Страница:
Судя уже по работе «Столп и утверждение истины», проходя свои университеты (Московский университет и духовную семинарию), Павел нащупывает и основные идеи нового мировоззрения и находит для себя новую семью – православную церковь. Последнее вполне понятно. В то время выбор был невелик: или идти в революцию, что для Павла было неестественным, или спасаться на путях веры и эзотеризма, что и делали многие интеллектуалы (философы, ученые, художники). Отчасти под влиянием философии православная церковь переживала в то время не только кризис, но и обновление, поэтому Павел вполне мог найти здесь свою новую семью.
Сложнее обстояло с выработкой нового мировоззрения: Павел не мог просто принять христианское учение, не согласовав его со своей «второй натурой», т. е. научным мировоззрением. А чтобы это сделать, нужно было переосмыслить и первое, и второе. Вот здесь и помог Гёте с его необычным пониманием познания. Как отмечалось, художественно ориентированное познание позволяет не просто рационально осмыслить материал, но и создать реальность для познающего, мир, где бы ему самому было место. Можно сообразить, что такая задача относится к ведению философии и эзотеризма. И философ, и эзотерик, но, конечно, по-разному открывают (а, по сути, конституируют) миры, которые валентны их личности и одновременно отвечают на вызовы времени. Отсюда понятен дрейф Флоренского не только в православную философию, но и «православный эзотеризм» (что, однако, не равносильно впадению в ереси).
Чтобы конкретно реализовать доктрину художественно ориентированного познания, переосмыслив на этой основе Бога и науку, Флоренскому пришлось не только в гетевско-средневековом духе переопределить познание, но и создать новый дискурс, сочетающий в себе элементы научного, философского, эзотерического и религиозного мышления. Действительно, с одной стороны, он постоянно прибегает к философии, логике, сравнительному языкознанию, культурологии, психологии, с другой – к интуиции, религиозному и личному опыту, свидетельствам отцов христианской церкви и Священному Писанию. Познание Павел задает двояко: как «вхождение познаваемого в познающее», «реальное единение познающего и познаваемого» и как «пресуществление человека через обожение его, через стяжания любви, как Божественной сущности»[219]. «Итак, познание, – пишет он, – не есть захват мертвого объекта хищным гносеологическим субъектом, а живое нравственное общение личностей, из которой каждая для каждой служит и объектом и субъектом»[220]. Приходят к такому познанию, следуя формуле – «верю, преодолевая доводы рассудка, затем познаю, во что я верю, в конце познания мое знание и вера сливаются в одно целое»[221].
Почему все это не эклектика, может спросить читатель? Для кого-то возможно, это эклектика, но для многих, в том числе для меня, нет. Дело в том, что все указанные элементы разных видов мышления Флоренский соединяет со смыслом, решая определенные интеллектуальные и духовные задачи, кроме того так, что «места соединений» понятийно обустраиваются. Например, задавая свое понимание личности, Павел использует как философские и семиотические, так и богословские представления (личность – это самоопределение человека и символ, а не понятие, но также свобода и духовность от Бога). При этом все эти характеристики личности в построении Флоренского не противоречат друг другу.
Другое дело, как все это сделано, здесь возможна полемика. Объясняя, что такое возмездие за грехи и как Бог спасает человека, Павел Флоренский постулирует мысль о рассечении человека на две части: его греховное «дело» жизни, которое Бог уничтожает, сжигает, и нетленную божественную сущность, которую Бог спасает[222]. Все достаточно логично, но трудно понять, что остается от сознания без самосознания. Или другой пример.
Кроме Бога Флоренский полагает онтологическую «тьму» или «абсолютное ничто», куда уходит все греховное, все зло. «Моменты бытия, – пишет он, – получают самостоятельное значение, расходясь между собою, и мое „для себя“, поскольку оно зло, уходит от моего „о себе“ во „тьму внешнюю“, – т. е. вне Бога, – во „тьму кромешную“, т. е. „кроме“, „опричь“ Бога находящуюся, – в метафизическое место, где нет Бога»[223]. По логике объяснения божественного возмездия это понятно, но как при наличие «Творца всего» понять, что такое «ничто» или «место, где нет Бога»? Но, повторяю, это уже нормальная полемика, невозможно отрицать сам дискурс, построенный Флоренским. Важно, однако, понять задачу этого дискурса, его направленность.
Ведь понятно, что постулирование Флоренским «тьмы» или «рассечения» человека на два существа (греховное и святое) работают на его жизненный опыт и непосредственные убеждения (видение). Действительно, с тьмой мы связываем всякую нежизненность и недуховность, а со светом – жизнь и Бога. Нельзя ли предположить, что и другие свойства Бога и действительности Павел задавал так, чтобы он мог реализовать в мире, встающем перед его умозрением, свои непосредственные убеждения и видение (ноумены – это и есть сущности, данные умозрению, создаваемые им)?
Действительно, соединяя науку и веру, переосмысляя то и другое, Павел Флоренский сблизил (духовно отождествил) абсолютную Истину и Бога. Всю жизнь поклоняющийся любви и красоте Павел и Бога наделяет этими чертами. Будучи сам распятый на кресте противоречивых устремлений, он наделил и мир, и человека, даже Священное Писание антиномичностью. «Священная Книга, – пишет Павел, – полна антиномиями… Только подлинный религиозный опыт усматривает антиномии и видит, как возможно фактическое их примирение»[224]. Вынужденный примирять науку и богословие, Павел Флоренский ограничивает Бога его же собственными решениями (Бог ограничен тьмой, он предоставил человеку свободу воли и не вправе ее отменить, Бог ограничил себя желанием спасти человека и пр.). В результате Бог Флоренского напоминает природу с ее законами, т. е., конечно, природу мистическую, но природу. В этом отношении Бог Флоренского – это скорее подлинная реальность эзотерика, чем религиозного человека (о различении религиозного и эзотерического сознания и опыта смотрите мою книгу «Эзотерический мир»). После революции 1905 г. и позднее, после репрессий советской власти в отношении православной церкви, Флоренский вынужден констатировать пришествие на русскую землю зла. В результате Павел ищет не то, чтобы замену церкви, но хотя бы временное прибежище людей, сохраняющих и отстаивающих веру и жизнь. И находит это прибежище в «роде». Род, вот та «храмина», в которой дышит дух Божий и одновременно укрываются и живут обычные люди в периоды нашествия зла. Но род глядит на мир ликом личности, как точно заметила С. Неретина, у Флоренского «сама субъективность объективна, ибо, великая и свободная, она все же не что иное, как „реальность высшей плотности“, то есть идея, глаз рода, глядящего сквозь неповторимый глаз личности»[225]. Поэтому-то перед личностью и встает задача правильно понять назначение рода перед Богом. Да и образ церкви Павел Флоренский рисует под себя: это София-Премудрость Божия, т. е. церковь для подвижников и интеллектуалов типа самого Флоренского.
Наконец, как человек Павел Флоренский так и не мог для себя решить вопрос о неизбежности окончательного спасения мира; эта нерешительность проявляется и в его учении. С одной стороны, он вроде бы признает, что «жизнь каждого из нас, и народов, и человечества ведется Благою Волею, так что не следует беспокоиться ни о чем, помимо задач сегодняшнего дня», с другой – он приходит к представлению о периодической смене эпох добра и зла, «Средневековья» и «Возрождения»[226]. С одной стороны, он пишет, что в каждом человеке есть искра Божия, что «тварь Божия – личность, и она должна быть спасена», с другой – что злой характер человека «есть именно то, что мешает личности быть спасенной»[227]. Человек Богом постоянно испытывается, но спасается он или нет, зависит от него самого, от его характера[228].
Стоит обратить внимание на то, что личность Павла Флоренского не предшествует всей этой работе и колебаниям. Она становится в этих процессах. Но не столько сама собой, сколько в напряженной работе мысли, в разумно конституируемом образе жизни. С одной стороны, Павел продумывает проблемы и дилеммы веры и науки, пишет «Столп и утверждение истины», с другой – сверяет свою жизнь с символом православной веры. Для Флоренского личность – это, действительно, самоопределение человека, но также свобода и духовность от Бога.
Меня нельзя понимать в том смысле, что Павел Флоренский в работе «Столп и утверждение истины» решал только свои личные проблемы. В том-то и состоит его гений, что эти проблемы совпадали с проблемами времени, с его вызовами. Действительно, в начале ХХ столетия нужно было соединить науку и веру, переосмыслить веру применительно к новым реалиям, выдвинуть другой идеал социального действия (религиозного подвижничества и подвига, о чем много пишет Павел Флоренский и что так пригодилось верующим в сталинских лагерях), разработать новый способ богословского мышления, продемонстрировать на собственной жизни сократовский принцип стояния всю жизнь там, где «сам себя поставил», невзирая на саму смерть. И предложенное Флоренским понимание греховности работало на современность; трактовка греха как эгоизма и разлада личности, отвернувшейся от Бога, пришлась как нельзя кстати, была понятна человеку начала ХХ в., склонного к самоутверждению и психологизации своей внутренней жизни. «Самоутверждение личности, противопоставление ее Богу – источник дробления, распадения личности, обеднения ее внутренней жизни… Грех – момент разлада, распада и развала духовной жизни. Душа теряет свое субстанциональное единство, теряет сознание свой творческой природы, теряется в вихре своих же состояний, переставая быть субстанцией их. „Я“ захлебывается в „потопе“ страстей»[229].
Рассмотренное здесь творчество Феофана Затворника и Павла Флоренского заставляет серьезно пересмотреть наши привычные представления о различиях и взаимосвязях разных форм сознания и мышления. Хотя они различаются по своей логике и основаниям, тем не менее, могут уживаться (сосуществовать) в личности религиозного мыслителя, эзотерика или ученого; при этом рождаются новые синтетические представления, обогащающие каждую форму сознания и – более широко – религиозное, эзотерическое и даже научное мироощущения. Могут сосуществовать потому, что в обычной жизни человек, как правило, – не теоретик, негомогенен, он не строит непротиворечивую теорию, а стремится реализовать все стороны своей души. Языковое и ментальное условие этого – разворачивание схем, а схемы нет нужды гомогенизировать, их можно просто соединять. Обычный человек поступает значительно проще: он просто отказывается замечать противоречия, а разные реалии (богов, демонов, души, нирвану, природу и пр.) истолковывает так, чтобы они сосуществовали и помогали друг другу. Но необходимое условие этого – особая организация собственной жизни и сознания. Например, на работе я размышляю рационально, после работы посещаю церковь, но иногда пользуюсь гороскопом или обращаюсь к гадалке; моя жизнь разбита на отдельные сферы, и в каждой такой «комнате», я живу совершенно иначе. Судя по всему, так поступают многие люди. Они создают, строят такую картину мира (интегральную схему – конфигуратор), в которой размещались бы все эти разные представления и реальности. Но есть, конечно, и другие индивиды, которые изо всех сил стараются гомогенизировать мыслимую реальность (такие личности в отличие от предыдущих можно назвать «гомогенными»).
6.4 Финал
6.4.2 Авторы стараются развеять последние сомнения Скептика, при этом их разъяснения часто переходят в диалог
Сложнее обстояло с выработкой нового мировоззрения: Павел не мог просто принять христианское учение, не согласовав его со своей «второй натурой», т. е. научным мировоззрением. А чтобы это сделать, нужно было переосмыслить и первое, и второе. Вот здесь и помог Гёте с его необычным пониманием познания. Как отмечалось, художественно ориентированное познание позволяет не просто рационально осмыслить материал, но и создать реальность для познающего, мир, где бы ему самому было место. Можно сообразить, что такая задача относится к ведению философии и эзотеризма. И философ, и эзотерик, но, конечно, по-разному открывают (а, по сути, конституируют) миры, которые валентны их личности и одновременно отвечают на вызовы времени. Отсюда понятен дрейф Флоренского не только в православную философию, но и «православный эзотеризм» (что, однако, не равносильно впадению в ереси).
Чтобы конкретно реализовать доктрину художественно ориентированного познания, переосмыслив на этой основе Бога и науку, Флоренскому пришлось не только в гетевско-средневековом духе переопределить познание, но и создать новый дискурс, сочетающий в себе элементы научного, философского, эзотерического и религиозного мышления. Действительно, с одной стороны, он постоянно прибегает к философии, логике, сравнительному языкознанию, культурологии, психологии, с другой – к интуиции, религиозному и личному опыту, свидетельствам отцов христианской церкви и Священному Писанию. Познание Павел задает двояко: как «вхождение познаваемого в познающее», «реальное единение познающего и познаваемого» и как «пресуществление человека через обожение его, через стяжания любви, как Божественной сущности»[219]. «Итак, познание, – пишет он, – не есть захват мертвого объекта хищным гносеологическим субъектом, а живое нравственное общение личностей, из которой каждая для каждой служит и объектом и субъектом»[220]. Приходят к такому познанию, следуя формуле – «верю, преодолевая доводы рассудка, затем познаю, во что я верю, в конце познания мое знание и вера сливаются в одно целое»[221].
Почему все это не эклектика, может спросить читатель? Для кого-то возможно, это эклектика, но для многих, в том числе для меня, нет. Дело в том, что все указанные элементы разных видов мышления Флоренский соединяет со смыслом, решая определенные интеллектуальные и духовные задачи, кроме того так, что «места соединений» понятийно обустраиваются. Например, задавая свое понимание личности, Павел использует как философские и семиотические, так и богословские представления (личность – это самоопределение человека и символ, а не понятие, но также свобода и духовность от Бога). При этом все эти характеристики личности в построении Флоренского не противоречат друг другу.
Другое дело, как все это сделано, здесь возможна полемика. Объясняя, что такое возмездие за грехи и как Бог спасает человека, Павел Флоренский постулирует мысль о рассечении человека на две части: его греховное «дело» жизни, которое Бог уничтожает, сжигает, и нетленную божественную сущность, которую Бог спасает[222]. Все достаточно логично, но трудно понять, что остается от сознания без самосознания. Или другой пример.
Кроме Бога Флоренский полагает онтологическую «тьму» или «абсолютное ничто», куда уходит все греховное, все зло. «Моменты бытия, – пишет он, – получают самостоятельное значение, расходясь между собою, и мое „для себя“, поскольку оно зло, уходит от моего „о себе“ во „тьму внешнюю“, – т. е. вне Бога, – во „тьму кромешную“, т. е. „кроме“, „опричь“ Бога находящуюся, – в метафизическое место, где нет Бога»[223]. По логике объяснения божественного возмездия это понятно, но как при наличие «Творца всего» понять, что такое «ничто» или «место, где нет Бога»? Но, повторяю, это уже нормальная полемика, невозможно отрицать сам дискурс, построенный Флоренским. Важно, однако, понять задачу этого дискурса, его направленность.
Ведь понятно, что постулирование Флоренским «тьмы» или «рассечения» человека на два существа (греховное и святое) работают на его жизненный опыт и непосредственные убеждения (видение). Действительно, с тьмой мы связываем всякую нежизненность и недуховность, а со светом – жизнь и Бога. Нельзя ли предположить, что и другие свойства Бога и действительности Павел задавал так, чтобы он мог реализовать в мире, встающем перед его умозрением, свои непосредственные убеждения и видение (ноумены – это и есть сущности, данные умозрению, создаваемые им)?
Действительно, соединяя науку и веру, переосмысляя то и другое, Павел Флоренский сблизил (духовно отождествил) абсолютную Истину и Бога. Всю жизнь поклоняющийся любви и красоте Павел и Бога наделяет этими чертами. Будучи сам распятый на кресте противоречивых устремлений, он наделил и мир, и человека, даже Священное Писание антиномичностью. «Священная Книга, – пишет Павел, – полна антиномиями… Только подлинный религиозный опыт усматривает антиномии и видит, как возможно фактическое их примирение»[224]. Вынужденный примирять науку и богословие, Павел Флоренский ограничивает Бога его же собственными решениями (Бог ограничен тьмой, он предоставил человеку свободу воли и не вправе ее отменить, Бог ограничил себя желанием спасти человека и пр.). В результате Бог Флоренского напоминает природу с ее законами, т. е., конечно, природу мистическую, но природу. В этом отношении Бог Флоренского – это скорее подлинная реальность эзотерика, чем религиозного человека (о различении религиозного и эзотерического сознания и опыта смотрите мою книгу «Эзотерический мир»). После революции 1905 г. и позднее, после репрессий советской власти в отношении православной церкви, Флоренский вынужден констатировать пришествие на русскую землю зла. В результате Павел ищет не то, чтобы замену церкви, но хотя бы временное прибежище людей, сохраняющих и отстаивающих веру и жизнь. И находит это прибежище в «роде». Род, вот та «храмина», в которой дышит дух Божий и одновременно укрываются и живут обычные люди в периоды нашествия зла. Но род глядит на мир ликом личности, как точно заметила С. Неретина, у Флоренского «сама субъективность объективна, ибо, великая и свободная, она все же не что иное, как „реальность высшей плотности“, то есть идея, глаз рода, глядящего сквозь неповторимый глаз личности»[225]. Поэтому-то перед личностью и встает задача правильно понять назначение рода перед Богом. Да и образ церкви Павел Флоренский рисует под себя: это София-Премудрость Божия, т. е. церковь для подвижников и интеллектуалов типа самого Флоренского.
Наконец, как человек Павел Флоренский так и не мог для себя решить вопрос о неизбежности окончательного спасения мира; эта нерешительность проявляется и в его учении. С одной стороны, он вроде бы признает, что «жизнь каждого из нас, и народов, и человечества ведется Благою Волею, так что не следует беспокоиться ни о чем, помимо задач сегодняшнего дня», с другой – он приходит к представлению о периодической смене эпох добра и зла, «Средневековья» и «Возрождения»[226]. С одной стороны, он пишет, что в каждом человеке есть искра Божия, что «тварь Божия – личность, и она должна быть спасена», с другой – что злой характер человека «есть именно то, что мешает личности быть спасенной»[227]. Человек Богом постоянно испытывается, но спасается он или нет, зависит от него самого, от его характера[228].
Стоит обратить внимание на то, что личность Павла Флоренского не предшествует всей этой работе и колебаниям. Она становится в этих процессах. Но не столько сама собой, сколько в напряженной работе мысли, в разумно конституируемом образе жизни. С одной стороны, Павел продумывает проблемы и дилеммы веры и науки, пишет «Столп и утверждение истины», с другой – сверяет свою жизнь с символом православной веры. Для Флоренского личность – это, действительно, самоопределение человека, но также свобода и духовность от Бога.
Меня нельзя понимать в том смысле, что Павел Флоренский в работе «Столп и утверждение истины» решал только свои личные проблемы. В том-то и состоит его гений, что эти проблемы совпадали с проблемами времени, с его вызовами. Действительно, в начале ХХ столетия нужно было соединить науку и веру, переосмыслить веру применительно к новым реалиям, выдвинуть другой идеал социального действия (религиозного подвижничества и подвига, о чем много пишет Павел Флоренский и что так пригодилось верующим в сталинских лагерях), разработать новый способ богословского мышления, продемонстрировать на собственной жизни сократовский принцип стояния всю жизнь там, где «сам себя поставил», невзирая на саму смерть. И предложенное Флоренским понимание греховности работало на современность; трактовка греха как эгоизма и разлада личности, отвернувшейся от Бога, пришлась как нельзя кстати, была понятна человеку начала ХХ в., склонного к самоутверждению и психологизации своей внутренней жизни. «Самоутверждение личности, противопоставление ее Богу – источник дробления, распадения личности, обеднения ее внутренней жизни… Грех – момент разлада, распада и развала духовной жизни. Душа теряет свое субстанциональное единство, теряет сознание свой творческой природы, теряется в вихре своих же состояний, переставая быть субстанцией их. „Я“ захлебывается в „потопе“ страстей»[229].
Рассмотренное здесь творчество Феофана Затворника и Павла Флоренского заставляет серьезно пересмотреть наши привычные представления о различиях и взаимосвязях разных форм сознания и мышления. Хотя они различаются по своей логике и основаниям, тем не менее, могут уживаться (сосуществовать) в личности религиозного мыслителя, эзотерика или ученого; при этом рождаются новые синтетические представления, обогащающие каждую форму сознания и – более широко – религиозное, эзотерическое и даже научное мироощущения. Могут сосуществовать потому, что в обычной жизни человек, как правило, – не теоретик, негомогенен, он не строит непротиворечивую теорию, а стремится реализовать все стороны своей души. Языковое и ментальное условие этого – разворачивание схем, а схемы нет нужды гомогенизировать, их можно просто соединять. Обычный человек поступает значительно проще: он просто отказывается замечать противоречия, а разные реалии (богов, демонов, души, нирвану, природу и пр.) истолковывает так, чтобы они сосуществовали и помогали друг другу. Но необходимое условие этого – особая организация собственной жизни и сознания. Например, на работе я размышляю рационально, после работы посещаю церковь, но иногда пользуюсь гороскопом или обращаюсь к гадалке; моя жизнь разбита на отдельные сферы, и в каждой такой «комнате», я живу совершенно иначе. Судя по всему, так поступают многие люди. Они создают, строят такую картину мира (интегральную схему – конфигуратор), в которой размещались бы все эти разные представления и реальности. Но есть, конечно, и другие индивиды, которые изо всех сил стараются гомогенизировать мыслимую реальность (такие личности в отличие от предыдущих можно назвать «гомогенными»).
6.4 Финал
6.4.1 Скептик просит ответить на вопросы, которые остались без ответа
Согласен, во многом, но не до конца. Да, творческая личность принадлежат к этой категории, вполне органично может совмещать в своем сознании и образе жизни философию, науку, эзотеризм. Но без ответа остались еще несколько заданных мною вопросов: почему Творец придумал такой странный сценарий (создать эгоистического человека и страдания), какой смысл в каббале имеет языческая идея реинкарнации, как связана наука каббала с древней каббалистической традицией, закончил ли человек свое биологическое развитие, почему такое значение в каббале придается желаниям человека и памяти (воспоминаниям)? Не до конца мне понятна и логика каббалистов: как это у них все со всем связано, все во все перетекает. Наконец, как скептику и ученому (приоткрою секрет – я социолог и историк, но в данном случае свои вопросы я задавал как обычный человек, интересующийся тем, что такое каббала) мне хотелось бы получить ответ на два таких вопроса: если разные науки, религии и эзотерические учения по-разному представляют действительность, и все апеллируют при этом к фактам и опыту (но тоже разным), то в чем тогда преимущество каббалы перед другими учениями, а также почему многие наши современники или пошли в каббалу, или заинтересовались ею?
6.4.2 Авторы стараются развеять последние сомнения Скептика, при этом их разъяснения часто переходят в диалог
На самом деле я уже отвечал на вопрос, почему Творец создал такой странный сценарий. А вот ответ Михаила Лайтмана:
«Мы состоим из единственного, созданного Творцом, материала – “желания наслаждаться“. Поэтому мы реагируем только на страдания, т. е. только на отсутствие наслаждения. Причем, если мы получаем наслаждение, мы считаем, что так нам и положено, потому что состоим только из одного желания наслаждаться. А как только получаем ощущение, обратное наслаждению, т. е. его отсутствие, это воспринимается нами как страдание – и тут мы немедленно спрашиваем себя: “За что мне это?“.
Поэтому Творец создал только желание наслаждаться. И этого Ему достаточно, чтобы уже далее сотворить из него „себе подобное“. Как? Тем, что Он создает в сотворенном желании насладится всевозможные ощущения Своего отсутствия, тем, что вызывает в желании наслаждаться страдание, а страдания толкают к движению, к усилиям от этих страданий избавиться, т. е. наполниться наслаждением – т. е. Творцом.
Зачем же через страдания? – А чтобы мы сами захотели наполниться Творцом, осознав, что без Него мы страдаем. В этом и заключается роль эгоизма – в нашем развитии: он создает в нас страдания от удаления от Творца, вызывает в нас просьбу к Творцу избавить нас от страданий, и Творец вызволяет нас. Таким образом, эгоизм выполняет свою роль»[230].
Теперь ответ на второй вопрос. Идея реинкарнации есть не только в каббале, но и во многих других концепциях. Например, у Платона. Кстати, как и теория припоминания. Круговорот душ и память (припоминание) – краеугольные камни в концепции Платона. Он считал, что истинное знание и знание идей – это воспоминание (память) о том, что душа созерцала до своего рождения в божественном мире. Как правило платоновская концепция анамнезиса понимается психологистически. Но Платон всегда подчеркивал, что припоминание и работа человека («вынашивание духовных плодов») неотъемлемы друг от друга. В «Федоне» он на разные лады говорит об этой работе: здесь и аскетизм жизни в целом, и блокирование связанных с телом чувственных ощущений и удовольствий, и постоянные упражнения, и необходимость посвятить себя философии, и сосредоточение души на истине, и собирание ее «в самой себе», и вера в подлинный мир. Анамнезис был необходимым Платону, чтобы решить сразу несколько задач. Во-первых, объяснить, если так можно сказать, трансцендентальные условия истинного познания; нельзя знать о том, чего нет, но существованием по Платону обладает лишь то, с чем мы совпадаем; именно память манифестирует подобное состояние. Во-вторых, обосновать существование бессмертия души как условие обретения блаженной жизни. В-третьих, убедить слушателей, что обретение подлинного существования требует особой жизни, познания и работы в отношении себя.
Идея припоминания у Платона, конечно, неоднозначна. В «Государстве» Платон рассказывает, как умершие души (за которыми легко угадываются те, кто, вступая в жизнь, сознательно выстраивают свой жизненный путь) выбирают свою судьбу. С одной стороны, образчики жизней, из которых производится выбор, уже существуют (подобно тому, как существует божественная жизнь, которую нужно только припомнить), с другой – чтобы выбрать правильно, мудрый должен вспомнить свою прошедшую жизнь, исследовать ее, руководствоваться стремлением к благу, отбросить честолюбие – короче, самому сознательно определить свою жизнь и ее последствия (как пишет Платон – «это вина избирающего, бог не виновен»). Припоминание у Платона нагружается двумя разными значениями: это и то, что объясняет существование подлинного мира идей, и то, что предполагает работу и путь, приводящие к такому существованию. «Припомнить» значит не только открыть то, что есть, но и выстроить себя, направить, создать и себя, и подлинный мир.
Интересно, что в эпоху Возрождения и Новое время под влиянием концепции анамнезиса и средневекового убеждения о том, что человек создан «по образу и подобию Творца», формируется мысль, по которой человек всего лишь, как говорили Николай Кузанский и Рене Декарт, менее совершенен, чем Бог. Поэтому он может уподобляться последнему, что опять же понимается двояко. В одном отношении как признание того, что через нас действует Иное (Бог, Разум, Дух, Мышление), в другом отношении, что мы сами – боги. Марина Цветаева говорит, что пишет не художник, он во власти слова, демона, его воля «не устать слушать, пока не услышишь, не заносить ничего, чего не услышал» (Платон бы сказал, «чего не припомнил»). Учитель одного из авторов (Вадима Розина) Г. П. Щедровицкий в одном из последних интервью говорил, что мыслит не он, посредством него мыслит мышление. В обоих случаях творческая личность как бы припоминает уже существующее, находящееся в ином месте.
В каббале памяти и припоминанию, действительно, придается большое значение. В «Науке каббала» в связи с этим можно прочесть следующее:
«Все мироздание представляет собой единую причинно-следственную цепочку от первого состояния, когда Малхут мира Бесконечности была полностью наполнена светом, и до ее окончательного исправления, когда она вновь будет наполнена светом. Этот процесс управляется с помощью решимот (воспоминания). Начиная с мира Бесконечности, Малхут постепенно перебирает все свои наслаждения, выставляет их на экран, оставляя при этом решимот от каждого предыдущего состояния, вплоть до окончательного исправления.
Только решимот определяют рождение следующего парцуфа из предыдущего, только информация о том, что уже было, дает возможность работать с экраном… Решимот, которые в парцуфе, заставляют человека желать, искать, двигаться к чему-то новому. Мы лишь выполняем указание наших решимот»[231].
И вообще, разве не память о прошлом и наших поступках образует суть культуры и традиции?
Скептик: Положим. Но при чем здесь реинкарнация, разве в XXI в. можно верить в переселение душ?
Авторы: Мало ли во что верят современные люди! И что значит переселение душ? Можно это понять и рационально, если хотите. Переселение – это зависимость одних поколений от других. Вряд ли такую зависимость можно отрицать. Вы себя, конечно, можете осознавать как уникальное неповторимое существо. Но более правильное понимание – как существо, обусловленное предыдущими поколениями.
«Каждое поколение – это души предыдущих поколений, обретшие новую телесную оболочку. Души облачаются в новые тела и нисходят в наш мир. С каждым таким перевоплощением у них накапливается опыт. Кроме того, со временем меняются и внешние духовные условия»[232].
Даже с рациональной точки зрения, в этом есть смысл. Что такое душа? Дух, духовное, вечное, связанное не только с вами лично, но с культурой, языком, социумом. А тело? Биологический организм, который со временем умирает. Но смерть тела не может разрушить вечное, культуру и язык. Они продолжают существовать, «вселяясь» в другие тела. С рациональной точки зрения, конечно, такое вселение предполагает воспитание, влияние семьи, культуры и пр. Каббалист все это сокращает и говорит просто – перевоплощение, кругооборот душ.
М. Лайтман: Личность каждого уникальна тем, что вышла из своего особого места в общей душе Адама – общего творения. В течение многих нисхождений в этот мир, душа каждого, будучи в теле, должна духовно подняться к своему корню. Каждый раз, когда человек накапливает определенное количество знаний, впечатлений, тело умирает, а душа, освободившись от внешней формы, переводит накопленную информацию, впечатления, знания – в новые свойства. Поэтому в следующем кругообороте человек рождается более приспособленным к жизни, чем в момент, когда покинул мир. Всем известно, насколько трудно освоить новые технологии пожилым людям, и насколько естественно осваивают их наши дети.
Занимающийся каббалой не нуждается в периодах „жизнь – смерть“, а может, не уходя из тела, из этой жизни, превращать (перемещать) информацию, впечатления, знания – в свойства. Ведь в этом и заключается основная цель изучения науки каббала: пока человек не вернется своими свойствами в свой корень в душе Адама, он должен будет нисходить в этот мир. Поэтому реализация науки каббала в человеке заключается именно в переводе усилий и получаемых впечатлений, информации, знаний – в новые духовные свойства, будучи в теле нашего мира.
Поскольку, исходя из своих основ, человек должен пройти строго определенное количество ступеней подъема от свойств нашего мира до свойства своего корня в Адаме, никто из нас не может уменьшить количество ступеней, но возможно ускорить темп их прохождения, настолько, чтобы уложиться в одну жизнь. Ускорения темпа своего духовного развития человек добивается за счет изучения устройства высшего мира.
В. Розин: Следующий, действительно, важный вопрос о логике, в которой, как Вы выражаетесь, «все со всем совпадает, все со всем связано»: Творец совпадает с творением, природа – с Творцом и человеком, человек – с природой и Творцом и т. п. Помните, «когда человек поднимается по этим ступеням, то все миры поднимаются вместе с ним». Как все это понимать? А так, что здесь реализуется иной, чем в западной традиции тип мышления. Корни его – в восточной традиции. И здесь, в качестве сравнения, я приведу свой анализ индуистского мышления. Хотя этот способ мышления отличается от каббалистического, но есть много параллелей. Во всяком случае, он явится для Скептика еще одним примером необычного мышления, где «все со всем совпадает».
Если христианский Бог создал по своему образу и подобию только одно избранное существо – человека, то древний индуистский Творец Праджапати создал по своему подобию еще и жертву. «Праджапати (создатель), – читаем мы в гимнах Ригведы, – создал по подобию своему то, что есть жертва. Поэтому говорят: жертва есть Праджапати. Ибо по своему подобию создал он ее». Но одновременно Праджапати весьма похож и на ветхозаветного Бога: он создает и мир, и людей. «Вначале Праджапати был один, пока не пожелал: „стану я множеством, произведу я создания“, и в жару желания, полный творческой муки, он произвел из себя миры с богами и людьми, пространством и временем, мыслью и словом». И одновременно Праджапати – это солнце, свет, несущие жизнь и смерть:
«…то, что там горит, – солнце; и то, что там горит, есть смерть. Так как оно есть смерть, то и умирают создания, живущие под ним; живущие по ту сторону его суть боги: посему боги бессмертны. Его лучи – узды, которыми впрягаются люди в жизнь. Кого захочет оно, жизнь того оно притягивает и подымает в себе: тот умирает. Но мудрец знает слово и приношение, которые подымают его выше области катящихся дней и ночей и выше того мира, в котором солнце своим жаром имеет власть над жизнью и смертью. У него день и ночь не отнимают благословения его дел: он освобождает свою жизнь от смерти. Это есть освобождение от смерти, совершающееся в жертве Агни-готры».
«Мы состоим из единственного, созданного Творцом, материала – “желания наслаждаться“. Поэтому мы реагируем только на страдания, т. е. только на отсутствие наслаждения. Причем, если мы получаем наслаждение, мы считаем, что так нам и положено, потому что состоим только из одного желания наслаждаться. А как только получаем ощущение, обратное наслаждению, т. е. его отсутствие, это воспринимается нами как страдание – и тут мы немедленно спрашиваем себя: “За что мне это?“.
Поэтому Творец создал только желание наслаждаться. И этого Ему достаточно, чтобы уже далее сотворить из него „себе подобное“. Как? Тем, что Он создает в сотворенном желании насладится всевозможные ощущения Своего отсутствия, тем, что вызывает в желании наслаждаться страдание, а страдания толкают к движению, к усилиям от этих страданий избавиться, т. е. наполниться наслаждением – т. е. Творцом.
Зачем же через страдания? – А чтобы мы сами захотели наполниться Творцом, осознав, что без Него мы страдаем. В этом и заключается роль эгоизма – в нашем развитии: он создает в нас страдания от удаления от Творца, вызывает в нас просьбу к Творцу избавить нас от страданий, и Творец вызволяет нас. Таким образом, эгоизм выполняет свою роль»[230].
Теперь ответ на второй вопрос. Идея реинкарнации есть не только в каббале, но и во многих других концепциях. Например, у Платона. Кстати, как и теория припоминания. Круговорот душ и память (припоминание) – краеугольные камни в концепции Платона. Он считал, что истинное знание и знание идей – это воспоминание (память) о том, что душа созерцала до своего рождения в божественном мире. Как правило платоновская концепция анамнезиса понимается психологистически. Но Платон всегда подчеркивал, что припоминание и работа человека («вынашивание духовных плодов») неотъемлемы друг от друга. В «Федоне» он на разные лады говорит об этой работе: здесь и аскетизм жизни в целом, и блокирование связанных с телом чувственных ощущений и удовольствий, и постоянные упражнения, и необходимость посвятить себя философии, и сосредоточение души на истине, и собирание ее «в самой себе», и вера в подлинный мир. Анамнезис был необходимым Платону, чтобы решить сразу несколько задач. Во-первых, объяснить, если так можно сказать, трансцендентальные условия истинного познания; нельзя знать о том, чего нет, но существованием по Платону обладает лишь то, с чем мы совпадаем; именно память манифестирует подобное состояние. Во-вторых, обосновать существование бессмертия души как условие обретения блаженной жизни. В-третьих, убедить слушателей, что обретение подлинного существования требует особой жизни, познания и работы в отношении себя.
Идея припоминания у Платона, конечно, неоднозначна. В «Государстве» Платон рассказывает, как умершие души (за которыми легко угадываются те, кто, вступая в жизнь, сознательно выстраивают свой жизненный путь) выбирают свою судьбу. С одной стороны, образчики жизней, из которых производится выбор, уже существуют (подобно тому, как существует божественная жизнь, которую нужно только припомнить), с другой – чтобы выбрать правильно, мудрый должен вспомнить свою прошедшую жизнь, исследовать ее, руководствоваться стремлением к благу, отбросить честолюбие – короче, самому сознательно определить свою жизнь и ее последствия (как пишет Платон – «это вина избирающего, бог не виновен»). Припоминание у Платона нагружается двумя разными значениями: это и то, что объясняет существование подлинного мира идей, и то, что предполагает работу и путь, приводящие к такому существованию. «Припомнить» значит не только открыть то, что есть, но и выстроить себя, направить, создать и себя, и подлинный мир.
Интересно, что в эпоху Возрождения и Новое время под влиянием концепции анамнезиса и средневекового убеждения о том, что человек создан «по образу и подобию Творца», формируется мысль, по которой человек всего лишь, как говорили Николай Кузанский и Рене Декарт, менее совершенен, чем Бог. Поэтому он может уподобляться последнему, что опять же понимается двояко. В одном отношении как признание того, что через нас действует Иное (Бог, Разум, Дух, Мышление), в другом отношении, что мы сами – боги. Марина Цветаева говорит, что пишет не художник, он во власти слова, демона, его воля «не устать слушать, пока не услышишь, не заносить ничего, чего не услышал» (Платон бы сказал, «чего не припомнил»). Учитель одного из авторов (Вадима Розина) Г. П. Щедровицкий в одном из последних интервью говорил, что мыслит не он, посредством него мыслит мышление. В обоих случаях творческая личность как бы припоминает уже существующее, находящееся в ином месте.
В каббале памяти и припоминанию, действительно, придается большое значение. В «Науке каббала» в связи с этим можно прочесть следующее:
«Все мироздание представляет собой единую причинно-следственную цепочку от первого состояния, когда Малхут мира Бесконечности была полностью наполнена светом, и до ее окончательного исправления, когда она вновь будет наполнена светом. Этот процесс управляется с помощью решимот (воспоминания). Начиная с мира Бесконечности, Малхут постепенно перебирает все свои наслаждения, выставляет их на экран, оставляя при этом решимот от каждого предыдущего состояния, вплоть до окончательного исправления.
Только решимот определяют рождение следующего парцуфа из предыдущего, только информация о том, что уже было, дает возможность работать с экраном… Решимот, которые в парцуфе, заставляют человека желать, искать, двигаться к чему-то новому. Мы лишь выполняем указание наших решимот»[231].
И вообще, разве не память о прошлом и наших поступках образует суть культуры и традиции?
Скептик: Положим. Но при чем здесь реинкарнация, разве в XXI в. можно верить в переселение душ?
Авторы: Мало ли во что верят современные люди! И что значит переселение душ? Можно это понять и рационально, если хотите. Переселение – это зависимость одних поколений от других. Вряд ли такую зависимость можно отрицать. Вы себя, конечно, можете осознавать как уникальное неповторимое существо. Но более правильное понимание – как существо, обусловленное предыдущими поколениями.
«Каждое поколение – это души предыдущих поколений, обретшие новую телесную оболочку. Души облачаются в новые тела и нисходят в наш мир. С каждым таким перевоплощением у них накапливается опыт. Кроме того, со временем меняются и внешние духовные условия»[232].
Даже с рациональной точки зрения, в этом есть смысл. Что такое душа? Дух, духовное, вечное, связанное не только с вами лично, но с культурой, языком, социумом. А тело? Биологический организм, который со временем умирает. Но смерть тела не может разрушить вечное, культуру и язык. Они продолжают существовать, «вселяясь» в другие тела. С рациональной точки зрения, конечно, такое вселение предполагает воспитание, влияние семьи, культуры и пр. Каббалист все это сокращает и говорит просто – перевоплощение, кругооборот душ.
М. Лайтман: Личность каждого уникальна тем, что вышла из своего особого места в общей душе Адама – общего творения. В течение многих нисхождений в этот мир, душа каждого, будучи в теле, должна духовно подняться к своему корню. Каждый раз, когда человек накапливает определенное количество знаний, впечатлений, тело умирает, а душа, освободившись от внешней формы, переводит накопленную информацию, впечатления, знания – в новые свойства. Поэтому в следующем кругообороте человек рождается более приспособленным к жизни, чем в момент, когда покинул мир. Всем известно, насколько трудно освоить новые технологии пожилым людям, и насколько естественно осваивают их наши дети.
Занимающийся каббалой не нуждается в периодах „жизнь – смерть“, а может, не уходя из тела, из этой жизни, превращать (перемещать) информацию, впечатления, знания – в свойства. Ведь в этом и заключается основная цель изучения науки каббала: пока человек не вернется своими свойствами в свой корень в душе Адама, он должен будет нисходить в этот мир. Поэтому реализация науки каббала в человеке заключается именно в переводе усилий и получаемых впечатлений, информации, знаний – в новые духовные свойства, будучи в теле нашего мира.
Поскольку, исходя из своих основ, человек должен пройти строго определенное количество ступеней подъема от свойств нашего мира до свойства своего корня в Адаме, никто из нас не может уменьшить количество ступеней, но возможно ускорить темп их прохождения, настолько, чтобы уложиться в одну жизнь. Ускорения темпа своего духовного развития человек добивается за счет изучения устройства высшего мира.
В. Розин: Следующий, действительно, важный вопрос о логике, в которой, как Вы выражаетесь, «все со всем совпадает, все со всем связано»: Творец совпадает с творением, природа – с Творцом и человеком, человек – с природой и Творцом и т. п. Помните, «когда человек поднимается по этим ступеням, то все миры поднимаются вместе с ним». Как все это понимать? А так, что здесь реализуется иной, чем в западной традиции тип мышления. Корни его – в восточной традиции. И здесь, в качестве сравнения, я приведу свой анализ индуистского мышления. Хотя этот способ мышления отличается от каббалистического, но есть много параллелей. Во всяком случае, он явится для Скептика еще одним примером необычного мышления, где «все со всем совпадает».
Если христианский Бог создал по своему образу и подобию только одно избранное существо – человека, то древний индуистский Творец Праджапати создал по своему подобию еще и жертву. «Праджапати (создатель), – читаем мы в гимнах Ригведы, – создал по подобию своему то, что есть жертва. Поэтому говорят: жертва есть Праджапати. Ибо по своему подобию создал он ее». Но одновременно Праджапати весьма похож и на ветхозаветного Бога: он создает и мир, и людей. «Вначале Праджапати был один, пока не пожелал: „стану я множеством, произведу я создания“, и в жару желания, полный творческой муки, он произвел из себя миры с богами и людьми, пространством и временем, мыслью и словом». И одновременно Праджапати – это солнце, свет, несущие жизнь и смерть:
«…то, что там горит, – солнце; и то, что там горит, есть смерть. Так как оно есть смерть, то и умирают создания, живущие под ним; живущие по ту сторону его суть боги: посему боги бессмертны. Его лучи – узды, которыми впрягаются люди в жизнь. Кого захочет оно, жизнь того оно притягивает и подымает в себе: тот умирает. Но мудрец знает слово и приношение, которые подымают его выше области катящихся дней и ночей и выше того мира, в котором солнце своим жаром имеет власть над жизнью и смертью. У него день и ночь не отнимают благословения его дел: он освобождает свою жизнь от смерти. Это есть освобождение от смерти, совершающееся в жертве Агни-готры».