Лем Станислав. Библиотека современной фантастики. Том 4. Станислав Лем

   “Да, — подумал я, — и помчусь”. Я направился к дому, поднял по пути свой халат, стряхнул с него песок. В зале все еще горел свет. Я подошел к ее двери. “Может, она впустит меня”, — подумал я. Если бы она меня впустила, я потерял бы к ней интерес. И тогда, возможно, все это кончится. Или же я получу по морде. Нет. Они добренькие… они бетризованные, они не могут. Она мне даст немного молочка, и то ведь очень полезно… Я стоял так минут пять и вспоминал подземелья Керенеи, ту прославленную дыру, о которой говорил Олаф. Благословенная дыра! Кажется, это был старый вулкан, и Ардер застрял там среди скал и не мог выбраться, а лава поднималась. Собственно, даже не лава, Вентури сказал, что это какой-то особый гейзер, но это было уже потом. Ардер… мы слышали его голос. По радио. Я спустился и вытащил его. Боже! Лучше бы десять раз Керенея, чем эта дверь! И молчание, ни малейшего шороха. Ничего!
   Была бы хоть дверная ручка. Нет, какая-то плитка. У меня наверху такой не было. Что это — замок или ручка? Откуда мне знать — я был все тем же дикарем с Керенеи.
   Я поднял руку и заколебался. Что, если дверь не откроется? Одних воспоминаний об этом мне хватило бы надолго. И я чувствовал, что чем дольше стою, тем меньше у меня остается сил, словно они вытекали из меня. Я коснулся плитки. Она не поддалась. Я нажал сильней.
   — Это вы? — услышал я ее голос. Значит, она стояла за дверью!
   — Да.
   Тишина. Полминуты. Минута.
   Дверь открылась. Она стояла на пороге. Пушистый утренний халат. Рассыпавшиеся по воротнику волосы. Подумать только, лишь теперь я заметил, что они каштановые.
   Дверь была только полуоткрыта. Она придерживала ее. Когда я шагнул, она отступила. Дверь сама, совершенно бесшумно, закрылась за мной.
   Внезапно я понял, как все это выглядит; у меня с глаз словно упали шоры. Она смотрела на меня, неподвижная, бледная, придерживая руками полы этого несчастного халатика, а напротив я, мокрый, с халатом в руках, в одних только черных плавках Олафа, уставился на нее не отрываясь.
   И вдруг все это показалось мне невероятно смешным. Я встряхнул халат. Надел его, запахнул и сел. Там, где я раньше стоял, — два мокрых пятна на полу. Мне совершенно нечего было сказать. Я не знал, что сказать. И вдруг догадался. Меня будто осенило.
   — Вы знаете, кто я?
   — Знаю.
   — Вот как? Хорошо. Из Бюро Путешествий?
   — Нет.
   — Все равно. Я дикий, вы знаете?
   — Правда?
   — Страшно дикий. Как вас зовут?
   — Вы не знаете?
   — Как ваше имя?
   — Эри.
   — Я заберу тебя отсюда.
   — Что?
   — Заберу. Не хочешь?
   — Нет.
   — Все равно заберу, и знаешь почему?
   — Кажется, знаю.
   — Нет, не знаешь. Я и сам не знаю.
   Она молчала.
   — Я ничего не могу с этим поделать, — продолжал я. — Это случилось, когда я тебя увидел. Позавчера. За обедом. Понимаешь?
   — Да.
   — Постой. Может, ты думаешь, я шучу?
   — Нет.
   — Откуда же ты можешь… хотя все равно. Ты попытаешься сбежать? Она молчала.
   — Не делай этого, — попросил я. — Это не поможет, пойми. Я все равно не оставлю тебя в покое, даже если бы и хотел. Ты веришь мне?
   Она молчала.
   — Пойми, дело не только в том, что я небетризованный. Мне ничего не надо. Ничего, кроме тебя. Мне нужно тебя видеть. Мне нужно смотреть на тебя. Мне нужно слышать твой голос. Только это, и больше ничего. Никогда. Я не знаю, что будет с нами. Пусть даже это плохо кончится. Мне все равно. Потому что уже и этого много. Потому что я могу это сейчас говорить, а ты слышать. Понимаешь? Нет. Тебе не понять. Вы избавились от драм, чтобы жить спокойно. Я так не умею. И не хочу.
   Она молчала. Я глубоко вздохнул.
   — Эри, послушай… Сначала сядь.
   Она не пошевелилась.
   — Прошу тебя, сядь.
   Молчание.
   — Тебе же все равно. Сядь.
   Неожиданно я понял. Стиснул зубы.
   — Если ты не хочешь даже сесть, зачем же ты впустила меня?
   Молчание.
   Я встал. Взял ее за плечи. Она не защищалась. Я посадил ее в кресло. Придвинул свое, так что наши колени почти соприкасались.
   — Можешь делать, что хочешь. Но выслушай меня. Я в этом не виноват. А ты и подавно. Никто не виноват. Я не хотел этого. Но так случилось. Это, понимаешь, исходное положение. Я знаю, что веду себя как сумасшедший. Знаю и сейчас скажу почему… А ты что, вообще не будешь больше говорить со мной?
   — Смотря о чем, — сказала она.
   — Спасибо и на том. Да, я знаю, у меня нет прав, никаких прав и тому подобное. Что же я хотел сказать? Миллионы лет назад существовали такие ящеры — бронтозавры, атлантозавры… Ты слышала?
   — Да.
   — Это были гиганты величиной с дом. Длинный хвост, в три раза длиннее тела. Из-за этого они не могли двигаться так, как, может, хотели бы — легко и изящно. У меня тоже есть такой хвост. Десять лет неизвестно зачем я скитался среди звезд. Может быть, зря. Но это было. Этого не вычеркнешь. Это мой хвост. Понимаешь? Я не могу вести себя так, словно его нет, словно этого никогда не было. Я не думаю, что ты в восторге от того, что я сказал, что говорю и что скажу еще. Но выхода я не вижу. Ты должна быть моей, пока возможно. И это… все. Что скажешь ты?
   Она смотрела на меня. Мне показалось, что она еще больше побледнела, но это могло быть от освещения. Она сидела, кутаясь в свой пушистый халат, словно ей было холодно. Я хотел спросить, холодно ли ей, и снова не мог выговорить ни слова. Мне… — о! — мне не было холодно.
   — А вы… Как бы поступили вы… на моем месте?
   — Очень хорошо! — похвалил я. — Вероятно, боролся бы.
   — Я не могу.
   — Знаю. Думаешь, мне от этого легче? Клянусь тебе, нет. Мне уйти или можно еще сказать кое-что? Почему ты так смотришь? Неужели ты не понимаешь, что я сделаю для тебя все? Прошу тебя, не смотри так. Все! Даже то, чего не могут сделать… другие люди. А ты знаешь что?
   Мне стало душно, будто я долго бежал. Я держал обе ее руки — не знаю, как долго, может быть, с самого начала? Не знаю. Они были такие маленькие.
   — Эри, знаешь, я никогда еще не чувствовал того, что чувствую сейчас. В эту минуту. Подумай. Эта жуткая пустота там. Этого нельзя рассказать. Я не верил, что вернусь. Никто не верил. Мы говорили о возвращении, но это было просто так. Они остались там, Арне, Том, Вентурн, и они теперь как камни, знаешь, такие насквозь промерзшие камни, во тьме. И я должен был там остаться, а если я здесь, и держу твои руки, и могу говорить с тобой, и ты слышишь меня, то, может, не так уж и скверно, что я вернулся. Не столь гнусно, Эри. Только не смотри так. Умоляю тебя. Дай мне надежду. Не думай, что это просто любовь. Не думай так. Это больше. Больше. Ты мне не веришь… почему ты мне не веришь? Ведь я говорю правду. Не веришь?
   Она молчала. Ее руки были холодны, как лед.
   — Не можешь, да? Это невозможно. Да, я знаю, что это невозможно. Я знал это с первой минуты. Я не имею права быть тут. Я должен быть там. Не моя вина что я вернулся. Да. Зачем я тебе это говорю? Этого не было. Правда, не было, да? Пусть будет так, раз тебя это не интересует. Ты думала, что я воспользуюсь своей силой? Этого мне не надо, понимаешь? Ты не звезда…
   Наступила тишина. Дом молчал. Я наклонил голову к ей рукам, безвольно лежащим в моих, и начал шептать им:
   — Эри, Эри. Теперь ты уже понимаешь, что меня не нужно бояться, правда? Ты ведь понимаешь, что тебе ничего не грозит. Но это такое огромное, Эри. Я не знал, что подобное возможно. Не предполагал. Клянусь. Зачем они летят к звездам? Понять ни могу. Ведь ЭТО здесь. ЭТО же здесь. А может, надо было сначала побывать там, чтобы это понять? Да, может быть. Сейчас я уйду. Забудь обо всем. Забудешь?
   Она кивнула.
   — И никому не скажешь?
   Она отрицательно покачала головой.
   — Правда?
   — Правда, — прошептала она.
   — Благодарю тебя.
   Я вышел. Лестница. Кремовая стена, другая зеленая. Дверь моей комнаты. Я широко распахнул окно, дышал. Какой воздух! С той минуты, как я вышел от нее, я был совершенно спокоен. Я даже улыбался, но не губами, не лицом. Улыбка была во мне, снисходительная улыбка над собственной глупостью, над тем, что я не мог понять и что было так просто. Наклонившись, я перебирал содержимое спортивного чемоданчика. Среди шнуров? Нет, какие-то сверточки, нет, не то, сейчас…
   Вот он. Я выпрямился и вдруг смутился. Свет. Я не могу так. Пошел к лампе, чтобы потушить ее. На пороге стоял Олаф. Он был одет. Не ложился?
   — Ты что делаешь?
   — Ничего.
   — Ничего? Что у тебя в руке?
   — Так…
   — Не прячь! Покажи.
   — Не хочу. Уйди!
   — Покажи!
   — Нет.
   — Я так и знал. Мерзавец!
   Я не ожидал этого удара. Разжал руку, нож выскользнул, упал со стуком. Мы оба покатились по полу, я подмял его под себя, он перевернулся, столик рухнул, лампа грохнулась о стену, так что загремело на весь дом. Я уже сдавил его. Он не мог вырваться, только извивался, и вдруг я услышал крик, ее крик, отпустил его, отпрыгнул назад.
   Она стояла в дверях.
   Олаф поднялся на колени.
   — Он хотел покончить с собой. Из-за тебя! — прохрипел он, хватаясь за горло.
   Я отвернулся. Оперся о стену, ноги тряслись. Мне было стыдно, невыразимо стыдно. Она смотрела на нас — то на одного, то на другого. Олаф все еще держался за горло.
   — Уйдите, — тихо сказал я.
   — Сначала тебе придется прикончить меня.
   — Прости меня.
   — Нет.
   — Олаф, прошу вас, уйдите, — сказала она.
   Я умолк, раскрыв рот. Олаф, остолбенев, смотрел на нее.
   — Девочка, он…
   Она покачала головой.
   Все еще глядя на нас, то пятясь, то немного боком, он вышел.
   Она взглянула на меня.
   — Это правда?
   — Эри… — простонал я.
   — Ты не можешь иначе? — спросила она.
   Я кивнул утвердительно. Она покачала головой.
   — Не понимаю, — сказал я и повторил еще раз, как-то заикаясь: — Не понимаю.
   Она молчала. Я подошел к ней и увидел, что вся она как-то съежилась, и руки, придерживающие отвернувшийся край пушистого халата, дрожат.
   — Почему? Почему ты так меня боишься?
   Она отрицательно покачала головой.
   — Нет?
   — Нет.
   — Но ты же дрожишь?
   — Это просто так.
   — И ты… пойдешь со мной?
   Она кивнула дважды, как ребенок. Я обнял ее, так бережно, как только мог, словно вся она была из стекла.
   — Не бойся… — сказал я. — Смотри… У меня самого дрожали руки. Почему они не дрожали тогда, когда я медленно седел, ожидая Ардера? До каких глубин, до каких закоулков я, наконец, добрался, чтобы узнать, чего я стою?
   — Сядь, — сказал я. — Ведь ты все еще дрожишь? Или нет, подожди.
   Я уложил ее в постель. Закутал до подбородка.
   — Так лучше?
   Она кивнула. Я не знал, только ли со мной она так молчалива или это ее привычка.
   Я опустился на колени перед кроватью.
   — Скажи что-нибудь, — прошептал я.
   — Что?
   — О себе. Кто ты. Что делаешь. Чего хочешь. Нет, чего ты хотела, прежде чем я свалился тебе на голову.
   Она слегка повела плечами, как бы говоря: “Мне нечего рассказывать”.
   — Ты не хочешь говорить? Почему?
   — Это не имеет значения… — сказала она.
   Для меня это было как удар. Я отшатнулся.
   — Как?.. Эри… Как это? — бормотал я. И уже понимал, хорошо понимал.
   Я вскочил и принялся ходить по комнате.
   — Я не хочу так. Не могу так. Не могу. Так нельзя…
   Я остолбенел снова, потому что она улыбалась. Слабой, чуть заметной улыбкой.
   — Эри, что ты…
   — Он прав, — сказала она.
   — Кто?
   — Тот… Ваш друг.
   — В чем?
   Ей было трудно это сказать. Она отвела глаза.
   — Что вы… можете поступить неразумно.
   — Откуда ты знаешь, что он это сказал?
   — Слышала.
   — Наш разговор? После обеда?
   Она кивнула. Покраснела. Даже уши порозовели.
   — Я не могла не слышать. Вы ужасно громко спорили. Я вышла бы, но…
   Я понял. Дверь ее комнаты выходила в зал. “Что за кретин!” — подумал я, конечно, о себе. Меня словно оглушило.
   — Ты слышала… Все?
   Она кивнула.
   — И понимала, что я говорю о тебе?..
   — Да.
   — Но почему? Ведь я же не назвал твоего имени…
   — Я знала это раньше.
   — Откуда?
   Она покачала головой.
   — Не знаю. Знала. Вернее, сначала я подумала, что это мне кажется.
   — А потом?
   — Не знаю. Я весь день чувствовала это.
   — И очень боялась? — спросил я угрюмо.
   — Нет.
   — Нет? Почему нет?
   Она слабо улыбнулась.
   — Вы совсем как…
   — Как что?!
   — Как в сказке. Я не знала, что можно… быть таким… и если бы не то, что… Ну… я думала бы, что это мне снится.
   — Уверяю тебя, не снится.
   — Ох, знаю. Я просто так сказала. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?
   — Не очень. Видно, я туп, Эри. Да, Олаф был прав. Я болван. Полнейший болван. Поэтому скажи мне прямо, идет?
   — Хорошо. Вы думаете, что вы страшный, а это совсем не так. Вы просто… — она умолкла, словно не могла найти подходящих слов.
   Я слушал разинув рот.
   — Эри, девочка, я… я совсем не думал, что я страшный. Ерунда. Клянусь тебе. Просто, когда я прилетел, и наслушался, и узнал разные разности… Довольно. Я уже достаточно говорил. Даже слишком. Никогда в жизни я не был таким болтливым. Говори ты, Эри. Говори. — Я присел на кровати.
   — Не о чем. Правда. Только… не знаю…
   — Чего ты не знаешь?
   — Что будет?..
   Я наклонился над ней. Я чувствовал ее дыхание. Она смотрела мне в глаза. Ее веки не дрожали.
   — Почему ты позволила целовать себя?
   — Не знаю.
   Я коснулся губами ее щеки. Шеи. И замер, опустив голову на ее плечо, изо всех сил стискивая зубы. Такого со мной еще никогда не было. Я даже не подозревал, что такое может быть. Мне хотелось плакать.
   — Эри, — прошептал я беззвучно, одними губами. — Эри. Спаси меня.
   Она лежала неподвижно. Словно издалека, до меня доносились гулкие удары ее сердца. Я сел.
   — Может быть… — начал я, но не решался закончить. Встал, поднял лампу, поставил столик, споткнулся обо что-то — это был туристский нож. Он валялся на полу. Я запихнул его в чемоданчик и повернулся к ней. — Я потушу свет, хорошо?
   Она не отвечала. Я нажал выключатель. Мрак был абсолютный, даже в открытом окне не было видно ни единого огонька. Ничего. Черно. Так же черно, как ТАМ.
   Я закрыл глаза. Тишина шумела.
   — Эри… — прошептал я. Она не ответила. Я чувствовал ее страх. Впотьмах шагнул в сторону кровати. Пытался уловить ее дыхание, но слышал только всеобъемлющий звон тишины, которая как бы материализовалась в этой темноте и уже была ею. “Я должен уйти, — подумал я. — Да. Сейчас пойду”. Но вместо этого наклонился и в каком-то ясновидении нашел ее лицо. Она затаила дыхание.
   — Нет, — выдохнул я. — Ничего. Клянусь, ничего…
   Я коснулся ее волос. Гладил их кончиками пальцев, узнавал их, еще чужие, еще неожиданные. Мне так хотелось понять все это. А может быть, нечего было понимать? Какая тишина. Спит ли Олаф? Наверно, нет. Сидит, прислушивается. Ждет. Пойти к нему? Но я не мог. Это было слишком неправдоподобно. Я не мог. Не мог. Я опустил голову к ней на плечо. Одно движение, и я был рядом с ней и почувствовал, как она сжалась. Она отодвинулась.
   Я шепнул:
   — Не бойся.
   — Я не боюсь…
   — Ты дрожишь.
   — Это просто так.
   Я обнял ее. Тяжесть ее головы на моем плече переместилась на сгиб локтя. Мы лежали рядом. И ничего вокруг — только молчащая тьма.
   — Уже поздно, — шепнул я. — Очень поздно. Можешь спать. Прошу тебя. Спи…
   Я укачивал ее, одним только напряжением мышц. Она лежала притихнув, но я чувствовал тепло ее тела и дыхание. Оно было учащенным. И сердце ее билось тревожно. Постепенно, медленно оно начало успокаиваться. Видимо, она очень устала. Я прислушивался сначала с открытыми, потом с закрытыми глазами, потому что мне казалось, что так я лучше слышу. Спит уже? Кто она? Почему она значит для меня так много? Я лежал во тьме, пронизываемой порывами ветра за окном. Занавеска шевелилась, тихонько шелестя. Я был полон немого изумления. Эннессон, Томас, Вентури, Ардер. И все ради этого? Ради этого? Щепотка праха. Там, где никогда не дует ветер. Где нет ни облаков, ни солнца, ни дождя, где нет ничего, словно все это вообще невозможно, словно об этом нельзя даже думать. И я был там? Действительно был? Зачем? Я уже ничего не сознавал, все сливалось в бесформенную тьму. Я замер. Она вздрогнула. Медленно повернулась на бок. Но ее голова осталась на моем плече. Она что-то тихонько пробормотала сквозь сон. Я пытался представить себе хромосферу Арктура. Зияющая бездна, над которой я летел и летел, как будто вращался на чудовищной невидимой огненной карусели. Опухшие глаза слезились. Безжизненным голосом я твердил: “Зонд, Ноль, Семь, Зонд, Ноль, Семь, Зонд, Ноль, Семь” — тысячи, тысячи раз, так, что потом при одной мысли об этих словах во мне что-то содрогалось, будто они были выжжены во мне, будто стали раной; а ответом был шум в наушниках и клохчущее хихиканье, в которые моя аппаратура превращала огненные всплески протуберанцев, и все это был Ардер, его лицо, его тело и его корабль, превращенные в лучистый газ. А Томас? Погибший Томас, о котором никто не знал, что он… а Эннессон. Отношения у нас были неважные — я его терпеть не мог. Но в шлюзовой камере я дрался с Олафом, который не хотел меня выпускать, потому что было уже поздно. Какой я был благородный, великие небеса, черные и голубые!.. Но это не было благородство, дело было просто в цене. Да. Каждый из нас был чем-то бесценным, человеческая жизнь приобретала величайшую ценность там, где не могла уже иметь никакой ценности, там, где тончайшая, почти не существующая оболочка отделяла жизнь от смерти. Какой-то проводок или спай в передатчике Ардера… Какой-нибудь шов в реакторе Вентури, который проглядел Восс, — а может быть, шов неожиданно разошелся, ведь это случается, усталость металла, — и Вентури в пять секунд перестал существовать. А возвращение Турбера? А чудесное спасение Олафа, который потерялся, когда пробило направляющую антенну, — слыханное ли дело? Как? Никто не знал. Олаф вернулся чудом. Да, один на миллион. А как везло мне. Как невероятно, невозможно везло… Рука онемела. Это было невыразимо хорошо. “Эри, — сказал я мысленно, — Эри”. Как голос птицы. Такое имя. Голос птицы… Как мы просили Эннессона, чтобы он изображал голоса птиц. Он это умел. Как он это умел! А когда он погиб, вместе с ним погибли все птицы…
   Но у меня уже все путалось в мыслях, я погружался, плыл через эту тьму. В последний миг перед тем, как заснуть, мне показалось, что я там, на своем месте, на койке, глубоко, у самого стального дна, а рядом со мной маленький Арне — на мгновение я очнулся. Нет. Арне мертв, я был на Земле. Девушка тихо дышала.
   “Будь благословенна, Эри”, — сказал я одними губами, вдохнул запах се волос и заснул…
   Я открыл глаза, не зная, где я и кто я. Темные волосы, рассыпавшиеся по моему онемевшему плечу — я не чувствовал его, словно оно было чем-то посторонним, — изумили меня. Это длилось долю секунды. В следующее мгновение я уже все вспомнил. Солнце еще не взошло. Молочно-белый, бесцветный, чистый, пронзительно-холодный рассвет брезжил в окнах. Я смотрел в ее лицо, освещенное этим предутренним светом, словно видел его впервые. Она крепко спала, стиснув губы, ей было, вероятно, не очень удобно на моем плече, потому что она подложила под голову ладонь и время от времени трогательно шевелила бровями, словно опять начинала удивляться. Движение было совсем незаметным, но я внимательно смотрел, будто на ее лице была написана моя судьба.
   Я подумал об Олафе. Очень осторожно начал освобождать руку. Осторожность оказалась совершенно излишней. Эри спала глубоким сном, ей что-то снилось; я замер, пытаясь отгадать — не сам сон, а только — не дурной ли он. Ее лицо было почти детским. Нет, не дурной. Я отодвинулся, встал. На мне был купальный халат, я так и не снял его. Не обуваясь, я вышел в коридор, очень медленно, тихо прикрыл дверь и с соблюдением таких же предосторожностей заглянул в комнату Олафа. Постель была не тронута. Он сидел за столом, положив голову на руки, и спал. Как я и думал, он не раздевался. Не знаю, что его разбудило, — мой взгляд? Он вдруг очнулся, быстро взглянул на меня ясными глазами, выпрямился и потянулся разминаясь.
   — Олаф, — сказал я, — даже через сто лет…
   — Заткнись, — сказал он любезно. — У тебя всегда были дурные наклонности…
   — Ты уже начинаешь? Я только хотел сказать…
   — Знаю, что ты хотел сказать. Я всегда за неделю вперед знаю, что ты хочешь сказать. Если бы на “Прометее” нужен был проповедник, ты подошел бы как нельзя лучше. Черт побери, как это мне не пришло в голову раньше! Я бы тебя проучил, Эл! Никаких проповедей. Никаких клятв, обещаний и тому подобного. Как дела? Хорошо? Да?
   — Не знаю. Как будто. А впрочем, не знаю. Если тебя интересует… ну… то ничего не было.
   — Нет, сначала ты должен встать на колени, — сказал он, — и говорить, стоя на коленях. Идиот, разве я тебя об этом спрашиваю? Я говорю о перспективах и вообще…
   — Не знаю. Я тебе вот что скажу… по-моему, она сама не знает. Я свалился ей на голову, как камень.
   — Увы, — заметил Олаф. Он раздевался. Искал плавки. — Это печально. Сколько ты весишь, камешек? Сто десять?
   — Около этого. Не ищи. Твои плавки на мне.
   — При всей твоей святости ты всегда норовил подхватить чужое, — ворчал он, а когда я начал снимать плавки, крикнул: — Брось, дурак! У меня есть в чемодане другие…
   — Как оформляется развод? Случайно не знаешь?
   Олаф посмотрел на меня из-за открытого чемодана, моргнул.
   — Нет. Не знаю. Интересно, откуда бы мне знать? Я слышал, что это все равно, что чихнуть. И даже “будь здоров” говорить не надо. Нет ли тут какой-нибудь человеческой ванны, с водой?
   — Не знаю. Наверно, нет. Есть только такая — знаешь…
   — Да. Освежающий вихрь с запахом зубного эликсира. Ужас. Пошли в бассейн. Без воды я не чувствую себя умытым. Она спит?
   — Спит.
   — Ну, тогда бежим.
   Вода была холодной и чудесной. Я сделал сальто из винта назад получилось. Раньше никогда не получалось. Выплыл, отплевываясь и кашляя, потому что втянул носом воду.
   — Осторожней, — бросил мне с берега Олаф, — ты теперь должен беречь себя. Помнишь Маркля?
   — Да. А что?
   — Он побывал на четырех спутниках Юпитера, насквозь проаммиаченных, а когда вернулся, сел на тренировочном поле и вылез из ракеты, увешанный трофеями, как рождественская елка, споткнулся и сломал ногу. Так что ты осторожней. Уж послушай меня.
   — Постараюсь. Дьявольски холодная вода. Я вылезаю.
   — И правильно делаешь. А то еще подхватишь насморк. У меня его не было десять лет. Но не успел я прилететь на Луну, как начал кашлять.
   — Потому что ТАМ было очень сухо, — сказал я с серьезной миной.
   Олаф рассмеялся и тут же обдал мне лицо водой, нырнув в каком-нибудь метре от меня.
   — Действительно, сухо, — сказал он, выплывая. — Это метко сказано, знаешь. Сухо, но неуютно.
   — Ол, я побежал.
   — Ладно. Увидимся за завтраком. Или не хочешь?
   — Ты что!
   Я побежал наверх, обтираясь по дороге. Перед своей дверью затаил дыхание. Осторожно заглянул. Она еще спала. Я воспользовался этим и быстро оделся. Даже успел побриться в моей туалетной.
   Сунул голову в комнату — мне показалось, что Эри что-то сказала. Когда я на цыпочках подходил к кровати, она открыла глаза.
   — Я спала… тут?
   — Да. Да, Эри…
   — Мне казалось, что кто-то…
   — Да, Эри, это был я…
   Она смотрела на меня, словно к ней постепенно возвращалась память, сознание всего, что произошло. Сначала ее глаза широко раскрылись — от удивления? — потом она их закрыла, снова открыла — украдкой очень быстро, но так, что я все-таки это заметил, заглянула под одеяло — и повернула ко мне порозовевшее лицо.
   Я кашлянул.
   — Ты, наверное, хочешь пойти к себе, а? Может быть, мне лучше выйти или…
   — Нет, — сказала она, — у меня же есть халат.
   Она села, запахивая полы халата.
   — Это… уже… по-настоящему? — сказала она тихо, таким тоном, словно расставалась с чем-то.
   Я молчал.
   Она встала, прошлась по комнате, вернулась. Подняла глаза на меня — в них был вопрос, неуверенность и что-то еще, чего я не мог определить.
   — Брегг…
   — Меня зовут Эл.
   — Эл, я… я действительно не знаю… Я хотела бы… Сеон…
   — Что?
   — Ну… Он… — Она не могла или не хотела сказать “мой муж”? — Он вернется послезавтра.
   — Да?
   — Что будет?
   Я проглотил комок.
   — Мне с ним поговорить?
   — Как это?..
   Теперь я, в свою очередь, с изумлением посмотрел на нее, ничего не понимая.
   — Вы же… вчера говорили… Я ждал.
   — Что… заберете меня.
   — Да.
   — А он?
   — Так мне не говорить с ним? — спросил я наивно.
   — Как это, “говорить”? Вы хотите сами?
   — А кто же?
   — Значит, это… конец?
   Что-то сдавило мне горло; я кашлянул.
   — Но ведь… другого выхода нет.
   — Я думала, что это… меск.
   — Что?..
   — Вы не знаете?
   — Ничего не понимаю. Нет. Не знаю. Что это такое? — сказал я, чувствуя, как по коже побежали неприятные мурашки. Я опять попал в одну из неожиданных пустот, в топкое болото недопонимания.
   — Это такой… Ну… если кто-то встречается… если хочет на какое-то время… Вы действительно этого не знаете?
   — Подожди, Эри, не знаю, но, кажется, начинаю понимать… Это что-то такое временное, этакая отсрочка, минутное приключение?
   — Нет, — сказала она, и у нее округлились глаза. — Вы не знаете… как это… Я сама точно не знаю как, — вдруг призналась она. — Я только слышала об этом. Я думала, что вы поэтому…
   — Эри. Я ничего не знаю. И черт меня побери, если я что-нибудь понимаю. Может быть… во всяком случае, у этого есть что-нибудь общего с браком, да?
   — Ну да. Идут в управление, и там, не знаю точно что, во всяком случае, потом это уже как-то… ну, в общем…
   — Что?
   — Законно. Так, что никто не может возразить. Никто. И он тоже…