Страница:
Она сказала:
– Погляди на меня.
Он не улыбнулся, но глаза его смеялись.
– Гляжу. Она сказала:
– Жутко целоваться хочется.
Сказала серьезно, но так по-детски. Так близко ее глаза, рот, чистый, без помады. Он сказал:
– Я тоже как раз об этом думал, Элейн. – И, обхватив руками ее стройное тело, притиснув к себе, увидел ее глаза совсем рядом, и они поцеловались – приноровившись, слились в долгом поцелуе, и, оторвавшись наконец друг от друга, оба улыбнулись, довольные, что все было так хорошо – без сопенья, слюней и чрезмерного усердия. Да. Это было здорово.
– Мы могли бы продолжить, – сказала Элейн, – и посмотреть, куда это нас заведет.
– Продолжить лежа, – предложил Чили.
– И сняв одежду, – сказала Элейн и повела его наверх.
Они занялись любовью, и это было хорошо.
Отдохнули и опять занялись любовью, и это было даже лучше, гораздо лучше.
В темноте, не размыкая рук, он спросил ее, еврейка ли она. Она ответила, да, конечно, чистокровная. Он сказал, что спрашивает потому, что удивился, когда с ним в постели она призывала Иисуса. Она спросила о его национальности, и он ответил, что больше всего в нем итальянской крови. Он спросил ее, сколько ей лет. Сорок четыре, отвечала она. Он удивился, что она не уклонилась от ответа и даже не запнулась. Она спросила, что же в этом удивительного, разве сорок четыре – это такой уж позор? И сразу же сказала, что не прочь выкурить сигарету. Он сказал, что думал, что она бросила. Она сказала, что по особым случаям можно сделать и исключение. Он что, против? Нет, вовсе нет, сказал он, он и сам закурил бы, но это только в том случае, если ей не хочется повторить. Она сказала, что не стоит – лучше не искушать судьбу. И звенит ли у него все еще в ушах? Немножко, сказал он.
Он рассказывал, что вырубился от взрыва, взрыва световой гранаты. Его словно о кирпичную стену швырнуло, даже хуже. И грохот просто немыслимый…
Они сидели теперь в постели в подушках, голые по пояс, под простыней, при свете лампы. Элейн курила сигарету из новой пачки, которую она перед тем открыла. Чили заметил это. Сам он курил сигару, и пепельница стояла между ними.
– Мимо такого здания проходишь сотни раз и не замечаешь. Вывески нет, белая штукатурка, похоже на бывший ресторан, который эти иностранцы прибрали к рукам, перед входом решетка, за нею нечто вроде патио и маленькая табличка:
«Яни». Внутри парень, следит, достаточно ли славянская у вас внешность и похожи ли вы на уголовника, если да – то он открывает ворота. Мы с Си-ном шли впереди, было темно, и «Фанатов Роупа» и еще двух парней с пулеметами, которых они прихватили и которые держались сзади, швейцару видно не было. Син говорит ему: «Как дела, дружок?» – и просовывает через решетку хромированный кольт сорок четвертого калибра. Спокойно так это проделывает, невозмутимо. Швейцар открывает ворота, и Син делает знак «Фанатам» следовать за нами. Мы в патио, просторном, похожем на вестибюль, и перед нами толстенные двойные двери. Син взламывает первую дверь, и до нас доносится музыка.
– Балалайки? – спросила Элейн.
– Наверное. Во всяком случае, не Эрик Клэптон. Син открывает двери, и мы входим. Внутри действительно похоже на ресторан. Кругом – пустые столики, но за ними – никого, все сгрудились в глубине, стоят у бара. Одни мужчины, человек десять, одетые так, как уже лет двадцать не одеваются. Эдакий «Съезд неприкаянных», где собравшиеся – сплошь Клайды, только Клайды-гангстеры, которые уставились на тебя, словно думая: «Что здесь происходит? Что эта кодла здесь делает? Эти цветные в темных очках и с оружием?»
– И к тому же ты, – сказала Элейн.
– Ага, и к тому же я. Син своих парней так рассредоточил: двое с пулеметами по углам, остальные с автоматическим оружием большого калибра – «глоками» и «береттами» на изготовку – в середине. По пути Син говорил, как он сделает – покажет тому жетон и велит раскошеливаться, гнать денежки, которые они сперли. «Ну а если не поможет, – это его подлинные слова, – мы поставим этих подонков на колени и начнем отстреливать по одному, пока не выбьем из них деньги».
– Что за жетон? – удивилась Элейн. – Он что, за полицейского себя собирался выдать?
– Ну да, и я тоже должен был быть с ними, ни для чего, просто в качестве свидетеля и потерпевшей стороны. Я сказал ему, что жетон этот их лишь взбесит – копов они ненавидят. Но вышло так, что ему не пришлось ни жетона показывать, ни говорить с ними. Я увидел, как Роман Булкин воззрился на меня: «На кой черт ты этих ниггеров сюда ко мне приволок?» На чем разговор и окончился.
– Слова, взорвавшие ситуацию, – сказала Элейн.
– Ну да, Сину только это и требовалось. И никаких тебе поддельных жетонов – «Фанаты» открывают стрельбу, а русские пытаются уйти, причем некоторые на ходу вытаскивают оружие. Вижу, кое-кто уже упал. Вижу, как оборачивается Булкин и бармен за стойкой передает ему что-то, что Булкин швыряет в нас. Я вижу, как штука крутится в воздухе, и думаю: «Господи боже, так это ж динамитная шашка!» Шашка падает на пол и катится под столик аккурат перед Сином. Секунды две, не больше, тишина, и вдруг – взрыв! Да какой! Вспышка света, обжигающе-яркого, словно в лицо тебе направлен прожектор, и тут же – бум! Грохот неимоверной силы, такой, Элейн, что даже представить себе невозможно, прямо в тебя – в лицо, в голову… Будто стена на тебя обрушилась – не ты врезался в стену, а она на тебя упала. Меня сшибло с ног прямиком на одного из парней Сина. Головой я угодил ему в лицо и, должно быть, здорово расшиб его. Лежу на полу и вижу неподвижные тела на полу, а парочка других еще как-то трепыхается – это те, кого не так уж сильно контузило. Думаю, это было самодельное устройство, не настоящая граната, не из тех, что рвет человека пополам или отрывает ему голову. Бармен держал его под стойкой вместе с оливками. Вижу, один из парней Сина, тот, что с пулеметом, как-то скособочился, прислонился к стене и трясет головой, а потом начинает палить. Он все палит и палит, и Булкин падает, и еще другой – а тот все палит, бросает пулемет, хватает с пола пистолет и продолжает стрельбу. Син лежал на полу и почти все его парни тоже, но я выбрался. Оглушенный, еле на ногах держался, но выбрался. Проковылял кое-как… скажу я тебе, это было нелегко, но я дополз до машины и влез в нее.
– И приехал сюда, – сказала Элейн.
– Ага. Ты удивлена? Я вот удивлен. Я имею в виду – сейчас, когда вспоминаю, как все это было. Я даже и не сомневался в том, куда ехать. Просто приехал, и все.
– Ты знал, что я позабочусь о тебе, – сказала Элейн. – Но как ты нашел дом? Разве ты знал, где я живу?
– На Лома-Виста свернуть с Маунтин-драйв. Три года назад я завозил тебе первый вариант «Поймать Лео». Я подумал, что дом узнаю – большой такой, в английском стиле. Рядом еще какая-то знаменитость жила.
– Дин Мартин. Они жили через два дома от меня. Ну а что полиция?
– Ее и духу не было, когда я отъезжал.
– Ну а теперь?
– В одиннадцать послушаем «Новости».
– И все это войдет в картину?
– Надо думать. Иначе чего ради я столько вытерпел?
– Ты замечаешь, что таким образом пишешь сценарий, сам подготавливая события?
– Да, но события эти вытекают из характеров, Элейн. Я не насилую своих персонажей, не заставляю их поступать против воли. – Он взглянул на нее с ласковой улыбкой. – Хочешь еще разок попробовать?
– Ты это серьезно?
– Попытка не пытка.
Элейн выдвинула ящик тумбочки, пошарила там и извлекла оттуда две таблетки.
– Вот, возьми одну.
– Что это? Стимулянт?
– Пастилка, освежающая дыхание…
19
– Погляди на меня.
Он не улыбнулся, но глаза его смеялись.
– Гляжу. Она сказала:
– Жутко целоваться хочется.
Сказала серьезно, но так по-детски. Так близко ее глаза, рот, чистый, без помады. Он сказал:
– Я тоже как раз об этом думал, Элейн. – И, обхватив руками ее стройное тело, притиснув к себе, увидел ее глаза совсем рядом, и они поцеловались – приноровившись, слились в долгом поцелуе, и, оторвавшись наконец друг от друга, оба улыбнулись, довольные, что все было так хорошо – без сопенья, слюней и чрезмерного усердия. Да. Это было здорово.
– Мы могли бы продолжить, – сказала Элейн, – и посмотреть, куда это нас заведет.
– Продолжить лежа, – предложил Чили.
– И сняв одежду, – сказала Элейн и повела его наверх.
Они занялись любовью, и это было хорошо.
Отдохнули и опять занялись любовью, и это было даже лучше, гораздо лучше.
В темноте, не размыкая рук, он спросил ее, еврейка ли она. Она ответила, да, конечно, чистокровная. Он сказал, что спрашивает потому, что удивился, когда с ним в постели она призывала Иисуса. Она спросила о его национальности, и он ответил, что больше всего в нем итальянской крови. Он спросил ее, сколько ей лет. Сорок четыре, отвечала она. Он удивился, что она не уклонилась от ответа и даже не запнулась. Она спросила, что же в этом удивительного, разве сорок четыре – это такой уж позор? И сразу же сказала, что не прочь выкурить сигарету. Он сказал, что думал, что она бросила. Она сказала, что по особым случаям можно сделать и исключение. Он что, против? Нет, вовсе нет, сказал он, он и сам закурил бы, но это только в том случае, если ей не хочется повторить. Она сказала, что не стоит – лучше не искушать судьбу. И звенит ли у него все еще в ушах? Немножко, сказал он.
Он рассказывал, что вырубился от взрыва, взрыва световой гранаты. Его словно о кирпичную стену швырнуло, даже хуже. И грохот просто немыслимый…
Они сидели теперь в постели в подушках, голые по пояс, под простыней, при свете лампы. Элейн курила сигарету из новой пачки, которую она перед тем открыла. Чили заметил это. Сам он курил сигару, и пепельница стояла между ними.
– Мимо такого здания проходишь сотни раз и не замечаешь. Вывески нет, белая штукатурка, похоже на бывший ресторан, который эти иностранцы прибрали к рукам, перед входом решетка, за нею нечто вроде патио и маленькая табличка:
«Яни». Внутри парень, следит, достаточно ли славянская у вас внешность и похожи ли вы на уголовника, если да – то он открывает ворота. Мы с Си-ном шли впереди, было темно, и «Фанатов Роупа» и еще двух парней с пулеметами, которых они прихватили и которые держались сзади, швейцару видно не было. Син говорит ему: «Как дела, дружок?» – и просовывает через решетку хромированный кольт сорок четвертого калибра. Спокойно так это проделывает, невозмутимо. Швейцар открывает ворота, и Син делает знак «Фанатам» следовать за нами. Мы в патио, просторном, похожем на вестибюль, и перед нами толстенные двойные двери. Син взламывает первую дверь, и до нас доносится музыка.
– Балалайки? – спросила Элейн.
– Наверное. Во всяком случае, не Эрик Клэптон. Син открывает двери, и мы входим. Внутри действительно похоже на ресторан. Кругом – пустые столики, но за ними – никого, все сгрудились в глубине, стоят у бара. Одни мужчины, человек десять, одетые так, как уже лет двадцать не одеваются. Эдакий «Съезд неприкаянных», где собравшиеся – сплошь Клайды, только Клайды-гангстеры, которые уставились на тебя, словно думая: «Что здесь происходит? Что эта кодла здесь делает? Эти цветные в темных очках и с оружием?»
– И к тому же ты, – сказала Элейн.
– Ага, и к тому же я. Син своих парней так рассредоточил: двое с пулеметами по углам, остальные с автоматическим оружием большого калибра – «глоками» и «береттами» на изготовку – в середине. По пути Син говорил, как он сделает – покажет тому жетон и велит раскошеливаться, гнать денежки, которые они сперли. «Ну а если не поможет, – это его подлинные слова, – мы поставим этих подонков на колени и начнем отстреливать по одному, пока не выбьем из них деньги».
– Что за жетон? – удивилась Элейн. – Он что, за полицейского себя собирался выдать?
– Ну да, и я тоже должен был быть с ними, ни для чего, просто в качестве свидетеля и потерпевшей стороны. Я сказал ему, что жетон этот их лишь взбесит – копов они ненавидят. Но вышло так, что ему не пришлось ни жетона показывать, ни говорить с ними. Я увидел, как Роман Булкин воззрился на меня: «На кой черт ты этих ниггеров сюда ко мне приволок?» На чем разговор и окончился.
– Слова, взорвавшие ситуацию, – сказала Элейн.
– Ну да, Сину только это и требовалось. И никаких тебе поддельных жетонов – «Фанаты» открывают стрельбу, а русские пытаются уйти, причем некоторые на ходу вытаскивают оружие. Вижу, кое-кто уже упал. Вижу, как оборачивается Булкин и бармен за стойкой передает ему что-то, что Булкин швыряет в нас. Я вижу, как штука крутится в воздухе, и думаю: «Господи боже, так это ж динамитная шашка!» Шашка падает на пол и катится под столик аккурат перед Сином. Секунды две, не больше, тишина, и вдруг – взрыв! Да какой! Вспышка света, обжигающе-яркого, словно в лицо тебе направлен прожектор, и тут же – бум! Грохот неимоверной силы, такой, Элейн, что даже представить себе невозможно, прямо в тебя – в лицо, в голову… Будто стена на тебя обрушилась – не ты врезался в стену, а она на тебя упала. Меня сшибло с ног прямиком на одного из парней Сина. Головой я угодил ему в лицо и, должно быть, здорово расшиб его. Лежу на полу и вижу неподвижные тела на полу, а парочка других еще как-то трепыхается – это те, кого не так уж сильно контузило. Думаю, это было самодельное устройство, не настоящая граната, не из тех, что рвет человека пополам или отрывает ему голову. Бармен держал его под стойкой вместе с оливками. Вижу, один из парней Сина, тот, что с пулеметом, как-то скособочился, прислонился к стене и трясет головой, а потом начинает палить. Он все палит и палит, и Булкин падает, и еще другой – а тот все палит, бросает пулемет, хватает с пола пистолет и продолжает стрельбу. Син лежал на полу и почти все его парни тоже, но я выбрался. Оглушенный, еле на ногах держался, но выбрался. Проковылял кое-как… скажу я тебе, это было нелегко, но я дополз до машины и влез в нее.
– И приехал сюда, – сказала Элейн.
– Ага. Ты удивлена? Я вот удивлен. Я имею в виду – сейчас, когда вспоминаю, как все это было. Я даже и не сомневался в том, куда ехать. Просто приехал, и все.
– Ты знал, что я позабочусь о тебе, – сказала Элейн. – Но как ты нашел дом? Разве ты знал, где я живу?
– На Лома-Виста свернуть с Маунтин-драйв. Три года назад я завозил тебе первый вариант «Поймать Лео». Я подумал, что дом узнаю – большой такой, в английском стиле. Рядом еще какая-то знаменитость жила.
– Дин Мартин. Они жили через два дома от меня. Ну а что полиция?
– Ее и духу не было, когда я отъезжал.
– Ну а теперь?
– В одиннадцать послушаем «Новости».
– И все это войдет в картину?
– Надо думать. Иначе чего ради я столько вытерпел?
– Ты замечаешь, что таким образом пишешь сценарий, сам подготавливая события?
– Да, но события эти вытекают из характеров, Элейн. Я не насилую своих персонажей, не заставляю их поступать против воли. – Он взглянул на нее с ласковой улыбкой. – Хочешь еще разок попробовать?
– Ты это серьезно?
– Попытка не пытка.
Элейн выдвинула ящик тумбочки, пошарила там и извлекла оттуда две таблетки.
– Вот, возьми одну.
– Что это? Стимулянт?
– Пастилка, освежающая дыхание…
19
Даррил Холмс позвонил ему во «Времена года» утром во вторник. Чили еще не вернулся. Попав в отель лишь около одиннадцати и проверив оставленные сообщения, он перезвонил Даррилу, и этот его единственный дружок-полицейский сразу же накинулся на него:
– Где вы пропадали?
– В каком смысле «пропадал»?
– Лейтенант интересуется, сами вы приедете к нам на Уилшир или мне вас привезти?
– Что, лейтенант прямо у аппарата стоит?
– Даю вам час.
Отдел организованной преступности помещался в самом дальнем помещении полицейского участка, за заставленным столами и папками коридором, ведшим во владения Даррила.
Сев, Чили вынужден был помолчать, чувствуя на себе взгляд Даррила. Что в нем было, в этом взгляде – разочарование или что другое?
– Вы это видели в «Новостях»? Утренние газеты читали?
Чили сказал – да. Вместо того чтобы тянуть время, притворившись непонимающим.
– Пятеро убитых, – сказал Даррил. – Трое из них – русские, в том числе Роман Булкин. Еще двое русских – в «Сидарс», в критическом состоянии, с пулеметными ранениями, хотя никакого пулемета найдено не было. Два рэпера, известные как Кирпич и Дыра, пристрелены, уже когда, упав, валялись на полу. Они буквально изрешечены пулями, найденными под полом. Сам Синклер Рассел в отделении реанимации в «Сидарс» с проломленным черепом, сломанной челюстью и выбитыми зубами – почти всеми. Видимо, они посчитали его убитым и только потому не пристрелили, как двух других. Еще несколько из его банды лечатся от тяжелой контузии. Я уверен, что тут не обошлось без световой гранаты. Знаете, что это такое?
– Слышал краем уха.
– Если б услышали не краем – оглохли бы. Как это вы организовали, столкнули этих рэперов с русскими?
– Я не собираюсь вам отвечать, – сказал Чили и выдержал еще один пристальный взгляд. – Да что я, сумасшедший, что ли? – сказал Чили. – Зачем мне самому подводить себя под обвинение? Я бы рассказал это вам, Даррил, если бы это осталось между нами, но не для протокола и передачи всего лейтенанту.
– Я расследую множественное убийство, понимаете? Опустить что-то в нем, смотря на это сквозь пальцы, для меня исключено.
– А я не даю показаний. И не должен их давать. У вас есть и другие участники.
– Парочка русских, не говорящих по-английски и не желающих объясняться с переводчиком.
– Ну так заставьте их!
– Либо можно устроить опознание для вас – выстроить вместе с вами в ряд подобранных людей и посмотреть, не укажут ли на вас свидетели.
– Парней, которых пристрелили, контуженых, без сознания, рэперов вы считаете свидетелями? Чего вы ко мнепривязались? Ведь именно меня они пытались убить.
– Дело не в вас, – усталым голосом сказал Даррил, – но я должен узнать все досконально.
– Арестуйте двоих русских, Даррил, без права на поручительство, судите, дайте им срок и закройте дело. Обычная бандитская разборка. Меня все еще держат на прицеле Раджи, Ники или кто там нанял Джо Лаза, чтобы меня убрать. Неужели жертва не имеет никаких прав?
И опять этот пристальный, оценивающий взгляд, после чего Даррил шлепнул на стол перед Чили папку и открыл ее.
– Хотите узнать про Раджи? Я отправился в отдел бандитизма за сведениями, надеясь, что обойдусь без компьютера. Не люблю я всю эту автоматику. Ну я и спрашиваю: «Знаете некоего Раджи?» Сержант говорит: «А какой из них вам нужен?» Пришлось включить компьютер. И найти там разных Раджи, – Даррил углубился в папку. – Тот, кого вы знаете, это Раджи Тейлор.
– Он под этим именем ходит?
– Нет, дружище, это имя, записанное в его метрике. Роберт Тейлор. Пойман на растратах, воровал автомобили в округе и перепродавал их. Был осужден окружным судом, после чего в табуляре Роберт Тейлор превращается в Реджи – Реджи Джексон, Реджи Миллер – думаю, что после того, как он был назван в честь кинозвезды, он считал своим долгом и клички брать соответствующие, называться именами знаменитостей, словно все они ему ровня. Особой изобретательности не выказал до тех пор, пока не придумал себе имя Раджи. Потом уже он фигурирует как сутенер. Попадался пару раз при облавах, но в последние годы ни в чем не замешан.
– А фамилии у него нет как нет!
– Да, просто Раджи. Как Либерейс. Что сближает его с парнем, который работает на него. Вам знаком Элиот?
– Ага. Педераст-самоанец.
– Пора и о нем поговорить. Видите ли, выяснив, что Раджи сутенерствовал, я связался с отделом сексуальных преступлений. И узнал, что Раджи является агентом некоторых стриптизерш и платит телохранителю по имени Элиот Вильгельм.
– Но это не настоящее имя.
– Знаю. Подлинное его имя Вилли Виллис. Но зачем парню, говорящему, что он самоанец, понадобилось зваться Элиотом Вильгельмом?
– Ну, если тебя зовут Вилли Виллис… – сказал Чили.
– Знаете, что интересно в этом Элиоте? – прервал его Даррил. – Что он отбывал срок в исправительном заведении «Кулани», это на Гавайях, за то, что выкинул кого-то из окна отеля с десятого этажа. Будучи в тюрьме, попал в заварушку, дрался, буянил. Сломал руку охраннику и едва не убил ножом двух своих сокамерников.
– Да, с таким шутки плохи, – сказал Чили, думая о предложенной им этому парню кинопробе. – Элиот мечтает пробиться в кино. Потому и придумал себе такое броское имя.
– Вот как? И он что, способный?
– В известных способностях ему не откажешь, например, выбрасывать людей из окна. Но в разговоре он смирный, как огромный плюшевый медведь. Так он с Гавайев?
– Там он совершил преступление, и там же его судили. Теперь же он ошивается с Раджи, почему его и держат на заметке в отделе сексуальных преступлений, так как не заметить такого трудно. Мама его афроамериканка, Марселла Виллис, живет в Комптоне. Она называет ребенка Вилли и объясняет ему, что папа его самоанец и, когда они познакомились, был военным моряком. Говорит, что они должны были пожениться, но как только родился Вилли, самоанец ее бросил и вернулся к себе на Самоа. Она говорит также, что самоанец он только наполовину, но роста он огромного и очень сильный. Подростком Вилли меняет имя и отправляется на розыски предполагаемого отца, но добирается он только лишь до Гавайев. Видите ли, считать себя самоанцем ему нравится, но ничего об их культуре и что они такое, он не знает. Он строит из себя самоанца, комплекция у него для этого подходящая, но, кроме комплекции, ничего самоанского в нем нет.
– Что бы там ни было, – сказал Чили, – его досье гораздо интереснее, чем досье Раджи, а обвинение в насильственных действиях и хулиганстве гораздо живописнее, чем когда в вину тебе вменяется угон автомобилей и связь с проститутками.
– Вот он и мог застрелить русского у вас в доме, – сказал Даррил. – Вам это приходило в голову?
– Но тогда при чем тут Джо Лаз? Мне нравится сюжетный ход, который вы обыгрывали раньше: Джо Лаз убивает русского, а потом сам получает пулю из своего же собственного оружия.
– Ну, тогда Элиот с его бешеным характером вполне мог пришить Джо Лаза, предварительно избив его по наущению своего босса Раджи.
– Вы обвиняете меня в придумывании сюжетных ходов, – сказал Чили, – а сами сейчас занимаетесь тем же самым.
– Да? А я-то считал, что собираю воедино улики, пытаясь понять, кто убийца, после чего закрываю это дело и концентрируюсь на русской бандитской группировке, пока на меня не навесят еще какое-нибудь дело. Моя жена поинтересовалась, почему я в последнее время так поздно задерживаюсь на работе. Я же ответил ей, что это потому, что Чили Палмер делает кино.
Проснувшись в это утро с Элейн, Чили подумал, что впервые в жизни проснуться с женщиной ему показалось отдельным, имеющим собственную ценность приключением, а не просто финалом вместе проведенной ночи. Ведь проснувшись, можно даже не вспомнить имени женщины – как ее там: Джоанни, Джоанна?… Вот она похрапывает с открытым ртом, а ты удивляешься: неужели это та самая женщина из коктейль-холла, которая казалась тебе накануне настоящей кинодивой, но чье имя ты тогда не помнил, да и сейчас не помнишь? Проснувшись рядом с Элейн и глядя на нее, еще спящую, он отчетливо помнил все, что было накануне. И когда он коснулся ее лица, а она открыла глаза, она не застеснялась и не устыдилась. Лишь поглядела на него и сказала:
– Ты еще здесь? – и улыбнулась. А когда он заулыбался, спросила: – О чем ты думаешь?
Он ответил, что на ум приходит реплика из картины «Касабланка», но хочется придумать нечто получше.
– Финальная реплика? – сказала она. – Ее трудно переплюнуть. – Он сказал, что хочется быть оригинальным. Она спросила: – Ну, тебе было хорошо? – Чудесно, сказал он, просто здорово, и что он думал о том, что если сначала просто дружить, а потом стать любовниками… Но Элейн прервала его, сказав: – Не старайся, Чил. Знаешь, слов «чудесно» и «просто здорово» вполне достаточно.
День после этого прошел в делах: он встретился с Хью Гордоном на «БНБ», чтобы обсудить планируемые гастроли «Одессы» и выпуск и продажу их сингла.
– Тебе это недешево обойдется, Чил. Пятьдесят тысяч для новичков, и это только за то, чтобы охватить один штат, розничную торговлю и радио. Расходы на гастрольную поездку – отдельно. Я могу дать отбой прямо сейчас, если хочешь.
Чили сидел на диване сбоку, напротив гигантского письменного стола Томми, из-за которого с другой стороны выглядывала аккуратная головка Хью. Чили сказал:
– Нет, продолжай.
– Что касается расходов по части гастролей, то междугородний автобус им не нужен. Я арендую для них фургончик на пятнадцать пассажиров, где будет полно места и для усилителей, оборудования и багажа. Дейл сказал, что он поведет его. Должен тебе признаться, что парень этот – просто находка. Три недели переездов, питание и гостиницы для четверых, включая Биту… Погоди, для пятерых: я забыл Кертиса, который ставит им звук. Итак, с фургончиком расходы потянут на семьдесят пять сотен. Они прихватят с собой несколько сотен си-ди-дисков и штук сто маек. Майки черные с красной заливкой спереди, на которой надпись белой краской: ОДЕССА. Линдина задумка. Продать их – так можно выручить пять «косарей» или больше, в зависимости от приема у публики – пройдет ли у них шоу. Если пройдет с успехом, этим можно будет почти покрыть расходы.
Хью говорил все это, поминутно заглядывая в лежавшие перед ним записи и не выказывая большого энтузиазма.
– Ты вроде не рад этому, – сказал Чили.
– Просто озабочен, – ответил Хью. – Мы переделали си-ди, включив в него новые песни, и из одной готовим сингл для посылки на радиостанции. А я вот все думаю, не рановато ли.
Что за странность!
– Но, Хью, они играли вместе лет десять. Неужели же ты думаешь, они не спелись?
– Главный вопрос, который я себе задаю, – сказал Хью, – это куда отнести эту музыку? Ну, пускай это рок со звенящей ноткой, звонкий рок, очень американский, как заявляет Линда. Но, по-моему, так определяя, попадешь в нишу слишком узкую – не то рок, не то кантри. Поэтому, наверное, мы обратимся к альтернативщикам. Разошлем запись на второразрядные станции, передающие альтернативную музыку. Если она прозвучит, крупные станции сами заинтересуются. На той неделе они играют в четырех клубах Лос-Анджелеса. Это все часть моей программы. А через неделю начинают колесить по окрестностям – трехнедельный тур и, наверное, не прибыльный, если не распродать билеты. Мы будем раздавать контрамарки, чтобы пустого зала не было. Важно, чтобы о нас заговорили. К тому времени, как группа доберется до Сан-Диего, это к концу первой недели, альтернативные станции начнут крутить сингл.
– А почему бы не разослать этот сингл всем станциям по пути следования? – сказал Чили. – Пусть послушают запись и решат, нравится им это или нет.
– Да потому что они не станут ее пускать в эфир, – сказал Хью, – если посчитают, что она не их формата, не укладывается в их представления о том, что любят их слушатели. Для этого нам и нужен рекламный агент-промоутер, парень, вхожий на радиостанции, многие из которых у него в кармане.
– А на сколько он потянет?
– На двадцать пять «косых», но дело того стоит. Половину суммы он отдает на те станции, которые выберет, – на их собственные рекламные акции. Как будто он представляет их, и только их. Так теперь это делается. Он отправляет запись музыкальному директору: «Можешь прокрутить это для меня, братец?» Запись начинает крутиться, он опять звонит: «Большое тебе спасибо, братец, но не мог бы ты дать ее и в хорошие часы тоже?» А его люди в это время работают и с другими станциями.
– Ну, двадцать пять – это не страшно, – сказал Чили.
– Это только предварительно. Мы предложим ему еще двадцать пять в качестве премии в зависимости от количества прокруток. Далее следует еще одна сторона рекламной кампании – нанять людей, которые станут работать на нас на улицах, наведываться к различным торговцам. Это все будет увязано с гастролями. Например, «Одесса» играет в городе, наша уличная команда работает в музыкальных магазинах. Они заговаривают зубы менеджеру, всучивают ему часть товара бесплатно, чтобы быть уверенным, что диск он пустит в продажу, уславливаются о прокрутке прямо в магазине и прицепляют в витрине роскошную афишу с портретом Линды Мун. Они распространяют рекламные листовки, расклеивают по городу афиши, раздают синглы старшеклассникам. Дать им двадцать «косых» и пообещать еще десять в качестве премии, если выполнят поставленную им задачу, – и они выжмут из диска все, что можно.
– Вместе с премиями, – сказал Чили, – это выходит примерно на восемьдесят «косых». Ну а дальше?
– Переходим к следующему этапу, – сказал Хью. – Раскрутке в масштабе всей страны. Но это если получится с раскруткой местного значения. Надо, чтобы дело пошло, тогда можно думать о выходе на страну в целом.
– Но еще даже не начав, ты уже сомневаешься в Линде, – сказал Чили.
Хью покачал головой.
– Нет, дело не в Линде. Линда как раз наш основной козырь. Я беспокоюсь о диске. Играть музыку по клубам – это одно, но для выхода в эфир, думаю, ее надо подправить, как-то подкрепить звук, сделать его полновеснее.
Это он уже слышал – Чили вспомнил слова Кертиса о том, что звук следует сделать объемнее.
– Твой звукорежиссер тоже так считает.
– Ну вот видишь, а ведь Кертис по части записей – дока. Он говорил мне, что хотел бы еще поработать над синглом, микшировать звук заново. Буквально его слова следующие: «Я мог бы приложить к этому материалу руку, и тогда качество диска стало бы на порядок выше».
– Но ты же в курсе того, как Линда порвала контракт с фирмой, пожелавшей что-то там изменить в ее стиле. Вернула им деньги.
Хью пожал плечами.
– Ребячество. Ты директор, деловой человек, поговори с ней. Спроси Линду, чего она хочет – стать звездой или всю жизнь играть по заштатным клубам. Я вовсе не утверждаю, Чил, что переработка звука гарантирует нам успех, но мы получим большие шансы на раскрутку диска.
– Не думаю, чтобы она согласилась, – сказал Чили и увидел, что Хью смотрит на него, словно желает что-то сказать, но сомневается, стоит ли.
– Знаешь, фирма «БНБ» может обойтись и без ее разрешения. – Вот оно! – Мы можем поступить так, как считаем лучшим. Существуют законы бизнеса, Чили. Мы не музыкой торгуем, а дисками.
Чили сказал, что должен подумать.
– И не раздумывай слишком долго. Через неделю начинается турне.
– Ты кого-нибудь уже наметил в промоутеры?
– Да, я переговорил с Ником Каром. Он сказал, что взялся бы за это, но сначала должен послушать запись.
– Не хочу я его! – запротестовал Чили. – Господи, Хью, чего это при всех своих связях ты обратился именно к Ники!
– Я же сказал только что – бизнес есть бизнес, верно? Ты, кажется, считаешь, что с подонками нельзя иметь дела? Но если дать запись Нику Кару, в эфир он ее пропихнет. Он свое дело знает – заговорит любого до смерти и добьется своего. Что не означает, что тебе надо с ним дружиться.
Чили погрузился в размышления, а Хью наблюдал за ним.
– Тебе, по-моему, не нравится идея заплатить кругленькую сумму не кому-нибудь, а именно Нику.
– Ты прав, – согласился Чили, – но если ты захотел привлечь его, спорить я не стану. Дай ему запись и составляй контракт. А я загляну потом к нему в офис на пару слов.
– Не сорви этим все дело, Чил. Но я не хочу сказать, что ты должен слишком уж с ним церемониться или тереться с ним.
Последние слова услышала входящая в кабинет Эди.
– А я не прочь немного и потереться, – сказала она. – По-моему, трауром увлекаться не стоит. Вот пришлось подкупить себе нарядов. Например, этот – в «Саксе» купила. Нравится? – Вытянув руки, она покружилась перед ними. – По-моему, прелесть, правда? Маленькое платье для коктейлей. Но вообще-то черный цвет – не мой. – Она уселась рядом с Чили на диван и положила руку ему на колено. – Вы, ребята, работаете или прохлаждаетесь? – Убрав руку, она открыла сумочку, а Хью принялся объяснять ей, что они обсуждают предстоящие гастроли и кандидатуру промоутера.
– Погоди-ка.
Эди извлекла из сумочки пачку «Виргинских тонких» и зажигалку. Сунув сигарету между зубов, она несколько раз щелкнула зажигалкой, безрезультатно, и повернулась к Чили. Тот чиркнул кухонной спичкой, склонившись к ее лицу, дал ей закурить, после чего загасил спичку.
– Ты такой крутой, Чил, – сказала Эди. Она закурила, выпустила облачко дыма. – Но знаешь что? Я сейчас провернула такоекрутое дельце, что не поверите, когда расскажу.
– Ты выпила, да? – поинтересовался Хью.
– Несколько «стингеров». Уже сколько лет не пила «стингера», а тут выпила с мужиком, практически не пьющим. Тринадцать лет в разъездах, а выглядит потрясающе. Вспомнили с ним старые добрые времена. Не помню даже, где обедали, где-то в Санта-Монике. Теперь, когда я разбогатела, я ему нравлюсь значительно больше. Что и прекрасно. Сколько можно оставаться друзьями! Мы дружим уже лет двадцать, наверное. Это было круто.
– Где вы пропадали?
– В каком смысле «пропадал»?
– Лейтенант интересуется, сами вы приедете к нам на Уилшир или мне вас привезти?
– Что, лейтенант прямо у аппарата стоит?
– Даю вам час.
Отдел организованной преступности помещался в самом дальнем помещении полицейского участка, за заставленным столами и папками коридором, ведшим во владения Даррила.
Сев, Чили вынужден был помолчать, чувствуя на себе взгляд Даррила. Что в нем было, в этом взгляде – разочарование или что другое?
– Вы это видели в «Новостях»? Утренние газеты читали?
Чили сказал – да. Вместо того чтобы тянуть время, притворившись непонимающим.
– Пятеро убитых, – сказал Даррил. – Трое из них – русские, в том числе Роман Булкин. Еще двое русских – в «Сидарс», в критическом состоянии, с пулеметными ранениями, хотя никакого пулемета найдено не было. Два рэпера, известные как Кирпич и Дыра, пристрелены, уже когда, упав, валялись на полу. Они буквально изрешечены пулями, найденными под полом. Сам Синклер Рассел в отделении реанимации в «Сидарс» с проломленным черепом, сломанной челюстью и выбитыми зубами – почти всеми. Видимо, они посчитали его убитым и только потому не пристрелили, как двух других. Еще несколько из его банды лечатся от тяжелой контузии. Я уверен, что тут не обошлось без световой гранаты. Знаете, что это такое?
– Слышал краем уха.
– Если б услышали не краем – оглохли бы. Как это вы организовали, столкнули этих рэперов с русскими?
– Я не собираюсь вам отвечать, – сказал Чили и выдержал еще один пристальный взгляд. – Да что я, сумасшедший, что ли? – сказал Чили. – Зачем мне самому подводить себя под обвинение? Я бы рассказал это вам, Даррил, если бы это осталось между нами, но не для протокола и передачи всего лейтенанту.
– Я расследую множественное убийство, понимаете? Опустить что-то в нем, смотря на это сквозь пальцы, для меня исключено.
– А я не даю показаний. И не должен их давать. У вас есть и другие участники.
– Парочка русских, не говорящих по-английски и не желающих объясняться с переводчиком.
– Ну так заставьте их!
– Либо можно устроить опознание для вас – выстроить вместе с вами в ряд подобранных людей и посмотреть, не укажут ли на вас свидетели.
– Парней, которых пристрелили, контуженых, без сознания, рэперов вы считаете свидетелями? Чего вы ко мнепривязались? Ведь именно меня они пытались убить.
– Дело не в вас, – усталым голосом сказал Даррил, – но я должен узнать все досконально.
– Арестуйте двоих русских, Даррил, без права на поручительство, судите, дайте им срок и закройте дело. Обычная бандитская разборка. Меня все еще держат на прицеле Раджи, Ники или кто там нанял Джо Лаза, чтобы меня убрать. Неужели жертва не имеет никаких прав?
И опять этот пристальный, оценивающий взгляд, после чего Даррил шлепнул на стол перед Чили папку и открыл ее.
– Хотите узнать про Раджи? Я отправился в отдел бандитизма за сведениями, надеясь, что обойдусь без компьютера. Не люблю я всю эту автоматику. Ну я и спрашиваю: «Знаете некоего Раджи?» Сержант говорит: «А какой из них вам нужен?» Пришлось включить компьютер. И найти там разных Раджи, – Даррил углубился в папку. – Тот, кого вы знаете, это Раджи Тейлор.
– Он под этим именем ходит?
– Нет, дружище, это имя, записанное в его метрике. Роберт Тейлор. Пойман на растратах, воровал автомобили в округе и перепродавал их. Был осужден окружным судом, после чего в табуляре Роберт Тейлор превращается в Реджи – Реджи Джексон, Реджи Миллер – думаю, что после того, как он был назван в честь кинозвезды, он считал своим долгом и клички брать соответствующие, называться именами знаменитостей, словно все они ему ровня. Особой изобретательности не выказал до тех пор, пока не придумал себе имя Раджи. Потом уже он фигурирует как сутенер. Попадался пару раз при облавах, но в последние годы ни в чем не замешан.
– А фамилии у него нет как нет!
– Да, просто Раджи. Как Либерейс. Что сближает его с парнем, который работает на него. Вам знаком Элиот?
– Ага. Педераст-самоанец.
– Пора и о нем поговорить. Видите ли, выяснив, что Раджи сутенерствовал, я связался с отделом сексуальных преступлений. И узнал, что Раджи является агентом некоторых стриптизерш и платит телохранителю по имени Элиот Вильгельм.
– Но это не настоящее имя.
– Знаю. Подлинное его имя Вилли Виллис. Но зачем парню, говорящему, что он самоанец, понадобилось зваться Элиотом Вильгельмом?
– Ну, если тебя зовут Вилли Виллис… – сказал Чили.
– Знаете, что интересно в этом Элиоте? – прервал его Даррил. – Что он отбывал срок в исправительном заведении «Кулани», это на Гавайях, за то, что выкинул кого-то из окна отеля с десятого этажа. Будучи в тюрьме, попал в заварушку, дрался, буянил. Сломал руку охраннику и едва не убил ножом двух своих сокамерников.
– Да, с таким шутки плохи, – сказал Чили, думая о предложенной им этому парню кинопробе. – Элиот мечтает пробиться в кино. Потому и придумал себе такое броское имя.
– Вот как? И он что, способный?
– В известных способностях ему не откажешь, например, выбрасывать людей из окна. Но в разговоре он смирный, как огромный плюшевый медведь. Так он с Гавайев?
– Там он совершил преступление, и там же его судили. Теперь же он ошивается с Раджи, почему его и держат на заметке в отделе сексуальных преступлений, так как не заметить такого трудно. Мама его афроамериканка, Марселла Виллис, живет в Комптоне. Она называет ребенка Вилли и объясняет ему, что папа его самоанец и, когда они познакомились, был военным моряком. Говорит, что они должны были пожениться, но как только родился Вилли, самоанец ее бросил и вернулся к себе на Самоа. Она говорит также, что самоанец он только наполовину, но роста он огромного и очень сильный. Подростком Вилли меняет имя и отправляется на розыски предполагаемого отца, но добирается он только лишь до Гавайев. Видите ли, считать себя самоанцем ему нравится, но ничего об их культуре и что они такое, он не знает. Он строит из себя самоанца, комплекция у него для этого подходящая, но, кроме комплекции, ничего самоанского в нем нет.
– Что бы там ни было, – сказал Чили, – его досье гораздо интереснее, чем досье Раджи, а обвинение в насильственных действиях и хулиганстве гораздо живописнее, чем когда в вину тебе вменяется угон автомобилей и связь с проститутками.
– Вот он и мог застрелить русского у вас в доме, – сказал Даррил. – Вам это приходило в голову?
– Но тогда при чем тут Джо Лаз? Мне нравится сюжетный ход, который вы обыгрывали раньше: Джо Лаз убивает русского, а потом сам получает пулю из своего же собственного оружия.
– Ну, тогда Элиот с его бешеным характером вполне мог пришить Джо Лаза, предварительно избив его по наущению своего босса Раджи.
– Вы обвиняете меня в придумывании сюжетных ходов, – сказал Чили, – а сами сейчас занимаетесь тем же самым.
– Да? А я-то считал, что собираю воедино улики, пытаясь понять, кто убийца, после чего закрываю это дело и концентрируюсь на русской бандитской группировке, пока на меня не навесят еще какое-нибудь дело. Моя жена поинтересовалась, почему я в последнее время так поздно задерживаюсь на работе. Я же ответил ей, что это потому, что Чили Палмер делает кино.
Проснувшись в это утро с Элейн, Чили подумал, что впервые в жизни проснуться с женщиной ему показалось отдельным, имеющим собственную ценность приключением, а не просто финалом вместе проведенной ночи. Ведь проснувшись, можно даже не вспомнить имени женщины – как ее там: Джоанни, Джоанна?… Вот она похрапывает с открытым ртом, а ты удивляешься: неужели это та самая женщина из коктейль-холла, которая казалась тебе накануне настоящей кинодивой, но чье имя ты тогда не помнил, да и сейчас не помнишь? Проснувшись рядом с Элейн и глядя на нее, еще спящую, он отчетливо помнил все, что было накануне. И когда он коснулся ее лица, а она открыла глаза, она не застеснялась и не устыдилась. Лишь поглядела на него и сказала:
– Ты еще здесь? – и улыбнулась. А когда он заулыбался, спросила: – О чем ты думаешь?
Он ответил, что на ум приходит реплика из картины «Касабланка», но хочется придумать нечто получше.
– Финальная реплика? – сказала она. – Ее трудно переплюнуть. – Он сказал, что хочется быть оригинальным. Она спросила: – Ну, тебе было хорошо? – Чудесно, сказал он, просто здорово, и что он думал о том, что если сначала просто дружить, а потом стать любовниками… Но Элейн прервала его, сказав: – Не старайся, Чил. Знаешь, слов «чудесно» и «просто здорово» вполне достаточно.
День после этого прошел в делах: он встретился с Хью Гордоном на «БНБ», чтобы обсудить планируемые гастроли «Одессы» и выпуск и продажу их сингла.
– Тебе это недешево обойдется, Чил. Пятьдесят тысяч для новичков, и это только за то, чтобы охватить один штат, розничную торговлю и радио. Расходы на гастрольную поездку – отдельно. Я могу дать отбой прямо сейчас, если хочешь.
Чили сидел на диване сбоку, напротив гигантского письменного стола Томми, из-за которого с другой стороны выглядывала аккуратная головка Хью. Чили сказал:
– Нет, продолжай.
– Что касается расходов по части гастролей, то междугородний автобус им не нужен. Я арендую для них фургончик на пятнадцать пассажиров, где будет полно места и для усилителей, оборудования и багажа. Дейл сказал, что он поведет его. Должен тебе признаться, что парень этот – просто находка. Три недели переездов, питание и гостиницы для четверых, включая Биту… Погоди, для пятерых: я забыл Кертиса, который ставит им звук. Итак, с фургончиком расходы потянут на семьдесят пять сотен. Они прихватят с собой несколько сотен си-ди-дисков и штук сто маек. Майки черные с красной заливкой спереди, на которой надпись белой краской: ОДЕССА. Линдина задумка. Продать их – так можно выручить пять «косарей» или больше, в зависимости от приема у публики – пройдет ли у них шоу. Если пройдет с успехом, этим можно будет почти покрыть расходы.
Хью говорил все это, поминутно заглядывая в лежавшие перед ним записи и не выказывая большого энтузиазма.
– Ты вроде не рад этому, – сказал Чили.
– Просто озабочен, – ответил Хью. – Мы переделали си-ди, включив в него новые песни, и из одной готовим сингл для посылки на радиостанции. А я вот все думаю, не рановато ли.
Что за странность!
– Но, Хью, они играли вместе лет десять. Неужели же ты думаешь, они не спелись?
– Главный вопрос, который я себе задаю, – сказал Хью, – это куда отнести эту музыку? Ну, пускай это рок со звенящей ноткой, звонкий рок, очень американский, как заявляет Линда. Но, по-моему, так определяя, попадешь в нишу слишком узкую – не то рок, не то кантри. Поэтому, наверное, мы обратимся к альтернативщикам. Разошлем запись на второразрядные станции, передающие альтернативную музыку. Если она прозвучит, крупные станции сами заинтересуются. На той неделе они играют в четырех клубах Лос-Анджелеса. Это все часть моей программы. А через неделю начинают колесить по окрестностям – трехнедельный тур и, наверное, не прибыльный, если не распродать билеты. Мы будем раздавать контрамарки, чтобы пустого зала не было. Важно, чтобы о нас заговорили. К тому времени, как группа доберется до Сан-Диего, это к концу первой недели, альтернативные станции начнут крутить сингл.
– А почему бы не разослать этот сингл всем станциям по пути следования? – сказал Чили. – Пусть послушают запись и решат, нравится им это или нет.
– Да потому что они не станут ее пускать в эфир, – сказал Хью, – если посчитают, что она не их формата, не укладывается в их представления о том, что любят их слушатели. Для этого нам и нужен рекламный агент-промоутер, парень, вхожий на радиостанции, многие из которых у него в кармане.
– А на сколько он потянет?
– На двадцать пять «косых», но дело того стоит. Половину суммы он отдает на те станции, которые выберет, – на их собственные рекламные акции. Как будто он представляет их, и только их. Так теперь это делается. Он отправляет запись музыкальному директору: «Можешь прокрутить это для меня, братец?» Запись начинает крутиться, он опять звонит: «Большое тебе спасибо, братец, но не мог бы ты дать ее и в хорошие часы тоже?» А его люди в это время работают и с другими станциями.
– Ну, двадцать пять – это не страшно, – сказал Чили.
– Это только предварительно. Мы предложим ему еще двадцать пять в качестве премии в зависимости от количества прокруток. Далее следует еще одна сторона рекламной кампании – нанять людей, которые станут работать на нас на улицах, наведываться к различным торговцам. Это все будет увязано с гастролями. Например, «Одесса» играет в городе, наша уличная команда работает в музыкальных магазинах. Они заговаривают зубы менеджеру, всучивают ему часть товара бесплатно, чтобы быть уверенным, что диск он пустит в продажу, уславливаются о прокрутке прямо в магазине и прицепляют в витрине роскошную афишу с портретом Линды Мун. Они распространяют рекламные листовки, расклеивают по городу афиши, раздают синглы старшеклассникам. Дать им двадцать «косых» и пообещать еще десять в качестве премии, если выполнят поставленную им задачу, – и они выжмут из диска все, что можно.
– Вместе с премиями, – сказал Чили, – это выходит примерно на восемьдесят «косых». Ну а дальше?
– Переходим к следующему этапу, – сказал Хью. – Раскрутке в масштабе всей страны. Но это если получится с раскруткой местного значения. Надо, чтобы дело пошло, тогда можно думать о выходе на страну в целом.
– Но еще даже не начав, ты уже сомневаешься в Линде, – сказал Чили.
Хью покачал головой.
– Нет, дело не в Линде. Линда как раз наш основной козырь. Я беспокоюсь о диске. Играть музыку по клубам – это одно, но для выхода в эфир, думаю, ее надо подправить, как-то подкрепить звук, сделать его полновеснее.
Это он уже слышал – Чили вспомнил слова Кертиса о том, что звук следует сделать объемнее.
– Твой звукорежиссер тоже так считает.
– Ну вот видишь, а ведь Кертис по части записей – дока. Он говорил мне, что хотел бы еще поработать над синглом, микшировать звук заново. Буквально его слова следующие: «Я мог бы приложить к этому материалу руку, и тогда качество диска стало бы на порядок выше».
– Но ты же в курсе того, как Линда порвала контракт с фирмой, пожелавшей что-то там изменить в ее стиле. Вернула им деньги.
Хью пожал плечами.
– Ребячество. Ты директор, деловой человек, поговори с ней. Спроси Линду, чего она хочет – стать звездой или всю жизнь играть по заштатным клубам. Я вовсе не утверждаю, Чил, что переработка звука гарантирует нам успех, но мы получим большие шансы на раскрутку диска.
– Не думаю, чтобы она согласилась, – сказал Чили и увидел, что Хью смотрит на него, словно желает что-то сказать, но сомневается, стоит ли.
– Знаешь, фирма «БНБ» может обойтись и без ее разрешения. – Вот оно! – Мы можем поступить так, как считаем лучшим. Существуют законы бизнеса, Чили. Мы не музыкой торгуем, а дисками.
Чили сказал, что должен подумать.
– И не раздумывай слишком долго. Через неделю начинается турне.
– Ты кого-нибудь уже наметил в промоутеры?
– Да, я переговорил с Ником Каром. Он сказал, что взялся бы за это, но сначала должен послушать запись.
– Не хочу я его! – запротестовал Чили. – Господи, Хью, чего это при всех своих связях ты обратился именно к Ники!
– Я же сказал только что – бизнес есть бизнес, верно? Ты, кажется, считаешь, что с подонками нельзя иметь дела? Но если дать запись Нику Кару, в эфир он ее пропихнет. Он свое дело знает – заговорит любого до смерти и добьется своего. Что не означает, что тебе надо с ним дружиться.
Чили погрузился в размышления, а Хью наблюдал за ним.
– Тебе, по-моему, не нравится идея заплатить кругленькую сумму не кому-нибудь, а именно Нику.
– Ты прав, – согласился Чили, – но если ты захотел привлечь его, спорить я не стану. Дай ему запись и составляй контракт. А я загляну потом к нему в офис на пару слов.
– Не сорви этим все дело, Чил. Но я не хочу сказать, что ты должен слишком уж с ним церемониться или тереться с ним.
Последние слова услышала входящая в кабинет Эди.
– А я не прочь немного и потереться, – сказала она. – По-моему, трауром увлекаться не стоит. Вот пришлось подкупить себе нарядов. Например, этот – в «Саксе» купила. Нравится? – Вытянув руки, она покружилась перед ними. – По-моему, прелесть, правда? Маленькое платье для коктейлей. Но вообще-то черный цвет – не мой. – Она уселась рядом с Чили на диван и положила руку ему на колено. – Вы, ребята, работаете или прохлаждаетесь? – Убрав руку, она открыла сумочку, а Хью принялся объяснять ей, что они обсуждают предстоящие гастроли и кандидатуру промоутера.
– Погоди-ка.
Эди извлекла из сумочки пачку «Виргинских тонких» и зажигалку. Сунув сигарету между зубов, она несколько раз щелкнула зажигалкой, безрезультатно, и повернулась к Чили. Тот чиркнул кухонной спичкой, склонившись к ее лицу, дал ей закурить, после чего загасил спичку.
– Ты такой крутой, Чил, – сказала Эди. Она закурила, выпустила облачко дыма. – Но знаешь что? Я сейчас провернула такоекрутое дельце, что не поверите, когда расскажу.
– Ты выпила, да? – поинтересовался Хью.
– Несколько «стингеров». Уже сколько лет не пила «стингера», а тут выпила с мужиком, практически не пьющим. Тринадцать лет в разъездах, а выглядит потрясающе. Вспомнили с ним старые добрые времена. Не помню даже, где обедали, где-то в Санта-Монике. Теперь, когда я разбогатела, я ему нравлюсь значительно больше. Что и прекрасно. Сколько можно оставаться друзьями! Мы дружим уже лет двадцать, наверное. Это было круто.