Страница:
– Как это ни банально, – заметил я, – но это все для твоей же пользы. Я вылетаю в Эдри, можешь всем рассказать об этом. Экипажи останавливаются здесь в отеле "Уаддан". Жди меня там.
– Минуточку, Джек, – начал он.
Я нетерпеливо показал пистолетом на дверь. Он осекся, покачал головой и спрыгнул вниз. Мне осталось только захлопнуть дверь и бегом вернуться в кресло пилота, я отпустил тормоза и дал газ. Десять минут спустя самолет уже летел на высоте тысячи футов, а двигатель работал на полную мощность. Потом утихли негодующие голоса с пункта наблюдения за полетами. Они по радио приказывали мне вернуться и объяснить, что происходит. Но меня в тот момент больше волновал радар на американской базе.
Подо мной быстро проносились последние жилые постройки и для Триполи я стал недосягаем. Греческий ландшафт казался грубым, но Ливия казалась мертвой и нетронутой, словно еще никто не нашел ей должного применения. Последние зеленые островки исчезли уже в нескольких милях от берега.
До самой пустыни оставалось еще сотни три миль, но мне бы не хотелось обосноваться в этих местах. Но кое-кто пытался это сделать. Изредка можно было заметить группы каменных строений без окон и крыш, окруженные чахлой растительностью.
Двадцать пять лет назад здесь находился передний край новой Римской империи, и пустыня должна была расцвести как роза в петлице Муссолини. Но что-то не заладилось.
Сейчас хоть какая-то жизнь сохранилась только в оазисах, а каменистые овраги и плато были безлюдны. Нефтяные компании разбили всю местность на участки и поставили несколько буровых вышек, но, похоже, на карте их было гораздо больше, а значит все их поиски оказались бесплодными.
Я старался не перегревать двигатели и внимательно следил за небом, стараясь не упустить появление инверсионного следа. Хотя Идрис вряд ли сможет заинтересовать моей персоной американскую авиабазу, но такая возможность все-таки была. Через три четверти часа погони по-прежнему не было видно, я повернул на юг и стал постепенно набирать высоту.
В двухстах милях от Триполи самолет поднялся до пяти тысяч футов, я включил автопилот и стал настраивать приемник на волну авиабазы. Наконец мне повезло, и после нескольких манипуляций с радиокомпасом ее пеленг был зафиксирован на трехстах тридцати пяти градусах. Если постараться удержать ее на том же месте, а лететь в обратном направлении, то есть взять курс на 155 градусов, то через три четверти часа я скорее всего окажусь в Мегари, в противном случае мне придется изрядно пошевелить мозгами, а пока у меня еще оставались другие проблемы.
Я поставил автопилот на крейсерскую скорость и дал легкий крен на нос, который надеялся уравновесить собственным телом, когда пойду в хвостовую часть, потом порылся в инструментах, захватил с собой отвертку, кусачки с плоскогубцами и отправился посмотреть на содержимое ящиков.
Я перекусил проволоку с таможенными пломбами и, пока не забыл вернулся в кабину, чтобы выбросить ее в окно. Наконец мне удалось вскрыть первый ящик и развернуть упаковку.
Как и предполагалось в ящике было оружие, но для стрельбы оно не годилось. Последний раз им пользовались много-много лет назад. Несколько винтовок Маузера образца прошлого века, столько же Мартини-Генри, но среди них попадались и совсем музейные экспонаты. Все остальное оружие было немецкого производства времен минувшей войны. Среди них не было ни одного годного экземпляра: обильная ржавчина, гнутые стволы, а некоторые детали вообще отсутствовали. Да с таким арсеналом революцию не начнешь.
Я стащил ее вниз и открыл второй ящик. В нем оказался такой же хлам. Я закрыл крышку и постарался найти хоть какие-нибудь пометки на других ящиках, но безуспешно. И в третьем ящике ничего нового не оказалось.
Весь замысел целиком принадлежал Миклосу. Это было что-то вроде двойного блефа, весьма привлекательного для человека, который скорее стащит у начальника полиции зажигалку, чем попросит огонька у ближайшего прохожего. Я ухмыльнулся и принялся за четвертый.
Эта штука лежала там на самом дне; плоская коробка дюймов восемнадцать в длину с надписью девять миллиметров, Люгер. Я засунул отвертку под крышку, надавил на нее и сразу стал богатым человеком.
13
14
– Минуточку, Джек, – начал он.
Я нетерпеливо показал пистолетом на дверь. Он осекся, покачал головой и спрыгнул вниз. Мне осталось только захлопнуть дверь и бегом вернуться в кресло пилота, я отпустил тормоза и дал газ. Десять минут спустя самолет уже летел на высоте тысячи футов, а двигатель работал на полную мощность. Потом утихли негодующие голоса с пункта наблюдения за полетами. Они по радио приказывали мне вернуться и объяснить, что происходит. Но меня в тот момент больше волновал радар на американской базе.
Подо мной быстро проносились последние жилые постройки и для Триполи я стал недосягаем. Греческий ландшафт казался грубым, но Ливия казалась мертвой и нетронутой, словно еще никто не нашел ей должного применения. Последние зеленые островки исчезли уже в нескольких милях от берега.
До самой пустыни оставалось еще сотни три миль, но мне бы не хотелось обосноваться в этих местах. Но кое-кто пытался это сделать. Изредка можно было заметить группы каменных строений без окон и крыш, окруженные чахлой растительностью.
Двадцать пять лет назад здесь находился передний край новой Римской империи, и пустыня должна была расцвести как роза в петлице Муссолини. Но что-то не заладилось.
Сейчас хоть какая-то жизнь сохранилась только в оазисах, а каменистые овраги и плато были безлюдны. Нефтяные компании разбили всю местность на участки и поставили несколько буровых вышек, но, похоже, на карте их было гораздо больше, а значит все их поиски оказались бесплодными.
Я старался не перегревать двигатели и внимательно следил за небом, стараясь не упустить появление инверсионного следа. Хотя Идрис вряд ли сможет заинтересовать моей персоной американскую авиабазу, но такая возможность все-таки была. Через три четверти часа погони по-прежнему не было видно, я повернул на юг и стал постепенно набирать высоту.
В двухстах милях от Триполи самолет поднялся до пяти тысяч футов, я включил автопилот и стал настраивать приемник на волну авиабазы. Наконец мне повезло, и после нескольких манипуляций с радиокомпасом ее пеленг был зафиксирован на трехстах тридцати пяти градусах. Если постараться удержать ее на том же месте, а лететь в обратном направлении, то есть взять курс на 155 градусов, то через три четверти часа я скорее всего окажусь в Мегари, в противном случае мне придется изрядно пошевелить мозгами, а пока у меня еще оставались другие проблемы.
Я поставил автопилот на крейсерскую скорость и дал легкий крен на нос, который надеялся уравновесить собственным телом, когда пойду в хвостовую часть, потом порылся в инструментах, захватил с собой отвертку, кусачки с плоскогубцами и отправился посмотреть на содержимое ящиков.
Я перекусил проволоку с таможенными пломбами и, пока не забыл вернулся в кабину, чтобы выбросить ее в окно. Наконец мне удалось вскрыть первый ящик и развернуть упаковку.
Как и предполагалось в ящике было оружие, но для стрельбы оно не годилось. Последний раз им пользовались много-много лет назад. Несколько винтовок Маузера образца прошлого века, столько же Мартини-Генри, но среди них попадались и совсем музейные экспонаты. Все остальное оружие было немецкого производства времен минувшей войны. Среди них не было ни одного годного экземпляра: обильная ржавчина, гнутые стволы, а некоторые детали вообще отсутствовали. Да с таким арсеналом революцию не начнешь.
Я стащил ее вниз и открыл второй ящик. В нем оказался такой же хлам. Я закрыл крышку и постарался найти хоть какие-нибудь пометки на других ящиках, но безуспешно. И в третьем ящике ничего нового не оказалось.
Весь замысел целиком принадлежал Миклосу. Это было что-то вроде двойного блефа, весьма привлекательного для человека, который скорее стащит у начальника полиции зажигалку, чем попросит огонька у ближайшего прохожего. Я ухмыльнулся и принялся за четвертый.
Эта штука лежала там на самом дне; плоская коробка дюймов восемнадцать в длину с надписью девять миллиметров, Люгер. Я засунул отвертку под крышку, надавил на нее и сразу стал богатым человеком.
13
Прошло несколько минут, и мне наконец пришло в голову пересчитать все украшения.
Всего их было двенадцать. Три больших широких золотых кольца с единственным бриллиантом или рубином. Пара сережек, выполненная в виде золотых цветов, украшенных мелкими бриллиантами и жемчугом. Каждая сережка заканчивалась золотым колокольчиком с рубиновым язычком. Две пары головных украшений из золота, нитей жемчуга и мелких драгоценных камней. И, наконец, три ожерелья от которых я просто не мог оторваться. Каждое из них состояло из нескольких нитей. На первых двух рядах жемчужины перемежались с небольшими орнаментами из рубинов или бриллиантов с бахромой из более крупных камней. Но третье отличалось от всех других украшений и своим видом затмило их все. Ни одной жемчужины, циркона или шпинели, сплошное переплетение сверкающих бриллиантов, рубинов и сапфиров в золотом обрамлении с подвесками из сапфиров и бриллиантов, каждый из которых был не меньше пятнадцати карат, а самый крупный больше двадцати.
Но в первый момент у меня не было никакого желания считать камни, караты и цены. Я просто наслаждался их видом, брал их в руки, дышал на них и потом смотрел, как к ним возвращается прежний блеск и великолепие. Потом мной овладел страх, что все сокровище исчезнут. Тогда я вцепился в них двумя руками и уселся на дно моей "Дакоты" среди ружейного хлама. Сердце так стучало у меня в висках, что заглушило шум мотора.
Я чувствовал себя богом на двухмоторных небесах, и я был богат, очень богат, черт подери!
Меня словно подбросило пружиной и я в панике опрометью помчался в кабину. Самолет пикировал под углом сорок пять градусов, до земли оставалось не больше пятисот футов, еще одна секунда и...
Земля по-прежнему оставалась далеко внизу, альтиметр показывал пять тысяч футов, работал автопилот и скорость была около ста тридцати узлов.
Почти обессилев, я плюхнулся в кресло. Солнце слепило глаза, я одел темные очки и попытался успокоиться. Пот ручьями струился по моему лицу, руки непрерывно дрожали и прежде, чем я смог закурить сигарету, прошла целая вечность.
Возможно Моррисон, летчик, который вывозил их из Индии, при первом же удобном случае вышел в салон, достал драгоценности из коробок и в одиночестве наслаждался игрой света на их гранях. Ну, ему было на что посмотреть, ведь в мои руки попала только небольшая часть из того груза.
Но на этом его полеты закончились, в тот день Моррисон едва дотянул до берега на последних каплях горючего, сам он на это никогда не решился бы.
Я посмотрел на часы, потом на карту и прикинул, что через пятнадцать минут самолет будет уже подлетать к Мегари, потом еще раз проверил автопилот и отправился приводить в порядок свой груз.
Я еще не успел выйти из кабины, но уже снова почувствовал себя пилотом. Возможно богатым и с другими взглядами на жизнь, но прежде всего пилотом.
Мне удалось быстро распихать ружья по ящикам, закрепить крышки и расставить все по местам. Затем я прихватил с собой коробку и драгоценности и вернулся в кабину. Коробка сразу же полетела в окно, а я переключил подачу топлива на вспомогательный бак по левому борту и присел еще раз взглянуть на свою добычу.
Теперь, когда ко мне вернулось хладнокровие, можно было спокойно оценить стоимость моих сокровищ. По моим прикидкам она составила около трехсот тысяч фунтов, но сейчас их роскошь казалась чрезмерной и больше походила на праздничные гирлянды для рождественской елки. Даже четвертой части этого убранства хватило бы, чтобы украсить слона.
Правда для индийских украшений всегда была характерна чрезмерность и великолепие. Лет сорок назад ни один индийский князек, даже отправляясь на чашку чая, не обходился без вдвое большего количества драгоценностей, и оставалось только гадать сколько еще этого добра осталось у него в доме. Индийские ювелиры были очень искусны, но они никогда не позволяли себе в угоду огранке камня поступиться лишним каратом. Гранильщики скупо удаляли все лишнее, а камень становился весомым и зримым свидетельством твоей состоятельности.
С такой точкой зрения можно было согласиться. До моего прибытия в Мегари вероятно оставалось около пяти минут. Я снова постарался поймать сигналы с американской авиабазы, но без особого успеха. Рельеф местности тоже ни о чем не говорил, все те же каменистые овраги и островки песка. Зацепиться было не за что.
Я напряженно продолжал всматриваться вдаль. Неожиданно местность изменилась и появилось нечто напоминающее дорогу. Неровной царапиной она, извиваясь, уходила к горизонту и на полпути заканчивалась каким-то грязным пятном.
Я направил туда "Дакоту" и через несколько минут пятно стало окрашиваться зеленью. Наконец уже стало возможным различить пальмовую рощицу, окруженную цепочкой желтовато-белых домишек.
К западу от нее с трудом можно было различить короткую взлетно-посадочную полоску, протянувшуюся строго с юга на север, где она заканчивалась едва различимой белой буквой М. Я решил зайти на посадку с южной стороны. Это даст мне возможность оказаться как можно дальше от поселка, с ветром считаться не приходилось: он был слабый и им можно было пренебречь. Тем более, что мое прибытие почти точно в расчетное время, служило еще одним подтверждением этому.
Самолет развернулся как раз на последних метрах взлетно-посадочной полосы и встал правым бортом к поселку. Я поставил его на тормоза и спрыгнул на землю с тремя сотнями тысяч фунтов в карманах.
Несмотря на сильный поток воздуха от работающего двигателя, мне вполне хватило десяти секунд, чтобы открыть крышку вспомогательного топливного бака по правому борту. В следующие десять в него перекочевало содержимое моих карманов. Прошло чуть больше тридцати секунд, а я уже вернулся на борт самолета, закрыл дверь и с невинным выражением лица направился в кабину.
Все это время кольт Юсуфа лежал на кресле второго пилота.
После секундных раздумий он полетел в окно. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову рыскать в окрестностях взлетной полосы. У меня в шкафчике еще оставалась "Беретта", но мне казалось, что это не может вызывать никаких осложнений. Когда арабы видят мужчину с оружием, то находят это вполне нормальным делом, но два пистолета это уже перебор.
Я вырулил под укрытие оазиса, выключил двигатели и сразу же наступила тишина. Высокие пальмы медленно раскачивались над моей головой.
Этот оазис вытянулся на треть мили в длину, да и в ширину был не намного меньше. Он ничем не выделялся среди своих собратьев, в конце концов, оазисы в пустыне – обычное дело. За стеной поселка был только песок и камни. Даже ящерица вряд ли могла разыскать себе на завтрак хоть крошечный листочек. Стены поселка и высокие зеленые пальмы отдаленно напоминали гигантский цветочный горшок. В некотором роде так оно и было: стены поселка выполняли ту же функцию и сохраняли почву.
Я не спеша вылез из самолета и закурил сигарету. Вскоре из-за угла появилась пара типов в пыльных, желтых плащах с капюшонами, которые здесь называли бурнусами, и зашагала ко мне.
Мне пришлось вежливо улыбнуться и сказать "ла-бас", выражая надежду, что у них нет враждебных намерений. Тогда первый из этой парочки, не вынимая сигареты изо рта, но почти вежливо, отозвался в том же духе. Он посмотрел на меня и кивнул головой в том направлении, откуда они пришли. Без всяких выражений учтивости это предполагало, что я беспрекословно последую за ними. Мне оставалось только подчиниться.
Главный вход в поселок выходил на юг и был выполнен в виде двадцатифутовой арки, за которой открылся вид на пыльную улицу с одноэтажными постройками жилых домов и магазинчиков, разбросанных среди пальм и апельсиновых деревьев. Мой новый приятель жестом приказал мне остаться с его напарником и ждать здесь, но сам он почему-то направился не к постройкам, а по дороге, ведущей на запад. Потянулись долгие минуты.
Как раз напротив арки было небольшое, недавно выстроенное здание из необожженого кирпича с зарешеченными окнами и массивной деревянной дверью. Пока мы ждали из него вышел невысокий крепыш в измятой голубой униформе и красной феске. Он посмотрел на меня, потом стал возвращаться назад, но изменил свое решение и, больше ни разу не взглянув в нашу сторону, поспешил в поселок. Его озабоченная физиономия скорее могла принадлежать представителю негритянской расы, чем арабу.
Мой сопровождающий усмехнулся ему и затем повернулся ко мне, чтобы удостовериться, правильно ли я его понял. Но мне и без того стало все ясно. Этот парень в униформе был местным полицейским. Эта ухмылка была как бы задатком того, что ему заплатят, если он не будет замечать ни меня, ни "Дакоты" и ее груза.
Прошло еще какое-то время. Я докурил сигарету и выбросил ее подальше, словно она могла поджечь эту каменную дорогу. У меня пересохло в горле.
– Здесь есть гостиница или бар? – наконец спросил я по-итальянски и для наглядности поднял в воздух воображаемый стакан. Мой спутник все понял, но не выразил одобрения. Напротив, он отрицательно покрутил головой и показал на дорогу, по которой ушел его товарищ.
Мне так хотелось пить, и мне пришлось сделать еще одну попытку показать ему мимикой и жестами, что пока он будет дожидаться, я все равно пойду утолить жажду.
Он сердито заорал мне в спину, но так и не решил, то ли идти за мной, то ли сбегать за своим товарищем, и остался на месте.
Вокруг почти никого не было. У входа в одно из строений спокойно стоял ослик, пара солидно выглядевших местных жителей, провожала меня взглядами и отозвалась на мое традиционное приветствие.
Улица плавно поворачивала вправо, а через сто пятьдесят метров она расширялась и переходила в засыпанную песком площадь с одинокой, окруженной небольшой круглой стеной пальмой, стоявшей посредине. Слева от меня было длинное, приземистое здание с декоративным фасадом. Это и была местная гостиница.
Такое местечко было приятно встретить в любом окружении, а особенно в этом Мегари. Правда мой энтузиазм несколько поутих, когда я вспомнил, что его единственными клиентами были состоятельные купцы с караванной тропы или армейские офицеры с карманами, набитыми жалованьем, которое в этой пустыне не на что тратить.
Его фасад украшали арочные окна с каменными решетками, так что за ним скрывался продолговатый прохладный дворик, куда никогда не проникали лучи солнца. Еще одна арка, занавешенная шторой из бусинок, вела из дворика непосредственно в бар, просторную, полутемную комнату, которая так разительно контрастировала с палящим на улице солнцем.
Стойка бара была обшита алюминием. Я кашлянул и отодвинул в сторону несколько пустых бутылок из-под колы. На этот шум появилась пожилая, худощавая француженка, такая же невыразительная как и сама комната.
Я попросил бутылку кока-колы, которую тут же без всяких комментариев получил вместе со сдачей в местной валюте в обмен на одну из десятидолларовых банкнот Хертера. Поблагодарив, я вышел с бутылкой во дворик.
Солнце уже висело низко над горизонтом и большая часть площади уже была в тени. Было очень тихо. Вообще-то в арабских деревнях почти всегда стоит тишина. Шумные базары прибрежных городов созданы для туристов, и их жители любят суматоху городской жизни, а в окрестных поселках поднимать шум не из-за чего.
Через десяток долгих, мучительных минут рядом со мной появились соседи. Четверка арабов в широких, белых одеждах с замысловатыми тюрбанами на голове, причем двое из них оказались обладателями больших, старых ружей, приклады которых были украшены витиеватым орнаментом, и моя парочка из комитета по организации встречи. Они остановились у входа, и мне пришлось отправиться им навстречу. Распоряжался здесь высокий мужчина с худощавым, волевым лицом с орлиным носом и небольшими усами. Без этого бесформенного нагромождения одежды он мог показаться великаном, но сейчас он скорее был похож на римскую статую в зеленом тюрбане, говорившем о том, что его хозяин совершил паломничество в Мекку. Для такой дыры как Мегари это было уже слишком. Конечно мне следовало догадаться о том, кем является его обладатель, но в тот момент я об этом не думал.
– Алла-и-сад-мсейк, – с легким поклоном пробормотал он.
Я воспринял его слова, как добрый знак того, что Господь в этот вечер не оставит меня своими милостями. Мне пришлось немного порыться в памяти, чтобы ответить ему тем же, но больше всего меня волновал вопрос, куда мы затем отправимся.
– Рад тебя видеть, – на отличном английском языке разрешил он мои сомнения и извинился за своих слуг, которые заставили меня стоять под палящими лучами солнца, несмотря на то, что я устал после долгого перелета и мучился от жажды. Я поблагодарил его за гостеприимство, и мы вернулись назад и уселись за один из белесых, изъеденных песком алюминиевых столиков. Один из его людей пошел заказать кофе.
– Я не ошибаюсь, ты привез свой груз из Афин?
– Все верно.
– Я очень признателен. Мой караван дожидается здесь уже несколько дней.
Это меня несколько испугало. Я совсем не ожидал лично встретиться с хозяином каравана. Можно было предположить, что рано или поздно здесь должен был пройти караван верблюдов. Очевидно Миклос заранее решил именно этим способом доставить свой груз в Бейрут, но мне было бы лучше иметь дело с посредником. Арабы из пустыни довольно жесткие парни, и ружья его двух лейтенантов, несмотря на богатый орнамент, уже не казались музейными экспонатами.
– Я помогу разгрузить самолет, как только ты пожелаешь, – торжественно предложил я, надеясь, что это случится еще не скоро. Если этот человек знал о драгоценностях, то первым делом он начнет искать заветную коробку. Вряд ли ему захочется тащить через пустыню весь этот железный хлам.
– Не стоит беспокоиться, – остановил меня жестом хозяин каравана. – Мои слуги уже начали разгрузку. Им уже приходилось иметь дело с такими самолетами.
Мне удалось изобразить на своем лице улыбку. Мой противник был далеко не глупым человеком, и я почувствовал, что мое возвращение несколько задерживается.
Принесли небольшие чашечки с крепким турецким кофе и завязалась неторопливая беседа, в которой мой собеседник выяснил, что у меня было приятное путешествие, и пожелал мне поскорее обзавестись семьей. Внешне все было вежливо и неторопливо, но я почувствовал себя не в своей тарелке. В этот момент мне лучше было бы находиться на борту моей "Дакоты" и взять курс на север. С властями в Триполи могли возникнуть некоторые затруднения, но здесь, в Мегари правила винтовка с резным прикладом.
Мы снова отхлебнули кофе из чашек и продолжали улыбаться друг другу.
Еще два субъекта в длинных, белых одеяниях с тюрбанами на головах энергично отмеряли шаги в нашу сторону. Наконец, они приветствовали своего босса и, не обращая на меня никакого внимания, пустились в долгие объяснения на своем языке. Он молча слушал, кивая головой, а затем вернул их обратно.
Хозяин каравана пристально смерил меня взглядом и отдал какой-то приказ.
От сильного удара по голове у меня буквально посыпались искры из глаз, и я упал ничком на каменистую землю внутреннего дворика. А когда мне удалось приподнять голову и немного прийти в себя, то я увидел ухмыляющиеся рожи лейтенантов с ружьями наперевес.
– Похоже, ты хотел меня одурачить, – сказал хозяин каравана, вставая. – Мы поговорим с тобой в другой обстановке.
Два типа в бурнусах приподняли меня и поволокли по дороге. Мои ноги не успевали помочь им в столь праведном деле, тем более, что мои мозги буквально колыхались в черепной коробке.
Наше путешествие закончилось в полицейском участке. Правда нам пришлось изрядно подождать, пока его слугам удалось разбудить полисмена. Наконец его озабоченная физиономия появилась у входа и без всяких объяснений меня затолкали внутрь.
Большую часть здания занимало помещение с грубо сколоченным столом и скамейкой в дальнем углу. Остальную часть мебели составлял шкаф и пара стульев. Но кроме этого в этой комнате была еще одна занятная вещица, о которой умолчал Юсуф.
На скамейке, поблескивая серебристыми панелями, стоял коротковолновый радиопередатчик. С его помощью можно было не только получить весточку от Юсуфа, но и связаться с пингвинами на южном полюсе.
Кто-то зажег подвешенную к потолку керосиновую лампу и постелил для хозяина довольно приличный ковер, а мне пришлось устроиться на бетонном полу.
Он неторопливо уселся на дальнем краю ковра, а его приспешники сгрудились у него за спиной. Внешне все это очень смахивало на военный трибунал.
От этой картины у меня неожиданно вырвался нервный смешок. Очевидно от этого удара у меня немного помутилось в голове. Керосинка горела с тихим шипением и от ее желтоватого света тени казались почти черными. Я попытался прислониться к жесткой стене, но тут же отстранился, почувствовав боль во всем теле. Вряд ли в эту минуту мне удалось бы найти удобное положение для своего саднящего тела, к тому же резкое движение отозвалось резкой болью в моем желудке.
Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Мой противник оказался далеко не глупым человеком.
– Что ты сделал с моим грузом? – мрачно спросил он.
– Я только привез его тебе, – мой голос звучал глухо, будто слова застревали в моей глотке.
– Зачем ты открывал его?
– Ничего я не открывал, – солгал я.
– Кто снял проволоку и таможенные пломбы?
– Это сделали при досмотре в Триполи.
– Зачем ты бросил там Юсуфа и своего напарника?
Этот ответ надо было тщательно взвесить. Свет от керосиновой лампы слепил мне глаза, но когда я их закрыл, он стал еще ярче, и мне никак не удавалось сосредоточиться.
– Я оставил своего второго пилота, потому что не хотел втягивать его в это дело. Он никогда не имел дело с контрабандой оружия. А Юсуфа не стал брать из-за того, что он угрожал мне во время полета. Никому не позволено угрожать мне пистолетом в моем самолете.
Ну вот и все. Я произнес сбивчивую речь и с ухмылкой стал смотреть на свои вытянутые ноги. Голос на другом конце комнаты снова заговорил, но мне не удалось понять, о чем меня спрашивают. Я мог повторить каждое его слово, но их смысл ускользал от меня. Речь хозяина каравана стала неразборчивой и напоминала монотонное гудение.
– В ящиках было не только оружие. Где эта вещь? Куда ты спрятал ее?
Я постарался выжать из себя улыбку, чтобы показать, как я стараюсь быть полезным и хочу ответить на его вопросы. Но моя голова упала на грудь и тело завалилось на бок. В этот момент я почувствовал удивительное облегчение, потом была резкая боль от падения и, наконец, свет померк у меня перед глазами.
Всего их было двенадцать. Три больших широких золотых кольца с единственным бриллиантом или рубином. Пара сережек, выполненная в виде золотых цветов, украшенных мелкими бриллиантами и жемчугом. Каждая сережка заканчивалась золотым колокольчиком с рубиновым язычком. Две пары головных украшений из золота, нитей жемчуга и мелких драгоценных камней. И, наконец, три ожерелья от которых я просто не мог оторваться. Каждое из них состояло из нескольких нитей. На первых двух рядах жемчужины перемежались с небольшими орнаментами из рубинов или бриллиантов с бахромой из более крупных камней. Но третье отличалось от всех других украшений и своим видом затмило их все. Ни одной жемчужины, циркона или шпинели, сплошное переплетение сверкающих бриллиантов, рубинов и сапфиров в золотом обрамлении с подвесками из сапфиров и бриллиантов, каждый из которых был не меньше пятнадцати карат, а самый крупный больше двадцати.
Но в первый момент у меня не было никакого желания считать камни, караты и цены. Я просто наслаждался их видом, брал их в руки, дышал на них и потом смотрел, как к ним возвращается прежний блеск и великолепие. Потом мной овладел страх, что все сокровище исчезнут. Тогда я вцепился в них двумя руками и уселся на дно моей "Дакоты" среди ружейного хлама. Сердце так стучало у меня в висках, что заглушило шум мотора.
Я чувствовал себя богом на двухмоторных небесах, и я был богат, очень богат, черт подери!
Меня словно подбросило пружиной и я в панике опрометью помчался в кабину. Самолет пикировал под углом сорок пять градусов, до земли оставалось не больше пятисот футов, еще одна секунда и...
Земля по-прежнему оставалась далеко внизу, альтиметр показывал пять тысяч футов, работал автопилот и скорость была около ста тридцати узлов.
Почти обессилев, я плюхнулся в кресло. Солнце слепило глаза, я одел темные очки и попытался успокоиться. Пот ручьями струился по моему лицу, руки непрерывно дрожали и прежде, чем я смог закурить сигарету, прошла целая вечность.
Возможно Моррисон, летчик, который вывозил их из Индии, при первом же удобном случае вышел в салон, достал драгоценности из коробок и в одиночестве наслаждался игрой света на их гранях. Ну, ему было на что посмотреть, ведь в мои руки попала только небольшая часть из того груза.
Но на этом его полеты закончились, в тот день Моррисон едва дотянул до берега на последних каплях горючего, сам он на это никогда не решился бы.
Я посмотрел на часы, потом на карту и прикинул, что через пятнадцать минут самолет будет уже подлетать к Мегари, потом еще раз проверил автопилот и отправился приводить в порядок свой груз.
Я еще не успел выйти из кабины, но уже снова почувствовал себя пилотом. Возможно богатым и с другими взглядами на жизнь, но прежде всего пилотом.
Мне удалось быстро распихать ружья по ящикам, закрепить крышки и расставить все по местам. Затем я прихватил с собой коробку и драгоценности и вернулся в кабину. Коробка сразу же полетела в окно, а я переключил подачу топлива на вспомогательный бак по левому борту и присел еще раз взглянуть на свою добычу.
Теперь, когда ко мне вернулось хладнокровие, можно было спокойно оценить стоимость моих сокровищ. По моим прикидкам она составила около трехсот тысяч фунтов, но сейчас их роскошь казалась чрезмерной и больше походила на праздничные гирлянды для рождественской елки. Даже четвертой части этого убранства хватило бы, чтобы украсить слона.
Правда для индийских украшений всегда была характерна чрезмерность и великолепие. Лет сорок назад ни один индийский князек, даже отправляясь на чашку чая, не обходился без вдвое большего количества драгоценностей, и оставалось только гадать сколько еще этого добра осталось у него в доме. Индийские ювелиры были очень искусны, но они никогда не позволяли себе в угоду огранке камня поступиться лишним каратом. Гранильщики скупо удаляли все лишнее, а камень становился весомым и зримым свидетельством твоей состоятельности.
С такой точкой зрения можно было согласиться. До моего прибытия в Мегари вероятно оставалось около пяти минут. Я снова постарался поймать сигналы с американской авиабазы, но без особого успеха. Рельеф местности тоже ни о чем не говорил, все те же каменистые овраги и островки песка. Зацепиться было не за что.
Я напряженно продолжал всматриваться вдаль. Неожиданно местность изменилась и появилось нечто напоминающее дорогу. Неровной царапиной она, извиваясь, уходила к горизонту и на полпути заканчивалась каким-то грязным пятном.
Я направил туда "Дакоту" и через несколько минут пятно стало окрашиваться зеленью. Наконец уже стало возможным различить пальмовую рощицу, окруженную цепочкой желтовато-белых домишек.
К западу от нее с трудом можно было различить короткую взлетно-посадочную полоску, протянувшуюся строго с юга на север, где она заканчивалась едва различимой белой буквой М. Я решил зайти на посадку с южной стороны. Это даст мне возможность оказаться как можно дальше от поселка, с ветром считаться не приходилось: он был слабый и им можно было пренебречь. Тем более, что мое прибытие почти точно в расчетное время, служило еще одним подтверждением этому.
Самолет развернулся как раз на последних метрах взлетно-посадочной полосы и встал правым бортом к поселку. Я поставил его на тормоза и спрыгнул на землю с тремя сотнями тысяч фунтов в карманах.
Несмотря на сильный поток воздуха от работающего двигателя, мне вполне хватило десяти секунд, чтобы открыть крышку вспомогательного топливного бака по правому борту. В следующие десять в него перекочевало содержимое моих карманов. Прошло чуть больше тридцати секунд, а я уже вернулся на борт самолета, закрыл дверь и с невинным выражением лица направился в кабину.
Все это время кольт Юсуфа лежал на кресле второго пилота.
После секундных раздумий он полетел в окно. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову рыскать в окрестностях взлетной полосы. У меня в шкафчике еще оставалась "Беретта", но мне казалось, что это не может вызывать никаких осложнений. Когда арабы видят мужчину с оружием, то находят это вполне нормальным делом, но два пистолета это уже перебор.
Я вырулил под укрытие оазиса, выключил двигатели и сразу же наступила тишина. Высокие пальмы медленно раскачивались над моей головой.
Этот оазис вытянулся на треть мили в длину, да и в ширину был не намного меньше. Он ничем не выделялся среди своих собратьев, в конце концов, оазисы в пустыне – обычное дело. За стеной поселка был только песок и камни. Даже ящерица вряд ли могла разыскать себе на завтрак хоть крошечный листочек. Стены поселка и высокие зеленые пальмы отдаленно напоминали гигантский цветочный горшок. В некотором роде так оно и было: стены поселка выполняли ту же функцию и сохраняли почву.
Я не спеша вылез из самолета и закурил сигарету. Вскоре из-за угла появилась пара типов в пыльных, желтых плащах с капюшонами, которые здесь называли бурнусами, и зашагала ко мне.
Мне пришлось вежливо улыбнуться и сказать "ла-бас", выражая надежду, что у них нет враждебных намерений. Тогда первый из этой парочки, не вынимая сигареты изо рта, но почти вежливо, отозвался в том же духе. Он посмотрел на меня и кивнул головой в том направлении, откуда они пришли. Без всяких выражений учтивости это предполагало, что я беспрекословно последую за ними. Мне оставалось только подчиниться.
Главный вход в поселок выходил на юг и был выполнен в виде двадцатифутовой арки, за которой открылся вид на пыльную улицу с одноэтажными постройками жилых домов и магазинчиков, разбросанных среди пальм и апельсиновых деревьев. Мой новый приятель жестом приказал мне остаться с его напарником и ждать здесь, но сам он почему-то направился не к постройкам, а по дороге, ведущей на запад. Потянулись долгие минуты.
Как раз напротив арки было небольшое, недавно выстроенное здание из необожженого кирпича с зарешеченными окнами и массивной деревянной дверью. Пока мы ждали из него вышел невысокий крепыш в измятой голубой униформе и красной феске. Он посмотрел на меня, потом стал возвращаться назад, но изменил свое решение и, больше ни разу не взглянув в нашу сторону, поспешил в поселок. Его озабоченная физиономия скорее могла принадлежать представителю негритянской расы, чем арабу.
Мой сопровождающий усмехнулся ему и затем повернулся ко мне, чтобы удостовериться, правильно ли я его понял. Но мне и без того стало все ясно. Этот парень в униформе был местным полицейским. Эта ухмылка была как бы задатком того, что ему заплатят, если он не будет замечать ни меня, ни "Дакоты" и ее груза.
Прошло еще какое-то время. Я докурил сигарету и выбросил ее подальше, словно она могла поджечь эту каменную дорогу. У меня пересохло в горле.
– Здесь есть гостиница или бар? – наконец спросил я по-итальянски и для наглядности поднял в воздух воображаемый стакан. Мой спутник все понял, но не выразил одобрения. Напротив, он отрицательно покрутил головой и показал на дорогу, по которой ушел его товарищ.
Мне так хотелось пить, и мне пришлось сделать еще одну попытку показать ему мимикой и жестами, что пока он будет дожидаться, я все равно пойду утолить жажду.
Он сердито заорал мне в спину, но так и не решил, то ли идти за мной, то ли сбегать за своим товарищем, и остался на месте.
Вокруг почти никого не было. У входа в одно из строений спокойно стоял ослик, пара солидно выглядевших местных жителей, провожала меня взглядами и отозвалась на мое традиционное приветствие.
Улица плавно поворачивала вправо, а через сто пятьдесят метров она расширялась и переходила в засыпанную песком площадь с одинокой, окруженной небольшой круглой стеной пальмой, стоявшей посредине. Слева от меня было длинное, приземистое здание с декоративным фасадом. Это и была местная гостиница.
Такое местечко было приятно встретить в любом окружении, а особенно в этом Мегари. Правда мой энтузиазм несколько поутих, когда я вспомнил, что его единственными клиентами были состоятельные купцы с караванной тропы или армейские офицеры с карманами, набитыми жалованьем, которое в этой пустыне не на что тратить.
Его фасад украшали арочные окна с каменными решетками, так что за ним скрывался продолговатый прохладный дворик, куда никогда не проникали лучи солнца. Еще одна арка, занавешенная шторой из бусинок, вела из дворика непосредственно в бар, просторную, полутемную комнату, которая так разительно контрастировала с палящим на улице солнцем.
Стойка бара была обшита алюминием. Я кашлянул и отодвинул в сторону несколько пустых бутылок из-под колы. На этот шум появилась пожилая, худощавая француженка, такая же невыразительная как и сама комната.
Я попросил бутылку кока-колы, которую тут же без всяких комментариев получил вместе со сдачей в местной валюте в обмен на одну из десятидолларовых банкнот Хертера. Поблагодарив, я вышел с бутылкой во дворик.
Солнце уже висело низко над горизонтом и большая часть площади уже была в тени. Было очень тихо. Вообще-то в арабских деревнях почти всегда стоит тишина. Шумные базары прибрежных городов созданы для туристов, и их жители любят суматоху городской жизни, а в окрестных поселках поднимать шум не из-за чего.
Через десяток долгих, мучительных минут рядом со мной появились соседи. Четверка арабов в широких, белых одеждах с замысловатыми тюрбанами на голове, причем двое из них оказались обладателями больших, старых ружей, приклады которых были украшены витиеватым орнаментом, и моя парочка из комитета по организации встречи. Они остановились у входа, и мне пришлось отправиться им навстречу. Распоряжался здесь высокий мужчина с худощавым, волевым лицом с орлиным носом и небольшими усами. Без этого бесформенного нагромождения одежды он мог показаться великаном, но сейчас он скорее был похож на римскую статую в зеленом тюрбане, говорившем о том, что его хозяин совершил паломничество в Мекку. Для такой дыры как Мегари это было уже слишком. Конечно мне следовало догадаться о том, кем является его обладатель, но в тот момент я об этом не думал.
– Алла-и-сад-мсейк, – с легким поклоном пробормотал он.
Я воспринял его слова, как добрый знак того, что Господь в этот вечер не оставит меня своими милостями. Мне пришлось немного порыться в памяти, чтобы ответить ему тем же, но больше всего меня волновал вопрос, куда мы затем отправимся.
– Рад тебя видеть, – на отличном английском языке разрешил он мои сомнения и извинился за своих слуг, которые заставили меня стоять под палящими лучами солнца, несмотря на то, что я устал после долгого перелета и мучился от жажды. Я поблагодарил его за гостеприимство, и мы вернулись назад и уселись за один из белесых, изъеденных песком алюминиевых столиков. Один из его людей пошел заказать кофе.
– Я не ошибаюсь, ты привез свой груз из Афин?
– Все верно.
– Я очень признателен. Мой караван дожидается здесь уже несколько дней.
Это меня несколько испугало. Я совсем не ожидал лично встретиться с хозяином каравана. Можно было предположить, что рано или поздно здесь должен был пройти караван верблюдов. Очевидно Миклос заранее решил именно этим способом доставить свой груз в Бейрут, но мне было бы лучше иметь дело с посредником. Арабы из пустыни довольно жесткие парни, и ружья его двух лейтенантов, несмотря на богатый орнамент, уже не казались музейными экспонатами.
– Я помогу разгрузить самолет, как только ты пожелаешь, – торжественно предложил я, надеясь, что это случится еще не скоро. Если этот человек знал о драгоценностях, то первым делом он начнет искать заветную коробку. Вряд ли ему захочется тащить через пустыню весь этот железный хлам.
– Не стоит беспокоиться, – остановил меня жестом хозяин каравана. – Мои слуги уже начали разгрузку. Им уже приходилось иметь дело с такими самолетами.
Мне удалось изобразить на своем лице улыбку. Мой противник был далеко не глупым человеком, и я почувствовал, что мое возвращение несколько задерживается.
Принесли небольшие чашечки с крепким турецким кофе и завязалась неторопливая беседа, в которой мой собеседник выяснил, что у меня было приятное путешествие, и пожелал мне поскорее обзавестись семьей. Внешне все было вежливо и неторопливо, но я почувствовал себя не в своей тарелке. В этот момент мне лучше было бы находиться на борту моей "Дакоты" и взять курс на север. С властями в Триполи могли возникнуть некоторые затруднения, но здесь, в Мегари правила винтовка с резным прикладом.
Мы снова отхлебнули кофе из чашек и продолжали улыбаться друг другу.
Еще два субъекта в длинных, белых одеяниях с тюрбанами на головах энергично отмеряли шаги в нашу сторону. Наконец, они приветствовали своего босса и, не обращая на меня никакого внимания, пустились в долгие объяснения на своем языке. Он молча слушал, кивая головой, а затем вернул их обратно.
Хозяин каравана пристально смерил меня взглядом и отдал какой-то приказ.
От сильного удара по голове у меня буквально посыпались искры из глаз, и я упал ничком на каменистую землю внутреннего дворика. А когда мне удалось приподнять голову и немного прийти в себя, то я увидел ухмыляющиеся рожи лейтенантов с ружьями наперевес.
– Похоже, ты хотел меня одурачить, – сказал хозяин каравана, вставая. – Мы поговорим с тобой в другой обстановке.
Два типа в бурнусах приподняли меня и поволокли по дороге. Мои ноги не успевали помочь им в столь праведном деле, тем более, что мои мозги буквально колыхались в черепной коробке.
Наше путешествие закончилось в полицейском участке. Правда нам пришлось изрядно подождать, пока его слугам удалось разбудить полисмена. Наконец его озабоченная физиономия появилась у входа и без всяких объяснений меня затолкали внутрь.
Большую часть здания занимало помещение с грубо сколоченным столом и скамейкой в дальнем углу. Остальную часть мебели составлял шкаф и пара стульев. Но кроме этого в этой комнате была еще одна занятная вещица, о которой умолчал Юсуф.
На скамейке, поблескивая серебристыми панелями, стоял коротковолновый радиопередатчик. С его помощью можно было не только получить весточку от Юсуфа, но и связаться с пингвинами на южном полюсе.
Кто-то зажег подвешенную к потолку керосиновую лампу и постелил для хозяина довольно приличный ковер, а мне пришлось устроиться на бетонном полу.
Он неторопливо уселся на дальнем краю ковра, а его приспешники сгрудились у него за спиной. Внешне все это очень смахивало на военный трибунал.
От этой картины у меня неожиданно вырвался нервный смешок. Очевидно от этого удара у меня немного помутилось в голове. Керосинка горела с тихим шипением и от ее желтоватого света тени казались почти черными. Я попытался прислониться к жесткой стене, но тут же отстранился, почувствовав боль во всем теле. Вряд ли в эту минуту мне удалось бы найти удобное положение для своего саднящего тела, к тому же резкое движение отозвалось резкой болью в моем желудке.
Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Мой противник оказался далеко не глупым человеком.
– Что ты сделал с моим грузом? – мрачно спросил он.
– Я только привез его тебе, – мой голос звучал глухо, будто слова застревали в моей глотке.
– Зачем ты открывал его?
– Ничего я не открывал, – солгал я.
– Кто снял проволоку и таможенные пломбы?
– Это сделали при досмотре в Триполи.
– Зачем ты бросил там Юсуфа и своего напарника?
Этот ответ надо было тщательно взвесить. Свет от керосиновой лампы слепил мне глаза, но когда я их закрыл, он стал еще ярче, и мне никак не удавалось сосредоточиться.
– Я оставил своего второго пилота, потому что не хотел втягивать его в это дело. Он никогда не имел дело с контрабандой оружия. А Юсуфа не стал брать из-за того, что он угрожал мне во время полета. Никому не позволено угрожать мне пистолетом в моем самолете.
Ну вот и все. Я произнес сбивчивую речь и с ухмылкой стал смотреть на свои вытянутые ноги. Голос на другом конце комнаты снова заговорил, но мне не удалось понять, о чем меня спрашивают. Я мог повторить каждое его слово, но их смысл ускользал от меня. Речь хозяина каравана стала неразборчивой и напоминала монотонное гудение.
– В ящиках было не только оружие. Где эта вещь? Куда ты спрятал ее?
Я постарался выжать из себя улыбку, чтобы показать, как я стараюсь быть полезным и хочу ответить на его вопросы. Но моя голова упала на грудь и тело завалилось на бок. В этот момент я почувствовал удивительное облегчение, потом была резкая боль от падения и, наконец, свет померк у меня перед глазами.
14
Я попал в аварию.
Но почему? Должно быть при взлете заглох двигатель. Я слишком хороший пилот, и все остальное мне нипочем.
Послышалось глухое потрескивание. Пожар! У меня ведь были полные баки горючего.
Я постарался приподнять голову, и это движение болью отозвалось во всем теле. Но в этот момент ко мне вернулось сознание, и я понял, что моя "Дакота" здесь не при чем. Тогда почему все горит. Мои руки шарили по жесткому бетонному полу, словно пытались ухватиться за рычаги управления, которых не было.
Мне даже потребовалось некоторое время, прежде чем я смог подтянуть к себе руку, очень осторожно приподняться на локте и присмотреться к своему каземату.
Это было квадратное помещение со стороной около восьми футов и семи футов в высоту. Как я уже заметил раньше, стены были выложены из необожженого кирпича. В одной из них было небольшое зарешеченное отверстие, через которое пробивался свет. Напротив этой стены была массивная деревянная дверь с глазком. Самое интересное, что с моей стороны у нее не было ни замков, ни ручек.
Я лежал на грубом, бетонном полу местной тюрьмы при полицейском участке.
Прошло еще немного времени и мне удалось сесть, прислонившись к стене. При этом нужно было проявить особую осторожность и не коснуться ее саднившим затылком.
В ушах стоял гул как от пролетавшего самолета, во рту пересохло и мне казалось, что распухший язык скоро не сможет в нем поместиться.
Кроме меня в этой камере помещался коврик размером и толщиной с банное полотенце, да и глиняный кувшин. Я подполз к кувшину, смочил водой лицо и голову, а потом прополоскал рот. Пить я не стал. Постепенно головная боль утихла и появилась возможность оценить мое положение. С моим желудком было что-то не в порядке и ночью меня стошнило прямо на рубашку.
Стрелки на наручных часах показывали одиннадцать часов, а пробивающийся сквозь решетку свет говорил о наступлении следующего дня. Я пошарил в карманах и обнаружил, что их содержимое никого не заинтересовало, и даже пачка долларов, полученная от Хертера, осталось нетронутой. Я достал сигарету и закурил. Это было большой ошибкой, но это помогло мне сосредоточиться.
Я снова сполоснул рот и сделал глоток. Если эта вода кишела микробами, то я съел их живьем. Еще никогда мне не было так противно.
Время продолжало свой неумолимый бег. В камере было довольно прохладно – толстые стены и отсутствие движения воздуха предохраняли ее от жары. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Это давало возможность заключить, что местный бобби отправился по своим делам. Вряд ли он был счастлив моим появлением в этой камере. Меня схватили за попытку обмануть закоренелых обманщиков, и рано или поздно со мной попытаются расправиться. Даже для привыкшего к легким и грязным деньгам полисмена ситуация была не из приятных.
Но почему? Должно быть при взлете заглох двигатель. Я слишком хороший пилот, и все остальное мне нипочем.
Послышалось глухое потрескивание. Пожар! У меня ведь были полные баки горючего.
Я постарался приподнять голову, и это движение болью отозвалось во всем теле. Но в этот момент ко мне вернулось сознание, и я понял, что моя "Дакота" здесь не при чем. Тогда почему все горит. Мои руки шарили по жесткому бетонному полу, словно пытались ухватиться за рычаги управления, которых не было.
Мне даже потребовалось некоторое время, прежде чем я смог подтянуть к себе руку, очень осторожно приподняться на локте и присмотреться к своему каземату.
Это было квадратное помещение со стороной около восьми футов и семи футов в высоту. Как я уже заметил раньше, стены были выложены из необожженого кирпича. В одной из них было небольшое зарешеченное отверстие, через которое пробивался свет. Напротив этой стены была массивная деревянная дверь с глазком. Самое интересное, что с моей стороны у нее не было ни замков, ни ручек.
Я лежал на грубом, бетонном полу местной тюрьмы при полицейском участке.
Прошло еще немного времени и мне удалось сесть, прислонившись к стене. При этом нужно было проявить особую осторожность и не коснуться ее саднившим затылком.
В ушах стоял гул как от пролетавшего самолета, во рту пересохло и мне казалось, что распухший язык скоро не сможет в нем поместиться.
Кроме меня в этой камере помещался коврик размером и толщиной с банное полотенце, да и глиняный кувшин. Я подполз к кувшину, смочил водой лицо и голову, а потом прополоскал рот. Пить я не стал. Постепенно головная боль утихла и появилась возможность оценить мое положение. С моим желудком было что-то не в порядке и ночью меня стошнило прямо на рубашку.
Стрелки на наручных часах показывали одиннадцать часов, а пробивающийся сквозь решетку свет говорил о наступлении следующего дня. Я пошарил в карманах и обнаружил, что их содержимое никого не заинтересовало, и даже пачка долларов, полученная от Хертера, осталось нетронутой. Я достал сигарету и закурил. Это было большой ошибкой, но это помогло мне сосредоточиться.
Я снова сполоснул рот и сделал глоток. Если эта вода кишела микробами, то я съел их живьем. Еще никогда мне не было так противно.
Время продолжало свой неумолимый бег. В камере было довольно прохладно – толстые стены и отсутствие движения воздуха предохраняли ее от жары. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Это давало возможность заключить, что местный бобби отправился по своим делам. Вряд ли он был счастлив моим появлением в этой камере. Меня схватили за попытку обмануть закоренелых обманщиков, и рано или поздно со мной попытаются расправиться. Даже для привыкшего к легким и грязным деньгам полисмена ситуация была не из приятных.