Страница:
Тем временем Карл со своими грандами и рыцарями Мальты отражал в грязных, поспешно вырытых окопах близ Алжира атаки экзальтированных воинов Хасана-аги. В конце концов командиры испанцев решили отступить к месту высадки, чтобы добыть еду. За два дня без пищи люди сильно ослабели.
Осада была снята, вьючных животных пустили на мясо. Предстояло пройти 15 миль под дождем, по грязи. Рыцари шли в арьергарде. Лишь один Кортес возражал против отступления.
И как только оно началось, командиры и солдаты окончательно потеряли боевой дух и солидарность. Особенно упали духом голодные немцы, стрелковое оружие которых стало бесполезным. Окружавшие испанцев кочевники, ехавшие верхом на лошадях, смеялись над солдатами, тащившимися по грязи и лужам. Тыл отступавших был надежно прикрыт контингентом рыцарей, защитников веры. Одна из высот, где сделали привал эти заклятые враги турок, была названа местными берберами «могилой рыцарей».
Когда отступавшие войска наконец добрались до места высадки, там они нашли лишь жалкие остатки продовольствия, множество убитых и обломки потерпевших крушение кораблей. Карл созвал военный совет, чтобы решить, удерживать ли песчаный плацдарм дальше до поступления из Европы новых поставок продовольствия и пороха, однако предотвратить уход из Алжира было уже невозможно. В последний день октября раздраженный Дориа доказывал, что ждать зимой из Европы конвоя с необходимыми грузами — утопия, а если здесь появится Барбаросса со своим флотом, то для христиан это станет полной катастрофой. Подавляющее большинство солдат мечтали лишь об одном — погрузиться на спасшиеся корабли и отправиться на родину.
Наконец потрепанная армада отправилась в обратный путь. Судьба опять отнеслась к ней немилосердно. Более трети транспортных судов утонуло, спасшиеся перебрались на корабли, выдержавшие шторм. На них не осталось места для великолепных испанских скакунов. «Цезарь (император) решил, что нельзя жертвовать жизнями солдат ради лошадей. — Так передают обстановку „Краткие мировые события“. — Он приказал сбросить животных в море. Выполнение этого приказа болью отозвалось в сердцах всадников».
По пятам следовали новые несчастья. Ураганный ветер разметал поврежденные суда по морю. Некоторые из них отнесло обратно в порт Алжир, где экипажи и солдаты были захвачены людьми Хасана-аги. Дориа укрыл Карла и несколько галер в небольшом порту Буджея, охранявшемся испанским гарнизоном. Скудных запасов гарнизона не хватало для беженцев. Ослабевшие гребцы галер больше не могли грести против сильного ветра.
Тайный агент французского короля позднее докладывал Франциску в письменном донесении о печальной судьбе людей, спасшихся в порту Буджея: «Лишь одна каракка (тип корабля) смогла добраться до упомянутого порта Буджея и затонула там, трудно выговорить, в присутствии самого императора, прежде чем из нее можно было что-либо выгрузить. В этом порту они пережили самый страшный в своей жизни голод, имея для еды только кошек, собак и траву.., зять императора убежал в одной рубашке и штанах.., погибла большая часть испанских грандов».
Прибывшие из Сицилии корабли вывезли Карла и его окружение из злосчастного порта. Капитаны кораблей сообщили, что Барбаросса вышел в море с эскадрой из ста пятидесяти парусов. (Как только Сулейман узнал на обратном пути в Константинополь, что армада императора отбыла в Алжир, он приказал Барбароссе мчаться туда на всех парусах).
Штормы, принесшие так много бед армаде Карла, сослужили императору в конце концов неплохую службу. Они вынудили Барбароссу весь ноябрь укрываться в районе греческих островов. Остатки армады пробирались вдоль европейского побережья от порта Трапани на Сицилии в испанский порт Картахену. «Это была самая ужасная из всех катастроф, известных людям, или из тех, о которых я докладывал вашему величеству, — писал Франциску тайный агент. — Он (Карл) будет помнить ее всю жизнь».
Потеря восьми тысяч солдат и половины флота значили для империи меньше, чем гибель трехсот сановников. В одном из своих посланий агент Франциска проницательно предсказывал, что Карл никогда не забудет, как он, будучи беженцем на палубе корабля из Сицилии, услышал весть о выходе в море турецкого флота под командованием Барбароссы. И действительно, в течение семнадцати лет, которые ему осталось прожить, Карл больше ни разу не отважился отправиться в морской военный поход.
В Алжире, где престарелый Хасан-ага снова с удовольствием приступил к исполнению своих обязанностей правителя, ураганный ветер с Запада еще долго называли «ветром Карла».
Как бы то ни было, Хайр эд-Дин Барбаросса победил в конфликте с половиной Европы. Он сделал Сулеймана непризнанным хозяином Средиземноморья.
Поколение спустя Мигель де Сервантес, высмеивая закованных в латы конкистадоров своего времени в бессмертном образе Дон Кихота, писал: «Мир был уверен, что турки непобедимы на море».
Глава 4. ПОХОДЫ В АЗИЮ
Что же он был намерен делать теперь? Сулейман ни с кем не делился своими планами. Самый могущественный монарх в Европе, он скрывал свои мысли даже от своих ближайших советников. Он назначил сераскера Ибрагима командовать армией, послав заносчивого грека добиваться лавров на поле боя. В море остался его новый флот под командованием крестьянина с одного из островов — султан ни разу не посещал ни одного военного корабля.
Он был мягок душой? Видимо, да. Недаром Даниэль ди Людовизи писал, что у султана «меланхоличный характер, более пригодный для досуга, чем для дел. Говорят, его редко что-то беспокоит. В нем нет ни силы, ни расчетливости, необходимых для такого великого монарха. Он передал управление империей в руки своего Великого визиря Ибрагима, без совещания с которым ни он, ни его двор не принимаются за серьезное дело. Между тем Ибрагим не советуется в делах со своим господином».
Знакомые слова. В сущности, то же самое говорил и Ибрагим. Людовизи высказал лишь часть правды — то, что он узнал из болтовни дипломатов. В действительности же все обстояло не совсем так. В открытом море Барбароссе тоже казалось, что он сам себе хозяин, однако Сулейман руководил им так, словно привязал бейлербея к себе шелковой нитью. И Ибрагим на практике делал то, что желал султан. Сулейман обладал стальной волей, хотя она и не проявлялась открыто. Может, он как раз боялся больше всего своего крутого нрава.
Для чего он тогда предпринял поход в Азию? Сулейман доверял Роксолане, но она была не из тех, с кем стоило говорить о таких вещах. Он не взял ее с собой в продолжительный поход. Тайну Сулеймана приоткрывают его же слова, содержащиеся, однако, не в лаконичном дневнике, а в написанных газелью стихах под названием «Он тот, кто ищет друга».
Не хочет он ни хлеба, ни милостыни, но лишь испытания болью.
Здесь можно уловить страдание, которое еще ярче проявляется в других строках, в которых автор говорит, что человека с израненной душой не радует цветущий сад. А в одном месте султан выражается вполне определенно:
Единственная радость на земле — уединение отшельника.
С твердой решимостью султан пустился на поиски утопии в Азии, которой не нашел в Европе.
Бусбек наблюдал за жизнью султана и его окружения так близко, как не удавалось никакому другому иностранцу. Он был свидетелем буйного праздника Байрам, следующего за ежегодным постом.
"Я дал указание слугам предложить одному солдату деньги за место в его палатке, расположенной на возвышении, откуда были видны шатры Сулеймана и знати. Я пришел туда во время восхода солнца. Увидел, как на равнине собралось большое число голов в тюрбанах, в глухом молчании следивших за муллой, который произносил молитвы. Каждый занимал положенное ему место. Ряды участников богослужения, подобно многочисленным заборам, расположились на различном расстоянии от султана.
Это была очаровательная сцена — роскошные одежды под белыми как снег чалмами. Никто не прокашлялся, не шевельнул головой. Потому что турки говорят: «Если вам приходилось говорить с пашами, вы вели себя почтительно. С каким же благоговением вы должны относиться к Аллаху?!»
Когда богослужение закончилось, ряды молящихся расстроились и вся равнина покрылась бесформенной массой людей. Появились слуги с завтраком для султана. Когда их заметили янычары, они взяли блюда в свои руки и стали важно пробовать пищу в обстановке общего веселья. Такая вольность позволяется обычаем".
Находясь рядом с военным лагерем, осторожный фламандец, рискуя, пробрался в него инкогнито и сравнивал свои наблюдения с виденным им в военном лагере европейцев:
"Я оделся так, как обычно одеваются в этих местах христиане, и вышел с одним-двумя спутниками. Первое, что меня поразило, — это то, что каждое воинское подразделение располагалось в отведенном ему месте. Покидать расположение части солдатам не разрешалось. Везде поддерживался строгий порядок: тишина, никаких ссор и конфликтов. Кроме того, в расположении части чисто, никаких экскрементов и отбросов. Для отправления солдатами естественных надобностей вырываются ямы, которые по мере наполнения засыпаются землей.
Опять же я не заметил ни пьянства, ни азартных игр, чем сильно грешат наши солдаты. Туркам незнакомо искусство проигрывания денег в карты.
Меня провели также в место, где режут овец. Я видел четыре-пять освежеванных туш, полагаю, для не менее чем четырех тысяч янычар. Мне показали обедающего на деревянном бруствере янычара — он ел месиво из репы, лука, чеснока и огурцов, приправленное солью и уксусом. По всей видимости, ему нравилась его овощная пища. Он ел ее так, словно это были фазаны. Пьют они только воду.
Я побывал в их лагере как раз перед говением, или Великим постом, как мы это называем, и был удивлен поведением солдат еще больше. В христианских странах в это время даже самые спокойные города оглашаются криками участников игр или возгласами пьяных. Однако эти люди не позволяют себе даже перед постом излишеств в потреблении еды и напитков. Наоборот, сокращая свой рацион, они готовятся к посту, поскольку опасаются, что не смогут перенести резкую перемену в питании.
Таков результат военной дисциплины и строгих закенов, завещанных предками современных турок. Они не оставляют безнаказанным ни одно преступление. Наказания включают снятие с должности, понижение в чине, конфискацию имущества, палочные удары по пяткам, смерть. Даже янычары не избегают палочных ударов. Более мелкие проступки наказываются поркой, более серьезные — увольнением или переводом в другую часть, что провинившийся считает хуже смерти".
Огир Бусбек восхищается терпением турок во время наказаний и лишений. Он отметил тот факт, что янычары предпочитали битье палками переводу в другую воинскую часть и разлуке с товарищами. Вскользь коснулся и привязанности янычар-ветеранов к пышным плюмажам. Им нравилось выглядеть хотя бы немного величественными. Для этого аги тратили годовое жалованье на отделанное серебром седло. Санджак-беи залезали в долги, чтобы приобрести пышное облачение, сделанное из ткани, прошитой золотой нитью. Не брали ли они пример в этом с шикарного Ибрагима, Носителя бремени, и самого султана?
Возрастающая мощь Персии давила на восточные границы империи Османов. Сулейман не мог желать или позволить себе большую войну с персидскими шахами. Здесь, на востоке, султан Селим Угрюмый сходился в кровопролитном сражении с равным ему по агрессивности шахом Исмаилом. Оба падишахства еще залечивали раны и переживали горечь от этого столкновения. После него, утверждалось, Исмаил никогда не улыбался.
Отсутствуя в этих местах четырнадцать лет, Сулейман придерживался в отношениях с соседями принципа: живи сам и давай жить другим. Его корабли, бороздившие реку Дон, торговали с пограничными укреплениями великих московских князей. Он посылал подарки, включая янычар, и пушки в еще более отдаленные земли — индийским моголам и узбекам Самарканда, чтобы продемонстрировать свою силу, не применяя ее на практике.
В Тебризе шах Исмаил — мистик, последователь раскольнической шиитской веры — старался соблюдать неписаное соглашение о мире. Его сын Тахмаеп был менее благоразумным. В отсутствие значительных войск османов на востоке он захватил турецкую крепость на озере Ван — Битлис. Всадники Тахмаспа овладели священным городом Багдадом на берегах реки Тигр. К этому Тахмаспа науськивали венецианцы, стремясь искусными интригами столкнуть персидского шаха с Османами. Война между двумя падишахствами ослабила бы турок в их противостоянии с Веной и в Средиземном море. Если бы это случилось! (Сам Бусбек задолго до этого писал: «Только персы стоят между нами и нашей гибелью»).
И в данном случае обширность владений представляла для Сулеймана проблему. Граница с Австрией на северо-западе отстояла от Константинополя так же далеко — около тысячи миль по проезжим дорогам, — как граница с Персией на востоке. Находясь в зависимости от состояния пастбищ, турецкая армия не могла покрыть расстояние между двумя этими границами в течение одного года. Куда бы ни направлялась армия, с ней должны были идти султан и представители его власти. Ибрагим призывал его завершить дело, начатое Селимом, — сокрушить Персию.
Как гарант священных городов, султан не мог допустить потери Багдада. Поэты уповали на него как на «дружелюбного, разящего врага воина». И как глава воинственной Османской империи, он не мог смириться с тем, что старые турецкие крепости отходят к врагам у него на глазах.
— Султан Селим Угрюмый, — напоминали ему аги, — прошелся по Персии с огнем и мечом.
Как обычно, Сулейман стремился решить эту проблему самостоятельно. Наблюдая в Константинополе за развитием событий, используя Барбароссу для отвлечения внимания европейцев, он в то же время отправил Ибрагима с основными силами армии вернуть Багдад под власть турок.
Но Ибрагим не выполнил его приказа. Он повернул в горы, окружавшие озеро Ван, чтобы посредством искусной дипломатии вернуть туркам пограничные крепости. Затем двинулся через высокогорье к столице шаха Тахмаспа — Тебризу, где высились куполообразные крыши с голубой черепицей. Персы не рисковали использовать свою кавалерию против янычар и турецкой артиллерии, поэтому воздерживались от крупных сражений, ограничивались отдельными атаками на продвигавшиеся отряды турецких аскеров. Но подразделения турок, выделенные на борьбу с летучими эскадронами конницы персов, были изрублены. Между тем приближалась зима, а вместе с ней — перспектива для армии провести ее в Тебризе среди гор. Более того, солдаты жаловались на отсутствие султана.
— Визирь в Тебризе, — докладывали гонцы Сулейману, — упоен стремлением добыть победу самостоятельно. Он клянется сделать то, что не под силу Господину двух миров.
Затем курьер показал Сулейману приказ по армии. Ибрагим подписался под ним как сераскерсултан.
Но двух султанов быть не могло. Увидев подпись, Сулейман отправился на восток принять командование армией.
Новые правители Персии происходили из суфиев. Это были люди в шерстяных накидках, жившие мечтами. Их религиозная вера, шиизм, завладела всей Персией. Они смеялись над правоверными османскими турками, которые, в свою очередь, считали шиитов еретиками. Шииты провозгласили необузданного Исмаила святым, способным совершать чудеса. Эта волна шиитского прозелитизма распространилась далеко в глубь Анатолии. Учение шиитов было подхвачено местными дервишескими орденами. Находясь в этих местах, Сулейман почувствовал, что религиозный фанатизм все больше овладевает местным населением и так же незаметно, как ночной ветер, подкрадывается к его военному лагерю.
Султан столкнулся с этим религиозным брожением, путешествуя как паломник с небольшой свитой. Повернув на юг, он сделал остановку в Конье, где властвовали сельджукские султаны. Там он хотел поклониться гробнице величайшего поэта-мистика Джелал эд-Дина Руми. Посещение Сулейманом гробницы, башни которой упирались в небо, очевидно, доставило удовлетворение дервишам толка Мавлеви, которые столпились вокруг него. Дервиши танцевали перед ним в охватившем их экстазе под грохот барабанов и звуки флейт, а выйдя из транса, сообщили, что Султан откровения, с которым таким образом побеседовали, предсказал успех кампании Сулеймана в Персии.
Чем дальше на восток удалялся султан, тем меньше он ощущал комфорт Константинопольской жизни. Вокруг него теснились человеческие существа, лишенные как образования, так и страха.
Дервиши в колпаках, обитатели монастырей Хаджи Бекташа, Каландаров, шагали с длинными посохами в руках, стекались к караван-сараям, в которых останавливался Сулейман, или наблюдали за входом в его шатер, пока он не отходил ко сну. Тощие, обожженные солнцем люди почтительно обращались к нему:
— Законодатель, повелитель, султан Сулейманхан! — И в возбуждении продолжали:
— Наконец-то мы увидели тебя во плоти. Ты ешь рис с шафраном. А что ты думаешь о нас, нищих?
Крестьяне, ходившие вразвалку, приносили султану фрукты и приводили детей, повторяя:
— Челеби, биза онутма! Господин, не забудь нас!
Сулейман скакал верхом по красной глине туда, где высились гранитные скалы. Старцы-бекташи сопровождали солдат, показывая по ночам нехитрые фокусы с огнем. Пристально глядя на Сулеймана, они спрашивали:
— Скажи, султан-хан, чем ты занимаешься в далеком городе?
— Провожу воду при помощи акведуков.
— Вода чиста только в арыках, созданных Аллахом. Какой смысл строить сооружения, которые в следующую эпоху превратятся в глину и камни?
Сулейман вспомнил развалины византийских дворцов, почерневшие колонны, воздвигнутые римлянами.
— Что из того? — спросил он.
— Господин двух миров едет с армией и деньгами. Зачем он везет с собой деньги? Это неверные чужеземцы должны иметь с собой деньги, чтобы покупать еду, но тебе достаточно попросить, и мы принесем тебе пищу. Ты привел армию, а шиитский шах написал стихи, зовущие нас к мятежу. Нет, мы не станем бунтовать, но читать стихи было приятно. В них говорится, что шах пришел с дождем и солнцем, что он скоро станет властелином Рума.
Под Румом имелись в виду турецкие земли, которые необразованные кочевники считали Римом. Их мозги изменились не больше, чем окружающие поля и леса. До Сулеймана донесся аромат горящей хвои, сухой сладкий запах пустыни.
— Такие стихи как вино, пьянящая красная жидкость. — Если бы он только мог сотворить парящие строки и заворожить ими слушателей, как это делали их старцы, одним звуком своего голоса. — Это вино не для плоти, но для духа!
Сулейман ехал дальше, минуя истоки Евфрата, минуя горные деревушки, издревле жившего в этих местах населения. Местные женщины, не носившие чадры, собирали урожай пшеницы. Странные пытливые дервиши припадали к его ногам, требуя ответить на их заковыристые вопросы.
— Сегодня зло не изжито. Не создал ли Аллах зло, чтобы вводить людей в заблуждение?
— Аллах кого хочет вводит в заблуждение, а кого хочет ведет праведным путем.
— Каким образом? По какому признаку мы узнаем его руководство? Скажи, Господин двух миров, чем руководствовался ты, когда натянул поводья коня для поездки на восток?
Чем руководствовался? Раздражением, вызванным заносчивым Ибрагимом.
Над султаном проносился звон колоколов армянских церквей. За порослью лесов возвышались снежные горные пики, служившие ему ориентирами. Несколько дней он любовался одним из таких пиков, сверкающим на солнце и снова светящимся, когда показывались первые звезды. Султан слез с коня в Ахлате, чтобы посетить гробницу Османа, первого из десяти султанов.
— Вот знамение, которое ведет меня, — сказал он.
На скалах вокруг него горели сигнальные огни, зажженные курдами. Их предводители спустились с гор в экзотическом облачении, чтобы встретить султана, которого знали только по имени.
Приветствуя их, Сулейман думал: «Ибрагим никогда не откажется от своего звания и ответственности, я тоже». Мельком ему пришла в голову мысль отбросить свой меч, навсегда покончить со своим присутствием на заседаниях Дивана и государственными заботами, пойти пешком — чего он никогда не делал — в монастырь бекташей, чтобы успокоить тело и душу. Как поступил его дед, когда отправился из Константинополя в родную деревню и умер по дороге…
В начале осени султан прибыл в расположение турецкой армии, застрявшей в Тебризе, и принял от Ибрагима командование. Сулейман не стал слушать офицера, который, подойдя к его стремени, пожаловался, что аскеры голодают и мерзнут.
Как ни странно, боевой дух аскеров сразу же возрос, как только они увидели штандарт Сулеймана с семью белыми конскими хвостами. Он повел их по снегу и грязи в пустынное междуречье Тигра и Евфрата. Гибли от голода вьючные животные, тяжелые орудия пришлось захоронить в грязи, чтобы их не мог найти противник.
Благополучно добравшись до пустыни, армия освободилась от холода и беспрестанных налетов персидской кавалерии. Отсюда Сулейман двинулся с армией по берегу Тигра, чтобы вернуть Багдад и перезимовать там. Войдя в город блистательных халифов, он запретил грабежи и насилия горожан.
И все же армия испытывала большое воодушевление. Султан привел ее в город, находившийся под покровительством Аллаха. Теперь султан Сулейман на самом деле занял трон халифов, покоившихся в могилах, на его плечи была наброшена мантия Защитника правоверных.
Дервиш, который ухаживал за гробницами, пророчески произнес:
— Я вижу в султане отражение Пророка, воплощение знания и милосердия… Я снова вижу белую руку Моисея, держащую меч… Я вижу Предводителя нашей эпохи в цветущем саду Веры!
В это время даже случилось чудесное знамение на кладбище за рекой. Смотритель гробниц поведал, что обнаружил кости исчезнувшего святого под могильной плитой, не имевшей надписи. Приехав на это место, Сулейман вошел в склеп с твердым убеждением, что чудесное знамение прямо связано с его прибытием в Багдад. Спустившись по лестнице, он увидел скелет, завернутый в парусину, которая пахла мускусом. Скелет лежал в направлении Мекки. По ряду признаков, известных смотрителям гробниц, кости были опознаны как скелет святого имама Абу Ханифы.
Осада была снята, вьючных животных пустили на мясо. Предстояло пройти 15 миль под дождем, по грязи. Рыцари шли в арьергарде. Лишь один Кортес возражал против отступления.
И как только оно началось, командиры и солдаты окончательно потеряли боевой дух и солидарность. Особенно упали духом голодные немцы, стрелковое оружие которых стало бесполезным. Окружавшие испанцев кочевники, ехавшие верхом на лошадях, смеялись над солдатами, тащившимися по грязи и лужам. Тыл отступавших был надежно прикрыт контингентом рыцарей, защитников веры. Одна из высот, где сделали привал эти заклятые враги турок, была названа местными берберами «могилой рыцарей».
Когда отступавшие войска наконец добрались до места высадки, там они нашли лишь жалкие остатки продовольствия, множество убитых и обломки потерпевших крушение кораблей. Карл созвал военный совет, чтобы решить, удерживать ли песчаный плацдарм дальше до поступления из Европы новых поставок продовольствия и пороха, однако предотвратить уход из Алжира было уже невозможно. В последний день октября раздраженный Дориа доказывал, что ждать зимой из Европы конвоя с необходимыми грузами — утопия, а если здесь появится Барбаросса со своим флотом, то для христиан это станет полной катастрофой. Подавляющее большинство солдат мечтали лишь об одном — погрузиться на спасшиеся корабли и отправиться на родину.
Наконец потрепанная армада отправилась в обратный путь. Судьба опять отнеслась к ней немилосердно. Более трети транспортных судов утонуло, спасшиеся перебрались на корабли, выдержавшие шторм. На них не осталось места для великолепных испанских скакунов. «Цезарь (император) решил, что нельзя жертвовать жизнями солдат ради лошадей. — Так передают обстановку „Краткие мировые события“. — Он приказал сбросить животных в море. Выполнение этого приказа болью отозвалось в сердцах всадников».
По пятам следовали новые несчастья. Ураганный ветер разметал поврежденные суда по морю. Некоторые из них отнесло обратно в порт Алжир, где экипажи и солдаты были захвачены людьми Хасана-аги. Дориа укрыл Карла и несколько галер в небольшом порту Буджея, охранявшемся испанским гарнизоном. Скудных запасов гарнизона не хватало для беженцев. Ослабевшие гребцы галер больше не могли грести против сильного ветра.
Тайный агент французского короля позднее докладывал Франциску в письменном донесении о печальной судьбе людей, спасшихся в порту Буджея: «Лишь одна каракка (тип корабля) смогла добраться до упомянутого порта Буджея и затонула там, трудно выговорить, в присутствии самого императора, прежде чем из нее можно было что-либо выгрузить. В этом порту они пережили самый страшный в своей жизни голод, имея для еды только кошек, собак и траву.., зять императора убежал в одной рубашке и штанах.., погибла большая часть испанских грандов».
Прибывшие из Сицилии корабли вывезли Карла и его окружение из злосчастного порта. Капитаны кораблей сообщили, что Барбаросса вышел в море с эскадрой из ста пятидесяти парусов. (Как только Сулейман узнал на обратном пути в Константинополь, что армада императора отбыла в Алжир, он приказал Барбароссе мчаться туда на всех парусах).
Штормы, принесшие так много бед армаде Карла, сослужили императору в конце концов неплохую службу. Они вынудили Барбароссу весь ноябрь укрываться в районе греческих островов. Остатки армады пробирались вдоль европейского побережья от порта Трапани на Сицилии в испанский порт Картахену. «Это была самая ужасная из всех катастроф, известных людям, или из тех, о которых я докладывал вашему величеству, — писал Франциску тайный агент. — Он (Карл) будет помнить ее всю жизнь».
Потеря восьми тысяч солдат и половины флота значили для империи меньше, чем гибель трехсот сановников. В одном из своих посланий агент Франциска проницательно предсказывал, что Карл никогда не забудет, как он, будучи беженцем на палубе корабля из Сицилии, услышал весть о выходе в море турецкого флота под командованием Барбароссы. И действительно, в течение семнадцати лет, которые ему осталось прожить, Карл больше ни разу не отважился отправиться в морской военный поход.
В Алжире, где престарелый Хасан-ага снова с удовольствием приступил к исполнению своих обязанностей правителя, ураганный ветер с Запада еще долго называли «ветром Карла».
* * *
Катастрофа в Алжире, хотя и замалчивавшаяся, оказала немедленное воздействие на развитие европейской политики. Узнав от своих агентов о случившемся, импульсивный король Франции денонсировал свое соглашение со своим старым противником — императором. Габсбурги были вынуждены пожинать плоды своей неудачной конфронтации с османским султаном. Между тем бейлербей моря совершал по собственной прихоти набеги на итальянское и испанское побережья, подверг осаде Ниццу и зимовал в Тулоне в качестве гостя французского двора.Как бы то ни было, Хайр эд-Дин Барбаросса победил в конфликте с половиной Европы. Он сделал Сулеймана непризнанным хозяином Средиземноморья.
Поколение спустя Мигель де Сервантес, высмеивая закованных в латы конкистадоров своего времени в бессмертном образе Дон Кихота, писал: «Мир был уверен, что турки непобедимы на море».
Глава 4. ПОХОДЫ В АЗИЮ
Тайна поэмы
Семь лет назад, в июне 1534 года, Сулейман еще не был ожесточен против европейцев. Его цели в отношении Европы оставались прежними. Но что-то повлекло его в Азию и сделало по существу азиатом. После четырнадцатилетней войны в Европе Сулейман Великолепный впервые отправился верхом на родную землю своих предков, двигаясь по следам султана Угрюмого — Селима. Перед этим лишь постарался завершить европейские дела, замирившись с Габсбургами. К этому времени умерла мать султана — Хафиза, Гульбехар удалилась в добровольную ссылку, с Сулейманом осталась его жена Роксолана. В душе султан уже понял, что ему никогда не войти в европейское сообщество. Он турок и останется турком.Что же он был намерен делать теперь? Сулейман ни с кем не делился своими планами. Самый могущественный монарх в Европе, он скрывал свои мысли даже от своих ближайших советников. Он назначил сераскера Ибрагима командовать армией, послав заносчивого грека добиваться лавров на поле боя. В море остался его новый флот под командованием крестьянина с одного из островов — султан ни разу не посещал ни одного военного корабля.
Он был мягок душой? Видимо, да. Недаром Даниэль ди Людовизи писал, что у султана «меланхоличный характер, более пригодный для досуга, чем для дел. Говорят, его редко что-то беспокоит. В нем нет ни силы, ни расчетливости, необходимых для такого великого монарха. Он передал управление империей в руки своего Великого визиря Ибрагима, без совещания с которым ни он, ни его двор не принимаются за серьезное дело. Между тем Ибрагим не советуется в делах со своим господином».
Знакомые слова. В сущности, то же самое говорил и Ибрагим. Людовизи высказал лишь часть правды — то, что он узнал из болтовни дипломатов. В действительности же все обстояло не совсем так. В открытом море Барбароссе тоже казалось, что он сам себе хозяин, однако Сулейман руководил им так, словно привязал бейлербея к себе шелковой нитью. И Ибрагим на практике делал то, что желал султан. Сулейман обладал стальной волей, хотя она и не проявлялась открыто. Может, он как раз боялся больше всего своего крутого нрава.
Для чего он тогда предпринял поход в Азию? Сулейман доверял Роксолане, но она была не из тех, с кем стоило говорить о таких вещах. Он не взял ее с собой в продолжительный поход. Тайну Сулеймана приоткрывают его же слова, содержащиеся, однако, не в лаконичном дневнике, а в написанных газелью стихах под названием «Он тот, кто ищет друга».
* * *
Тот, кто выбирает бедность, не нуждается в величественных дворцах.Не хочет он ни хлеба, ни милостыни, но лишь испытания болью.
Здесь можно уловить страдание, которое еще ярче проявляется в других строках, в которых автор говорит, что человека с израненной душой не радует цветущий сад. А в одном месте султан выражается вполне определенно:
* * *
То, что люди называют властью, это вселенская борьба и бесконечная война.Единственная радость на земле — уединение отшельника.
* * *
Сулейман выражает свои устремления вполне отчетливо. Ему не нужна империя конфликтов и власть. Кажется, он сознавал тщетность всего этого, потому что затрагивает тему религиозного уединения, подобно человеку, которого уже ничего не волнует. Но и отшельничество, увы, не его стезя.С твердой решимостью султан пустился на поиски утопии в Азии, которой не нашел в Европе.
Что наблюдал Огир Бусбек
Добродетельный фламандец находился при турецком дворе в качестве посла и содержался в почетном плену. У него была редкая возможность изучать Сулеймана в годы наивысшего напряжения его деятельности. Поскольку Огир Гизелин де Бусбек был также философом и страстным натуралистом, он собрал во время походов в Азию вместе с султаном необычный зверинец — ручную рысь и журавля, тянувшегося к общению с солдатами. Журавль маршировал рядом с военным строем и даже отложил яйцо для одного солдата. Ручная свинья использовалась с особой целью. Фламандец посылал вместе с ней сумку с секретными письмами, зная, что правоверные турки не тронут животное, относящееся мусульманами к оскверненным.Бусбек наблюдал за жизнью султана и его окружения так близко, как не удавалось никакому другому иностранцу. Он был свидетелем буйного праздника Байрам, следующего за ежегодным постом.
"Я дал указание слугам предложить одному солдату деньги за место в его палатке, расположенной на возвышении, откуда были видны шатры Сулеймана и знати. Я пришел туда во время восхода солнца. Увидел, как на равнине собралось большое число голов в тюрбанах, в глухом молчании следивших за муллой, который произносил молитвы. Каждый занимал положенное ему место. Ряды участников богослужения, подобно многочисленным заборам, расположились на различном расстоянии от султана.
Это была очаровательная сцена — роскошные одежды под белыми как снег чалмами. Никто не прокашлялся, не шевельнул головой. Потому что турки говорят: «Если вам приходилось говорить с пашами, вы вели себя почтительно. С каким же благоговением вы должны относиться к Аллаху?!»
Когда богослужение закончилось, ряды молящихся расстроились и вся равнина покрылась бесформенной массой людей. Появились слуги с завтраком для султана. Когда их заметили янычары, они взяли блюда в свои руки и стали важно пробовать пищу в обстановке общего веселья. Такая вольность позволяется обычаем".
Находясь рядом с военным лагерем, осторожный фламандец, рискуя, пробрался в него инкогнито и сравнивал свои наблюдения с виденным им в военном лагере европейцев:
"Я оделся так, как обычно одеваются в этих местах христиане, и вышел с одним-двумя спутниками. Первое, что меня поразило, — это то, что каждое воинское подразделение располагалось в отведенном ему месте. Покидать расположение части солдатам не разрешалось. Везде поддерживался строгий порядок: тишина, никаких ссор и конфликтов. Кроме того, в расположении части чисто, никаких экскрементов и отбросов. Для отправления солдатами естественных надобностей вырываются ямы, которые по мере наполнения засыпаются землей.
Опять же я не заметил ни пьянства, ни азартных игр, чем сильно грешат наши солдаты. Туркам незнакомо искусство проигрывания денег в карты.
Меня провели также в место, где режут овец. Я видел четыре-пять освежеванных туш, полагаю, для не менее чем четырех тысяч янычар. Мне показали обедающего на деревянном бруствере янычара — он ел месиво из репы, лука, чеснока и огурцов, приправленное солью и уксусом. По всей видимости, ему нравилась его овощная пища. Он ел ее так, словно это были фазаны. Пьют они только воду.
Я побывал в их лагере как раз перед говением, или Великим постом, как мы это называем, и был удивлен поведением солдат еще больше. В христианских странах в это время даже самые спокойные города оглашаются криками участников игр или возгласами пьяных. Однако эти люди не позволяют себе даже перед постом излишеств в потреблении еды и напитков. Наоборот, сокращая свой рацион, они готовятся к посту, поскольку опасаются, что не смогут перенести резкую перемену в питании.
Таков результат военной дисциплины и строгих закенов, завещанных предками современных турок. Они не оставляют безнаказанным ни одно преступление. Наказания включают снятие с должности, понижение в чине, конфискацию имущества, палочные удары по пяткам, смерть. Даже янычары не избегают палочных ударов. Более мелкие проступки наказываются поркой, более серьезные — увольнением или переводом в другую часть, что провинившийся считает хуже смерти".
Огир Бусбек восхищается терпением турок во время наказаний и лишений. Он отметил тот факт, что янычары предпочитали битье палками переводу в другую воинскую часть и разлуке с товарищами. Вскользь коснулся и привязанности янычар-ветеранов к пышным плюмажам. Им нравилось выглядеть хотя бы немного величественными. Для этого аги тратили годовое жалованье на отделанное серебром седло. Санджак-беи залезали в долги, чтобы приобрести пышное облачение, сделанное из ткани, прошитой золотой нитью. Не брали ли они пример в этом с шикарного Ибрагима, Носителя бремени, и самого султана?
Азиатские враги
Сулейман направлялся не к роскошным городам на Ниле или в священные города Мекку, Иерусалим — он ехал на суровый северо-восток, чтобы отразить угрозу своему падишахству, и, по существу, он возвращался на путь, по которому происходила миграция османов, чтобы разрешить неразрешимую проблему.Возрастающая мощь Персии давила на восточные границы империи Османов. Сулейман не мог желать или позволить себе большую войну с персидскими шахами. Здесь, на востоке, султан Селим Угрюмый сходился в кровопролитном сражении с равным ему по агрессивности шахом Исмаилом. Оба падишахства еще залечивали раны и переживали горечь от этого столкновения. После него, утверждалось, Исмаил никогда не улыбался.
Отсутствуя в этих местах четырнадцать лет, Сулейман придерживался в отношениях с соседями принципа: живи сам и давай жить другим. Его корабли, бороздившие реку Дон, торговали с пограничными укреплениями великих московских князей. Он посылал подарки, включая янычар, и пушки в еще более отдаленные земли — индийским моголам и узбекам Самарканда, чтобы продемонстрировать свою силу, не применяя ее на практике.
В Тебризе шах Исмаил — мистик, последователь раскольнической шиитской веры — старался соблюдать неписаное соглашение о мире. Его сын Тахмаеп был менее благоразумным. В отсутствие значительных войск османов на востоке он захватил турецкую крепость на озере Ван — Битлис. Всадники Тахмаспа овладели священным городом Багдадом на берегах реки Тигр. К этому Тахмаспа науськивали венецианцы, стремясь искусными интригами столкнуть персидского шаха с Османами. Война между двумя падишахствами ослабила бы турок в их противостоянии с Веной и в Средиземном море. Если бы это случилось! (Сам Бусбек задолго до этого писал: «Только персы стоят между нами и нашей гибелью»).
И в данном случае обширность владений представляла для Сулеймана проблему. Граница с Австрией на северо-западе отстояла от Константинополя так же далеко — около тысячи миль по проезжим дорогам, — как граница с Персией на востоке. Находясь в зависимости от состояния пастбищ, турецкая армия не могла покрыть расстояние между двумя этими границами в течение одного года. Куда бы ни направлялась армия, с ней должны были идти султан и представители его власти. Ибрагим призывал его завершить дело, начатое Селимом, — сокрушить Персию.
Как гарант священных городов, султан не мог допустить потери Багдада. Поэты уповали на него как на «дружелюбного, разящего врага воина». И как глава воинственной Османской империи, он не мог смириться с тем, что старые турецкие крепости отходят к врагам у него на глазах.
— Султан Селим Угрюмый, — напоминали ему аги, — прошелся по Персии с огнем и мечом.
Как обычно, Сулейман стремился решить эту проблему самостоятельно. Наблюдая в Константинополе за развитием событий, используя Барбароссу для отвлечения внимания европейцев, он в то же время отправил Ибрагима с основными силами армии вернуть Багдад под власть турок.
Но Ибрагим не выполнил его приказа. Он повернул в горы, окружавшие озеро Ван, чтобы посредством искусной дипломатии вернуть туркам пограничные крепости. Затем двинулся через высокогорье к столице шаха Тахмаспа — Тебризу, где высились куполообразные крыши с голубой черепицей. Персы не рисковали использовать свою кавалерию против янычар и турецкой артиллерии, поэтому воздерживались от крупных сражений, ограничивались отдельными атаками на продвигавшиеся отряды турецких аскеров. Но подразделения турок, выделенные на борьбу с летучими эскадронами конницы персов, были изрублены. Между тем приближалась зима, а вместе с ней — перспектива для армии провести ее в Тебризе среди гор. Более того, солдаты жаловались на отсутствие султана.
— Визирь в Тебризе, — докладывали гонцы Сулейману, — упоен стремлением добыть победу самостоятельно. Он клянется сделать то, что не под силу Господину двух миров.
Затем курьер показал Сулейману приказ по армии. Ибрагим подписался под ним как сераскерсултан.
Но двух султанов быть не могло. Увидев подпись, Сулейман отправился на восток принять командование армией.
Путешествие в прошлое
Он выбрал необычный маршрут и по дороге к Тебризу впервые встретился с азиатскими племенами своей империи, но не хотел использовать силу против тех, кого можно было усмирить без помощи янычар и пушек.Новые правители Персии происходили из суфиев. Это были люди в шерстяных накидках, жившие мечтами. Их религиозная вера, шиизм, завладела всей Персией. Они смеялись над правоверными османскими турками, которые, в свою очередь, считали шиитов еретиками. Шииты провозгласили необузданного Исмаила святым, способным совершать чудеса. Эта волна шиитского прозелитизма распространилась далеко в глубь Анатолии. Учение шиитов было подхвачено местными дервишескими орденами. Находясь в этих местах, Сулейман почувствовал, что религиозный фанатизм все больше овладевает местным населением и так же незаметно, как ночной ветер, подкрадывается к его военному лагерю.
Султан столкнулся с этим религиозным брожением, путешествуя как паломник с небольшой свитой. Повернув на юг, он сделал остановку в Конье, где властвовали сельджукские султаны. Там он хотел поклониться гробнице величайшего поэта-мистика Джелал эд-Дина Руми. Посещение Сулейманом гробницы, башни которой упирались в небо, очевидно, доставило удовлетворение дервишам толка Мавлеви, которые столпились вокруг него. Дервиши танцевали перед ним в охватившем их экстазе под грохот барабанов и звуки флейт, а выйдя из транса, сообщили, что Султан откровения, с которым таким образом побеседовали, предсказал успех кампании Сулеймана в Персии.
Чем дальше на восток удалялся султан, тем меньше он ощущал комфорт Константинопольской жизни. Вокруг него теснились человеческие существа, лишенные как образования, так и страха.
Дервиши в колпаках, обитатели монастырей Хаджи Бекташа, Каландаров, шагали с длинными посохами в руках, стекались к караван-сараям, в которых останавливался Сулейман, или наблюдали за входом в его шатер, пока он не отходил ко сну. Тощие, обожженные солнцем люди почтительно обращались к нему:
— Законодатель, повелитель, султан Сулейманхан! — И в возбуждении продолжали:
— Наконец-то мы увидели тебя во плоти. Ты ешь рис с шафраном. А что ты думаешь о нас, нищих?
Крестьяне, ходившие вразвалку, приносили султану фрукты и приводили детей, повторяя:
— Челеби, биза онутма! Господин, не забудь нас!
Сулейман скакал верхом по красной глине туда, где высились гранитные скалы. Старцы-бекташи сопровождали солдат, показывая по ночам нехитрые фокусы с огнем. Пристально глядя на Сулеймана, они спрашивали:
— Скажи, султан-хан, чем ты занимаешься в далеком городе?
— Провожу воду при помощи акведуков.
— Вода чиста только в арыках, созданных Аллахом. Какой смысл строить сооружения, которые в следующую эпоху превратятся в глину и камни?
Сулейман вспомнил развалины византийских дворцов, почерневшие колонны, воздвигнутые римлянами.
— Что из того? — спросил он.
— Господин двух миров едет с армией и деньгами. Зачем он везет с собой деньги? Это неверные чужеземцы должны иметь с собой деньги, чтобы покупать еду, но тебе достаточно попросить, и мы принесем тебе пищу. Ты привел армию, а шиитский шах написал стихи, зовущие нас к мятежу. Нет, мы не станем бунтовать, но читать стихи было приятно. В них говорится, что шах пришел с дождем и солнцем, что он скоро станет властелином Рума.
Под Румом имелись в виду турецкие земли, которые необразованные кочевники считали Римом. Их мозги изменились не больше, чем окружающие поля и леса. До Сулеймана донесся аромат горящей хвои, сухой сладкий запах пустыни.
— Такие стихи как вино, пьянящая красная жидкость. — Если бы он только мог сотворить парящие строки и заворожить ими слушателей, как это делали их старцы, одним звуком своего голоса. — Это вино не для плоти, но для духа!
Сулейман ехал дальше, минуя истоки Евфрата, минуя горные деревушки, издревле жившего в этих местах населения. Местные женщины, не носившие чадры, собирали урожай пшеницы. Странные пытливые дервиши припадали к его ногам, требуя ответить на их заковыристые вопросы.
— Сегодня зло не изжито. Не создал ли Аллах зло, чтобы вводить людей в заблуждение?
— Аллах кого хочет вводит в заблуждение, а кого хочет ведет праведным путем.
— Каким образом? По какому признаку мы узнаем его руководство? Скажи, Господин двух миров, чем руководствовался ты, когда натянул поводья коня для поездки на восток?
Чем руководствовался? Раздражением, вызванным заносчивым Ибрагимом.
Над султаном проносился звон колоколов армянских церквей. За порослью лесов возвышались снежные горные пики, служившие ему ориентирами. Несколько дней он любовался одним из таких пиков, сверкающим на солнце и снова светящимся, когда показывались первые звезды. Султан слез с коня в Ахлате, чтобы посетить гробницу Османа, первого из десяти султанов.
— Вот знамение, которое ведет меня, — сказал он.
На скалах вокруг него горели сигнальные огни, зажженные курдами. Их предводители спустились с гор в экзотическом облачении, чтобы встретить султана, которого знали только по имени.
Приветствуя их, Сулейман думал: «Ибрагим никогда не откажется от своего звания и ответственности, я тоже». Мельком ему пришла в голову мысль отбросить свой меч, навсегда покончить со своим присутствием на заседаниях Дивана и государственными заботами, пойти пешком — чего он никогда не делал — в монастырь бекташей, чтобы успокоить тело и душу. Как поступил его дед, когда отправился из Константинополя в родную деревню и умер по дороге…
В начале осени султан прибыл в расположение турецкой армии, застрявшей в Тебризе, и принял от Ибрагима командование. Сулейман не стал слушать офицера, который, подойдя к его стремени, пожаловался, что аскеры голодают и мерзнут.
Как ни странно, боевой дух аскеров сразу же возрос, как только они увидели штандарт Сулеймана с семью белыми конскими хвостами. Он повел их по снегу и грязи в пустынное междуречье Тигра и Евфрата. Гибли от голода вьючные животные, тяжелые орудия пришлось захоронить в грязи, чтобы их не мог найти противник.
Благополучно добравшись до пустыни, армия освободилась от холода и беспрестанных налетов персидской кавалерии. Отсюда Сулейман двинулся с армией по берегу Тигра, чтобы вернуть Багдад и перезимовать там. Войдя в город блистательных халифов, он запретил грабежи и насилия горожан.
И все же армия испытывала большое воодушевление. Султан привел ее в город, находившийся под покровительством Аллаха. Теперь султан Сулейман на самом деле занял трон халифов, покоившихся в могилах, на его плечи была наброшена мантия Защитника правоверных.
Дервиш, который ухаживал за гробницами, пророчески произнес:
— Я вижу в султане отражение Пророка, воплощение знания и милосердия… Я снова вижу белую руку Моисея, держащую меч… Я вижу Предводителя нашей эпохи в цветущем саду Веры!
В это время даже случилось чудесное знамение на кладбище за рекой. Смотритель гробниц поведал, что обнаружил кости исчезнувшего святого под могильной плитой, не имевшей надписи. Приехав на это место, Сулейман вошел в склеп с твердым убеждением, что чудесное знамение прямо связано с его прибытием в Багдад. Спустившись по лестнице, он увидел скелет, завернутый в парусину, которая пахла мускусом. Скелет лежал в направлении Мекки. По ряду признаков, известных смотрителям гробниц, кости были опознаны как скелет святого имама Абу Ханифы.