Страница:
– Да, но вы мужчина. У мужчин не бывает такой хреновины, как менопауза. Она вам нравится. У вас с ней что-нибудь было?
– Мы с ней старые друзья.
– А со старыми друзьями вы не спите? – Чили замешкался с ответом, и она сказала: – Спите, только не хотите признаваться. Не мое это дело. – И тут же с места в карьер продолжала: – Почему вы против того, чтобы я пела «Одессу»? – и вперила в него пристальный взгляд.
– Теперь группа называется «Линда Мун». Я подумал, что это может сбить с толку публику. Кто же они на самом деле, «Одесса» или «Линда Мун»? – пояснил Чили
– Эта песня про место и его атмосферу. И вам это известно.
– Я решил, что для данной публики, а также для гастрольного турне песня немного доморощенная. Отдает кантри – все эти «под широким техасским небом…
– Вам это не нравится?
– Нравится. И очень нравится строка: «На станциях пить кипяток». Я ведь о чем пекусь – об успехе у публики, которая раньше вас никогда не слышала.
– Я чувствую эту песню, – сказала Линда. – Может быть, сильнее чувствую, чем все мои другие песни. Когда поешь ее, мыслью уносишься в прошлое, к местам, где все начиналось. Как поется в песне:
И меня охватило такое чувство – удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, – что ты не просто поешь, ты царишь здесь, властвуешь над всеми этими людьми, и стоит тебе пальцем шевельнуть, и они кинутся исполнять все твои желания.
– Вы так уверены в будущем успехе…
– Так и в песне «Три аккорда и дорога в тыщу миль…». Что ж, я ступила на эту дорогу и с нее не сверну.
– Помните слова Джо Перри: «Не давай им мешать тебе забавляться», – сказал Чили.
А Линда сказала:
– Иными словами, не надо воспринимать себя слишком всерьез?
Сообразительная девочка – не успеешь подумать, а она уже поняла.
Элейн вошла в спальню, держа в обеих руках по стакану виски. Один стакан она протянула Чили, свой же поставила на ночной столик и, скинув кимоно, – единственное, что на ней было, – забралась обратно в постель.
Чили сказал ей, что так она его совершенно избалует. Взяв пепельницу с ночного столика, Элейн поставила ее между ними в постели, достала из ящика свои сигареты и закурила.
– Если ты так это почувствовал, дружок, – сказала она, – значит, процесс этот обоюдный. Вообще мы заняты тем, что превращаемся в лучших сексуальных партнеров, каких я еще в жизни не видела.
Укутав стакан простыней, Чили придержал его бедрами, пока зажигал сигару. Попыхивая сигарой, он сказал:
– Ага. Мы здорово приладились. Все синхронно. И я очень тебя чувствую. Например, когда Линда обсуждала со мной программу, я чувствовал, что ты понимаешь, что происходит.
– Ты не хотел, чтобы она исполнила «Одессу». А почему?
– Видишь? Ты заметила.
– А потом ты пошел на попятный.
– Я не хотел, чтобы Линда делала эту песню гвоздем программы. Публика привыкает к ее версии, а потом выйдет диск, где все будет иначе. Не надо бы этого допускать.
– Ты дал команду Кертису переделать диск?
– Вчера вечером распорядился, велел ему начинать действовать. По совету Ника Кара, после его экспертной оценки. А Кертис сказал мне, что дело уже сделано. Сказал, что знал – раньше или позже, но я велю ему это сделать. Кертис и парочка его приятелей со студии взяли «Одессу», расчленили ее, а потом с помощью компьютера, только не спрашивай меня, каким образом, добавили туда еще звуков, разукрасили как могли кусочками из чего-то другого, ударами ирландских барабанов, например, как в «Риверсайде». Голос Линды они тоже изменили, подработали – и он звучит теперь то как аккомпанемент, то как эхо. Там теперь и медные инструменты слышны как будто издалека, и чего там только теперь нет. Кертис проиграл мне новую аранжировку, и должен сказать, это здорово, стало гораздо наполненнее, драматичнее. Печаль, грусть чувствуются по-прежнему, но появилось и что-то новое – мощь, объемность.
– И ты боишься, – сказала Элейн, – что с Линдой, когда она это услышит, будет припадок.
– Когда диск выйдет, они будут на гастролях. Мне пришлось решать, что предпочтительнее: не огорчать Линду раньше времени или дать ей прослушать диск. Но к тому же надо было мыслить реально, не забывать об интересах студии, для чего и готовить новую аранжировку.
– Если без этого не обойтись, – сказала Элейн, – то ей придется смириться. В нашем деле тоже так. Режиссер представляет картину. Можно даже сказать, свое создание, и, естественно, ожидает похвал. Показывает материал, студия знакомится с материалом и говорит, что впечатление у них среднее, нужны переделки. Режиссер, если он тупой, взвивается: «Я умываю руки!» Если он с гонором и воспринимает себя слишком всерьез, он говорит: «Пошли они к черту! – имея в виду экспертов. – Что они понимают!» Студия объясняет ему: «Мы руководствуемся словами Куросавы, что главное в кинематографе – это показать людям то, что они хотят увидеть. Картина должна быть прибыльной, иначе производство встанет». Так как же поступает режиссер, если он не глуп?
– Переделывает картину, – сказал Чили. – Переснимает ту или иную сцену, меняет текст… Я забыл, к чему мы это вспомнили?
– Она бросит все к черту, – сказала Элейн, – или же смирится и примет новую аранжировку.
– Ну да, – несколько удивленно согласился Чили. – И больше ничего.
– Нет, есть кое-что еще. – Поставив стакан, Элейн взглянула ему в глаза. – Ты хитришь. Если бы дело было только в том, примет ли она новую аранжировку или не примет, ты бы сказал ей все как есть. Сказал бы: «Вот послушайте» – и проиграл бы ей новую запись.
– Я думал так и сделать, но потом передумал.
– Нет, ты захотел сначала отправить ее в турне, чтобы она попривыкла к восторженным толпам и поклонникам – она ведь очень привлекательная девушка, – ощутила вкус успеха и каково это – властвовать над толпой, чтобы она уже почувствовала себя звездой. И только потом услышала диск.
– Правильно, Элейн, – сказал Чили. – Очень хорошо, что ты это понимаешь. В «Форуме» она объявила новое название группы – «Линда Мун». Пощекотала свое самолюбие.
– Итак, она услышит песню на гастролях, – сказала Элейн. – Не в студии звукозаписи, когда вы с ней один на один и ты смотришь на нее с таким серьезным, хмурым видом…
– Да-да, ты совершенно права!. – Чили положил сигару в пепельницу и поднял обе руки в знак того, что они теперь свободны. – И знаешь, как это будет? При участии радиостанции Сан-Диего. Ник Кар обрабатывает тамошнего директора.
Группа в тот вечер выступает в городе, в клубе, который называется «Пузом кверху». Линду приглашают на студию поговорить с диск-жокеем о предстоящем выступлении. Он спрашивает, слышала ли она уже диск. Нет, отвечает она, еще не слышала. Тот говорит, что диск только-только получен и он даст ей прослушать. И дает ей прослушать.
– И ты там тоже будешь участвовать, – сказала Элейн.
– Придется.
– Иначе ты не узнаешь ее реакции. Реакции в присутствии диск-жокея, который поздравит ее и начнет расписывать, как ему нравится диск. Если, конечно, парень этот не хам и не полный олух. Таким образом, ты ставишь ее перед фактом, и она реагирует – так или иначе.
Чили теперь опять ухватил зубами сигару.
– Сцена что надо, верно? Может стать ключевой в картине.
– Или в жизни этой девушки, – сказала Элейн.
– Так про это и картина – про жизнь этой девушки и ее карьеру. Состоится она? Тут может все и решиться.
– А если тебе не понравится то, что произойдет?
– Тогда мы вернемся к старому испытанному приему – пусть выкручивается Плут, тот самый сценарист, что работал над «Поймать Лео».
Элейн потушила сигарету и сказала:
– Почему бы тебе не поберечь сигару, а я бы угостила тебя мятной конфеткой?
– Чтобы потом ты вновь закурила?
– Сказать по правде, – заметила Элейн, – я курю больше с тех пор, как бросила. Но не думаю, что мне это вредит.
23
24
– Мы с ней старые друзья.
– А со старыми друзьями вы не спите? – Чили замешкался с ответом, и она сказала: – Спите, только не хотите признаваться. Не мое это дело. – И тут же с места в карьер продолжала: – Почему вы против того, чтобы я пела «Одессу»? – и вперила в него пристальный взгляд.
– Теперь группа называется «Линда Мун». Я подумал, что это может сбить с толку публику. Кто же они на самом деле, «Одесса» или «Линда Мун»? – пояснил Чили
– Эта песня про место и его атмосферу. И вам это известно.
– Я решил, что для данной публики, а также для гастрольного турне песня немного доморощенная. Отдает кантри – все эти «под широким техасским небом…
– Вам это не нравится?
– Нравится. И очень нравится строка: «На станциях пить кипяток». Я ведь о чем пекусь – об успехе у публики, которая раньше вас никогда не слышала.
– Я чувствую эту песню, – сказала Линда. – Может быть, сильнее чувствую, чем все мои другие песни. Когда поешь ее, мыслью уносишься в прошлое, к местам, где все начиналось. Как поется в песне:
Вот так и я. Это про меня. Я это очень остро чувствую. Я почувствовала это на концерте в «Форуме». Тысячи людей орут, руками машут.
Девочка мечтает,
У ней дурацкий вид –
Уперлась глазами в небо
И думает, что летит.
И меня охватило такое чувство – удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, – что ты не просто поешь, ты царишь здесь, властвуешь над всеми этими людьми, и стоит тебе пальцем шевельнуть, и они кинутся исполнять все твои желания.
– Вы так уверены в будущем успехе…
– Так и в песне «Три аккорда и дорога в тыщу миль…». Что ж, я ступила на эту дорогу и с нее не сверну.
– Помните слова Джо Перри: «Не давай им мешать тебе забавляться», – сказал Чили.
А Линда сказала:
– Иными словами, не надо воспринимать себя слишком всерьез?
Сообразительная девочка – не успеешь подумать, а она уже поняла.
Элейн вошла в спальню, держа в обеих руках по стакану виски. Один стакан она протянула Чили, свой же поставила на ночной столик и, скинув кимоно, – единственное, что на ней было, – забралась обратно в постель.
Чили сказал ей, что так она его совершенно избалует. Взяв пепельницу с ночного столика, Элейн поставила ее между ними в постели, достала из ящика свои сигареты и закурила.
– Если ты так это почувствовал, дружок, – сказала она, – значит, процесс этот обоюдный. Вообще мы заняты тем, что превращаемся в лучших сексуальных партнеров, каких я еще в жизни не видела.
Укутав стакан простыней, Чили придержал его бедрами, пока зажигал сигару. Попыхивая сигарой, он сказал:
– Ага. Мы здорово приладились. Все синхронно. И я очень тебя чувствую. Например, когда Линда обсуждала со мной программу, я чувствовал, что ты понимаешь, что происходит.
– Ты не хотел, чтобы она исполнила «Одессу». А почему?
– Видишь? Ты заметила.
– А потом ты пошел на попятный.
– Я не хотел, чтобы Линда делала эту песню гвоздем программы. Публика привыкает к ее версии, а потом выйдет диск, где все будет иначе. Не надо бы этого допускать.
– Ты дал команду Кертису переделать диск?
– Вчера вечером распорядился, велел ему начинать действовать. По совету Ника Кара, после его экспертной оценки. А Кертис сказал мне, что дело уже сделано. Сказал, что знал – раньше или позже, но я велю ему это сделать. Кертис и парочка его приятелей со студии взяли «Одессу», расчленили ее, а потом с помощью компьютера, только не спрашивай меня, каким образом, добавили туда еще звуков, разукрасили как могли кусочками из чего-то другого, ударами ирландских барабанов, например, как в «Риверсайде». Голос Линды они тоже изменили, подработали – и он звучит теперь то как аккомпанемент, то как эхо. Там теперь и медные инструменты слышны как будто издалека, и чего там только теперь нет. Кертис проиграл мне новую аранжировку, и должен сказать, это здорово, стало гораздо наполненнее, драматичнее. Печаль, грусть чувствуются по-прежнему, но появилось и что-то новое – мощь, объемность.
– И ты боишься, – сказала Элейн, – что с Линдой, когда она это услышит, будет припадок.
– Когда диск выйдет, они будут на гастролях. Мне пришлось решать, что предпочтительнее: не огорчать Линду раньше времени или дать ей прослушать диск. Но к тому же надо было мыслить реально, не забывать об интересах студии, для чего и готовить новую аранжировку.
– Если без этого не обойтись, – сказала Элейн, – то ей придется смириться. В нашем деле тоже так. Режиссер представляет картину. Можно даже сказать, свое создание, и, естественно, ожидает похвал. Показывает материал, студия знакомится с материалом и говорит, что впечатление у них среднее, нужны переделки. Режиссер, если он тупой, взвивается: «Я умываю руки!» Если он с гонором и воспринимает себя слишком всерьез, он говорит: «Пошли они к черту! – имея в виду экспертов. – Что они понимают!» Студия объясняет ему: «Мы руководствуемся словами Куросавы, что главное в кинематографе – это показать людям то, что они хотят увидеть. Картина должна быть прибыльной, иначе производство встанет». Так как же поступает режиссер, если он не глуп?
– Переделывает картину, – сказал Чили. – Переснимает ту или иную сцену, меняет текст… Я забыл, к чему мы это вспомнили?
– Она бросит все к черту, – сказала Элейн, – или же смирится и примет новую аранжировку.
– Ну да, – несколько удивленно согласился Чили. – И больше ничего.
– Нет, есть кое-что еще. – Поставив стакан, Элейн взглянула ему в глаза. – Ты хитришь. Если бы дело было только в том, примет ли она новую аранжировку или не примет, ты бы сказал ей все как есть. Сказал бы: «Вот послушайте» – и проиграл бы ей новую запись.
– Я думал так и сделать, но потом передумал.
– Нет, ты захотел сначала отправить ее в турне, чтобы она попривыкла к восторженным толпам и поклонникам – она ведь очень привлекательная девушка, – ощутила вкус успеха и каково это – властвовать над толпой, чтобы она уже почувствовала себя звездой. И только потом услышала диск.
– Правильно, Элейн, – сказал Чили. – Очень хорошо, что ты это понимаешь. В «Форуме» она объявила новое название группы – «Линда Мун». Пощекотала свое самолюбие.
– Итак, она услышит песню на гастролях, – сказала Элейн. – Не в студии звукозаписи, когда вы с ней один на один и ты смотришь на нее с таким серьезным, хмурым видом…
– Да-да, ты совершенно права!. – Чили положил сигару в пепельницу и поднял обе руки в знак того, что они теперь свободны. – И знаешь, как это будет? При участии радиостанции Сан-Диего. Ник Кар обрабатывает тамошнего директора.
Группа в тот вечер выступает в городе, в клубе, который называется «Пузом кверху». Линду приглашают на студию поговорить с диск-жокеем о предстоящем выступлении. Он спрашивает, слышала ли она уже диск. Нет, отвечает она, еще не слышала. Тот говорит, что диск только-только получен и он даст ей прослушать. И дает ей прослушать.
– И ты там тоже будешь участвовать, – сказала Элейн.
– Придется.
– Иначе ты не узнаешь ее реакции. Реакции в присутствии диск-жокея, который поздравит ее и начнет расписывать, как ему нравится диск. Если, конечно, парень этот не хам и не полный олух. Таким образом, ты ставишь ее перед фактом, и она реагирует – так или иначе.
Чили теперь опять ухватил зубами сигару.
– Сцена что надо, верно? Может стать ключевой в картине.
– Или в жизни этой девушки, – сказала Элейн.
– Так про это и картина – про жизнь этой девушки и ее карьеру. Состоится она? Тут может все и решиться.
– А если тебе не понравится то, что произойдет?
– Тогда мы вернемся к старому испытанному приему – пусть выкручивается Плут, тот самый сценарист, что работал над «Поймать Лео».
Элейн потушила сигарету и сказала:
– Почему бы тебе не поберечь сигару, а я бы угостила тебя мятной конфеткой?
– Чтобы потом ты вновь закурила?
– Сказать по правде, – заметила Элейн, – я курю больше с тех пор, как бросила. Но не думаю, что мне это вредит.
23
Во вторник вечером Раджи сказал Элиоту:
– Разве тебе не полагается тоже следить за ним, как слежу я? Что ты хочешь – дать ему ускользнуть, чтобы потом не знать, где его искать? Давай по очереди: один день – ты, другой – я. Начнем с тебя.
В среду Элиот позвонил Раджи из машины.
– Господи, я совершенно без сил. Всю ночь колесил по округе, а он был у Элейн, этой бабы со студии.
– А чего было колесить? Сидел бы в машине и следил за домом.
– Да вы что, спятили? Это в Беверли-Хиллс, где по ночам и машин-то на улице нет? Сядешь в машине, так тут же к тебе подойдут с вопросом, что это ты здесь делаешь.
– И ты решил колесить.
– Да. С перерывами, чтобы глотнуть кофе и каждый час наведаться к ее дому – проверить, там ли еще его машина. В десять утра, ну, может быть, чуть позже, когда я ехал вверх по Маунтин-драйв, он проехал мне навстречу. Близко так проехал. Я проводил его до «Времен года», что на Доуени. Видел, что обслуге он там известен – как же, Чили Палмер, – засуетились, словно дико рады его видеть. Бросились ставить его машину, а он прошел в отель. Тогда я принялся узнавать номер. Позвонил и попросил позвать мистера Палмера. Он ответил, и я повесил трубку. Значит, он в отеле.
– И в каком номере?
– Я снова позвонил. Спросил: «Это пять-три-ноль-восемь?» Он сказал: «Нет», и я опять повесил трубку.
– Так ты узнал номер или не узнал?
– Я же говорю: он мне его не сказал.
– Ну существуют же способы узнать…
– Какие, например?
– А что сделал ты?
– Припарковался напротив, через улицу. Машина его все не выезжала. В час дня я позвонил ему. Телефонистка сказала, что он просил не беспокоить, хотите – оставьте сообщение. Ну, думаю, спать лег. Провел ночь с Элейн, вернулся к себе в номер и отсыпается.
– Знаешь, что бы ты мог сделать? – сказал Раджи. – Подняться и поискать дверь с табличкой «Не беспокоить»!
– Это что же, все двенадцать этажей обрыскать? И чтобы горничные меня засекли? А потом, подумайте только, на скольких дверях там вывешена такая табличка! Теперь слушайте. В три часа он выходит и едет в Силвер-Лейк, где у них фирма помещается. Сейчас он там.
– А ты где?
– В гостях у друга в Вест-Голливуд.
– Так кто же пасет Чили Палмера?
– Я думал, вы.
– А откуда я машину возьму?
– Вы придумали план, – сказал Элиот, – только не подумали о том, как его осуществить.
В среду вечером на дежурстве был Раджи. Вслед за Чили он проехал от самого Силвер-Лейк по Сансет и Маунтин-драйв, а потом через Лома-Виста до самого дома этой бабы со студии. Потом он вернулся к себе домой, где его ждала мисс Сайгон, которую по средам отпускали из этого ее привокзального стриптиз-бара. Наутро в девять часов он позвонил Чили Палмеру в отель. Ему пришлось дозваниваться, прежде чем тот взял трубку, и было уже почти пол-одиннадцатого. Раджи сказал:
– С вами говорят из цветочного магазина в Беверли-Хиллс. Нам надлежит доставить вам букет, но заказчик запамятовал ваш номер. Уточните его, пожалуйста, восемь… а как дальше?
Абонент попросил оставить цветы у портье и повесил трубку. Этим же днем он отправил мисс Сайгон в Силвер-Лейк посмотреть, стоит ли перед студией «БНБ продакшн» старенький «мерседес» Чили. Она позвонила ему сказать, что потеряла «мерседес».
На поверку слежка оказалась не такой простой штукой, как кажется.
В четверг вечером было дежурство Элиота. Он проводил преследуемого до дома Элейн, после чего развернулся и отправился в Вест-Голливуд к другу – тому самому, с которым делил камеру в исправительном заведении «Кулани». Звали этого друга Энди, и он любил разыгрывать роль эдакого рубахи-парня из чернушных фильмов сороковых годов. Увидев входящего Элиота, Энди мог сказать: «Привет, олух царя небесного!» А мог сказать так: «Здравствуй, незнакомец! Каким ветром занесло в наш городок?» А мог встретить его словами: «Привет, морячок! Надолго к нам причалил?» Иной раз Энди брал себе роль маленькой сиротки Энн, потому что волосы у него были пышные, рыжие, и Элиоту тогда приходилось надевать на голову тюрбан, который соорудил для него Энди, и превращаться в Панджата, дружка ее богача-отца, развлекающего Энни и всячески балующего ее. Элиоту больше нравилось, когда не надо было никого изображать и они с Энди были такими, какие они есть. Энди ставил танцы для видео, занимался подтанцовкой. Он предпочитал классическую хореографию и натаскивал Элиота, репетируя с ним движение для его кинопробы. Он вставал в позу, Элиот занимал свое место у него за спиной. Энди начинал считать: «Пять, шесть, семь, восемь», и Элиот принимался повторять за ним все то, что он делал. Играть было давней мечтой Элиота, к которой он возвращался вновь и вновь, не смея признаться в ней Раджи, мечтой, зародившейся, когда он был еще администратором и организовывал шоу. Что ж, теперь мечта станет явью, если же не станет, кому-то будет грозить смерть.
В пятницу утром машины Чили Палмера на подъездной аллее возле дома Элейн не оказалось. Элиот проехал к отелю, подождал немного в машине, стоя напротив, а потом позвонил, спросив мистера Палмера. Телефонистка сказала, что мистер Палмер не отвечает. Элиот спросил, не потому ли он не отвечает, что не хочет, чтобы его беспокоили. Нет, ответила телефонистка, просто не отвечает. Элиот позвонил Раджи и сказал, что ему кажется, будто преследуемый скрылся.
Раджи позвонил Нику Кару и спросил у Робин, когда та ответила, не в курсе ли она гастрольного расписания Линды Мун на первую неделю ее гастролей. Он так и видел перед собой эту недотрогу Робин, как она сидит за столом, также с телефоном на голове, чтобы не отстать от шефа. Она сказала:
– Они отыграли в «Пляже Родондо». Отыграли в «Предгорье» в Лонг-Бич, в «Ледяном доме» в Палм-Спрингс. Сегодня у них концерт в Сан-Хуан-Капистрано в «Каретнике», завтра в Сан-Диего в «Пузом кверху»… В воскресенье дневной концерт в «Ла Плайя», это возле Дель-Мара, на нудистском пляже.
– Не хочешь съездить туда со мной, посмотреть?
– Знаете, как выглядят те, кто посещает нудистские пляжи? – сказала Робин.
– Скажи, как.
– Как люди, которым там лучше не показываться.
– Чили Палмер тоже поехал на гастроли?
– Мне не сообщили.
– Узнай это для меня у Ника.
После минутной паузы он услышал голос Ника. Тот сказал: «Передай ему, что если он на шаг приблизится к Чили Палмеру, то я уж позабочусь, чтобы он больше на ноги встать не смог». А потом раздался голос Робин:
– Ник велел вам передать, что если вы приблизитесь к Чили Палмеру хоть на шаг, он вам ноги переломает.
– Что бы ему так и сказать!
– Не те книжки читает.
– Понимаешь, – сказал Раджи, – если мне не следует приближаться к Палмеру, значит, он там. Я ясно выразился?
– Да. Иначе Ник должен был сказать: «Нет. Его там нет». Так вы поедете туда?
Раджи покачал головой.
– Я только хотел узнать, в городе он или нет.
Он сообщил преследуемому, что ему передают цветы, а тот велел оставить их у портье. Это было вчера. Палмер мог обратить внимание на то, что никаких цветов он так и не получил. Но это не важно. Сейчас мысли Раджи были заняты тем, как бы опять использовать придумку с цветами, но уже не для выяснения номера, а чтобы проникнуть в этот номер и осмотреть его.
Он позвонил мисс Сайгон и велел азиаточке быть наготове – он за ней заедет.
Все вышло как надо: по пути они заехали в цветочный магазин, где выбрали пятидесятидолларовый букет для доставки мистеру Чили Пал-меру, кинопродюсеру, остановившемуся сейчас во «Временах года». Продавщице Раджи сказал следующее: «Цветы необходимо доставить до пяти часов, времени, когда мистер Палмер возвращается со студии. Ясно? Так, чтобы он вошел в номер и увидел букет». Раджи пояснил цветочнице, что время доставки крайне важно, так как задуман розыгрыш. Он дал ей десять долларов для рассыльного и записку для служащих отеля: «Важное условие – поставить в номер до пяти часов». Он спросил продавщицу, сможет ли она проконтролировать, чтобы все было сделано как надо. «Почему же нет? – ответила она. – Но лучше поторопиться, потому что уже почти четыре часа».
В четыре тридцать Раджи подвез мисс Сайгон к дверям отеля, так проинструктировав ее: «Постой в вестибюле и поглядывай на часы. Там будет полно охранников, их сразу видно. Но ты не обращай внимания. К тебе они цепляться не будут – выглядишь ты очень прилично, на проститутку не похожа, и всякое такое».
Это было правдой. В белом, не слишком коротком платье, обеими руками вцепившаяся в сумочку, мисс Сайгон походила на только-только приехавшую из захолустья провинциалку. Единственное, что от нее требовалось, это дождаться рассыльного из цветочного магазина. Тот передаст цветы портье – рассыльному отеля, а мисс Сайгон пройдет за ним наверх, проследив, в какой номер он понесет цветы.
– Зачем вам понадобилось знать номер? – удивилась Мин Лин, на что Раджи посоветовал ей не забивать всякими глупостями ее хорошенькую головку.
В пять часов Раджи припарковался напротив отеля. Вскоре малютка мисс Сайгон вышла из отеля и села к нему в машину.
– Номер тысяча двенадцатый, – сказала она. – И все-таки я не понимаю, как…
Раджи показал ей отмычку – трофей от Джо Лаза.
– С помощью вот этого.
Отмычка бесполезна, если дверь открывается пластиковой карточкой, которую надо сунуть в отверстие, чтобы загорелся зеленый огонек, но в этом отеле двери номеров открывались по старинке ключом, и отмычка в опытных руках действовала безотказно. Надо было лишь покрутить ею, пока не услышишь щелчок, и тогда входи. Открыв дверь и очутившись в двойном номере, Раджи прошел через холл прямо к балконной двери, где на круглом столике стоял пятидесятидолларовый букет.
Первым долгом он заглянул в находившийся возле входных дверей шкаф, окинул взглядом пару темных костюмов, блейзер, с полдюжины нарядных светло-голубых хлопчатобумажных рубашек, совершенно одинаковых; щетка в мешочке, галстуки на крючке на внутренней стороне дверцы, ящик открыт, в нем ничего, рожок для обуви с длинной кожаной ручкой Раджи сунул себе во внутренний карман пиджака.
Ни зубной щетки, ни бритвы, ни лосьона после бритья – ничего из личных вещиц в ванной. Раджи прихватил флакончики шампуня, кондиционера и лосьона для тела, взял игольник, бархотку для обуви и шапочку для душа и тоже рассовал все это по карманам.
В гостиной на большом телевизоре – ваза с отборными фруктами. Раджи съел несколько виноградин, прошел в спальню и выдвинул один за другим несколько ящиков комода. Запас белья был весьма скудным – трусы разных расцветок, темные носки, пара-другая маек, носовые платки. Запрятанных под белье купюр он не обнаружил. Мини-бар оказался заперт.
Вновь очутившись в гостиной, он раздвинул газовые занавески, распахнул балконную дверь и, выйдя, облокотился о решетку. С высоты десятого этажа он разглядывал аккуратно подстриженные газоны и дорожки. Классное место для путешественников или для тех, кто боится ночевать дома. Войдя опять вовнутрь, он прикрыл и запер балконную дверь и прошел к письменному столу.
Глядите-ка: на столе ключ от номера. И на телефоне огонек оставленного сообщения. Раджи нажал кнопку, и приятный голос белой женщины произнес, что есть два непрослушанных сообщения. Голос назвал номер, по которому их можно проиграть. Раджи набрал номер, и тот же голос сказал: «Сообщение первое, 10.20 утра», после чего его сменил другой женский голос: «Привет. Это Элейн. Надеюсь, ты нашел кофе и записку. Я забыла предупредить тебя вчера вечером, что рано утром у меня деловое совещание, а будить тебя я не хотела. Теперь выяснилось, что мне надо слетать в Ванкувер. Подробности сообщу».
Приятный женский голос сказал, что это конец сообщения. Можно набрать номер и вновь проиграть его, набрать номер, чтобы сохранить сообщение, или другой – стереть его. Раджи сообщение стер. Приятный женский голос сказал, что на номере записано и другое сообщение, оставленное в 2.35 пополудни. И опять голос Элейн: «Чил? Я лечу в Ванкувер, говорю с борта самолета. Не хочется увольнять режиссера, но выбора нет. По крайней мере не лопну от злости, думая, какой беспробудный кретин этот Александр Монет. У актеров терпение на исходе, газеты нагоняют тоску, так что… Где ты, ушел перекусить? Я хотела дозвониться до твоего ухода. Пыталась связаться с Элиотом Вильгельмом, но все не могу его застать, а автоответчика у него нет. Может быть, ты позвонишь ему? Сделай это, пожалуйста, пока он не устроил погром у меня в кабинете. Скажи, что мы назначаем пробу на ближайший вторник. Наверняка ему будет приятнее услышать это от тебя. Вернусь завтра или в воскресенье. И новую пачку сигарет привезу. До скорого, дружок!»
Приятный голос белой женщины сообщил Раджи, что следует нажать, чтобы опять это прослушать. И он прослушал все вновь, желая увериться в том, что слышал.
Элиоту назначили кинопробу.
Но он еще этого не знает.
Или так и не узнает.
Чили Палмер уже уехал, не получив сообщения. Приятная белая леди сказала, что сообщения не прослушаны. Это означает, что и Элиот не дождался звонка. Никто ему не позвонил, не сказал о кинопробе, как они обещали. А ну их к дьяволу! Он ведь сказал, что если они и на этот раз его обманут, он поможет убрать Чили Палмера. Разве не так? Раджи мучительно восстанавливал в памяти разговор: «Ты обещал подождать, не предпринимать ничего до кинопробы», а он сказал, что если и на этот раз они не позвонят… да, он так и сказал: «Я вам подсоблю».
Приятная белая леди велела нажать цифру три, чтобы стереть сообщение.
Раджи нажал цифру три.
Дело сделано.
Уходя, он прихватил ключ. Взял и букет, передав его в машине мисс Сайгон со словами: – Сохрани это для меня.
В пятницу утром Чили обнаружил на кухне записку Элейн:
«Уехала в семь утра на деловое совещание в восемь. Решаем судьбу самонадеянного осла режиссера». Накануне он сказал ей, что, возможно, отправится на гастроли, только попозже, днем.
Теперь же он думал: «Что за спешка? Поезжай на следующее утро. Приятнее провести ночь с Элейн, чем в мотеле с участниками группы. Устроить себе день отдыха, ничего не делать и постараться даже не думать ни о чем». Он подозревал, что некоторые из лучших его идей зародились именно тогда, когда он ни о чем не думал. Дождаться здесь возвращения Элейн и удивить ее. Выпить с ней, пойти с ней куда-нибудь поужинать… Ему нравилось общество Элейн. С ней он всегда был самим собой. Ему нравилось смотреть на нее – на ее лицо, как меняются его выражения, на ее руки, на ее темные карие глаза, нравилось видеть ее обнаженную – кожи белее, чем у Элейн, он еще не встречал. Такой огромный дом, а бассейна нет. И вечно она работает – стол завален сценариями.
Она спросила его:
– Как будет называться картина? «Поймать Линду»?
Он сказал:
– Или «Поймать кайф».
Но тут же поправился:
– Необязательно «поймать». Это же не продолжение «Поймать Лео».
– А что, если тебе использовать в заглавии имя «Линда Мун»?
– «Сияй звезда Линды Мун», – предложил Чили.
А Элейн сказала:
– «Линда Мун – путеводная звезда заблудших».
– Неплохо.
– Но что, если картина получится не про нее?
– А про кого же?
– Как в «Дне в ночи». Бери, что увидишь. А идея либо вытанцуется, либо нет.
– Или пусть Плут ее под конец придумает. Он все еще надеялся, что картина будет про
Линду.
Накануне Элейн сказала:
– Ты ставишь ее перед фактом. Завтра днем на радио Линда услышит новую аранжировку, о которой понятия не имеет. Это тоже может быть эпизодом картины.
Так что же в этом дурного?
Но зачем он откладывает встречу с Линдой? Не хочет тратить время, зная, что будет? Или предпочитает провести это время с Элейн?
В четыре часа он позвонил ей на работу. Джейн сказала:
– Вы разве не получили сообщения? Элейн в Ванкувере, видимо, до воскресенья.
Уже поздно. Будут пробки… Лучше ему остаться здесь, а утром уж отправиться. Ему нравился большой, в английском вкусе загородный дом Элейн, с которым он уже успел сродниться.
– Разве тебе не полагается тоже следить за ним, как слежу я? Что ты хочешь – дать ему ускользнуть, чтобы потом не знать, где его искать? Давай по очереди: один день – ты, другой – я. Начнем с тебя.
В среду Элиот позвонил Раджи из машины.
– Господи, я совершенно без сил. Всю ночь колесил по округе, а он был у Элейн, этой бабы со студии.
– А чего было колесить? Сидел бы в машине и следил за домом.
– Да вы что, спятили? Это в Беверли-Хиллс, где по ночам и машин-то на улице нет? Сядешь в машине, так тут же к тебе подойдут с вопросом, что это ты здесь делаешь.
– И ты решил колесить.
– Да. С перерывами, чтобы глотнуть кофе и каждый час наведаться к ее дому – проверить, там ли еще его машина. В десять утра, ну, может быть, чуть позже, когда я ехал вверх по Маунтин-драйв, он проехал мне навстречу. Близко так проехал. Я проводил его до «Времен года», что на Доуени. Видел, что обслуге он там известен – как же, Чили Палмер, – засуетились, словно дико рады его видеть. Бросились ставить его машину, а он прошел в отель. Тогда я принялся узнавать номер. Позвонил и попросил позвать мистера Палмера. Он ответил, и я повесил трубку. Значит, он в отеле.
– И в каком номере?
– Я снова позвонил. Спросил: «Это пять-три-ноль-восемь?» Он сказал: «Нет», и я опять повесил трубку.
– Так ты узнал номер или не узнал?
– Я же говорю: он мне его не сказал.
– Ну существуют же способы узнать…
– Какие, например?
– А что сделал ты?
– Припарковался напротив, через улицу. Машина его все не выезжала. В час дня я позвонил ему. Телефонистка сказала, что он просил не беспокоить, хотите – оставьте сообщение. Ну, думаю, спать лег. Провел ночь с Элейн, вернулся к себе в номер и отсыпается.
– Знаешь, что бы ты мог сделать? – сказал Раджи. – Подняться и поискать дверь с табличкой «Не беспокоить»!
– Это что же, все двенадцать этажей обрыскать? И чтобы горничные меня засекли? А потом, подумайте только, на скольких дверях там вывешена такая табличка! Теперь слушайте. В три часа он выходит и едет в Силвер-Лейк, где у них фирма помещается. Сейчас он там.
– А ты где?
– В гостях у друга в Вест-Голливуд.
– Так кто же пасет Чили Палмера?
– Я думал, вы.
– А откуда я машину возьму?
– Вы придумали план, – сказал Элиот, – только не подумали о том, как его осуществить.
В среду вечером на дежурстве был Раджи. Вслед за Чили он проехал от самого Силвер-Лейк по Сансет и Маунтин-драйв, а потом через Лома-Виста до самого дома этой бабы со студии. Потом он вернулся к себе домой, где его ждала мисс Сайгон, которую по средам отпускали из этого ее привокзального стриптиз-бара. Наутро в девять часов он позвонил Чили Палмеру в отель. Ему пришлось дозваниваться, прежде чем тот взял трубку, и было уже почти пол-одиннадцатого. Раджи сказал:
– С вами говорят из цветочного магазина в Беверли-Хиллс. Нам надлежит доставить вам букет, но заказчик запамятовал ваш номер. Уточните его, пожалуйста, восемь… а как дальше?
Абонент попросил оставить цветы у портье и повесил трубку. Этим же днем он отправил мисс Сайгон в Силвер-Лейк посмотреть, стоит ли перед студией «БНБ продакшн» старенький «мерседес» Чили. Она позвонила ему сказать, что потеряла «мерседес».
На поверку слежка оказалась не такой простой штукой, как кажется.
В четверг вечером было дежурство Элиота. Он проводил преследуемого до дома Элейн, после чего развернулся и отправился в Вест-Голливуд к другу – тому самому, с которым делил камеру в исправительном заведении «Кулани». Звали этого друга Энди, и он любил разыгрывать роль эдакого рубахи-парня из чернушных фильмов сороковых годов. Увидев входящего Элиота, Энди мог сказать: «Привет, олух царя небесного!» А мог сказать так: «Здравствуй, незнакомец! Каким ветром занесло в наш городок?» А мог встретить его словами: «Привет, морячок! Надолго к нам причалил?» Иной раз Энди брал себе роль маленькой сиротки Энн, потому что волосы у него были пышные, рыжие, и Элиоту тогда приходилось надевать на голову тюрбан, который соорудил для него Энди, и превращаться в Панджата, дружка ее богача-отца, развлекающего Энни и всячески балующего ее. Элиоту больше нравилось, когда не надо было никого изображать и они с Энди были такими, какие они есть. Энди ставил танцы для видео, занимался подтанцовкой. Он предпочитал классическую хореографию и натаскивал Элиота, репетируя с ним движение для его кинопробы. Он вставал в позу, Элиот занимал свое место у него за спиной. Энди начинал считать: «Пять, шесть, семь, восемь», и Элиот принимался повторять за ним все то, что он делал. Играть было давней мечтой Элиота, к которой он возвращался вновь и вновь, не смея признаться в ней Раджи, мечтой, зародившейся, когда он был еще администратором и организовывал шоу. Что ж, теперь мечта станет явью, если же не станет, кому-то будет грозить смерть.
В пятницу утром машины Чили Палмера на подъездной аллее возле дома Элейн не оказалось. Элиот проехал к отелю, подождал немного в машине, стоя напротив, а потом позвонил, спросив мистера Палмера. Телефонистка сказала, что мистер Палмер не отвечает. Элиот спросил, не потому ли он не отвечает, что не хочет, чтобы его беспокоили. Нет, ответила телефонистка, просто не отвечает. Элиот позвонил Раджи и сказал, что ему кажется, будто преследуемый скрылся.
Раджи позвонил Нику Кару и спросил у Робин, когда та ответила, не в курсе ли она гастрольного расписания Линды Мун на первую неделю ее гастролей. Он так и видел перед собой эту недотрогу Робин, как она сидит за столом, также с телефоном на голове, чтобы не отстать от шефа. Она сказала:
– Они отыграли в «Пляже Родондо». Отыграли в «Предгорье» в Лонг-Бич, в «Ледяном доме» в Палм-Спрингс. Сегодня у них концерт в Сан-Хуан-Капистрано в «Каретнике», завтра в Сан-Диего в «Пузом кверху»… В воскресенье дневной концерт в «Ла Плайя», это возле Дель-Мара, на нудистском пляже.
– Не хочешь съездить туда со мной, посмотреть?
– Знаете, как выглядят те, кто посещает нудистские пляжи? – сказала Робин.
– Скажи, как.
– Как люди, которым там лучше не показываться.
– Чили Палмер тоже поехал на гастроли?
– Мне не сообщили.
– Узнай это для меня у Ника.
После минутной паузы он услышал голос Ника. Тот сказал: «Передай ему, что если он на шаг приблизится к Чили Палмеру, то я уж позабочусь, чтобы он больше на ноги встать не смог». А потом раздался голос Робин:
– Ник велел вам передать, что если вы приблизитесь к Чили Палмеру хоть на шаг, он вам ноги переломает.
– Что бы ему так и сказать!
– Не те книжки читает.
– Понимаешь, – сказал Раджи, – если мне не следует приближаться к Палмеру, значит, он там. Я ясно выразился?
– Да. Иначе Ник должен был сказать: «Нет. Его там нет». Так вы поедете туда?
Раджи покачал головой.
– Я только хотел узнать, в городе он или нет.
Он сообщил преследуемому, что ему передают цветы, а тот велел оставить их у портье. Это было вчера. Палмер мог обратить внимание на то, что никаких цветов он так и не получил. Но это не важно. Сейчас мысли Раджи были заняты тем, как бы опять использовать придумку с цветами, но уже не для выяснения номера, а чтобы проникнуть в этот номер и осмотреть его.
Он позвонил мисс Сайгон и велел азиаточке быть наготове – он за ней заедет.
Все вышло как надо: по пути они заехали в цветочный магазин, где выбрали пятидесятидолларовый букет для доставки мистеру Чили Пал-меру, кинопродюсеру, остановившемуся сейчас во «Временах года». Продавщице Раджи сказал следующее: «Цветы необходимо доставить до пяти часов, времени, когда мистер Палмер возвращается со студии. Ясно? Так, чтобы он вошел в номер и увидел букет». Раджи пояснил цветочнице, что время доставки крайне важно, так как задуман розыгрыш. Он дал ей десять долларов для рассыльного и записку для служащих отеля: «Важное условие – поставить в номер до пяти часов». Он спросил продавщицу, сможет ли она проконтролировать, чтобы все было сделано как надо. «Почему же нет? – ответила она. – Но лучше поторопиться, потому что уже почти четыре часа».
В четыре тридцать Раджи подвез мисс Сайгон к дверям отеля, так проинструктировав ее: «Постой в вестибюле и поглядывай на часы. Там будет полно охранников, их сразу видно. Но ты не обращай внимания. К тебе они цепляться не будут – выглядишь ты очень прилично, на проститутку не похожа, и всякое такое».
Это было правдой. В белом, не слишком коротком платье, обеими руками вцепившаяся в сумочку, мисс Сайгон походила на только-только приехавшую из захолустья провинциалку. Единственное, что от нее требовалось, это дождаться рассыльного из цветочного магазина. Тот передаст цветы портье – рассыльному отеля, а мисс Сайгон пройдет за ним наверх, проследив, в какой номер он понесет цветы.
– Зачем вам понадобилось знать номер? – удивилась Мин Лин, на что Раджи посоветовал ей не забивать всякими глупостями ее хорошенькую головку.
В пять часов Раджи припарковался напротив отеля. Вскоре малютка мисс Сайгон вышла из отеля и села к нему в машину.
– Номер тысяча двенадцатый, – сказала она. – И все-таки я не понимаю, как…
Раджи показал ей отмычку – трофей от Джо Лаза.
– С помощью вот этого.
Отмычка бесполезна, если дверь открывается пластиковой карточкой, которую надо сунуть в отверстие, чтобы загорелся зеленый огонек, но в этом отеле двери номеров открывались по старинке ключом, и отмычка в опытных руках действовала безотказно. Надо было лишь покрутить ею, пока не услышишь щелчок, и тогда входи. Открыв дверь и очутившись в двойном номере, Раджи прошел через холл прямо к балконной двери, где на круглом столике стоял пятидесятидолларовый букет.
Первым долгом он заглянул в находившийся возле входных дверей шкаф, окинул взглядом пару темных костюмов, блейзер, с полдюжины нарядных светло-голубых хлопчатобумажных рубашек, совершенно одинаковых; щетка в мешочке, галстуки на крючке на внутренней стороне дверцы, ящик открыт, в нем ничего, рожок для обуви с длинной кожаной ручкой Раджи сунул себе во внутренний карман пиджака.
Ни зубной щетки, ни бритвы, ни лосьона после бритья – ничего из личных вещиц в ванной. Раджи прихватил флакончики шампуня, кондиционера и лосьона для тела, взял игольник, бархотку для обуви и шапочку для душа и тоже рассовал все это по карманам.
В гостиной на большом телевизоре – ваза с отборными фруктами. Раджи съел несколько виноградин, прошел в спальню и выдвинул один за другим несколько ящиков комода. Запас белья был весьма скудным – трусы разных расцветок, темные носки, пара-другая маек, носовые платки. Запрятанных под белье купюр он не обнаружил. Мини-бар оказался заперт.
Вновь очутившись в гостиной, он раздвинул газовые занавески, распахнул балконную дверь и, выйдя, облокотился о решетку. С высоты десятого этажа он разглядывал аккуратно подстриженные газоны и дорожки. Классное место для путешественников или для тех, кто боится ночевать дома. Войдя опять вовнутрь, он прикрыл и запер балконную дверь и прошел к письменному столу.
Глядите-ка: на столе ключ от номера. И на телефоне огонек оставленного сообщения. Раджи нажал кнопку, и приятный голос белой женщины произнес, что есть два непрослушанных сообщения. Голос назвал номер, по которому их можно проиграть. Раджи набрал номер, и тот же голос сказал: «Сообщение первое, 10.20 утра», после чего его сменил другой женский голос: «Привет. Это Элейн. Надеюсь, ты нашел кофе и записку. Я забыла предупредить тебя вчера вечером, что рано утром у меня деловое совещание, а будить тебя я не хотела. Теперь выяснилось, что мне надо слетать в Ванкувер. Подробности сообщу».
Приятный женский голос сказал, что это конец сообщения. Можно набрать номер и вновь проиграть его, набрать номер, чтобы сохранить сообщение, или другой – стереть его. Раджи сообщение стер. Приятный женский голос сказал, что на номере записано и другое сообщение, оставленное в 2.35 пополудни. И опять голос Элейн: «Чил? Я лечу в Ванкувер, говорю с борта самолета. Не хочется увольнять режиссера, но выбора нет. По крайней мере не лопну от злости, думая, какой беспробудный кретин этот Александр Монет. У актеров терпение на исходе, газеты нагоняют тоску, так что… Где ты, ушел перекусить? Я хотела дозвониться до твоего ухода. Пыталась связаться с Элиотом Вильгельмом, но все не могу его застать, а автоответчика у него нет. Может быть, ты позвонишь ему? Сделай это, пожалуйста, пока он не устроил погром у меня в кабинете. Скажи, что мы назначаем пробу на ближайший вторник. Наверняка ему будет приятнее услышать это от тебя. Вернусь завтра или в воскресенье. И новую пачку сигарет привезу. До скорого, дружок!»
Приятный голос белой женщины сообщил Раджи, что следует нажать, чтобы опять это прослушать. И он прослушал все вновь, желая увериться в том, что слышал.
Элиоту назначили кинопробу.
Но он еще этого не знает.
Или так и не узнает.
Чили Палмер уже уехал, не получив сообщения. Приятная белая леди сказала, что сообщения не прослушаны. Это означает, что и Элиот не дождался звонка. Никто ему не позвонил, не сказал о кинопробе, как они обещали. А ну их к дьяволу! Он ведь сказал, что если они и на этот раз его обманут, он поможет убрать Чили Палмера. Разве не так? Раджи мучительно восстанавливал в памяти разговор: «Ты обещал подождать, не предпринимать ничего до кинопробы», а он сказал, что если и на этот раз они не позвонят… да, он так и сказал: «Я вам подсоблю».
Приятная белая леди велела нажать цифру три, чтобы стереть сообщение.
Раджи нажал цифру три.
Дело сделано.
Уходя, он прихватил ключ. Взял и букет, передав его в машине мисс Сайгон со словами: – Сохрани это для меня.
В пятницу утром Чили обнаружил на кухне записку Элейн:
«Уехала в семь утра на деловое совещание в восемь. Решаем судьбу самонадеянного осла режиссера». Накануне он сказал ей, что, возможно, отправится на гастроли, только попозже, днем.
Теперь же он думал: «Что за спешка? Поезжай на следующее утро. Приятнее провести ночь с Элейн, чем в мотеле с участниками группы. Устроить себе день отдыха, ничего не делать и постараться даже не думать ни о чем». Он подозревал, что некоторые из лучших его идей зародились именно тогда, когда он ни о чем не думал. Дождаться здесь возвращения Элейн и удивить ее. Выпить с ней, пойти с ней куда-нибудь поужинать… Ему нравилось общество Элейн. С ней он всегда был самим собой. Ему нравилось смотреть на нее – на ее лицо, как меняются его выражения, на ее руки, на ее темные карие глаза, нравилось видеть ее обнаженную – кожи белее, чем у Элейн, он еще не встречал. Такой огромный дом, а бассейна нет. И вечно она работает – стол завален сценариями.
Она спросила его:
– Как будет называться картина? «Поймать Линду»?
Он сказал:
– Или «Поймать кайф».
Но тут же поправился:
– Необязательно «поймать». Это же не продолжение «Поймать Лео».
– А что, если тебе использовать в заглавии имя «Линда Мун»?
– «Сияй звезда Линды Мун», – предложил Чили.
А Элейн сказала:
– «Линда Мун – путеводная звезда заблудших».
– Неплохо.
– Но что, если картина получится не про нее?
– А про кого же?
– Как в «Дне в ночи». Бери, что увидишь. А идея либо вытанцуется, либо нет.
– Или пусть Плут ее под конец придумает. Он все еще надеялся, что картина будет про
Линду.
Накануне Элейн сказала:
– Ты ставишь ее перед фактом. Завтра днем на радио Линда услышит новую аранжировку, о которой понятия не имеет. Это тоже может быть эпизодом картины.
Так что же в этом дурного?
Но зачем он откладывает встречу с Линдой? Не хочет тратить время, зная, что будет? Или предпочитает провести это время с Элейн?
В четыре часа он позвонил ей на работу. Джейн сказала:
– Вы разве не получили сообщения? Элейн в Ванкувере, видимо, до воскресенья.
Уже поздно. Будут пробки… Лучше ему остаться здесь, а утром уж отправиться. Ему нравился большой, в английском вкусе загородный дом Элейн, с которым он уже успел сродниться.
24
Портье в «Хилтоне» на Джимми-Дуранте-бульвар назвал Чили номера 168, 169 и 170. Увидев позади мотеля большой припаркованный фургон, он сразу понял, что нашел их. Он постучал в первый из номеров, ему не ответили, но дверь соседнего открылась, и он увидел Биту.
– Привет, директор. Не рано пожаловали. Входите.
– Как проходят гастроли?
– С большим успехом. Публика валом валит на Линду. Проявляет к ней любовь большую, чем мы, ее товарищи, должна вам сказать.
– Что случилось?
– С девочкой этой стало трудновато.
– С Линдой?
– Ну а о ком мы говорим? С Линдой.
– А что ее так изменило?
– Слава, внимание публики. Она буквально упивается ими.
Услышав, как спускают воду в унитазе, Чили бросил взгляд по направлению ванной.
– Она здесь?
– Вообще-то нет, – сказала Вита. – Она в соседнем, сто шестьдесят восьмом номере.
– Я стучал, она не отвечает.
– И тем не менее.
– Наверное, вышла.
– Она там, – сказала Вита.
Из ванной вышел Торопыга, голый по пояс; опустив голову, он попробовал затянуть ремень и выругался, не сумев это сделать. Наконец пряжка была покорена, и он, подняв голову, увидел Чили и сказал: «Господи боже!» – не столько удивленно, сколько смущенно, словно застигнутый за чем-то непозволительным. Преодолев смущение через несколько секунд, он сунул под ремень большие пальцы обеих рук и сказал Чили:
– Привет, директор. Не рано пожаловали. Входите.
– Как проходят гастроли?
– С большим успехом. Публика валом валит на Линду. Проявляет к ней любовь большую, чем мы, ее товарищи, должна вам сказать.
– Что случилось?
– С девочкой этой стало трудновато.
– С Линдой?
– Ну а о ком мы говорим? С Линдой.
– А что ее так изменило?
– Слава, внимание публики. Она буквально упивается ими.
Услышав, как спускают воду в унитазе, Чили бросил взгляд по направлению ванной.
– Она здесь?
– Вообще-то нет, – сказала Вита. – Она в соседнем, сто шестьдесят восьмом номере.
– Я стучал, она не отвечает.
– И тем не менее.
– Наверное, вышла.
– Она там, – сказала Вита.
Из ванной вышел Торопыга, голый по пояс; опустив голову, он попробовал затянуть ремень и выругался, не сумев это сделать. Наконец пряжка была покорена, и он, подняв голову, увидел Чили и сказал: «Господи боже!» – не столько удивленно, сколько смущенно, словно застигнутый за чем-то непозволительным. Преодолев смущение через несколько секунд, он сунул под ремень большие пальцы обеих рук и сказал Чили: