Страница:
Он не отрывал от нее взгляда и тогда, когда она пошла, загасить праздничный костерок, а он, глядя на нее, вспоминал, как высоко у нее взлетали юбки, как мелькали ее лодыжки, когда она подпрыгивала в танце. Она посмотрела на него и робко улыбнулась, теребя пальцами кончик длинной черной косы.
— Вы никогда еще не видели праздника сбора урожая, правда?
Да, он никогда не видел праздников сбора урожая.
— Не видел, но мне было очень весело. — Улыбка Керри поблекла.
— В Лондоне вы будете скучать по нашим обычаям.
Это было явным преуменьшением — она понятия не имела, как сильно будет он скучать по всему, связанному с этим местом, — по работе, пейзажам, дружеским отношениям… «по тебе, Керри, по тебе я буду скучать».
— Мы напекли свежих бисквитов. Я дам вам в дорогу столько, чтобы хватило на несколько дней.
— Это будет замечательно.
Она на мгновение отвела взгляд, ей явно хотелось что-то сказать. Но, снова взглянув на него, она только повела своими узкими плечиками, словно на них лежала огромная тяжесть.
— Ну что ж, вроде бы остается только хорошенько выспаться.
Ах, Керри, остается очень многое, столько всякого остается позади, столько…
— Интересно, а вдруг моя мечта проспать до тех пор, пока солнце не коснется неба, осуществится благодаря чрезмерному преклонению Томаса перед шотландским виски, — проговорил Артур, растягивая слова; он шел рядом с Керри, направляющейся к «белому дому».
В ответ она легко засмеялась, и этот смех капал на него, точно мед.
— На вашем месте я не очень-то на это надеялась бы. Этот человек обладает способностью быстро восстанавливаться после излишних возлияний.
Артур ничего не ответил — он слишком ощущал ее присутствие, все фибры его души трепетали от ее близости и сознания, что скоро ему предстоит уехать, и он никогда ее больше не увидит.
Они шли в молчании.
Войдя на кухню, оба остановились в некоторой неловкости. Артур заметил, что не знает, куда девать руки.
— Вы, наверное, уйдете рано…
— Да. — Он сунул руки в карманы. Керри стряхнула воображаемую ниточку со своего серого платья.
— А вы не пришлете нам весточку? Ну, то есть… чтобы мы знали, что вы доехали благополучно.
— Конечно. — Он вынул руки из карманов и заложил их за спину.
Она кивнула, продолжая стряхивать что-то с воротника.
— Ну ладно, тогда…
— Керри, благодарю вас, — вырвалось у него, и он снова сунул руки в карманы. — Это было… — Что он мог ей сказать? Не существует слов, чтобы описать случившееся с ним, нет способа донести до нее, что значит для него это необыкновенное путешествие в Шотландию.
— Да, было, — спокойно подтвердила она. — Вам предстоит долгое путешествие, желаю вам доброй ночи. — Она избавила его от необходимости отвечать, выйдя из кухни.
Артур остался один; он стоял у изрезанного стола, глядя ей вслед, жалея, что не может сказать все, что ему так хотелось сказать.
Но так даже лучше. Да, определенно так лучше.
И он повторял это себе снова и снова, пока шел в свою комнату, в которой спал вот уже две недели. Мимо ее двери он прошел без всяких колебаний. Оказавшись в своей комнатушке, он стянул с себя полотняную рубашку, скривился, взглянув на свою одежду, аккуратно развешанную в шкафу. Затем неторопливо умылся, хотя мысли его рассеянно блуждали и образ Керри стоял перед ним. Постояв немного, он подошел к одному из двух маленьких окошек и стал смотреть на шотландскую луну, ярко сиявшую над землей, чистой и неиспорченной.
Он и сам не знал, сколько простоял так, пока внимание его не привлек легкий стук в дверь.
Артур оглянулся. Дверь отворилась, и сердце у него ушло в пятки. На пороге стояла Керри; волосы ее были распущены, голые ноги высовывались из-под ночной рубашки. Он медленно повернулся к ней, не зная, как надо вести себя в подобных обстоятельствах, и неуверенность его только возросла, когда она тихо закрыла за собой дверь.
Она стояла, обхватив себя руками и глядя в пол. Артур терпеливо ждал, когда она заговорит. Но она крепко сжимала губы; потом раскрыла их, словно хотела что-то сказать, и снова закрыла.
Артур сглотнул комок, застрявший в горле. Сглотнул с трудом.
Она подняла глаза, быстро глянула на постель, потом на него. Вид у нее был такой печальный, что Артура будто толкнули в грудь.
— Я хочу навсегда запомнить, как ваши губы прижимаются к моим, — прошептала она и потрогала пальцами свои губы, словно боялась, что он ее не поймет, — или как ваши руки прикасаются к моей коже. Вы заставили меня тосковать по объятиям, чего со мной не было много лет. Артур, я… я не вынесу, если вы уйдете, а я вас так и не узнаю…
Ноги Артура оказались проворнее разума — тремя широкими шагами он пересек комнату и грубо схватил ее в объятия. Он все прекрасно понял, будто это были его слова, но говорить он не мог. Ему хотелось сказать ей, как он ею восхищается. Ему хотелось сказать ей, что он сожалеет о том, что судьбы у них разные, что он не тот, за кого его здесь принимают, — и он открыл уже рот, собрался с духом, чтобы заговорить, но она положила палец ему на губы.
— Ничего не говорите, — прошептала она и начала расстегивать ночную рубашку. Не отрывая взгляда от его глаз, она медленно расстегнула пуговицы, и рубашка легко соскользнула с плеч и упала на пол к ее ногам.
Артур затаил дыхание, глядя на ее нагое тело. Груди ее «были прекрасно выточены, как раз по мерке его ладоней; гибкая талия изящно переходила в женственные бедра, из которых вниз устремлялись ноги, крепкие и сильные, как у кобылицы. Она была красивее и соблазнительнее, чем ему представлялось, — и он упал на колени и зарылся лицом в мягкую впадину внизу ее живота. Он почувствовал ее руки у себя на голове, ее пальцы у себя в волосах, услышал ее тихий вздох.
От этого вздоха по телу его пробежало спиралью жадное желание. Он стиснул ее бедра, сминая их нежную плоть и вдыхая в себя ее женственный запах.
Керри гладила его плечи и руки, а он крепко прижимал ее к себе, жадно вбирая ее в себя, чтобы насладиться той ее частью, которая могла бы постоянно жить в нем. Желание его было непреодолимо, оно бушевало в нем, как некое чудовище. Казалось, он никогда ею не насытится — он сознавал только ее присутствие; каждое чувство, каждая пора его кожи были полны ею, ее сладостным ощущением, ее ароматом. Кожа его груди горела там, где к нему прижимались ее голые ноги, его плечи были опалены ее пальцами, пламя так неистово бушевало внутри его, что угрожало окончательно его испепелить.
Он с трудом встал, проведя губами по ее животу, по упругой груди и шее, потом коснулся ее губ, и его язык пробрался между ними, наслаждаясь тайниками ее рта и сладким дыханием. Его рука скользнула по ее шее, погладила щеку. Пальцы Керри вцепились в его запястье, и он почувствовал, как ее тело без всяких усилий обтекло его крепкое, сильное тело.
Желание мчалось по его жилам, точно жидкая лава. Керри отвечала ему со страстью; ее бедра прижимались к нему, соблазнительно двигаясь в первобытном танце. Он быстро терял терпение — он должен получить больше, должен получить ее всю, и он положил ладони на ее горячие груди. Она выгнулась навстречу ему, его ладоням, и тогда уже его вздох растаял между ним и ею.
Это было больше, чем мужчина способен вынести. С тихим стоном Артур подхватил ее на руки и понес к кровати. Он упал вместе с ней на старое хлопковое покрывало. Рука его погрузилась в ее распущенные черные волосы, захватывая их полной горстью, а сам он жадно впился в ее губы. Желание Керри было таким же безумным — ее руки вдруг оказались везде, они скользили по его рукам, его груди, вниз, к бедрам.
Он гладил ее грудь, осторожно мял сосок, пока тот не стал твердым и напряженным, и, оторвавшись от ее шеи, стал целовать его. Ощущение ее гладкой кожи у него во рту пьянило; а Керри провела пальцами по его волосам, прижала его голову к своей груди, застонала низким гортанным голосом, когда он стал ласкать другой сосок. Теперь страстные содрогания пробегали по всему его телу, концентрируясь в чреслах.
— Какая ты красивая, — восхищенно прошептал он и, протянув руку к ее бедру, стал поглаживать теплую, нежную кожу.
Керри задохнулась. Артур горел, точно в преисподней, и снова нашел ее губы и глубоко погрузил язык в ее рот.
Керри извивалась, выгнув бедра навстречу ему и вцепившись пальцами в его тело, а он нежно описывал пальцами круги вокруг средоточия ее наслаждения.
— Милая моя, — шептал он, — моя прекрасная милая шотландка.
Руки Керри соблазнительно двигались по его соскам, по животу, но когда она дерзко погладила его поверх штанов, мир словно опрокинулся. Она высвободила его из тесной одежды, и по спине у него пробежала волна добела раскаленного пламени. И когда она обхватила его рукой, он чуть не взорвался.
Ощущение было потрясающим — каждое ее новое движение оказывалось поразительнее предыдущего. Эта женщина, эта молодая деревенская вдовушка сумела довести его до таких пределов желания, каких он не испытывал в объятиях ни одной женщины. Он был в опасной близости от эмоциональной и физической пропасти, и он знал, что, если в нее упадет, ему уже никогда оттуда не выбраться.
Слишком поздно.
Он упал туда много дней назад. Артур неожиданно схватил Керри за руку и оторвал ее от себя, отчего светло-синие глаза открылись и с удивлением уставились на него. Никогда еще он так сильно не желал женщины. Никогда ему до такой степени не хотелось показать ей, что он испытывает, дать ей все наслаждение, какое только в его силах, удовлетворить ее такими способами, каких она до сих пор не знала.
Керри нежно коснулась его виска, и он увидел в ее глазах свет, отблеск чего-то, запрятанного глубоко в ней, и почувствовал, что падает в эти глаза, тонет в них. Полностью погрузившись в них, он не мог оторвать взгляда от ее глаз, когда раздвигал ее бедра и медленно входил в нее. Губы ее раскрылись вместе с телом; она испустила долгий вздох, веки ее затрепетали и опустились, спина выгнулась, груди вжались в его грудь. Она инстинктивно подладилась под его ритм.
К его великому изумлению, поток незнакомых, но сильных эмоций неожиданно охватил его, и он ощутил странную нежность. Керри, кажется, поняла это; она вдруг открыла глаза и улыбнулась сверкающей улыбкой.
— Артур, — она погладила его по щеке, — ты разбудил во мне зверя, Артур Кристиан, — прошептала она и задвигалась.
О Боже, как она двигалась! Артур обхватил ее бедра; его удары становились все быстрее и быстрее; она прижалась к нему, дыхание ее было горячим, она задыхалась.
В конце концов, его чресла не выдержали напряжения и взорвались; в тумане сотрясающего апогея он услышал ее крик откуда-то издалека и почувствовал, как ее тело бьется в конвульсиях рядом с ним, вытягивая из него жизнь. Гортанный стон вырвался из его груди, и он отдал ей всю свою жизнь без остатка.
Задыхаясь, Артур крепко обнял ее и прижал к себе. Оба молчали; они были ошеломлены этим сладостным ощущением, пламенем, вспыхнувшим между ними.
Он гладил ее по волосам, по шелковистой коже спины. Не сразу он осознал, что его плечо влажно не от пота, а от ее слез. Он посмотрел на нее, но Керри уткнулась лицом в его плечо. Он молча обнял ее и привлек к себе на грудь.
Так они и лежали — Артуру показалось, что прошла целая вечность, — и каждый был погружен в свои мысли, и лунный свет, проникающий в окно, озарял их любовь. Когда она, наконец, заговорила, ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее слова.
— Ты должен знать, что я люблю тебя.
Это признание ударило его прямо в солнечное сплетение.
— Нет, — не согласился он. — Просто прошло очень много времени, с тех пор как ты…
Она остановила его, тихонько фыркнув.
— Артур, даже слепому ясно, как я тебя люблю. — Она замолчала; усмешка замерла в ее горле. — Не нужно ничего говорить. Обещай мне только, что уйдешь до рассвета, хорошо? И… не буди меня. Будет просто невыносимо смотреть тебе вслед.
И уходить будет тоже невыносимо.
Он нежно поцеловал ее в макушку.
— Обещаю.
— А когда ты доберешься до дома, пришли весточку. Обещаешь, да?
— И это обещаю.
Она вздохнула, тихо и мучительно, и сердце у него заныло.
— Керри… эти полмесяца были совершенно необыкновенными. Я никогда не забуду то, что пережил здесь.
— Тогда ты, может, станешь, время от времени думать обо мне.
— Да, девочка. Я буду обязательно думать о тебе; каждый день буду думать, — клялся он ей в волосы.
Она повернулась в его объятиях, ища его губы. Они снова занимались любовью, медленно и нежно, чтобы получше узнать друг друга, чтобы продлить этот миг. Когда они одновременно достигли высшей точки, она снова прошептала слова любви. И только тогда они погрузились в сон, обвивая друг друга руками.
Артур проснулся задолго до восхода солнца, сон его был чуток. Слава Богу, что Керри так крепко спит. Он осторожно высвободился из ее объятий и оделся, стараясь не шуметь, хотя с узким жилетом пришлось повозиться. Натянув, наконец, на себя одежду, он взял в руки сапоги и повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Керри Маккиннон. Погладил ее длинные черные волосы, постарался запечатлеть ее облик в памяти — тот же милый облик, который он впервые увидел на ложе из сосновой хвои, тот, который он пронесет через всю свою жизнь.
Ему страшно хотелось поцеловать ее напоследок, обнять, услышать, как она шепотом признается ему в любви, но, верный своему обещанию, он вышел из комнаты, так и не разбудив ее.
Он прошел на цыпочках в кухню и страшно удивился, обнаружив там Томаса. Сварливый шотландец вел себя странно. Голова его нависала над чашкой кофе, которую он крепко держал в ладонях. Когда Артур сел на скамью, чтобы натянуть сапоги, Томас нахмурился.
— Уходишь, — произнес он безжизненным голосом.
— Ухожу, старина.
— Ну а зачем? Тебе вроде бы здесь понравилось. — Артур улыбнулся, натягивая второй сапог.
— Маккиннон, я все это время подозревал, что ты — сентиментальный дурень. Мне действительно здесь понравилось, но мне пора заняться своим делом. Я договорился о встрече в Данди и не могу нарушить этот договор, а мои близкие в Лондоне ждут моего возвращения.
Томас усмехнулся и пробурчал, глядя в свой кофе:
— Такого рая на земле ты нигде не найдешь, попомни мои слова.
— Это я знаю, — серьезно согласился Артур и встал. Он подкрепился бисквитами, лежащими горкой на блюде, которое стояло в центре стола, такими же, какие сунул в полотняный мешок, подаренный ему Мэй. Повернулся, пошел к двери и остановился там, последний раз оглянувшись. — Тебе, Томас, следовало бы и самому побродяжничать. В этом мире много разных сокровищ, которых не найти в Гленбейдене. Попомни мои слова, — проговорил он и, помахав рукой, вышел в прохладный воздух раннего утра.
Он шел, пробираясь по тому, что осталось от поля с ячменем, шел бодрым и сильным шагом. Шел, через силу передвигая ноги.
Он ни разу не обернулся, боясь рухнуть прямо посреди этого рая на земле, который называется Гленбейден.
Глава 13
— Вы никогда еще не видели праздника сбора урожая, правда?
Да, он никогда не видел праздников сбора урожая.
— Не видел, но мне было очень весело. — Улыбка Керри поблекла.
— В Лондоне вы будете скучать по нашим обычаям.
Это было явным преуменьшением — она понятия не имела, как сильно будет он скучать по всему, связанному с этим местом, — по работе, пейзажам, дружеским отношениям… «по тебе, Керри, по тебе я буду скучать».
— Мы напекли свежих бисквитов. Я дам вам в дорогу столько, чтобы хватило на несколько дней.
— Это будет замечательно.
Она на мгновение отвела взгляд, ей явно хотелось что-то сказать. Но, снова взглянув на него, она только повела своими узкими плечиками, словно на них лежала огромная тяжесть.
— Ну что ж, вроде бы остается только хорошенько выспаться.
Ах, Керри, остается очень многое, столько всякого остается позади, столько…
— Интересно, а вдруг моя мечта проспать до тех пор, пока солнце не коснется неба, осуществится благодаря чрезмерному преклонению Томаса перед шотландским виски, — проговорил Артур, растягивая слова; он шел рядом с Керри, направляющейся к «белому дому».
В ответ она легко засмеялась, и этот смех капал на него, точно мед.
— На вашем месте я не очень-то на это надеялась бы. Этот человек обладает способностью быстро восстанавливаться после излишних возлияний.
Артур ничего не ответил — он слишком ощущал ее присутствие, все фибры его души трепетали от ее близости и сознания, что скоро ему предстоит уехать, и он никогда ее больше не увидит.
Они шли в молчании.
Войдя на кухню, оба остановились в некоторой неловкости. Артур заметил, что не знает, куда девать руки.
— Вы, наверное, уйдете рано…
— Да. — Он сунул руки в карманы. Керри стряхнула воображаемую ниточку со своего серого платья.
— А вы не пришлете нам весточку? Ну, то есть… чтобы мы знали, что вы доехали благополучно.
— Конечно. — Он вынул руки из карманов и заложил их за спину.
Она кивнула, продолжая стряхивать что-то с воротника.
— Ну ладно, тогда…
— Керри, благодарю вас, — вырвалось у него, и он снова сунул руки в карманы. — Это было… — Что он мог ей сказать? Не существует слов, чтобы описать случившееся с ним, нет способа донести до нее, что значит для него это необыкновенное путешествие в Шотландию.
— Да, было, — спокойно подтвердила она. — Вам предстоит долгое путешествие, желаю вам доброй ночи. — Она избавила его от необходимости отвечать, выйдя из кухни.
Артур остался один; он стоял у изрезанного стола, глядя ей вслед, жалея, что не может сказать все, что ему так хотелось сказать.
Но так даже лучше. Да, определенно так лучше.
И он повторял это себе снова и снова, пока шел в свою комнату, в которой спал вот уже две недели. Мимо ее двери он прошел без всяких колебаний. Оказавшись в своей комнатушке, он стянул с себя полотняную рубашку, скривился, взглянув на свою одежду, аккуратно развешанную в шкафу. Затем неторопливо умылся, хотя мысли его рассеянно блуждали и образ Керри стоял перед ним. Постояв немного, он подошел к одному из двух маленьких окошек и стал смотреть на шотландскую луну, ярко сиявшую над землей, чистой и неиспорченной.
Он и сам не знал, сколько простоял так, пока внимание его не привлек легкий стук в дверь.
Артур оглянулся. Дверь отворилась, и сердце у него ушло в пятки. На пороге стояла Керри; волосы ее были распущены, голые ноги высовывались из-под ночной рубашки. Он медленно повернулся к ней, не зная, как надо вести себя в подобных обстоятельствах, и неуверенность его только возросла, когда она тихо закрыла за собой дверь.
Она стояла, обхватив себя руками и глядя в пол. Артур терпеливо ждал, когда она заговорит. Но она крепко сжимала губы; потом раскрыла их, словно хотела что-то сказать, и снова закрыла.
Артур сглотнул комок, застрявший в горле. Сглотнул с трудом.
Она подняла глаза, быстро глянула на постель, потом на него. Вид у нее был такой печальный, что Артура будто толкнули в грудь.
— Я хочу навсегда запомнить, как ваши губы прижимаются к моим, — прошептала она и потрогала пальцами свои губы, словно боялась, что он ее не поймет, — или как ваши руки прикасаются к моей коже. Вы заставили меня тосковать по объятиям, чего со мной не было много лет. Артур, я… я не вынесу, если вы уйдете, а я вас так и не узнаю…
Ноги Артура оказались проворнее разума — тремя широкими шагами он пересек комнату и грубо схватил ее в объятия. Он все прекрасно понял, будто это были его слова, но говорить он не мог. Ему хотелось сказать ей, как он ею восхищается. Ему хотелось сказать ей, что он сожалеет о том, что судьбы у них разные, что он не тот, за кого его здесь принимают, — и он открыл уже рот, собрался с духом, чтобы заговорить, но она положила палец ему на губы.
— Ничего не говорите, — прошептала она и начала расстегивать ночную рубашку. Не отрывая взгляда от его глаз, она медленно расстегнула пуговицы, и рубашка легко соскользнула с плеч и упала на пол к ее ногам.
Артур затаил дыхание, глядя на ее нагое тело. Груди ее «были прекрасно выточены, как раз по мерке его ладоней; гибкая талия изящно переходила в женственные бедра, из которых вниз устремлялись ноги, крепкие и сильные, как у кобылицы. Она была красивее и соблазнительнее, чем ему представлялось, — и он упал на колени и зарылся лицом в мягкую впадину внизу ее живота. Он почувствовал ее руки у себя на голове, ее пальцы у себя в волосах, услышал ее тихий вздох.
От этого вздоха по телу его пробежало спиралью жадное желание. Он стиснул ее бедра, сминая их нежную плоть и вдыхая в себя ее женственный запах.
Керри гладила его плечи и руки, а он крепко прижимал ее к себе, жадно вбирая ее в себя, чтобы насладиться той ее частью, которая могла бы постоянно жить в нем. Желание его было непреодолимо, оно бушевало в нем, как некое чудовище. Казалось, он никогда ею не насытится — он сознавал только ее присутствие; каждое чувство, каждая пора его кожи были полны ею, ее сладостным ощущением, ее ароматом. Кожа его груди горела там, где к нему прижимались ее голые ноги, его плечи были опалены ее пальцами, пламя так неистово бушевало внутри его, что угрожало окончательно его испепелить.
Он с трудом встал, проведя губами по ее животу, по упругой груди и шее, потом коснулся ее губ, и его язык пробрался между ними, наслаждаясь тайниками ее рта и сладким дыханием. Его рука скользнула по ее шее, погладила щеку. Пальцы Керри вцепились в его запястье, и он почувствовал, как ее тело без всяких усилий обтекло его крепкое, сильное тело.
Желание мчалось по его жилам, точно жидкая лава. Керри отвечала ему со страстью; ее бедра прижимались к нему, соблазнительно двигаясь в первобытном танце. Он быстро терял терпение — он должен получить больше, должен получить ее всю, и он положил ладони на ее горячие груди. Она выгнулась навстречу ему, его ладоням, и тогда уже его вздох растаял между ним и ею.
Это было больше, чем мужчина способен вынести. С тихим стоном Артур подхватил ее на руки и понес к кровати. Он упал вместе с ней на старое хлопковое покрывало. Рука его погрузилась в ее распущенные черные волосы, захватывая их полной горстью, а сам он жадно впился в ее губы. Желание Керри было таким же безумным — ее руки вдруг оказались везде, они скользили по его рукам, его груди, вниз, к бедрам.
Он гладил ее грудь, осторожно мял сосок, пока тот не стал твердым и напряженным, и, оторвавшись от ее шеи, стал целовать его. Ощущение ее гладкой кожи у него во рту пьянило; а Керри провела пальцами по его волосам, прижала его голову к своей груди, застонала низким гортанным голосом, когда он стал ласкать другой сосок. Теперь страстные содрогания пробегали по всему его телу, концентрируясь в чреслах.
— Какая ты красивая, — восхищенно прошептал он и, протянув руку к ее бедру, стал поглаживать теплую, нежную кожу.
Керри задохнулась. Артур горел, точно в преисподней, и снова нашел ее губы и глубоко погрузил язык в ее рот.
Керри извивалась, выгнув бедра навстречу ему и вцепившись пальцами в его тело, а он нежно описывал пальцами круги вокруг средоточия ее наслаждения.
— Милая моя, — шептал он, — моя прекрасная милая шотландка.
Руки Керри соблазнительно двигались по его соскам, по животу, но когда она дерзко погладила его поверх штанов, мир словно опрокинулся. Она высвободила его из тесной одежды, и по спине у него пробежала волна добела раскаленного пламени. И когда она обхватила его рукой, он чуть не взорвался.
Ощущение было потрясающим — каждое ее новое движение оказывалось поразительнее предыдущего. Эта женщина, эта молодая деревенская вдовушка сумела довести его до таких пределов желания, каких он не испытывал в объятиях ни одной женщины. Он был в опасной близости от эмоциональной и физической пропасти, и он знал, что, если в нее упадет, ему уже никогда оттуда не выбраться.
Слишком поздно.
Он упал туда много дней назад. Артур неожиданно схватил Керри за руку и оторвал ее от себя, отчего светло-синие глаза открылись и с удивлением уставились на него. Никогда еще он так сильно не желал женщины. Никогда ему до такой степени не хотелось показать ей, что он испытывает, дать ей все наслаждение, какое только в его силах, удовлетворить ее такими способами, каких она до сих пор не знала.
Керри нежно коснулась его виска, и он увидел в ее глазах свет, отблеск чего-то, запрятанного глубоко в ней, и почувствовал, что падает в эти глаза, тонет в них. Полностью погрузившись в них, он не мог оторвать взгляда от ее глаз, когда раздвигал ее бедра и медленно входил в нее. Губы ее раскрылись вместе с телом; она испустила долгий вздох, веки ее затрепетали и опустились, спина выгнулась, груди вжались в его грудь. Она инстинктивно подладилась под его ритм.
К его великому изумлению, поток незнакомых, но сильных эмоций неожиданно охватил его, и он ощутил странную нежность. Керри, кажется, поняла это; она вдруг открыла глаза и улыбнулась сверкающей улыбкой.
— Артур, — она погладила его по щеке, — ты разбудил во мне зверя, Артур Кристиан, — прошептала она и задвигалась.
О Боже, как она двигалась! Артур обхватил ее бедра; его удары становились все быстрее и быстрее; она прижалась к нему, дыхание ее было горячим, она задыхалась.
В конце концов, его чресла не выдержали напряжения и взорвались; в тумане сотрясающего апогея он услышал ее крик откуда-то издалека и почувствовал, как ее тело бьется в конвульсиях рядом с ним, вытягивая из него жизнь. Гортанный стон вырвался из его груди, и он отдал ей всю свою жизнь без остатка.
Задыхаясь, Артур крепко обнял ее и прижал к себе. Оба молчали; они были ошеломлены этим сладостным ощущением, пламенем, вспыхнувшим между ними.
Он гладил ее по волосам, по шелковистой коже спины. Не сразу он осознал, что его плечо влажно не от пота, а от ее слез. Он посмотрел на нее, но Керри уткнулась лицом в его плечо. Он молча обнял ее и привлек к себе на грудь.
Так они и лежали — Артуру показалось, что прошла целая вечность, — и каждый был погружен в свои мысли, и лунный свет, проникающий в окно, озарял их любовь. Когда она, наконец, заговорила, ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее слова.
— Ты должен знать, что я люблю тебя.
Это признание ударило его прямо в солнечное сплетение.
— Нет, — не согласился он. — Просто прошло очень много времени, с тех пор как ты…
Она остановила его, тихонько фыркнув.
— Артур, даже слепому ясно, как я тебя люблю. — Она замолчала; усмешка замерла в ее горле. — Не нужно ничего говорить. Обещай мне только, что уйдешь до рассвета, хорошо? И… не буди меня. Будет просто невыносимо смотреть тебе вслед.
И уходить будет тоже невыносимо.
Он нежно поцеловал ее в макушку.
— Обещаю.
— А когда ты доберешься до дома, пришли весточку. Обещаешь, да?
— И это обещаю.
Она вздохнула, тихо и мучительно, и сердце у него заныло.
— Керри… эти полмесяца были совершенно необыкновенными. Я никогда не забуду то, что пережил здесь.
— Тогда ты, может, станешь, время от времени думать обо мне.
— Да, девочка. Я буду обязательно думать о тебе; каждый день буду думать, — клялся он ей в волосы.
Она повернулась в его объятиях, ища его губы. Они снова занимались любовью, медленно и нежно, чтобы получше узнать друг друга, чтобы продлить этот миг. Когда они одновременно достигли высшей точки, она снова прошептала слова любви. И только тогда они погрузились в сон, обвивая друг друга руками.
Артур проснулся задолго до восхода солнца, сон его был чуток. Слава Богу, что Керри так крепко спит. Он осторожно высвободился из ее объятий и оделся, стараясь не шуметь, хотя с узким жилетом пришлось повозиться. Натянув, наконец, на себя одежду, он взял в руки сапоги и повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Керри Маккиннон. Погладил ее длинные черные волосы, постарался запечатлеть ее облик в памяти — тот же милый облик, который он впервые увидел на ложе из сосновой хвои, тот, который он пронесет через всю свою жизнь.
Ему страшно хотелось поцеловать ее напоследок, обнять, услышать, как она шепотом признается ему в любви, но, верный своему обещанию, он вышел из комнаты, так и не разбудив ее.
Он прошел на цыпочках в кухню и страшно удивился, обнаружив там Томаса. Сварливый шотландец вел себя странно. Голова его нависала над чашкой кофе, которую он крепко держал в ладонях. Когда Артур сел на скамью, чтобы натянуть сапоги, Томас нахмурился.
— Уходишь, — произнес он безжизненным голосом.
— Ухожу, старина.
— Ну а зачем? Тебе вроде бы здесь понравилось. — Артур улыбнулся, натягивая второй сапог.
— Маккиннон, я все это время подозревал, что ты — сентиментальный дурень. Мне действительно здесь понравилось, но мне пора заняться своим делом. Я договорился о встрече в Данди и не могу нарушить этот договор, а мои близкие в Лондоне ждут моего возвращения.
Томас усмехнулся и пробурчал, глядя в свой кофе:
— Такого рая на земле ты нигде не найдешь, попомни мои слова.
— Это я знаю, — серьезно согласился Артур и встал. Он подкрепился бисквитами, лежащими горкой на блюде, которое стояло в центре стола, такими же, какие сунул в полотняный мешок, подаренный ему Мэй. Повернулся, пошел к двери и остановился там, последний раз оглянувшись. — Тебе, Томас, следовало бы и самому побродяжничать. В этом мире много разных сокровищ, которых не найти в Гленбейдене. Попомни мои слова, — проговорил он и, помахав рукой, вышел в прохладный воздух раннего утра.
Он шел, пробираясь по тому, что осталось от поля с ячменем, шел бодрым и сильным шагом. Шел, через силу передвигая ноги.
Он ни разу не обернулся, боясь рухнуть прямо посреди этого рая на земле, который называется Гленбейден.
Глава 13
Размышляя позже о своем путешествии в Данди, Артур вспоминал этих несносных братьев Ричи. Один из близнецов вытянул из кармана Артура немалую сумму за весьма сомнительное удовольствие проплыть по Лох-Эйгг на каком-то, в сущности, куске дерева.
Добравшись до южного берега озера, Артур отправился пешком в Перт, где с него снова запросили невероятную цену — на сей раз за малопривлекательный кусок лошадиного мяса, на каковой и ушли последние кроны, что еще оставались у него в кармане. Наверное, подумал он, придется питаться ягодами и древесной корой, пока он не доберется до Данди и до Шотландского банка, где, к счастью, он хранил приличные деньги. Артур недоумевал, как же обычно удается шотландцам добывать лошадей — ведь в двух случаях, когда он был вынужден покупать их, продавцы вели себя так, словно были одержимы желанием не продать лошадь, а купить ее. На самом деле удивляться здесь нечему, подумал он, увидев то, что ему назвали подходящей лошадью. У нее была провалившаяся спина, она шла чудовищно медленно и тряско, а когда Артур попробовал ее подстегнуть, отреагировала так сердито, что он тут же назвал эту старую клячу Томасом.
Путешествие в Данди заняло, как ему показалось, не пару дней, а пару недель. Потому что за каждым холмом, на который Томасу удавалось подняться, оказывался следующий, более высокий. Что еще хуже — приятная летняя погода вдруг резко испортилась. Над головой низко нависли тяжелые серые тучи, а холодный затяжной дождь, похоже, и не думал прекращаться. Настроение у Артура не намного улучшилось, когда он осведомился у какого-то фермера, как проехать на Блэргоури. Фермер по меньшей мере с полчаса — Артур мог бы в этом поклясться — гладил свою рыжую бороду, размышляя над его вопросом, после чего показал костлявой рукой и еще более костлявым пальцем вправо.
А потом стал объяснять, куда он указывает, с таким сильным акцентом и такой скороговоркой, что Артур совершенно не понял, что он сказал. И вместо того, чтобы попросить фермера повторить сказанное, просто поехал в ту сторону, куда указывал костлявый палец, — как выяснилось, в неправильном направлении. Факт этот он, естественно, не осознал, пока не въехал в ту же деревушку, из которой выехал утром, — но с противоположной стороны.
При свете дня — когда ему удавалось отличить дневные часы от ночных — он то и дело встречал каких-то странных людей, и эти встречи убедили его, что он попал в волшебную сказку. Например, он встретил молодого человека, копавшего яму возле дороги. Артур остановился, чтобы Томас мог поесть, что он делал семь раз на дню, и стал смотреть на незнакомца. Тот не обращал на Артура ни малейшего внимания, ни разу не замедлил темпа своей работы и предавался ей с таким пылом, что Артур не выдержал и спросил, в конце концов:
— Неужели вы хотите прокопать тоннель до Китая? — Он усмехнулся собственной шутке. Человек продолжал копать.
— Нет.
— Значит, роете колодец? — спросил Артур уже более серьезным тоном.
Человек бросил на него взгляд, не переставая копать. •
— Нет, — снова ответил он.
Однако чета, которую Артур встретил неподалеку от Данди, затмила этого человека своим странным поведением. Артур остановился напоить Томаса — старая кляча не могла пройти больше сорока футов, не подкрепившись каким-нибудь способом, — и спросил, можно ли напоить лошадь из их ручья. Услышав его произношение, женщина всплеснула руками, а мужчина послал Артуру беззубую ухмылку. Они пылко предложили напоить лошадь досыта и с такой же пылкостью предложили ему войти в их маленький коттедж закусить тушеным мясом, пока лошадь пьет. Наконец-то, решил Артур, вот шотландская семья, которой действительно пришелся по душе англичанин. Они выглядели совершенно нормальными людьми, и он с удовольствием слез с Томаса и вошел в коттедж, ожидая увидеть нечто столь же опрятное и веселое, как уютные комнатки Мэй. Но, едва войдя, застыл на месте. Главную комнату коттеджа занимала огромная корова, жующая сено.
За исключением этой полоумной пары, которая не видела ничего необычного в том, что корова помещается в жилой комнате, каждый встречный приветствовал Артура со слегка завуалированным презрением — это становилось ясно, едва он открывал рот. Он вскоре понял, что сакс — в здешних местах лицо нежелательное. Чем дальше он ехал, тем отчетливей понимал, что всеобщее презрение к англичанам почти никак не связано с историей, а скорее с уверенностью, что за повсеместным вытеснением горцев из их долин стоят англичане.
Артур понятия не имел, на самом ли деле за этими быстрыми переменами в сельском хозяйстве стоят именно английские инвесторы, но к тому времени, когда он добрался до Данди, он тоже начал относиться к англичанам с неприязнью.
Однако в Данди сочувствие, которое вызывали у него шотландцы, быстро улетучилось.
Прежде всего, мистер Джейми Реджис, эсквайр, не приехал на назначенную встречу, что вызвало сильное раздражение у Артура. Если и было нечто такое, чего он не мог простить, — так это когда ему что-то обещали и не выполняли обещанного. По мнению Артура, мистер Реджис именно так и поступил, нарушив обещание вдвойне, если учесть, что он небрежно отнесся к вопросу о выселении.
Но выселение Артур не ставил ему в вину.
Во-вторых, он не мог найти подходящего жилья в городе. Там не было ни отеля, ни трактира для путешественников, где мог бы остановиться на время приличный человек. «Уэллес Армз», лучшее, что мог предложить Данди, оказалось ветхим сооружением, где даже некуда было поставить лошадь. В те дни, пока он поджидал тучного маленького стряпчего, он переезжал из одного паба в другой — судя по всему, в Данди их было предостаточно — в поисках комнаты, где он мог бы выспаться, не слыша на протяжении всей ночи шумного веселья и песен.
К счастью, он сумел выяснить в единственной юридической конторе города, что мистера Реджиса ждут на днях. Он пожалел, что не знал об этом раньше, поскольку ему никак не удавалось отогнать мысли о Керри; мысли эти терзали его с того момента, как он вошел в туман, стоящий над наполовину сжатым ячменным полем, оставив ее позади. Теперь стало еще хуже — ему нечем было занять себя, образ Керри, лежащей обнаженной в постели в то утро, когда он ушел, преследовал его повсюду. Ведь теперь он знал, что мог бы пробыть там дольше и смотреть, как она спит…
Артур часто думал о ней в те одинокие, беспокойные часы, что он проводил на качающейся спине своенравной клячи, а в Данди с воспоминаниями стало еще хуже.
Поначалу он попытался облегчить свое состояние, написав письма друзьям и родным. Он написал десятки писем и в каждом новом письме подробнее, чем в предыдущем, описывал свою жизнь в Шотландии. Когда он истощил свой мысленный список всех кандидатур, хотя бы отдаленно подходящих для того, чтобы написать им письмо, он стал бродить по узким улочкам Данди. Но отвратительный запах джута и льна, распространявшийся из текстильных фабрик, смешанный с тяжелым запахом рыбы, загонял его в очередной трактир, где его охватывало все большее беспокойство и преследовали воспоминания о Керри.
Она ему снилась. Ночь за ночью ее образ медленно и упорно вытеснял образ Филиппа в ночных видениях его рассудка. Керри смеется, Керри идет, Керри просто есть на свете — и всегда, всегда вне его досягаемости.
Совсем как Филипп.
Проведя несколько суток, таким образом, Артур решил, что ему необходимо развлечься, иначе из-за этих сновидений он и впрямь сойдет с ума.
И он занялся гольфом.
Он видел пару раз в Англии, как играют в эту незнакомую игру, но в Данди обнаружил, что жители буквально взводами отправляются за город, крепко зажав под мышкой деревянные клюшки, которыми они будут ударять по мячу. Как-то он увидел трех юношей, каждый из них нес по три таких клюшки. И Артур пошел за ними, поскольку делать ему было абсолютно нечего.
Они привели его на вершину травянистого холма, где он увидел своего рода скаковую дорожку, которую шотландцы, как он выяснил, называют полем для игры в гольф; разбито оно было среди песчаных гряд и холмов, смотрящих в сторону Ферта, притока реки Тей. Один из юношей достал маленький кожаный мяч и положил его на землю прямо перед собой. Выбрав одну из трех деревянных клюшек, он расставил ноги в кожаных штанах, опустил голову и ударил клюшкой по мячу. Все трое стояли молча, сосредоточенно глядя на кожаный мяч, взлетевший высоко к солнцу, а потом приземлившийся посредине лунки с водой. При виде этого у юноши, бившего по мячу, вырвался огорченный крик, а двое других рассмеялись.
Когда второй юноша занял его место, они заметили, что неподалеку стоит Артур.
К тому времени, когда село солнце, Артур сделал сто четырнадцать ударов клюшкой.
К сожалению, они не принесли покоя его голове.
Образ Керри не покидал его даже после того, как он просыпался по утрам, и преследовал на протяжении всего дня, заставляя сомневаться во всем, что он делал. В сновидениях присутствовал и Филипп, его ночной посетитель, и негодование, от которого Артур никак не мог избавиться, хотя прошло уже три года. Особенно не давало ему покоя негодование, которое вызывала затеянная другом немыслимая авантюра. Ну, зачем Филипп так беспечно поместил свои деньги? Это же просто смешно — и это тоже Артур мог добавить к списку прегрешений Филиппа — так неудачно поместить деньги, совершенно не зная положения дел, а ведь платить, в конечном счете, придется Керри, которая потеряет все средства к существованию.
Не сделай Филипп того, что сделал, Артур никогда не встретился бы с Керри и его никогда не терзали бы с такой жестокостью воспоминания о ней.
Да, но как он может обвинять Филиппа, коль скоро сам виноват в том, что не обратил на это ни малейшего внимания, когда еще имел возможность чем-то помочь? Что же он за человек в таком случае, если отвернулся от Филиппа, когда тот больше всего в нем нуждался? Филипп, единственный человек в жизни Артура, который пожелал, чтобы Артур вел его, единственный, кто верил, что Артур способен на это. Ну, вот он и привел его — не так ли? — прямиком в могилу.
Артур ненавидел себя за то, каким он был и каким стал.
Вот если бы он был похож на Керри!
Господи, он никак не мог перестать думать о ней, о необыкновенном ощущении ее кожи под своими губами, ее тела, жара ее недр. Ему все время виделось, как она идет по ячменному полю, проводя рукой по верхушкам колосьев. Не мог он отогнать даже такие простенькие воспоминания, как ее веселая болтовня с Мэй, ее смех, который озарял их всех, точно солнечные лучи, ее пляска под скрипку Рыжего Доннера, ее улыбка во время ежедневных посещений старой карги Уинифред, то, как стряхивала она зерна со снопа ячменя. Он никогда не видел женщины, подобной ей, никогда так не восхищался женщиной. Среди светских леди, благосклонности которых он добивался, или тех, кто добивался его благосклонности, он никогда не встречал такой, которая обладала бы хоть частицей естественной красоты — красоты, которой обладает Керри.
Добравшись до южного берега озера, Артур отправился пешком в Перт, где с него снова запросили невероятную цену — на сей раз за малопривлекательный кусок лошадиного мяса, на каковой и ушли последние кроны, что еще оставались у него в кармане. Наверное, подумал он, придется питаться ягодами и древесной корой, пока он не доберется до Данди и до Шотландского банка, где, к счастью, он хранил приличные деньги. Артур недоумевал, как же обычно удается шотландцам добывать лошадей — ведь в двух случаях, когда он был вынужден покупать их, продавцы вели себя так, словно были одержимы желанием не продать лошадь, а купить ее. На самом деле удивляться здесь нечему, подумал он, увидев то, что ему назвали подходящей лошадью. У нее была провалившаяся спина, она шла чудовищно медленно и тряско, а когда Артур попробовал ее подстегнуть, отреагировала так сердито, что он тут же назвал эту старую клячу Томасом.
Путешествие в Данди заняло, как ему показалось, не пару дней, а пару недель. Потому что за каждым холмом, на который Томасу удавалось подняться, оказывался следующий, более высокий. Что еще хуже — приятная летняя погода вдруг резко испортилась. Над головой низко нависли тяжелые серые тучи, а холодный затяжной дождь, похоже, и не думал прекращаться. Настроение у Артура не намного улучшилось, когда он осведомился у какого-то фермера, как проехать на Блэргоури. Фермер по меньшей мере с полчаса — Артур мог бы в этом поклясться — гладил свою рыжую бороду, размышляя над его вопросом, после чего показал костлявой рукой и еще более костлявым пальцем вправо.
А потом стал объяснять, куда он указывает, с таким сильным акцентом и такой скороговоркой, что Артур совершенно не понял, что он сказал. И вместо того, чтобы попросить фермера повторить сказанное, просто поехал в ту сторону, куда указывал костлявый палец, — как выяснилось, в неправильном направлении. Факт этот он, естественно, не осознал, пока не въехал в ту же деревушку, из которой выехал утром, — но с противоположной стороны.
При свете дня — когда ему удавалось отличить дневные часы от ночных — он то и дело встречал каких-то странных людей, и эти встречи убедили его, что он попал в волшебную сказку. Например, он встретил молодого человека, копавшего яму возле дороги. Артур остановился, чтобы Томас мог поесть, что он делал семь раз на дню, и стал смотреть на незнакомца. Тот не обращал на Артура ни малейшего внимания, ни разу не замедлил темпа своей работы и предавался ей с таким пылом, что Артур не выдержал и спросил, в конце концов:
— Неужели вы хотите прокопать тоннель до Китая? — Он усмехнулся собственной шутке. Человек продолжал копать.
— Нет.
— Значит, роете колодец? — спросил Артур уже более серьезным тоном.
Человек бросил на него взгляд, не переставая копать. •
— Нет, — снова ответил он.
Однако чета, которую Артур встретил неподалеку от Данди, затмила этого человека своим странным поведением. Артур остановился напоить Томаса — старая кляча не могла пройти больше сорока футов, не подкрепившись каким-нибудь способом, — и спросил, можно ли напоить лошадь из их ручья. Услышав его произношение, женщина всплеснула руками, а мужчина послал Артуру беззубую ухмылку. Они пылко предложили напоить лошадь досыта и с такой же пылкостью предложили ему войти в их маленький коттедж закусить тушеным мясом, пока лошадь пьет. Наконец-то, решил Артур, вот шотландская семья, которой действительно пришелся по душе англичанин. Они выглядели совершенно нормальными людьми, и он с удовольствием слез с Томаса и вошел в коттедж, ожидая увидеть нечто столь же опрятное и веселое, как уютные комнатки Мэй. Но, едва войдя, застыл на месте. Главную комнату коттеджа занимала огромная корова, жующая сено.
За исключением этой полоумной пары, которая не видела ничего необычного в том, что корова помещается в жилой комнате, каждый встречный приветствовал Артура со слегка завуалированным презрением — это становилось ясно, едва он открывал рот. Он вскоре понял, что сакс — в здешних местах лицо нежелательное. Чем дальше он ехал, тем отчетливей понимал, что всеобщее презрение к англичанам почти никак не связано с историей, а скорее с уверенностью, что за повсеместным вытеснением горцев из их долин стоят англичане.
Артур понятия не имел, на самом ли деле за этими быстрыми переменами в сельском хозяйстве стоят именно английские инвесторы, но к тому времени, когда он добрался до Данди, он тоже начал относиться к англичанам с неприязнью.
Однако в Данди сочувствие, которое вызывали у него шотландцы, быстро улетучилось.
Прежде всего, мистер Джейми Реджис, эсквайр, не приехал на назначенную встречу, что вызвало сильное раздражение у Артура. Если и было нечто такое, чего он не мог простить, — так это когда ему что-то обещали и не выполняли обещанного. По мнению Артура, мистер Реджис именно так и поступил, нарушив обещание вдвойне, если учесть, что он небрежно отнесся к вопросу о выселении.
Но выселение Артур не ставил ему в вину.
Во-вторых, он не мог найти подходящего жилья в городе. Там не было ни отеля, ни трактира для путешественников, где мог бы остановиться на время приличный человек. «Уэллес Армз», лучшее, что мог предложить Данди, оказалось ветхим сооружением, где даже некуда было поставить лошадь. В те дни, пока он поджидал тучного маленького стряпчего, он переезжал из одного паба в другой — судя по всему, в Данди их было предостаточно — в поисках комнаты, где он мог бы выспаться, не слыша на протяжении всей ночи шумного веселья и песен.
К счастью, он сумел выяснить в единственной юридической конторе города, что мистера Реджиса ждут на днях. Он пожалел, что не знал об этом раньше, поскольку ему никак не удавалось отогнать мысли о Керри; мысли эти терзали его с того момента, как он вошел в туман, стоящий над наполовину сжатым ячменным полем, оставив ее позади. Теперь стало еще хуже — ему нечем было занять себя, образ Керри, лежащей обнаженной в постели в то утро, когда он ушел, преследовал его повсюду. Ведь теперь он знал, что мог бы пробыть там дольше и смотреть, как она спит…
Артур часто думал о ней в те одинокие, беспокойные часы, что он проводил на качающейся спине своенравной клячи, а в Данди с воспоминаниями стало еще хуже.
Поначалу он попытался облегчить свое состояние, написав письма друзьям и родным. Он написал десятки писем и в каждом новом письме подробнее, чем в предыдущем, описывал свою жизнь в Шотландии. Когда он истощил свой мысленный список всех кандидатур, хотя бы отдаленно подходящих для того, чтобы написать им письмо, он стал бродить по узким улочкам Данди. Но отвратительный запах джута и льна, распространявшийся из текстильных фабрик, смешанный с тяжелым запахом рыбы, загонял его в очередной трактир, где его охватывало все большее беспокойство и преследовали воспоминания о Керри.
Она ему снилась. Ночь за ночью ее образ медленно и упорно вытеснял образ Филиппа в ночных видениях его рассудка. Керри смеется, Керри идет, Керри просто есть на свете — и всегда, всегда вне его досягаемости.
Совсем как Филипп.
Проведя несколько суток, таким образом, Артур решил, что ему необходимо развлечься, иначе из-за этих сновидений он и впрямь сойдет с ума.
И он занялся гольфом.
Он видел пару раз в Англии, как играют в эту незнакомую игру, но в Данди обнаружил, что жители буквально взводами отправляются за город, крепко зажав под мышкой деревянные клюшки, которыми они будут ударять по мячу. Как-то он увидел трех юношей, каждый из них нес по три таких клюшки. И Артур пошел за ними, поскольку делать ему было абсолютно нечего.
Они привели его на вершину травянистого холма, где он увидел своего рода скаковую дорожку, которую шотландцы, как он выяснил, называют полем для игры в гольф; разбито оно было среди песчаных гряд и холмов, смотрящих в сторону Ферта, притока реки Тей. Один из юношей достал маленький кожаный мяч и положил его на землю прямо перед собой. Выбрав одну из трех деревянных клюшек, он расставил ноги в кожаных штанах, опустил голову и ударил клюшкой по мячу. Все трое стояли молча, сосредоточенно глядя на кожаный мяч, взлетевший высоко к солнцу, а потом приземлившийся посредине лунки с водой. При виде этого у юноши, бившего по мячу, вырвался огорченный крик, а двое других рассмеялись.
Когда второй юноша занял его место, они заметили, что неподалеку стоит Артур.
К тому времени, когда село солнце, Артур сделал сто четырнадцать ударов клюшкой.
К сожалению, они не принесли покоя его голове.
Образ Керри не покидал его даже после того, как он просыпался по утрам, и преследовал на протяжении всего дня, заставляя сомневаться во всем, что он делал. В сновидениях присутствовал и Филипп, его ночной посетитель, и негодование, от которого Артур никак не мог избавиться, хотя прошло уже три года. Особенно не давало ему покоя негодование, которое вызывала затеянная другом немыслимая авантюра. Ну, зачем Филипп так беспечно поместил свои деньги? Это же просто смешно — и это тоже Артур мог добавить к списку прегрешений Филиппа — так неудачно поместить деньги, совершенно не зная положения дел, а ведь платить, в конечном счете, придется Керри, которая потеряет все средства к существованию.
Не сделай Филипп того, что сделал, Артур никогда не встретился бы с Керри и его никогда не терзали бы с такой жестокостью воспоминания о ней.
Да, но как он может обвинять Филиппа, коль скоро сам виноват в том, что не обратил на это ни малейшего внимания, когда еще имел возможность чем-то помочь? Что же он за человек в таком случае, если отвернулся от Филиппа, когда тот больше всего в нем нуждался? Филипп, единственный человек в жизни Артура, который пожелал, чтобы Артур вел его, единственный, кто верил, что Артур способен на это. Ну, вот он и привел его — не так ли? — прямиком в могилу.
Артур ненавидел себя за то, каким он был и каким стал.
Вот если бы он был похож на Керри!
Господи, он никак не мог перестать думать о ней, о необыкновенном ощущении ее кожи под своими губами, ее тела, жара ее недр. Ему все время виделось, как она идет по ячменному полю, проводя рукой по верхушкам колосьев. Не мог он отогнать даже такие простенькие воспоминания, как ее веселая болтовня с Мэй, ее смех, который озарял их всех, точно солнечные лучи, ее пляска под скрипку Рыжего Доннера, ее улыбка во время ежедневных посещений старой карги Уинифред, то, как стряхивала она зерна со снопа ячменя. Он никогда не видел женщины, подобной ей, никогда так не восхищался женщиной. Среди светских леди, благосклонности которых он добивался, или тех, кто добивался его благосклонности, он никогда не встречал такой, которая обладала бы хоть частицей естественной красоты — красоты, которой обладает Керри.