сдернув красные повязки, исчезают.
   Подросток в кабинке обнимает и гладит унитаз, гово­рит ему нежно: «Люся»…»
 
   Стол Знаменского завален папками, он что-то пишет.
   – Здравствуйте, товарищ полковник. Старший лейте­нант Курков, – представляется вошедший молодой чело­век. – Направлен к вам.
   – А-а, прошу, – указывает Пал Палыч на стул.
   Курков садится, снимает фуражку.
   – Чему намерены у меня учиться?
   – До Академии МВД три года был следователем в области.
   – В смысле сами с усами, – хмыкает Пал Палыч. – И как вам меня охарактеризовали?
   – Направили. Говорят, вы умеете располагать к себе людей. Говорят, владеете тактикой допроса. И вообще.
   – Мало ли что говорят. Старший лейтенант, не при­нимайте на веру чужих высказываний, – Пал Палычу смешна его ершистая поза.
   – А вас я сумею расположить?
   – Целиком зависит от мастерства.
   Не чувствует Курков пиетета к старым кадрам и скры­вает иронию лишь в пределах вежливости.
   – Гриша, – говорит Знаменский в переговорное уст­ройство, – кто там у тебя на очереди? – Некоторое время слушает. – А поинтересней нет? Мне надо показа­тельный допрос провести, – он косится на лейтенан­та. – Ну, давай Ивакина.
   Кладет трубку и поясняет Куркову:
   – Следственно-оперативная группа, которую мне по­ручено возглавлять, собрала разные дела по наркотикам. Сталкивались с наркоманами?
   – Лично – нет.
   – Схема такая: покупатели, розничные торговцы, оптовики, – Пал Палыч отмеряет в воздухе ладонью как бы ступеньки, – а те получают товар по своим каналам. Ивакин – рядовой потребитель. Полмесяца назад мы аре­стовали его «кормильца» – человека, который снабжал. Надо выяснить, от кого он получает зелье теперь. Тактика допроса будет такая: ни о чем не спрашивать.
   – То есть? – поднимает брови стажер.
   Входит Ивакин, небрежно бросает:
   – Наше вам.
   Без приглашения усаживается. На вид ему не больше двадцати, развязный, возбужденный, глаза колючие, де­лает массу ненужных непроизвольных движений.
   – На вопросы не отвечаю! – заявляет он.
   – Естественно, – и Пал Палыч притворяется, что испуган чем-то увиденным за его спиной.
   Ивакин вскакивает, оборачивается, загораживаясь стулом… и обнаруживает, что позади пусто. Не сразу он оправляется от пережитой паники. Сообразив, что просто купили, злится.
   Курков озадачен тем, насколько легко человек под­дался воображаемому страху, что как раз характерно для наркоманов.
   – Шалят нервишки, – замечает Пал Палыч.
   – Это мое дело! Как хочу, так живу! – агрессивно выпаливает Ивакин и, пытаясь утолить двигательный зуд, качает за спинку стул, пристукивая на полу перед­ними ножками; стук попадает в такт речи, и под его аккомпанемент он выкрикивает: – Седого посадили! Луч­ших сажаете! Лучших! Гады!
   Он валится на стул, невнятно бормоча какое-то руга­тельство, отвернувшись от Знаменского.
   – Разговаривал я с Седым, прохвост, как и все.
   – Врете! Он был хороший мужик! Если кто на мели, даже в кредит давал!
   Пал Палыч не верит:
   – Да ну-у?
   – Давал, я вам говорю! – снова вскакивает Ивакин.
   – Значит, ваш Седой был исключением. А вообще-то все торговцы наркотиками – лютые волки, – Знаменс­кий вынимает фотографии и по одной кладет на стол лицом к Ивакину, – что этот, что этот…
   При виде третьей фотографии Ивакин повторяет:
   – На вопросы не отвечаю!
   – Я и не задаю. Идите обратно в восемьдесят пятую комнату.
   Ивакин, не прощаясь, выходит.
   – Гриша, – сообщает Знаменский в переговорник, – Ивакина возвращаю. Знаешь, на кого он среагировал? На этого рыбака, на дядю Мишу. Но дядя Миша оптовый торговец. Видно, взял Ивакина низовым сбытчиком.
   Закончив разговор, Знаменский вспоминает о стаже­ре. Тот отмалчивается.
   – Вы бы допрашивали иначе, – ухмыляется Пал Па­лыч, похлопывая фотографией дяди Миши по столу.
   – Я бы допрашивал, – нажимает голосом Кур­ков.
   – Наркоманы своих поставщиков редко выдают. И с ними невозможны психологические поединки. Они как студень, им все равно.
   Курков перебирает стопочку фотографий на столе, интересуется:
   – Арестованы?
   – До этого далеко. А вот на дядю Мишу нацелились. Ему везут партию наркотиков, будем брать вместе с поставщиком.
 
   Толстощекий мужчина средних лет ранним утром оди­ноко стоит с удочкой на набережной.
   Приближается зябкая фигура, ненадолго задержива­ется – отдать деньги, сунуть за пазуху сверток – и торо­пится прочь.
   Не успевает он отойти, как подкатывает «рафик» с надписью «Скорая психиатрическая помощь». Из нее вып­рыгивает та троица, что орудовала в туалете дискотеки. Когда уже нет сомнений, что нацелились на него, муж­чина пытается отбиваться удочкой.
   – Э! – вскрикивает он. – Я нормальный! Это вы не в своем уме!.. Караул!
   – Дядя Миша, не разводи гласность! – И молодчики в белых халатах волокут его в машину.
   – Бандиты! – в отчаянии вопит дядя Миша. – Помо­гите же!
   В сторонке стоит побитый Боря из дискотеки, фило­софски наблюдает происходящее: н-да, такова жизнь.
 
   Те же молодчики – уже на обычной «Волге» – подъез­жают к небольшому двухэтажному, стоящему особняком дому с вывеской, на которой значится какое-то «КСИБЗ-6». Выходят, соблюдая синхронность движений, как в парном катании.
   Обмениваются приветственными жестами с вахтером в форме военизированной охраны, поднимаются по ведущей на второй этаж лестнице с ковровой дорожкой, прихваченной медными прутьями.
   Стучатся в дверь с цифрой «2».
   Это кабинет Хомутовой, где, кроме положенного минимума обстановки, стоят в ряд три сейфа и холодиль­ник. На стене – увеличенная фотография то ли мальчика, то ли юноши со странным одутловатым лицом.
   – Сделано, Любовь Николавна, – докладывают ей по-свойски, но уважительно.
   Хомутова раздергивает шторки, скрывающие черно-белую схему Москвы и области, на которой выделяются десятка два красных кружков.
   – Котельническая, да? – переспрашивает она и жир­но перечеркивает крест-накрест соответствующий кру­жок, с удовлетворением приговаривая: – Основной по­ставщик дискотек… И где он?
   – По справедливости в Москву-реку на корм рыбам пошел.
   – Чистый несчастный случай.
   – Спасибо, мальчики, отдыхайте, – ласково улыба­ется она, вынимает для них три пачки купюр из сейфа, раздает. – Кто у нас следующий? – прикинув по схеме, опускает палец на кружок в районе ВДНХ. – Пусть будет вот этот, который обслуживает гостиницы.
 
   Томин экзаменует своего стажера Всеволода Сажина.
   – Как называется пойло из мака?
   – Кокнар.
   – Курьеры, которые возят наркотики?
   – Мулы, верблюды.
   – Цена килограмма гашиша?
   – Тысяча рублей.
   – Опия?
   – Тридцать тысяч. Дорожает с увеличением расстоя­ния от места сбора.
   – Наркоман тебе предлагает укол. Как будешь выкру­чиваться?
   – Варианты ответов: уже укололся. Деловое свида­ние, нельзя балдеть. Я за рулем. Уколюсь позже со своей бабой.
   – Молодец. Еще неплохо: никогда не колюсь чужими иглами. Чистюля такой.
   – Ага, СПИДом брезгую.
   Звонит телефон, Томин снимает трубку.
   – Да, Паша, приветствую… – берет ручку, что-то записывает под диктовку Знаменского. – Ясно… Да вот парня из Академии подкинули, натаскиваю… И тебе?.. Нет, мы, похоже, нашли язык…
   Его прерывает городской телефон. Томин говорит:
   – Минутку, – и прижимает трубку ко второму уху. – Томин… Что? Подробнее!.. – Чей-то короткий доклад вызывает у него ярость: – У, дьявол! – Он разъединяет городской телефон и сообщает Знаменскому: – Дядя Миша на встречу с курьером не пришел! Тот ищет другого покупателя!.. Не могли мы спугнуть, мы около него дышать боялись!.. Да, за курьером присматривают. Пока.
   Томин делает крут по кабинету, жалуется Сажину:
   – Видал?! Полтора месяца готовили задержание, и все кошке под хвост!
 
   Неподалеку от станции автозаправки, рядом с уце­левшим массивом двухэтажных немецких коттеджей, что на Беговой улице, в машине Томин и Сажин. Перед ними вделан в панель небольшой телевизионный экран, на котором изображение человека, быстро идущего между коттеджами. Это Снегирев.
   Ту же картинку наблюдает Знаменский, сидящий в дежурной части МУРа перед пультом, и слышит голос Томина:
   – Сева, обрати внимание на походку. Идет стреми­тельно, очень широким шагом. Паш, видишь? – обраща­ется он к Пал Палычу по рации.
   – Вижу-вижу, – подтверждает тот.
   – Спешит на важную встречу, – предполагает стажер за рулем.
   – Еще бы! – отзывается Томин. – Он всегда спешит, всегда при деле. Характерная походка потребителя героина.
   Снегирев выходит на улицу, ловит такси и уезжает. Две машины угрозыска (без опознавательных знаков) трогаются следом…
   …Такси тормозит возле телефонов-автоматов. Снеги­рев расплачивается с шофером, направляется к будке.
   – Вася, показывай крупно! – кричит Томин.
   Пока идет укрупнение на экране, Снегирев опускает монету, прижимает трубку плечом и набирает номер, левой рукой снимает какую-то бумажку, которая была прикреплена к потолку. Стремительно выходит и удаля­ется.
   – Что там было? Что он взял? – требует Знаменский.
   – А пес его знает, не удалось рассмотреть!
   …Следуя за Снегиревым, машины приближаются к Казанскому вокзалу.
   Снегирев входит в помещение с табличкой «Выдача багажа».
   – Вася, ведете его? – спрашивает Томин. – И что он?.. Ага! Паш, это была багажная квитанция, он получил чемодан!
   Все так же размашисто и целеустремленно шагая, появляется Снегирев с чемоданом.
   – Посмотрим, кому отнесет, – слышим мы за кад­ром голос Знаменского.
   – А ведь он у нас числился в простых наркоманах. Правда, с неизвестными источниками доходов, – голос Томина.
   Снегирев между тем спешит к Ярославскому вокзалу, и вскоре уже понятно, куда именно.
   – Паш, гляди, куда чешет! – восклицает голос То­мина. – К автоматическим камерам хранения!
   – Сдаст – и чистенький! – волнуется и Сажин.
   – Будем брать, – решает Знаменский. – Есть основа­ния познакомиться. Еду к вам.
 
   И вот Снегирев на допросе у Знаменского в ближай­шем отделении милиции. Рядом на стуле раскрыт чемо­дан. Под сдвинутыми вбок мужскими сорочками видны целлофановые пакеты, заклеенные пластырем и напол­ненные зеленоватым порошком.
   – Ваша фамилия не Сысоев. Раньше вы судились как Снегирев.
   – Так это когда было – в годы застоя, – изображает тот простачка.
   – Вещи ваши?
   – Я уже говорил, начальник. Случайный это чемодан!
   – Странный случай. Здесь, – кивает Пал Палыч на пакеты, – восемь килограммов наркотического вещества.
   – Вот подлец мужик, подставил меня, а?! – всплес­кивает руками Снегирев. – Так его и берите, я при чем?
   – Какой мужик?
   – Такой рыжеватый, костюм в клеточку…
   – В разбитом пенсне? – ехидничает Пал Палыч.
   – Зачем в пенсне? Чего вы меня путаете, начальник? Я стараюсь, вспоминаю, чего могу… Подошел ко мне на площади, дал квитанцию и четвертак за работу. Получи, говорит…
   – В каком месте площади?
   – У киоска с мороженым. Возьми, говорит, и неси сюда. Я, говорит, от бабы сбег, она меня там дожидает.
   – Снегирев, у вас высшее гуманитарное образование. Давайте разговаривать нормально.
   – Пожалуйста. Полагаете, так для вас лучше?
   – Мы знаем, с вами вел переговоры человек из Ка­захстана, которому не удалось встретиться с покупателем по кличке дядя Миша. Знаем, что никакого рыжеватого в клеточку не было!
   – Откуда вы можете знать?
   – Я вас сам вел от Беговой до камеры хранения! – взрывается Томин. – Квитанцию взяли в телефонной будке на Красносельской улице!
   – Как все-таки приятно, что у нас не буржуазная демократия, – мечтательным тоном произносит Снеги­рев. – Это у них там полицейский поднял руку в суде: клянусь, мол, – и присяжные ему верят. А у нас кому ваши байки нужны? Мало ли что менты наболтают, наш закон плевать на вас хотел! Обвинение надо доказы­вать, – оборачивается он к Знаменскому.
   – В следующий раз сказкой не отделаетесь. До встречи. Подпиши ему пропуск, – говорит Пал Палыч Томину.
 
   Поздний вечер. Широкая пустынная улица. Неподале­ку от перехода стоит машина с работающим двигателем. В ней «мальчики» Хомутовой.
   От светящейся вывески гостиницы идет одинокий прохожий. Сходит с тротуара на проезжую часть, чтобы пересечь улицу.
   – Вот он! – говорят в машине, она рвет с места и мчится на прохожего.
   В последний миг тот оборачивается, видно молодое лицо и в беззвучном крике раскрытый рот.
   Рука Хомутовой вычеркивает на схеме намеченный в прошлый раз кружок.
   – Чисто прошло? – спрашивает она, всегда привет­ливая со своими.
   – Все путем.
   Она отпирает сейф, выплачивает деньги.
 
   Утро. Проводница собирает стаканы из-под чая. Ко­валь с полотенцем через плечо скрывается в туалете. Его спутники, как всегда, поблизости.
   Ардабьев у окна.
   – Покурим? – говорил он, завидя направляющегося назад Коваля.
   Коваль бросает полотенце в купе.
   – Не курю.
   Ардабьев прячет сигареты.
   – Подъезжаем… даже не верится…
   – Как зовут вашу жену?
   – Вероника. Вера. Ника.
   Ковалю просто хотелось напоследок увидеть игру сча­стья на этом лице, но ответ задевает и в нем самом что-то дорогое.
   Помолчав, спрашивает:
   – Пока были вместе, она не имела той цены. Верно?
   Ардабьев поражен.
   – Да… А теперь… Будто вчера влюбился! – признает­ся он.
   Между тем пассажиры спешно собирают вещи. За Коваля это делает один из спутников. Второй уже который раз изучает расписание на стене. Ардабьевский то­щий рюкзачок давно готов.
   Вечно напевающее поездное радио умолкает. Бод­рый голос объявляет: «Товарищи пассажиры, наш по­езд прибывает в столицу нашей Родины – город-герой Москву. Обслуживающая вас бригада желает вам всего доброго!»
   За окном медленно-медленно тянется перрон.
   Коваль на отрывном листочке блокнота пишет для Ардабьева телефон.
   – Если что не заладится – звоните. Скажите, попут­чик из Хабаровска, я предупрежу.
   Парни за спиной Коваля встревожено и вопроси­тельно переглядываются.
   – Спасибо, но… – Ардабьеву неловко.
   – У меня есть возможности, – Коваль сует листок в карман пиджака Ардабьева. – Желаю удачи!
   Переглядка парней кончается тем, что один из них изображает хватательное движение.
   И Коваль направляется к выходу, предводительствуе­мый первым парнем, раздвигающим пассажиров, вылез­ших в коридор с узлами и корзинами. Второй задержива­ется около Ардабьева.
   – Извиняюсь! – извлекает записку Коваля, забирает себе.
   На перроне Коваля встречает Хомутова. Деловое руко­пожатие, кивок мальчикам…
   – Как съездил?
   – На поезде, – отвечает Коваль, и Хомутова понима­ет: недоволен.
   Все четверо устремляются к вокзалу и дальше на улицу, «мальчики» по-прежнему впереди и сзади.
   Возле машин Хомутова спрашивает:
   – В контору?
   – Сначала к маме. Надоели мне твои псы.
   – Заменю.
   «Мальчики» понимают ее с полувзгляда. Те, что со­провождали Коваля в поезде, усаживаются к Хомутовой, а прибывшие с ней занимают их место подле Коваля.
 
   Хомутова первой успевает к воротам кладбища и по­купает ворох цветов, пока Коваль паркуется.
   – Люба, это подхалимаж. Мама любила три цветка, – он выдергивает из букета три цветка и уходит внутрь.
   В это время «мальчики» передают Хомутовой ту за­писку с номером телефона, которую Коваль оставил Ардабьеву.
   – Да вы сбрендили! – ахает Хомутова. – Вы должны Олега Иваныча охранять! А не решать, что ему можно, а что нельзя! Не ваше собачье дело!
   Она мелко рвет бумажку и ссыпает в урну.
   На обратном пути Коваль садится в машину с Хому­товой.
   – Все здоровы, все работают, – рассказывает она. – Только Матвей непрерывно на игле. И тут такой темный случай был. Верный человек передал, что Матвей взял у приезжего гашиш, восемь кэгэ. Взял мимо нас, и кому сбывает – неизвестно.
   – М-да… – роняет Коваль.
   – Ну что с ним будешь делать! – расстроенно вос­клицает Хомутова.
   Коваль отвечает взглядом. Она застывает, оторопев­шая. И после паузы говорит уже в прошедшем времени:
   – Пел он хорошо…
 
   Ардабьев с рюкзаком через плечо и букетом астр входит в дом, поднимается на свой этаж. Сердце замирает и руки не слушаются – ощупью, словно вслепую, находит кнопку звонка и на вопрос «Кто там?» отзывается глухим задыхающимся голосом.
   Вероника отворяет с заминкой: надо собраться с духом перед встречей.
   Наконец щелкает замок, в двери образуется щель, которая медленно расширяется, и Ардабьев видит жену.
   Смотрит как завороженный.
   – Здравствуй, Володя.
   Ардабьев переступает порог, бросает рюкзак, обни­мает ее и целует, целует, в своем счастливом угаре не замечая, что жена уклоняется от ласк. Заметив, отстраня­ется.
   – Конечно, пыльный с дороги, пропотевший…
   Вспоминает про зажатый в кулаке букет.
   Вероника берет цветы, как нечто неуместное.
   – Тебе действительно не мешает помыться, – спро­важивает его в ванную. – Иди же, иди!
   …Астры брошены без внимания. Вероника готовится к предстоящему объяснению.
   Ардабьев появляется, опускается перед женой на ко­лени.
   – Встань, встань, зачем?
   – Нет, только так я должен. Я страшно виноват, а ты…
   – Не идеализируй, ради бога! Эти годы я была не одна.
   – Главное – ты дождалась! Ты для меня – свобода, дом, все! Я не понимал, как тебя люблю! Или в неволе так полюбил… Даже трудно выразить…
   – И не надо! Не надо! – Она пытается зажать уши, вскакивает, отходит от него.
   – Володя! Лучше объясниться сразу! Я сохранила тебе прописку, квартиру. Чтобы было куда вернуться. По счас­тью, здесь изолированные комнаты. И есть уже вариант размена на две…
   – Ника, ты стала еще красивей! – восхищенно про­износит Ардабьев.
   – Боже мой! Ты слушаешь или нет?
   – Разумеется.
   – Большего нельзя требовать. По-моему… по-моему, я со спокойной совестью могу взять развод.
   – Какой развод, ты с ума сошла…
   – В этом шкафу все твои вещи… остальные конфиско­вали… на первое время хватит. В кухне на плите котлеты… я побуду у подруги.