Глаза были высшей лиги, только что не из Зала Славы. Этим глазам уже доводилось умирать, и не один раз, и все же они продолжали жить. Та часть меня, которая хотела пошуметь, почему-то передумала. Не то, чтобы я сомневался, что одолею его. Я сделал бы его одной левой, и все же что-то в этих глазах говорило мне, что этого делать не стоит.
— Ладно, — спокойно произнес он. — Шутки в сторону. Не на такого напали.
— Я хочу поговорить именно с вами.
— А я именно с вами не хочу говорить. — Он не повышал голоса, но пальцы нервно барабанили по стойке.
Я выудил еще одну купюру из пачки Энгьюина, подержал ее так, чтобы он разглядел, что это сотня, и порвал ее пополам. Одну половину я убрал в карман, вторую кинул на стойку перед ним. Он не пошевелился.
— Вторую половину — за экскурсию по номеру, в котором произошло убийство, — сказал я.
Портье улыбнулся, и нехороший огонек в его глазах погас.
— Как скажете.
Половинка купюры исчезла в ящике стола, ящик был заперт на ключ, а ключ убран в карман его брюк Он встал из-за стойки, подвигал головой так, словно у него затекла шея, и снял со стены связку ключей.
Я протянул ему руку и представился. Он удивленно посмотрел на меня и руку не принял, но произнес «Шенд». Я решил, что его так зовут, хотя по тому, как он сказал, это могло быть и просто кашлем.
— Вы дежурили в ту ночь? — спросил я, пропуская его вперед.
— Пожалуй, так, — бросил он через плечо.
Он проводил меня в тот самый номер. Я сразу узнал по фотографиям.
Собственно, этот номер ничем не отличался от любого другого: большой видеомонитор на стене и камера, хищным стервятником нависшая над кроватью.
Порванную штору уже заменили, но на столике у кровати сохранилась отметина там, откуда соскребали кровь.
— Убийство снималось на пленку? — поинтересовался я.
— Чушь. — Шенд задумчиво поковырял в носу. — Не думаю, чтобы они были здесь из-за нее.
— Кто?
— Мистер Стенхант и тот, кто убил его. — Шенд явно не отличался склонностью к философствованию.
— Вы его видели?
— Я видел мистера Стенханта.
— Он регистрировался один?
— Стенхант останавливался здесь несколько раз за последние две недели и всегда регистрировался один. Мне плевать, с кем он там развлекался. Он платил по счету.
— Да, он имел привычку платить по счету — возможно, это его и сгубило.
Вы ни разу не видели его с кем-нибудь?
— Я же сказал: нет. — Шенд оставался у двери, всем своим видом намекая на то, что ему не терпится вернуться к журналу.
Я присел на край кровати.
— Вы первый нашли тело?
— Ага. Дверь была открыта. Я только посмотрел и пошел звонить в Отдел.
Внутрь не заходил.
— Оружия не было?
— Не мое дело смотреть. Если инквизиторы и нашли чего, мне не докладывали.
Я кивнул. Шенд все смотрел на меня глазами, повидавшими уже столько всякого, что остальное видеть явно не стоит.
— Давно здесь работаете? — спросил я.
— Смотря как считать. В местах вроде этого давно, только меняю их часто.
— Мне показалось, что вы не отличаетесь любопытством.
Это ему понравилось.
— Все очень просто. — Порывшись в кармане, он вынул маленький флакончик. На моих глазах он отвинтил пробку, сунул внутрь палец и вытащил горстку белого порошка. Потом зажал пальцем одну ноздрю, втянул порошок другой, завинтил пробку и убрал флакон в карман. Я представил себе, как порошок — что бы это ни было, скорее всего Приниматель или Избегатель — заполняет пустоту в его кошмарных глазах.
Шум мотора на стоянке заставил нас переглянуться. Он повернулся ко мне спиной.
— На мой взгляд, довольно…
— Дайте мне побыть здесь еще пару минут, — попросил я.
Он пронзил меня очередным вынимающим душу взглядом, потом пожал плечами. Меня оценили и решили не связываться.
— Я вернусь запереть, — буркнул портье и побрел в сторону офиса.
Я не собирался специально искать что-нибудь в номере. Мне просто хотелось немного побыть тут и попробовать увидеть все глазами Стенханта.
Что и говорить, уютом номер не отличался. Я представил себе, как Стенхант смотрит по сторонам так же, как смотрел на меня, — свысока. Все, что
Мейнард Стенхант делал или говорил, отрицало и этот номер, и ту жизнь, которая текла здесь. Но привело же его сюда что-то, и приводило не раз.
Что-то заставляло его изменять своим ценностям и проводить в этом номере часть своей жизни, а в конце-концов найти здесь свою смерть.
Вот мне и работа: выяснить, что это было. Скорее всего, когда я найду ответ, он окажется очень простым. Впрочем, пока я не нашел ни единой зацепки.
Шаги в коридоре прервали мои размышления. Я оглянулся, ожидая Шенда, только это оказался не Шенд. В дверях стоял тот обращенный кенгуру, которого я видел в баре «Вистамонта». На нем была брезентовая куртка и пластиковые штаны, туго затянутые эластичным поясом, передние лапы он держал в карманах. Кенгуру шагнул в номер. Я встал.
— Глубоко копаешь, тупица, — произнес он. Говорил он монотонно, но слегка визгливо, пытаясь произвести устрашающее впечатление.
— Сам вижу, — ответил я.
— Надеюсь. Это ведь в твоих интересах. Мне не хотелось бы отрывать тебе яйца.
— Мне тоже, Джой. — Я попробовал выйти, но он заступил мне дорогу, и мы столкнулись плечами.
— Не так быстро, тупица. Надо поговорить. Пошли-ка в твою машину.
Я смолчал. Кенгуру сунул лапу в карман и вынул маленький черный пистолет. Он держал его небрежно, как держат шоколадку или кусок мыла.
Правда, от этого пистолета вряд ли кто-то стал бы чище.
Он неуклюже забрался на правое сиденье. Я захлопнул свою дверцу, и плафон на потолке погас. Теперь я не видел пистолета в его лапе, но знал, что тот никуда не делся.
— Слушай, и слушай внимательно, — сказал кенгуру. Его голос срывался, и мне пришло в голову, что он оттачивал манеры крутого парня на младшем братишке. Если, конечно, оттачивал. Я неважно разбираюсь в возрасте кенгуру — в тех случаях когда не удается взглянуть на их зубы, конечно, но было совершенно очевидно, что уши у Джоя слегка взмокли.
— Ты кое-кого огорчаешь, — продолжал он. — Ты и не представляешь, как плохо это может отразиться на твоем здоровье. Энгьюин — не лучшая компания. Тебе лучше бы пореже с ним видеться. Брось это дело и езжай домой. Может статься, мы подкинем тебе какое-нибудь бракоразводное дельце.
— Кто это «мы»?
— Не задавай мне вопросов, тупица. Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои дурацкие расспросы.
— Не разыгрывай из себя человека, Джой. У меня такие же права, как и у любого другого по отношению к кенгуру. Кто тебя послал?
Чтобы я не забывал про пистолет, он ткнул мне им в живот. Как многие обращенные, этот кенгуру совершенно не думал о конспирации.
— Я работаю на Фонеблюма, если тебе это что-нибудь говорит.
Я попробовал сблефовать.
— На Денни Фонеблюма?
Он пересчитал мне ребра стволом.
— Верно. Хотя тебе стоит пожалеть о том, что ты вообще слышал это имя.
Денни тошнит от тебя даже на расстоянии, и мне тебя жаль, если ему случится познакомиться с тобой поближе.
Должно быть, его возня с пистолетом вытолкнула ручку-антиграв из моего кармана, так как она выплыла на волю и зависла между нами. Кенгуру с секунду озадаченно смотрел на нее, потом протянул лапу и толкнул ручку вниз, к ногам.
— Значит, вы с Денни большие приятели?
— Ага. — Он поерзал в кресле, поудобнее устраивая свой хвост. Ствол пистолета тем не менее по-прежнему давил мне на солнечное сплетение.
Должно быть, такая поза была ему неудобна.
— Можешь передать ему кое-что?
— Ага.
— Попроси, чтобы в следующий раз, когда он захочет поговорить со мной, он не посылал для этого сумчатых.
Кенгуру отвел пистолет от моего живота, но в темноте я не видел, что он с ним делает. Потом он вмазал мне пистолетом по лицу. И надо сказать довольно сильно — я стукнулся затылком о подголовник и почувствовал на губах соленый вкус крови, хотя действие порошка несколько смягчило боль.
Стало неестественно тихо. Возможно, произведенный эффект поразил его самого. Насилие — это не веселая игра вроде пинг-понга: отдаешь и получаешь обратно; насилие подводит черту под всем предшествующим, и можно только горько сожалеть о том, что не остался утром в постели или под ней.
— О'кей, — сказал я, перекатывая во рту слюну пополам с кровью, — ты крутой парень.
— Думаешь, что сможешь одолеть это дело, тупица? Ошибаешься. Не на этот раз. Не лезь куда не надо.
Я сжал руль, чтобы не поддаться соблазну и не удушить его.
— Послание получил. Уматывай, Кэссиди.
Он открыл дверцу, и плафон на потолке снова загорелся. Его кенгуриный рот скривился в недоброй усмешке, блестящий черный нос дернулся.
— Ты угадал с первого раза, тупица. Меня зовут Джой Кастл.
— Буду иметь в виду.
Не опуская пистолета, он выбрался из машины, хлопнул дверцей и исчез в темноте. Я достал ключи, завел мотор и хотел было пуститься в погоню, но понял, что чувствую себя слишком паршиво, чтобы вести машину.
Так я и сидел в машине с работающим двигателем и выключенными фарами. Я не стал вытирать рот: не хотелось пачкать руки. Сзади послышался шум мотора. Я оглянулся и увидел красный отсвет катафотов выезжающего со стоянки мотороллера.
Я просидел еще десять или двадцать минут в самом препоганом настроении.
Потом нащупал в кармане половинку сотенной бумажки, но не смог заставить себя вылезти из машины и идти к Шенду.
Я размышлял о кенгуру: ну и панк. Настолько зелен, что выболтал мне свое и фонеблюмово имена и не отрицал связи между ними. Да, за пистолет во рту стоило отплатить.
Впрочем, довольно. Я тронул машину и поехал обратно по петляющему над заливом шоссе. Так дольше ехать, но было в воде и ночи что-то такое, на что мне хотелось полюбоваться.
— Ладно, — спокойно произнес он. — Шутки в сторону. Не на такого напали.
— Я хочу поговорить именно с вами.
— А я именно с вами не хочу говорить. — Он не повышал голоса, но пальцы нервно барабанили по стойке.
Я выудил еще одну купюру из пачки Энгьюина, подержал ее так, чтобы он разглядел, что это сотня, и порвал ее пополам. Одну половину я убрал в карман, вторую кинул на стойку перед ним. Он не пошевелился.
— Вторую половину — за экскурсию по номеру, в котором произошло убийство, — сказал я.
Портье улыбнулся, и нехороший огонек в его глазах погас.
— Как скажете.
Половинка купюры исчезла в ящике стола, ящик был заперт на ключ, а ключ убран в карман его брюк Он встал из-за стойки, подвигал головой так, словно у него затекла шея, и снял со стены связку ключей.
Я протянул ему руку и представился. Он удивленно посмотрел на меня и руку не принял, но произнес «Шенд». Я решил, что его так зовут, хотя по тому, как он сказал, это могло быть и просто кашлем.
— Вы дежурили в ту ночь? — спросил я, пропуская его вперед.
— Пожалуй, так, — бросил он через плечо.
Он проводил меня в тот самый номер. Я сразу узнал по фотографиям.
Собственно, этот номер ничем не отличался от любого другого: большой видеомонитор на стене и камера, хищным стервятником нависшая над кроватью.
Порванную штору уже заменили, но на столике у кровати сохранилась отметина там, откуда соскребали кровь.
— Убийство снималось на пленку? — поинтересовался я.
— Чушь. — Шенд задумчиво поковырял в носу. — Не думаю, чтобы они были здесь из-за нее.
— Кто?
— Мистер Стенхант и тот, кто убил его. — Шенд явно не отличался склонностью к философствованию.
— Вы его видели?
— Я видел мистера Стенханта.
— Он регистрировался один?
— Стенхант останавливался здесь несколько раз за последние две недели и всегда регистрировался один. Мне плевать, с кем он там развлекался. Он платил по счету.
— Да, он имел привычку платить по счету — возможно, это его и сгубило.
Вы ни разу не видели его с кем-нибудь?
— Я же сказал: нет. — Шенд оставался у двери, всем своим видом намекая на то, что ему не терпится вернуться к журналу.
Я присел на край кровати.
— Вы первый нашли тело?
— Ага. Дверь была открыта. Я только посмотрел и пошел звонить в Отдел.
Внутрь не заходил.
— Оружия не было?
— Не мое дело смотреть. Если инквизиторы и нашли чего, мне не докладывали.
Я кивнул. Шенд все смотрел на меня глазами, повидавшими уже столько всякого, что остальное видеть явно не стоит.
— Давно здесь работаете? — спросил я.
— Смотря как считать. В местах вроде этого давно, только меняю их часто.
— Мне показалось, что вы не отличаетесь любопытством.
Это ему понравилось.
— Все очень просто. — Порывшись в кармане, он вынул маленький флакончик. На моих глазах он отвинтил пробку, сунул внутрь палец и вытащил горстку белого порошка. Потом зажал пальцем одну ноздрю, втянул порошок другой, завинтил пробку и убрал флакон в карман. Я представил себе, как порошок — что бы это ни было, скорее всего Приниматель или Избегатель — заполняет пустоту в его кошмарных глазах.
Шум мотора на стоянке заставил нас переглянуться. Он повернулся ко мне спиной.
— На мой взгляд, довольно…
— Дайте мне побыть здесь еще пару минут, — попросил я.
Он пронзил меня очередным вынимающим душу взглядом, потом пожал плечами. Меня оценили и решили не связываться.
— Я вернусь запереть, — буркнул портье и побрел в сторону офиса.
Я не собирался специально искать что-нибудь в номере. Мне просто хотелось немного побыть тут и попробовать увидеть все глазами Стенханта.
Что и говорить, уютом номер не отличался. Я представил себе, как Стенхант смотрит по сторонам так же, как смотрел на меня, — свысока. Все, что
Мейнард Стенхант делал или говорил, отрицало и этот номер, и ту жизнь, которая текла здесь. Но привело же его сюда что-то, и приводило не раз.
Что-то заставляло его изменять своим ценностям и проводить в этом номере часть своей жизни, а в конце-концов найти здесь свою смерть.
Вот мне и работа: выяснить, что это было. Скорее всего, когда я найду ответ, он окажется очень простым. Впрочем, пока я не нашел ни единой зацепки.
Шаги в коридоре прервали мои размышления. Я оглянулся, ожидая Шенда, только это оказался не Шенд. В дверях стоял тот обращенный кенгуру, которого я видел в баре «Вистамонта». На нем была брезентовая куртка и пластиковые штаны, туго затянутые эластичным поясом, передние лапы он держал в карманах. Кенгуру шагнул в номер. Я встал.
— Глубоко копаешь, тупица, — произнес он. Говорил он монотонно, но слегка визгливо, пытаясь произвести устрашающее впечатление.
— Сам вижу, — ответил я.
— Надеюсь. Это ведь в твоих интересах. Мне не хотелось бы отрывать тебе яйца.
— Мне тоже, Джой. — Я попробовал выйти, но он заступил мне дорогу, и мы столкнулись плечами.
— Не так быстро, тупица. Надо поговорить. Пошли-ка в твою машину.
Я смолчал. Кенгуру сунул лапу в карман и вынул маленький черный пистолет. Он держал его небрежно, как держат шоколадку или кусок мыла.
Правда, от этого пистолета вряд ли кто-то стал бы чище.
Он неуклюже забрался на правое сиденье. Я захлопнул свою дверцу, и плафон на потолке погас. Теперь я не видел пистолета в его лапе, но знал, что тот никуда не делся.
— Слушай, и слушай внимательно, — сказал кенгуру. Его голос срывался, и мне пришло в голову, что он оттачивал манеры крутого парня на младшем братишке. Если, конечно, оттачивал. Я неважно разбираюсь в возрасте кенгуру — в тех случаях когда не удается взглянуть на их зубы, конечно, но было совершенно очевидно, что уши у Джоя слегка взмокли.
— Ты кое-кого огорчаешь, — продолжал он. — Ты и не представляешь, как плохо это может отразиться на твоем здоровье. Энгьюин — не лучшая компания. Тебе лучше бы пореже с ним видеться. Брось это дело и езжай домой. Может статься, мы подкинем тебе какое-нибудь бракоразводное дельце.
— Кто это «мы»?
— Не задавай мне вопросов, тупица. Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои дурацкие расспросы.
— Не разыгрывай из себя человека, Джой. У меня такие же права, как и у любого другого по отношению к кенгуру. Кто тебя послал?
Чтобы я не забывал про пистолет, он ткнул мне им в живот. Как многие обращенные, этот кенгуру совершенно не думал о конспирации.
— Я работаю на Фонеблюма, если тебе это что-нибудь говорит.
Я попробовал сблефовать.
— На Денни Фонеблюма?
Он пересчитал мне ребра стволом.
— Верно. Хотя тебе стоит пожалеть о том, что ты вообще слышал это имя.
Денни тошнит от тебя даже на расстоянии, и мне тебя жаль, если ему случится познакомиться с тобой поближе.
Должно быть, его возня с пистолетом вытолкнула ручку-антиграв из моего кармана, так как она выплыла на волю и зависла между нами. Кенгуру с секунду озадаченно смотрел на нее, потом протянул лапу и толкнул ручку вниз, к ногам.
— Значит, вы с Денни большие приятели?
— Ага. — Он поерзал в кресле, поудобнее устраивая свой хвост. Ствол пистолета тем не менее по-прежнему давил мне на солнечное сплетение.
Должно быть, такая поза была ему неудобна.
— Можешь передать ему кое-что?
— Ага.
— Попроси, чтобы в следующий раз, когда он захочет поговорить со мной, он не посылал для этого сумчатых.
Кенгуру отвел пистолет от моего живота, но в темноте я не видел, что он с ним делает. Потом он вмазал мне пистолетом по лицу. И надо сказать довольно сильно — я стукнулся затылком о подголовник и почувствовал на губах соленый вкус крови, хотя действие порошка несколько смягчило боль.
Стало неестественно тихо. Возможно, произведенный эффект поразил его самого. Насилие — это не веселая игра вроде пинг-понга: отдаешь и получаешь обратно; насилие подводит черту под всем предшествующим, и можно только горько сожалеть о том, что не остался утром в постели или под ней.
— О'кей, — сказал я, перекатывая во рту слюну пополам с кровью, — ты крутой парень.
— Думаешь, что сможешь одолеть это дело, тупица? Ошибаешься. Не на этот раз. Не лезь куда не надо.
Я сжал руль, чтобы не поддаться соблазну и не удушить его.
— Послание получил. Уматывай, Кэссиди.
Он открыл дверцу, и плафон на потолке снова загорелся. Его кенгуриный рот скривился в недоброй усмешке, блестящий черный нос дернулся.
— Ты угадал с первого раза, тупица. Меня зовут Джой Кастл.
— Буду иметь в виду.
Не опуская пистолета, он выбрался из машины, хлопнул дверцей и исчез в темноте. Я достал ключи, завел мотор и хотел было пуститься в погоню, но понял, что чувствую себя слишком паршиво, чтобы вести машину.
Так я и сидел в машине с работающим двигателем и выключенными фарами. Я не стал вытирать рот: не хотелось пачкать руки. Сзади послышался шум мотора. Я оглянулся и увидел красный отсвет катафотов выезжающего со стоянки мотороллера.
Я просидел еще десять или двадцать минут в самом препоганом настроении.
Потом нащупал в кармане половинку сотенной бумажки, но не смог заставить себя вылезти из машины и идти к Шенду.
Я размышлял о кенгуру: ну и панк. Настолько зелен, что выболтал мне свое и фонеблюмово имена и не отрицал связи между ними. Да, за пистолет во рту стоило отплатить.
Впрочем, довольно. Я тронул машину и поехал обратно по петляющему над заливом шоссе. Так дольше ехать, но было в воде и ночи что-то такое, на что мне хотелось полюбоваться.
9
Свой будильник я завожу только тогда, когда веду расследование. Этим утром мне как раз снился замечательный сон: нормальный, генитально реориентированный секс с абстрактной идеализированной блондинкой — никакого сходства с Челестой Стенхант, — и тут сработал будильник, резко сменив тему сна. Мне привиделось стадо картонных овец, прыгавших через картонную изгородь на черно-белом фоне. Последняя овечка зацепила изгородь задними ногами и полетела кувырком, оставляя за собой шлейф блеяния и щепок. Из облаков высунулась огромная рука, подняла овцу, отряхнула ее и подтолкнула поближе к стаду. Рука повернулась так, чтобы я мог разглядеть циферблат на запястье, и циферблат начал расти, а тиканье становилось все громче и громче, пока я окончательно не проснулся.
Я уселся за кофе с карандашом и блокнотом и Попытался продумать свои следующие шаги, но кофе больно обжег разбитые десны, так что в конце концов мне пришлось сконцентрироваться на том, как пить одной стороной рта. Закончив сражение со второй чашкой кофе, я вернулся к блокноту и написал имя: ДЕННИ ФОНЕБЛЮМ. Просто так, чтобы было перед глазами. Пониже я написал в столбик ПЭНСИ ГРИНЛИФ, ГРОВЕР ТЕСТАФЕР и ЧЕЛЕСТА СТЕНХАНТ.
Нарисовав на листке еще несколько кружков и треугольников, я оторвал листок, скомкал и бросил в мусорную корзину.
Позавтракав, я позвонил в справочную и узнал телефон и адрес Тестафера.
Еще я попытался узнать телефон дома на Кренберри-стрит, сообщить который мне отказались даже после того, как я продиктовал номер своей лицензии. То ли мне ограничили доступ, то ли покой Челесты Стенхант оценивался выше.
Так или иначе, но, чтобы перекинуться словом с Челестой — или с Пэнси
Гринлиф, — придется ехать туда самому. А мне очень даже нужно было перекинуться словом — черт, даже целой охапкой слов. Впрочем, еще не вечер. Времени сколько угодно. Для начала я решил смотаться в холмы
Эль-Соррито проведать доктора Тестафера, тем более что я пребывал в подходящем настроении для прогулки по живописной местности.
Доктор проживал на Деймонт-корт — шоссе, открытом для общественного движения, но все равно пустом. Дорога привела меня к воротам. Почтовый ящик слева гласил «ТЕСТАФЕР». Я остановил машину на обочине и пошел дальше пешком, старательно скрипя ботинками по гравию, чтоб меня не заподозрили в тайном вторжении.
Дом был типично американской имитацией типично французского коттеджа с алюминиевыми ставнями на окнах и тарелкой спутникового телевидения на коньке низкой крыши. Машины перед домом не было видно, но я поднялся на крыльцо и позвонил.
— Доктора Тестафера сейчас нет дома, — послышался блеющий женский голос из невидимого интеркома.
— Меня зовут Конрад Меткалф, — произнес я без всякой уверенности в том, что меня слышат. — Я частный инквизитор. Мне хотелось бы поговорить с вами, — кем бы вы ни были, добавил я про себя.
Последовало молчание. Я внимательно осмотрел дверь, но интеркома так и не нашел.
— Я… я сейчас, — произнес голос.
Я ждал на крыльце, но голос доносился откуда-то справа. Я повернулся и увидел маленькую дверь, отворившуюся в стене низенькой пристройки. Голос, как выяснилось, принадлежал черноухой овечке в шлепанцах и халате. Она стояла в дверях, придерживая копытом пояс халата и подслеповато щурясь.
Я подошел к дверце.
— Меня зовут Конрад Меткалф, — повторил я. Ростом овечка едва доставала мне до груди, и я сошел на ступеньку вниз, чтобы не слишком возвышаться над ней.
— Меня зовут Дульчи. — Розовая кожица между верхней губой и черным носиком при разговоре трепетала. — Пожалуйста… заходите.
Я кивнул.
— Тут немного низко, — предупредила она. — У меня нет ключей от главного входа.
Она повернулась и протопала в дом, оставив дверь открытой. Я не спешил заходить.
В длину и ширину помещение не отличалось от любого другого, зато было почти вдвое ниже. Я постоял, согнувшись, в дверях, пока глаза не привыкли к полумраку, потом добрался до диванчика у дальней стены и уселся там. При желании я мог бы сейчас дотянуться до потолка рукой. Тестафер перестроил для овцы или кого-то еще такого же роста целое крыло дома. В цветовой гамме преобладали детские розовые и голубые тона, и почти все, кроме дверных ручек и выключателей, было обито плюшем. Плотные занавески не пропускали солнечный свет — комната освещалась двумя большими торшерами, которым пришлось сильно наклониться, чтобы влезть сюда. Я испытывал к ним симпатию: как и я, они казались пришельцами из реальной жизни в кукольном доме.
Овечка нервно протанцевала по комнате, потом немного успокоилась и уселась в удобное кресло напротив меня. Я наклонился вперед, опершись на колени.
— Доктор Тестафер говорил вам, что случилось с доктором Стенхантом?
— Д-да, — ответила овца. — Он был очень расстроен.
— Мы все расстроены, — сказал я. — Особенно мой клиент. Он стоит одной ногой в морозилке, и лично мне не верится, что доктора убил именно он. Вы хорошо знали Стенханта?
Овечка вздрогнула, хотя это могло ничего и не означать. Я не Айболит.
— Я видела его однажды, — проблеяла она.
— Он заходил сюда?
— Да.
— Вы выходите в город, Дульчи?
Она пожевала губами.
— Не очень часто.
— Здесь, должно быть, совсем одиноко, — предположил я.
— Я не имею претензий к Гроверу, если вы это хотели сказать. Я вполне счастлива здесь. Будь по-другому, я бы ушла.
— Конечно. Говорит ли вам что-нибудь имя Денни Фонеблюм? Доктор
Тестафер не захотел обсуждать эту тему, и я подумал: а вы его случайно не знаете?
— Боюсь, что нет.
— Это уже любопытно, — заметил я. — Именно так отреагировал доктор
Тестафер. Стоит только упомянуть Фонеблюма, и все как один боятся, что его не знают. Чего боитесь вы, Дульчи?
Ее глаза расширились, и из горла вырвался странный звук, этакое сдавленное блеяние.
— Я… мне не следовало говорить с вами. Гровер будет сердиться.
— Вам не приходилось видеть этакого крутого кенгуру по имени Джой
Кастл? Он работает на Фонеблюма, по крайней мере работал вчера.
— Нет, — это она произнесла твердо. Похоже, она была счастлива хоть раз ответить правду.
— Ладно. Давайте-ка зайдем с другой стороны. Тестафер беспокоился насчет пропажи бумаг из офиса. Вы можете сказать что-нибудь об этом?
— Ничего. — Она скинула шлепанец с левого копыта и с неестественной сосредоточенностью почесала бок, словно ее кусала блоха.
— О'кей, — сказал я. — Вы боитесь кого-то и не хотите говорить правду.
Отлично. Я терпеливый человек, хотите верьте, хотите нет. Эта цепочка крепка, но не все ее звенья подогнаны друг к другу так, как вы с
Тестафером. Так что мы обнаружим, что же скрывается за всем этим. — Я поздравил себя с удачным сравнением и прикинул, что сделать дальше. Я и наполовину не был уверен в том, что говорил, да и терпения мне на самом деле не хватает. Еще как не хватает.
— На Гровера оказывают давление, — неожиданно сказала овца. — Вы же понимаете, это не его вина. Ведь Денни Фонеблюм".
— Довольно! — послышался голос от двери.
Это, конечно, был Гровер Тестафер собственной персоной, и в руке он держал пистолет, нацеленный на меня. Электронный пистолет, стреляющий дротиками, и держал он его так, что вполне мог знать, как с ним управляться.
— Привет, доктор, — сказал я.
Овца молча тряслась в своем кресле.
Тестафер шагнул в комнату и захлопнул за собой дверь. Судя по всему, ему отлично удавалось перемещаться по апартаментам Дульчи на полусогнутых ногах. Доктор проковылял на середину и остановился под сгорбленным торшером. При таком освещении его лицо стало театрально-дьявольским.
— Встать! — скомандовал он.
— О'кей, — нехотя кивнул я.
— Вон!
Я улыбнулся Дульчи и, согнувшись, пробрался к выходу.
— Проваливай! — Он обернулся к овце: — Ты останешься, — голос его срывался.
Я взялся за дверную ручку.
— Одна загвоздочка, Гровер. Шли бы вы первым…
— Заткнись.
Ну что ж, я честно пытался предупредить его. Я открыл дверь, сделал шаг влево и прижался к стене.
— Черт! — выругался Тестафер.
Я смолчал. Ему пришлось сложиться пополам, чтобы пролезть через низкую дверь, и, как только пистолет высунулся на улицу, я ударил его так сильно, как только мог — то есть достаточно сильно. Потом я развернулся и отвесил ему правой снизу, чуть не сломав руку о челюсть. Жирная туша осела в дверях, но я ухватил его за шиворот прежде, чем он упал внутрь. Я прислонил Тестафера к стенке и потянулся за пистолетом, но моя правая рука никак не могла дотянуться до него, так что я просто отшвырнул его ногой на несколько футов. Пистолет упал и потерялся в густой траве.
Тестафер так и сидел, привалившись к стене, а я держал его за шиворот.
На его лице отчетливо читались все пятьдесят лет жизни в страхе. Изо рта капала слюна. Мне его даже жалко стало, ей-богу.
— Зайдем-ка внутрь и побеседуем, — предложил я, хотя голос мой был едва слышен.
Он молча кивнул и побрел, шатаясь, к главному входу. Насколько я мог судить, Дульчи старательно выполняла приказ: из пристройки не доносилось ни шороха.
Покои Тестафера отличались несколько большим вкусом и значительно большими размерами. Гостиная была светлой и просторной, во всяком случае так казалось после апартаментов Дульчи. Одну стену целиком занимали полки со старыми журналами в ярких пластиковых обложках. В открытую дверь виднелась кухня, облицованная бело-голубой плиткой, а за ней — заднее крыльцо. Тестафер прошел на кухню и прополоскал рот над раковиной, поболтав воду во рту, словно дегустатор вино редкого урожая. Когда он сплюнул, я не заметил крови, но моя рука до сих пор здорово болела, хотя крови на ней я тоже не заметил.
Приведя себя в порядок, доктор вернулся в комнату и стал передо мной.
За это время самообладание к нему вернулось.
— Садитесь, — предложил он, и я сея.
Стол между нами — срез древесного ствола, отполированный до зеркального блеска. На столе ничего, кроме маленькой серебряной шкатулки, и я не особенно удивился, когда он открыл шкатулку и высыпал на стол горстку порошка.
— Вы очень настойчивы, мистер Меткалф, — сказал он, и я почти увидел, как его язык шарит по зубам и деснам, оценивая ущерб.
Я решил перейти прямо к делу. Мне осточертело прощупывать людей с нулевым результатом.
— Мне надо поговорить с Фонеблюмом. — Я постарался, чтобы это прозвучало должным образом.
— Надеюсь, что смогу вам в этом помочь, — осторожно ответил он. — Вы действуете не так, как люди из Отдела.
— Стараюсь.
— Я должен предупредить вас, что вы превышаете свои полномочия.
— Одно из преимуществ моей работы заключается в том, что я сам устанавливаю пределы своих полномочий, — сказал я. — Кто такой этот
Фонеблюм, что ему так подчиняются?
Тестафер наклонился и начал измельчать порошок ножичком с рукояткой слоновой кости. Он глянул на меня из-под бровей и снова уставился на порошок, рассыпанный по блестящей поверхности. Солнце светило прямо на стол, и, пока Тестафер стучал ножичком, в солнечных лучах парили облачка белой пыли.
— Почти всю свою сознательную жизнь я провел в поисках ответа на этот вопрос, — ответил он, махнув рукой. — Мне неуютно в городе. Я не люблю людей. Я люблю готовить и слушать музыку. — Он убрал нож в шкатулку — Мы живем в мире компромиссов. В идеальном мире Денни Фонеблюму не нашлось бы места.
Я кивнул, чтобы поддержать разговор.
— Нас познакомил Мейнард, и мне известно только то, что их отношения были необходимы Мейнарду, хотя не знаю почему. Видите ли, он обыкновенный грязный гангстер. Но он имеет долю в делах Мейнарда, и я обнаружил это слишком поздно.
— А в ваших делах?
— Нет, нет. — Тестафер еще раз осторожно подвигал челюстью. — Фонеблюм умеет манипулировать событиями и кармой в своих интересах. Он мог бы испортить мне жизнь, но не делал этого. Но доли в моих делах у него нет.
Ни кусочка. — Он достал из шкатулки трубочку и склонился над столом.
— Вы назвали его гангстером — чем он занимается?
Тестафер перестал нюхать, но разгибаться не стал.
— Я не знаю.
— А кто знает?
Тестафер выпрямился и рассчитанными, аккуратными движениями врача поправил рукава. Его лицо оставалось красным, но в целом вид уже был значительно лучше.
— Наверное, сам Фонеблюм.
— Не знаю, не знаю. У меня сложилось впечатление, что еще минута — и ваша овца все бы мне рассказала. Если вы не знаете, почему бы вам не пойти и не спросить у нее?
Говорить об овце ему явно не хотелось. Его пальцы с такой силой вцепились в колени, что костяшки побелели — точно так же, как в офисе при нашей первой встрече.
— Дульчи редко разговаривает с незнакомцами, — с усилием произнес он. -
Она очень… впечатлительна. — Он посмотрел на меня в упор и резко встал, словно его дернули за веревочку. — Вы еще молоды, — сказал он.
— Старше, чем кажусь, — фраза была заимствованная, но я повторял ее так часто, что считал почти своей.
— Вы не помните, как все было до Инквизиции.
— Нет, — согласился я.
Он подошел к полкам и взял один из старых журналов.
— Это телепрограмма, — сказал он. — У них было столько программ, что требовался справочник, чтобы выбрать, какую смотреть.
— Должно быть, держать такой журнал запрещено законом, — предположил я.
— Мне плевать. Я их собираю. Это мое хобби. Вот, гляньте. — Он протянул мне журнал, обернутый прозрачным пластиком. На обложке красовалась фотография циркачей — жонглеров или иллюзионистов, не знаю точно — и название их шоу. — Так что абстрактное телевидение — вовсе не шаг вперед,
— продолжал он. — Ушло нечто, что было в порядке вещей. Целиком исчезнувшая форма искусства.
На меня это особого впечатления не произвело.
— Глядя на эти журналы, вы только вспоминаете то, что известно многим, даже если им этого и не полагалось бы знать. И телевидение здесь ни при чем. Пропало совсем другое: то, что объединяло разных людей. И для меня это не новость. Программы, о которых вы говорите, — всего лишь отражение этого.
— Вы не понимаете. Я говорю об утраченной форме искусства…
— Я никогда не видел древнего телевидения, — сказал я. — Но уверен, оно тогда мало отличалось от нынешнего. Искусство отражает культуру.
Абстрактная дребедень сегодня просто показывает, насколько все паршиво.
Вам кажется, что вы тоскуете по каким-то допотопным программам, а на самом деле вам не хватает простых человеческих отношений — того, чего сейчас больше нет. — Фразу я придумал только что, и она удалась.
Он забрал у меня журнал.
— Вы чувствовали бы себя иначе, если бы застали то время.
— Возможно. Послушайте, доктор, не то чтобы все это не интересовало меня, но я пришел сюда поговорить о Фонеблюме. Мне необходимо повидаться с ним.
Он осторожно поставил журнал на место и повернулся ко мне с загадочной улыбкой.
— Я понимаю, что вам это необходимо, — сказал он. — Хотя и не советую.
Так или иначе, у меня нет возможности связать вас с ним. Фонеблюм появляется и исчезает, когда сам сочтет нужным.
— Вы знаете настолько больше, чем говорите, что это лезет из ушей, доктор. Что вас так пугает?
Его улыбка испарилась.
— Вы не понимаете. Если вы посмотрите на себя моими глазами, то увидите: вы с Денни Фонеблюмом одного поля ягоды. Помните это, когда встретитесь. Вы оба опасны, темпераментны, обожаете вламываться и требовать что-то от людей, которые с удовольствием не имели бы с вами дела. Вы оба навязываете другим свои убийственные нормы. Единственная разница между вами — это то, что Денни более последователен в своем зле — он не рядится в тогу защитника общества — и к тому же опаснее вас. И если вас интересует мое мнение, я бы ставил на него.
Я уселся за кофе с карандашом и блокнотом и Попытался продумать свои следующие шаги, но кофе больно обжег разбитые десны, так что в конце концов мне пришлось сконцентрироваться на том, как пить одной стороной рта. Закончив сражение со второй чашкой кофе, я вернулся к блокноту и написал имя: ДЕННИ ФОНЕБЛЮМ. Просто так, чтобы было перед глазами. Пониже я написал в столбик ПЭНСИ ГРИНЛИФ, ГРОВЕР ТЕСТАФЕР и ЧЕЛЕСТА СТЕНХАНТ.
Нарисовав на листке еще несколько кружков и треугольников, я оторвал листок, скомкал и бросил в мусорную корзину.
Позавтракав, я позвонил в справочную и узнал телефон и адрес Тестафера.
Еще я попытался узнать телефон дома на Кренберри-стрит, сообщить который мне отказались даже после того, как я продиктовал номер своей лицензии. То ли мне ограничили доступ, то ли покой Челесты Стенхант оценивался выше.
Так или иначе, но, чтобы перекинуться словом с Челестой — или с Пэнси
Гринлиф, — придется ехать туда самому. А мне очень даже нужно было перекинуться словом — черт, даже целой охапкой слов. Впрочем, еще не вечер. Времени сколько угодно. Для начала я решил смотаться в холмы
Эль-Соррито проведать доктора Тестафера, тем более что я пребывал в подходящем настроении для прогулки по живописной местности.
Доктор проживал на Деймонт-корт — шоссе, открытом для общественного движения, но все равно пустом. Дорога привела меня к воротам. Почтовый ящик слева гласил «ТЕСТАФЕР». Я остановил машину на обочине и пошел дальше пешком, старательно скрипя ботинками по гравию, чтоб меня не заподозрили в тайном вторжении.
Дом был типично американской имитацией типично французского коттеджа с алюминиевыми ставнями на окнах и тарелкой спутникового телевидения на коньке низкой крыши. Машины перед домом не было видно, но я поднялся на крыльцо и позвонил.
— Доктора Тестафера сейчас нет дома, — послышался блеющий женский голос из невидимого интеркома.
— Меня зовут Конрад Меткалф, — произнес я без всякой уверенности в том, что меня слышат. — Я частный инквизитор. Мне хотелось бы поговорить с вами, — кем бы вы ни были, добавил я про себя.
Последовало молчание. Я внимательно осмотрел дверь, но интеркома так и не нашел.
— Я… я сейчас, — произнес голос.
Я ждал на крыльце, но голос доносился откуда-то справа. Я повернулся и увидел маленькую дверь, отворившуюся в стене низенькой пристройки. Голос, как выяснилось, принадлежал черноухой овечке в шлепанцах и халате. Она стояла в дверях, придерживая копытом пояс халата и подслеповато щурясь.
Я подошел к дверце.
— Меня зовут Конрад Меткалф, — повторил я. Ростом овечка едва доставала мне до груди, и я сошел на ступеньку вниз, чтобы не слишком возвышаться над ней.
— Меня зовут Дульчи. — Розовая кожица между верхней губой и черным носиком при разговоре трепетала. — Пожалуйста… заходите.
Я кивнул.
— Тут немного низко, — предупредила она. — У меня нет ключей от главного входа.
Она повернулась и протопала в дом, оставив дверь открытой. Я не спешил заходить.
В длину и ширину помещение не отличалось от любого другого, зато было почти вдвое ниже. Я постоял, согнувшись, в дверях, пока глаза не привыкли к полумраку, потом добрался до диванчика у дальней стены и уселся там. При желании я мог бы сейчас дотянуться до потолка рукой. Тестафер перестроил для овцы или кого-то еще такого же роста целое крыло дома. В цветовой гамме преобладали детские розовые и голубые тона, и почти все, кроме дверных ручек и выключателей, было обито плюшем. Плотные занавески не пропускали солнечный свет — комната освещалась двумя большими торшерами, которым пришлось сильно наклониться, чтобы влезть сюда. Я испытывал к ним симпатию: как и я, они казались пришельцами из реальной жизни в кукольном доме.
Овечка нервно протанцевала по комнате, потом немного успокоилась и уселась в удобное кресло напротив меня. Я наклонился вперед, опершись на колени.
— Доктор Тестафер говорил вам, что случилось с доктором Стенхантом?
— Д-да, — ответила овца. — Он был очень расстроен.
— Мы все расстроены, — сказал я. — Особенно мой клиент. Он стоит одной ногой в морозилке, и лично мне не верится, что доктора убил именно он. Вы хорошо знали Стенханта?
Овечка вздрогнула, хотя это могло ничего и не означать. Я не Айболит.
— Я видела его однажды, — проблеяла она.
— Он заходил сюда?
— Да.
— Вы выходите в город, Дульчи?
Она пожевала губами.
— Не очень часто.
— Здесь, должно быть, совсем одиноко, — предположил я.
— Я не имею претензий к Гроверу, если вы это хотели сказать. Я вполне счастлива здесь. Будь по-другому, я бы ушла.
— Конечно. Говорит ли вам что-нибудь имя Денни Фонеблюм? Доктор
Тестафер не захотел обсуждать эту тему, и я подумал: а вы его случайно не знаете?
— Боюсь, что нет.
— Это уже любопытно, — заметил я. — Именно так отреагировал доктор
Тестафер. Стоит только упомянуть Фонеблюма, и все как один боятся, что его не знают. Чего боитесь вы, Дульчи?
Ее глаза расширились, и из горла вырвался странный звук, этакое сдавленное блеяние.
— Я… мне не следовало говорить с вами. Гровер будет сердиться.
— Вам не приходилось видеть этакого крутого кенгуру по имени Джой
Кастл? Он работает на Фонеблюма, по крайней мере работал вчера.
— Нет, — это она произнесла твердо. Похоже, она была счастлива хоть раз ответить правду.
— Ладно. Давайте-ка зайдем с другой стороны. Тестафер беспокоился насчет пропажи бумаг из офиса. Вы можете сказать что-нибудь об этом?
— Ничего. — Она скинула шлепанец с левого копыта и с неестественной сосредоточенностью почесала бок, словно ее кусала блоха.
— О'кей, — сказал я. — Вы боитесь кого-то и не хотите говорить правду.
Отлично. Я терпеливый человек, хотите верьте, хотите нет. Эта цепочка крепка, но не все ее звенья подогнаны друг к другу так, как вы с
Тестафером. Так что мы обнаружим, что же скрывается за всем этим. — Я поздравил себя с удачным сравнением и прикинул, что сделать дальше. Я и наполовину не был уверен в том, что говорил, да и терпения мне на самом деле не хватает. Еще как не хватает.
— На Гровера оказывают давление, — неожиданно сказала овца. — Вы же понимаете, это не его вина. Ведь Денни Фонеблюм".
— Довольно! — послышался голос от двери.
Это, конечно, был Гровер Тестафер собственной персоной, и в руке он держал пистолет, нацеленный на меня. Электронный пистолет, стреляющий дротиками, и держал он его так, что вполне мог знать, как с ним управляться.
— Привет, доктор, — сказал я.
Овца молча тряслась в своем кресле.
Тестафер шагнул в комнату и захлопнул за собой дверь. Судя по всему, ему отлично удавалось перемещаться по апартаментам Дульчи на полусогнутых ногах. Доктор проковылял на середину и остановился под сгорбленным торшером. При таком освещении его лицо стало театрально-дьявольским.
— Встать! — скомандовал он.
— О'кей, — нехотя кивнул я.
— Вон!
Я улыбнулся Дульчи и, согнувшись, пробрался к выходу.
— Проваливай! — Он обернулся к овце: — Ты останешься, — голос его срывался.
Я взялся за дверную ручку.
— Одна загвоздочка, Гровер. Шли бы вы первым…
— Заткнись.
Ну что ж, я честно пытался предупредить его. Я открыл дверь, сделал шаг влево и прижался к стене.
— Черт! — выругался Тестафер.
Я смолчал. Ему пришлось сложиться пополам, чтобы пролезть через низкую дверь, и, как только пистолет высунулся на улицу, я ударил его так сильно, как только мог — то есть достаточно сильно. Потом я развернулся и отвесил ему правой снизу, чуть не сломав руку о челюсть. Жирная туша осела в дверях, но я ухватил его за шиворот прежде, чем он упал внутрь. Я прислонил Тестафера к стенке и потянулся за пистолетом, но моя правая рука никак не могла дотянуться до него, так что я просто отшвырнул его ногой на несколько футов. Пистолет упал и потерялся в густой траве.
Тестафер так и сидел, привалившись к стене, а я держал его за шиворот.
На его лице отчетливо читались все пятьдесят лет жизни в страхе. Изо рта капала слюна. Мне его даже жалко стало, ей-богу.
— Зайдем-ка внутрь и побеседуем, — предложил я, хотя голос мой был едва слышен.
Он молча кивнул и побрел, шатаясь, к главному входу. Насколько я мог судить, Дульчи старательно выполняла приказ: из пристройки не доносилось ни шороха.
Покои Тестафера отличались несколько большим вкусом и значительно большими размерами. Гостиная была светлой и просторной, во всяком случае так казалось после апартаментов Дульчи. Одну стену целиком занимали полки со старыми журналами в ярких пластиковых обложках. В открытую дверь виднелась кухня, облицованная бело-голубой плиткой, а за ней — заднее крыльцо. Тестафер прошел на кухню и прополоскал рот над раковиной, поболтав воду во рту, словно дегустатор вино редкого урожая. Когда он сплюнул, я не заметил крови, но моя рука до сих пор здорово болела, хотя крови на ней я тоже не заметил.
Приведя себя в порядок, доктор вернулся в комнату и стал передо мной.
За это время самообладание к нему вернулось.
— Садитесь, — предложил он, и я сея.
Стол между нами — срез древесного ствола, отполированный до зеркального блеска. На столе ничего, кроме маленькой серебряной шкатулки, и я не особенно удивился, когда он открыл шкатулку и высыпал на стол горстку порошка.
— Вы очень настойчивы, мистер Меткалф, — сказал он, и я почти увидел, как его язык шарит по зубам и деснам, оценивая ущерб.
Я решил перейти прямо к делу. Мне осточертело прощупывать людей с нулевым результатом.
— Мне надо поговорить с Фонеблюмом. — Я постарался, чтобы это прозвучало должным образом.
— Надеюсь, что смогу вам в этом помочь, — осторожно ответил он. — Вы действуете не так, как люди из Отдела.
— Стараюсь.
— Я должен предупредить вас, что вы превышаете свои полномочия.
— Одно из преимуществ моей работы заключается в том, что я сам устанавливаю пределы своих полномочий, — сказал я. — Кто такой этот
Фонеблюм, что ему так подчиняются?
Тестафер наклонился и начал измельчать порошок ножичком с рукояткой слоновой кости. Он глянул на меня из-под бровей и снова уставился на порошок, рассыпанный по блестящей поверхности. Солнце светило прямо на стол, и, пока Тестафер стучал ножичком, в солнечных лучах парили облачка белой пыли.
— Почти всю свою сознательную жизнь я провел в поисках ответа на этот вопрос, — ответил он, махнув рукой. — Мне неуютно в городе. Я не люблю людей. Я люблю готовить и слушать музыку. — Он убрал нож в шкатулку — Мы живем в мире компромиссов. В идеальном мире Денни Фонеблюму не нашлось бы места.
Я кивнул, чтобы поддержать разговор.
— Нас познакомил Мейнард, и мне известно только то, что их отношения были необходимы Мейнарду, хотя не знаю почему. Видите ли, он обыкновенный грязный гангстер. Но он имеет долю в делах Мейнарда, и я обнаружил это слишком поздно.
— А в ваших делах?
— Нет, нет. — Тестафер еще раз осторожно подвигал челюстью. — Фонеблюм умеет манипулировать событиями и кармой в своих интересах. Он мог бы испортить мне жизнь, но не делал этого. Но доли в моих делах у него нет.
Ни кусочка. — Он достал из шкатулки трубочку и склонился над столом.
— Вы назвали его гангстером — чем он занимается?
Тестафер перестал нюхать, но разгибаться не стал.
— Я не знаю.
— А кто знает?
Тестафер выпрямился и рассчитанными, аккуратными движениями врача поправил рукава. Его лицо оставалось красным, но в целом вид уже был значительно лучше.
— Наверное, сам Фонеблюм.
— Не знаю, не знаю. У меня сложилось впечатление, что еще минута — и ваша овца все бы мне рассказала. Если вы не знаете, почему бы вам не пойти и не спросить у нее?
Говорить об овце ему явно не хотелось. Его пальцы с такой силой вцепились в колени, что костяшки побелели — точно так же, как в офисе при нашей первой встрече.
— Дульчи редко разговаривает с незнакомцами, — с усилием произнес он. -
Она очень… впечатлительна. — Он посмотрел на меня в упор и резко встал, словно его дернули за веревочку. — Вы еще молоды, — сказал он.
— Старше, чем кажусь, — фраза была заимствованная, но я повторял ее так часто, что считал почти своей.
— Вы не помните, как все было до Инквизиции.
— Нет, — согласился я.
Он подошел к полкам и взял один из старых журналов.
— Это телепрограмма, — сказал он. — У них было столько программ, что требовался справочник, чтобы выбрать, какую смотреть.
— Должно быть, держать такой журнал запрещено законом, — предположил я.
— Мне плевать. Я их собираю. Это мое хобби. Вот, гляньте. — Он протянул мне журнал, обернутый прозрачным пластиком. На обложке красовалась фотография циркачей — жонглеров или иллюзионистов, не знаю точно — и название их шоу. — Так что абстрактное телевидение — вовсе не шаг вперед,
— продолжал он. — Ушло нечто, что было в порядке вещей. Целиком исчезнувшая форма искусства.
На меня это особого впечатления не произвело.
— Глядя на эти журналы, вы только вспоминаете то, что известно многим, даже если им этого и не полагалось бы знать. И телевидение здесь ни при чем. Пропало совсем другое: то, что объединяло разных людей. И для меня это не новость. Программы, о которых вы говорите, — всего лишь отражение этого.
— Вы не понимаете. Я говорю об утраченной форме искусства…
— Я никогда не видел древнего телевидения, — сказал я. — Но уверен, оно тогда мало отличалось от нынешнего. Искусство отражает культуру.
Абстрактная дребедень сегодня просто показывает, насколько все паршиво.
Вам кажется, что вы тоскуете по каким-то допотопным программам, а на самом деле вам не хватает простых человеческих отношений — того, чего сейчас больше нет. — Фразу я придумал только что, и она удалась.
Он забрал у меня журнал.
— Вы чувствовали бы себя иначе, если бы застали то время.
— Возможно. Послушайте, доктор, не то чтобы все это не интересовало меня, но я пришел сюда поговорить о Фонеблюме. Мне необходимо повидаться с ним.
Он осторожно поставил журнал на место и повернулся ко мне с загадочной улыбкой.
— Я понимаю, что вам это необходимо, — сказал он. — Хотя и не советую.
Так или иначе, у меня нет возможности связать вас с ним. Фонеблюм появляется и исчезает, когда сам сочтет нужным.
— Вы знаете настолько больше, чем говорите, что это лезет из ушей, доктор. Что вас так пугает?
Его улыбка испарилась.
— Вы не понимаете. Если вы посмотрите на себя моими глазами, то увидите: вы с Денни Фонеблюмом одного поля ягоды. Помните это, когда встретитесь. Вы оба опасны, темпераментны, обожаете вламываться и требовать что-то от людей, которые с удовольствием не имели бы с вами дела. Вы оба навязываете другим свои убийственные нормы. Единственная разница между вами — это то, что Денни более последователен в своем зле — он не рядится в тогу защитника общества — и к тому же опаснее вас. И если вас интересует мое мнение, я бы ставил на него.