Страница:
— Я вскоре ухожу в Путешествие за Солью. После этого я снова приду сюда.
А потом поднялась наверх и отправилась домой в Чукулмас.
После Путешествия за Солью, еще до Танца Вина, она снова пришла на красную скалу. Хехоле-но исчезла; но на ее месте ничего не было. А даже если бы и было когда-то, то, конечно же, белки, сойки или древесные крысы могли утащить подношение или просто закатить куда-то. Адсевин отыскала осколок обсидиана и нацарапала им на красной скале знак Дома Синей Глины. Потом выпрямилась и сказала:
— Скоро в нашем городе будут праздновать Танец Вина.
А тот человек, что потерял свое имя, все слышал, спрятавшись на дне ущелья, под крутым берегом высохшего ручья. Он всегда слушал ее.
Когда в тот вечер Адсевин пришла домой, брат ее бабушки сказал ей:
— Послушай, Адсевин. Я тут потолковал кое с кем из охотников, что бывают в ущельях, расположенных выше окаменевшего леса и выше Горы Коршуна. Им об этом человеке-олене известно. Он когда-то давным-давно жил здесь в Доме Сорока Пяти Секвой, но потом отправился жить в леса. Раньше он принадлежал к Дому Змеевика, однако теперь, по их словам, лишился всякого Дома. Это пропащий человек. А такие люди особенно опасны, ибо они совершают неразумные поступки. Может быть, лучше тебе больше не ходить в ущелье Орлу? Ты, возможно, даже пугаешь его, когда ходишь туда.
Она спросила:
— А охотники знают, где он живет?
— Нет, у него нет никакого дома, — ответил он. Адсевин вовсе не хотелось огорчать старика, однако того мужчину из ущелья Орлу она совсем не боялась и не понимала, каким это образом могла испугать его; так что, дождавшись дня, когда старик был особенно занят во время уборки урожая, она снова пошла туда по северной тропе.
Дожди еще не начались, однако деревья уже могли вдоволь напиться воды, поступавшей к ветвям от корней, да и в ручье тоже было много воды; она казалась особенно глубокой там, где крупные камни. Грязь на берегу ручья была жидкой, и в ней — полно оленьих следов. На красной скале, рядом с тем знаком Дома Синей Глины, который вырезала она, тоже был сделан рисунок. Это был глаз койота, знак Восьмого Дома. Увидев его, она сказала:
— Хейя, хейя, Койот! Так, значит, ты все-таки здесь, житель дикого края! Вот это мой дар — для того из обитателей твоего Дома, кому он понравится. — И она положила на скалу то, что принесла с собой: несколько виноградных листьев, в которые были завернуты вымоченные ячменные зерна, смешанные с изюмом и кориандром, а потом ушла назад тем же путем, каким и пришла.
Встретившись со своим старым дядюшкой вечером, после того как он возвратился с поля, Адсевин, чуть помедлив, сказала:
— Дорогой матайкеби! Тот человек сказал мне, что живет в Доме Дикой Природы. Я не думаю, что тебе стоит за меня бояться, когда я хожу туда.
— А что, если я пойду с тобой и хорошенько принюхаюсь? — спросил старик.
— Что ж, двери этого Дома ведь не заперты, — ответила Адсевин.
И вот ее дядя тоже отправился в ущелье Орлу. Он увидел знаки на красной скале, а рядом с ними — камешек, гематит со дна ручья, отполированный до блеска и очень красивый. Он камешек не взял. Просто долгое время сидел на этой скале, дремал и слушал. Он не видел и не слышал того человека, однако был уверен, что он где-то неподалеку, возле больших ольховин на противоположном берегу ручья. Старик спел хейю воде и вернулся в Чукулмас. Там он сказал Адсевин:
— По-моему, опасностью в этом ущелье не пахнет. И ручей уже полон. А еще там, на скале, лежит красивый камешек со дна этого ручья.
Когда Адсевин снова пошла туда, она взяла камешек и на его место положила веревочную сумку, которую сплела сама, и сказала:
— У нас в городе скоро будут праздновать Танец Травы. Все обитатели дикого края тоже приглашаются на этот праздник.
И тут она заметила, что этот человек следит за нею и слушает ее речи. Он спрятался за огромным земляничным деревом из шести стволов, росшем на том берегу, но она разглядела его плечо, волосы и глаза. Почувствовав, что девушка его заметила, он тут же присел и весь скорчился. Адсевин отвернулась и пошла прочь, в гору.
Итак, один праздник сменял другой, дождливый сезон сменялся сухим, а Адсевин все ходила и ходила к Ручью Орлу и всегда приносила какой-нибудь маленький подарочек. Усевшись на край скалы, она рассказывала пропащему человеку об очередном празднике и всегда с благодарностью принимала его подарок, если он что-нибудь клал для нее на красную скалу. Иногда ей удавалось увидеть и его самого. Он же видел ее всегда.
Когда в Чукулмасе умирала одна старая женщина, что жила в Доме Сорока Пяти Секвой, Адсевин сходила в ущелье Орлу и рассказала тому человеку об этом, думая, что, может, та старуха была ему родственницей и он захочет спеть для нее песни Ухода На Запад, если только совсем не позабыл их.
В Первый День Танца Вселенной она под проливным дождем снова пришла в ущелье Орлу. Ручей бурлил, грохотал среди камней и плевался клочьями желтой пены; птицы, что жили в ущелье, попрятались, свернувшись клубочками в гнездах и на ветках. Девушке было очень трудно спускаться по крутому склону до красной скалы, глина так и скользила под ногами. Под шум ветра и грохот гальки в разбушевавшемся ручье она крикнула:
— У нас в городе празднуют Танец Вселенной; его танцуют и здесь, в диком краю. Завтра — Свадебная Ночь. И завтра меня выдадут замуж за человека из Первого Дома.
Но дождь так шумел, что она не поняла, был ли он рядом и слышал ли ее.
В тот год Адсевин не захотела танцевать Танец Луны: ведь она только что вышла замуж. Они с мужем ушли подальше в горы и там построили летнюю хижину на вершине холма над ущельем Шолио. И однажды Адсевин прямо оттуда отправилась в каньон Орлу. Она прошла по верху, в том месте, где упала сосна, и увидела оттуда дно ущелья, где поблескивал Ручей Орлу с нависавшей над ним красной скалой. На скале лежал пропащий человек. Должно быть, он спал, прижавшись щекой к вырезанным на камне знакам. Адсевин долгое время стояла неподвижно и ушла, так и не разбудив его.
Когда она вернулась в летнюю хижину, молодой муж спросил:
— Куда ты ходила?
— К Источникам Орлу, — сказала она.
Ее муж, еще будучи членом Общества Благородного Лавра, слышал о пропащем человеке, который живет в лесу и стал совсем диким; его часто встречали именно в ущелье Орлу. И он сказал Адсевин:
— Никогда больше не ходи туда.
— Нет, — возразила она, — я буду туда ходить.
— Но почему? — удивился он.
— Спроси моего старого дядюшку, почему я хожу в ущелье Орлу, — сказала Адсевин. — Он, наверно, сможет объяснить тебе. Я не могу.
Тогда молодой муж сказал:
— Если ты снова пойдешь туда, то и я пойду с тобой вместе.
— Пожалуйста, позволь мне ходить туда одной, — попросила она. — Там нечего бояться.
После этого случая ее мужу стало как-то неуютно так высоко в горах и далеко от людей, и он предложил:
— Давай переберемся пониже, ближе к летним хижинам твоего семейства,
— и она согласилась.
И пока они жили там, на Белых Пепельных Берегах, муж Адсевин поговорил с ее дядей и с несколькими охотниками, которые часто ходили в горы и спускались на дно ущелья Орлу. Ему очень не понравилось то, что они рассказали о пропащем человеке; особенно то, что он всегда держится поблизости от Источников Орлу. Но старый дядюшка Адсевин успокоил его:
— По-моему, в этом нет ничего страшного.
Потом Адсевин ушла в Чукулмас; она собиралась танцевать на празднике Воды и для этого ходила за водой из Источников Орлу. И после Танца Воды она еще много раз ходила одна в ущелье, особенно накануне больших праздников. Иногда она брала с собой еду. Муж только наблюдал за ней, но ничего не говорил, повторяя про себя то, что сказал ему ее старый дядя.
Как раз перед очередным Танцем Воды у Адсевин и ее мужа родился сын, и когда ему исполнилось несколько месяцев, а на горных склонах начала подрастать молодая трава, Адсевин положила мальчика в корзинку и отправилась с ним вместе по северной тропе. Мужу она ничего не сказала. Тот увидел, как она уходит вместе с малышом, и сильно встревожился и рассердился. Он пошел за ней следом, держась поодаль, прячась за горки и хоронясь в низинах, пока не пришел на вершину той горы, за которой располагалось ущелье Орлу. И тут, на самой вершине, он потерял след Адсевин; собственно, никакого следа там и не было. Просто он не успел разглядеть, куда она свернула, а исчезла она совершенно беззвучно. Муж побоялся шумом выдать свое присутствие и стоял, не шевелясь и прислушиваясь.
И вот где-то далеко внизу, прямо под собой, он услыхал голос Адсевин. Она спустилась на самое дно ущелья, к ручью, и говорила кому-то:
— Вот мой сын. Я назвала его Койот, Бегущий По Следу. — Она помолчала, потом муж снова услышал ее голос:
— Неужели ты ушел отсюда, Койот? — Она снова помолчала, а потом вдруг громко выкрикнула что-то непонятное.
Ее молодой муж так и бросился вниз, не разбирая дороги и изо всех сил продираясь сквозь густой кустарник, по крутой тропе, туда, откуда до него доносился голос жены. Она сидела на красной скале, держа на руках ребенка, и плакала. Когда ее муж подошел ближе, то сразу почувствовал запах смерти. Он остановился рядом с Адсевин, и она указала на ту сторону ручья. Пропащий человек, видимо, умер уже давно и лежал там, под огромными ольховинами, чуть ниже выходившего на поверхность земли родника. Он уже отчасти и сам стал землею.
ПОЭЗИЯ
ПЕСНЬ ГОЛУБОЙ СКАЛЫ
МЕДИТАЦИЯ В ВОСЬМОМ ДОМЕ РАННЕЙ ВЕСНОЮ
СМЕРТЬ
ВОСХОЖДЕНИЕ
НЕ ТАК УЖ ОН И ОТЛИЧАЛСЯ ОТ НАШЕГО
СОЛНЦЕ КЛОНИТСЯ К ЮГУ
ПЕРЕД ВОСХОДОМ ЛУНЫ
МОТЫЛЬКИ И БАБОЧКИ
«СТАРЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»
ЗАКЛИНАНИЕ
СТАРАЯ ЖЕНЩИНА ПОЕТ
У ИЗЛУЧИНЫ РЕКИ
ЭКВЕРКВЕ: ПЕРЕПЕЛКА, ВЗЛЕТАЮЩАЯ В КУСТАХ
ЭТОТ КАМЕНЬ
ЧЕТЫРЕ ИСТОРИИ
А потом поднялась наверх и отправилась домой в Чукулмас.
После Путешествия за Солью, еще до Танца Вина, она снова пришла на красную скалу. Хехоле-но исчезла; но на ее месте ничего не было. А даже если бы и было когда-то, то, конечно же, белки, сойки или древесные крысы могли утащить подношение или просто закатить куда-то. Адсевин отыскала осколок обсидиана и нацарапала им на красной скале знак Дома Синей Глины. Потом выпрямилась и сказала:
— Скоро в нашем городе будут праздновать Танец Вина.
А тот человек, что потерял свое имя, все слышал, спрятавшись на дне ущелья, под крутым берегом высохшего ручья. Он всегда слушал ее.
Когда в тот вечер Адсевин пришла домой, брат ее бабушки сказал ей:
— Послушай, Адсевин. Я тут потолковал кое с кем из охотников, что бывают в ущельях, расположенных выше окаменевшего леса и выше Горы Коршуна. Им об этом человеке-олене известно. Он когда-то давным-давно жил здесь в Доме Сорока Пяти Секвой, но потом отправился жить в леса. Раньше он принадлежал к Дому Змеевика, однако теперь, по их словам, лишился всякого Дома. Это пропащий человек. А такие люди особенно опасны, ибо они совершают неразумные поступки. Может быть, лучше тебе больше не ходить в ущелье Орлу? Ты, возможно, даже пугаешь его, когда ходишь туда.
Она спросила:
— А охотники знают, где он живет?
— Нет, у него нет никакого дома, — ответил он. Адсевин вовсе не хотелось огорчать старика, однако того мужчину из ущелья Орлу она совсем не боялась и не понимала, каким это образом могла испугать его; так что, дождавшись дня, когда старик был особенно занят во время уборки урожая, она снова пошла туда по северной тропе.
Дожди еще не начались, однако деревья уже могли вдоволь напиться воды, поступавшей к ветвям от корней, да и в ручье тоже было много воды; она казалась особенно глубокой там, где крупные камни. Грязь на берегу ручья была жидкой, и в ней — полно оленьих следов. На красной скале, рядом с тем знаком Дома Синей Глины, который вырезала она, тоже был сделан рисунок. Это был глаз койота, знак Восьмого Дома. Увидев его, она сказала:
— Хейя, хейя, Койот! Так, значит, ты все-таки здесь, житель дикого края! Вот это мой дар — для того из обитателей твоего Дома, кому он понравится. — И она положила на скалу то, что принесла с собой: несколько виноградных листьев, в которые были завернуты вымоченные ячменные зерна, смешанные с изюмом и кориандром, а потом ушла назад тем же путем, каким и пришла.
Встретившись со своим старым дядюшкой вечером, после того как он возвратился с поля, Адсевин, чуть помедлив, сказала:
— Дорогой матайкеби! Тот человек сказал мне, что живет в Доме Дикой Природы. Я не думаю, что тебе стоит за меня бояться, когда я хожу туда.
— А что, если я пойду с тобой и хорошенько принюхаюсь? — спросил старик.
— Что ж, двери этого Дома ведь не заперты, — ответила Адсевин.
И вот ее дядя тоже отправился в ущелье Орлу. Он увидел знаки на красной скале, а рядом с ними — камешек, гематит со дна ручья, отполированный до блеска и очень красивый. Он камешек не взял. Просто долгое время сидел на этой скале, дремал и слушал. Он не видел и не слышал того человека, однако был уверен, что он где-то неподалеку, возле больших ольховин на противоположном берегу ручья. Старик спел хейю воде и вернулся в Чукулмас. Там он сказал Адсевин:
— По-моему, опасностью в этом ущелье не пахнет. И ручей уже полон. А еще там, на скале, лежит красивый камешек со дна этого ручья.
Когда Адсевин снова пошла туда, она взяла камешек и на его место положила веревочную сумку, которую сплела сама, и сказала:
— У нас в городе скоро будут праздновать Танец Травы. Все обитатели дикого края тоже приглашаются на этот праздник.
И тут она заметила, что этот человек следит за нею и слушает ее речи. Он спрятался за огромным земляничным деревом из шести стволов, росшем на том берегу, но она разглядела его плечо, волосы и глаза. Почувствовав, что девушка его заметила, он тут же присел и весь скорчился. Адсевин отвернулась и пошла прочь, в гору.
Итак, один праздник сменял другой, дождливый сезон сменялся сухим, а Адсевин все ходила и ходила к Ручью Орлу и всегда приносила какой-нибудь маленький подарочек. Усевшись на край скалы, она рассказывала пропащему человеку об очередном празднике и всегда с благодарностью принимала его подарок, если он что-нибудь клал для нее на красную скалу. Иногда ей удавалось увидеть и его самого. Он же видел ее всегда.
Когда в Чукулмасе умирала одна старая женщина, что жила в Доме Сорока Пяти Секвой, Адсевин сходила в ущелье Орлу и рассказала тому человеку об этом, думая, что, может, та старуха была ему родственницей и он захочет спеть для нее песни Ухода На Запад, если только совсем не позабыл их.
В Первый День Танца Вселенной она под проливным дождем снова пришла в ущелье Орлу. Ручей бурлил, грохотал среди камней и плевался клочьями желтой пены; птицы, что жили в ущелье, попрятались, свернувшись клубочками в гнездах и на ветках. Девушке было очень трудно спускаться по крутому склону до красной скалы, глина так и скользила под ногами. Под шум ветра и грохот гальки в разбушевавшемся ручье она крикнула:
— У нас в городе празднуют Танец Вселенной; его танцуют и здесь, в диком краю. Завтра — Свадебная Ночь. И завтра меня выдадут замуж за человека из Первого Дома.
Но дождь так шумел, что она не поняла, был ли он рядом и слышал ли ее.
В тот год Адсевин не захотела танцевать Танец Луны: ведь она только что вышла замуж. Они с мужем ушли подальше в горы и там построили летнюю хижину на вершине холма над ущельем Шолио. И однажды Адсевин прямо оттуда отправилась в каньон Орлу. Она прошла по верху, в том месте, где упала сосна, и увидела оттуда дно ущелья, где поблескивал Ручей Орлу с нависавшей над ним красной скалой. На скале лежал пропащий человек. Должно быть, он спал, прижавшись щекой к вырезанным на камне знакам. Адсевин долгое время стояла неподвижно и ушла, так и не разбудив его.
Когда она вернулась в летнюю хижину, молодой муж спросил:
— Куда ты ходила?
— К Источникам Орлу, — сказала она.
Ее муж, еще будучи членом Общества Благородного Лавра, слышал о пропащем человеке, который живет в лесу и стал совсем диким; его часто встречали именно в ущелье Орлу. И он сказал Адсевин:
— Никогда больше не ходи туда.
— Нет, — возразила она, — я буду туда ходить.
— Но почему? — удивился он.
— Спроси моего старого дядюшку, почему я хожу в ущелье Орлу, — сказала Адсевин. — Он, наверно, сможет объяснить тебе. Я не могу.
Тогда молодой муж сказал:
— Если ты снова пойдешь туда, то и я пойду с тобой вместе.
— Пожалуйста, позволь мне ходить туда одной, — попросила она. — Там нечего бояться.
После этого случая ее мужу стало как-то неуютно так высоко в горах и далеко от людей, и он предложил:
— Давай переберемся пониже, ближе к летним хижинам твоего семейства,
— и она согласилась.
И пока они жили там, на Белых Пепельных Берегах, муж Адсевин поговорил с ее дядей и с несколькими охотниками, которые часто ходили в горы и спускались на дно ущелья Орлу. Ему очень не понравилось то, что они рассказали о пропащем человеке; особенно то, что он всегда держится поблизости от Источников Орлу. Но старый дядюшка Адсевин успокоил его:
— По-моему, в этом нет ничего страшного.
Потом Адсевин ушла в Чукулмас; она собиралась танцевать на празднике Воды и для этого ходила за водой из Источников Орлу. И после Танца Воды она еще много раз ходила одна в ущелье, особенно накануне больших праздников. Иногда она брала с собой еду. Муж только наблюдал за ней, но ничего не говорил, повторяя про себя то, что сказал ему ее старый дядя.
Как раз перед очередным Танцем Воды у Адсевин и ее мужа родился сын, и когда ему исполнилось несколько месяцев, а на горных склонах начала подрастать молодая трава, Адсевин положила мальчика в корзинку и отправилась с ним вместе по северной тропе. Мужу она ничего не сказала. Тот увидел, как она уходит вместе с малышом, и сильно встревожился и рассердился. Он пошел за ней следом, держась поодаль, прячась за горки и хоронясь в низинах, пока не пришел на вершину той горы, за которой располагалось ущелье Орлу. И тут, на самой вершине, он потерял след Адсевин; собственно, никакого следа там и не было. Просто он не успел разглядеть, куда она свернула, а исчезла она совершенно беззвучно. Муж побоялся шумом выдать свое присутствие и стоял, не шевелясь и прислушиваясь.
И вот где-то далеко внизу, прямо под собой, он услыхал голос Адсевин. Она спустилась на самое дно ущелья, к ручью, и говорила кому-то:
— Вот мой сын. Я назвала его Койот, Бегущий По Следу. — Она помолчала, потом муж снова услышал ее голос:
— Неужели ты ушел отсюда, Койот? — Она снова помолчала, а потом вдруг громко выкрикнула что-то непонятное.
Ее молодой муж так и бросился вниз, не разбирая дороги и изо всех сил продираясь сквозь густой кустарник, по крутой тропе, туда, откуда до него доносился голос жены. Она сидела на красной скале, держа на руках ребенка, и плакала. Когда ее муж подошел ближе, то сразу почувствовал запах смерти. Он остановился рядом с Адсевин, и она указала на ту сторону ручья. Пропащий человек, видимо, умер уже давно и лежал там, под огромными ольховинами, чуть ниже выходившего на поверхность земли родника. Он уже отчасти и сам стал землею.
ПОЭЗИЯ
РАЗДЕЛ ВТОРОЙ
Произведения, включенные в эту группу, — это подарки авторов своим хейимас или обществам. Представления Кеш о собственности настолько отличны от наших, что каждое упоминание об этом влечет за собой пространные пояснения. То, что человек сделал сам или выиграл, или то, что принадлежит ему, как члену семьи, для жителей Долины является собственностью этого человека; однако человек этот сам принадлежит определенному Дому, семье, городу, народу. Благосостояние состоит, таким образом, не в наличии вещей, а в деянии: в акте дарения, отдачи.
Стихотворения, написанные поэтами, являются их собственностью, но то или иное стихотворение по-настоящему и не существует до тех пор, пока не будет подарено, разделено с кем-то, представлено перед аудиторией. Идентичность понятий обладания и дарения, может быть, легче принять именно в том случае, когда речь идет о такой вещи, как стихи, или рисунок, или музыкальное произведение, или молитва. Народ Кеш, однако, воспринимает их как тождественные для всех видов собственности.
Произведения, включенные в эту группу, — это подарки авторов своим хейимас или обществам. Представления Кеш о собственности настолько отличны от наших, что каждое упоминание об этом влечет за собой пространные пояснения. То, что человек сделал сам или выиграл, или то, что принадлежит ему, как члену семьи, для жителей Долины является собственностью этого человека; однако человек этот сам принадлежит определенному Дому, семье, городу, народу. Благосостояние состоит, таким образом, не в наличии вещей, а в деянии: в акте дарения, отдачи.
Стихотворения, написанные поэтами, являются их собственностью, но то или иное стихотворение по-настоящему и не существует до тех пор, пока не будет подарено, разделено с кем-то, представлено перед аудиторией. Идентичность понятий обладания и дарения, может быть, легче принять именно в том случае, когда речь идет о такой вещи, как стихи, или рисунок, или музыкальное произведение, или молитва. Народ Кеш, однако, воспринимает их как тождественные для всех видов собственности.
ПЕСНЬ ГОЛУБОЙ СКАЛЫ
Из Дома Змеевика в Ваквахе. Без подписи
Прочна, загадочна, могуча Покоюсь в солнечных лучах Среди дубов огромных и прекрасных.
Когда-то солнцем я была, Потом я стану тьмою.
Сейчас же просто я скала, Живу с народами иными Среди дубов огромных и прекрасных.
Прочна, загадочна, могуча Покоюсь в солнечных лучах Среди дубов огромных и прекрасных.
Когда-то солнцем я была, Потом я стану тьмою.
Сейчас же просто я скала, Живу с народами иными Среди дубов огромных и прекрасных.
МЕДИТАЦИЯ В ВОСЬМОМ ДОМЕ РАННЕЙ ВЕСНОЮ
Автор: Ярость из Синшана
О, хлопья облаков голубоватых, плывущих в небе К северо-востоку, Медлительных, недостижимых, Душе той помогите!
О, ветер юго-западного направленья, сезон Дождей с собою приносящий, Душе той помоги найти спасенье.
Сосна упала. Под корою черви построили Изящный лабиринт Из круглых своих норок. Строители искусные, Прошу вас, Душе той помогите умереть.
Рисунок тонкий — переплелись прожилки Голубые на синеватом валуне в том месте, Где долгие дожди скалу подмыли.
О, ветер, приносивший дождь не раз за эту зиму, Помоги Душе той завершить свой круг.
Мелькание теней засохших веток И трав; лучи полуденного солнца…
О, дикий край! Одна лишь птица где-то Поет одну и ту же ноту На крыльях ветра в солнечном пространстве.
Скала та оказалась капель дождевых слабее.
Могучая сосна — слабей червя. Ничем им не Поможешь.
Так будь и ты, душа, слабее жизни, смирись с ее Победой, Плыви, кочуй на крыльях ветра вместе с солнцем, Пройди сквозь сеть прожилок голубых на валуне Упавшем И пой — одну и ту же ноту На крыльях ветра в солнечном пространстве!
О, хлопья облаков голубоватых, плывущих в небе К северо-востоку, Медлительных, недостижимых, Душе той помогите!
О, ветер юго-западного направленья, сезон Дождей с собою приносящий, Душе той помоги найти спасенье.
Сосна упала. Под корою черви построили Изящный лабиринт Из круглых своих норок. Строители искусные, Прошу вас, Душе той помогите умереть.
Рисунок тонкий — переплелись прожилки Голубые на синеватом валуне в том месте, Где долгие дожди скалу подмыли.
О, ветер, приносивший дождь не раз за эту зиму, Помоги Душе той завершить свой круг.
Мелькание теней засохших веток И трав; лучи полуденного солнца…
О, дикий край! Одна лишь птица где-то Поет одну и ту же ноту На крыльях ветра в солнечном пространстве.
Скала та оказалась капель дождевых слабее.
Могучая сосна — слабей червя. Ничем им не Поможешь.
Так будь и ты, душа, слабее жизни, смирись с ее Победой, Плыви, кочуй на крыльях ветра вместе с солнцем, Пройди сквозь сеть прожилок голубых на валуне Упавшем И пой — одну и ту же ноту На крыльях ветра в солнечном пространстве!
СМЕРТЬ
Не подписано. Подарок хейимас Красного Кирпича от частного лица
Смерть лишь одна, Себе забрать ее не можешь ты.
Я тоже не могу ее забрать себе.
Мы все умрем однажды, смерть разделив.
Ты умираешь, и я тоже; Я умираю, и ты тоже.
От смерти ты спасти не можешь Меня. А я тебя? Нет, тоже Не могу. Но плачем мы с тобою вместе, Когда придет твой час — ты встретишься со смертью.
Смерть лишь одна, Себе забрать ее не можешь ты.
Я тоже не могу ее забрать себе.
Мы все умрем однажды, смерть разделив.
Ты умираешь, и я тоже; Я умираю, и ты тоже.
От смерти ты спасти не можешь Меня. А я тебя? Нет, тоже Не могу. Но плачем мы с тобою вместе, Когда придет твой час — ты встретишься со смертью.
ВОСХОЖДЕНИЕ
Подарено Обществу Черного Кирпича в Ваквахе автором, Агатом
Порой душа, как пузырек легчайший взлетает И летит на крыльях ветра, что разумом рожден, Вверх по Реке, вдоль всей Долины, К Горе, чтоб там родиться и погибнуть сразу.
С юго-востока дует нынче ветер.
В мужской и смертной плоти та душа То съежится, то встанет дыбом, борется и плачет, И дом, что из костей, ей стал тюрьмою — пленница Она, Из тела своего спасенья ищет, уйти на волю хочет.
А ветер продолжает дуть с юго-востока.
О, матери, дом стерегущие, отцы, растящие лозу, Вы отпустите сына вашего с душою легкой, точно Пена, Пусть станет он воителем, скитальцем иль изгоем, Иначе он сожжет ваш дом и виноградник!
Восточный ветер пахнет дымом и пожаром.
Он — разрушение само, ведь он, рожденный Трижды, — Зола в воде бегущей. И поле черное простерлось За спиной его. Пусть он уходит!
Пусть он стремится в горы своей мечте навстречу.
При ветре южном на землю искры опадают.
Порой душа, как пузырек легчайший взлетает И летит на крыльях ветра, что разумом рожден, Вверх по Реке, вдоль всей Долины, К Горе, чтоб там родиться и погибнуть сразу.
С юго-востока дует нынче ветер.
В мужской и смертной плоти та душа То съежится, то встанет дыбом, борется и плачет, И дом, что из костей, ей стал тюрьмою — пленница Она, Из тела своего спасенья ищет, уйти на волю хочет.
А ветер продолжает дуть с юго-востока.
О, матери, дом стерегущие, отцы, растящие лозу, Вы отпустите сына вашего с душою легкой, точно Пена, Пусть станет он воителем, скитальцем иль изгоем, Иначе он сожжет ваш дом и виноградник!
Восточный ветер пахнет дымом и пожаром.
Он — разрушение само, ведь он, рожденный Трижды, — Зола в воде бегущей. И поле черное простерлось За спиной его. Пусть он уходит!
Пусть он стремится в горы своей мечте навстречу.
При ветре южном на землю искры опадают.
НЕ ТАК УЖ ОН И ОТЛИЧАЛСЯ ОТ НАШЕГО
Подарено хейимас Красного Кирпича в Ваквахе автором по имени Девять Целых из Чумо
Не так уж он и отличался от нашего, тот мир.
Возможно, чуть-чуть порядка требовалось или Его начало лежало в той поре, Когда вещей нам нужно было больше.
Давно когда-то, у Ворот Начала — Eто знает? — может, женщина одна Согнала надоевшую ей муху, Что из личинки вылупилась В селезенке мыши, не съеденной лисой, На берегу ручья, у зарослей?
Как можешь ты сказать: такого не случилось?
Как можешь ты сказать: такого не случится?
Взглянув на волны моря, усомнишься, Что их природа стала вдруг иною.
Когда тихонько выбиваешь дробь на барабане, То кажется, что звук тот родился задолго До начала всех начал и всех различий, И все слилось когда-то, чтоб родиться в этом звуке, А уж потом возникли все различья.
Не так уж он и отличался от нашего, тот мир.
Возможно, чуть-чуть порядка требовалось или Его начало лежало в той поре, Когда вещей нам нужно было больше.
Давно когда-то, у Ворот Начала — Eто знает? — может, женщина одна Согнала надоевшую ей муху, Что из личинки вылупилась В селезенке мыши, не съеденной лисой, На берегу ручья, у зарослей?
Как можешь ты сказать: такого не случилось?
Как можешь ты сказать: такого не случится?
Взглянув на волны моря, усомнишься, Что их природа стала вдруг иною.
Когда тихонько выбиваешь дробь на барабане, То кажется, что звук тот родился задолго До начала всех начал и всех различий, И все слилось когда-то, чтоб родиться в этом звуке, А уж потом возникли все различья.
СОЛНЦЕ КЛОНИТСЯ К ЮГУ
Подарено хейимас Красного Кирпича в Чукулмасе автором по имени Успокоенный
Под поздними закатными лучами брожу я со встревоженной душою.
Не ведая покоя, я скитаюсь под бледным солнцем месяцев осенних.
Перемен слишком много, расставаний, смертей в моей жизни.
И закрылись те двери, что прежде для меня были вечно открыты.
Деревья, державшие небо, все срубили зачем-то под корень.
Слишком много всего, что один лишь я в этом мире и помню!
И ручей этот боле не бежит каменистой своею дорожкой.
Души мертвых! Придите испить той водицы иссохшей!
Может быть, мы отправимся вместе в соседнюю с этой долину, Старая женщина, что так же в волненье ступает Здесь по травам сухим, по руслу ручья неживого?
Под поздними закатными лучами брожу я со встревоженной душою.
Не ведая покоя, я скитаюсь под бледным солнцем месяцев осенних.
Перемен слишком много, расставаний, смертей в моей жизни.
И закрылись те двери, что прежде для меня были вечно открыты.
Деревья, державшие небо, все срубили зачем-то под корень.
Слишком много всего, что один лишь я в этом мире и помню!
И ручей этот боле не бежит каменистой своею дорожкой.
Души мертвых! Придите испить той водицы иссохшей!
Может быть, мы отправимся вместе в соседнюю с этой долину, Старая женщина, что так же в волненье ступает Здесь по травам сухим, по руслу ручья неживого?
ПЕРЕД ВОСХОДОМ ЛУНЫ
Подарено хейимас Обсидиана в Чумо автором по имени Сомик
Под землею, Под луною Ветер дует.
Тени пляшут Над землею, Пляшут тени эвкалиптов.
Листья ветер раздувает Под ветвями эвкалиптов, Ветер тени заставляет Поплясать перед восходом В небесах луны огромной.
Под землею, Под луною Ветер дует.
Тени пляшут Над землею, Пляшут тени эвкалиптов.
Листья ветер раздувает Под ветвями эвкалиптов, Ветер тени заставляет Поплясать перед восходом В небесах луны огромной.
МОТЫЛЬКИ И БАБОЧКИ
«Одна старая-престарая песня», исполненная Бараном из Мадидину в Обществе Земляничного Дерева
Бабочка, чудом явившись на свет, Вновь превращается в чудо.
Ах, танцовщица!
Душа, любуясь тобой, порхает Во всех Домах сразу ты обитаешь, Лишь на мгновенье там задержавшись.
Мотылек, чудом явившись на свет, Вновь превращается в чудо.
Ах, фокусник, меняющий обличья!
У вас обоих поучиться бы Медведю.
Бабочка, чудом явившись на свет, Вновь превращается в чудо.
Ах, танцовщица!
Душа, любуясь тобой, порхает Во всех Домах сразу ты обитаешь, Лишь на мгновенье там задержавшись.
Мотылек, чудом явившись на свет, Вновь превращается в чудо.
Ах, фокусник, меняющий обличья!
У вас обоих поучиться бы Медведю.
«СТАРЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»
Стихи, которые прочитал Кемел (что значит Марс) из Унмалина в Обществе Земляничного Дерева
Наши души стали стары, Ими пользовались часто.
Этот нож переживет Руку, что его держала.
В долины горы превратятся, Родник же будет бить, как прежде.
Я старею, зато Моя душа молодеет.
Я к морю иду; Она же вверх по реке стремится.
Послушай, река:
Я-не душа моя, нет!
Наши души стали стары, Ими пользовались часто.
Этот нож переживет Руку, что его держала.
В долины горы превратятся, Родник же будет бить, как прежде.
Я старею, зато Моя душа молодеет.
Я к морю иду; Она же вверх по реке стремится.
Послушай, река:
Я-не душа моя, нет!
ЗАКЛИНАНИЕ
«Я создала эту песню, чтобы петь ее, если сухой сезон слишком затягивается или же если душа жаждет дождя».
Олениха из Дома Синей Глины, Вакваха
Ветры дуют пустые, Северный ветер, восточный, Небеса опустели.
То, что мы ищем, О чем мы мечтаем, Скрыто на дне, в глубине, Под волнами морскими.
О, светящиеся чужеземцы, Что глаз никогда не смыкают!
О, дивные жители океанской Далекой пучины!
Нельзя ль выпустить их, Дать им свободу?
Пусть в Долину они С южным ветром вернутся, Пусть с западным ветром Скорее сюда принесутся — В родную Долину И в свой Дом Небесный Облака дождевые, Грозою налитые тучи.
Пошли их, о Море!
Подари, подари им свободу, Как камни в горах Родники выпускают на волю, Как вольно течет к Тебе Наша Река по Долине, Как дарим Тебе мы танцы Свои, посылая их с песней, Как возвращаем мы снова Тебе Твои воды С Рекой и дождями, Чтоб Ты, Море, вновь смогло Само с собой слиться.
Олениха из Дома Синей Глины, Вакваха
Ветры дуют пустые, Северный ветер, восточный, Небеса опустели.
То, что мы ищем, О чем мы мечтаем, Скрыто на дне, в глубине, Под волнами морскими.
О, светящиеся чужеземцы, Что глаз никогда не смыкают!
О, дивные жители океанской Далекой пучины!
Нельзя ль выпустить их, Дать им свободу?
Пусть в Долину они С южным ветром вернутся, Пусть с западным ветром Скорее сюда принесутся — В родную Долину И в свой Дом Небесный Облака дождевые, Грозою налитые тучи.
Пошли их, о Море!
Подари, подари им свободу, Как камни в горах Родники выпускают на волю, Как вольно течет к Тебе Наша Река по Долине, Как дарим Тебе мы танцы Свои, посылая их с песней, Как возвращаем мы снова Тебе Твои воды С Рекой и дождями, Чтоб Ты, Море, вновь смогло Само с собой слиться.
СТАРАЯ ЖЕНЩИНА ПОЕТ
Подарок Цветущей из Синшана ее хейимас
Цвела, как слива, Да стала черносливом.
Ах, черносливом стала На косточке сухой.
Съешь меня, съешь меня!
Косточку выплюнешь — Iна вскоре станет Деревом, деревом, Сливой цветущей станет она.
Цвела, как слива, Да стала черносливом.
Ах, черносливом стала На косточке сухой.
Съешь меня, съешь меня!
Косточку выплюнешь — Iна вскоре станет Деревом, деревом, Сливой цветущей станет она.
У ИЗЛУЧИНЫ РЕКИ
Написано Яростью под рисунком, украшающим стену хейимас Синей Глины в Синшане
Как медленно течет вода По илистому руслу, Меж низких и неясных берегов В тумане. Вдруг — хлопанье Широких сильных крыльев.
Но цаплю не могу я рассмотреть.
Как медленно течет вода По илистому руслу, Меж низких и неясных берегов В тумане. Вдруг — хлопанье Широких сильных крыльев.
Но цаплю не могу я рассмотреть.
ЭКВЕРКВЕ: ПЕРЕПЕЛКА, ВЗЛЕТАЮЩАЯ В КУСТАХ
Подарено хейимас Синей Глины автором по имени Кулкунна из Чукулмаса
Хлопаешь, хлопаешь крыльями ты, С земли поднимая мирную стаю, Опасность заметив. О, чуткая!
Громом звучат твои мягкие крылья В зарослях чапараля.
Но тайные знаки глазам чужим незаметны.
Они лишь для тонкого слуха И острого зрения чуткого стража.
О, чудо пернатое в платье Землистого цвета!
Хлопаешь, хлопаешь крыльями ты, С земли поднимая мирную стаю, Опасность заметив. О, чуткая!
Громом звучат твои мягкие крылья В зарослях чапараля.
Но тайные знаки глазам чужим незаметны.
Они лишь для тонкого слуха И острого зрения чуткого стража.
О, чудо пернатое в платье Землистого цвета!
ЭТОТ КАМЕНЬ
Из хейимас Змеевика в Телине; автор: Словоплет
Ушел он путь искать, Что к смерти не приводит.
Ушел он путь искать Да и нашел его.
Каменистым тот путь оказался.
Пошел он по пути, Что к смерти не приводит.
Пошел он по нему, Да вдруг остановился.
И тут же превратился в камень.
Стоит он на пути, Что к смерти не приводит.
Стоит он недвижим, Он танцевать не может И камешками плачет вместо слез.
Вот мимо люди Радуги прошли, Легко ступая, длинноногие такие, Они на танцы шли из Четырех Домов В Дома Земные, в гости, И подобрали слезы-камешки его.
Вот этот камешек — слеза его.
Мне подарили его те, кто умер Задолго до рожденья моего.
Мне на Горе был камень тот подарен.
Ах, этот камешек-слеза!
Ушел он путь искать, Что к смерти не приводит.
Ушел он путь искать Да и нашел его.
Каменистым тот путь оказался.
Пошел он по пути, Что к смерти не приводит.
Пошел он по нему, Да вдруг остановился.
И тут же превратился в камень.
Стоит он на пути, Что к смерти не приводит.
Стоит он недвижим, Он танцевать не может И камешками плачет вместо слез.
Вот мимо люди Радуги прошли, Легко ступая, длинноногие такие, Они на танцы шли из Четырех Домов В Дома Земные, в гости, И подобрали слезы-камешки его.
Вот этот камешек — слеза его.
Мне подарили его те, кто умер Задолго до рожденья моего.
Мне на Горе был камень тот подарен.
Ах, этот камешек-слеза!
ЧЕТЫРЕ ИСТОРИИ
НЕНАВИСТЬ СТАРУХ
Рассказано Т„рн из Дома Высокое Крыльцо (Синшан)
Там, где сейчас в Синшане дом Высокое Крыльцо, давным-давно был дом, который назывался Переживший Землетрясение. Он простоял там очень, очень долго, наверное, слишком долго. Каменные порожки, а кое-где и плитки пола отесались буквально до дыр. Двери висели вкривь и вкось. Доски подгнили и едва держались. В стенах гнездились мыши; под крышей, на чердаке — полно птичьих и осиных гнезд и толстый слой засохшего помета летучих мышей. Этот дом был так стар, что никто и не помнил, какая семья построила его. Никому не хотелось его ремонтировать и поддерживать в нем чистоту. Этот дом был похож на старую-престарую собаку, которой все на свете надоело, на которую всем наплевать, вот она и живет сама по себе, грязная и молчаливая, и только чешется, когда ее блохи особенно донимают. Жители Синшана в те времена, наверно, были чересчур беспечны, раз позволили тому дому превратиться в грязную развалюху; безусловно куда лучше было бы просто повалить его, разобрать и использовать хорошие еще доски и камни для постройки нового дома. Но люди почему-то часто не делают того, что было бы лучше, или того, что просто хорошо. Жизнь течет, они остаются такими, какими были, и кто их изменит? Колесо все вращается и вращается… Трудно быть разумным во всем. И трудно вмешиваться в то, что делают твои соседи.
Итак, жили там две семьи: одна из Дома Красного Кирпича, а вторая из Дома Обсидиана. В каждом семействе была бабушка. И эти две старые женщины всю свою жизнь, прожили рядом, ненавидя друг друга. Не уживались они и все. Они даже не желали разговаривать друг с другом. Как все началось? Чего они хотели? Не знаю. И никто из тех, кто мне о них рассказывал, этого не знал. Ненависть ведь не имеет ни начала, ни конца, она как бы движется по кругу, и чем больше времени проходит, чем старше и упрямей человек, тем туже объятья его ненависти, и в итоге человек оказывается зажатым в ней, как палка в стиснутом кулаке. Вот так они и жили — старая женщина из Дома Красного Кирпича на втором этаже, а старая женщина из Дома Обсидиана на первом, над, кладовыми; и обе друг друга ненавидели. Женщина ею второго этажа обычно говорила своим домочадцам::
— Вы только понюхайте! Какая вонь ползет сюда снизу, когда она готовит! Скажите этой особе, чтоб перестала травить всех своими запахами!
И зять шел вниз и передавал ее слова старухе из Дома Обсидиана. Та ему ничего не отвечала, но говорила своему зятю:
— Что это за шум? Вроде бы собака где-то растявкалась? Или вода бежит в туалете? Что за неприятные звуки в этом доме! И что за люди там, наверху! Все ходят, топают, бормочут что-то, бормочут… Поди, скажи им, чтоб перестали так шуметь.
У старухи! из Дома Красного Кирпича были две замужние дочери; у одной из дочерей уже тоже были две замужние дочери, так что там жило целых четыре зятя и несколько маленьких детей — большая семья жила в этих старых, грязных комнатах под самой крышей. Крышу они не чинили. Когда шел дождь, крыша протекала; старухино семейство сделало в полу у стены дыру, и вода стекала в комнаты тех, кто жил внизу. Старуха из Дома Красного Кирпича тогда говорила:
— Вода всегда стекает вниз по склону холма.
А внизу проживала старуха из Дома Обсидиана со своими двумя дочерьми; одна из дочерей незамужняя, а у второй муже и дочка. Так что в этой семье народу было не так много, но щедростью они не отличались; больше помалкивали и держались замкнуто, на праздниках не танцевали. Никто никогда не заходил к ним в гости, и люди говорили:
— У них там, должно быть, сокровища несметные, не иначе. Небось, все добро свое прячут, а его у них, конечно же, немало накопилось.
Другие им возражали:
— С чего это вы решили? Они никогда ничего для других не делали. У них и есть-то всего пара овец, да и те пасутся с городским стадом; а корова у них давно умерла. Они, конечно, возделывают клочок земли внизу у Поляны Гремучей Змеи, но ничего, кроме кукурузы, на нем не выращивают; и собирательством они не занимаются, разве что за грибами ходят. И никогда они не делали ничего, что можно было бы отдать в обмен. Одежда у них старая, горшки и корзины тоже старые и грязные — с чего ж вы решили, что они так уж богаты?
Люди видели, как старуха из Дома Обсидиана клала в общий мешок для металлолома старую сковородку; сковородка была совершенно ржавая и прогорела как раз посредине, но было видно, что ею и после этого еще пользовались, жарили на ней, стараясь класть еду по краям, вокруг дыры. И все же кое-кто утверждал, что именно благодаря подобной скупости семейство накопило несметные сокровища.
Семья, которая жила на верхнем этаже старого дома, тоже никогда ничего не отдавала в общий котел, кроме еды, но про них никто не говорил, что они богаты. У них все двери были вечно настежь, и любой мог видеть, что у них там есть и как у них грязно. Все зятья в семье занимались охотой, так что у них всегда было в достатке оленины или другой дичи. А еще старухины дочери делали сыр. Они были единственными людьми в Синшане, которые в те времена делали сыр. Люди, которым требовался сыр, приносили им молоко, а кроме того, у этой семьи имелось несколько своих молочных коз и овец. Сыры у них зрели в подвале дома, который на самом деле был лишь полуподвалом — отличное хранилище для сыров или вина; кладовые под теперешним домом Высокое Крыльцо сохранились еще с тех времен.
А вот земледелием никто из этой семьи никогда не занимался, хотя все они были из Дома Красного Кирпича. Мужчины вечно пропадали на охотничьей стороне Горы Синшан и Горы-Сторожихи и даже уходили на Еловую Гору. Старуха не любила ничего, кроме оленины. Убитой дичью они весьма щедро делились с соседями, а в обмен на разные необходимые вещи отдавали свои сыры; но это семейство отличалось тем, что, взяв чужие вещи, они часто теряли их или ломали и никогда не чинили. Они были очень безответственными, неумелыми, мелочными людьми. Ни один из них не заслуживал того, чтобы о нем рассказали историю. Вот, разве что стоит рассказать о той ненависти, что жила между двумя старыми женщинами, бабушками двух разных семейств. Она была поистине велика, эта ненависть, и вся сосредоточилась в одном доме, в одних старых стенах.
Рассказано Т„рн из Дома Высокое Крыльцо (Синшан)
Там, где сейчас в Синшане дом Высокое Крыльцо, давным-давно был дом, который назывался Переживший Землетрясение. Он простоял там очень, очень долго, наверное, слишком долго. Каменные порожки, а кое-где и плитки пола отесались буквально до дыр. Двери висели вкривь и вкось. Доски подгнили и едва держались. В стенах гнездились мыши; под крышей, на чердаке — полно птичьих и осиных гнезд и толстый слой засохшего помета летучих мышей. Этот дом был так стар, что никто и не помнил, какая семья построила его. Никому не хотелось его ремонтировать и поддерживать в нем чистоту. Этот дом был похож на старую-престарую собаку, которой все на свете надоело, на которую всем наплевать, вот она и живет сама по себе, грязная и молчаливая, и только чешется, когда ее блохи особенно донимают. Жители Синшана в те времена, наверно, были чересчур беспечны, раз позволили тому дому превратиться в грязную развалюху; безусловно куда лучше было бы просто повалить его, разобрать и использовать хорошие еще доски и камни для постройки нового дома. Но люди почему-то часто не делают того, что было бы лучше, или того, что просто хорошо. Жизнь течет, они остаются такими, какими были, и кто их изменит? Колесо все вращается и вращается… Трудно быть разумным во всем. И трудно вмешиваться в то, что делают твои соседи.
Итак, жили там две семьи: одна из Дома Красного Кирпича, а вторая из Дома Обсидиана. В каждом семействе была бабушка. И эти две старые женщины всю свою жизнь, прожили рядом, ненавидя друг друга. Не уживались они и все. Они даже не желали разговаривать друг с другом. Как все началось? Чего они хотели? Не знаю. И никто из тех, кто мне о них рассказывал, этого не знал. Ненависть ведь не имеет ни начала, ни конца, она как бы движется по кругу, и чем больше времени проходит, чем старше и упрямей человек, тем туже объятья его ненависти, и в итоге человек оказывается зажатым в ней, как палка в стиснутом кулаке. Вот так они и жили — старая женщина из Дома Красного Кирпича на втором этаже, а старая женщина из Дома Обсидиана на первом, над, кладовыми; и обе друг друга ненавидели. Женщина ею второго этажа обычно говорила своим домочадцам::
— Вы только понюхайте! Какая вонь ползет сюда снизу, когда она готовит! Скажите этой особе, чтоб перестала травить всех своими запахами!
И зять шел вниз и передавал ее слова старухе из Дома Обсидиана. Та ему ничего не отвечала, но говорила своему зятю:
— Что это за шум? Вроде бы собака где-то растявкалась? Или вода бежит в туалете? Что за неприятные звуки в этом доме! И что за люди там, наверху! Все ходят, топают, бормочут что-то, бормочут… Поди, скажи им, чтоб перестали так шуметь.
У старухи! из Дома Красного Кирпича были две замужние дочери; у одной из дочерей уже тоже были две замужние дочери, так что там жило целых четыре зятя и несколько маленьких детей — большая семья жила в этих старых, грязных комнатах под самой крышей. Крышу они не чинили. Когда шел дождь, крыша протекала; старухино семейство сделало в полу у стены дыру, и вода стекала в комнаты тех, кто жил внизу. Старуха из Дома Красного Кирпича тогда говорила:
— Вода всегда стекает вниз по склону холма.
А внизу проживала старуха из Дома Обсидиана со своими двумя дочерьми; одна из дочерей незамужняя, а у второй муже и дочка. Так что в этой семье народу было не так много, но щедростью они не отличались; больше помалкивали и держались замкнуто, на праздниках не танцевали. Никто никогда не заходил к ним в гости, и люди говорили:
— У них там, должно быть, сокровища несметные, не иначе. Небось, все добро свое прячут, а его у них, конечно же, немало накопилось.
Другие им возражали:
— С чего это вы решили? Они никогда ничего для других не делали. У них и есть-то всего пара овец, да и те пасутся с городским стадом; а корова у них давно умерла. Они, конечно, возделывают клочок земли внизу у Поляны Гремучей Змеи, но ничего, кроме кукурузы, на нем не выращивают; и собирательством они не занимаются, разве что за грибами ходят. И никогда они не делали ничего, что можно было бы отдать в обмен. Одежда у них старая, горшки и корзины тоже старые и грязные — с чего ж вы решили, что они так уж богаты?
Люди видели, как старуха из Дома Обсидиана клала в общий мешок для металлолома старую сковородку; сковородка была совершенно ржавая и прогорела как раз посредине, но было видно, что ею и после этого еще пользовались, жарили на ней, стараясь класть еду по краям, вокруг дыры. И все же кое-кто утверждал, что именно благодаря подобной скупости семейство накопило несметные сокровища.
Семья, которая жила на верхнем этаже старого дома, тоже никогда ничего не отдавала в общий котел, кроме еды, но про них никто не говорил, что они богаты. У них все двери были вечно настежь, и любой мог видеть, что у них там есть и как у них грязно. Все зятья в семье занимались охотой, так что у них всегда было в достатке оленины или другой дичи. А еще старухины дочери делали сыр. Они были единственными людьми в Синшане, которые в те времена делали сыр. Люди, которым требовался сыр, приносили им молоко, а кроме того, у этой семьи имелось несколько своих молочных коз и овец. Сыры у них зрели в подвале дома, который на самом деле был лишь полуподвалом — отличное хранилище для сыров или вина; кладовые под теперешним домом Высокое Крыльцо сохранились еще с тех времен.
А вот земледелием никто из этой семьи никогда не занимался, хотя все они были из Дома Красного Кирпича. Мужчины вечно пропадали на охотничьей стороне Горы Синшан и Горы-Сторожихи и даже уходили на Еловую Гору. Старуха не любила ничего, кроме оленины. Убитой дичью они весьма щедро делились с соседями, а в обмен на разные необходимые вещи отдавали свои сыры; но это семейство отличалось тем, что, взяв чужие вещи, они часто теряли их или ломали и никогда не чинили. Они были очень безответственными, неумелыми, мелочными людьми. Ни один из них не заслуживал того, чтобы о нем рассказали историю. Вот, разве что стоит рассказать о той ненависти, что жила между двумя старыми женщинами, бабушками двух разных семейств. Она была поистине велика, эта ненависть, и вся сосредоточилась в одном доме, в одних старых стенах.