— Значит, преступления тут нет? — твердо спросил он.
— Нет.
— Значит, нет и следствия?
— Никакого.
— И никаких разговоров о деле, все предается забвению?
— Полнейшему.
Патриций вспомнил слова Эссарца: «Меня не арестуют, а если арестуют, то выпустят, и дело будет прекращено…». Эссарец предвидел, что правосудие будет молчать, но знал ли он, что оно найдет в Коралии свою помощницу?
Капитан понимал, что Коралия поступается собственными интересами в угоду каким-то незнакомцам… И для этого, прежде всего, им нужно отделаться от Бельваля.
«Этот судья начинает меня раздражать, — подумал Патриций, — ему решительно наплевать на меня».
Для виду он решил сдаться.
— Извините мою настойчивость, но мое поведение объясняется не только моей горячей симпатией к госпоже Эссарец. Нас связывает тайна, относящаяся к далекому прошлому… Госпожа Эссарец, вероятно, рассказала вам о тех странных совпадениях, которые я не могу не сопоставить с происшедшим.
Демальон посмотрел на Коралию, и она ответила ему молчаливым кивком головы.
— Да, как же, госпожа Эссарец посвятила меня в это, и кроме того…
Он опять заколебался и взглядом посоветовался с молодой женщиной, которая опять покраснела и смутилась.
Демальон выжидательно молчал, и наконец она тихо прошептала:
— Капитан Бельваль должен знать то, что нам удалось найти. Открытие касается его в равной степени… и поэтому мы не имеем права скрывать от него…
— Да, собственно, говорить тут нечего, капитан, — сказал судья. — Взгляните на этот альбом с фотографиями…
Он протянул Бельвалю тоненький альбом, перехваченный резинкой.
Патриций поспешил открыть его и воскликнул, изумленный:
— Не может быть!
На первой странице были две фотографии, мальчугана в курточке английского школьника и маленькой девочки. Под одной было написано: «Патриций, десяти лет», под другой — «Коралия, трех лет».
Крайне взволнованный, Бельваль перевернул страницу и опять увидел свою фотографию в пятнадцать лет и Коралии в восемь… Потом — в девятнадцать лет, двадцать три и двадцать восемь, и везде рядом были фотографии Коралии, запечатлевшие ее подростком, девушкой и, наконец, молодой женщиной.
— Возможно ли… — шептал капитан, — фотографии, о которых я не знал… По-видимому, любительские, отмечавшие различные периоды моей жизни. Вот тут я солдат, тут верхом… По чьему приказу делались эти снимки? Кто мог их соединить с вашими, Коралия?
Он внимательно посмотрел на молодую женщину, также крайне взволнованную, и спросил:
— Кто нас здесь соединил? Вы знаете? Откуда этот альбом?
За Коралию ответил Демальон:
— Это доктор, раздевая господина Эссарца, нашел альбом. Под рубашкой Эссарец носил фуфайку, и в ней, в зашитом наглухо кармане, был этот альбом.
Глаза Коралии и Бельваля встретились. Мысль, что Эссарец в течение двадцати лет собирал их фотографии, носил их, спрятанными на груди, и умер с ними, подействовала на обоих удручающе. Теперь более чем когда-либо им хотелось найти объяснение этим крайне странным фактам.
— Вы сами присутствовали при этом? — недоверчиво осведомился Бельваль.
Судья утвердительно кивнул головой.
— Да, сам… И кроме того, мне удалось сделать открытие, подтверждающее и дополняющее собой первое… Я нашел медальон из аметиста в филигранной оправе.
— Как? Медальон? Медальон из аметиста?
— Да, вот он.
И Демальон, еще раз вопросительно взглянув на Коралию, протянул Бельвалю медальон из аметиста, точно такого же, как в четках Коралии и на брелоке Патриция, и в такой же филигранной отделке из золота.
— Открыть? — спросил Бельваль.
Коралия кивнула.
В медальоне были две фотографии: Коралии — в костюме сестры милосердия и его самого, в военной форме и без ноги…
Ошеломленный Патриций не мог произнести ни слова.
— Откуда этот медальон? — наконец спросил он. — Это вы его нашли?
— Да, капитан, — ответил судья.
— И где же?
Демальон колебался. Бельваль видел, что Коралия тоже ждет ответа с нетерпением.
— Он был в руке умершего, — сказал Демальон.
— В руке умершего? В руке Эссарца? — переспросил Бельваль.
— Да… И я с трудом разжал его пальцы…
Капитан выпрямился и стукнул по столу кулаком.
— Теперь я скажу вам одну вещь, — воскликнул он, — которая заставит вас убедиться в том, что моя помощь может вам очень пригодиться! После всего это приобретает еще большее значение… Слушайте! Сегодня утром мне кто-то позвонил и едва нас соединили, человек, говоривший со мной, очевидно, подвергся нападению, так как я слышал крики о помощи, шум борьбы и стоны. Потом слабеющий голос произнес следующие слова: «Патриций… Коралия… медальон из аметиста… он на мне. Ах, слишком поздно теперь… а мне так хотелось…».
Вот что я слышал, и вот перед вами две наши фотографии в медальоне из аметиста. Сегодня утром в девятнадцать минут восьмого некто, носивший на себе медальон из аметиста, был убит… Этого факта оспорить нельзя… А несколькими часами позднее, в двадцать минут первого, в руке другого человека находят этот медальон… Этого также нельзя оспаривать, надеюсь? Теперь соедините оба факта. Сделав это, вы должны придти к заключению, что первое преступление, эхо которого донес мне телефон, произошло здесь, в этом доме и именно в библиотеке, где вчера на наших глазах произошли такие ужасные вещи…
Рассказ Бельваля, видимо, произвел большое впечатление на Демальона.
— Все это так, капитан, — сказал он. — Но мы до сих пор не нашли труп человека, убитого, по вашим словам, в восьмом часу утра.
— Мы найдем его, — уверенно заявил Патриций.
— Хорошо, — согласился Демальон. — Но кто вам сказал, что Эссарец-бей взял именно этот медальон у убитого, а не нашел его где-нибудь в другом месте? Ведь мы не можем доказать, что он был в это время дома и в библиотеке?
— Я это хорошо знаю.
— Но откуда же?
— Я позвонил ему несколькими минутами позднее, и он мне ответил. И даже больше, он сказал мне, что звонил мне сам, но его прервали…
Демальон задумался, потом спросил:
— Что, он выходил сегодня?
Коралия, не оборачиваясь и боясь встретиться глазами с Бельвалем, тихо сказала:
— Я не думаю, чтобы он выходил. Нашли его в домашнем платье, которое было на нем вчера.
— Вы видели его после вчерашнего вечера?
— Между семью и девятью он несколько раз стучался в мою дверь. Я ему не отворяла. Около одиннадцати я собиралась уйти и слышала, как он позвал Симона, чтобы тот проводил меня. Симон догнал меня на улице. Вот все, что я знаю.
Воцарилось долгое молчание. Каждый обдумывал так странно складывавшиеся обстоятельства.
Капитан первым нарушил тишину.
— Сейчас я выскажу то, в чем убежден… Человек, знавший меня и госпожу Эссарец еще детьми, почему-то следивший за нашей жизнью в течение многих лет, по-видимому, любивший нас и пославший мне ключ от сада, чтобы мы с Коралией узнали друг друга, убит Эссарцем в тот миг, когда он готовился привести в исполнение свой план, вероятно, касавшийся нас… Как бы там ни было, но я донесу об этом деле кому следует и попрошу расследования, и меня никто не остановит. Теперь правду не так-то легко скрыть.
— Да, вас нелегко остановить, — заметил Демальон.
— Я поступлю так, как подскажет мне совесть, и уверен, что госпожа Эссарец поймет меня и простит. Она знает, что этим я вступаюсь и за ее права. Она знает также, что погибнет, если это дело будет прекращено, и правосудие не протянет ей руки помощи… Она знает, что враги, ей угрожающие, не знают пощады и что они не остановятся ни перед чем, чтобы достигнуть своей цели и уничтожить ее… Ужаснее всего то, что самые зоркие глаза не могут увидеть и разгадать этой цели. Мы идем против врага невидимого и потому еще более опасного… И помочь нам может, повторяю, только правосудие.
Демальон положил свою руку на плечо капитана.
— А если правосудию уже известна эта цель? — мягко произнес он.
Бельваль с изумлением посмотрел на него.
— Как… Вы знаете?
— Может быть…
— И можете сказать мне?
— Да, придется…
— И дело касается…
— О, совсем пустяка.
— Но, именно?
— Миллиарда…
— Как миллиарда?
— Да так, очень просто… Миллиарда франков, две трети которого, если не три четверти, уже исчезли из Франции еще до войны. Но двести пятьдесят или триста миллионов стоят даже больше миллиарда.
— Это каким же образом?
— Да потому что они в золоте…
Глава 8
Глава 9
— Нет.
— Значит, нет и следствия?
— Никакого.
— И никаких разговоров о деле, все предается забвению?
— Полнейшему.
Патриций вспомнил слова Эссарца: «Меня не арестуют, а если арестуют, то выпустят, и дело будет прекращено…». Эссарец предвидел, что правосудие будет молчать, но знал ли он, что оно найдет в Коралии свою помощницу?
Капитан понимал, что Коралия поступается собственными интересами в угоду каким-то незнакомцам… И для этого, прежде всего, им нужно отделаться от Бельваля.
«Этот судья начинает меня раздражать, — подумал Патриций, — ему решительно наплевать на меня».
Для виду он решил сдаться.
— Извините мою настойчивость, но мое поведение объясняется не только моей горячей симпатией к госпоже Эссарец. Нас связывает тайна, относящаяся к далекому прошлому… Госпожа Эссарец, вероятно, рассказала вам о тех странных совпадениях, которые я не могу не сопоставить с происшедшим.
Демальон посмотрел на Коралию, и она ответила ему молчаливым кивком головы.
— Да, как же, госпожа Эссарец посвятила меня в это, и кроме того…
Он опять заколебался и взглядом посоветовался с молодой женщиной, которая опять покраснела и смутилась.
Демальон выжидательно молчал, и наконец она тихо прошептала:
— Капитан Бельваль должен знать то, что нам удалось найти. Открытие касается его в равной степени… и поэтому мы не имеем права скрывать от него…
— Да, собственно, говорить тут нечего, капитан, — сказал судья. — Взгляните на этот альбом с фотографиями…
Он протянул Бельвалю тоненький альбом, перехваченный резинкой.
Патриций поспешил открыть его и воскликнул, изумленный:
— Не может быть!
На первой странице были две фотографии, мальчугана в курточке английского школьника и маленькой девочки. Под одной было написано: «Патриций, десяти лет», под другой — «Коралия, трех лет».
Крайне взволнованный, Бельваль перевернул страницу и опять увидел свою фотографию в пятнадцать лет и Коралии в восемь… Потом — в девятнадцать лет, двадцать три и двадцать восемь, и везде рядом были фотографии Коралии, запечатлевшие ее подростком, девушкой и, наконец, молодой женщиной.
— Возможно ли… — шептал капитан, — фотографии, о которых я не знал… По-видимому, любительские, отмечавшие различные периоды моей жизни. Вот тут я солдат, тут верхом… По чьему приказу делались эти снимки? Кто мог их соединить с вашими, Коралия?
Он внимательно посмотрел на молодую женщину, также крайне взволнованную, и спросил:
— Кто нас здесь соединил? Вы знаете? Откуда этот альбом?
За Коралию ответил Демальон:
— Это доктор, раздевая господина Эссарца, нашел альбом. Под рубашкой Эссарец носил фуфайку, и в ней, в зашитом наглухо кармане, был этот альбом.
Глаза Коралии и Бельваля встретились. Мысль, что Эссарец в течение двадцати лет собирал их фотографии, носил их, спрятанными на груди, и умер с ними, подействовала на обоих удручающе. Теперь более чем когда-либо им хотелось найти объяснение этим крайне странным фактам.
— Вы сами присутствовали при этом? — недоверчиво осведомился Бельваль.
Судья утвердительно кивнул головой.
— Да, сам… И кроме того, мне удалось сделать открытие, подтверждающее и дополняющее собой первое… Я нашел медальон из аметиста в филигранной оправе.
— Как? Медальон? Медальон из аметиста?
— Да, вот он.
И Демальон, еще раз вопросительно взглянув на Коралию, протянул Бельвалю медальон из аметиста, точно такого же, как в четках Коралии и на брелоке Патриция, и в такой же филигранной отделке из золота.
— Открыть? — спросил Бельваль.
Коралия кивнула.
В медальоне были две фотографии: Коралии — в костюме сестры милосердия и его самого, в военной форме и без ноги…
Ошеломленный Патриций не мог произнести ни слова.
— Откуда этот медальон? — наконец спросил он. — Это вы его нашли?
— Да, капитан, — ответил судья.
— И где же?
Демальон колебался. Бельваль видел, что Коралия тоже ждет ответа с нетерпением.
— Он был в руке умершего, — сказал Демальон.
— В руке умершего? В руке Эссарца? — переспросил Бельваль.
— Да… И я с трудом разжал его пальцы…
Капитан выпрямился и стукнул по столу кулаком.
— Теперь я скажу вам одну вещь, — воскликнул он, — которая заставит вас убедиться в том, что моя помощь может вам очень пригодиться! После всего это приобретает еще большее значение… Слушайте! Сегодня утром мне кто-то позвонил и едва нас соединили, человек, говоривший со мной, очевидно, подвергся нападению, так как я слышал крики о помощи, шум борьбы и стоны. Потом слабеющий голос произнес следующие слова: «Патриций… Коралия… медальон из аметиста… он на мне. Ах, слишком поздно теперь… а мне так хотелось…».
Вот что я слышал, и вот перед вами две наши фотографии в медальоне из аметиста. Сегодня утром в девятнадцать минут восьмого некто, носивший на себе медальон из аметиста, был убит… Этого факта оспорить нельзя… А несколькими часами позднее, в двадцать минут первого, в руке другого человека находят этот медальон… Этого также нельзя оспаривать, надеюсь? Теперь соедините оба факта. Сделав это, вы должны придти к заключению, что первое преступление, эхо которого донес мне телефон, произошло здесь, в этом доме и именно в библиотеке, где вчера на наших глазах произошли такие ужасные вещи…
Рассказ Бельваля, видимо, произвел большое впечатление на Демальона.
— Все это так, капитан, — сказал он. — Но мы до сих пор не нашли труп человека, убитого, по вашим словам, в восьмом часу утра.
— Мы найдем его, — уверенно заявил Патриций.
— Хорошо, — согласился Демальон. — Но кто вам сказал, что Эссарец-бей взял именно этот медальон у убитого, а не нашел его где-нибудь в другом месте? Ведь мы не можем доказать, что он был в это время дома и в библиотеке?
— Я это хорошо знаю.
— Но откуда же?
— Я позвонил ему несколькими минутами позднее, и он мне ответил. И даже больше, он сказал мне, что звонил мне сам, но его прервали…
Демальон задумался, потом спросил:
— Что, он выходил сегодня?
Коралия, не оборачиваясь и боясь встретиться глазами с Бельвалем, тихо сказала:
— Я не думаю, чтобы он выходил. Нашли его в домашнем платье, которое было на нем вчера.
— Вы видели его после вчерашнего вечера?
— Между семью и девятью он несколько раз стучался в мою дверь. Я ему не отворяла. Около одиннадцати я собиралась уйти и слышала, как он позвал Симона, чтобы тот проводил меня. Симон догнал меня на улице. Вот все, что я знаю.
Воцарилось долгое молчание. Каждый обдумывал так странно складывавшиеся обстоятельства.
Капитан первым нарушил тишину.
— Сейчас я выскажу то, в чем убежден… Человек, знавший меня и госпожу Эссарец еще детьми, почему-то следивший за нашей жизнью в течение многих лет, по-видимому, любивший нас и пославший мне ключ от сада, чтобы мы с Коралией узнали друг друга, убит Эссарцем в тот миг, когда он готовился привести в исполнение свой план, вероятно, касавшийся нас… Как бы там ни было, но я донесу об этом деле кому следует и попрошу расследования, и меня никто не остановит. Теперь правду не так-то легко скрыть.
— Да, вас нелегко остановить, — заметил Демальон.
— Я поступлю так, как подскажет мне совесть, и уверен, что госпожа Эссарец поймет меня и простит. Она знает, что этим я вступаюсь и за ее права. Она знает также, что погибнет, если это дело будет прекращено, и правосудие не протянет ей руки помощи… Она знает, что враги, ей угрожающие, не знают пощады и что они не остановятся ни перед чем, чтобы достигнуть своей цели и уничтожить ее… Ужаснее всего то, что самые зоркие глаза не могут увидеть и разгадать этой цели. Мы идем против врага невидимого и потому еще более опасного… И помочь нам может, повторяю, только правосудие.
Демальон положил свою руку на плечо капитана.
— А если правосудию уже известна эта цель? — мягко произнес он.
Бельваль с изумлением посмотрел на него.
— Как… Вы знаете?
— Может быть…
— И можете сказать мне?
— Да, придется…
— И дело касается…
— О, совсем пустяка.
— Но, именно?
— Миллиарда…
— Как миллиарда?
— Да так, очень просто… Миллиарда франков, две трети которого, если не три четверти, уже исчезли из Франции еще до войны. Но двести пятьдесят или триста миллионов стоят даже больше миллиарда.
— Это каким же образом?
— Да потому что они в золоте…
Глава 8
Деяния Эссарец-бея
На этот раз капитан Бельваль смягчился. Он теперь начинал понимать мотивы, заставлявшие правосудие действовать с крайней осторожностью.
— Вы уверены? — спросил он.
— Вполне уверен, капитан… Вот уже два года, как на меня возложена обязанность вести это дело, и следствие выявило, что золото уплывало из Франции весьма таинственными путями. Разговор с госпожой Эссарец указал мне источник этого исчезновения, а попутно выяснилось, что существует обширная организация, занимающаяся вывозом из Франции этого драгоценного металла.
— Выходит, госпожа Эссарец знала?
— Нет, но подозревая многое, и сегодня ночью, прежде чем вы пришли, она из разговора между Эссарецем и его преследователями узнала много важного и, рассказав мне, дала тем самым ключ к загадке. Но эту загадку я должен разрешить сам, без вашего участия. Такова воля и приказ министра внутренних дел. Такое желание выразила и госпожа Эссарец, но ваше неожиданное вторжение все нарушило, и мне приходится считаться с вами, капитан, таким помощником, как вы, пренебрегать отнюдь не следует…
— Итак… — настаивал Патриций, которого сжигало непреодолимое любопытство.
— Итак, центр заговора находится здесь… Директор Восточно-французского банка № 6, по улице Лафайет, Эссарец-бей, имел большое влияние в парижских финансовых кругах. Египтянин, натурализованный в Англии, но сохранивший тайные связи в Египте, он имел поручение от правительства страны, какой именно я еще не знаю, лишить Францию золотой валюты, заполнить золотом свои хранилища. Судя по некоторым документам, это ему удалось, так как за два года он успел переправить своим доверителям семьсот миллионов… Он собирался переправить еще, но началась война. Конечно, как вы сами понимаете, во время военных действий уже не так легко можно было действовать, как в мирное время. На границе грузы тщательно осматривались, в портах тоже. Потому-то отправка и была отложена до более удобного случая. Около трехсот миллионов осталось во Франции. Но постепенно Эссарец стал смотреть на миллионы, как на свои. И все бы было хорошо, если бы не сообщники…
— Те самые, которых я видел ночью?
— Да, шестеро левантинцев, или, вернее, болгар, тайных немецких агентов. Все они, по-видимому, имели в провинции отделения банка Эссарца. В свою очередь они тоже имели агентов, содержавшихся за счет Эссарец-бея. Они жили в деревнях, распивали с крестьянами вино в кабачках, предлагая им обменивать на бумажки французское золото, которое те испокон веков привыкли прятать в старых чулках. Ну как не соблазниться и не отдать золото весельчаку, который и угостит за свой счет, и хорошо заплатит за обмен? Но с объявлением войны они прикрыли свою лавочку и сгруппировались вокруг Эссареца, который, в свою очередь, тоже закрыл банк на улице Лафайет.
— А дальше?
— А дальше произошло то, чего мы пока не знаем. Очевидно, сообщников их правительства известили, что триста миллионов, которые собрала банда, Эссарец желает сохранить для себя. И тогда между бывшими сообщниками началась борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Одни желали получить свою часть, а другой убеждал их, что у него ничего нет и что миллионы уже отправлены. Вчера утром эта борьба достигла апогея. Оттого-то сообщники и хотели завладеть госпожей Коралией как залогом, зная, что из-за нее Эссарец согласится если не на все, то на многое. А то, что произошло вечером, вы видели сами.
— Но почему именно вчера?
— Потому что они предполагали, что миллионы могли вчера вечером исчезнуть. Не зная, куда и как их отправляет Эссарец, они подозревали, что сигналом перед отправкой служит…
— Дождь из искр, не правда ли?
— Да. В саду есть старая оранжерея, труба которой полна сажи. Когда было нужно, Эссарец топил печь, и из трубы летели искры, видимые издалека. Сообщники увидели их вчера и заторопились.
— И план Эссареца был сорван?
— Да, как, впрочем, и планы его сообщников. Полковник Факи умер, остальным пришлось довольствоваться бумажными ассигнациями, которые к тому же должны были быть у них отняты. Но борьба еще не окончена, и сегодняшее происшествие тому свидетельство. По вашим словам, человек, который вас знал и который желал завязать с вами сношения, был убит сегодня утром в девятнадцать минут восьмого и, что вполне правдоподобно, убит Эссарецем, который боялся разоблачения. А несколькими часами позднее, в двадцать три минуты первого, был убит сам Эссарец. По-видимому, он пал от руки одного из сообщников. Вот в чем заключается дело, капитан. А теперь, когда вы знаете столько же, сколько и я сам, не находите ли вы, что следствие по этому делу должно вестись в строгой тайне?
После минуты размышления Бельваль ответил:
— Да, вы правы…
— Вот видите! — воскликнул Демальон. — Поэтому не следует распространяться об исчезнувшем золоте. В этом деле замешано много видных банков и контор, и если все это станет известным, можно ожидать любых неожиданностей. И огласка…
— Но возможно ли будет все это скрыть?
— Почему же нет, капитан?
— Да ведь тут несколько трупов, полковник Факи, например.
— Самоубийство.
— Потом Мустафа… Его труп найдут в саду музея.
— Несколько строчек в отделе происшествий, вот и все…
— Эссарец?
— Несчастный случай.
— Вы предполагаете, что публика ни о чем не узнает?
— Несомненно! Публика будет знать, то, что мы захотим: теперь военное время, не забывайте.
— А газеты?
— И они будут молчать. На это существует цензура.
— Но какое-нибудь новое преступление заставит заговорить об этом и связать…
— Новое преступление? Но ведь дело кончено, по крайней мере, с активной и драматической стороны. Главные действующие лица мертвы. Занавес опустился после смерти Эссареца… Что касается Бурнефа и компании, то очень скоро они очутятся в лагере для пленных. Таким образом, останутся только миллионы, владелец которых не посмеет предъявить свои права и на которые Франция, по справедливости, наложит свою руку. Вот и все.
Патриций в задумчивости покачал головой.
— Остается еще госпожа Эссарец… Мы не должны пренебрегать угрозами ее мужа.
— Он умер.
— Пусть так. Но угрозы его все же остаются… Симон недаром старался вас в этом убедить.
— Но он почти сумасшедший.
— Возможно. Но в его сознании запечатлелся страх грозящей опасности… Нет, я с вами не согласен, — закончил капитан, — борьба далеко не закончена, а возможно, что только начинается.
— А мы-то с вами на что, капитан? Разве мы не можем охранять госпожу Эссарец всеми средствами, которые я предоставлю в ваше распоряжение? Мы постоянно будем поддерживать контакт, вы всегда меня найдете здесь, так как, по моему убеждению, если и должно что-нибудь произойти, то непременно в этом доме…
— А что именно заставляет вас так думать?
— Некоторые фразы, которые слышала вчера госпожа Эссарец. Полковник Факи повторил несколько раз: «Золото здесь, Эссарец» и добавил: «Годами твой автомобиль привозил сюда все, что ты собирал за неделю в банке на улице Лафайет… Симон, шофер и ты вносили мешки в маленькую дверь слева. Каким образом ты переправлял золото, я не знаю… Знаю только, что в момент объявления войны у тебя было триста миллионов, которые ждали отправки, но остались здесь. Я следил за тобой дни и ночи и уверен, что золото здесь».
— И у вас нет никаких соображений по поводу того, где оно находится? — спросил капитан.
— Никаких. Если не считать вот этого, чему я, впрочем, не придаю особенного значения…
Демальон вытащил из кармана смятую бумажку и разгладил ее.
— Вместе с медальоном эта записка была в руке Эссареца. Она закапана чернилами. Несколько слов, очевидно, написаны второпях, и их трудно разобрать. Только три довольно ясны: «Два… золотой треугольник». Что означает золотой треугольник, я не знаю… Касается ли он нашего дела? Я предполагаю, что этот клочок Эссарец вырвал вместе с медальоном у человека, которого он убил сегодня утром, и рассматривал медальон перед тем, как сам был убит.
— Медальон он рассматривал вместе с альбомом, — заключил капитан. — Вот видите, как все детали сходятся и составляют одно целое.
— Возможно, — сказал, вставая, Демальон. — Одно дело в двух частях… Будем теперь расследовать вторую часть, капитан. Меня очень интересуют фотографии, ваши и госпожи Эссарец, в альбоме и в медальоне. Здесь кроется загадка, решение которой приведет нас к истине… До скорого свидания, капитан. И повторяю еще раз: я и мои люди всегда в вашем распоряжении.
Он пожал руку Патриция, но тот удержал его.
— Я воспользуюсь вашим предложением очень охотно, но вы не можете не согласиться, что некоторые предосторожности необходимы.
— Многое уже сделано, капитан. Дом занят нами.
— Да, да… Но у меня нечто вроде предчувствия, что день так просто не кончится… Вспомните странные слова Симона!
Демальон рассмеялся.
— Полно, капитан. Не надо преувеличивать. На время мы в безопасности, так как наши враги должны иметь некоторое время, прежде чем начать действовать… Завтра мы поговорим с вами об этом, если желаете.
Он еще раз пожал руку Бельваля, раскланялся с Коралией и вышел.
Патриций собрался последовать его примеру, но у самой двери остановился. Коралия сидела все в той же позе и, казалось, ничего не слышала.
— Коралия…
Она не ответила, и он повторил еще раз:
— Коралия!
Бельваль страстно желал, чтобы она ему и теперь не ответила. Он внезапно почувствовал, что молчание Коралии позволяет ему остаться.
— Не отвечайте, Коралия, моя любимая… Это я теперь должен говорить. Я скажу, какие именно мотивы заставляли вас усиленно отдалять меня от этого дома и вашего существования в нем.
Капитан положил руку на спинку кресла, и его пальцы мягко коснулись волос женщины.
— Коралия, стыд заставляет вас отдаляться от меня… Вы краснели от сознания, что были женой этого человека, точно в чем-то виноваты сами… Но почему? Разве я не подозревал, что вы ненавидели его? Вероятно, вы вышли замуж против своей воли, став жертвой какой-то подлой интриги?
Он еще ниже склонился к ней.
— Разве вы еще не разобрались в своей душе? Я знаю вашу тайну! Вы с первого дня полюбили меня, истерзанного и безногого калеку. Да, да! Не протестуйте, Коралия! Может быть, вас оскорбляют мои слова именно сегодня? Ну, хорошо! Я буду молчать о своих чувствах до того часа, пока вы сами не заговорите об этом. Ах, Коралия, как сладостно сознавать, что вы меня любите… Ну вот, теперь вы плачете! Я знаю, вы плачете, когда сердце ваше переполнено нежностью и любовью. Ах, матушка Коралия, значит, вы любите меня еще сильнее, чем я думал!
У него глаза были также полны слез, а те, что текли по побледневшим щекам Коралии, он желал бы выпить, снять поцелуями с нежных щечек. Но Патриций ограничился тем, что смотрел на нее, вкладывая в этот взгляд всю свою душу.
Вдруг Бельваль почувствовал, что женщина отдалилась от него. Ее глаза не отрывались от приоткрытого окна. У него возникло странное ощущение постороннего присутствия в комнате, хотя он по-прежнему не слышал никаких подозрительных звуков.
Капитан подошел к окну и в сгущавшихся сумерках увидел человека, в руках которого сверкнуло что-то, похожее на пистолет. Мгновенно он оценил обстановку.
Коралия сидела напротив окна, и ее хорошо было видно с улицы, так как комната освещалась ярко пылавшим камином. Бельваль подчеркнуто беспечным тоном громко произнес:
— Коралия, вы, вероятно, очень устали, нам нужно проститься.
Он сделал несколько шагов, намереваясь обойти вокруг кресла, но Коралия остановила его, прошептав:
— Патриций…
В этот момент гулко прозвучали два выстрела, потом раздался стон.
— Вы ранены! — воскликнул Бельваль, склоняясь над Коралией.
— Нет, нет… я только испугалась…
— Проклятье! Ему все-таки удалось задеть вас!
— Нет, нет…
Патриций потерял несколько секунд, зажигая свет, и когда выглянул в окно, внизу уже никого не было.
Комната находилась на втором этаже. Капитан вылез на карниз и, уцепившись за дикий виноград, увивавший стену, с трудом спустился, споткнувшись о лестницу, валявшуюся на террасе. Сюда со всех сторон бежали полицейские.
— Я видел сейчас там кого-то, — сказал один из них.
— Где? — спросил Бельваль.
Тот побежал к переулку, и Патриций поспешил за ним. Вдруг у калитки раздался вопль:
— Спасите! Спасите!
Когда капитан подошел, агент уже светил фонарем, и оба почти одновременно заметили человека, корчившегося на земле.
— Калитка открыта, — заметил Патриций. — Убийца скрылся через нее.
Агент бросился в переулок, а Бельваль сказал появившемуся из темноты Я-Бону:
— Беги, Я-Бон. Агент пойдет в одну сторону, ты беги в другую… А я займусь жертвой.
Патриций склонился к лежащему человеку и узнал Симона. Шею старика перетягивал красный шнурок.
— Вы живы? — спросил он, развязывая шнурок.
Симон пробормотал что-то, засмеялся и вдруг запел. Он сошел с ума.
— Ну что, вы и теперь считаете, что дело закончено? — спросил Бельваль Демальона, когда они встретились.
— Да, вы были правы, — признался тот. — И мы предпримем все необходимые меры предосторожности, чтобы госпожа Эссарец была в безопасности. Дом будут охранять всю ночь.
Через некоторое время вернулись Я-Бон и агент. Их поиски были напрасны. У калитки нашли ключ, точно такой же, какой получил Бельваль. Вероятно, преступник выронил его во время бегства.
…Было семь часов вечера, когда Бельваль в сопровождении Я-Бона покинул особняк на улице Раймон и направился в Нейи.
Как всегда, следуя своей любимой привычке, капитан взял под руку сенегальца и, опираясь на нее, чтобы удобнее было идти, принялся рассуждать:
— Я угадываю твои мысли, Я-Бон.
Я-Бон что-то промычал.
— Я так и знал, — воскликнул Патриций. — Мы постоянно с тобой сходимся во мнениях… Больше всего тебя изумляет бездействие полиции, не правда ли? Но она делает, что может, и потом во время войны у нее достаточно дела и без того, чтобы заниматься делами матушки Коралии и капитана Бельваля. Итак, мне нужно рассчитывать только на самого себя. Ну что ж… Пусть будет так… У этого негодяя хватило смелости вернуться в дом, битком набитый полицейскими, приставить лестницу к окну и подслушивать, о чем говорили мы с Демальоном и с Коралией, а потом попытаться нас подстрелить… Не знаю, хватит ли у меня сил для борьбы. Тут нужен человек недюжинного ума… Нет ли у тебя такого знакомого, Я-Бон?
Он сильнее оперся о руку сенегальца, но тот выдернул ее и зажег фонарь, который всегда носил с собой. Теперь ручку от него он держал в зубах, а единственной рукой вынул из кармана куртки кусочек мела.
Вдоль улицы, по которой они шли, тянулась стена, почерневшая от времени и непогоды. Я-Бон остановился и вытащив из кармана кусочек мела, принялся что-то чертить на ней. Было видно, что каждая буква стоит ему огромных усилий.
Капитан прочитал: «Арсен Люпен».
— Как, Арсен Люпен! Да ты просто пьян! — воскликнул он с изумлением. — Ты предлагаешь мне Арсена Люпена?
Я-Бон кивнул.
— Ты разве знаешь его?
Я-Бон снова кивнул.
Патриций вспомнил, что в госпитале сенегалец упивался приключениями Арсена Люпена.
— Ты знаешь Люпена, потому что читал про него? — рассмеялся он.
— Нет, — покачал головой сенегалец.
— Так как же? Ты знаешь его?
— Да.
— Ну и глупый ты! Ведь он же умер. Он бросился в море со скалы, а ты говоришь, что знаешь его!
— Да.
— Значит, ты имел случай встретиться с ним после его смерти?
— Да.
— И воображаешь, что по твоему знаку он воскреснет и явится к тебе?
— Да.
— Что ж, я всегда питал к тебе уважение, но теперь… Друг покойного Арсена Люпена! Это звучит… А сколько времени тебе понадобится, чтобы вызвать на землю его тень? Шесть месяцев? Три? Месяц? Пятнадцать дней?..
Я-Бон сделал знак рукой.
— Около пятнадцати дней, — перевел его капитан. — Ну что же… Вызывай дух твоего приятеля… Я буду в восторге завязать с ним отношения. А впрочем, гадко с твоей стороны воображать, что я и один не управлюсь… Неужели я до такой степени глуп и беспомощен?
— Вы уверены? — спросил он.
— Вполне уверен, капитан… Вот уже два года, как на меня возложена обязанность вести это дело, и следствие выявило, что золото уплывало из Франции весьма таинственными путями. Разговор с госпожой Эссарец указал мне источник этого исчезновения, а попутно выяснилось, что существует обширная организация, занимающаяся вывозом из Франции этого драгоценного металла.
— Выходит, госпожа Эссарец знала?
— Нет, но подозревая многое, и сегодня ночью, прежде чем вы пришли, она из разговора между Эссарецем и его преследователями узнала много важного и, рассказав мне, дала тем самым ключ к загадке. Но эту загадку я должен разрешить сам, без вашего участия. Такова воля и приказ министра внутренних дел. Такое желание выразила и госпожа Эссарец, но ваше неожиданное вторжение все нарушило, и мне приходится считаться с вами, капитан, таким помощником, как вы, пренебрегать отнюдь не следует…
— Итак… — настаивал Патриций, которого сжигало непреодолимое любопытство.
— Итак, центр заговора находится здесь… Директор Восточно-французского банка № 6, по улице Лафайет, Эссарец-бей, имел большое влияние в парижских финансовых кругах. Египтянин, натурализованный в Англии, но сохранивший тайные связи в Египте, он имел поручение от правительства страны, какой именно я еще не знаю, лишить Францию золотой валюты, заполнить золотом свои хранилища. Судя по некоторым документам, это ему удалось, так как за два года он успел переправить своим доверителям семьсот миллионов… Он собирался переправить еще, но началась война. Конечно, как вы сами понимаете, во время военных действий уже не так легко можно было действовать, как в мирное время. На границе грузы тщательно осматривались, в портах тоже. Потому-то отправка и была отложена до более удобного случая. Около трехсот миллионов осталось во Франции. Но постепенно Эссарец стал смотреть на миллионы, как на свои. И все бы было хорошо, если бы не сообщники…
— Те самые, которых я видел ночью?
— Да, шестеро левантинцев, или, вернее, болгар, тайных немецких агентов. Все они, по-видимому, имели в провинции отделения банка Эссарца. В свою очередь они тоже имели агентов, содержавшихся за счет Эссарец-бея. Они жили в деревнях, распивали с крестьянами вино в кабачках, предлагая им обменивать на бумажки французское золото, которое те испокон веков привыкли прятать в старых чулках. Ну как не соблазниться и не отдать золото весельчаку, который и угостит за свой счет, и хорошо заплатит за обмен? Но с объявлением войны они прикрыли свою лавочку и сгруппировались вокруг Эссареца, который, в свою очередь, тоже закрыл банк на улице Лафайет.
— А дальше?
— А дальше произошло то, чего мы пока не знаем. Очевидно, сообщников их правительства известили, что триста миллионов, которые собрала банда, Эссарец желает сохранить для себя. И тогда между бывшими сообщниками началась борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Одни желали получить свою часть, а другой убеждал их, что у него ничего нет и что миллионы уже отправлены. Вчера утром эта борьба достигла апогея. Оттого-то сообщники и хотели завладеть госпожей Коралией как залогом, зная, что из-за нее Эссарец согласится если не на все, то на многое. А то, что произошло вечером, вы видели сами.
— Но почему именно вчера?
— Потому что они предполагали, что миллионы могли вчера вечером исчезнуть. Не зная, куда и как их отправляет Эссарец, они подозревали, что сигналом перед отправкой служит…
— Дождь из искр, не правда ли?
— Да. В саду есть старая оранжерея, труба которой полна сажи. Когда было нужно, Эссарец топил печь, и из трубы летели искры, видимые издалека. Сообщники увидели их вчера и заторопились.
— И план Эссареца был сорван?
— Да, как, впрочем, и планы его сообщников. Полковник Факи умер, остальным пришлось довольствоваться бумажными ассигнациями, которые к тому же должны были быть у них отняты. Но борьба еще не окончена, и сегодняшее происшествие тому свидетельство. По вашим словам, человек, который вас знал и который желал завязать с вами сношения, был убит сегодня утром в девятнадцать минут восьмого и, что вполне правдоподобно, убит Эссарецем, который боялся разоблачения. А несколькими часами позднее, в двадцать три минуты первого, был убит сам Эссарец. По-видимому, он пал от руки одного из сообщников. Вот в чем заключается дело, капитан. А теперь, когда вы знаете столько же, сколько и я сам, не находите ли вы, что следствие по этому делу должно вестись в строгой тайне?
После минуты размышления Бельваль ответил:
— Да, вы правы…
— Вот видите! — воскликнул Демальон. — Поэтому не следует распространяться об исчезнувшем золоте. В этом деле замешано много видных банков и контор, и если все это станет известным, можно ожидать любых неожиданностей. И огласка…
— Но возможно ли будет все это скрыть?
— Почему же нет, капитан?
— Да ведь тут несколько трупов, полковник Факи, например.
— Самоубийство.
— Потом Мустафа… Его труп найдут в саду музея.
— Несколько строчек в отделе происшествий, вот и все…
— Эссарец?
— Несчастный случай.
— Вы предполагаете, что публика ни о чем не узнает?
— Несомненно! Публика будет знать, то, что мы захотим: теперь военное время, не забывайте.
— А газеты?
— И они будут молчать. На это существует цензура.
— Но какое-нибудь новое преступление заставит заговорить об этом и связать…
— Новое преступление? Но ведь дело кончено, по крайней мере, с активной и драматической стороны. Главные действующие лица мертвы. Занавес опустился после смерти Эссареца… Что касается Бурнефа и компании, то очень скоро они очутятся в лагере для пленных. Таким образом, останутся только миллионы, владелец которых не посмеет предъявить свои права и на которые Франция, по справедливости, наложит свою руку. Вот и все.
Патриций в задумчивости покачал головой.
— Остается еще госпожа Эссарец… Мы не должны пренебрегать угрозами ее мужа.
— Он умер.
— Пусть так. Но угрозы его все же остаются… Симон недаром старался вас в этом убедить.
— Но он почти сумасшедший.
— Возможно. Но в его сознании запечатлелся страх грозящей опасности… Нет, я с вами не согласен, — закончил капитан, — борьба далеко не закончена, а возможно, что только начинается.
— А мы-то с вами на что, капитан? Разве мы не можем охранять госпожу Эссарец всеми средствами, которые я предоставлю в ваше распоряжение? Мы постоянно будем поддерживать контакт, вы всегда меня найдете здесь, так как, по моему убеждению, если и должно что-нибудь произойти, то непременно в этом доме…
— А что именно заставляет вас так думать?
— Некоторые фразы, которые слышала вчера госпожа Эссарец. Полковник Факи повторил несколько раз: «Золото здесь, Эссарец» и добавил: «Годами твой автомобиль привозил сюда все, что ты собирал за неделю в банке на улице Лафайет… Симон, шофер и ты вносили мешки в маленькую дверь слева. Каким образом ты переправлял золото, я не знаю… Знаю только, что в момент объявления войны у тебя было триста миллионов, которые ждали отправки, но остались здесь. Я следил за тобой дни и ночи и уверен, что золото здесь».
— И у вас нет никаких соображений по поводу того, где оно находится? — спросил капитан.
— Никаких. Если не считать вот этого, чему я, впрочем, не придаю особенного значения…
Демальон вытащил из кармана смятую бумажку и разгладил ее.
— Вместе с медальоном эта записка была в руке Эссареца. Она закапана чернилами. Несколько слов, очевидно, написаны второпях, и их трудно разобрать. Только три довольно ясны: «Два… золотой треугольник». Что означает золотой треугольник, я не знаю… Касается ли он нашего дела? Я предполагаю, что этот клочок Эссарец вырвал вместе с медальоном у человека, которого он убил сегодня утром, и рассматривал медальон перед тем, как сам был убит.
— Медальон он рассматривал вместе с альбомом, — заключил капитан. — Вот видите, как все детали сходятся и составляют одно целое.
— Возможно, — сказал, вставая, Демальон. — Одно дело в двух частях… Будем теперь расследовать вторую часть, капитан. Меня очень интересуют фотографии, ваши и госпожи Эссарец, в альбоме и в медальоне. Здесь кроется загадка, решение которой приведет нас к истине… До скорого свидания, капитан. И повторяю еще раз: я и мои люди всегда в вашем распоряжении.
Он пожал руку Патриция, но тот удержал его.
— Я воспользуюсь вашим предложением очень охотно, но вы не можете не согласиться, что некоторые предосторожности необходимы.
— Многое уже сделано, капитан. Дом занят нами.
— Да, да… Но у меня нечто вроде предчувствия, что день так просто не кончится… Вспомните странные слова Симона!
Демальон рассмеялся.
— Полно, капитан. Не надо преувеличивать. На время мы в безопасности, так как наши враги должны иметь некоторое время, прежде чем начать действовать… Завтра мы поговорим с вами об этом, если желаете.
Он еще раз пожал руку Бельваля, раскланялся с Коралией и вышел.
Патриций собрался последовать его примеру, но у самой двери остановился. Коралия сидела все в той же позе и, казалось, ничего не слышала.
— Коралия…
Она не ответила, и он повторил еще раз:
— Коралия!
Бельваль страстно желал, чтобы она ему и теперь не ответила. Он внезапно почувствовал, что молчание Коралии позволяет ему остаться.
— Не отвечайте, Коралия, моя любимая… Это я теперь должен говорить. Я скажу, какие именно мотивы заставляли вас усиленно отдалять меня от этого дома и вашего существования в нем.
Капитан положил руку на спинку кресла, и его пальцы мягко коснулись волос женщины.
— Коралия, стыд заставляет вас отдаляться от меня… Вы краснели от сознания, что были женой этого человека, точно в чем-то виноваты сами… Но почему? Разве я не подозревал, что вы ненавидели его? Вероятно, вы вышли замуж против своей воли, став жертвой какой-то подлой интриги?
Он еще ниже склонился к ней.
— Разве вы еще не разобрались в своей душе? Я знаю вашу тайну! Вы с первого дня полюбили меня, истерзанного и безногого калеку. Да, да! Не протестуйте, Коралия! Может быть, вас оскорбляют мои слова именно сегодня? Ну, хорошо! Я буду молчать о своих чувствах до того часа, пока вы сами не заговорите об этом. Ах, Коралия, как сладостно сознавать, что вы меня любите… Ну вот, теперь вы плачете! Я знаю, вы плачете, когда сердце ваше переполнено нежностью и любовью. Ах, матушка Коралия, значит, вы любите меня еще сильнее, чем я думал!
У него глаза были также полны слез, а те, что текли по побледневшим щекам Коралии, он желал бы выпить, снять поцелуями с нежных щечек. Но Патриций ограничился тем, что смотрел на нее, вкладывая в этот взгляд всю свою душу.
Вдруг Бельваль почувствовал, что женщина отдалилась от него. Ее глаза не отрывались от приоткрытого окна. У него возникло странное ощущение постороннего присутствия в комнате, хотя он по-прежнему не слышал никаких подозрительных звуков.
Капитан подошел к окну и в сгущавшихся сумерках увидел человека, в руках которого сверкнуло что-то, похожее на пистолет. Мгновенно он оценил обстановку.
Коралия сидела напротив окна, и ее хорошо было видно с улицы, так как комната освещалась ярко пылавшим камином. Бельваль подчеркнуто беспечным тоном громко произнес:
— Коралия, вы, вероятно, очень устали, нам нужно проститься.
Он сделал несколько шагов, намереваясь обойти вокруг кресла, но Коралия остановила его, прошептав:
— Патриций…
В этот момент гулко прозвучали два выстрела, потом раздался стон.
— Вы ранены! — воскликнул Бельваль, склоняясь над Коралией.
— Нет, нет… я только испугалась…
— Проклятье! Ему все-таки удалось задеть вас!
— Нет, нет…
Патриций потерял несколько секунд, зажигая свет, и когда выглянул в окно, внизу уже никого не было.
Комната находилась на втором этаже. Капитан вылез на карниз и, уцепившись за дикий виноград, увивавший стену, с трудом спустился, споткнувшись о лестницу, валявшуюся на террасе. Сюда со всех сторон бежали полицейские.
— Я видел сейчас там кого-то, — сказал один из них.
— Где? — спросил Бельваль.
Тот побежал к переулку, и Патриций поспешил за ним. Вдруг у калитки раздался вопль:
— Спасите! Спасите!
Когда капитан подошел, агент уже светил фонарем, и оба почти одновременно заметили человека, корчившегося на земле.
— Калитка открыта, — заметил Патриций. — Убийца скрылся через нее.
Агент бросился в переулок, а Бельваль сказал появившемуся из темноты Я-Бону:
— Беги, Я-Бон. Агент пойдет в одну сторону, ты беги в другую… А я займусь жертвой.
Патриций склонился к лежащему человеку и узнал Симона. Шею старика перетягивал красный шнурок.
— Вы живы? — спросил он, развязывая шнурок.
Симон пробормотал что-то, засмеялся и вдруг запел. Он сошел с ума.
— Ну что, вы и теперь считаете, что дело закончено? — спросил Бельваль Демальона, когда они встретились.
— Да, вы были правы, — признался тот. — И мы предпримем все необходимые меры предосторожности, чтобы госпожа Эссарец была в безопасности. Дом будут охранять всю ночь.
Через некоторое время вернулись Я-Бон и агент. Их поиски были напрасны. У калитки нашли ключ, точно такой же, какой получил Бельваль. Вероятно, преступник выронил его во время бегства.
…Было семь часов вечера, когда Бельваль в сопровождении Я-Бона покинул особняк на улице Раймон и направился в Нейи.
Как всегда, следуя своей любимой привычке, капитан взял под руку сенегальца и, опираясь на нее, чтобы удобнее было идти, принялся рассуждать:
— Я угадываю твои мысли, Я-Бон.
Я-Бон что-то промычал.
— Я так и знал, — воскликнул Патриций. — Мы постоянно с тобой сходимся во мнениях… Больше всего тебя изумляет бездействие полиции, не правда ли? Но она делает, что может, и потом во время войны у нее достаточно дела и без того, чтобы заниматься делами матушки Коралии и капитана Бельваля. Итак, мне нужно рассчитывать только на самого себя. Ну что ж… Пусть будет так… У этого негодяя хватило смелости вернуться в дом, битком набитый полицейскими, приставить лестницу к окну и подслушивать, о чем говорили мы с Демальоном и с Коралией, а потом попытаться нас подстрелить… Не знаю, хватит ли у меня сил для борьбы. Тут нужен человек недюжинного ума… Нет ли у тебя такого знакомого, Я-Бон?
Он сильнее оперся о руку сенегальца, но тот выдернул ее и зажег фонарь, который всегда носил с собой. Теперь ручку от него он держал в зубах, а единственной рукой вынул из кармана куртки кусочек мела.
Вдоль улицы, по которой они шли, тянулась стена, почерневшая от времени и непогоды. Я-Бон остановился и вытащив из кармана кусочек мела, принялся что-то чертить на ней. Было видно, что каждая буква стоит ему огромных усилий.
Капитан прочитал: «Арсен Люпен».
— Как, Арсен Люпен! Да ты просто пьян! — воскликнул он с изумлением. — Ты предлагаешь мне Арсена Люпена?
Я-Бон кивнул.
— Ты разве знаешь его?
Я-Бон снова кивнул.
Патриций вспомнил, что в госпитале сенегалец упивался приключениями Арсена Люпена.
— Ты знаешь Люпена, потому что читал про него? — рассмеялся он.
— Нет, — покачал головой сенегалец.
— Так как же? Ты знаешь его?
— Да.
— Ну и глупый ты! Ведь он же умер. Он бросился в море со скалы, а ты говоришь, что знаешь его!
— Да.
— Значит, ты имел случай встретиться с ним после его смерти?
— Да.
— И воображаешь, что по твоему знаку он воскреснет и явится к тебе?
— Да.
— Что ж, я всегда питал к тебе уважение, но теперь… Друг покойного Арсена Люпена! Это звучит… А сколько времени тебе понадобится, чтобы вызвать на землю его тень? Шесть месяцев? Три? Месяц? Пятнадцать дней?..
Я-Бон сделал знак рукой.
— Около пятнадцати дней, — перевел его капитан. — Ну что же… Вызывай дух твоего приятеля… Я буду в восторге завязать с ним отношения. А впрочем, гадко с твоей стороны воображать, что я и один не управлюсь… Неужели я до такой степени глуп и беспомощен?
Глава 9
Патриций и Коралия
Все произошло так, как предсказывал Демальон. Газеты молчали, и публика не обратила внимания на маленькую заметку в отделе происшествий. Похороны богача Эссарец-бея также прошли незаметно.
Но на другой день после похорон и после визита Патриция к военным властям в особняке на улице Раймон открылось отделение лазарета на Елисейских полях, в котором было пока только восемь больных: капитан Бельваль и семеро калек, его старых товарищей по госпиталю. Заведовала им госпожа Эссарец. В доме не было ни горничной, ни кухарки. Калеки исполняли обязанности швейцара, повара, дворецкого. Я-Бон, пожалованный титулом камеристки, был передан в распоряжение матушки Коралии, и ночью спал в коридоре у ее комнаты. Днем он дежурил у окна.
Но на другой день после похорон и после визита Патриция к военным властям в особняке на улице Раймон открылось отделение лазарета на Елисейских полях, в котором было пока только восемь больных: капитан Бельваль и семеро калек, его старых товарищей по госпиталю. Заведовала им госпожа Эссарец. В доме не было ни горничной, ни кухарки. Калеки исполняли обязанности швейцара, повара, дворецкого. Я-Бон, пожалованный титулом камеристки, был передан в распоряжение матушки Коралии, и ночью спал в коридоре у ее комнаты. Днем он дежурил у окна.