Страница:
Вечером, когда Сиди Али наблюдал пламенеющий закат над бухтой Золотой Рог, ощетинившейся мачтами многочисленных кораблей у причалов, он испытывал большую радость и писал: «Не в поисках славы, но в спокойствии души заключено продолжительное счастье».
Это была последняя попытка перекрыть европейцам судоходные линии на восток.
Однако в Средиземном море его неугомонные капитаны успешно сражались с европейским флотом. Огир Бусбек наблюдал в серале триумфальное возвращение одного из них, после того как Драгут и Пьяли-паша перехватили испанскую эскадру в бухте сонного острова Йерба.
«Пьяли послал галеру с вестью об этой победе, — рассказывает Бусбек. — Она вошла в бухту с укрепленным на корме большим флагом с крестом (испанский флаг). Когда галера подошла к причалу, турки стали поздравлять друг друга. Они толпились у двери и насмешливо спрашивали у моих людей, нет ли у них родственников, служивших на испанских кораблях. Если есть, говорили они, то вы будете иметь удовольствие встретиться с ними вскоре».
Когда вся победоносная эскадра турок вошла в зону видимости с дворцового мыса, корабли стали на якорь на ночь, чтобы днем войти в бухту в торжественной обстановке.
"Сулейман спустился к колоннаде, располагавшейся у входа в бухту и окаймлявшей его сады, чтобы лучше видеть входившие корабли и выстроившиеся на палубах христианские команды. На корме флагманской галеры стояли дон Алваро де Санде и капитаны сицилийской и неаполитанской галер. На этих захваченных галерах было снято верхнее оснащение. Остались одни корпуса, которые тянули на буксире турецкие корабли.
Те, кто наблюдал в это время триумфа лицо Сулеймана, вряд ли обнаружили бы на нем хотя бы малейший след восторга. Могу лично засвидетельствовать, что двумя днями позже я видел его едущим в мечеть на молитву с тем же самым выражением. Резкие черты его лица не утратили угрюмости. Можно было подумать, что он относится к победе совершенно безразлично, что впечатляющий успех флота его нисколько не удивляет. Столь сдержан был этот величественный старик. Он научился реагировать спокойно на любой поворот судьбы, сколь бы тот ни был значительным. Восторги и аплодисменты этого дня не произвели на него тоже никакого впечатления…
В руки турецкого офицера, с которым я был знаком, попал королевский штандарт с неаполитанской галеры. На нем были изображены герб королей Испании с имперским орлом. Когда я узнал, что офицер намерен преподнести штандарт Сулейману, то решил попытаться завладеть им. Сделка с обладателем штандарта была легко устроена после того, как я предложил ему два шелковых платья. Таким образом я уберег славный герб Карла V от того, чтобы он оставался у противника как постоянное напоминание о поражении испанцев".
Перед его скачущим конем гнали табун лошадей. Рядом по обеим сторонам вровень с ним держались гонцы. За ними развевались плюмажи верховых охранников. Миновали кладбищенскую зону Джамлии. Когда, выехав на возвышенность, Сулейман повернулся, перед его глазами мелькнула синяя гладь Мраморного моря. Поворот доставил острую боль. Из-за нее он пустил кабардинского скакуна легкой поступью.
Султан ехал с тяжелым осадком на душе. В серале его дочь Михрмах устроила ему истерику. Она молила пощадить Баязида. У нее был певучий, как у Роксоланы, голос. Она выучилась играть на флейте, чтобы утешать отца, когда они оставались вдвоем. Но Сулейман не доверял теперь даже Михрмах. Женщина бывает кроткой как голубка, когда ей что-то нужно для себя…
Ее муж Рустам невнятно доказывал, что Баязид единственная надежда семьи. Но как можно пощадить Баязида?
Сулейман пытался думать о приятном. Однако оставалось так мало приятного. У дороги шум от вращавшихся лопастей водяной мельницы и скрип колес телег, груженных пшеницей, свидетельствовали о неплохом урожае. Это приятно.
Если бы только он мог отдохнуть! Что там ему говорил тот мавр об успокоении Карла? Император спасался от утомления в далеком монастыре на побережье Испании. Снял с себя бремя управления империей, взял с собой несколько полюбившихся картин, ценные часы и теперь слушает в саду Юсты, как молятся монахи. Мавр рассказывал, что Карл повелел своим слугам разбудить его, если они узнают об очередном рейде турецкого флота к испанскому побережью. Слуги, однако, воздерживались от этого, не желая огорчать умирающего. Сулейман не мог понять, почему Карл пичкал себя такой мерзкой пищей, как ветчина, угри, анчоусы, равно как вином. Такой пищей, говорят лекари, он приближает свою смерть…
Не без удовлетворения Сулейман вспомнил, что новый император Фердинанд все еще выплачивал ему ежегодную дань.
Другой монарх, Франциск, который любил обещать, ушел в небытие еще раньше Карла, оставив Францию разоренной войнами… Его сын Анри погиб от попавшего в него во время «потешного» боя дротика… Больше не должно быть войны с шахом Тахмаспом, теперь из-за Баязида…
Странно, что ему удалось пережить всех этих князей Европы. Он пережил даже Изабеллу, запуганную, но гордую принцессу из Польши, которой в свое время обещал, что ее сын Януш по достижении совершеннолетия, возраста Мустафы, займет трон.
Говорили, что Януш был расположен к мадьярам. Он принимал в свое королевство беженцев разных вероисповеданий, даже лютеран и кальвинистов…
Да, Януш испытал страдания и потому вырос терпимым к другим. Это так. Беженцы плыли к нему на плотах по реке Сава. Точно так же они прибывают сейчас на острова, которыми владеет султан… Не так давно Сулейман написал письмо новому папе Павлу, не зная, как к нему следует обращаться. Как они там, в секретариате Дивана, в конце концов придумали? «Самому блистательному повелителю имамов, служащих мессии Христу, к господину Рима, да хранит его Аллах».
Подходящее ли такое обращение? Сулеймана это беспокоило, потому что от папы долгое время не поступало ответа на его ничтожную просьбу — освободить нескольких евреев, задержанных в порту Анкона, принадлежавшего «блистательному повелителю». Евреи прибыли из города, находившегося на территории Османской империи.
К слову сказать, когда ответ из Рима наконец-то поступил, в нем об евреях даже не упоминалось. Да и вообще, это было не письменное послание. Посланец из Рима, которого проинструктировал кардинал, прошептал на ухо Рустаму, что папа просил султана направить все его вооруженные силы, и особенно капитанов, против Сицилии и Неаполя, принадлежавших испанцам и враждовавших с Римом.
Однажды в пути Сулейман даже улыбнулся через силу, вспомнив, что на данный момент Сицилия и Неаполь вместе с Альманией потеряли всякое значение. Но тут улыбку вновь смела с лица резь в животе.
Через некоторое время перед глазами султана возник облик императора Фердинанда, которого он никогда не видел. Потому что с новым императором было необходимо заключить в некотором роде мир, хотя бы на несколько месяцев, пока он не утихомирит персов угрозами новой войны… Ну, месяцев шесть будет достаточно, за это время он отзовет Баязида.
Порыв ветра поднял на дороге клубы пыли, и сопровождавшие Сулеймана курьеры укрыли от нее лица. Внезапно султана охватил безотчетный гнев. Пришпорив коня, он опередил курьеров. Он не сможет отозвать Баязида. И тогда крикнул через плечо одному из курьеров, чтобы тот позвал их агу.
Гонец вздрогнул, испуганный резким голосом правителя, и умчался выполнять приказание. А когда ага, натянув поводья коня, предстал перед султаном, велел ему вернуться в Константинополь и привезти в Амасию коротышку посла императора, коллекционировавшего птиц и змей. Причем доставить посла как раз в то время, чтобы он смог увидеть, как влиятельные персидские предводители будут спешиваться у шатра султана. Пусть коротышка Бусбек подивится пышному приему персов. Сулейман не стал объяснять аге, что в этом случае Бусбек будет больше расположен ходатайствовать о мире с султаном.
"Султан сидел на очень низкой тахте, покрытой дорогими коврами. Рядом лежали его лук и стрелы. Было видно, что Сулейман уже не молод, но держался он великолепно. Султан всегда пользовался репутацией осторожного и сдержанного человека. Его вообще не в чем было упрекнуть, кроме того, что он был чересчур привязан к своей жене и под ее влиянием поспешил предать Мустафу смерти. С тех пор, как Роксолана стала законной женой Сулеймана, он оставался ей абсолютно верным.
Султан был строг в соблюдении религиозных предписаний и следил за тем, чтобы так было по всей территории империи. Для своего уже далеко не молодого возраста султан выглядел вполне здоровым, хотя болезненный цвет лица выдавал какой-то скрытый недуг. Ходили слухи, что он страдал хронической язвой или даже раком. Когда султан хотел, чтобы послы покинули его с благоприятным впечатлением о его здоровье, то подрумянивал лицо. Он, видимо, считал, что иностранные державы станут бояться турок больше, если их правители будут знать, что он здоров, Я обнаружил это, когда был удостоен прощальной аудиенции. Тогда его лицо сильно изменилось…
В палате для аудиенции султана толпились люди, но это отнюдь не выглядело как столпотворение приближенных вокруг одного человека, отличающегося доблестью и заслугами. У турок не принято отличать соотечественников по происхождению. Конфликтов на этой почве не возникало…
Турки полагают, что способности переходят от отца к сыну или наследнику таким же образом, как талант к музыке или математике. Такие способности являются даром Божьим, и только отчасти это результат тренировок и усердия… В этом секрет успешных предприятий турок;
Представьте, что вы стоите рядом со мной и обозреваете море голов в тюрбанах, каждый из которых состоит из свернутых полос белейшего шелка. А эти экзотические одежды! Самое впечатляющее зрелище, какое я когда-либо видел!.. Меня поражали тишина и порядок в толпе. Ни криков, ни гомона, ни сутолоки… Поодаль выстроена длинная шеренга янычар. Понадобилось некоторое время, чтобы разобраться, были это статуи или человеческие существа. Наконец мне подсказали, что надо поприветствовать их, и я увидел, как в ответ на мой поклон склонились их головы… Уходя с аудиенции, мы снова имели удовольствие наблюдать султанскую кавалерию, возвращавшуюся в места своей дислокации. Всадники сидели на великолепных лошадях, хорошо ухоженных и снаряженных.
Посол Персии прибыл с набором замечательных подарков — ковров, сотканных на знаменитых станках, шатров с покрытием из декоративной ткани. Но основным подарком была копия Корана. С послом немедленно был заключен мир на приемлемых для Персии условиях. Имела место церемония, призванная произвести на нас впечатление. Нас, кажется, приняли за сторону, менее всего заинтересованную в происходившем. Чтобы убедить нас в реальности двустороннего мира, представителю шаха оказывались непомерные почести. Турки придерживаются крайностей в почитании друзей и презрении к врагам. Второй визирь Али-паша дал в честь персов обед в своем саду, который мы наблюдали из своих покоев. Должен отметить, что Али-паша происходит из Далмации. Он настоящий джентльмен и склонен к доброте и сочувствию (что в турках редко встретишь).
Мир с персами был заключен, нам же добиться от турок приличных условий мира было невозможно. Все, чего нам удалось достигнуть, — это шестимесячное перемирие. Получив письмо от султана, зачехленное в сверток из тисненой золотой ткани, я отбыл в наше посольство с минимальными надеждами на конечный успех моей миссии…
Моя поездка была омрачена неприятным происшествием. Я встретил несколько фургонов, в которых везли молодых мужчин и женщин из Венгрии на рынок рабов в Константинополе. Это распространенный у турок вид торговли. Мужчины либо были связаны партиями, либо прикованы цепями к длинной жерди. Мы проводили вереницу фургонов до самого рынка".
Тем же летом Бусбек вернулся в Константинополь с ощущением, что цель, которую преследует султан со своими турками, ведет к непредсказуемому. Достаточно проницательный посол Фердинанда понял, что перед ним разыгрывался спектакль. Все, что он видел, даже румяна на впалых щеках Сулеймана, имело значение. Но для чего это делалось, Бусбек не знал. Шестимесячное перемирие, которого удалось достичь, он считал удачей.
В этой короткой передышке Сулейман нуждался, чтобы принять окончательное решение о судьбе Баязида.
Глава 5. МАЛЬТА И ПОСЛЕДНЯЯ ВОЕННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Бусбек слышал о Селиме разные мнения и докладывал в Вену, что этот сын султана поразительно нелюдим, что он «никогда не совершал добрых поступков и ни с кем не дружил».
Селим боялся трех вещей: гнева престарелого отца, тетивы в сильных руках, способной преждевременно прервать его жизнь, и роста популярности своего младшего брата Баязида, в котором люди угадывали черты и способности самого Сулеймана. С проницательностью нервной натуры он писал отцу: «Я не стремлюсь к популярности, которая возвысила бы меня в глазах толпы до уровня отца, Господина двух миров». И добавлял, что не нуждается ни в чем, кроме любви отца, а все остальные его ненавидят.
Примерно в таких же выражениях молила султана о милосердии к откормленному и напыщенному Селиму Роксолана. В ответ Сулейман рекомендовал своему себялюбивому отпрыску ни о чем не беспокоиться и жить согласно заповедям Корана. Но в письмах Селима, умело сформулированных за него другими, выражалось еще одно опасение. Он утверждал, что беспокоится денно и нощно не за себя, а за безопасность султана. В Константинополь без труда могли проникнуть заговорщики и пустить стрелу в Сулеймана, когда он выезжает из ворот сераля. Между тем в городе был замечен переодетый Баязид, который вел тайные переговоры с янычарами.
Сулейман отметал подобные предостережения и резким тоном напоминал обеим сыновьям Роксоланы, что их первейший долг — выполнение возложенных на них обязанностей. Но он не мог не заметить, каким популярным становился Баязид среди янычар, которые, в свою очередь, для Селима придумали новую кличку: «раскормленный в стойле бык». Кроме того, Селим не без оснований жаловался на то, что непреклонный Рустам считает его пьяницей, не способным управлять империей. Рустам, перегруженный делами, был в этом глубоко убежден.
Соперничество между двумя наследниками так обострилось на глазах у зарубежных наблюдателей, что Сулейман развел сыновей по разным направлениям, отправив их служить подальше от городских заговоров и интриг. «Он полностью отдавал себе отчет в том, — писал Бусбек, — что весь мир наблюдает соперничество между его сыновьями». Возможно, султан хотел проверить Баязида, возможно, видел в младшем сыне человека, достаточно способного для того, чтобы занять ответственный и опасный пост. Но Баязид немедленно воспротивился назначению на восточной границе далеко от Константинополя. В Амасии служил Мустафа, и мятежные настроения все еще не заглохли в этих местах. Вероятно, Баязида тревожило не столько назначение в Амасию, сколько то, что Селиму дали в управление Магнизию, где когда-то до провозглашения его султаном правил сам Сулейман. Память об этом была еще жива. Распределив таким образом назначения сыновьям, Сулейман, казалось, поддержал Селима против Баязида.
Фактически он так и поступил. Сыновьям султана было почти по сорок лет. Сам он, приближаясь к семидесяти годам, чувствовал себя усталым. Ограничив их активность и сохраняя им жизнь, султан рассчитывал, что ему на смену придет некое подобие коллективного руководства. Такова была практика режима, который никогда не был более эффективным, чем сейчас. Вероятно, Сулейман полагал, что деятельные Рустам и Соколли сразу же примут руководство Баязида. Селим, конечно, опасался, что они именно так и поступят.
— Сейчас я не стану менять систему правления. Пока я жив, извольте мне подчиняться. Кто не подчинится, совершит измену, — одергивал султан сыновей. — После меня Аллах вас рассудит.
Сулейман не мог удалиться в монастырь, как это сделал Карл. Не мог и поделить Османскую империю на двоих. Должен господствовать принцип: один правитель — одна цель.
Возможно, все и получилось бы так, как задумал Сулейман, если бы не интриги Лала Мустафы.
Лала Мустафа поочередно был много лет наставником сыновей султана и хорошо знал их сильные и слабые стороны. Несмотря на свои способности, Лала Мустафа не сделал карьеры на службе. Рустам считал его неудачником и кандидатом на увольнение при первом же удобном случае. Зная, что ему нечего терять, наставник решил сыграть на страхах Селима. Баязид, говорил он, любимчик султана, но есть возможность посеять между отцом и Баязидом непреодолимый антагонизм. За это под властью Селима Лала Мустафа надеялся получить пост первого визиря.
Терпеливо, стараясь держаться подальше от Сулеймана, наставник стремился подогреть и неприязнь Баязида к брату, убеждая его, что Селим, внешне безобидный, покушается на жизнь младшего брата. Поэтому для Баязида было бы лучше заставить «пьяницу» раскрыть свои планы. Этого можно добиться действиями, которые выведут Селима из равновесия. И порекомендовал Баязиду послать в подарок брату женскую шляпу с лентами и прялку.
В свою очередь, Селиму Лала Мустафа посоветовал показать эти экспонаты отцу, сопроводив показ соответствующими жалобами. Зная, что Сулейман немедленно отправит Баязиду письмо с мнением о его поступке, наставник заманил курьера к себе, убил его, а письмо сжег. Оно так и осталось не прочитанным Баязидом. В это время Сулейман послал в Диван двух высокопоставленных чиновников из Дивана, третьего и четвертого визирей, в военные лагеря, формировавшиеся в Магнизии и Амасии.
Относительно военного сбора Баязида Бусбек свидетельствует: «Сулейман рассматривал военные приготовления младшего сына как угрозу своей власти, тем не менее большей частью обходил их молчанием. Этот осторожный старик не хотел раздражать Баязида, но тем самым подтолкнул его к мятежу».
Чтобы предотвратить вооруженный конфликт между братьями, султан направил сурового арбитра Соколли, который схватил в свое время самозванца Мустафу, с отрядом янычар и сипахи в военный лагерь Селима. Соколли прихватил с собой сорок пушек. Узнав об этом, Баязид открыто пригрозил сералю: «Я подчиняюсь моему отцу, султану, во всем, кроме того, что разделяет меня и Селима».
Последующие события превзошли ожидания Лала Мустафы. В далеком южном городе Конья сторонники Баязида вступили в вооруженный конфликт с войсками Селима, в составе которых находился и отряд султана. Свидетели рассказывали, что горячий ветер пустыни нес песок со стороны монастыря ордена Мавляви в сторону воинов Баязида. Стало быть, Аллах, кажется, отвернулся от младшего брата. Сорок пушек, прихваченных Соколли, отбили атаку сторонников Баязида. Тем не менее сам Баязид снискал восхищение своей храбростью у воинов обеих конфликтующих сторон. Повинуясь чувству раскаяния, он написал отцу письмо, в котором признал свою вину и заверял, что больше не предпримет односторонних действий, но будет полностью полагаться на суд султана.
Возможно, это положило бы конец сомнениям и подозрениям Сулеймана. Однако и это письмо было перехвачено и уничтожено Лала Мустафой. Его интриги каким-то образом привлекли внимание Рустама. Бдительный визирь начал расследовать роль наставника в возникшем между братьями конфликте. В то же время Баязид, встревоженный отсутствием ответа на свое письмо, повел себя, как и прежде, импульсивно. Он решил дать бой власти Османов. Хотя Баязид и был жертвой интриг, но сражаться он решил всерьез. Младший брат Селима действовал быстро, ибо не любил неопределенности. Взял в долг денег у богатых купцов сколько мог и объявил, что собирает войска под собственным штандартом.
Ошибка Баязида была продолжением его храбрости. Будучи смелым, великодушным предводителем, он собрал вокруг себя норовистых вождей племен, как ветер сбивает в кучу перекати-поле. Среди этих вождей были представители тюркских племен, пасущих стада овец, курдов, разбойничавших в горах, сторонники покойного Мустафы, разжалованные офицеры, видевшие в Баязиде подлинного наследника династии Османов.
Строптивость Баязида разожгла мятеж на восточной границе империи.
Лала Мустафа не представлял большой опасности. Подлинная угроза таилась в армии. Многие годы Сулейман стремился превратить ее из старого феодального ополчения в дисциплинированную ударную силу на службе султана. Командовал новой армией сераскер, отнюдь не из профессиональных военных. Многие годы уже не звучал большой барабан, зовущий в поход. Численность тымаров, феодальных всадников, сократилась. Грозные феодальные всадники превращались в мирных скотоводов.
Оставалось твердое ядро личной гвардии — янычары и сипахи. Они теперь служили во всех провинциях империи. Был сохранен и преумножен усердием Соколли артиллерийский парк.
Сейчас эти опытные воины утратили покой. Дух смятения будоражил их, когда они ели из своих котелков, стояли на страже у ворот дворца или шли по дороге, ведшей к Амасии. Воины без страха высказывали то, что лежало на душе:
— Нам приказали обнажить мечи, но против кого? Против надежды страны? Против того, кто является истинным наследником султана? Почему наш султан предпочитает этого жирного сластолюбца, которого следовало бы отправить подальше?.. Разве он одержал победу в Конье? Нет, клянемся именами девяноста и одного святого, победу обеспечили ветер, вызванный колдовством дервишей, и пушки бейлербея Мехмета Соколли…
Что плохого сделал Баязид, против которого нас послали? Он ничуть не хуже султана Селима Угрюмого, который оседлал коня для битвы за свои права. Баязид и этого не сделал. Он питает добрые чувства к отцу. Грех подчиняться приказу идти на войну против Баязида!
В сераль стали приходить вести, что войсковые подразделения и конные отряды отказываются выполнить приказ выступить против Баязида. Сулейман учитывал это.
— Даже султан, — жаловался Бусбеку хворавший Рустам, — опасается мятежа янычар. Если в такое время он их не утихомирит, больше никто этого не сделает.
Теперь Сулейман платил за то, что допустил ослабление великой армии султана Угрюмого. Он надеялся так упорядочить жизнь империи, чтобы потребность в армии как инструменте правления вообще отпала. Теперь же понял, что это невозможно. На обширной территории приграничных провинций росло стремление к независимости воинственных народов — начиная от горных сербов на далматинском побережье, которые оставались у него на службе христианами, валахов-христиан, крымских татар и кончая бесстрашными христианами на Кавказе — грузинами, дикими курдами и тюркскими племенами в Восточных горах.
Эти народы с султаном связывала тонкая, хрупкая нить лояльности, а некоторых еще и религия. Однако лояльность непостоянна и может откликнуться на зов другого.
Судя по сообщениям из Коньи, в сражении у монастыря регулярные войска подчинялись Соколли лишь по привычке. Душой они были с Баязидом. В прохладной тени внутренней Тронной комнаты султана ожидали гонцы с письмом от Баязида. Он умолял отца не посылать войска в Азию. У младшего сына был конфликт с Селимом, но не с отцом. Если же султан пойдет на Баязида войной, то это принесет лишь разорение восточным землям.
В молчании Сулейман отложил письмо. Он принимал решение не без горечи в сердце. Все те, кто ждал его следующего шага, снова увидят султана во главе непобедимой армии. Сулейман выпрямился, откликаясь на острую боль в лопатках. И после долгого размышления задал три тщательно продуманных вопроса. Секретарь записал их на пурпурной бумаге, пока Рустам с безмолвной сосредоточенностью размышлял над сказанным.
— Первое: как должен относиться султан к человеку, который занимал деньги, чтобы вооружить своих сторонников, нападал на города и подрывал мир в империи?
Второе: что следует думать о тех, кто присоединился и оказывал помощь ему?
Третье: что следует думать о тех, кто оправдывал его действия и отказывался усмирить его силой оружия?
* * *
В повествовании Сиди Али ничего не выдает острого разочарования Сулеймана неудачей попыток турецкого флота изгнать португальцев из Гоа.Это была последняя попытка перекрыть европейцам судоходные линии на восток.
Однако в Средиземном море его неугомонные капитаны успешно сражались с европейским флотом. Огир Бусбек наблюдал в серале триумфальное возвращение одного из них, после того как Драгут и Пьяли-паша перехватили испанскую эскадру в бухте сонного острова Йерба.
«Пьяли послал галеру с вестью об этой победе, — рассказывает Бусбек. — Она вошла в бухту с укрепленным на корме большим флагом с крестом (испанский флаг). Когда галера подошла к причалу, турки стали поздравлять друг друга. Они толпились у двери и насмешливо спрашивали у моих людей, нет ли у них родственников, служивших на испанских кораблях. Если есть, говорили они, то вы будете иметь удовольствие встретиться с ними вскоре».
Когда вся победоносная эскадра турок вошла в зону видимости с дворцового мыса, корабли стали на якорь на ночь, чтобы днем войти в бухту в торжественной обстановке.
"Сулейман спустился к колоннаде, располагавшейся у входа в бухту и окаймлявшей его сады, чтобы лучше видеть входившие корабли и выстроившиеся на палубах христианские команды. На корме флагманской галеры стояли дон Алваро де Санде и капитаны сицилийской и неаполитанской галер. На этих захваченных галерах было снято верхнее оснащение. Остались одни корпуса, которые тянули на буксире турецкие корабли.
Те, кто наблюдал в это время триумфа лицо Сулеймана, вряд ли обнаружили бы на нем хотя бы малейший след восторга. Могу лично засвидетельствовать, что двумя днями позже я видел его едущим в мечеть на молитву с тем же самым выражением. Резкие черты его лица не утратили угрюмости. Можно было подумать, что он относится к победе совершенно безразлично, что впечатляющий успех флота его нисколько не удивляет. Столь сдержан был этот величественный старик. Он научился реагировать спокойно на любой поворот судьбы, сколь бы тот ни был значительным. Восторги и аплодисменты этого дня не произвели на него тоже никакого впечатления…
В руки турецкого офицера, с которым я был знаком, попал королевский штандарт с неаполитанской галеры. На нем были изображены герб королей Испании с имперским орлом. Когда я узнал, что офицер намерен преподнести штандарт Сулейману, то решил попытаться завладеть им. Сделка с обладателем штандарта была легко устроена после того, как я предложил ему два шелковых платья. Таким образом я уберег славный герб Карла V от того, чтобы он оставался у противника как постоянное напоминание о поражении испанцев".
Поездка ради окончательного решения
В это время Сулеймана совсем не интересовал захваченный герб его главного противника, Карла. Следующим летом он сел верхом на коня у фонтана третьего дворика, чтобы в последний раз поехать на восток.Перед его скачущим конем гнали табун лошадей. Рядом по обеим сторонам вровень с ним держались гонцы. За ними развевались плюмажи верховых охранников. Миновали кладбищенскую зону Джамлии. Когда, выехав на возвышенность, Сулейман повернулся, перед его глазами мелькнула синяя гладь Мраморного моря. Поворот доставил острую боль. Из-за нее он пустил кабардинского скакуна легкой поступью.
Султан ехал с тяжелым осадком на душе. В серале его дочь Михрмах устроила ему истерику. Она молила пощадить Баязида. У нее был певучий, как у Роксоланы, голос. Она выучилась играть на флейте, чтобы утешать отца, когда они оставались вдвоем. Но Сулейман не доверял теперь даже Михрмах. Женщина бывает кроткой как голубка, когда ей что-то нужно для себя…
Ее муж Рустам невнятно доказывал, что Баязид единственная надежда семьи. Но как можно пощадить Баязида?
Сулейман пытался думать о приятном. Однако оставалось так мало приятного. У дороги шум от вращавшихся лопастей водяной мельницы и скрип колес телег, груженных пшеницей, свидетельствовали о неплохом урожае. Это приятно.
Если бы только он мог отдохнуть! Что там ему говорил тот мавр об успокоении Карла? Император спасался от утомления в далеком монастыре на побережье Испании. Снял с себя бремя управления империей, взял с собой несколько полюбившихся картин, ценные часы и теперь слушает в саду Юсты, как молятся монахи. Мавр рассказывал, что Карл повелел своим слугам разбудить его, если они узнают об очередном рейде турецкого флота к испанскому побережью. Слуги, однако, воздерживались от этого, не желая огорчать умирающего. Сулейман не мог понять, почему Карл пичкал себя такой мерзкой пищей, как ветчина, угри, анчоусы, равно как вином. Такой пищей, говорят лекари, он приближает свою смерть…
Не без удовлетворения Сулейман вспомнил, что новый император Фердинанд все еще выплачивал ему ежегодную дань.
Другой монарх, Франциск, который любил обещать, ушел в небытие еще раньше Карла, оставив Францию разоренной войнами… Его сын Анри погиб от попавшего в него во время «потешного» боя дротика… Больше не должно быть войны с шахом Тахмаспом, теперь из-за Баязида…
Странно, что ему удалось пережить всех этих князей Европы. Он пережил даже Изабеллу, запуганную, но гордую принцессу из Польши, которой в свое время обещал, что ее сын Януш по достижении совершеннолетия, возраста Мустафы, займет трон.
Говорили, что Януш был расположен к мадьярам. Он принимал в свое королевство беженцев разных вероисповеданий, даже лютеран и кальвинистов…
Да, Януш испытал страдания и потому вырос терпимым к другим. Это так. Беженцы плыли к нему на плотах по реке Сава. Точно так же они прибывают сейчас на острова, которыми владеет султан… Не так давно Сулейман написал письмо новому папе Павлу, не зная, как к нему следует обращаться. Как они там, в секретариате Дивана, в конце концов придумали? «Самому блистательному повелителю имамов, служащих мессии Христу, к господину Рима, да хранит его Аллах».
Подходящее ли такое обращение? Сулеймана это беспокоило, потому что от папы долгое время не поступало ответа на его ничтожную просьбу — освободить нескольких евреев, задержанных в порту Анкона, принадлежавшего «блистательному повелителю». Евреи прибыли из города, находившегося на территории Османской империи.
К слову сказать, когда ответ из Рима наконец-то поступил, в нем об евреях даже не упоминалось. Да и вообще, это было не письменное послание. Посланец из Рима, которого проинструктировал кардинал, прошептал на ухо Рустаму, что папа просил султана направить все его вооруженные силы, и особенно капитанов, против Сицилии и Неаполя, принадлежавших испанцам и враждовавших с Римом.
Однажды в пути Сулейман даже улыбнулся через силу, вспомнив, что на данный момент Сицилия и Неаполь вместе с Альманией потеряли всякое значение. Но тут улыбку вновь смела с лица резь в животе.
Через некоторое время перед глазами султана возник облик императора Фердинанда, которого он никогда не видел. Потому что с новым императором было необходимо заключить в некотором роде мир, хотя бы на несколько месяцев, пока он не утихомирит персов угрозами новой войны… Ну, месяцев шесть будет достаточно, за это время он отзовет Баязида.
Порыв ветра поднял на дороге клубы пыли, и сопровождавшие Сулеймана курьеры укрыли от нее лица. Внезапно султана охватил безотчетный гнев. Пришпорив коня, он опередил курьеров. Он не сможет отозвать Баязида. И тогда крикнул через плечо одному из курьеров, чтобы тот позвал их агу.
Гонец вздрогнул, испуганный резким голосом правителя, и умчался выполнять приказание. А когда ага, натянув поводья коня, предстал перед султаном, велел ему вернуться в Константинополь и привезти в Амасию коротышку посла императора, коллекционировавшего птиц и змей. Причем доставить посла как раз в то время, чтобы он смог увидеть, как влиятельные персидские предводители будут спешиваться у шатра султана. Пусть коротышка Бусбек подивится пышному приему персов. Сулейман не стал объяснять аге, что в этом случае Бусбек будет больше расположен ходатайствовать о мире с султаном.
* * *
Так сложилось, что привезенному затем Огиру Бусбеку не препятствовали наблюдать молитву во время Байрама, бродить по военному лагерю. Он прибыл в Амасию в дни, когда решалась судьба Баязида, и позже описал все, что видел."Султан сидел на очень низкой тахте, покрытой дорогими коврами. Рядом лежали его лук и стрелы. Было видно, что Сулейман уже не молод, но держался он великолепно. Султан всегда пользовался репутацией осторожного и сдержанного человека. Его вообще не в чем было упрекнуть, кроме того, что он был чересчур привязан к своей жене и под ее влиянием поспешил предать Мустафу смерти. С тех пор, как Роксолана стала законной женой Сулеймана, он оставался ей абсолютно верным.
Султан был строг в соблюдении религиозных предписаний и следил за тем, чтобы так было по всей территории империи. Для своего уже далеко не молодого возраста султан выглядел вполне здоровым, хотя болезненный цвет лица выдавал какой-то скрытый недуг. Ходили слухи, что он страдал хронической язвой или даже раком. Когда султан хотел, чтобы послы покинули его с благоприятным впечатлением о его здоровье, то подрумянивал лицо. Он, видимо, считал, что иностранные державы станут бояться турок больше, если их правители будут знать, что он здоров, Я обнаружил это, когда был удостоен прощальной аудиенции. Тогда его лицо сильно изменилось…
В палате для аудиенции султана толпились люди, но это отнюдь не выглядело как столпотворение приближенных вокруг одного человека, отличающегося доблестью и заслугами. У турок не принято отличать соотечественников по происхождению. Конфликтов на этой почве не возникало…
Турки полагают, что способности переходят от отца к сыну или наследнику таким же образом, как талант к музыке или математике. Такие способности являются даром Божьим, и только отчасти это результат тренировок и усердия… В этом секрет успешных предприятий турок;
Представьте, что вы стоите рядом со мной и обозреваете море голов в тюрбанах, каждый из которых состоит из свернутых полос белейшего шелка. А эти экзотические одежды! Самое впечатляющее зрелище, какое я когда-либо видел!.. Меня поражали тишина и порядок в толпе. Ни криков, ни гомона, ни сутолоки… Поодаль выстроена длинная шеренга янычар. Понадобилось некоторое время, чтобы разобраться, были это статуи или человеческие существа. Наконец мне подсказали, что надо поприветствовать их, и я увидел, как в ответ на мой поклон склонились их головы… Уходя с аудиенции, мы снова имели удовольствие наблюдать султанскую кавалерию, возвращавшуюся в места своей дислокации. Всадники сидели на великолепных лошадях, хорошо ухоженных и снаряженных.
Посол Персии прибыл с набором замечательных подарков — ковров, сотканных на знаменитых станках, шатров с покрытием из декоративной ткани. Но основным подарком была копия Корана. С послом немедленно был заключен мир на приемлемых для Персии условиях. Имела место церемония, призванная произвести на нас впечатление. Нас, кажется, приняли за сторону, менее всего заинтересованную в происходившем. Чтобы убедить нас в реальности двустороннего мира, представителю шаха оказывались непомерные почести. Турки придерживаются крайностей в почитании друзей и презрении к врагам. Второй визирь Али-паша дал в честь персов обед в своем саду, который мы наблюдали из своих покоев. Должен отметить, что Али-паша происходит из Далмации. Он настоящий джентльмен и склонен к доброте и сочувствию (что в турках редко встретишь).
Мир с персами был заключен, нам же добиться от турок приличных условий мира было невозможно. Все, чего нам удалось достигнуть, — это шестимесячное перемирие. Получив письмо от султана, зачехленное в сверток из тисненой золотой ткани, я отбыл в наше посольство с минимальными надеждами на конечный успех моей миссии…
Моя поездка была омрачена неприятным происшествием. Я встретил несколько фургонов, в которых везли молодых мужчин и женщин из Венгрии на рынок рабов в Константинополе. Это распространенный у турок вид торговли. Мужчины либо были связаны партиями, либо прикованы цепями к длинной жерди. Мы проводили вереницу фургонов до самого рынка".
Тем же летом Бусбек вернулся в Константинополь с ощущением, что цель, которую преследует султан со своими турками, ведет к непредсказуемому. Достаточно проницательный посол Фердинанда понял, что перед ним разыгрывался спектакль. Все, что он видел, даже румяна на впалых щеках Сулеймана, имело значение. Но для чего это делалось, Бусбек не знал. Шестимесячное перемирие, которого удалось достичь, он считал удачей.
В этой короткой передышке Сулейман нуждался, чтобы принять окончательное решение о судьбе Баязида.
Глава 5. МАЛЬТА И ПОСЛЕДНЯЯ ВОЕННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Невозможная задача
Если бы Роксолана не замыслила погубить сына Гульбехар и если бы ее собственный сын Селим не боялся султана, этого могло бы и не случиться. Янычары прозвали Селима «горьким пьяницей», хорошо зная, как он напивался в одиночестве, общался лишь с теми, кто тешил его самолюбие, с женщинами и амбициозными субъектами, которые не без причины были лишены достойного положения в окружении султана или на государственной службе.Бусбек слышал о Селиме разные мнения и докладывал в Вену, что этот сын султана поразительно нелюдим, что он «никогда не совершал добрых поступков и ни с кем не дружил».
Селим боялся трех вещей: гнева престарелого отца, тетивы в сильных руках, способной преждевременно прервать его жизнь, и роста популярности своего младшего брата Баязида, в котором люди угадывали черты и способности самого Сулеймана. С проницательностью нервной натуры он писал отцу: «Я не стремлюсь к популярности, которая возвысила бы меня в глазах толпы до уровня отца, Господина двух миров». И добавлял, что не нуждается ни в чем, кроме любви отца, а все остальные его ненавидят.
Примерно в таких же выражениях молила султана о милосердии к откормленному и напыщенному Селиму Роксолана. В ответ Сулейман рекомендовал своему себялюбивому отпрыску ни о чем не беспокоиться и жить согласно заповедям Корана. Но в письмах Селима, умело сформулированных за него другими, выражалось еще одно опасение. Он утверждал, что беспокоится денно и нощно не за себя, а за безопасность султана. В Константинополь без труда могли проникнуть заговорщики и пустить стрелу в Сулеймана, когда он выезжает из ворот сераля. Между тем в городе был замечен переодетый Баязид, который вел тайные переговоры с янычарами.
Сулейман отметал подобные предостережения и резким тоном напоминал обеим сыновьям Роксоланы, что их первейший долг — выполнение возложенных на них обязанностей. Но он не мог не заметить, каким популярным становился Баязид среди янычар, которые, в свою очередь, для Селима придумали новую кличку: «раскормленный в стойле бык». Кроме того, Селим не без оснований жаловался на то, что непреклонный Рустам считает его пьяницей, не способным управлять империей. Рустам, перегруженный делами, был в этом глубоко убежден.
Соперничество между двумя наследниками так обострилось на глазах у зарубежных наблюдателей, что Сулейман развел сыновей по разным направлениям, отправив их служить подальше от городских заговоров и интриг. «Он полностью отдавал себе отчет в том, — писал Бусбек, — что весь мир наблюдает соперничество между его сыновьями». Возможно, султан хотел проверить Баязида, возможно, видел в младшем сыне человека, достаточно способного для того, чтобы занять ответственный и опасный пост. Но Баязид немедленно воспротивился назначению на восточной границе далеко от Константинополя. В Амасии служил Мустафа, и мятежные настроения все еще не заглохли в этих местах. Вероятно, Баязида тревожило не столько назначение в Амасию, сколько то, что Селиму дали в управление Магнизию, где когда-то до провозглашения его султаном правил сам Сулейман. Память об этом была еще жива. Распределив таким образом назначения сыновьям, Сулейман, казалось, поддержал Селима против Баязида.
Фактически он так и поступил. Сыновьям султана было почти по сорок лет. Сам он, приближаясь к семидесяти годам, чувствовал себя усталым. Ограничив их активность и сохраняя им жизнь, султан рассчитывал, что ему на смену придет некое подобие коллективного руководства. Такова была практика режима, который никогда не был более эффективным, чем сейчас. Вероятно, Сулейман полагал, что деятельные Рустам и Соколли сразу же примут руководство Баязида. Селим, конечно, опасался, что они именно так и поступят.
— Сейчас я не стану менять систему правления. Пока я жив, извольте мне подчиняться. Кто не подчинится, совершит измену, — одергивал султан сыновей. — После меня Аллах вас рассудит.
Сулейман не мог удалиться в монастырь, как это сделал Карл. Не мог и поделить Османскую империю на двоих. Должен господствовать принцип: один правитель — одна цель.
Возможно, все и получилось бы так, как задумал Сулейман, если бы не интриги Лала Мустафы.
Лала Мустафа поочередно был много лет наставником сыновей султана и хорошо знал их сильные и слабые стороны. Несмотря на свои способности, Лала Мустафа не сделал карьеры на службе. Рустам считал его неудачником и кандидатом на увольнение при первом же удобном случае. Зная, что ему нечего терять, наставник решил сыграть на страхах Селима. Баязид, говорил он, любимчик султана, но есть возможность посеять между отцом и Баязидом непреодолимый антагонизм. За это под властью Селима Лала Мустафа надеялся получить пост первого визиря.
Терпеливо, стараясь держаться подальше от Сулеймана, наставник стремился подогреть и неприязнь Баязида к брату, убеждая его, что Селим, внешне безобидный, покушается на жизнь младшего брата. Поэтому для Баязида было бы лучше заставить «пьяницу» раскрыть свои планы. Этого можно добиться действиями, которые выведут Селима из равновесия. И порекомендовал Баязиду послать в подарок брату женскую шляпу с лентами и прялку.
В свою очередь, Селиму Лала Мустафа посоветовал показать эти экспонаты отцу, сопроводив показ соответствующими жалобами. Зная, что Сулейман немедленно отправит Баязиду письмо с мнением о его поступке, наставник заманил курьера к себе, убил его, а письмо сжег. Оно так и осталось не прочитанным Баязидом. В это время Сулейман послал в Диван двух высокопоставленных чиновников из Дивана, третьего и четвертого визирей, в военные лагеря, формировавшиеся в Магнизии и Амасии.
Относительно военного сбора Баязида Бусбек свидетельствует: «Сулейман рассматривал военные приготовления младшего сына как угрозу своей власти, тем не менее большей частью обходил их молчанием. Этот осторожный старик не хотел раздражать Баязида, но тем самым подтолкнул его к мятежу».
Чтобы предотвратить вооруженный конфликт между братьями, султан направил сурового арбитра Соколли, который схватил в свое время самозванца Мустафу, с отрядом янычар и сипахи в военный лагерь Селима. Соколли прихватил с собой сорок пушек. Узнав об этом, Баязид открыто пригрозил сералю: «Я подчиняюсь моему отцу, султану, во всем, кроме того, что разделяет меня и Селима».
Последующие события превзошли ожидания Лала Мустафы. В далеком южном городе Конья сторонники Баязида вступили в вооруженный конфликт с войсками Селима, в составе которых находился и отряд султана. Свидетели рассказывали, что горячий ветер пустыни нес песок со стороны монастыря ордена Мавляви в сторону воинов Баязида. Стало быть, Аллах, кажется, отвернулся от младшего брата. Сорок пушек, прихваченных Соколли, отбили атаку сторонников Баязида. Тем не менее сам Баязид снискал восхищение своей храбростью у воинов обеих конфликтующих сторон. Повинуясь чувству раскаяния, он написал отцу письмо, в котором признал свою вину и заверял, что больше не предпримет односторонних действий, но будет полностью полагаться на суд султана.
Возможно, это положило бы конец сомнениям и подозрениям Сулеймана. Однако и это письмо было перехвачено и уничтожено Лала Мустафой. Его интриги каким-то образом привлекли внимание Рустама. Бдительный визирь начал расследовать роль наставника в возникшем между братьями конфликте. В то же время Баязид, встревоженный отсутствием ответа на свое письмо, повел себя, как и прежде, импульсивно. Он решил дать бой власти Османов. Хотя Баязид и был жертвой интриг, но сражаться он решил всерьез. Младший брат Селима действовал быстро, ибо не любил неопределенности. Взял в долг денег у богатых купцов сколько мог и объявил, что собирает войска под собственным штандартом.
Ошибка Баязида была продолжением его храбрости. Будучи смелым, великодушным предводителем, он собрал вокруг себя норовистых вождей племен, как ветер сбивает в кучу перекати-поле. Среди этих вождей были представители тюркских племен, пасущих стада овец, курдов, разбойничавших в горах, сторонники покойного Мустафы, разжалованные офицеры, видевшие в Баязиде подлинного наследника династии Османов.
Строптивость Баязида разожгла мятеж на восточной границе империи.
Смерть Баязида
В серале, окруженном садами, Сулейман снова столкнулся с призраком Мустафы. Угрюмый Рустам, медленно умирающий от непосильного труда, раскрыл интриги Лала Мустафы, который был отправлен в ссылку, несмотря на протесты Селима.Лала Мустафа не представлял большой опасности. Подлинная угроза таилась в армии. Многие годы Сулейман стремился превратить ее из старого феодального ополчения в дисциплинированную ударную силу на службе султана. Командовал новой армией сераскер, отнюдь не из профессиональных военных. Многие годы уже не звучал большой барабан, зовущий в поход. Численность тымаров, феодальных всадников, сократилась. Грозные феодальные всадники превращались в мирных скотоводов.
Оставалось твердое ядро личной гвардии — янычары и сипахи. Они теперь служили во всех провинциях империи. Был сохранен и преумножен усердием Соколли артиллерийский парк.
Сейчас эти опытные воины утратили покой. Дух смятения будоражил их, когда они ели из своих котелков, стояли на страже у ворот дворца или шли по дороге, ведшей к Амасии. Воины без страха высказывали то, что лежало на душе:
— Нам приказали обнажить мечи, но против кого? Против надежды страны? Против того, кто является истинным наследником султана? Почему наш султан предпочитает этого жирного сластолюбца, которого следовало бы отправить подальше?.. Разве он одержал победу в Конье? Нет, клянемся именами девяноста и одного святого, победу обеспечили ветер, вызванный колдовством дервишей, и пушки бейлербея Мехмета Соколли…
Что плохого сделал Баязид, против которого нас послали? Он ничуть не хуже султана Селима Угрюмого, который оседлал коня для битвы за свои права. Баязид и этого не сделал. Он питает добрые чувства к отцу. Грех подчиняться приказу идти на войну против Баязида!
В сераль стали приходить вести, что войсковые подразделения и конные отряды отказываются выполнить приказ выступить против Баязида. Сулейман учитывал это.
— Даже султан, — жаловался Бусбеку хворавший Рустам, — опасается мятежа янычар. Если в такое время он их не утихомирит, больше никто этого не сделает.
Теперь Сулейман платил за то, что допустил ослабление великой армии султана Угрюмого. Он надеялся так упорядочить жизнь империи, чтобы потребность в армии как инструменте правления вообще отпала. Теперь же понял, что это невозможно. На обширной территории приграничных провинций росло стремление к независимости воинственных народов — начиная от горных сербов на далматинском побережье, которые оставались у него на службе христианами, валахов-христиан, крымских татар и кончая бесстрашными христианами на Кавказе — грузинами, дикими курдами и тюркскими племенами в Восточных горах.
Эти народы с султаном связывала тонкая, хрупкая нить лояльности, а некоторых еще и религия. Однако лояльность непостоянна и может откликнуться на зов другого.
Судя по сообщениям из Коньи, в сражении у монастыря регулярные войска подчинялись Соколли лишь по привычке. Душой они были с Баязидом. В прохладной тени внутренней Тронной комнаты султана ожидали гонцы с письмом от Баязида. Он умолял отца не посылать войска в Азию. У младшего сына был конфликт с Селимом, но не с отцом. Если же султан пойдет на Баязида войной, то это принесет лишь разорение восточным землям.
В молчании Сулейман отложил письмо. Он принимал решение не без горечи в сердце. Все те, кто ждал его следующего шага, снова увидят султана во главе непобедимой армии. Сулейман выпрямился, откликаясь на острую боль в лопатках. И после долгого размышления задал три тщательно продуманных вопроса. Секретарь записал их на пурпурной бумаге, пока Рустам с безмолвной сосредоточенностью размышлял над сказанным.
— Первое: как должен относиться султан к человеку, который занимал деньги, чтобы вооружить своих сторонников, нападал на города и подрывал мир в империи?
Второе: что следует думать о тех, кто присоединился и оказывал помощь ему?
Третье: что следует думать о тех, кто оправдывал его действия и отказывался усмирить его силой оружия?