Страница:
Библиотека современной фантастики.
Том 4
ПУТИ К НЕИЗВЕДАННОМУ
У
нас в стране любят фантастику. Ею зачитываются студенты а ученые, инженеры и космонавты. Большим у
с
пехом у очень широкого круга советских читателей пользуются книги Станислава Лема “Астр
о
навты”, “Магелланово облако”, “Солярис”, “Непобедимый”, “Звездные дневники Лиона Тихого”.
Любовь читателей к Ст.Лему понятна. Ведь Лем говорит о том, что в пашу эпоху волнует всех мы с лящих людей, — о тайнах космоса, о гигантских возможностях научного прогресса и о его двойственной, противоречивой роли в совр е менном обществе. Герои Лема проходят труднейшие испытания на мужество, ве р ность долгу,’ высокие чувства.
Повести и рассказы Лема, то проникнутые романтикой подвига, то блещущие великолепным юм о ром, читаются с увлечением, от них нельзя оторваться. Но их никак не назовешь развлекательным чтением: Лем всегда в той или иной форме ставит перед читателем сложные проблемы — научные, философские, морал ь ные.
Читая, например, “Звездные дневники Лиона Тихого”, весело смеешься над выдумками современного Мюнхгаузена — “знаменитого звездопроходца, капитана дальнего галактического плавания, охотника за метеорами и кометами” Ий о на Тихого. Но ведь бжуты, которые умеют себя распылять и снова воссо з давать, могут передать себя по телеграфу, или ардриты, которые запасаются “резервами” — собственными дубликатами на случай катастрофы, — это не только з а бавная и блестящая фантастическая в ы думка. Речь здесь идет, в сущности, об интереснейших и сложнейших проблемах современного общества, современной науки. И мы незаметно, смеясь, оказываемся втянутыми в круговорот смелых идей, острых проблем.
Книги Лема открывают перед читателем Неведомое — то, что может произойти завтра или не произой ти ник о гда. Его книги учат глубже мыслить, заставляют читателя думать о сложности природы и ч е ловеческой истории. Читая их, чувствуешь, в какое стремительное и сложное время мы живем, как непреры в но и бурно меняется на наших глазах мир и какие новые, -высокие задачи ставит перед каждым из нас наша переломная эпоха. Поэтому я бы сказал, что фант а стика Лема учит читателя быть мыслящим современн и ком, сознательным строителем светлого будущего.
Кни г и Лема привлекают, по-моему, еще и другим: его герои — обыкновенные, простые люди со своими увлечениями, слабостями, ошибками, по-человечески близки и понятны читателю. Мы ведь знаем сегодня, что не сверхчеловеки, а име н но простые люди летают в космос и штурмуют ядро атома. Возвеличивает же чел о века его дело, его служение людям. Именно это главное в героях Лема — их неукротимая жажда познания, жажда подвига, готовность служить людям.
Еще одной особенностью книг Лема является то, что он очень правдиво и убедительно показывает сложность п у ти к новому, неизведанному будущему. История и современность говорят нам, что дорога к будущему — это долгий, т я желый путь, на котором могут быть и ошибки и временные поражения. В книгах Лема события никогда не завершаются триумфальным шествием победителей. Герои “Непобедимого” отступают, уходят с космического плацдарма. А с геро я ми “Магелланова облака” и “Солярис” мы прощаемся на перепутье, после самого трудного часа их жизни и накануне н о вых испытаний. Казалось бы, они потер пе ли поражение. Но весь путь размышлений и поступ ков, который мы прох о дим вместе с этими людьми, н е о тразимо убеждает в том, что именно здесь и прорас та ет зерно победы. Не простой, не ле г кой победы, а в ы страданной, таящей в себе перспективы новых путей и новых трудностей.
Эта сложность размышлений, которая порождена масштабностью проблем и многозначностью концовок, ос о бенно характерна для книг Лема.
При всей их фантастичности они очень современны, реалистичны. И в то же время они словно обращ е ны к нам из будущего, говорят от имени завтрашних поколений, завтрашних проблем, выдвигают требования новых, более высоких нравственных и духовных идеалов — идеалов коммунистического общ е ства.
Роман “Возвращение со звезд” — одна из наиболее глубоких и значительных книг Лема.
Лем сталкивает в этом своем романе два мира, два мировоззрения — космонавтов, вернувшихся на Землю после д е сятилетнего полета, за время которого на Земле прошло около полутораста лет, и мир Земли, преображенный за эти сто пятьдесят лет удивительным открытием — бетризацие й . Бетризационная пр и вивка совершенно лишает способности не то чтобы совершить, а даже представить себе убийство другого человека или животного. Этой благодетельной приви в кой ее изобретатели надеялись положить навечно конец войнам, убийствам, всякой жестокости. А действительно, осв о бодившийся от угрозы войны мир чудесно прео б разился.
Силой своей фантазии Лем рисует изумительную архитектуру новых городов, показывает чудеса фа н томатики — искусства, способного дать человеку иллюзию доподлинного увлекательного путешествия, опа с ного приключения (ведь настоящих опасностей уже нет, да и путешествий тоже). Он раскрывает перед нами механизм общества, обслужива е мого совершенными роботами, послушной и предупредительной автомат и кой, общества, где нет власти денег, где все могут наслаждаться искусством, жить без забот о хлебе н а сущном.
На первый взгляд общество это похоже на коммунистическое, и в самом деле: нет войн, нет социального нераве н ства, эксплуатации, все и всем дается по потребностям, бесплатно и без всяких огран и чений, труд никому не в тягость, отдых и развлечения обеспечены, люди долговечны, здоровы, веселы. Но подли н ный дух коммунизма бесконечно далек от этого сытого, розового, выхолощенного рая, где нет места подвигам и смелым замыслам. Это не коммунизм, а торжес т во обывательского представления о коммунизме: ешь, пей, н а слаждайся — у тебя все права и никаких обязанностей.
Вначале эта блестящая, легкая, какая-то воздушная жизнь завораживает, ошеломляет. Мы вместе с героем н е сколько теряемся в этом сверкании праздничных красок, в этом вихре щедрого света. Но постепе н но, шаг за шагом, слово за словом, и нам и герою становится понятно, какой ценой расплат и лось человечество за освобождение от страха.
Искусственно устранив всякую опасность из жизни человека, общество б е тризованных тем самым сделало бесп о лезными, неприменимыми величайшие моральные ценности, накопленные человечеством в борьбе со злом, — мужество, благородство, способность к самопожертвованию, высокие чувства и см е лые мечты.
Не так-то просто понять, в чем кроется колоссальный трагический просчет тех, кто изобретал и вводил бетр и зацию. Ведь они подарили человечеству такую безмятежную и сытую жизнь, которая п о кажется пределом мечтаний для многих и многих исстрадавшихся, измученных страхом и нуждой наших современн и ков. Не сразу поймешь, в какой глухой тупик они загнали человечество, из самых лучших побуждений заставив его свернуть с трудного, опасного, величественн о го пути героических подвигов и не менее героических мечт а ний, всегда предшествующих подвигам и свершениям. Лем в данном случае пр е достерегает человечество не Против врагов, а против близоруких друзей — против Тех, кто способен предать творческий дух человека ради меща н ской сытости.
Нет, человек выше сытости — это Лем утверждает прежде всего черев образы космонавтов.
Эл Брег г , главный герой “Возвращения со звезд”, и его т оварищи по полету противопоставлены в романе этом у красивому, уютному раю б е тризованных. Космо навты не забыли опасностей, через которые прошли; их мучают сове р шенные ошибки, им тяжело вспоминать погибших друзей, они терзаются сомнени я ми в пользе своего дела — словом, они страшно далеки от “правильности”. Но сколько в их размышлениях и чувс т вах высокого человеческого огня, подлинной силы духа — всего того, что мы привыкли связывать в своем представлении с образом настоящего челов е ка. Недаром они клянутся “черными и голубыми небесами” — их чу в ства, как небо от земли, отличаются от мелких, вялых страстишек бетризованного п о коления.
Лем не случайно сделал героями своей книги космонавтов, людей, “вернувшихся со звезд”. Он пок а зал, как великая цель рождает великую энергию, рождает подлинного человека — творца и созидателя будущего.
Штурм звезд, космоса — это концентрированное выражение всего лучшего в человечестве.
Пути героев-космонавтов разошлись. Товарищи Брегга готовят полет к центру Галактики.Д для сам о го Брегга оружием в бою за настоящую, наполненную человеческую жизнь, против фантоматических подделок становится его л ю бовь. Ее он должен отстоять и пронести через жизнь — не среди звезд, куда полетят его товарищи, а здесь, на Земле, где теперь его дом и его поле боя.
Так по-разному утверждает Лем жизнь-горение, жизнь-подвиг.
Как обычно у Лема, роман кончается будто на полуслове, и от этого укрепляется ощущение предсто я щих перемен, неизбежности победы героического начала над потребительским.
Зерно победы здесь в том, что герои не смирились, они сохранили свои принципы, самим своим в ы бором отвергли путь бездумно-легкой и лишенной будущего жизни.
В своей книге Лем чутко уловил идущий уже и сегодня спор, не между сторонниками коммунизма и его противн и ками, а между теми, кто ищет в коммунизме только тихий “рай”, и теми, кто видит коммунизм как сложное, героич е ское, великое время.
Книга Лема не только предостережение. Пожалуй, главное в ней — утверждение подлинного в ч е ловеке вопреки мнимому, ложному, страстный призыв к жизни пусть трудной, сложной, но достойной человека коммунистического за в тра.
Летчик-космонавт СССР
ГЕРМАН ТИТОВ
Любовь читателей к Ст.Лему понятна. Ведь Лем говорит о том, что в пашу эпоху волнует всех мы с лящих людей, — о тайнах космоса, о гигантских возможностях научного прогресса и о его двойственной, противоречивой роли в совр е менном обществе. Герои Лема проходят труднейшие испытания на мужество, ве р ность долгу,’ высокие чувства.
Повести и рассказы Лема, то проникнутые романтикой подвига, то блещущие великолепным юм о ром, читаются с увлечением, от них нельзя оторваться. Но их никак не назовешь развлекательным чтением: Лем всегда в той или иной форме ставит перед читателем сложные проблемы — научные, философские, морал ь ные.
Читая, например, “Звездные дневники Лиона Тихого”, весело смеешься над выдумками современного Мюнхгаузена — “знаменитого звездопроходца, капитана дальнего галактического плавания, охотника за метеорами и кометами” Ий о на Тихого. Но ведь бжуты, которые умеют себя распылять и снова воссо з давать, могут передать себя по телеграфу, или ардриты, которые запасаются “резервами” — собственными дубликатами на случай катастрофы, — это не только з а бавная и блестящая фантастическая в ы думка. Речь здесь идет, в сущности, об интереснейших и сложнейших проблемах современного общества, современной науки. И мы незаметно, смеясь, оказываемся втянутыми в круговорот смелых идей, острых проблем.
Книги Лема открывают перед читателем Неведомое — то, что может произойти завтра или не произой ти ник о гда. Его книги учат глубже мыслить, заставляют читателя думать о сложности природы и ч е ловеческой истории. Читая их, чувствуешь, в какое стремительное и сложное время мы живем, как непреры в но и бурно меняется на наших глазах мир и какие новые, -высокие задачи ставит перед каждым из нас наша переломная эпоха. Поэтому я бы сказал, что фант а стика Лема учит читателя быть мыслящим современн и ком, сознательным строителем светлого будущего.
Кни г и Лема привлекают, по-моему, еще и другим: его герои — обыкновенные, простые люди со своими увлечениями, слабостями, ошибками, по-человечески близки и понятны читателю. Мы ведь знаем сегодня, что не сверхчеловеки, а име н но простые люди летают в космос и штурмуют ядро атома. Возвеличивает же чел о века его дело, его служение людям. Именно это главное в героях Лема — их неукротимая жажда познания, жажда подвига, готовность служить людям.
Еще одной особенностью книг Лема является то, что он очень правдиво и убедительно показывает сложность п у ти к новому, неизведанному будущему. История и современность говорят нам, что дорога к будущему — это долгий, т я желый путь, на котором могут быть и ошибки и временные поражения. В книгах Лема события никогда не завершаются триумфальным шествием победителей. Герои “Непобедимого” отступают, уходят с космического плацдарма. А с геро я ми “Магелланова облака” и “Солярис” мы прощаемся на перепутье, после самого трудного часа их жизни и накануне н о вых испытаний. Казалось бы, они потер пе ли поражение. Но весь путь размышлений и поступ ков, который мы прох о дим вместе с этими людьми, н е о тразимо убеждает в том, что именно здесь и прорас та ет зерно победы. Не простой, не ле г кой победы, а в ы страданной, таящей в себе перспективы новых путей и новых трудностей.
Эта сложность размышлений, которая порождена масштабностью проблем и многозначностью концовок, ос о бенно характерна для книг Лема.
При всей их фантастичности они очень современны, реалистичны. И в то же время они словно обращ е ны к нам из будущего, говорят от имени завтрашних поколений, завтрашних проблем, выдвигают требования новых, более высоких нравственных и духовных идеалов — идеалов коммунистического общ е ства.
Роман “Возвращение со звезд” — одна из наиболее глубоких и значительных книг Лема.
Лем сталкивает в этом своем романе два мира, два мировоззрения — космонавтов, вернувшихся на Землю после д е сятилетнего полета, за время которого на Земле прошло около полутораста лет, и мир Земли, преображенный за эти сто пятьдесят лет удивительным открытием — бетризацие й . Бетризационная пр и вивка совершенно лишает способности не то чтобы совершить, а даже представить себе убийство другого человека или животного. Этой благодетельной приви в кой ее изобретатели надеялись положить навечно конец войнам, убийствам, всякой жестокости. А действительно, осв о бодившийся от угрозы войны мир чудесно прео б разился.
Силой своей фантазии Лем рисует изумительную архитектуру новых городов, показывает чудеса фа н томатики — искусства, способного дать человеку иллюзию доподлинного увлекательного путешествия, опа с ного приключения (ведь настоящих опасностей уже нет, да и путешествий тоже). Он раскрывает перед нами механизм общества, обслужива е мого совершенными роботами, послушной и предупредительной автомат и кой, общества, где нет власти денег, где все могут наслаждаться искусством, жить без забот о хлебе н а сущном.
На первый взгляд общество это похоже на коммунистическое, и в самом деле: нет войн, нет социального нераве н ства, эксплуатации, все и всем дается по потребностям, бесплатно и без всяких огран и чений, труд никому не в тягость, отдых и развлечения обеспечены, люди долговечны, здоровы, веселы. Но подли н ный дух коммунизма бесконечно далек от этого сытого, розового, выхолощенного рая, где нет места подвигам и смелым замыслам. Это не коммунизм, а торжес т во обывательского представления о коммунизме: ешь, пей, н а слаждайся — у тебя все права и никаких обязанностей.
Вначале эта блестящая, легкая, какая-то воздушная жизнь завораживает, ошеломляет. Мы вместе с героем н е сколько теряемся в этом сверкании праздничных красок, в этом вихре щедрого света. Но постепе н но, шаг за шагом, слово за словом, и нам и герою становится понятно, какой ценой расплат и лось человечество за освобождение от страха.
Искусственно устранив всякую опасность из жизни человека, общество б е тризованных тем самым сделало бесп о лезными, неприменимыми величайшие моральные ценности, накопленные человечеством в борьбе со злом, — мужество, благородство, способность к самопожертвованию, высокие чувства и см е лые мечты.
Не так-то просто понять, в чем кроется колоссальный трагический просчет тех, кто изобретал и вводил бетр и зацию. Ведь они подарили человечеству такую безмятежную и сытую жизнь, которая п о кажется пределом мечтаний для многих и многих исстрадавшихся, измученных страхом и нуждой наших современн и ков. Не сразу поймешь, в какой глухой тупик они загнали человечество, из самых лучших побуждений заставив его свернуть с трудного, опасного, величественн о го пути героических подвигов и не менее героических мечт а ний, всегда предшествующих подвигам и свершениям. Лем в данном случае пр е достерегает человечество не Против врагов, а против близоруких друзей — против Тех, кто способен предать творческий дух человека ради меща н ской сытости.
Нет, человек выше сытости — это Лем утверждает прежде всего черев образы космонавтов.
Эл Брег г , главный герой “Возвращения со звезд”, и его т оварищи по полету противопоставлены в романе этом у красивому, уютному раю б е тризованных. Космо навты не забыли опасностей, через которые прошли; их мучают сове р шенные ошибки, им тяжело вспоминать погибших друзей, они терзаются сомнени я ми в пользе своего дела — словом, они страшно далеки от “правильности”. Но сколько в их размышлениях и чувс т вах высокого человеческого огня, подлинной силы духа — всего того, что мы привыкли связывать в своем представлении с образом настоящего челов е ка. Недаром они клянутся “черными и голубыми небесами” — их чу в ства, как небо от земли, отличаются от мелких, вялых страстишек бетризованного п о коления.
Лем не случайно сделал героями своей книги космонавтов, людей, “вернувшихся со звезд”. Он пок а зал, как великая цель рождает великую энергию, рождает подлинного человека — творца и созидателя будущего.
Штурм звезд, космоса — это концентрированное выражение всего лучшего в человечестве.
Пути героев-космонавтов разошлись. Товарищи Брегга готовят полет к центру Галактики.Д для сам о го Брегга оружием в бою за настоящую, наполненную человеческую жизнь, против фантоматических подделок становится его л ю бовь. Ее он должен отстоять и пронести через жизнь — не среди звезд, куда полетят его товарищи, а здесь, на Земле, где теперь его дом и его поле боя.
Так по-разному утверждает Лем жизнь-горение, жизнь-подвиг.
Как обычно у Лема, роман кончается будто на полуслове, и от этого укрепляется ощущение предсто я щих перемен, неизбежности победы героического начала над потребительским.
Зерно победы здесь в том, что герои не смирились, они сохранили свои принципы, самим своим в ы бором отвергли путь бездумно-легкой и лишенной будущего жизни.
В своей книге Лем чутко уловил идущий уже и сегодня спор, не между сторонниками коммунизма и его противн и ками, а между теми, кто ищет в коммунизме только тихий “рай”, и теми, кто видит коммунизм как сложное, героич е ское, великое время.
Книга Лема не только предостережение. Пожалуй, главное в ней — утверждение подлинного в ч е ловеке вопреки мнимому, ложному, страстный призыв к жизни пусть трудной, сложной, но достойной человека коммунистического за в тра.
Летчик-космонавт СССР
ГЕРМАН ТИТОВ
Станислав Лем
Звездные дневники Ийона Тихого
ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагая читателю избранные фрагменты “Звездных дневников” Ийона Тихого, издатель не станет понапрасну тратить чернила на описание достоинств этого путешественника, имя которого хорошо известно в обоих сегментах Млечного Пути. Знаменитый звездопроходец, капитан дальнего галактического плавания, охотник за метеорами и кометами, неутомимый исследователь и первооткрыватель восьмидесяти тысяч трех миров, доктор Honoris causa университетов обеих Медведиц, член Общества Охраны малых планет и многих других обществ, кавалер орденов Млечного Пути и туманностей, Ийон Тихий сам отрекомендуется читателю в публикуемых “Дневниках”, которые ставят его в один ряд о такими неустрашимыми деятелями прошлого, как Карл Фредерик Иероним Мюнхгаузен, Павел Маслобойников, Лемюэль Гулливер или метр Алькофрибас.
Целиком “Дневники” — восемьдесят семь томов in quarto, с приложением (звездный словарь и комплект), а также карта всех путешествий —обрабатываются коллективом ученых — астрогаторов и планетников и ввиду огромного объема работ выйдут в свет не скоро. Считая, что было бы неверно держать в тайне от широкой общественности великие открытия Ийона Тихого, издатель выбрал из “Дневников” лишь небольшую их часть и предлагает ее читателю в необработанном виде, без примечаний, сносок, комментариев и словаря космических терминов.
В подготовке “Дневников” к печати мне не помогал никто; тех, кто мне мешал, я не называю, так как это заняло бы слишком много места.
АСТРАЛ СТЕРНУ ТАРАНТОГА,
профессор космической зоологии Фомальгаутского универс и тета
Фомальгаут, 18 . VI Космической Пульсации
Целиком “Дневники” — восемьдесят семь томов in quarto, с приложением (звездный словарь и комплект), а также карта всех путешествий —обрабатываются коллективом ученых — астрогаторов и планетников и ввиду огромного объема работ выйдут в свет не скоро. Считая, что было бы неверно держать в тайне от широкой общественности великие открытия Ийона Тихого, издатель выбрал из “Дневников” лишь небольшую их часть и предлагает ее читателю в необработанном виде, без примечаний, сносок, комментариев и словаря космических терминов.
В подготовке “Дневников” к печати мне не помогал никто; тех, кто мне мешал, я не называю, так как это заняло бы слишком много места.
АСТРАЛ СТЕРНУ ТАРАНТОГА,
профессор космической зоологии Фомальгаутского универс и тета
Фомальгаут, 18 . VI Космической Пульсации
ПУТЕШЕСТВИЕ СЕДЬМОЕ
Когда в понедельник второго апреля, я пролетал вблизи Бетельгейзе, метеорит размером не больше фасолины пробил обшивку, вывел из строя регулятор мощности и повредил рули — ракета потеряла управление. Я надел скафандр, выбрался наружу и попробовал исправить повреждение, но убедился, что установить запасной руль, который я предусмотрительно захватил с собой, без посторонней помощи невозможно. Конструкторы спроектировали ракету так нелепо, что один человек не мог затянуть гайку: кто-нибудь другой должен был придерживать ключом головку болта. Сначала это меня не очень обеспокоило, и я потратил несколько часов, пытаясь удержать один ключ ногами и в то же время рукой завернуть с другой стороны гайку. Но прошло уже время обеда, а мои усилия все еще ни к чему не привели. В тот момент, когда мне это почти удалось, ключ вырвался у меня из-под ноги и умчался в космическое пространство. Так что я не только ничего не исправил, но еще и потерял ценный инструмент и лишь беспомощно смотрел, как он удаляется, все уменьшаясь на фоне звезд.
Через некоторое время ключ вернулся по вытянутому эллипсу, но, хоть он и стал спутником ракеты, все же не приближался к ней настолько, чтобы я мог его схватить. Я вернулся в ракету и, наскоро перекусив, задумался над тем, каким образом выйти из этого дурацкого положения.
Корабль тем временем летел по прямой со все увеличивающейся скоростью — ведь проклятый метеорит испортил мне и регулятор мощности. Правда, на курсе не было никаких небесных тел, но не мог же этот полет вслепую продолжаться до бесконечности. Некоторое время мне удавалось сдерживать гнев. Но когда, принявшись после обеда за мытье посуды, я обнаружил, что разогревшийся от перегрузки атомный реактор погубил лучший кусок говяжьего филе, который я оставил в холодильнике на воскресенье, я на мгновенье потерял душевное равновесие и, извергая ужаснейшие проклятия, разбил часть сервиза. Это хотя и было не очень разумно, однако принесло мне некоторое облегчение. Вдобавок выброшенная за борт говядина, вместо того чтобы улететь в пространство, не хотела расставаться с ракетой и кружила около нее, как второй искусственный спутник, регулярно каждые одиннадцать минут и четыре секунды вызывая кратковременные солнечные затмения. Чтобы успокоить нервы, я до вечера рассчитывал элементы ее орбиты, а также возмущения, вызванные движением потерянного ключа. У меня получилось, что в течение ближайших шести миллионов лет говядина будет догонять ключ, обращаясь вокруг ракеты по круговой орбите, а потом обгонит его.
Устав от вычислений, я лег спать. Среди ночи мне показалось, что меня трясут за плечо. Я открыл глаза и увидел наклонившегося над постелью человека, лицо которого показалось мне удивительно знакомым, хотя я понятия не имел, кто бы это мог быть.
— Вставай, — сказал он, — и бери ключи. Пойдем наружу закрепим руль…
— Во-первых, мы не настолько хорошо знакомы, чтобы вы мне “тыкали”, ответил я, — а во-вторых, я точно знаю, что вас нет. Я в ракете один, и притом уже второй год, так как лечу с Земли в созвездие Тельца. Поэтому вы мне только снитесь.
Но он по-прежнему тряс меня, повторяя, чтобы я немедленно шел с ним за инструментами.
— Идиотизм, — отмахнулся я, уже начиная злиться, так как боялся, что эта ссора во сне разбудит меня, а я по опыту знаю, как трудно заснуть после такого внезапного пробуждения. — Никуда я не пойду, это же бессмысленно. Болт, затянутый во сне, не изменит положения, существующего наяву. Прошу не надоедать мне и немедленно растаять или исчезнуть каким-нибудь другим способом, а то я могу проснуться.
— Но ты совсем не спишь, клянусь тебе! — воскликнуло упрямое привидение. — Ты не узнаешь меня? Взгляни!
С этими словами он прикоснулся пальцами к двум большим, как земляничины, бородавкам на левой щеке. Я непроизвольно схватился за свое лицо, потому что у меня на том же месте две точно такие же бородавки. И тут я понял, почему приснившийся напоминал мне кого-то знакомого: он был похож на меня, как одна капля воды на другую.
— Оставь меня в покое! — крикнул я и закрыл глаза, испугавшись, что проснусь. — Если ты являешься мной, то мне действительно незачем говорить тебе “вы”, но вместе с тем это доказывает, что ты не существуешь.
Затем я повернулся на другой бок и натянул одеяло на голову. Я слышал еще, как он говорил что-то об идиотизме и наконец, поскольку я не реагировал, выкрикнул:
— Ты еще пожалеешь об этом, болван! И убедишься, что это вовсе не сон, но будет поздно!
Я даже не шелохнулся. Когда я утром открыл глаза, мне сразу вспомнилось это странное ночное происшествие. Я сел на кровати и задумался о том, какие шутки играет с человеком его собственный разум: перед лицом безотлагательной необходимости, не имея на борту ни одной родственной души, я раздвоился в сонных грезах, чтобы победить опасность.
После завтрака я обнаружил, что за ночь ракета получила дополнительную порцию ускорения, и принялся листать книги бортовой библиотеки, разыскивая в справочниках совет на случай безвыходного положения, но ничего не нашел. Тогда я разложил на столе звездную карту и в свете близкой Бетельгейзе, которую время от времени заслоняла вращающаяся вокруг ракеты говядина, стал искать поблизости очаг какой-нибудь космической цивилизации, обитатели которого могли бы оказать мне помощь. Но это была настоящая звездная глушь, и все корабли обходили ее стороной как исключительно опасный район, — здесь возникали грозные, таинственные гравитационные вихри в количестве ста сорока семи штук, существование которых объясняют шесть астрофизических теорий, и все по-разному. Календарь космонавта предостерегал от них ввиду непредсказуемых последствий релятивистских эффектов, которые может повлечь за собой прохождение сквозь вихрь, особенно при высокой собственной скорости.
Но я был беспомощен. Я лишь подсчитал, что край первого вихря заденет мою ракету около одиннадцати, и поэтому поспешил приготовить завтрак, чтобы не бороться с опасностью натощак.
Едва я вытер последнее блюдце, как ракету начало швырять во все стороны; плохо закрепленные предметы летали от стены к стене. Я с трудом добрался до кресла и, привязавшись к нему, в то время “как корабль швыряло все сильнее, заметил, что словно какая-то бледно-лиловая мгла заволокла противоположную часть каюты и там, между раковиной и плитой, появилась туманная фигура человека в переднике. Человек лил взболтанные яйца на сковороду. Он взглянул на меня внимательно, но без удивления, потом видение заколебалось и исчезло. Я протер глаза. Вне всякого сомнения, я был один и поэтому приписал это видение временному помрачению рассудка.
Я по-прежнему сидел в кресле, вернее, подпрыгивал вместе с ним, и тут меня осенило: я понял, что это совсем не галлюцинация. Когда толстый том “Общей теории относительности” пролетал мимо моего кресла, я попробовал его схватить, что удалось мне только при четвертой попытке. Листать тяжелую книгу в таких условиях было трудно — страшные силы играли кораблем, он мотался, как пьяный, но мне все-таки удалось найти нужное место. Там говорилось о феноменах так называемой петли времени, то есть об искривлении вектора времени в пределах особенно мощных гравитационных полей; это явление может иногда привести даже к тому, что время повернет вспять и произойдет так называемое удвоение настоящего. Вихрь, сквозь который я сейчас проходил, не принадлежал к самым мощным. Я знал, что, если бы мне удалось хоть немного развернуть корабль к полюсу Галактики, я бы проткнул так называемый vortex gravitatiosus Pinckenbachii, в котором многократно наблюдалось удвоение и даже утроение настоящего.
Правда, рули не действовали, но я прошел в реакторный отсек и манипулировал до тех пор, пока не добился небольшого отклонения курса ракеты к галактическому полюсу. Эта операция заняла у меня несколько часов. Результат превзошел все ожидания. Корабль попал в центр вихря около полуночи, вибрируя и постанывая всеми сочленениями. Я испугался, что он развалится, но он вышел из испытания с честью, а когда снова попал в объятия мертвой космической тишины, я покинул реакторный отсек и увидел самого себя сладко спящим на кровати. Я сразу понял, что это я из предыдущих суток, то есть из ночи понедельника. Не раздумывая над философской стороной этого весьма своеобразного явления, я тотчас стал трясти спящего за плечо, требуя, чтобы он быстро вставал, — я ведь не знал, как долго его понедельничное существование будет продолжаться в моем вторничном, и поэтому нам нужно было как можно скорее выйти наружу, чтобы вместе исправить руль.
Но спящий открыл только один глаз и заявил, что не желает, чтобы я ему “тыкал”, а также что я только его сновидение.
Напрасно я нетерпеливо тряс его, напрасно пытался силой вытащить из постели. Он отбивался, упрямо повторяя, что я ему снюсь; я начал ругаться, он логично объяснил мне, что никуда не пойдет, так как болты, завинченные во сне, не будут держать рулей наяву. Напрасно я клялся, что он ошибается, поочередно то уговаривая, то проклиная; даже продемонстрированные мною бородавки не убедили его, что я говорю правду. Он повернулся ко мне спиной и захрапел.
Я уселся в кресло, чтобы спокойно обдумать создавшееся положение. Я пережил его дважды, один раз как этот спящий, в понедельник, а теперь как безрезультатно будивший его во вторник. Я понедельничный не верил в реальность явления дупликации, но я вторничный уже знал о нем. Это была самая обычная петля времени.
Что же делать, как исправить рули? Поскольку понедельничный продолжал спать, а также поскольку я помнил, что в ту ночь я превосходно проспал до утра, я понял, что бесполезно дальше его будить.
Карта предвещала еще множество больших гравитационных вихрей, и я мог рассчитывать на удвоение настоящего в течение следующих дней. Я хотел написать себе письмо и приколоть его булавкой к подушке, чтобы я понедельничный, проснувшись, мог воочию убедиться в реальности мнимого сна.
Но не успел я сесть к столу и взяться за перо, как в двигателях что-то загрохотало, я бросился к ним и до утра поливал водой перегревшийся атомный реактор; а между тем понедельничный я сладко спал, да еще время от времени облизывался, что меня здорово злило.
Голодный, усталый, так и не сомкнув глаз, я занялся завтраком и как раз вытирал тарелки, когда ракета вошла в следующий гравитационный вихрь. Я видел себя понедельничного, видел, как он, привязанный к креслу, ошалело смотрит, как я вторничный жарю яичницу. Потом от резкого толчка я потерял равновесие, у меня потемнело в глазах, и я упал. Очнувшись на полу среди битой посуды, я обнаружил у самого своего лица ноги стоящего надо мной человека.
— Вставай, — сказал он, поднимая меня. — Ты не ушибся?
— Нет, — ответил я, опираясь руками о пол; у меня кружилась голова. Ты из какого дня недели?
— Из среды. Идем, надо быстро исправить рули, жаль терять время!
— А где тот, понедельничный? — спросил я.
— Его уже нет, то есть, очевидно, это ты.
— Как это я?
— Ну да, понедельничный стал в ночь с понедельника на вторник вторничным и так далее… — Не понимаю!
— Неважно, это с непривычки. Ну, пошли, не будем терять времени!
— Сейчас, — ответил я, не поднимаясь с пола. — Сегодня вторник. Если ты из среды и до этой минуты в среду рули еще не исправлены, значит, что-то помешает нам их исправить; в противном случае ты в среду уже не уговаривал бы меня, чтобы я во вторник исправлял их вместе с тобой. Может, лучше не стоит рисковать и лезть наружу?
— Бред! — воскликнул он. — Послушай, я из среды, а ты из вторника, что же касается ракеты, то я допускаю, что она, так сказать, слоистая, то есть местами в ней вторник, местами среда, а кое-где, возможно, есть даже немного четверга. Просто время перемешалось при прохождении сквозь вихри. Но какое нам до этого дело, если нас двое и поэтому есть возможность исправить рули?!
— Нет, ты не прав, — ответил я. — Если в среду, где ты уже находишься, прожив весь вторник, если, повторяю, в среду рули неисправны, то из этого следует, что они не были исправлены во вторник, потому что сейчас вторник, и, если бы мы пошли сейчас и исправили их, для тебя этот момент был бы уже прошлым, и нечего было бы исправлять. А потому…
— А потому ты упрям, как осел! — рявкнул он. — Ты еще раскаешься в своей глупости! Меня утешает только одно: ты будешь точно так же беситься из-за своего тупого упрямства, как я сейчас, — когда сам доживешь до среды!
— Ах, позволь! — воскликнул я. — Значит ли это, что в среду, став тобой, я буду пытаться уговаривать меня вторничного так, как ты это делаешь сейчас, только все будет наоборот, то есть ты будешь мной, а я тобой? Понимаю! В этом и заключается петля времени! Погоди, я иду, сейчас иду, я уже понял…
Однако прежде чем я встал с пола, мы попали в новый вихрь, и страшная тяжесть распластала нас на потолке.
Ужасные толчки и сотрясения продолжались всю ночь со вторника на среду. Когда стало немного поспокойнее, летающий по каюте том “Общей теории относительности” с такой силой ударил меня по голове, что я потерял сознание. Открыв глаза, я увидел осколки посуды и лежащего среди них человека. Я вскочил и, поднимая его, воскликнул:
Через некоторое время ключ вернулся по вытянутому эллипсу, но, хоть он и стал спутником ракеты, все же не приближался к ней настолько, чтобы я мог его схватить. Я вернулся в ракету и, наскоро перекусив, задумался над тем, каким образом выйти из этого дурацкого положения.
Корабль тем временем летел по прямой со все увеличивающейся скоростью — ведь проклятый метеорит испортил мне и регулятор мощности. Правда, на курсе не было никаких небесных тел, но не мог же этот полет вслепую продолжаться до бесконечности. Некоторое время мне удавалось сдерживать гнев. Но когда, принявшись после обеда за мытье посуды, я обнаружил, что разогревшийся от перегрузки атомный реактор погубил лучший кусок говяжьего филе, который я оставил в холодильнике на воскресенье, я на мгновенье потерял душевное равновесие и, извергая ужаснейшие проклятия, разбил часть сервиза. Это хотя и было не очень разумно, однако принесло мне некоторое облегчение. Вдобавок выброшенная за борт говядина, вместо того чтобы улететь в пространство, не хотела расставаться с ракетой и кружила около нее, как второй искусственный спутник, регулярно каждые одиннадцать минут и четыре секунды вызывая кратковременные солнечные затмения. Чтобы успокоить нервы, я до вечера рассчитывал элементы ее орбиты, а также возмущения, вызванные движением потерянного ключа. У меня получилось, что в течение ближайших шести миллионов лет говядина будет догонять ключ, обращаясь вокруг ракеты по круговой орбите, а потом обгонит его.
Устав от вычислений, я лег спать. Среди ночи мне показалось, что меня трясут за плечо. Я открыл глаза и увидел наклонившегося над постелью человека, лицо которого показалось мне удивительно знакомым, хотя я понятия не имел, кто бы это мог быть.
— Вставай, — сказал он, — и бери ключи. Пойдем наружу закрепим руль…
— Во-первых, мы не настолько хорошо знакомы, чтобы вы мне “тыкали”, ответил я, — а во-вторых, я точно знаю, что вас нет. Я в ракете один, и притом уже второй год, так как лечу с Земли в созвездие Тельца. Поэтому вы мне только снитесь.
Но он по-прежнему тряс меня, повторяя, чтобы я немедленно шел с ним за инструментами.
— Идиотизм, — отмахнулся я, уже начиная злиться, так как боялся, что эта ссора во сне разбудит меня, а я по опыту знаю, как трудно заснуть после такого внезапного пробуждения. — Никуда я не пойду, это же бессмысленно. Болт, затянутый во сне, не изменит положения, существующего наяву. Прошу не надоедать мне и немедленно растаять или исчезнуть каким-нибудь другим способом, а то я могу проснуться.
— Но ты совсем не спишь, клянусь тебе! — воскликнуло упрямое привидение. — Ты не узнаешь меня? Взгляни!
С этими словами он прикоснулся пальцами к двум большим, как земляничины, бородавкам на левой щеке. Я непроизвольно схватился за свое лицо, потому что у меня на том же месте две точно такие же бородавки. И тут я понял, почему приснившийся напоминал мне кого-то знакомого: он был похож на меня, как одна капля воды на другую.
— Оставь меня в покое! — крикнул я и закрыл глаза, испугавшись, что проснусь. — Если ты являешься мной, то мне действительно незачем говорить тебе “вы”, но вместе с тем это доказывает, что ты не существуешь.
Затем я повернулся на другой бок и натянул одеяло на голову. Я слышал еще, как он говорил что-то об идиотизме и наконец, поскольку я не реагировал, выкрикнул:
— Ты еще пожалеешь об этом, болван! И убедишься, что это вовсе не сон, но будет поздно!
Я даже не шелохнулся. Когда я утром открыл глаза, мне сразу вспомнилось это странное ночное происшествие. Я сел на кровати и задумался о том, какие шутки играет с человеком его собственный разум: перед лицом безотлагательной необходимости, не имея на борту ни одной родственной души, я раздвоился в сонных грезах, чтобы победить опасность.
После завтрака я обнаружил, что за ночь ракета получила дополнительную порцию ускорения, и принялся листать книги бортовой библиотеки, разыскивая в справочниках совет на случай безвыходного положения, но ничего не нашел. Тогда я разложил на столе звездную карту и в свете близкой Бетельгейзе, которую время от времени заслоняла вращающаяся вокруг ракеты говядина, стал искать поблизости очаг какой-нибудь космической цивилизации, обитатели которого могли бы оказать мне помощь. Но это была настоящая звездная глушь, и все корабли обходили ее стороной как исключительно опасный район, — здесь возникали грозные, таинственные гравитационные вихри в количестве ста сорока семи штук, существование которых объясняют шесть астрофизических теорий, и все по-разному. Календарь космонавта предостерегал от них ввиду непредсказуемых последствий релятивистских эффектов, которые может повлечь за собой прохождение сквозь вихрь, особенно при высокой собственной скорости.
Но я был беспомощен. Я лишь подсчитал, что край первого вихря заденет мою ракету около одиннадцати, и поэтому поспешил приготовить завтрак, чтобы не бороться с опасностью натощак.
Едва я вытер последнее блюдце, как ракету начало швырять во все стороны; плохо закрепленные предметы летали от стены к стене. Я с трудом добрался до кресла и, привязавшись к нему, в то время “как корабль швыряло все сильнее, заметил, что словно какая-то бледно-лиловая мгла заволокла противоположную часть каюты и там, между раковиной и плитой, появилась туманная фигура человека в переднике. Человек лил взболтанные яйца на сковороду. Он взглянул на меня внимательно, но без удивления, потом видение заколебалось и исчезло. Я протер глаза. Вне всякого сомнения, я был один и поэтому приписал это видение временному помрачению рассудка.
Я по-прежнему сидел в кресле, вернее, подпрыгивал вместе с ним, и тут меня осенило: я понял, что это совсем не галлюцинация. Когда толстый том “Общей теории относительности” пролетал мимо моего кресла, я попробовал его схватить, что удалось мне только при четвертой попытке. Листать тяжелую книгу в таких условиях было трудно — страшные силы играли кораблем, он мотался, как пьяный, но мне все-таки удалось найти нужное место. Там говорилось о феноменах так называемой петли времени, то есть об искривлении вектора времени в пределах особенно мощных гравитационных полей; это явление может иногда привести даже к тому, что время повернет вспять и произойдет так называемое удвоение настоящего. Вихрь, сквозь который я сейчас проходил, не принадлежал к самым мощным. Я знал, что, если бы мне удалось хоть немного развернуть корабль к полюсу Галактики, я бы проткнул так называемый vortex gravitatiosus Pinckenbachii, в котором многократно наблюдалось удвоение и даже утроение настоящего.
Правда, рули не действовали, но я прошел в реакторный отсек и манипулировал до тех пор, пока не добился небольшого отклонения курса ракеты к галактическому полюсу. Эта операция заняла у меня несколько часов. Результат превзошел все ожидания. Корабль попал в центр вихря около полуночи, вибрируя и постанывая всеми сочленениями. Я испугался, что он развалится, но он вышел из испытания с честью, а когда снова попал в объятия мертвой космической тишины, я покинул реакторный отсек и увидел самого себя сладко спящим на кровати. Я сразу понял, что это я из предыдущих суток, то есть из ночи понедельника. Не раздумывая над философской стороной этого весьма своеобразного явления, я тотчас стал трясти спящего за плечо, требуя, чтобы он быстро вставал, — я ведь не знал, как долго его понедельничное существование будет продолжаться в моем вторничном, и поэтому нам нужно было как можно скорее выйти наружу, чтобы вместе исправить руль.
Но спящий открыл только один глаз и заявил, что не желает, чтобы я ему “тыкал”, а также что я только его сновидение.
Напрасно я нетерпеливо тряс его, напрасно пытался силой вытащить из постели. Он отбивался, упрямо повторяя, что я ему снюсь; я начал ругаться, он логично объяснил мне, что никуда не пойдет, так как болты, завинченные во сне, не будут держать рулей наяву. Напрасно я клялся, что он ошибается, поочередно то уговаривая, то проклиная; даже продемонстрированные мною бородавки не убедили его, что я говорю правду. Он повернулся ко мне спиной и захрапел.
Я уселся в кресло, чтобы спокойно обдумать создавшееся положение. Я пережил его дважды, один раз как этот спящий, в понедельник, а теперь как безрезультатно будивший его во вторник. Я понедельничный не верил в реальность явления дупликации, но я вторничный уже знал о нем. Это была самая обычная петля времени.
Что же делать, как исправить рули? Поскольку понедельничный продолжал спать, а также поскольку я помнил, что в ту ночь я превосходно проспал до утра, я понял, что бесполезно дальше его будить.
Карта предвещала еще множество больших гравитационных вихрей, и я мог рассчитывать на удвоение настоящего в течение следующих дней. Я хотел написать себе письмо и приколоть его булавкой к подушке, чтобы я понедельничный, проснувшись, мог воочию убедиться в реальности мнимого сна.
Но не успел я сесть к столу и взяться за перо, как в двигателях что-то загрохотало, я бросился к ним и до утра поливал водой перегревшийся атомный реактор; а между тем понедельничный я сладко спал, да еще время от времени облизывался, что меня здорово злило.
Голодный, усталый, так и не сомкнув глаз, я занялся завтраком и как раз вытирал тарелки, когда ракета вошла в следующий гравитационный вихрь. Я видел себя понедельничного, видел, как он, привязанный к креслу, ошалело смотрит, как я вторничный жарю яичницу. Потом от резкого толчка я потерял равновесие, у меня потемнело в глазах, и я упал. Очнувшись на полу среди битой посуды, я обнаружил у самого своего лица ноги стоящего надо мной человека.
— Вставай, — сказал он, поднимая меня. — Ты не ушибся?
— Нет, — ответил я, опираясь руками о пол; у меня кружилась голова. Ты из какого дня недели?
— Из среды. Идем, надо быстро исправить рули, жаль терять время!
— А где тот, понедельничный? — спросил я.
— Его уже нет, то есть, очевидно, это ты.
— Как это я?
— Ну да, понедельничный стал в ночь с понедельника на вторник вторничным и так далее… — Не понимаю!
— Неважно, это с непривычки. Ну, пошли, не будем терять времени!
— Сейчас, — ответил я, не поднимаясь с пола. — Сегодня вторник. Если ты из среды и до этой минуты в среду рули еще не исправлены, значит, что-то помешает нам их исправить; в противном случае ты в среду уже не уговаривал бы меня, чтобы я во вторник исправлял их вместе с тобой. Может, лучше не стоит рисковать и лезть наружу?
— Бред! — воскликнул он. — Послушай, я из среды, а ты из вторника, что же касается ракеты, то я допускаю, что она, так сказать, слоистая, то есть местами в ней вторник, местами среда, а кое-где, возможно, есть даже немного четверга. Просто время перемешалось при прохождении сквозь вихри. Но какое нам до этого дело, если нас двое и поэтому есть возможность исправить рули?!
— Нет, ты не прав, — ответил я. — Если в среду, где ты уже находишься, прожив весь вторник, если, повторяю, в среду рули неисправны, то из этого следует, что они не были исправлены во вторник, потому что сейчас вторник, и, если бы мы пошли сейчас и исправили их, для тебя этот момент был бы уже прошлым, и нечего было бы исправлять. А потому…
— А потому ты упрям, как осел! — рявкнул он. — Ты еще раскаешься в своей глупости! Меня утешает только одно: ты будешь точно так же беситься из-за своего тупого упрямства, как я сейчас, — когда сам доживешь до среды!
— Ах, позволь! — воскликнул я. — Значит ли это, что в среду, став тобой, я буду пытаться уговаривать меня вторничного так, как ты это делаешь сейчас, только все будет наоборот, то есть ты будешь мной, а я тобой? Понимаю! В этом и заключается петля времени! Погоди, я иду, сейчас иду, я уже понял…
Однако прежде чем я встал с пола, мы попали в новый вихрь, и страшная тяжесть распластала нас на потолке.
Ужасные толчки и сотрясения продолжались всю ночь со вторника на среду. Когда стало немного поспокойнее, летающий по каюте том “Общей теории относительности” с такой силой ударил меня по голове, что я потерял сознание. Открыв глаза, я увидел осколки посуды и лежащего среди них человека. Я вскочил и, поднимая его, воскликнул: