Как обычно, жалоба прозвучала при народе, вокруг собралась большая толпа людей, молчаливо ожидавших ответа султана. Ведь слово Сулеймана могло заточить в тюрьму или освободить жалобщика, казнить его или помиловать в одно мгновение.
   В голове Сулеймана мелькнула мысль, что во времена пророка, десять веков назад, кофе еще не был известен. И все же ему нужно было решить судьбу банщика.
   — Не думаешь ли ты, пришелец из Сиваса, — спросил султан, — что пророк пил кофе на улице?
   Банщик подумал и ответил:
   — Нет.
   — Отпусти его, — приказал Сулейман надзирателю и поскакал дальше.
   Ему не только приходилось быть судьей, нужно было замечать достойные и предосудительные поступки людей в тех местах, по которым он ездил. Этого требовал айин. Касим никогда не уставал рассказывать, как строгий по-военному Мурад — султан, создавший непобедимый корпус янычар, — приказал надеть лошадиное седло на повстречавшегося ему крестьянина. Тот стоял у хлебной лавки, лениво пережевывая лепешку с чесноком, в то время как его ожидала лошадь с тяжелым грузом на спине. Мурад немедленно остановился и приказал крестьянину положить свою ячменную лепешку перед лошадью, а на себя надеть седло с грузом и стоять так, пока лошадь не съест лепешку. Вот так прямодушный Мурад дал понять крестьянину и всем, кто наблюдал эту сцену, что нельзя расслабляться, пока не позаботился о своей лошади. (И поскольку Мурад установил этот принцип, Сулейману приходилось следить за тем, чтобы всадники не злоупотребляли терпением своих лошадей).
   Популярное в стране изречение гласило: «Отданный приказ должен быть выполнен». Старые обычаи были санкционированы свыше, а раз так, они не могут быть изменены.
 
Овчина в сокровищнице
   Айин, старый турецкий обычай, следовал за Сулейманом повсюду, куда бы он ни направлялся. Султан всегда представал перед людьми, сидя в седле. Даже когда покидал ворота старого дворца, чтобы добраться до Больших ворот горного сада, где проходили совещания сановников. Он никогда не ходил пешком, не ездил в повозке.
   Тем не менее, если ему приходилось встретиться с носильщиком, согнувшимся под тяжелой ношей, или больным, которого везли в больницу, султан всегда должен был уступать дорогу. Ему доставляло удовольствие проезжать мимо взметнувшейся вверх громадины Айа София, поворачивая под кронами платанов к Большим воротам. Там толпился народ, теснясь и толкаясь, подобно овцам у входа в загон. (По этим Большим воротам иностранцы вскоре станут называть Османскую империю Блистательной Портой).
   За белыми воротами направо располагалась территория больницы, но его всегда инстинктивно тянуло бросить взгляд налево, где за гигантскими платанами находились казармы янычар. Часть этих воинов уже поджидали султана с барабанным боем. Но Сулейман смотрел в их сторону для того, чтобы выяснить, опрокинули они свои объемные котелки для супа вверх дном или нет. Как янычары подрубали веревки, натягивавшие их палатки, в знак скорби по умершему султану, так они могли и перевернуть вверх дном свои котелки в знак обиды на нового султана. Пока котелки не были перевернуты…
   Только он, султан, имел право проезжать через вторые ворота на чистые лужайки, где находилось небольшое здание с часами на башне.
   Через третьи ворота не проходил никто, кроме чиновников и стражников дворца, в обязанности которых входило заботиться о сохранности ценных вещей — мантии пророка, привезенной Селимом из Мекки, библиотеки ученых книг, которую начал собирать Мехмет Завоеватель. Это были ценности Дома Османов. Напротив строения, в котором хранились эти ценности, находились классы юных воспитанников двора. Часто, проходя мимо, он слышал звуки флейт и виол, на которых играли воспитанники, обучавшиеся управлению империей. Они ловили момент для развлечения, не зная, что султан их подслушивает.
   Сулейман, разумеется, мог заходить куда угодно. Ни одна дверь на огромной территории от Дуная до устья Нила не была для него закрыта. Высокий и сдержанный, хладнокровный и уверенный, он привлекал к себе восхищенные взоры, султана приветствовали все, кто его видел:
   — Многие лета удачливому сыну Селима!
   Но за его блестящим облачением, в котором обычно сочетались серый и белый или черный и золотистый цвета, за его сдержанным поведением прятались робость и страх. Внутренне Сулейман трепетал перед громадой ожидавших его задач — задач обеспечения средствами к существованию и защитой закона сотен тысяч людей, зависевших от него.
   Он совершал свои ежедневные дела, радуясь тому, что в эти трудные месяцы никто не видел его слабости. Слова Ибрагима перекликались с его мыслями: «Один человек — одна цель». Он чувствовал себя свободно только в семье или когда выбирался поохотиться в небольшой компании. И мысленно повторял свои собственные слова: «Мой народ — моя семья». В праздных же мыслях воображал, что однажды все подданные станут похожи друг на друга. Но надежды на это было мало.
   Сулейман чувствовал страх перед бременем проблем, свалившихся на него, даже тогда, когда в сопровождении смотрителя ходил по комнатам дома, где хранились сокровища. Ему показали тяжелый, почти прямой меч Мехмета Завоевателя, лежащий среди тщательно промаркированных и опечатанных свертков. Сулейман не захотел взять его в руки. Пробежал взглядом по плюмажам Мурада из павлиньих перьев и парчовой накидке, вышитой золотом, которую надевал по праздникам его отец. Затем повернулся к часам в перламутровом корпусе, подаренным европейцами, и стопкам изящных зеленых и синих блюд, изготовленных из китайского фарфора.
   — Хотелось бы, чтобы они использовались в деле, а не хранились здесь, — заметил молодой султан.
   И тотчас же полки с блюдами были очищены слугами смотрителя.
   Сокровищница походила на склад товаров. В ней хранились украшенные жемчугом седла, серебряные уздечки, даже инкрустированная драгоценными камнями хлопушка для мух. Большинство вещей были подарками султанам, которые, в свою очередь, дарили их другим по случаю праздников, таких, как Новый год или день рождения пророка. Копить сокровища считалось предосудительным. Сундук с золотыми дукатами, присланный из Венеции в качестве дани, был предназначен для пересылки в арсенал на постройку боевых кораблей… В темном коридоре Сулейман обнаружил грубую одежду из тяжелого белого войлока и черной овчины. Ему объяснили, что эта одежда принадлежала его предкам — Осману и Эртогулу.
   И снова смотрителю пришлось рассказывать султану о легендарном Эртогуле. О том, как двести лет назад клан османов численностью не более четырехсот сорока четырех семей кочевал под верховенством своего вождя Эртогула по равнинам Анатолии. Это было тогда, когда более многочисленные и сильные племена бежали на запад от нашествия могущественных монголов. И вот в то голодное время Эртогул смог сохранить свои стада и его соплеменники выжили. Однажды они увидели, как на равнине под ними разворачивалось сражение. Они наблюдали за ним, но не знали, кто с кем бьется.
   И тогда Эртогул повел своих людей с гор вниз, на помощь всадникам, терпевшим поражение. Эта неожиданная поддержка помогла могущественному султану Кайхосрову, чье конное войско состояло из турок-сельджуков, нанести поражение монголам и отбросить их на восток. Согласно легенде, в награду за поддержку Кайхосров одарил род Эртогула землей.
   Как понял Сулейман, это небольшое земельное владение у реки Анкара положило начало империи Османов. Иногда воины этого рода служили ослабевшим сельджукам, иногда — Византии, пытавшейся удержаться на последних границах Римской империи. Первые Османы были горсткой меченосцев среди огромных потоков переселявшихся народов. Эти отважные воины занимались грабежом вдоль границ соседних государств, осмеливались окружать большие города и брать их после нескольких лет упорной осады. А как могли устоять эти города, если все дороги к ним были блокированы? Вступив в город, они захватывали пушки и специалистов, способных создать новое, более мощное оружие. Османы брали дань с богатых стран в качестве вознаграждения за их защиту. После того как исчезли сельджуки вместе с Кайкобадом и Кайхосровом, а византийцы, изнуренные многолетней борьбой, укрылись за тройными стенами Константинополя, османы остались единственной дисциплинированной силой, направляемой руководством, которое не отступало ни перед какими опасностями. Они пересекли бурные Дарданеллы, когда землетрясение разрушило крепости на европейском берегу, подтянули свои корабли к бухте Золотой Рог, уничтожили тройные стены неприступного Константинополя. Таким был невероятный взлет османов. Они стали первым племенем Передней Азии, которое пробилось в Европу для того, чтобы обосноваться и править в ней.
   Сулейман был убежден: все это удалось не по Божьей милости, а благодаря способностям и воле самих османов — усилиям девяти их выдающихся вождей. Осман носил накидку из грубой овечьей шерсти, Селим — богатую шикарную одежду, вышитую золотом. Если хотя бы один из девяти вождей османов за два с половиной века их возвышения оказался слабым, они разделили бы судьбу других воинственных кочевых племен, подобно суровым туркменам в шапках из белой овечьей шерсти. Впрочем, некоторые из девяти допускали промахи. Мурад был дерзок до безрассудства. Селим не знал меры в своей жестокости. Но в памяти людей остались их выдающиеся деяния, а недостатки забылись. Ведь безрассудный Мурад создал непобедимую армию турецких аскеров. Селим же, мистик по натуре, провел свою армию триумфальным маршем, подобно легендарному Александру Македонскому, через всю Переднюю Азию от Нила до горных вершин Курдистана. Да, если бы из цепи выпало хотя бы одно звено, рухнула бы вся цепь.
   Теперь он, Сулейман, десятый султан османов, стоял посреди странной сокровищницы вождей его рода. Европейцы и Ибрагим уже говорили о нем как о главе падишахства. В каком направлении он его поведет, какую судьбу уготовит своему народу? Не становится ли управление падишахством все труднее с каждым поколением людей? Или вождь османов, преодолевая невероятные трудности, обеспечит народу судьбу, о которой люди могут только мечтать?
   Даже Пири-паша не смог бы ответить на эти вопросы. Ибрагим смог бы, в свое время. Сулейман, проницательный и способный к самооценке, слишком хорошо знал свои слабости. Будучи чувствительным, он умел ценить красоту, желал видеть вокруг себя только такие изящные вещи, как изделия из китайского фарфора. Не имея собственной определенной цели, был склонен полагаться на других и хотел бы, чтобы им руководили мудрецы. Не испытывая потребности командовать армией — отец держал его вдали от дел, связанных с воинской службой, — Сулейман понимал, что он должен либо содержать всемогущую армию в привычном для нее режиме, либо изменить правление падишахством до такой степени, чтобы вообще от нее освободиться. Но ни то ни другое его не устраивало.
* * *
   Несомненно, айин предостерегал Сулеймана от конфликта с армией. С детства он помнил старую песню о четырех жизненно важных принципах:
   Чтобы владеть страной, необходимы воины.
   Чтобы содержать воинов, нужно имущество.
   Чтобы располагать имуществом, нужен богатый народ.
   Богатый народ можно сделать только при помощи законов.
   Если бездействует хоть один из этих принципов, рушатся все.
   Когда рушатся все принципы, теряется власть над страной.
* * *
   Никому не поверяя свои тайные мысли, молодой султан решил действовать вопреки старому обычаю — преобразовать армию и сделать закон первейшим из четырех жизненно важных принципов. Он будет править страной на основе новых законов, и власть над ней не будет утрачена.
   В одном из уголков сокровищницы хранился первый штандарт Османов — небольшой столбик с прибитым наверху медным полумесяцем. Под ним висели два высушенных белых конских хвоста. Древнее дерево было тщательно промаслено, а длинные волосы хвостов аккуратно расчесаны. Сопровождавшие Сулеймана служащие сокровищницы рассказали ему с улыбкой, что один из племенных предводителей задолго до Османоз, потеряв в битве штандарт, немедленно отрезал хвост у своей лошади, чтобы соорудить новый.
   Для людей, почтительно толпившихся вокруг султана, он, Сулейман, был не более чем молодым человеком, которому выпала доля управлять страной. Они пытались убедить его в важности деревянного столба с конским хвостом.
   (А он не знал, насколько его народ зависит от своего предводителя, поскольку мало видел тому свидетельств. Вот в прошлом люди следовали за предводителем или бросали его по своему желанию. Это были добровольные объединения людей. Соплеменники сохраняли традиции поддержания порядка и дисциплины, кочуя от пастбища к пастбищу единым сообществом, каждый член которого выполнял определенную работу. Люди и сегодня еще хранили в сундуках старые платья. Во время продолжительных кочевий по равнинам они считались ценным имуществом, поскольку производить новое было затруднительно. Раньше люди ждали от предводителя указания верного пути, идти по которому они могли согласиться или нет.
   Особенность османских турок состояла в том, что они пережили много перемен, но сами при этом не изменились. Для них древние конские хвосты, как языки пламени в очагах, олицетворяли их собственное прошлое, из которого выросло настоящее).
   Сулейман безошибочно определил первейшую потребность своего народа. У них была плодородная земля, способная давать богатый урожай, и богатые травой пастбища, которые могли накормить и лошадей, и ангорских коз. А со времени Османа и даже раньше все держалось на крестьянском хозяйстве. Крестьянина с его быком и деревянным плугом не заменить никем. Солдаты, конечно, могут добыть трофеи в дальних странах — всадники племени нередко возвращались после дальних рейдов с добычей, пополнявшей имеющиеся запасы, но прежде всего армия должна завоевать новые земли в долинах с водными источниками или на берегах рек, чтобы кормить растущее число ртов.
   В конце концов, основным долгом нового правителя было кормить сотни тысяч своих подданных. Когда Сулейман выходил из сокровищницы, он думал, как мало значит ее содержимое по сравнению с обширной территорией богарных земель, засеянных под будущий урожай. А сам он, в сущности, слуга этой земли.
 
Розарий между двумя мирами
   Его первые законы касались землепользования, зимних и летних пастбищ, взимания с содержателей ульев десятины полученного меда. Во всех таких случаях высказанное им слово (урф) становилось законом (кануном), который все должны были соблюдать.
   Теперь Пири-паша признавался Носителем бремени только по традиции и правилам дворцового этикета. В действительности все бремя правления государством легло на плечи султана. Вступив в двадцать шестой год жизни, он ощутил тяжесть этого бремени в полной мере, так как понял, что значит кормить людей и управлять ими. К неудивительно, что он немедленно повел свой народ в сторону Европы.
   Вполне возможно, что такое решение пришло к нему во время пребывания в четвертом дворике дворца на мысе. Это местечко, расположившиеся позади трех других оживленных двориков, представляло собой миниатюрную рощу из старых сосен и изогнутых кипарисов на самом краю дворцового комплекса, там, где ограждавшая его стена длиной в три мили спускалась к морю. Все сменявшие друг друга султаны выбирали этот дворик для уединения. Садовники вырыли в нем небольшое озерцо, посадили кусты роз, создали укрытый деревьями и кустами лужок, где рядом с фонтанами можно было совершать намаз. На лужок выходили лишь окна сокровищницы Святой мантии.
   Отсюда также можно было наблюдать за жизнью на окраине города. Ниже за косогором протянулись тренировочные площадки, где молодые рекруты постигали искусство верховой езды, гоняли на лошадях деревянный мяч или метали дротики. Своих лошадей они содержали в пустых каркасах византийских монастырей.
   Когда Сулейман взбирался по тропе Ревущего Верблюда — прозванной так юными садовниками, которые одновременно были помощниками султана, — на него из-за стены подул ветер. Сулейман остановился как раз между двумя мирами — Востоком и Западом. Напротив, в Азии, упирались в небо кипарисы Джамилии. Направо, вдоль Белого (Мраморного) моря, которое впадало в более обширное Средиземное море на западе, едва проглядывали сквозь дымку острова. Налево ветер поднимал рябь и белые барашки в Босфоре, уводившем к Черному морю и караванным путям на Восток. Больше нигде в мире монарх не мог ходить по саду и одновременно видеть два континента, два моря, на которые простирается его власть. Позади султана закат подрумянил извилистые берега гавани, окаймленные мачтами рыбацких лодок и галер, стоящих на якорях. Это была оживленная узкая бухта, напоминавшая по форме крученый рог барана и потому названная Золотым Рогом. За лесом мачт помещались навесы Арсенала, темнели портовые склады, высились дворцы венецианцев, генуэзцев и греков, которые торговали там с соизволения султана.
   Во время таких прогулок Сулеймана сопровождал учтивый Пири-паша, потому что до самого сна молодого правителя одолевали разнообразные мысли. Пири-паша советовал ему взвешивать каждую из них и не торопиться в решениях.
   — Спешка — от дьявола, — повторял он, — терпение — от Аллаха.
   Пири-паша настойчиво направлял мысли султана к Азии. Там все было издавна знакомо. Много ли значит потеря нескольких лодок, унесенных во время наводнения вниз по течению Нила, если могучая река выносит в это время со своего дна на пустынные берега массу плодородного ила? Что из того, что еврейские караваны ослов тащатся чересчур медленно мимо Алеппо в поисках дороги на Самарканд?
   Они привозят на обратном пути ценные грузы белой бумаги и голубой бирюзы, пряностей и фарфоровых изделий. Почему паломники движутся разными путями к Скале вознесения пророка в Святом городе (Иерусалиме) или пустынными тропами к гробнице храма Кааба в Мекке? Они возвращаются оттуда с ощущением спасенной души. Что значит против этого мешки с золотосодержащей рудой, которые верблюды берберов доставляли из потайных шахт в глубине Африки на заезженную древнеримскую дорогу, вьющуюся вдоль Средиземноморского побережья Африканского континента от обрушившихся куполов Александрии до суматошного порта Алжир — на западе? Нет, пусть торговля развивается в западном направлении и люди, живущие там, взвешивают приобретенное серебро, подсчитывают количество вырученных монет. После смерти их прибыль превратится в ничто. Тогда любой паломник, медленно бредущий путем милости Божьей, станет богаче их.
   — Даже одиннадцать разбойников не смогут меня ограбить, — говорил Пири-паша, — если мой кошелек пуст.
   Что же касается богатства, то пусть Сулейман, сын Селима, сосчитает, если сможет, неисчислимые сокровища Азии. По равнине беспрерывно текут потоки от снегов горы Арарат, к которой приставал Ноев ковчег. Здешние сапфиры не могут сравниться с голубизной озера Ван. Поля Сирии, орошаемые Евфратом, зеленее изумрудов. Там, где с холмов струятся воды Тигра, спелая пшеница ярче золота. Даже из горного чрева добываются несметные количества соли. На безбрежной поверхности равнин Анатолии кормятся и множатся табуны прекрасных коней. Такое богатство не может исчезнуть в короткий срок, оно исходит от Аллаха. Пири-паша протянул руку, указывая на возвышенность, расположенную за водной гладью:
   — Баллах! Европейцы пришли сюда с незапамятных времен, чтобы построить Золотой город. Возможно, это были греки. Где сейчас их город? Остались только поросшие травой могилы в Джамилии.
   — Здесь остались только мертвые, — напомнил старику Сулейман. — Живые отсюда ушли.
   — Что значит мертвый? В свое время греческий философ Пифагор полагал, что субстанция вечна и бессмертна. Все связано друг с другом, и ничего нового не происходит в этом мире. И хотя Пифагор был греком, он говорил правду.
   Очевидно, Пири-паше не нравилась Европа, особенно Ибрагим, юзбаши внутренней службы дворца. Паша утверждал, что в Европе не разводятся хорошие породы лошадей. Европейцы строят дома, которые нельзя использовать как шатры, но они похожи больше на городские башни, заслоняющие солнечный свет. Зимой они сидят вокруг своих костров и очагов, наливаются вином. Чтобы добыть себе еду, толкаются на рынках, где орут, как пьяные. Они записывают свои дела и научные открытия в книгах и совершенно не ценят живое слово. Что касается религии, то разве не они сожгли на костре главу одного из дервишеских орденов Савонаролу, разве не они пытаются купить спасение в своих церквях за деньги? В сущности, европейцы отчаянно добиваются преходящего, пренебрегая вечным.
   Однако Сулейман в молодом задоре решил повернуться спиной к Черному морю и выбрал море Средиземное. Он решил повести турок в Европу, чтобы соотечественники узнали образ жизни европейцев. Разве он, как и европейцы, не принадлежал к белой расе? Разве он не был так же светлоок, как они, и его кожа не была столь же светла? Если бы он поменялся одеждой с одним из европейцев, то мог бы выглядеть как один из них.
   Весной 1521 года, когда растаял снег, была мобилизована армия. Как только начались паводки и свежая трава выросла настолько, что лошадиным табунам стало возможным кормиться, разбросанные по разным местам тюмены стали продвигаться на север, чтобы выполнить задачу, поставленную еще Селимом, но отложенную из-за его смерти. Задача состояла в нашествии на Восточную Европу.
   Сулейман почти не принимал участия в военных приготовлениях. Пири-паша и ветераны-военачальники считали, что он еще не готов взять на себя всю полноту ответственности за войну. Они знали, что у молодого султана нет опыта ведения боевых действий, и даже сожалели, что снова возникла необходимость вести в поход армию. Утверждалось, что гонец, посланный к венгерскому королевскому двору объявить о восшествии на престол Сулеймана, был жестоко обезображен — ему отрезали уши и нос. Поэтому армия выступила, чтобы отомстить венграм.
   Даже если такой случай и имел место, он послужил не более чем предлогом. На самом деле армия выполнила волю султана Угрюмого вторгнуться в Европу. Более конкретно Пири-паша разъяснил Сулейману цель военной кампании по карте — теперь армия должна выполнить то, что не удалось ни Селиму, ни Мехмету Завоевателю, а именно уничтожить оборонительные сооружения по берегу Дуная. Нужно взять Белый город, Белград. Этот Белый город, расположенный на возвышенности к югу от полноводного Дуная, служит для европейцев плацдармом. Он дерзко стоит в горном проходе, образовавшемся в месте, где Дунай покидает один горный массив и входит в другой. Захватом города армия Сулеймана откроет путь между двумя горными массивами к Буде, Праге и Вене.
   Сулейман оценил то, что увидел на карте. У него была возможность отказаться от командования армией вторжения. Без него не выступили бы в поход и янычары.
   — Да, — сделал он выбор, — мы пойдем на Белград.
   Тогда его попросили отдать приказ бить в большой бронзовый барабан победы. Сулейман приказал и сразу же услышал металлический звон барабана у Больших ворот. Барабан издавал необычные звуки, которые разносились по улицам города, взывая к толпам людей: «Идите по дороге, которая вас ждет. Идите в дальние страны!»
   Пири-паша объяснил, что это барабанный бой молодых солдат, которых европейцы прозвали янычарами.
   Много лет назад в степях Азии, рассказывал Пири-паша, отличившиеся в боях ветераны-османы, число которых никогда не превышало несколько тысяч, обучали пленных молодых воинов искусству кавалерийского сражения. Османы использовали иноземцев так же, как жители степей диких животных. Из отобранных парней они создавали новые отряды завоевателей, захватывая новые земли и беря себе на службу их обитателей.
   В Европе они продолжали разбавлять отряды молодых турок пленными христианами. А также каждые три-четыре года на воинскую службу призывали мальчиков из христианских семей завоеванных наций. У каждой семьи брали мальчика семи-восьми лет, достаточно юного, чтобы порвать его связь с родным домом. Рекрутов тщательно расспрашивали в приемных центрах от Адрианополя, старой турецкой столицы, до Бурсы, где имелись гробницы усопших султанов. Затем мальчикам давали новые имена и с ними начинали серьезно заниматься, чтобы они окрепли физически и выучили турецкий язык.
   Об отобранных подростках внимательно заботились, их хорошо кормили и одевали. Наиболее способных посылали в специальные школы. Большая часть новобранцев становилась аджем оглан — новобранцами-янычарами, по выбору занимавшимися благоустройством садов, служившими на кораблях в Галлиполи или в столовых опытных янычар. Они постоянно упражнялись во владении оружием, особенно ятаганами, стальными дротиками или короткими с упругой тетивой турецкими луками. Обычно подросткам не нравились новые громоздкие кремневые ружья. Некоторые предпочитали упражнения в верховой езде и тогда становились сипахами, кавалеристами.
   В двадцатилетнем возрасте аджем огланы вырастали в атлетов, умело обращавшихся с оружием, дисциплинированных и связанных узами братства. Их домом были казармы. После этого им присваивали почетное звание янычар, имевших право носить высокую дервишескую шапку, или, если были вакансии, их приписывали к кавалерийским подразделениям.