Лайл Гэвин. Изнанка неба

   – Не говори мне об этом. Мы и так понимаем, что это все ненормально. Первым украшениям потребовалось десять лет, чтобы добраться до Афин из этих мест. Нам также известно, что кто-то вырыл в роще деревья и посадил вокруг самолета. Причина должна быть просто ненормальной.
   – Да, ты прав. Так значит ты считаешь, что Моррисон остался жить на острове?
   – Именно так я и думаю.
   Николас развел руками.
   На острове нет посторонних. Тот человек... пилот самолета, он уехал отсюда.
   – Когда? – жестко спросил Китсон.
   – Моррисон – человек примерно нашего возраста, – сказал я. – Англосакс, значит маловероятно, что он может сойти за грека. К тому же у него на лбу в результате аварии могли появиться шрамы.
   Кен не сводил глаз с Николаса и по его лицу расползалась нахальная ухмылка.
   – Привет, Моррисон, – негромко сказал он.
   – Я – немец и приехал сюда только в... – вяло запротестовал Николас.
   – Оставь это, – оборвал его я. – Десять лет назад превратить себя в немца было неплохой идеей: кому может прийти в голову, что это сделал англичанин. Так сказать война окончена, и теперь мы все отличные ребята.
   Николас неторопливо переводил свой взгляд с одного на другого. Ветер стал еще крепче и прохладнее, а теперь еще и начинался дождь, но, похоже, никто из нас троих этого не замечал.
   – Там на Саксосе дожидается настоящий немец, – пояснил Кен. – Он за несколько секунд выведет тебя на чистую воду, правда, он своими манерами очень сильно отличается от нас и не в лучшую сторону.
   – Конечно, нужно время, чтобы все обдумать, примирительным тоном сказал я. – После этих десяти лет трудно свыкнуться с этой мыслью. Н постарайся все обдумать в срок. У нас не так уж много времени на размышления.
   – Ладно, – сказал Николас. – Что вам нужно? – в его голосе появилась безысходность, но теперь он звучал намного естественнее.
   – Драгоценности, – выдохнул Китсон.
   Он покачал головой.
   – Я уже продал их одному человеку там, в Афинах.
   – Нет, – возразил я. – Слишком долго объяснять, почему мне точно известно, что ты продал не все драгоценности. Просто считай, мне все известно. Мы предлагаем тебе заключить сделку по поводу того, что осталось.
   Николас не сдавался.
   – Я уверяю вас...
   – Не надо меня уверять! – вскипел я. – Человек, у которого они были похищены, тот самый набоб, сейчас дожидается на Саксосе хорошей погоды. Не пройдет и нескольких часов, как он свалится тебе на шею. Можешь заключить сделку с нами, а можешь поговорить с ним, но никаких сделок уже не будет. Потому что это его драгоценности – или ты забыл? Передай нам остальное и ему незачем знать, что ты остался в живых.
   Он задумчиво посмотрел на меня. Порывы ветра становились все чаще, а горизонт превратился в одно сплошное грозовое облако.
   – Вы их купите у меня? – медленно, словно нехотя процедил Николас.
   – Ты войдешь с нами в долю из того, что удастся за них выручить.
   – Какие гарантии, что меня не обманут?
   – У тебя нет никаких гарантий, – ответил я, – но есть просто удивительно паршивая альтернатива.
   Он почему-то принялся разглядывать свои ноги.
   – Встретимся в кафе, – сказал Николас.

34

   В кафе была небольшая керосиновая печурка, мы скрючились над ней и потягивали коньяк. От нашей одежды шел пар. Гроза захватила нас по дороге к бару. Теперь мы устроились в тепле, а дождь барабанил по стеклам, и вода из-под двери сочилась вниз по ступенькам.
   Владелец этого заведения склонился над нами с бутылкой в руке. Очевидно он решил, что мы попали в неприятную передрягу и нам пришлось произвести вынужденную посадку. Это подвигло его оказать нам радушный прием, как и следовало добропорядочному островитянину по отношению к жертвам кораблекрушения. По местным меркам это означало коньяк. В некотором роде я даже был с ним согласен и уже допивал четвертый стакан.
   Наконец мне удалось донести до его сознания, что если он уж столь великодушен, то мог бы раздобыть нам немного еды. Эта идея его явно увлекла, и он отправился в заднюю комнату претворять ее в жизнь.
   Кен прислонился к стене и прикрыл глаза. В баре царил уютный полумрак, барабанивший дождь делал эту обстановку еще приятнее. Стрелки моих часов показывали десять пятнадцать. Гроза еще два-три часа будет висеть над нашей головой, а значит набоб со свитой окажется здесь не раньше двенадцати.
   Через некоторое время появился хозяин бара с тарелками, сыром, медовыми лепешками и буханкой хлеба.
   Китсон отделился от стены и принялся за еду. Комната уже вполне согрелась, воздух в ней был влажным и попахивал керосином. Мы расстегнули куртки ровно настолько, чтобы не показалось оружие, торчавшее за поясом.
   Я прикурил сигарету и откинулся на стуле.
   – Как рука?
   – Немного занемела, но я думаю, все будет о'кей, – он осторожно прислонился к стене, закрыл глаза и обмяк. У него, как и у всех пилотов, была профессиональная сноровка в умении ничего не делать, когда делать нечего.
   Часов в одиннадцать появился Николас, то есть Моррисон. Он весь промок насквозь, перемазался в масле и выглядел почти изможденным. Хозяин с любопытством посмотрел на него. Николас что-то ему сказал и плюхнулся на табуретку рядом с нами. Хозяин налил ему стакан коньяка.
   – Ну? – спросил Кен.
   Николас посмотрел на печку, лицо его было неестественно бледным.
   – Они у меня в доме.
   – Раз ты готов, то пора отправляться, – сказал я.
   Он залпом осушил свой стакан и снова стал смотреть на меня.
   – Я-то думал, что к этому времени о них все забыли, – тихо сказал он. – Столько лет прошло. Мне казалось, что их хозяину нет до них никакого дела, и поэтому стал их продавать.
   – Слишком короткий срок, чтобы забыть про полтора миллиона, – заметил Китсон.
   – Как ты узнал про меня? – Николас посмотрел мне в лицо.
   – Я уже приводил некоторые доводы в подтверждение этой догадки. Кроме того, когда я впервые появился здесь неделю назад и поинтересовался, что стало с пилотом "Дакоты", то тебе пришлось спрашивать об этом у хозяина бара. Такой вопрос сразу же возникает у любого, кто узнает о крушении самолета. Любой островитянин должен ответить на него, не задумываясь.
   – А почему ты на этот раз появился в этих краях? – с тихой горечью в голосе спросил Николас.
   – Время от времени кто-нибудь куда-нибудь приезжает. Тебе следовало знать об этом.
   Он не обратил на мои назидания никакого внимания.
   – Тебе непонятно, почему я посадил те деревья? Неужели это так сложно?
   Я пожал плечами.
   – Эти деревья растут на могиле Моррисона.
   Николас следил за каждым моим движением и даже улыбался. Он ждал моего вопроса, но я продолжал молчать.
   – Теперь я Николас Димитри. Моррисон умер. Но тебе этого не понять.
   Я мог бы и сам догадаться обо всем, а может быть и нет. Ему просто хотелось рассказать мне про это. В конце концов после десяти лет ожидания этому человеку было просто необходимо перед кем-то выговориться.
   – Вам никогда не приходилось быть богачами, и это чувство для вас незнакомо, – сказал он, глядя куда-то в сторону. – Я был богатым человеком. Это случилось, когда мне удалось завладеть этими драгоценностями. Я заглянул в хвост самолета и понял, что мне ничего не грозит, никто не сможет причинить мне зла. Будущее представало предо мной в розовом свете.
   Сначала я приземлился в Шарии, заправился и взял курс на Бейрут. Мне приходилось слышать, что там их можно выгодно продать. Я уже решился сделать это, а потом улететь куда-нибудь, где меня никто не сможет найти.
   На подлете к городу мне стало страшно, что в этой спешке меня просто надуют, поэтому я решил отправиться на Родос. Мне казалось, что топлива в обрез, не хватит.
   Теперь этот голос принадлежал Моррисону. Николас исчез, хотя в нем еще до сих пор чувствовался фальшивый немецкий акцент – он слишком долго в нем упражнялся, чтобы забыть за пару минут, но теперь язык его был более сложным.
   Кен оторвался от стены и внимательно следил за Моррисоном.
   – Должно быть, я просто не заметил. Была ночь, про ветер мне ничего не было известно, а воспользоваться радио я не мог. Я заблудился, но все-таки был в безопасности. У меня и мысли не было, что это плохо кончится. Так что мне пришлось повернуть на север, тогда рано или поздно я доберусь до берега.
   Но, должно быть самолет сильно отклонился от курса, и я оказался гораздо западнее и южнее предполагаемого маршрута. В правом баке кончилось горючее, мотор заглох, а поскольку в левом баке оно тоже было на исходе, то перекачать в правый бак было нечего... В работе левого двигателя начались перебои. И тут мне стало понятно, что положение просто безвыходное. Я сбился с курса, никому не было известно мое местонахождение, а значит и искать меня было некому. Смерть уже дышала мне в затылок.
   – Это чувство мне знакомо, – заметил я.
   – Нет, тебе меня не понять! – вспылил Моррисон, но тут же взял себя в руки. – И тут я увидел этот остров, полоску песка на пологом берегу у входа в долину, и понял, что останусь в живых, но, – тут он окинул нас торжествующим взглядом, – Моррисон умер. Понимаете ход моих мыслей? Он врезался в море и погиб только потому, что считал себя богачом и из-за этого чувствовал свою неуязвимость. Поэтому там и появились деревья. Они обозначили мою усыпальницу как подсвечники в склепе. "Дакота" осталась на том же месте, я не позволил им трогать ее. Мне хотелось, чтобы все выглядело красиво и посвятить весь ансамбль этому острову. Просто потому, что он существует и на нем живут люди. Островитяне никогда и не догадывались про существование драгоценностей. Я зарыл их под самолетом. Вот такие мы здесь люди. Именно поэтому Моррисон умер, а я стал Николасом. Ну хоть это вам понятно? – почти перешел на крик он.
   Все остальные молчали. Хозяин стоял за стойкой бара, не понимая ни слова, и невпопад улыбался.
   Я посмотрел на Китсона: он внимательно следил за Моррисоном, устроив больную руку в полурасстегнутой куртке.
   Моррисон тряхнул головой и снова уставился на печурку.
   – Вам это никогда не понять, – ни к кому не обращаясь сказал он.
   Ну, в этом он явно ошибался. Понять его мне труда не составляло. Мы сами оказались сейчас в таком же положении; такие же пилоты, как он, все та же погоня за призрачным богатством и наша доля вины в этом безумии.
   – Вы не можете увезти их отсюда, – возразил он. – Они принадлежат этому острову. Моррисон украл их, теперь он мертв. Пусть сокровища останутся здесь.
   Китсон поправил больную руку.
   – Слишком поздно, – быстро сказал я. – Ты же снова начал доставать их оттуда, поэтому эти разговоры несколько опоздали. Все, что тебе остается сделать – это передать их в наше распоряжение.
   Он повернулся и долго смотрел мне в лицо. В его глазах можно было прочитать ненависть и презрение, а может просто обычную усталость. Скорее всего ему и самому в этом было не разобраться. Но он пожал плечами и упрямо повторил:
   – Вам этого не понять.
   – Нет, – сказал я, считая спор бессмысленным и глупым. – Мне это непонятно.
   Тут он поднялся и уже совсем спокойно, словно с чем-то смирившись, сказал:
   – Дождь уже почти совсем закончился. Пойдемте ко мне домой.
   Я поднялся вслед за ним. Китсон тоже нехотя встал и наклонился ко мне.
   – Ты оказался прав. Причина действительно оказалась ненормальной.
   – Что-то в этом роде, – кивнул я, размышляя, чем могла быть забита голова у человека с полутора миллионами фунтов в кармане и перспективой врезаться в море; сам он еще мог спастись, но без драгоценностей. Недостойная мысль. И почему только в мою голову приходят почти одни недостойные мысли.
   – Ты хочешь сказать, что еще большим безумием (а может быть и меньшим) было бы просто утопить все это в море, а не зарывать под самолетом?
   Кен слабо улыбнулся, потом кивнул и поспешил за Моррисоном к двери.

35

   Дождь действительно стал слабее, и мы зашлепали по грязи по главной улице, потом свернули в переулок и пересекли небольшой дворик. Моррисон толкнул тяжелую деревянную дверь, мы вошли за ним в дом и оказались в небольшой, почти квадратной комнате с белыми оштукатуренными стенами и каменным полом, застеленным выцветшими коврами. Обстановка в комнате никак не вязалась с прочностью и основательностью стен и пола. Это была дешевая городская мебель: стол, стулья, буфет со стеклянными дверцами. На нем выстроились фотографии в металлических хромированных рамках.
   Под потолком тихо шипела керосиновая лампа. Я тут же почувствовал какую-то пустоту в желудке – этот запах и шипение напомнили мне про полицейский участок в Мегари.
   Посреди комнаты ковры были сдвинуты и освободили место для двух перепачканных грязью ящиков из-под патронов. Моррисон тихо закрыл за нами дверь.
   – Вот они, – сказал он и мы еще долго не решались подойти к ним близко.
   – Как ты познакомился с Миклосом?
   Он пожал плечами.
   – Очень просто. Хозяин одного суденышка здесь на острове слышал, что тот может продать что угодно и где угодно. Я отправился в Афины и нашел его.
   – Да уж, о нем знало слишком много людей, – заметил я. – На каких условиях ты заключил с ним сделку?
   Он почему-то снова пожал плечами.
   – Мне надо переодеться, – сказал Моррисон и скрылся за небольшой дверкой. А мы стали разглядывать коробки.
   Потом Китсон зацепил одну из них носком обуви и попытался покачать ее на весу. Она даже не шелохнулась.
   – Ну, – сказал он, – для этого мы сюда и прилетели. Пора начинать богатеть.
   Кен нагнулся и откинул крышку. Она легко подалась, и мы как завороженные уставились на эту картину.
   Ящик был набит до самого верха. Косметические баночки из поделочного камня молочно-серого цвета, украшенные золотом и драгоценными камнями, украшения для тюрбана, резные рукоятки оружия. Сама по себе резьба по камню была грубовата; может быть тонкая работа просто не нравилась индийским князьям, но в драгоценных камнях они явно понимали толк. Каждый предмет был украшен бриллиантами, рубинами или изумрудами с хитросплетениями золотой проволоки в виде цветов, листьев и мусульманских символов. Там было еще несколько золотых ваз не столь мастерской работы, которые по виду напоминали лепку из пластилиновых полосок. На каждом пересечении красовался рубин или другой драгоценный камень.
   Все вещи были влажными и немного перепачканы грязью, но от этого они не перестали выглядеть меньше, чем на миллион. Мы стояли молча и не только не пытались взять в руки что-нибудь, но даже не открывали второй ящик.
   Кен достал пачку сигарет, предложил мне закурить и повернулся к окну.
   – Проясняется, – заметил он.
   Я посмотрел на часы.
   Через полчаса погода будет нормальной.
   – Да, – сказал Китсон, закрывая крышку ящика. – Нас могли засечь при посадке с Саксоса. Еще немного и они окажутся здесь. Пора сматывать удочки.
   Появился Моррисон. На нем была чистая рубашка и новые брюки, он умылся и привел в порядок свою прическу.
   – Вы взглянули на них? – сказал он.
   Я молча кивнул.
   – Что собираетесь делать дальше?
   – Унести их отсюда. Когда набоб появится здесь, ему об этом знать не требуется. Оставайся просто Николасом.
   – А когда вы...
   – Оттащим их быстрее к самолету, – перебил его Китсон.
   Моррисон не стал повторять свой вопрос и только молча обвел нас взглядом.
   Когда-то у этих ящиков были веревочные ручки по сторонам. Они уже давно сгнили, и Моррисон заменил их на проволочные. Если он смог в одиночку дотащить их сюда, то мы втроем легко донесем их до "Пьяджио".
   Я взялся двумя руками за проволочные петли у каждого ящика, Кен взял одну здоровой рукой, последнюю подхватил Моррисон и распахнул дверь свободной рукой.
   На пороге стоял вымокший под дождем Хертер с нацеленным на нас "Парабеллумом".
   В такой позе мы с Кеном могли быть просто увешаны автоматами, но в то же время оставаться пацифистами как статуя Ганди. Очевидно на это и рассчитывал Хертер, когда подслушивал наш разговор за дверью. Он настороженно переводил взгляд с одного на другого, на его напряженном лице появилось подобие улыбки. Немец был все же очень бледен и весь вымок: морская прогулка в такую погоду доставила ему мало удовольствия, но он крепко держался на ногах и угрожающе водил своим "люгером" из стороны в сторону.
   Я спокойно стоял и корил себя за то, что не учел привычку набоба всегда посылать впереди себя своего Гончего Пса, а особенно на грязную работу.
   – Привет, мистер Китсон, – сказал Хертер. – Как это мы тебя потеряли?
   Кен промолчал, и глаза немца холодно блеснули за линзами очков. Мы были в его власти, а хозяин, скорее всего, послал своего верного пса закончить дело, от которого сам хотел держаться в стороне.
   Похоже палец на спусковом крючке у нег просто чесался, и он готов был пустить в ход оружие без долгих колебаний.
   – Медленно опускаем ящики на пол, – приказал Хертер. – А теперь руки вверх, пожалуйста.
   Мы нехотя подчинились.
   Дверь со стороны другой комнаты отворилась и в комнату вошла невысокая загорелая женщина с черными волосами, собранными в пучок. Ей было уже за тридцать, и она носила черную юбку с белой блузкой и кутала плечи в толстую черную шаль.
   Как-то до сих пор мысль о том, что Моррисон женился на острове, не приходила мне в голову. Хотя десятилетние старания слиться с населением острова неизбежно должны были привести к этому результату.
   Она посмотрела на оружие в руках Хертера широко открытыми, встревоженными глазами. Моррисон сказал ей что-то по-гречески, и пистолет тут же уставился ему в лоб.
   – Пусть она встанет рядом с вами, – приказал немец.
   Моррисон перевел его слова. Она как-то робко подошла к нему, время от времени бросая тревожные взгляды на Хертера.
   Наконец Хертер решил заняться нами.
   – "Вальтер" и "Беретту", пожалуйста, – знание марок нашего оружия его даже позабавило, и на лице немца появилась довольная ухмылка. – Сначала мистер Китсон.
   Кен расстегнул куртку, достал двумя пальцами свой пистолет и положил его на стол. А вскоре рядом легла моя "Беретта". Потом Хертер приказал нам отойти и распихал наше оружие по карманам.
   – А теперь, – приказал он, берем ящики и несем на берег.
   Нам пришлось подчиниться. Мы снова взялись за ящики и все четверо вышли из дома, потом пересекли двор и направились на главную улицу. За нами по пятам шел Хертер.
   Дождь уже совсем закончился, он оставил после себя несколько луж и промозглый, влажный воздух. Белые стены строений стали серыми, а между камнями мостовой струились маленькие ручьи. Казалось, что поселок вымер, ведь если кто-нибудь и видел нашу процессию, то никак себя не проявил.
   Поселок закончился. Крутая тропинка вела нас вниз к полоске песка на берегу. Среди травы резко выделялся серебристый силуэт "Пьяджио", как хорошая манекенщица на фоне декораций. Тропинка петляла среди камней, ящики были тяжелыми, и наше движение резко замедлилось.
   Мы так и не заметили у берега никакой лодки, волны по-прежнему были высоки, но было заметно, что погода стала улучшаться.
   Наконец наш путь завершился прямо у "Пьяджио".
   – Положите их на землю, – скомандовал Хертер.
   Мы опустили ящики и неторопливо выпрямились. Я искоса присмотрелся к поведению немца. Мелкокалиберный пистолет Юсуфа так и остался лежать в кармане моей рубашки, но о том, чтобы неожиданно пустить его в дело, мечтать не приходилось. В этом непривычном для меня оружии осталось только три патрона, но очень трудно было незаметно дотянуться до его рукоятки. Кроме того, девятимиллиметровый калибр "Парабеллума" Хертера при любом попадании грозил для меня крупными неприятностями, а мне нужно было очень аккуратно прицелиться, чтобы вывести его из строя.
   Моррисон по приказанию Хертера открыл дверь, а мы с Китсоном забросили туда ящики. Немец удовлетворенно кивнул, отступил шаг назад и выстрелил вверх и з ракетницы, которую он прихватил из моей "Дакоты". Это, скорее всего, означало: задание выполнено, опасность миновала и Его Превосходительство может приехать считать свои драгоценности.
   – А теперь, – объявил Хертер, – будем ждать.
   – Насколько серьезно повреждена "Дакота"? – спросил я. – Роджерс не пострадал?
   Кислая улыбка появилась на его лице.
   – Конечно, капитан, мастерство совсем не то, но никто не пострадал.
   – Я спрашиваю только про Роджерса, – огрызнулся я. – Остальные меня не волнуют.
   И чуть не поплатился жизнью за свою дерзость. Улыбка мгновенно испарилась, он немного подался вперед, и "люгер" заплясал в его руке. Мне показалось, что время остановило свой бег.
   С немецкой педантичностью тот взвесил все за и против, но поскольку прямых распоряжений о моей ликвидации он не получал, то ему нужна была более веская причина, чтобы всадить в меня пулю. Хертер нехотя выпрямился, но продолжал пристально следить за каждым моим движением.
   – Можно закурить? – побеспокоил его Китсон.
   – Никакого курения, – даже не удостоив его взгляда, буркнул Хертер. Он так впился в меня своим взглядом, словно пытался что-то обо мне вспомнить.
   Тут его осенило. Широкая ухмылка прорезала физиономию немца, и он протянул вперед левую руку.
   – Деньги, капитан.
   – Какие еще деньги?
   Казалось это невозможно, но его ухмылка стала еще шире.
   – Доллары и франки. За те драгоценности. Пожалуйста, – личный секретарь набоба был просто сама любезность.
   Я оценил ситуацию и полез в карман рубашки, но не тот, что был с деньгами. "Парабеллум" по-прежнему смотрел мне в живот, а мне хотелось бы иметь шансы получше. Пачка денег полетела на траву. Хертер осторожно нагнулся и подобрал их. Он сделал все, что мог.
   – А теперь, – повторил немец, – мы будем ждать.

36

   Мы дожидались не меньше двадцати минут. Время от времени Моррисон успокаивал по-гречески свою жену; остальные больше не проронили ни слова. Ветер стал холоднее, и мне захотелось застегнуть свою куртку, но тогда исчезнет последняя надежда на возможность воспользоваться моим несерьезным оружием. Оставалось ждать, пока Хертер допустит какой-нибудь промах.
   Наконец небольшая рыбацкая лодка, прыгая на волнах, обогнула мыс и направилась в наш заливчик. Рыбак очень проворно управлялся со своей посудиной и удачно пристал к берегу, но все равно обитатели лодки давно уже вымокли до нитки.
   Хертер разрушил мою последнюю надежду и не вышел им навстречу. Появился набоб в своей габардиновой куртке для гольфа и миссис Браун в белом макинтоше с поясом. Они медленно шли к нам по высокой траве, на их бледных лицах отразились все тяготы последних испытаний. Драгоценности все-таки обладают большей притягательной силой, чем мне казалось.
   – Драгоценности находятся в кабине, Ваше Превосходительство, – объявил Хертер, изобразив удивительный гибрид полупоклона и стрелка на огневом рубеже. – Возможно у Вас будет желание свериться со списком?
   Набоб удовлетворенно окинул взглядом Китсона.
   – Хорошо, – сказал он тонким голосом. – Теперь мне понятно, как было глупо с моей стороны не считаться с таким талантом, изображавшим из себя утопленника.
   Кен меланхолично рассматривал некую точку на горизонте. Это насторожило Хертера, и он снова взял пистолет наизготовку. Его Превосходительство нахмурился и покачал голо вой.
   – О вероломстве мистера Китсона мы поговорим позже, – объявил он и повернулся ко мне. За ним последовал Хертер вместе со своим "люгером".
   – А что касается капитана Клея, – тут его губы тронула довольная усмешка, – то насколько я могу вспомнить, он любит отчаянно торговаться. Так что захочется ему получить за эту партию драгоценностей?
   – Как всегда, – невозмутимо сказал я, – пять процентов наличными.
   Его улыбка стала просто жизнерадостной. Правда, его торжество было испорчено плохим самочувствием, но все происходящее служило хорошим воспоминанием о тех счастливых днях, когда набобы обладали неограниченной властью над своими людьми.
   – Нам еще долго стоять под этим пронизывающим ветром, Али? – напомнила о себе мисс Браун.
   Он бросил на нее торопливый взгляд. Ее лицо выражало смертельную усталость, она вся съежилась и глубоко засунула руки в карманы своего макинтоша.
   – Ты не хотела бы взглянуть на драгоценности? – поинтересовался набоб.
   Она равнодушно пожала плечами, а Хертер вытащил из кармана список. Девушка молча взяла его, нетерпеливым жестом откинула назад свои длинные черные волосы и направилась к двери салона.
   Набоб посмотрел ей вслед, обвел внимательным взглядом крошечную долину и полоску песка у берега и отправился вслед за ней. Лодочник уже вытащил свою посудину на песок, подальше от прибоя. Несмотря на возможные повреждения винта, ему не хотелось бросать своих состоятельных клиентов. Волны продолжали тяжело накатываться на берег.
   Набоб нахмурился и обратился к Моррисону.
   – Долго еще на море сохраниться волнение?
   Тот пожал плечами.
   – Полностью все уляжется где-нибудь через сутки, но часа через три-четыре обстановка значительно улучшится.
   У меня даже перехватило дыхание. Он говорил на чистом английском языке. Правда еще чувствовались отголоски его псевдонемецкого акцента, но набоб ничего не заметил. Он кивнул в ответ и повернулся к своему секретарю.