Линию фронта перелетели на небольшой высоте: земля заглушала гул двигателя.
   На другой день Старчак доставил в тыл еще одного офицера связи, на этот раз в Волковыск. Район посадки был подернут густым туманом, и от летчика требовалось большое мастерство, чтобы благополучно приземлиться.
   - Что же это, - сказал пилот. - Фронт уже где, - он показал рукой на восток, - а мы, можно сказать, к немцам в лапы лезем.
   И, словно в подтверждение этих слов, на дороге показались немецкие солдаты на грузовиках.
   Туман поредел. Немцы заметили самолет, и машины помчались по зеленому лугу напрямик к месту посадки...
   Летчик знал, что развернуть самолет не успеет, и поэтому решил направить его навстречу грузовикам.
   Автомашины были в сотне метров, когда самолет оторвался от земли.
   Немцы открыли пальбу из автоматов. Но самолет уже над лесом. Чуть ли не касаясь колесами верхушек деревьев, он идет на восток, к своим.
   Назавтра в обещанное время Старчак прибыл в район Роси за майором. Еще с воздуха он и летчик заметили группу людей на том месте, где предстояло совершить посадку.
   На земле выстрелили ракетами условного цвета, и Старчак облегченно вздохнул:
   - Свои...
   Кроме знакомого Старчаку майора, здесь были еще два наших командира и два немца - тучный офицер и тощий солдат в пенсне.
   - Всех не возьмем, - сказал летчик.
   - Кого же оставить? - спросил Старчак майора. Тот, помолчав, ответил:
   - Немецкого офицера надо захватить. Полковника тоже и вот товарища майора, - он кивнул в сторону командира.
   - А вы? - вырвалось у пилота.
   - А я верю, что вы со Старчаком за мной и за этим солдатом завтра или послезавтра прилетите.
   Летчик стал рассаживать пассажиров.
   Майор и немецкий офицер поместились в люльках, укрепленных под крыльями. Полковник и Старчак устроились возле летчика, выбросив второе сиденье.
   Самолет тяжело оторвался от земли. Он шел на восток. Летели над лесом, стараясь держаться подальше от дорог.
   Когда приближались к линии фронта, немецкие зенитчики открыли яростный огонь из пулеметов. Пули свистели, казалось, над самым ухом. Свинцовый дождь барабанил по обшивке. Летчик резко сбавил газ, и самолет, проваливаясь, стал снижаться. Над самым лесом пилот выровнял машину и вновь повел ее на восток.
   Приземлились на полевом аэродроме в районе Вязьмы. Летчик, сдернув меховой шлем, сказал Старчаку:
   - Думал - крышка...
   Пассажиры начали выбираться из самолета. Вот неловко спрыгнул на землю пожилой полковник, вот вылез наконец и майор.
   - А где немец? - спросил Старчак.
   Моторист вытащил тучного офицера. Он был мертв: пулеметная очередь прошила ему голову.
   Пилот и моторист насчитали в самолете восемнадцать пробоин...
   Да, многое напомнила капитану Старчаку его штурманская, потертая на сгибах карта. Вспомнил он и то, как помог выйти из вражеского кольца нашей колонне" которую вел из района Бреста полковник Некрасов.
   Об этом маленьком событии Иван Георгиевич не стал и говорить:
   - Чего там, вам это лучше, чем мне, известно.
   8
   Днем - работа в отряде, ночью - полеты... Вот почему он был- таким усталым в то утро, когда я по заданию газеты приезжал на главную базу парашютистов "Дачу Старчака".
   - Но вы могли бы не летать, - сказал я Старчаку, когда разговор зашел о той поре.
   - Вы хотите сказать: имел право, - уточнил Старчак. - Право не летать я имел, но отказываться от полетов не мог. Тогда, в первые дни, делать то, что я делал, было некому. Ведь, кроме права, есть долг.
   - Не знаю, как другим командирам, - добавил Старчак, помолчав, - а мне повезло: я имел дело с людьми, которые меньше всего говорили о правах. Вспоминается мне один паренек, Петров Борис Гордеевич... Вы, наверно, с ним встречались. Вот он,
   Я посмотрел на фотографию и узнал в высоком юноше парашютиста, с которым, работая в дивизионной газете, несколько раз беседовал. Этот парень любил поэзию, сам писал стихи, но, как я его ни уговаривал, не согласился прочесть мне ни строчки.
   - Он что, и до войны с вами служил? - спросил я.
   - Нет, он из авиаполка... После одного особого задания у нас остался.
   Слова "особое задание" заинтересовали меня, и я не отстал от Старчака, пока он не рассказал мне о Борисе Петрове и о событиях лета сорок первого года.
   9
   Это было в начале августа.
   Старчак спустился по ступенькам в штабную землянку. Там, кроме сухонького чернявого телефониста Мальшина, никого не было. Увидев командира, телефонист
   - Сидите, сидите, - махнул pyкой Старчак. - Из штаба не звонили?
   - Звонили. - Мальшин протянул капитану листок с зашифрованным сообщением. Старчак сел за стол и стал расшифровывать депешу. Перехватив вопросительный взгляд Мальшина, он улыбнулся:
   - Будет дело.
   Видя, что капитан в хорошем настроении, Мальшин попытался прощупать его:
   - А какое?
   Старчак сделал вид, что не расслышал, и попросил позвать комиссара Николая Щербину.
   Телефонист старательно завертел скрипучей ручкой полевого телефона.
   Через несколько минут, осторожно пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолоку, в землянку вошел высокий молодой человек с резкими чертами лица, с твердыми, скулами. Это и был Николай Щербина, старший политрук, комиссар отряда.
   Он уселся на низком для него табурете, вытянув ноги:
   - Звал, Иван Георгиевич?
   - Да, разговор есть.
   Любопытный Мальшин почувствовал, что он здесь
   лишний, и, взяв с полки котелок, отправился за обедом.
   Когда дверь захлопнулась, капитан сказал Щербине:
   - Особое задание получено. Доставай карту... Щербина вытащил карту, капитан - навигационную линейку, схожую с логарифмической, транспортир, циркуль, остро отточенные карандаши.
   - Вот здесь, в районе Смоленска, аэродром. Здесь базируются самолеты пятьдесят третьей авиаэскадры дальних бомбардировщиков "Легион Кондор", а в районе Борисова - пятьдесят пятая эскадра... Отсюда они летают на Москву.
   - Наши этот аэродром уже бомбили...
   - Не очень удачно. Надо помочь...
   Долго говорили Старчак и Щербина о том, что именно нужно сделать, чтобы выполнить задание.
   А задание это, хоть именовалось "особым", было по сути дела и для Старчака и для Щербины самым обычным.
   - Да, вот еще что, - сказал Старчак, выходя вместе с Щербиной из штабной землянки, - надо проверить парашюты.
   Несколько сот парашютов, бережно уложенных на стеллажи, хранилось в отдельных землянках. Старчак любил повторять:
   - Для десантника парашют дорог так же, как и винтовка, если не дороже. Спустившись благополучно на землю, ты себе винтовку добудешь. А вот если парашют неисправный - ничто тебе уже не поможет.
   10
   Старчак отправился на лужайку, где занимался взвод парашютистов. Старший лейтенант Левенец показывал десантникам приемы рукопашного боя.
   - Ну и что ж, что у противника карабин, а у тебя нет. Он ведь не знает, когда ты на него нападешь, а тебе это известно. Так что перевес на твоей стороне. Вот вы, красноармеец Буров, держите винтовку как можно крепче. Теперь смотрите, предупреждаю вас - буду нападать. Заметьте, что противнику такие предупреждения не делаются...
   Буров расставил ноги, крепко сжал ложе винтовки, напрягся и приготовился защищаться. Он не уловил того мгновения, когда старший лейтенант подлетел к нему, дал подножку и легко перебросил через себя. Карабин оказался в руках командира.
   - А. теперь вы попробуйте, - предложил Левенец.
   Буров, тот самый худощавый кольчугинский паренек, казался еще моложе своих восемнадцати лет. Он попытался отнять винтовку у командира. Ничего из этого не получилось: сам нападающий очутился на земле.
   - Не сокрушайтесь, товарищ Буров, научитесь, - сказал Старчак, подходя к десантникам. - Дайте-ка я попробую. Держись, старший лейтенант!
   Через миг винтовка оказалась у капитана, который был на вид менее крепким, чем атлетически сложенный Левенец.
   Буров улыбнулся:
   - Оказывается, и на силу есть сила. Все рассмеялись.
   - Дайте-ка я, товарищ капитан, попробую, - негромко сказал Демин.
   - А с кем вы хотите - со мной, старшим лейтенантом или Буровым?
   - С Буровым мы как земляки на досуге как-нибудь. Мне бы с вами...
   - Не беритесь, товарищ капитан, он у нас, в Кольчугине, первый физкультурник, - предостерег Старчака Буров.
   - Здесь не Кольчугино. Здесь Юхнов... Становись, Демин!
   Симпатии Бурова как бы раздвоились. Больше всего он был бы удовлетворен ничейным исходом. Всем другим бойцам хотелось, чтобы победил капитан. Где уж до него Демину, который без году неделя в армии, даже гимнастерку носить не научился. Вон какими складками собралась под ремнем.
   - Знаете что, Демин, - предложил капитан, - давайте распояшемся.
   На траву упали два ремня: один - кожаный, щегольской, с пряжкой, украшенной звездой; другой - брезентовый, какие появились в армии перед самой войной.
   - И гимнастерки долой, - сказал капитан.
   Поверх ремней легли гимнастерки: одна - ладная, отутюженная; другая широкая, мешковатая, сшитая наспех, для войны.
   Чтобы лучше видеть ход борьбы, десантники обступили капитана и Демина.
   Старший лейтенант Левенец махнул рукой, и Демин, сделав прыжок, приблизился вплотную к капитану, державшему карабин, как казалось, совсем свободно, расслабленно. Вот, улучив момент, Демин тоже ухватился за ложе. Старчак дал Демину взяться поудобнее, а потом охватил своими цепкими пальцами его руки и, пригнувшись, попытался перебросить противника через себя. Но Демин стоял, широко расставив ноги в тупоносых нескладных сапогах, словно прикипевших к земле.
   Оба они - и капитан и десантник - были мускулистые, крепкие, ладные, и их мускулы напряглись. Сквозь мокрую ткань было заметно, как вздуваются мышцы на спине и на груди...
   Демин все же отобрал у Старчака винтовку. Правда, те, кто надеялись на победу капитана, утверждали, что он не решился применить какой-то особенный прием, опасаясь повредить Демину кисти.
   Капитан отдал должное своему юному противнику. Он сказал:
   - Теперь ты и в Юхнове чемпион. Признаю!.. Старчак надел гимнастерку, расправил складки и приказал Левенцу продолжать занятия, а сам пошел в штаб бомбардировочного полка.
   11
   Громада самолета темнела на фоне еще светлого неба. Ревели моторы, из глушителей вырывались буйные гривы красновато-голубого пламени... Ветер, посеянный винтами, валил с ног моториста, убиравшего стремянку.
   Самолет вырулил на старт, разбежался по взлетной дорожке и, казалось, нехотя поднялся над самым леском, окаймляющим аэродром. Набрав нужную высоту, тяжелый бомбардировщик лег на курс.
   Петрову хотелось увидеть капитана, поговорить с ним, если только удастся перекричать рев моторов, но Старчак сразу же после взлета прошел в кабину к штурману и долго не выходил оттуда.
   Хоть и велик четырехмоторный бомбардировщик - его называют кораблем, - в нем очень тесно. Проход загроможден ящиками с зажигательными бомбами, домкратами, стремянками и всяким другим имуществом, которым распоряжается бортмеханик, завален чехлами моторов - не пройдешь... Да вдобавок посередине установлена турель скорострельного пулемета, и, сидя на ремнях, воздушный стрелок свешивает ноги вниз - кто ни пройдет, обязательно заденет...
   Парашютисты сидят и на ящиках, и на чехлах; и на железных откидных лавках.
   Каждый думает о своем. Нелегко вот так, просто, прыгнуть в ночь, на землю, где тебя подстерегает враг... - Страшно? - спросил Бориса бортмеханик.
   Петров замялся.
   - Ничего! - хлопнул тот его по плечу. - Что ни говори - на землю упадем.
   Но вот Старчак вернулся, Он, придерживаясь за металлические поручни, прошел мимо парашютистов и успел за эти короткие мгновения, пока сделал несколько шагов, взглянуть каждому из десантников в глаза. Борису показалось, что капитан посмотрел на него особенно пристально. Впрочем, это же подумал, наверно, каждый из парашютистов...
   Линию фронта можно было определить, не сверяясь с навигационными картами. Она обозначалась в ночи огнем зенитных пушек и пулеметов, залпами наземных орудий.
   Самолет шел в облаках, и поэтому немецкие прожектористы не смогли направить на него голубые столбы света. Зенитчики все же дали наугад несколько залпов. Петрову даже показалось, что один из снарядов угодил прямо в машину так она содрогнулась. Но летчик, капитан Константин Ильинский, не прибегая к противозенитному маневру, вел послушный его воле многотонный корабль по заданному курсу.
   Летели долго, определяя маршрут по незаметным для непривычного глаза ориентирам: характерному изгибу леса, как-то по-особенному перекрещивающимся железнодорожным путям, небольшим селениям, которые, кажется, нельзя отличить одно от другого не только с воздуха, но и на земле.
   Старчак пошел к десантникам. Самолет опустился пониже, пробив слой облаков. Нигде ни огонька. Внизу - аэродром. Заслышав гул советского бомбардировщика, немцы, погасили все огни, и трудно было даже предположить, что совсем недавно, может быть, час или два назад, отсюда улетела на Москву асы из 53-й воздушной эскадры "Легион Кондор", находящейся под особым покровительством имперского министра авиации Германа Геринга. Асы, сбросившие бомбы на города Польши, Франции, Англии, Югославии, Греции...
   Но штурман и капитан Старчак точно знали, что аэродром именно здесь внизу, под полуторакилометровой толщей тьмы.
   И вот раздалась команда, которую так тревожно и напряженно ждали десантники: "Пошел!"
   Один за другим выпрыгивали в раскрытые двери парашютисты. Борис шел третьим. Перед тем, как ринуться вниз головой прямо в темную ночь, он почувствовал на плече дружеское прикосновение руки командира.
   Старчак выпрыгнул последним.
   12
   Парашютисты приземлились на сухом торфяном болоте и довольно быстро нашли один другого.
   Во время налета наших бомбардировщиков они должны были обозначить границы аэродрома, использовав для этого сухие батареи и пятнадцативольтовые лампочки, выкрашенные в красный цвет. Как только в районе аэродрома появятся наши, надо включить эти лампочки, и уж тогда штурманы смогут отлично определить, где взлетная площадка и где стоянки самолетов.
   Старчак взял своим напарником Петрова из авиаполка, того паренька, тайком пишущего стихи, который чем-то понравился ему. Они пошли, перебираясь с кочки на кочку. Когда добрались до места, уже светало. Притаившись в кустарнике, они видели, как все отчетливее проступают очертания колючей изгороди, опоясывающей аэродром. Через каждые двести или триста шагов виднелись сторожевые вышки с пулеметными установками.
   - Боятся, сволочи! - ругнулся Старчак.
   Они выкопали ножами яму в виде конуса. Если здесь, на дне, будет лампочка, то ее с земли не заметишь, зато сверху свет хорошо виден. Старчак установил рацию и передал в Юхнов шифрованное сообщение о том, что высадились благополучно и приступили к выполнению задания.
   На аэродроме начинался день. Приземистые автоцистерны с бензином разъезжали от одного самолета к другому. По дороге, всего в ста - ста двадцати метрах от Старчака, проехали в открытой автомашине немецкие техники. Они смеялись и пели. Потом, погромыхивая на выбоинах, прошла вторая машина, за ней третья...
   - Посмотрим, как они запоют, когда прилетят наши, - сказал, сжав кулаки, Борис.
   Старчак промолчал.
   Потом, несколько часов спустя, немецкие техники все также с песнями, заглушающими писк губных гармоник, проехали в обратном направлении.
   - Обедать едут, - сказал Петров. Тут только парашютисты вспомнили, что ничего не ели. Подкрепились хлебом и копченой колбасой.
   - Вот бы туда пробраться, - сказал Петров. - Смотрите, вон в том месте, под проволокой, свободно можно проползти.
   - Ничего не выйдет. Через заграждения пущен ток. Это раз. Во-вторых, что ты сумеешь сделать своими двумя гранатами? И, в-третьих, можешь испортить все дело.
   Под вечер, часа два спустя после того как на аэродром вновь возвратились техники, туда в таких же машинах проехали летчики в легких комбинезонах и матерчатых шлемах с эбонитовыми черными дисками радионаушников.
   Старчак взглянул на часы и сообщил вг Юхнов время сбора летного состава.
   Через час бомбардировщики "Хейнкель-111" стали подниматься в воздух. Было светло, но к тому времени, когда вся эскадрилья приблизится к цели, наступит темнота.
   В эту ночь налета советских бомбардировщиков на аэродром не было.
   Прошла еще одна ночь и еще один день. Парашютисты сидели в засаде, ничем не выдавая своего присутствия. На аэродром ездили в открытых машинах техники и летчики, слышалось их пение.
   У Бориса затекли ноги, и он, чтобы разогнать кровь, то и дело массировал их. Он подумал, что зимой ему нипочем не пробыть бы здесь и часа...
   Опять отправились бомбардировщики "Хейнкель-111" в свой рейс. Урча, разворачивались они над аэродромом, собирались в круг, чтобы следом за опытным асом рваться к Москве.
   Так же точно, как и в прошлую ночь, с поразительной пунктуальностью вернулись "хейнкели" на свою базу. Правда, трех машин недосчитывалось.
   Старчак подсел к рации. Послышался характерный прерывистый писк, и он смог принять шифрованное сообщение.
   - Сейчас здесь будут наши, - сказал Старчак, - так что давай!..
   Борис включил красную лампочку, стараясь не думать о том, что, если хоть один из наших штурманов ошибется в расчетах, бомбы упадут за границу аэродрома, сюда, где сидит он, Борис Петров, и его командир. Но штурманы действовали безошибочно. Ярко вспыхнул желтым пламенем немецкий самолет, за ним второй... Пламя выхватывало из тьмы то один участок аэродрома, то другой. Пожар осветил летное поле: все новые и новые бомбовые удары обрушивались с темного, беззвездного неба. Зенитчики вступили в дело лишь тогда, когда наши летчики успели не только сбросить бомбы, но и обстрелять, снизившись, стоянки "хейнкелей". Над целью наши бомбардировщики находились не тридцать секунд, как предполагалось, а почти полчаса.
   На другой день московские газеты сообщили: авиационная часть, которой командует т.Филиппов, уничтожила на вражеском аэродроме много боевой техники.
   Особое задание было выполнено. Теперь парашютисты пробирались по лесам и болотам к линии фронта. И Петров уже не знал, что он ответит, когда его спросят, где он хочет служить - в своем старом полку или же в отряде капитана Старчака.
   13
   Петров сделал выбор. Он решил стать старчаковцем, как называли себя бойцы отряда. Как и все его товарищи, он уже был влюблен в своего командира, старался подражать его манерам и даже чуточку, едва заметно прихрамывал, как Старчак.
   - Ты знаешь, - рассказывал Борису телефонист Мальшин, беззастенчиво угощаясь табаком товарища, - ты знаешь, наш капитан еще в гражданской войне участвовал.
   - Врешь, он ведь совсем молодой...
   - Истинная правда. Он в армии с пятнадцати лет. В комсомол вступил и в тот же день винтовку получил. В Забайкалье против барона Унгерна сражался. Тогда и ранен был в левую руку. Понаблюдай как-нибудь, обрати внимание...
   - Ты, я вижу, ярый курильщик. Бери весь табак, - предложил Борис. Мальшин вытряхнул содержимое пачки себе в карман.
   С берега реки доносилась негромкая песня. Капитан вышел из своей землянки, подошел к поющим, постоял, покурил, вздохнул и приказал:
   - Пора спать!
   Через несколько минут все в лагере стихло. Слышались лишь мерные шаги дозорных. Было тихо и на аэродроме: бомбардировщики еще не вернулись из очередного полета.
   Старчак не спал. Он сидел в своей землянке, разложив карту, что-то чертил, отмерял. Зашедший на огонек комиссар Щербина шутливо заметил:
   - А вас распорядок дня не касается, товарищ капитан? Смотрите, как бы не попало от дежурного.
   - Понимаешь, Николай, - не отрываясь от карты, сказал Старчак, - вот что я думаю. Мы неплохо учим бойцов одиночным действиям в тылу, а тактикой в составе отделения, взвода и роты занимаемся недостаточно. А ведь комсомольцы, что к нам прибыли, хоть и рвутся в бой, подкованы в пехотном деле слабовато. Вот я и решил, пока суд да дело, провести несколько занятий. И наступательные операции изучим, и про оборону тоже не забудем.
   - Ты прав, Иван Георгиевич. Возьми хоть меня. Всю жизнь, в авиации, а сейчас, можно сказать, нахожусь между небом и землей. Одним словом парашютист.
   - Ты и на земле должен себя чувствовать так же уверенно, как в воздухе, серьезно заметил капитан.
   - Ну что ж, тебе и карты в руки. Ты ведь пехотное училище окончил, и авиационное, и авиационно-морское. Можно, сказать - человек-амфибия.
   - Выходит, так. С земли - на небо, с неба- на землю. А море - это так, между прочим...
   14
   На другое же утро в отряде, в дополнение к обычным занятиям, стали проводить тактические учения. Одна рота занимала оборону на высоком берегу Угры - реки, протекающей близ Юхнова, другая - наступала. Во время занятий отрабатывали действия групп боевого охранения, разведывательных групп, учились бороться с танками. Старчак заставил свой отряд копать окопы полного профиля, оборудовать огневые точки...
   Нелегко было парашютистам. Глядя на осунувшегося, похожего на галчонка Бориса Петрова, Старчак спрашивал:
   - Ну, не жалеешь, что из полка ушел? Там бы после обеда мертвый час устраивал, на солнышке грелся, а здесь - ползи по-пластунски, рой землю, как крот.
   - Ничего, товарищ капитан, - отвечал Петров. Он был рад, что находится среди таких славных людей, как Демин и Буров, Авдеенко и Забелин, Ефим Киволя... Все это были настоящие комсомольцы, сами избравшие нелегкую, опасную судьбу десантников, воинов, для которых бой в окружении - не исключение, а правило... И это в то время, когда самое слово "окружение" рождало у слабых духом ужас.
   - У каждого человека такие друзья, каких он сам достоин, - проговорил Старчак, рассказывая о том, как с первых же дней нашел себе Петров добрых товарищей.
   У Петрова и впрямь были славные друзья. Даже Мальшин, часто пристававший с грубоватыми шутками и любивший прихвастнуть, казался ему простым и хорошим парнем. Ведь этот Мальшин уже трижды побывал во вражеском тылу, участвовал в схватках с гитлеровцами. Он с боями пробился к своим, а не так, как Петров, без всяких приключений.
   Среди новых знакомых Бориса был бронзоволицый степняк Улмджи Эрдеев. Его выдержанности, хладнокровию и невозмутимости Петров завидовал.
   Бывало так. После занятий начинается чистка оружия. Улмджи разберет свой автомат и, чуть ли не высунув язык от усердия, протирает части, смазывает их ровным слоем масла. Смотрит, чтобы не остались следы пальцев. Мальшин незаметно подложит детали своего автомата. Улмджи, словно ничего не замечая, вычистит и смажет и их. Тогда шутник возмущенным тоном требует, чтобы ему вычистили весь автомат.
   - Ты зачем испортил мне все дело? - притворно строго напускается он на Улмджи. - Чисти теперь все!
   Спокойно и невозмутимо Улмджи откладывает свое вычищенное оружие и берется за автомат товарища.
   Правда, бывало и так, что серьезный и строгий старшина Иван Корнеев, заметив такую сцену, в наказание заставлял Мальшина чистить автоматы всех бойцов отделения. Но Улмджи никому не доверял своего оружия.
   - Нет уж, товарищ старшина, мой автомат- я сам...
   Нравились Борису ветераны отряда, служившие в десантных войсках еще до войны: Андрей Гришин, Иван Бедрин, подрывник ленинградец Лиодор Корнеев, пулеметчик Хмелевский, авиатехник Николай Стариков, который, несмотря на то что носил очки, считался лучшим стрелком в отряде.
   Иван Бедрин не расставался с небольшим альбомом. С удивительной быстротой делал он зарисовки. Вот Старчак, сидящий за столом в штабной землянке и разглядывающий карту. Вот Улмджи Эрдеев, широколицый, с узкими щелочками лукавых черных глаз. Вот Николай Щербина, с лицом простого шахтерского парня, каким он и был до армии... А вот портрет самого Бориса.
   Взглянув на рисунок, Борис сперва не узнал себя и на вопрос Бедрина: "Похож?" - ответил уклончиво: "Пожалуй, сходство есть..."
   Тогда Бедрин сказал:
   - Мы с тобой в этом споре заинтересованные стороны. Пусть скажет кто-нибудь третий. Показали рисунок Эрдееву.
   - Кто это? Он засмеялся:
   - Не обманете! Это Петров...
   - Вовсе не похож...
   - Как не похож! И губы, и нос, и глаза... Пошлите маме - она скажет, что похож...
   Бедрин вырвал листок и протянул Борису:
   - Посылай, Все равно сняться у нас здесь негде...
   Парашютному делу десантников учил Петр Балашов.
   Балашов, как казалось Петрову, умел все. Он и летчик, и блестящий автогонщик, и мотоциклист, и пулеметчик, и подрывник, мало в чем уступающий даже лейтенанту Сулимову - замечательному мастеру взрывов.
   Николай Сулимов, хмурый на вид горьковчанин, говорил, как и многие его земляки, окая, по-волжски. Он считал, что без знания подрывного дела нет парашютиста.
   - Внезапность - сестра десантника, - говорил Сулимов. - А что может быть более внезапным, чем взрыв?
   15
   Но главное, чему учили в отряде, - это мужеству, верности воинскому долгу.
   Обращаясь к товарищам, Старчак говорил им: "Вы - революционеры. Никогда не забывайте этого".
   Поначалу многим, наверное, казалось, что революционеры - это лишь те, кто сражались на баррикадах Красной Пресни в девятьсот пятом году или брали Зимний в октябре семнадцатого. Но Старчак доказывал, что сыны и внуки этих героев тоже могут называть себя революционерами.
   - Поймите, - говорил он, - сейчас не простая война одного государства с другим. Нет, германские империалисты хотят уничтожить в нашей стране социализм. Мы, революционеры, не дадим им это сделать.