Лемберик Исай. Капитан Старчак (Год жизни парашютиста-разведчика)

   У Старчака сохранилась летная книжка, где записаны все прыжки, начиная с тридцать второго года. Указано здесь, с каких самолетов совершены были прыжки. Прыжков - много. Старчак самым первым в нашей стране совершил тысячу прыжков. На жетоне, подвешенном к его значку мастера парашютизма, выгравирована цифра 1096.
   Прыжок прыжку рознь. Есть, оказывается, обыденные, легкие, а есть сложные, например, в горах или на море. У Старчака были и такие. В его летной книжке записано 89 ночных прыжков, 36 - с самолетов, совершавших фигуры высшего пилотажа, 87 - затяжных. Одна такая затяжка продолжалась 72 секунды.
   Я обратил внимание на записи, касающиеся тысячного прыжка. Он был совершен двадцать первого июня сорок первого года неподалеку от Минска.
   - Этот прыжок чуть было не стал последним в моей жизни, - сказал Старчак.
   И, как я ни бился, не добавил ни слова.
   Можно было бы порасспросить Наталию Петровну, но я не решился расстраивать ее печальными воспоминаниями. Для себя же сделал заметку: узнать окольным путем про этот злополучный тысячный прыжок.
   Случай - добрый помощник изобретателей и журналистов - пришел на выручку.
   Отыскался человек, который перед войной был как говорится, правой рукой Старчака. Это - укладчик парашютов Иван Андреевич Бедрин.
   На этот раз зрительная память не подвела меня. В начальнике планового отдела одного подмосковного завода я узнал того самого десантника, который когда-то вел меня с завязанными глазами в землянку к Старчаку.
   Бедрин и рассказал мне о тысячном прыжке Старчака.
   Дело было, как уже сказано, двадцать первого июня, в субботу.
   Всю неделю капитан проводил сборы инструкторов парашютной подготовки. Сборы уже заканчивались, и Старчаку оставалось совершить показательный прыжок с новым парашютом, сконструированным инженером Мироновым. Выпрыгнуть надо было с самолета, идущего на особенно большой скорости.
   Самолет - над аэродромом. Люди, сидящие на траве, видят/как от машины отделяется точка.
   Проходит несколько секунд - и в небе возникает круглое белое облачко... Нет, это не облачко, это - купол парашюта, больше сорока квадратных метров белоснежного шелка.
   Бедрин, запрокинув голову и придерживая пилотку, любуется Старчаком, ловко управляющим парашютом. Шелковый купол, повинуясь человеку, перебирающему стропы, то принимает форму огромного зонта, то вытягивается...
   Но что это? Почему ноги Старчака заносит куда-то в сторону? Как же он приземлится?
   Старчак опустился на противоположной стороне поля и, пока Бедрин и другие инструкторы добежали, успел погасить купол.
   - Что случилось? - спросил, задыхаясь после быстрого бега, Бедрин, видя, что капитан не встает с земли.
   - Видно, нога подвернулась, - морщась от боли, ответил командир.
   Подпрыгивая и громыхая на выбоинах, подъехал небольшой темно-зеленый автобус с красными крестами на стеклах.
   Капитана положили на носилки.
   - Предупредите жену, - сказал он. - Поделикатнее...
   Бедрин стал собирать парашют и увидел, что круговая лямка подвесной системы порвана. Вот почему Старчак так неловко приземлился: он одной рукой держался за свободный конец лямки... А если бы ему не удалось поймать этот конец?
   Все были взволнованы, но больше всех, пожалуй, Бедрин: парашют для Старчака укладывал он, а что может быть страшнее мысли: по твоей вине чуть не погиб товарищ.
   2
   В палате, куда поместили Старчака, все три койки были свободны, и он выбрал ту, что у самого окна. Лег, положив ногу в лубке на кроватную дужку, укрылся с головой простыней, попытался заснуть.
   Сон не приходил. Мысли неотвязно вились вокруг сегодняшних событий. И наконец со всей остротой осознал он, что сегодня, всего несколько часов назад, едва не разбился...
   К вечеру, когда боль немного утихла, захотелось есть: как-никак без обеда остался.
   Санитарка, которую он позвал, сказала, что придется потерпеть до ужина.
   Попросил свежую газету - тоже отказ: почта еще не пришла.
   Старчака разбудил тихий шелест: ветер перелистывал на подоконнике раскрытую книгу. Так бывает. Стреляй над ухом из пушки - не услышишь, а принесет утром почтальон газету и зашуршит, запихивая ее в ящик, - сразу проснешься.
   Старчак включил лампу, стоявшую на тумбочке, и взял книгу.
   Книга была о войне. Но не о той, которую уже вели на море и в воздухе немцы и англичане, не о сражениях в Сирии и Ливии, не о боях в Северном и Восточном Китае.
   Книга; оставленная на подоконнике, говорила о будущей войне, о войне, которая уже вплотную подступила к нашим рубежам. Книга как книга. Но у автора получалось так, что, напав на нас, противник сразу же ослабеет и не составит труда одолеть его. Один удар - и все.
   Верить в это было заманчиво. Но не верилось. Война - всегда дело тяжелое, а в то время, вспомните, во всем мире мы были одни-одинешеньки. Против нас Гитлер собирался двинуть армии всей Европы. Арсеналы десятка стран выпускали для него орудия, танки, самолеты. На Востоке готовилась к прыжку Япония...
   Пришел главный хирург, размотал бинты, прощупал ногу и сказал:
   - Легко отделались. Перелома нет, только связки повреждены. Через месяц-полтора выпишем.
   Если бы знал этот хирург, что будет завтра!
   3
   Назавтра началась война.
   Нам, служившим на самой границе, о войне не объявляли. Мы увидели ее начало своими глазами.
   На рассвете показались над Брестом летевшие откуда-то с запада правым пеленгом эскадрильи двухмоторных бомбардировщиков. Самолеты шли высоко, и опознавательные знаки нельзя было различить. Но мы чувствовали, что это чужие: наш сто двадцать третий истребительный полк был пограничным... Разрывы бомб и трескотня пулеметов подтвердили нашу догадку.
   Аист, дремавший на крыше нашей контрольной будки, всполошился и низко-низко над землей полетел куда-то прочь, быстро махая крыльями. И подумалось: мирной птице не место в громыхавшем железом небе.
   Несмотря на воскресенье, наших летчиков оставили дежурить на аэродроме. Вот почему они сумели сразу же поднять самолеты в воздух.
   В небе шел бой. Первым самолетом, сбитым в районе Бреста, был фашистский бомбардировщик. Он упал где-то около Кобрина...
   Силы были неравными. Немецкие истребители, сопровождавшие бомбардировщиков, превосходили наших "ишаков" и "чаек" в скорости и вооружении" у противника было намного больше машин.
   Новые яковлевские истребители, доставленные в полк на прошлой неделе, еще не были собраны, и ящики с узлами самолетов так и остались нераспакованными.
   И все же наши летчики дрались до тех пор, пока в баках оставался бензин.
   Около часа продолжалось воздушное сражение. Не ожидавшие столь яростного сопротивления, немецкие авиационные начальники посылали все новые и новые эскадрильи "мессершмиттов". Немало безыменных героев сто двадцать третьего полка погибло, но и во вражеских эскадрильях тоже недосчитались многих.
   И все же в небе господствовали самолеты противника. Они шли волна за волной на восток, на Минск...
   Я видел все это и, когда Старчак рассказал, что начало войны застигло его на госпитальной койке в Минске, понял, как тяжело ему было в то воскресенье. Ведь он, прикованный к постели, не мог стать в строй бойцов, хотя готовился к этому все двадцать лет армейской службы.
   4
   Бомбы обрушились на белорусскую столицу. Старчак знал, что на подступах к городу его товарищи-летчики ведут жестокие бои. Сражение не на жизнь, а на смерть развертывалось в минском небе, и капитан даже в окно видел, как наши истребители вторгаются в строй желто-черных вражеских бомбардировщиков. К реву моторов присоединялся гул зенитных орудий, треск пулеметов, и этот шум не стихал ни на миг.
   В полдень в госпиталь забежал старшина Бедрин. Он принес Старчаку пальто, документы, папиросы.
   - Перебазируемся, - сказал он, - куда - не знаю.
   Ни Старчак, ни Бедрин и думать не могли, что через несколько дней наши войска оставят Минск. Вот почему Бедрин со спокойной душой прощался с капитаном.
   Когда старшина ушел, Старчак попросил санитарку, чтоб раздобыла где-нибудь репродуктор. К, вечеру она принесла динамик и включила его. Шла передача из Москвы.
   Диктор читал указ о мобилизации и объявлении в отдельных местностях страны военного положения.
   Военное положение.. .
   Капитан попытался сделать несколько шагов, но острая боль заставила его опуститься на койку. Значит, надо лежать и ждать.
   Объявляли воздушную тревогу, и ходячие больные, как их называли санитары, спускались в бомбоубежище. Тех, кто не могли передвигаться, переносили на носилках.
   Когда санитары пришли за Старчаком, он поблагодарил их за заботу, но оставить палату отказался.
   - Приказ начальника госпиталя. Надо подчиняться, -строго сказал молодой санитар и добавил: - Нам уговаривать некогда.
   - Ладно. Только без носилок.
   Опираясь на плечо санитара, то и дело останавливаясь, Старчак добрался до подвала, где было оборудовано бомбоубежище...
   Прошел день, другой, третий... Старчаком овладела тревога.
   Налеты участились. То в одном, то в другом конце города раздавались взрывы. Чад пожаров достиг госпитальных окон.
   Пожарные не успевали тушить пламя, огонь перекидывался с одного здания на другое. Ночью было светло, как днем. По коридорам госпиталя разносились гулкие удары подкованных сапог: соседняя воинская часть помогала увозить раненых.
   В палату, где лежал Старчак, принесли еще двоих: майора из истребительного полка, прикрывавшего Минск, и молодого лейтенанта - летчика этого же полка. Оба они были ранены в первый же день войны: майор - в живот, лейтенант - в ногу.
   Майор знал, что дела его плохи, что он, как сказали врачи, нетранспортабелен. Он старался не стонать, чтобы не беспокоить Старчака и лейтенанта.
   - Что же за нами не идут? - спрашивал лейтенант. - С первого этажа всех увезли, и со второго, и с нашего... А за нами не идут.
   - Придут, - ответил Старчак. Он раскрыл дверцу тумбочки, взял с полки несколько пачек папирос и отдал их майору.
   - Кури, "Курортные", феодосийские...
   - На что мне столько?..
   Наступил вечер, потом пришла короткая ночь; не потухая, горел в углу красный глазок папиросы.
   - Не идут за нами, - шептал Старчаку лейтенант, - забыли...
   Утром майор сказал Старчаку:
   - Знаешь что, Иван Георгиевич, вам с лейтенантом нет смысла ждать... Добирайтесь до автострады, а там кто-нибудь подберет.
   - А ты?
   - Я - нетранспортабельный, - майор слабо улыбнулся. - Дай-ка еще пачку, попросил он.
   Старчак достал из тумбочки оставшиеся папиросы я, поскрипывая непомерно длинным костылем, принес их майору...
   - Теперь надолго хватит, - усмехнулся тот. - На всю жизнь...
   - Не могу я тебя оставить, - сказал Старчак.
   - Иван Георгиевич, дорогой, ты еще повоюешь, а я... Лейтенант еле сдерживал слезы. Ветер перебирал на подоконнике страницы книги о войне...
   - Ну, пойдем, что ли? - Старчак надел свой кожаный реглан.
   Майор закрыл глаза. Он уснул или сделал вид, что спит.
   - Мы пришлем за тобой, - сказал Старчак.
   Майор не отвечал.
   Лейтенант тихо притворил дверь.
   - Как же сходить? - спросил он. - У меня нога не сгибается.
   - А вот как. - Старчак лег животом на перила и, придерживаясь за балясины, стал спускаться.
   Парадные двери госпиталя были распахнуты настежь. Шелестели подхваченные сквозняком бумаги, они валялись по всему вестибюлю.
   5
   Морщась от боли, которую причинял ему каждый новый шаг, и поддерживая лейтенанта, Старчак миновал госпитальный сад и добрался до улицы.
   Они забрались в придорожный кустарник и легли на мокрую от росы траву.
   Впереди, под горой, видны были безглазые коробки зданий. А сзади, на холме, белел уцелевший Дом Красной Армии.
   - Я в ту, субботу на танцы туда ходил, - вздохнул лейтенант.
   Где-то неподалеку послышались, шаги, показались двое пожарных в брезентовых робах. Капитан окликнул их. Они остановились в недоумении, потом подошли.
   - Там, в госпитале, раненый. На третьем этаже, в тридцать пятой палате, сказал Старчак.
   Пожарные побежали через сад в госпиталь.
   Старчак и летчик не дошли и до поворота, как пожарные догнали их.
   - Умер он, - сказал один из пожарных и протянул Старчаку пистолет майора. Одного патрона - Старчак сразу обнаружил это - в обойме не хватало.
   - А носилки для вас, - добавил другой, пожилой, усатый, степенный.
   - Я, пожалуй, сам дойду, - сказал Старчак. - А лейтенанту помогите.
   Пожарные положили летчика на носилки и направились к шоссе,
   - Вот почему за нами не заехали, - лейтенант, свесившись с носилок, показал Старчаку на опрокинутый автобус с красными крестами на уцелевших стеклах. Рядом, метрах в двадцати, зияла на асфальте глубокая яма.
   Что же было потом?
   ...В напряженной тишине опустевшего города послышался шум автомобильных моторов.
   Старчак и лейтенант забрались поглубже в кустарник.
   Автомобили - это были грузовики - приближались. Старчак разглядел в уже сгущавшихся сумерках, что на крышах кабин укреплены станковые пулеметы.
   - Наши, горьковские, - облегченно вздохнул лейтенант.
   - А что, немцы не умеют на таких ездить? - возразил капитан.
   Только когда грузовики приблизились к кустам и послышалась русская речь, Старчак понял, что это - свои. Он крикнул:
   - Эй, на машинах!..
   Это был летучий подрывной отряд. Саперы ехали в Борисов.
   Первой мыслью Старчака было: на аэродром! - и он высказал ее командиру подрывников. Тот махнул рукой: там уже никого из наших нет...
   Старчака и летчика усадили в кабины, рядом с водителями.
   На рассвете, когда колонна была уже в пятидесяти километрах от Минска, бойцы, ехавшие на головном грузовике, забарабанили по крыше кабины.
   Машина остановилась. Командир, старший лейтенант, сидевший рядом с шофером, открыл дверцу:
   - В чем дело?
   - Немцы!
   В самом деле, на горизонте виднелось несколько "юнкерсов" - трехмоторных немецких самолетов. Их неубирающиеся колеса напоминали птичьи лапы...
   Командир подбежал к Старчаку:
   - Что будем делать?
   Самолеты разворачивались над клеверным полем, розовевшим метрах в пятистах от шоссе.
   - Уничтожать десант, который они сейчас выбросят. И действительно, из первого самолета стали выпрыгивать парашютисты.
   - Двенадцать, - сосчитал Старчак. Столько же было и на втором "юнкерсе", и на третьем...
   Пулеметы, укрепленные на кабинах грузовиков, открыли огонь, во большинству парашютистов уже удалось приземлиться, и они готовились к бою.
   Саперы, сняв пулеметы, побежали к месту выброски десанта.
   На дороге, у грузовиков, остались Старчак, раненый летчик и водители.
   - Ну что ж, займем оборону, - сказал Старчак.
   Он велел шоферам загнать машины в довольно глубокий придорожный кювет, указал, где каждый должен вырыть себе окоп.
   - Как будто на год здесь остаемся, - недовольно сказал один из шоферов, все равно через полчаса в Борисов уедем,
   Старчак взглянул на бойца, и тот, замолчав, стал вырубать лопатой крепкую дернину.
   С клеверного поля доносились пулеметные очереди - саперы вели бой с десантом.
   Над автострадой со свистом пронеслись истребители. По асфальту зачиркали пули.
   Потом показался "юнкере". Из раскрывшейся двери стали выпрыгивать парашютисты.
   - Огонь! - скомандовал капитан.
   Защелкали ружейные выстрелы. Но большого урона десанту они не нанесли: только двое парашютистов были ранены.
   Немцы подползали к нашим бойцам, укрываясь в густом кустарнике.
   Старчак впервые сталкивался с немцами так близко. Он видел их разгоряченные, потные лица.
   Один из парашютистов, неловко размахнувшись, бросил гранату на длинной деревянной ручке. Граната упала метрах в десяти от Старчака, он прижался к земле и непроизвольно прикрыл голову согнутой рукой.
   Раздался хлопок - донесся запах сгоревшего взрывчатого вещества.
   Старчак выстрелил в парашютиста, успевшего подползти совсем близко, и тот уткнулся в землю. Потом поднялся, шатаясь, и упал навзничь.
   Первый враг, которого Старчак увидел на этой войне лицом к лицу, был мертв.
   Потом, когда атака была отбита, он подошел к убитому.
   Немец был молодой, светловолосый, по-видимому, очень сильный. Он лежал, раскинув ноги, обутые в высокие шнурованные ботинки. Его сухие голубые глаза, уже не видя, смотрели на солнце. Из-под комбинезона и свитера выбивался воротник серой гимнастерки. Гладкий шлем с подкладкой из мягкой губчатой резины валялся рядом.
   Не пригодилось ему богатое, продуманное до мелочей снаряжение: наколенники и кожаные перчатки с крагами; патронташ, разделенный на кармашки; мешок с упакованными в целлофан продуктами - копченой колбасой, свиным рулетом, флотскими сухарями, свиной тушенкой, пачкой леденцов, плитками сухого спирта... Не выпил он ни глотка воды из своей алюминиевой, обшитой толстым сукном фляги.
   И оружие, которым его щедро снабдили, не смогло защитить его: ни кинжал, ни топор в чехле, ни маузер, ни карабин. Не помогли и пулеметы, имевшиеся у его спутников, тоже нашедших смерть на этом клеверном поле.
   Машины двинулись по шоссе. Там, где только что шел бой, желтели свежевырытые окопы. А чуточку подальше, в травах, виднелись брошенные парашюты.
   6
   Все это было интересно. Но кое-что осталось для меня неясным. И самое главное - вот что.
   Примерно через три дня после этих событий я увидел капитана там, в лесу, куда он прилетел нам на выручку. Как же ему удалось так быстро встать на ноги? Ведь хирург сказал, что Старчак пролежит в постели не меньше шести недель.
   - Бывает, что и медицина ошибается, - улыбнулся Старчак, - Во всяком случае, нога у меня болела намного меньше, и, подъезжая к городку, где располагался штаб фронта, я смог размотать бинты и выбросить лубок. Когда я доложил начальнику Военно-воздушных сил о своем прибытии, он спросил меня о здоровье. Я ответил, что все в порядке. Ну вот - и попал с корабля на бал...
   - Как вы знаете, - продолжал Старчак, - я был до войны начальником парашютно-десантной службы округа. Делопроизводитель штаба выдал мне новое удостоверение. Здесь вместо слова "округа" было написано "фронта". И в первую же ночь пришлось отправиться во вражеский тыл...
   Парашютно-десантная служба... Это и обучение летчиков парашютному делу, и выброска и высадка десантов, и снабжение боеприпасами воинских групп в тылу врага, и засылка разведчиков-подрывников за линию фронта... Вот что значат три слова, а чаще три буквы - ПДС.
   Старчак должен был создавать парашютно-десантную службу заново. Командование помогало в этом как только могло. Капитану было предоставлено право отзывать из любого полка нужного ему специалиста. В очень трудных условиях, когда наши армии отступали, было налажено снабжение десантников парашютами, оружием, боеприпасами...
   И вот слетелись на голос капитана старшины Бедрин, Климов, Корнеев, Гришин, Шкарупо, Васильев - все те, кого он обучал до войны. Да, именно слетелись.
   За Бедриным, как он сам говорил мне, Старчак послал самолет. Я попросил Бедрина рассказать об этом подробнее. Он написал:
   "Разузнал, где полк, в котором я служу, и прислал. Как сейчас помню, день был ясный, впрочем, в то лето все дни были такими... На опушке нашего аэродрома приземлился самолет У-2. Мы завели его в укрытие. Летчик, заглушив мотор, вылез из кабины. Спросил командира. Тот назвался. Летчик протянул документ. Командир посмотрел на меня, потом - на летчика, потом - снова на меня: "Собирайтесь. Быстро!.."
   Узнав, что меня вызывает Старчак, я был беспредельно рад. Чтобы не попасть под обстрел немецких истребителей-охотников, наш самолет, прижимаясь к земле, летел под Юхнов, где создавалась главная база парашютистов, или, как ее называли, "дача Старчака".
   Обойдя город стороной, пролетели мы над ничем не приметным леском. Летчик обернулся, кивнул мне. Я понял: здесь.
   Через несколько минут я снова со Старчаком. Мы обнялись.
   Он спросил, не знаю ли я, где Наталия Петровна.
   Я ответил, что последний раз видел ее на Минском вокзале: она усаживала ребятишек в вагон.
   Старчак промолчал.
   Вскоре я сидел за столом в его землянке. Накормив меня ужином" капитан объяснил, чем я должен заниматься.
   - Будешь учить новых десантников, - сказал он. - Люди начнут прибывать завтра" парашюты уже получены..."
   О том, как создавался отряд парашютистов, рассказывали и сам Старчак, и Бедрин, и многие другие, с кем мне довелось встретиться.
   Первыми, еще в августе, прибыли в Юхнов по путевкам Центрального Комитета комсомола парни из Кольчугина.
   Кольчугинцев было шестеро. Заводилой, судя по всему, считался у них. высокий, широкобровый, успевший дочерна загореть парень.
   Старчак, вызвавший всех к себе в землянку, сразу же приметил его и заговорил с ним:
   - Фамилия?
   - Демин.
   - Имя?
   - Руф.
   - Сколько лет?
   - Вчера бьло восемнадцать,
   - А сегодня!
   - Девятнадцать...
   - У него - день рождения, - вступил в разговор!
   худенький стриженный наголо паренек, сидевший в углу.
   Старчак засмеялся:
   - А я думал, что это он так быстро стареет... Поздравляю!..
   Демин улыбнулся, и среди его белых зубов сверкнуло золото коронки...
   - Это что? - строго спросил Старчак. - Для форсу? Демин вызывающе сказал:
   - А хотя бы и так...
   Паренек, сидевший в углу, объяснил:
   - Не верьте ему. Он сам на себя наговаривает. Он по кондитерской части работает, вот и попортил зубы.
   - А это тоже по кондитерской части?.. Вся биография здесь: и год рождения, и кто невеста, и какие таланты.
   На руке парня были наколоты женское имя и изображение трехструнной лиры.
   - Вы нам, товарищ Демин, не подойдете, - сказал капитан. - Придется вас откомандировать. Мы и от кальсон метки отпарываем, а у вас на всю жизнь тавро... Старшина Бедрин, оформите документы! - Не могу я в Кольчугино вернуться, - глухо сказал Демин. - Как я в глаза посмотрю всем, кто меня на вокзале провожал, добрые слова говорил. Да и сам я с речью выступил...
   - Может быть, вас возьмут в другой парашютный отряд, а я - не могу, ответил Старчак.
   - Не возьмут. Не отсылайте меня, товарищ капитан!
   Паренек, сидевший в углу, тоже стал просить:
   - Оставьте его у нас, товарищ капитан. Не пожалеете. Я его давно знаю...
   Только-только прибыв в отряд, паренек уже говорил "у нас", и это понравилось Старчаку:
   - Ладно, только предупреждаю: малейшее проявление анархии и - до свидания!
   - А вам, - обратился он к пареньку, сидевшему в углу, - делаю замечание. Встаньте, когда с вами говорит старший. Вот так. А замечание такое: нельзя обращаться к командиру, не попросив у него разрешения. Запомните это, товарищ Буров. А теперь - на занятия...
   О том, что при подготовке парашютистов к выброске в тыл приходится думать и о таких мелочах, как метки на белье, капитан сказал Демину не для красного словца.
   У разведчика, по выражению Старчака, все должно быть из быта, другими словами, домашнее, а не армейское. Не новое, только что со склада, а ношеное, довоенное, с доброй заплатой.
   Порой капитан приказывал одному из парашютистов обыскать другого и найти в его одежде или среди вещей что-нибудь сомнительное.
   В уголке кармана завалялась махорка? Не дай бог, если она фабричная, а не домашней крошки! Или, чего доброго, если припасена для раскурки газета, вышедшая после начала войны... Не беда, что не указан день выпуска: по одному лоскутку узнают, свежая она или старая.
   И так во всем.
   И все же Старчак взял в отряд такого приметного парня, как Демин. Поверил в него - и взял.
   7
   Надо было уточнить название одной из белорусских деревень, и я попросил у Старчака более подробную карту. Он достал из шкафа хорошо знакомую мне большую штурманскую сумку с целлулоидным окном на крышке. Такая сумка удобна в полёте, а ходить с ней плохо: бьет по ногам...
   Отстегнув кнопки, Старчак достал старую, выцветшую карту, испещренную карандашными пометками. Были здесь и красные ломаные линии - следы давних маршрутов, и рисунки раскрытых парашютов - места высадки десантов, и причудливее кривые, запечатлевшие линию фронта на такой-то и на такой-то день.
   Старчак расстелил карту на столе, отодвинув стакан с чаем.
   Чай давно остыл, а Иван Георгиевич все так же молча рассматривал свою старую карту.
   Я читал те же названия, что и он.
   Встречая хорошо знакомые наименования, Старчак вспоминал связанные с этими местами события своей жизни. Вот здесь, в авиагородке, он гостил у товарища в тридцать пятом году, а здесь совершил свой первый прыжок с самолета, делающего петлю Нестерова. А в этом городе он впервые встретил Наташу... Все это было так давно, до войны.
   А вот еще названия: Белосток, Рось, Улла, Дрнсса, Волковыск, Быхов, Могилев, Полоцк, Борисов, Калинко-вичи. Для Старчака это не только точки на штурманской карте.
   Рось... Это первое место во вражеском тылу, туда летал он в июле, вскоре после того, как вернулся.
   Туда надо было доставить офицера связи, которому было приказано помочь выйти из окружения большой группе наших войск.
   В самолете Р-5 было трое: Старчак, летчик и офицер связи. Они перелетели линию фронта и на рассвете приземлились на лесной поляне. Здесь были когда-то владения графа Потоцкого. Офицер связи, молодой майор из Генерального штаба, с черным бархатным воротником, сказал Старчаку:
   - Через двое суток жду вас здесь.
   Он скрылся в лесу, а Старчак, пока летчик возился с мотором, ходил неподалеку, опираясь на тяжелую палку, разминая затекшие ноги.