— Минуточку. Как вы думаете, почему я позволил вам допрашивать меня?
— Так скажите.
— Вы мне нравитесь. Я верю в чистоту ваших намерений. Мне приятно избавить вас от неприятностей. Откажитесь от дела, и я прослежу, чтобы вашу недостающую карму возместили. У этого дела нет будущего, мистер
Меткалф. Никакого будущего.
— Вам нравится смешивать угрозы с посулами, Фонеблюм.
— Я никому не угрожаю. Я только хочу возместить нанесенный ущерб.
— Ущерб, нанесенный Энгьюину, вот-вот сделается невосполнимым. За его телом никто не будет следить. Он затеряется в недрах морозильника и сгинет навсегда.
Фонеблюм странно улыбнулся. Мне вновь показалось, будто я затронул что-то, не знаю что, и Фонеблюм не может ответить мне прямо.
— У вас очень циничный взгляд на нашу пенитенциарную систему, мистер
Меткалф, — мягко произнес он. — Циничный и несколько наивный. С чего вы взяли, что тела без присмотра остаются замороженными?
— Вы имеете в виду невольничьи лагеря? — переспросил я и вздрогнул.
Надеюсь, он этого не заметил. Мне показалось, что Фонеблюм просто не в силах совладать с собой, чтобы не побахвалиться хоть немного.
— Да.
— До меня доходили эти слухи. — Я немного оправился. — Что до меня, я не вижу особой разницы между заморозкой и псевдожизнью с блоком раба под черепом. Впрочем, если мне доведется увидеть Энгьюина, я спрошу, что он предпочитает, и передам вам ответ. Может, вы подсобите.
Я готов был уходить и собрался уходить. Я уже стоял перед дверьми лифта и только тут заметил, что на том месте, где положено находиться кнопке, расположена замочная скважина.
— С вашей стороны невежливо предполагать, что я могу подсобить вам в этом, — сказал Фонеблюм почти весело. Но когда я обернулся, он больше не улыбался. — Впрочем, я мог бы этого от вас ожидать. Вы абсолютно невоспитанны.
— Спасибо.
— И теперь вы хотите уйти.
— Совершенно верно.
— Мне хотелось бы услышать от вас, что вы бросаете дело.
— Мне хотелось бы сказать это.
Фонеблюм нахмурился. Он поднял телефонную трубку и нажал на единственную кнопку.
— Да, — произнес он почти сразу же. — Пошлите Джоя вниз, мистер Роуз.
Наш гость готов уходить.
Он положил трубку на место.
— Пожалуйста, угощайтесь, пока он спускается.
У меня не было возможности отказаться. Лифтовые двери за моей спиной разошлись, и прежде чем я успел повернуться, что-то тяжелое и твердое ударило меня по затылку. Я успел еще подумать: кенгуру нашел-таки возможность отплатить. Потом пол изогнулся, охватывая мою голову, а ворсинка ковра оказалась у меня в ноздре. Ощущение было любопытным.
— Так скажите.
— Вы мне нравитесь. Я верю в чистоту ваших намерений. Мне приятно избавить вас от неприятностей. Откажитесь от дела, и я прослежу, чтобы вашу недостающую карму возместили. У этого дела нет будущего, мистер
Меткалф. Никакого будущего.
— Вам нравится смешивать угрозы с посулами, Фонеблюм.
— Я никому не угрожаю. Я только хочу возместить нанесенный ущерб.
— Ущерб, нанесенный Энгьюину, вот-вот сделается невосполнимым. За его телом никто не будет следить. Он затеряется в недрах морозильника и сгинет навсегда.
Фонеблюм странно улыбнулся. Мне вновь показалось, будто я затронул что-то, не знаю что, и Фонеблюм не может ответить мне прямо.
— У вас очень циничный взгляд на нашу пенитенциарную систему, мистер
Меткалф, — мягко произнес он. — Циничный и несколько наивный. С чего вы взяли, что тела без присмотра остаются замороженными?
— Вы имеете в виду невольничьи лагеря? — переспросил я и вздрогнул.
Надеюсь, он этого не заметил. Мне показалось, что Фонеблюм просто не в силах совладать с собой, чтобы не побахвалиться хоть немного.
— Да.
— До меня доходили эти слухи. — Я немного оправился. — Что до меня, я не вижу особой разницы между заморозкой и псевдожизнью с блоком раба под черепом. Впрочем, если мне доведется увидеть Энгьюина, я спрошу, что он предпочитает, и передам вам ответ. Может, вы подсобите.
Я готов был уходить и собрался уходить. Я уже стоял перед дверьми лифта и только тут заметил, что на том месте, где положено находиться кнопке, расположена замочная скважина.
— С вашей стороны невежливо предполагать, что я могу подсобить вам в этом, — сказал Фонеблюм почти весело. Но когда я обернулся, он больше не улыбался. — Впрочем, я мог бы этого от вас ожидать. Вы абсолютно невоспитанны.
— Спасибо.
— И теперь вы хотите уйти.
— Совершенно верно.
— Мне хотелось бы услышать от вас, что вы бросаете дело.
— Мне хотелось бы сказать это.
Фонеблюм нахмурился. Он поднял телефонную трубку и нажал на единственную кнопку.
— Да, — произнес он почти сразу же. — Пошлите Джоя вниз, мистер Роуз.
Наш гость готов уходить.
Он положил трубку на место.
— Пожалуйста, угощайтесь, пока он спускается.
У меня не было возможности отказаться. Лифтовые двери за моей спиной разошлись, и прежде чем я успел повернуться, что-то тяжелое и твердое ударило меня по затылку. Я успел еще подумать: кенгуру нашел-таки возможность отплатить. Потом пол изогнулся, охватывая мою голову, а ворсинка ковра оказалась у меня в ноздре. Ощущение было любопытным.
17
Я пришел в себя, сидя в машине. Я не могу благодарить их за это. Ключи оказались не в том кармане, из чего я заключил, что они обыскали меня с ног до головы. Во всем остальном могло бы показаться, что я просто уснул в машине, когда бы не боль в затылке и звон в ушах.
Я был один. Я осторожно покрутил головой, проверяя шею, потом выглянул в окно. Голографический дом все стоял тихо и торжественно такой, каким я увидел его в первый раз. С тех пор я познакомился кое с какими его секретами, но на внешности дома они не отражались. Если повезет, этот голографический дом будет стоять на холме и после конца света, такой же тихий и торжественный. Эта мысль почти успокаивала.
Я посмотрел на часы. Девять. Я провел два часа с Фонеблюмом, да еще около получаса без сознания в машине. Мне хотелось есть и хотелось понюшки, а потом, возможно, выпить — я пока не знал точно. Мне нужно было обдумать все, что я узнал от Фонеблюма, и определить, что это мне дало.
Все дело было с ног до головы в отпечатках пальцев толстяка, и все равно я не видел никаких явных поводов для убийства.
Все, что я знал, так это то, что мне необходимо вернуться на два с половиной года назад, когда Челеста повстречала Мейнарда Стенханта, а
Пэнси Гринлиф получила ребенка и дом. То, что случилось тогда — что бы это ни было, — заложило основу всего, что происходило потом.
Кроме того, мне стало любопытно, чем же именно промышляет Фонеблюм. В случае, если Вычистителем Пэнси снабжает именно он, это может объяснить одну из линий его влияния. И если у него действительно такие шашни с
Отделом, мне необходимо знать точно — для безопасности.
Остальные, куда более важные вопросы так и остались без ответа. Что делал Мейнард Стенхант в этом номере? Я бы посмеялся над собой, да только мне сейчас не до смеха.
Еще минуту я помассировал затылок, потом завел машину и бесцельно поехал вниз. У меня сложилось ощущение, что дома меня будут ждать инквизиторы, а я был не совсем готов к встрече с ними. Они захотят получить ответы, которых у меня нет, — ответы на вопросы, которые я предпочел бы задавать сам. Я оставил им Энгьюина на блюдечке с голубой каемочкой, но даже так вряд ли все пройдет гладко.
Что-то имелось между Моргенлендером, Фонеблюмом и сферами их влияния, и, пока я не выясню, в чем же тут дело, мне лучше держаться подальше от
Отдела. Насколько я знал механизм Отдела, они используют убийство овцы как последний гвоздь в гроб Энгьюина, и все равно мне лучше подождать до утра и официальных сообщений по радио. Закрытое дело будет труднее расследовать. Ничего, бывало и хуже.
Все подсказывало мне, что лучше всего провести некоторое время у себя в офисе. Я смогу заказать сандвич, и пропустить понюшку-другую, и подождать, пока сторожевые псы у меня дома устанут и уйдут спать. Если инквизиторы захотят найти меня, они меня найдут — скрываться я не собирался, только отдохнуть. Мне нравилось в офисе ночью: прохладно, темно и — главное — никакого дантиста. Может, там мне будет думаться лучше.
Мне бы давно усвоить, что ничего так просто не бывает. Еще выходя из лифта, я уловил запах духов, и по мере моего приближения к двери запах усиливался. В коридоре никого не было, но дверь в приемную оказалась не заперта, и там на диване сидела, закинув ногу на ногу, Челеста Стенхант.
Должно быть, я застал ее врасплох, поскольку она поспешно спустила ноги на пол и оправила юбку. Какая разница. У меня неважная зрительная память, но ее колени и пара соблазнительных дюймов повыше колен великолепно запомнились за то короткое мгновение, пока я входил. При необходимости я мог бы даже нарисовать их.
— Меткалф, — сказала она, и сказала так, словно уже давно повторяла это слово.
— Как вы вошли?
— Я пришла раньше.
— Дантист…
— Да. Не сердитесь.
— Я не сержусь, — сказал я, пересек комнату и отпер дверь в офис. — Я устал и голоден, и у меня голова трещит. Я устал от разговоров.
Она вошла следом за мной.
— Пэнси сказала, вы были у нее дома.
— Верно. Заезжал по делу.
Я сел за стол, протер деревянную поверхность рукавом, достал новый флакон порошка и высыпал добрую порцию. Я давал Челесте понять, что в данный момент она не находится в центре моего внимания. Она молча сидела в кресле по ту сторону стола и ждала, пока я нанюхаюсь.
— Голодны? — спросил я.
Она мотнула головой так, будто вопрос напугал ее. Я позвонил вниз и заказал пиццу. Мне пришлось поспорить, чтобы они согласились положить грибы в маленькую пиццу, но в конце концов они уступили. Я отодвинул телефон, откинулся в кресле и стал наслаждаться ощущением, производимым зельем. Словно смотришь на мир сквозь розовато-кровавую пелену. Челеста уселась поудобнее и в конце концов снова закинула ногу на ногу, что быстро переключило мое внимание на нее.
— Где вы были, когда я заезжал к вам? — спросил я.
— Вы задаете слишком много вопросов. Я пугаюсь.
— Попробуйте ответить на один. Я слышал, это помогает.
Она посмотрела на меня.
— Я… мне позвонил Гровер Тестафер. Мы встречались за ленчем.
— Зачем?
— Он хотел поговорить о своей практике — насчет доли Мейнарда. Он хотел поговорить о брате Пэнси и о вас…
— Вы выигрываете что-нибудь от смерти Мейнарда?
Она резко глянула на меня, и я на мгновение увидел перед собой ту волевую женщину, с которой впервые встретился на Кренберри-стрит. Потом она снова пригладила перья, и ее голос зазвучал спокойно, как всегда.
— Не совсем. Мне, наверное, надо будет обратиться к адвокату. Я не хочу иметь к этому отношения. У Мейнарда был стабильный доход, но мало расходов…
— Звучит так, будто вы неплохо в этом разбираетесь.
— Я не разбиралась, пока Гровер не просветил меня сегодня.
Я прикинул хронологию. Гровер был дома, пугая меня своим электропистолетом в одиннадцать — а ко времени, когда я подъехал на
Кренберри-стрит, Пэнси Гринлиф уже валялась одна, накачавшись Вычистителя.
Это означало, что Тестафер сможет ссылаться на Челесту в качестве алиби по убийству овцы. Это означало также, что Челеста была где-то, занимаясь чем-то еще, перед ленчем с Тестафером.
Ход моих мыслей был прерван стуком в дверь. Я крикнул, что открыто, и мальчишка-разносчик из пиццерии с белой картонной коробкой вошел и положил ее на стол. Пока я рылся в карманах в поисках чего-нибудь мельче энгьюиновых сотен, он не сводил взгляда с Челесты Стенхант. Я заплатил, и он отчалил. Пицца была горячей, но, судя по корочке, ее подогревали второй раз, а грибы были не втоплены в сыр, а просто накиданы сверху. Я откусил пару раз и отложил ее обратно, потеряв к ней интерес.
— Ну, что вам? — спросил я. — Дело закрыто.
— Я… я не знаю, как это делается, — ответила она. — Я хочу нанять вас.
— Это еще зачем?
— Я не верю, что Мейнарда убил брат Пэнси. Мне страшно. — Она растянула последнее слово так, чтобы оно включало в себя все возможные двусмысленные обещания. — Мне нужна ваша защита.
— Вы обращались в Отдел?
— Не понимаю.
— Энгьюина обвинили во всех смертных грехах. Если бы вы заявили Отделу, что считаете его невиновным, это могло бы возыметь некоторое действие. В конце концов вы жена.
— Я вдова. — Она улыбнулась, но невесело.
— Вдова, — повторил я. — И вам нужна защита. От кого?
— От того, кто убил Мейнарда. Мне кажется, вы единственный, кто еще хочет найти его.
— Жаль, но я теряю к этому интерес. Слишком уж результаты не окупаются.
Мне пришлось разыгрывать циника. Мне нужны были ее деньги, и по возможности больше, и она, как и я, знала об этом.
Ее голос снова завибрировал — похоже, она включала этот эффект при необходимости.
— Если вы не хотите помочь…
— Сначала вам надо рассказать все, что вам известно. Отвечайте на мои вопросы. Считайте это проверкой. И если у вас все получится, обсудим условия.
— Я расскажу вам все, что знаю.
— Постараюсь не смеяться над этим. Ладно, отвечайте. Что такого сделала
Пэнси Гринлиф, что ей достался в качестве платы дом на Кренберри-стрит?
Челеста улыбнулась мне, но я не улыбнулся в ответ. Она сглотнула и ответила:
— Она работала на Денни Фонеблюма. Он купил ей дом. Он любит проявлять заботу о людях.
— Что она делала для него?
— Я не знаю.
— Он снабжает ее наркотиками.
— Мне не хотелось бы показаться глупой, мистер Меткалф, но мне казалось, наркотики продаются свободно. Их покупают в порошечнях.
— Не тот сорт, что употребляет Пэнси. Говорите, Челеста.
На этот раз она смотрела на меня без улыбки, а многозначительные намеки в ее тоне совершенно исчезли.
— Он дает их ей. Он убьет меня, если узнает, что я вам сказала.
— Я это и без вас знаю.
— Для Денни это не имеет значения. Уже одно то, что я рассказала вам что-то…
— Его деньги идут отсюда?
— Я… я почти ничего не знаю про его дела. Так спокойнее.
Я снял с пиццы гриб и положил его в рот.
— Давайте-ка сменим тему. Вы вышли за Стенханта, Фонеблюм купил Пэнси дом, доктор Тестафер оставил практику — все это произошло одновременно.
Что случилось два с половиной года назад?
Она подумала.
— Когда мы с Мейнардом решили пожениться, Гровер решил, что может уйти на пенсию и передать практику — он давно уже собирался это сделать.
Мейнард не давал ему определенного ответа, пока не обзавелся семьей.
— А что с Пэнси?
— Вы придаете слишком большое значение случайным совпадениям. Тут нет никакой связи. — Она произнесла это твердо, но ей было явно не по себе.
— Чем вы занимались до встречи с Мейнардом?
— Я… я жила на Восточном побережье.
— Ну и как там?
— Простите?
— Я спросил, ну и как там? Не отвечайте, если не знаете, как ответить.
Она удивленно подняла глаза. Я встал со своего места, подошел к двери и распахнул ее.
— Ступайте домой, Челеста. Вы продолжаете врать. Мы попусту теряем время.
Она встала, но не для того, чтобы уходить. Она прилепилась ко мне наподобие большой, в человеческий рост переводной картинке, активно ища точки соприкосновения по всей поверхности и воздействуя на них до тех пор, пока они не среагировали. Ее рот слился с моим, и аромат ее заполнил мои ноздри. Она обвила мою шею руками и приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до моего лица. Нас разделяли два или три слоя одежды, но, клянусь, я ощущал, как ее соски считают мне ребра и горят на моей груди.
Мои руки вылезли из карманов и охватили ее за выпуклые ягодицы, прижимая ее бедра к моим и заставив ее язык еще глубже залезть мне в горло.
Я ощутил между нашими животами что-то твердое вроде колбасы или отвертки, и на короткий момент подумал, что у нее там пистолет. Правда, потом сообразил, что этот абсурдный предмет не что иное, как мой собственный пенис, не воспринимаемый мной чувственно, но физически никуда не девшийся и совершенно возбужденный. Все, что я чувствовал, это обычное женское возбуждение — словно зацепление мягких, медленно вращающихся шестеренок. Возможно, я смог бы при желании заняться с ней любовью, хоть и не почувствовал бы того, что, по ее мнению, должен был бы чувствовать.
Мысль об этом, возможно, подействовала на меня настолько очевидно, что она спрятала свой язык, отступила на шаг и удивленно посмотрела на меня.
— Конрад".
Я не произнес ничего. Поцелуй потряс меня больше, чем мне хотелось бы.
Он швырнул меня в давно ушедшее время, когда мои шляпу, плащ и имя носил кто-то совсем другой. Челеста наполнила меня желанием, хотя на деле я жаждал вовсе не Челесты. С Челестой я никогда не смогу вернуть то, что мне нужно. Возможно, этого вообще не вернуть, а возможно, и нет, во всяком случае, не с Челестой.
Все, что она могла, — это разбудить разочарование и гнев. Прижимаясь к
Челесте бедрами, я отчетливо понял, что ее возбуждает опасность, а если и не опасность, то что-то столь же извращенное. Мне вдруг захотелось ударить ее так же сильно, как только что хотелось трахнуть, и, возможно, она этого тоже хотела, если действительно хотела хоть что-нибудь.
И я ее ударил. Возможно, это я умею делать лучше, чем то, другое. Я наотмашь ударил ее по губам тыльной стороной ладони — меня столько раз били так, — и она в ужасе попятилась, пока не упала в пыльное кресло в углу. Я вернулся к столу, сел и уронил голову на руки.
Минуту спустя она поднялась и подошла к столу. Я думал, она собирается ударить меня, но вместо этого она достала деньги и швырнула их мне.
Я посмотрел сквозь пальцы. Две тысячи долларов, четырьмя бумажками по пятьсот.
— Отлично, — произнесла она. — Теперь я понимаю. Вы точно крутой. Вы защитите меня. Я знаю, что защитите.
— Я не крутой, — возразил я. — Вы не понимаете.
— Возьмите деньги.
— Я не сдаюсь внаем, — сказал я. — Я пока работаю на остатки платы
Энгьюина. До тех пор, пока они не закончатся, я занят.
Она смолчала. Я выдвинул ящик, достал сигареты, сунул одну в рот и протянул пачку ей. Она помотала головой. Я прикурил и сделал глубокую затяжку. Дом вокруг нас был неестественно тих, и ночь за окном, казалось, отрицает само существование города. Однако под темным покрывалом город продолжал жить. Разобщенные создания спешили в темноте, направляясь к одиночеству, в пустые гостиничные номера, навстречу смерти. Никто не останавливал их, чтобы спросить, куда они спешат, — никого это не интересовало. Никого, кроме меня, странного создания, задающего вопросы, самого презренного из всех созданий. Я был настолько глуп, что мне показалось: в тишине, опустившейся на городское горло бархатной перчаткой, есть что-то ненормальное.
Я оторвался от окна и посмотрел на Челесту Она потерянно стояла у стола, прижав руки к груди, словно школьница" Когда она заметила, что я смотрю на нее, ее взгляд стал тверже, а губы безмолвно сжались.
— Чего вы страшитесь? — спросил я снова.
Она посмотрела на меня широко открытыми глазами, и на мгновение ее маска исчезла, и она стояла передо мной, нагая и искренняя, и в эту секунду мне снова хотелось обнять и поцеловать ее, но секунда прошла, и она снова оделась в броню цинизма.
— Я не боюсь ничего.
— Ясно.
Она подобрала деньги со стола и, скомкав, сунула в карман.
— Не знаю, зачем я приходила.
— Мне кажется, это относится к нам обоим.
— Обоим? Мы никогда не будем вместе.
Она знала, что это неплохая фраза под занавес, и повернулась к двери. Я не видел смысла удерживать ее. Она хлопнула дверью, и я услышал удаляющееся цоканье ее каблуков в тихом коридоре.
Я вернулся к пицце, но сыр застыл. Я выковырял еще несколько грибов, выключил свет и вернулся в машину.
Я был один. Я осторожно покрутил головой, проверяя шею, потом выглянул в окно. Голографический дом все стоял тихо и торжественно такой, каким я увидел его в первый раз. С тех пор я познакомился кое с какими его секретами, но на внешности дома они не отражались. Если повезет, этот голографический дом будет стоять на холме и после конца света, такой же тихий и торжественный. Эта мысль почти успокаивала.
Я посмотрел на часы. Девять. Я провел два часа с Фонеблюмом, да еще около получаса без сознания в машине. Мне хотелось есть и хотелось понюшки, а потом, возможно, выпить — я пока не знал точно. Мне нужно было обдумать все, что я узнал от Фонеблюма, и определить, что это мне дало.
Все дело было с ног до головы в отпечатках пальцев толстяка, и все равно я не видел никаких явных поводов для убийства.
Все, что я знал, так это то, что мне необходимо вернуться на два с половиной года назад, когда Челеста повстречала Мейнарда Стенханта, а
Пэнси Гринлиф получила ребенка и дом. То, что случилось тогда — что бы это ни было, — заложило основу всего, что происходило потом.
Кроме того, мне стало любопытно, чем же именно промышляет Фонеблюм. В случае, если Вычистителем Пэнси снабжает именно он, это может объяснить одну из линий его влияния. И если у него действительно такие шашни с
Отделом, мне необходимо знать точно — для безопасности.
Остальные, куда более важные вопросы так и остались без ответа. Что делал Мейнард Стенхант в этом номере? Я бы посмеялся над собой, да только мне сейчас не до смеха.
Еще минуту я помассировал затылок, потом завел машину и бесцельно поехал вниз. У меня сложилось ощущение, что дома меня будут ждать инквизиторы, а я был не совсем готов к встрече с ними. Они захотят получить ответы, которых у меня нет, — ответы на вопросы, которые я предпочел бы задавать сам. Я оставил им Энгьюина на блюдечке с голубой каемочкой, но даже так вряд ли все пройдет гладко.
Что-то имелось между Моргенлендером, Фонеблюмом и сферами их влияния, и, пока я не выясню, в чем же тут дело, мне лучше держаться подальше от
Отдела. Насколько я знал механизм Отдела, они используют убийство овцы как последний гвоздь в гроб Энгьюина, и все равно мне лучше подождать до утра и официальных сообщений по радио. Закрытое дело будет труднее расследовать. Ничего, бывало и хуже.
Все подсказывало мне, что лучше всего провести некоторое время у себя в офисе. Я смогу заказать сандвич, и пропустить понюшку-другую, и подождать, пока сторожевые псы у меня дома устанут и уйдут спать. Если инквизиторы захотят найти меня, они меня найдут — скрываться я не собирался, только отдохнуть. Мне нравилось в офисе ночью: прохладно, темно и — главное — никакого дантиста. Может, там мне будет думаться лучше.
Мне бы давно усвоить, что ничего так просто не бывает. Еще выходя из лифта, я уловил запах духов, и по мере моего приближения к двери запах усиливался. В коридоре никого не было, но дверь в приемную оказалась не заперта, и там на диване сидела, закинув ногу на ногу, Челеста Стенхант.
Должно быть, я застал ее врасплох, поскольку она поспешно спустила ноги на пол и оправила юбку. Какая разница. У меня неважная зрительная память, но ее колени и пара соблазнительных дюймов повыше колен великолепно запомнились за то короткое мгновение, пока я входил. При необходимости я мог бы даже нарисовать их.
— Меткалф, — сказала она, и сказала так, словно уже давно повторяла это слово.
— Как вы вошли?
— Я пришла раньше.
— Дантист…
— Да. Не сердитесь.
— Я не сержусь, — сказал я, пересек комнату и отпер дверь в офис. — Я устал и голоден, и у меня голова трещит. Я устал от разговоров.
Она вошла следом за мной.
— Пэнси сказала, вы были у нее дома.
— Верно. Заезжал по делу.
Я сел за стол, протер деревянную поверхность рукавом, достал новый флакон порошка и высыпал добрую порцию. Я давал Челесте понять, что в данный момент она не находится в центре моего внимания. Она молча сидела в кресле по ту сторону стола и ждала, пока я нанюхаюсь.
— Голодны? — спросил я.
Она мотнула головой так, будто вопрос напугал ее. Я позвонил вниз и заказал пиццу. Мне пришлось поспорить, чтобы они согласились положить грибы в маленькую пиццу, но в конце концов они уступили. Я отодвинул телефон, откинулся в кресле и стал наслаждаться ощущением, производимым зельем. Словно смотришь на мир сквозь розовато-кровавую пелену. Челеста уселась поудобнее и в конце концов снова закинула ногу на ногу, что быстро переключило мое внимание на нее.
— Где вы были, когда я заезжал к вам? — спросил я.
— Вы задаете слишком много вопросов. Я пугаюсь.
— Попробуйте ответить на один. Я слышал, это помогает.
Она посмотрела на меня.
— Я… мне позвонил Гровер Тестафер. Мы встречались за ленчем.
— Зачем?
— Он хотел поговорить о своей практике — насчет доли Мейнарда. Он хотел поговорить о брате Пэнси и о вас…
— Вы выигрываете что-нибудь от смерти Мейнарда?
Она резко глянула на меня, и я на мгновение увидел перед собой ту волевую женщину, с которой впервые встретился на Кренберри-стрит. Потом она снова пригладила перья, и ее голос зазвучал спокойно, как всегда.
— Не совсем. Мне, наверное, надо будет обратиться к адвокату. Я не хочу иметь к этому отношения. У Мейнарда был стабильный доход, но мало расходов…
— Звучит так, будто вы неплохо в этом разбираетесь.
— Я не разбиралась, пока Гровер не просветил меня сегодня.
Я прикинул хронологию. Гровер был дома, пугая меня своим электропистолетом в одиннадцать — а ко времени, когда я подъехал на
Кренберри-стрит, Пэнси Гринлиф уже валялась одна, накачавшись Вычистителя.
Это означало, что Тестафер сможет ссылаться на Челесту в качестве алиби по убийству овцы. Это означало также, что Челеста была где-то, занимаясь чем-то еще, перед ленчем с Тестафером.
Ход моих мыслей был прерван стуком в дверь. Я крикнул, что открыто, и мальчишка-разносчик из пиццерии с белой картонной коробкой вошел и положил ее на стол. Пока я рылся в карманах в поисках чего-нибудь мельче энгьюиновых сотен, он не сводил взгляда с Челесты Стенхант. Я заплатил, и он отчалил. Пицца была горячей, но, судя по корочке, ее подогревали второй раз, а грибы были не втоплены в сыр, а просто накиданы сверху. Я откусил пару раз и отложил ее обратно, потеряв к ней интерес.
— Ну, что вам? — спросил я. — Дело закрыто.
— Я… я не знаю, как это делается, — ответила она. — Я хочу нанять вас.
— Это еще зачем?
— Я не верю, что Мейнарда убил брат Пэнси. Мне страшно. — Она растянула последнее слово так, чтобы оно включало в себя все возможные двусмысленные обещания. — Мне нужна ваша защита.
— Вы обращались в Отдел?
— Не понимаю.
— Энгьюина обвинили во всех смертных грехах. Если бы вы заявили Отделу, что считаете его невиновным, это могло бы возыметь некоторое действие. В конце концов вы жена.
— Я вдова. — Она улыбнулась, но невесело.
— Вдова, — повторил я. — И вам нужна защита. От кого?
— От того, кто убил Мейнарда. Мне кажется, вы единственный, кто еще хочет найти его.
— Жаль, но я теряю к этому интерес. Слишком уж результаты не окупаются.
Мне пришлось разыгрывать циника. Мне нужны были ее деньги, и по возможности больше, и она, как и я, знала об этом.
Ее голос снова завибрировал — похоже, она включала этот эффект при необходимости.
— Если вы не хотите помочь…
— Сначала вам надо рассказать все, что вам известно. Отвечайте на мои вопросы. Считайте это проверкой. И если у вас все получится, обсудим условия.
— Я расскажу вам все, что знаю.
— Постараюсь не смеяться над этим. Ладно, отвечайте. Что такого сделала
Пэнси Гринлиф, что ей достался в качестве платы дом на Кренберри-стрит?
Челеста улыбнулась мне, но я не улыбнулся в ответ. Она сглотнула и ответила:
— Она работала на Денни Фонеблюма. Он купил ей дом. Он любит проявлять заботу о людях.
— Что она делала для него?
— Я не знаю.
— Он снабжает ее наркотиками.
— Мне не хотелось бы показаться глупой, мистер Меткалф, но мне казалось, наркотики продаются свободно. Их покупают в порошечнях.
— Не тот сорт, что употребляет Пэнси. Говорите, Челеста.
На этот раз она смотрела на меня без улыбки, а многозначительные намеки в ее тоне совершенно исчезли.
— Он дает их ей. Он убьет меня, если узнает, что я вам сказала.
— Я это и без вас знаю.
— Для Денни это не имеет значения. Уже одно то, что я рассказала вам что-то…
— Его деньги идут отсюда?
— Я… я почти ничего не знаю про его дела. Так спокойнее.
Я снял с пиццы гриб и положил его в рот.
— Давайте-ка сменим тему. Вы вышли за Стенханта, Фонеблюм купил Пэнси дом, доктор Тестафер оставил практику — все это произошло одновременно.
Что случилось два с половиной года назад?
Она подумала.
— Когда мы с Мейнардом решили пожениться, Гровер решил, что может уйти на пенсию и передать практику — он давно уже собирался это сделать.
Мейнард не давал ему определенного ответа, пока не обзавелся семьей.
— А что с Пэнси?
— Вы придаете слишком большое значение случайным совпадениям. Тут нет никакой связи. — Она произнесла это твердо, но ей было явно не по себе.
— Чем вы занимались до встречи с Мейнардом?
— Я… я жила на Восточном побережье.
— Ну и как там?
— Простите?
— Я спросил, ну и как там? Не отвечайте, если не знаете, как ответить.
Она удивленно подняла глаза. Я встал со своего места, подошел к двери и распахнул ее.
— Ступайте домой, Челеста. Вы продолжаете врать. Мы попусту теряем время.
Она встала, но не для того, чтобы уходить. Она прилепилась ко мне наподобие большой, в человеческий рост переводной картинке, активно ища точки соприкосновения по всей поверхности и воздействуя на них до тех пор, пока они не среагировали. Ее рот слился с моим, и аромат ее заполнил мои ноздри. Она обвила мою шею руками и приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до моего лица. Нас разделяли два или три слоя одежды, но, клянусь, я ощущал, как ее соски считают мне ребра и горят на моей груди.
Мои руки вылезли из карманов и охватили ее за выпуклые ягодицы, прижимая ее бедра к моим и заставив ее язык еще глубже залезть мне в горло.
Я ощутил между нашими животами что-то твердое вроде колбасы или отвертки, и на короткий момент подумал, что у нее там пистолет. Правда, потом сообразил, что этот абсурдный предмет не что иное, как мой собственный пенис, не воспринимаемый мной чувственно, но физически никуда не девшийся и совершенно возбужденный. Все, что я чувствовал, это обычное женское возбуждение — словно зацепление мягких, медленно вращающихся шестеренок. Возможно, я смог бы при желании заняться с ней любовью, хоть и не почувствовал бы того, что, по ее мнению, должен был бы чувствовать.
Мысль об этом, возможно, подействовала на меня настолько очевидно, что она спрятала свой язык, отступила на шаг и удивленно посмотрела на меня.
— Конрад".
Я не произнес ничего. Поцелуй потряс меня больше, чем мне хотелось бы.
Он швырнул меня в давно ушедшее время, когда мои шляпу, плащ и имя носил кто-то совсем другой. Челеста наполнила меня желанием, хотя на деле я жаждал вовсе не Челесты. С Челестой я никогда не смогу вернуть то, что мне нужно. Возможно, этого вообще не вернуть, а возможно, и нет, во всяком случае, не с Челестой.
Все, что она могла, — это разбудить разочарование и гнев. Прижимаясь к
Челесте бедрами, я отчетливо понял, что ее возбуждает опасность, а если и не опасность, то что-то столь же извращенное. Мне вдруг захотелось ударить ее так же сильно, как только что хотелось трахнуть, и, возможно, она этого тоже хотела, если действительно хотела хоть что-нибудь.
И я ее ударил. Возможно, это я умею делать лучше, чем то, другое. Я наотмашь ударил ее по губам тыльной стороной ладони — меня столько раз били так, — и она в ужасе попятилась, пока не упала в пыльное кресло в углу. Я вернулся к столу, сел и уронил голову на руки.
Минуту спустя она поднялась и подошла к столу. Я думал, она собирается ударить меня, но вместо этого она достала деньги и швырнула их мне.
Я посмотрел сквозь пальцы. Две тысячи долларов, четырьмя бумажками по пятьсот.
— Отлично, — произнесла она. — Теперь я понимаю. Вы точно крутой. Вы защитите меня. Я знаю, что защитите.
— Я не крутой, — возразил я. — Вы не понимаете.
— Возьмите деньги.
— Я не сдаюсь внаем, — сказал я. — Я пока работаю на остатки платы
Энгьюина. До тех пор, пока они не закончатся, я занят.
Она смолчала. Я выдвинул ящик, достал сигареты, сунул одну в рот и протянул пачку ей. Она помотала головой. Я прикурил и сделал глубокую затяжку. Дом вокруг нас был неестественно тих, и ночь за окном, казалось, отрицает само существование города. Однако под темным покрывалом город продолжал жить. Разобщенные создания спешили в темноте, направляясь к одиночеству, в пустые гостиничные номера, навстречу смерти. Никто не останавливал их, чтобы спросить, куда они спешат, — никого это не интересовало. Никого, кроме меня, странного создания, задающего вопросы, самого презренного из всех созданий. Я был настолько глуп, что мне показалось: в тишине, опустившейся на городское горло бархатной перчаткой, есть что-то ненормальное.
Я оторвался от окна и посмотрел на Челесту Она потерянно стояла у стола, прижав руки к груди, словно школьница" Когда она заметила, что я смотрю на нее, ее взгляд стал тверже, а губы безмолвно сжались.
— Чего вы страшитесь? — спросил я снова.
Она посмотрела на меня широко открытыми глазами, и на мгновение ее маска исчезла, и она стояла передо мной, нагая и искренняя, и в эту секунду мне снова хотелось обнять и поцеловать ее, но секунда прошла, и она снова оделась в броню цинизма.
— Я не боюсь ничего.
— Ясно.
Она подобрала деньги со стола и, скомкав, сунула в карман.
— Не знаю, зачем я приходила.
— Мне кажется, это относится к нам обоим.
— Обоим? Мы никогда не будем вместе.
Она знала, что это неплохая фраза под занавес, и повернулась к двери. Я не видел смысла удерживать ее. Она хлопнула дверью, и я услышал удаляющееся цоканье ее каблуков в тихом коридоре.
Я вернулся к пицце, но сыр застыл. Я выковырял еще несколько грибов, выключил свет и вернулся в машину.
18
Дома меня ждали инквизиторы Корнфельд и Телепромптер. Я огляделся по сторонам в поисках Моргенлендера, но его не было. Квартира выглядела как обычно — если они и устраивали обыск, то делали это аккуратно, — а Энгьюин исчез без следа. Инквизиторы оставили на диване вмятины в местах, где сидели, но, когда я открыл дверь, они стояли. Вмятины располагались далеко друг от друга, исключая их тесный контакт, — если Корнфельд и Телепромптер и развлекались друг с другом, они делали это в свободное от работы время, во всяком случае, не на выезде. Я бы предпочел думать, что Кэтрин
Телепромптер вообще не путается с клоунами из Отдела, впрочем, это не мое дело.
— Поздновато, — произнес Корнфельд преувеличенно шутливо. — Работа?
— Не совсем, — ответил я.
Я устал — устал, несмотря на свежую дозу порошка, так что у меня не было настроения трепаться. С Кэтрин я бы еще поговорил, но Корнфельд разнообразия ради собирался взять это на себя.
— Ты где-то был, — заявил он. — Мы ждем тебя с восьми.
— Спасибо, теперь у моего жилища обжитой вид. Мне нравится.
— Тебя ведь предупреждали, чтобы ты не занимался этим делом. И не раз.
— Меня предупреждали, чтобы я не занимался этим делом больше, чем вы думаете. Мне это даже надоело.
Дверь оставалась открытой. Корнфельд обошел меня и закрыл ее.
— Мы хотели поговорить не о деле. Дело закрыто. Мы хотим сообщить тебе, что Ортон Энгьюин лишен кармы и на этом всему конец.
— Отлично. — Я отвернулся от Корнфельда и посмотрел на Кэтрин
Телепромптер.
Вне стен Отдела она казалась меньше ростом и не столь неприступной, но от этого мне не меньше хотелось стиснуть ее в объятиях — просто это казалось более возможным. На этот раз ее черная грива была схвачена заколкой, что позволяло мне любоваться ее шеей. Когда наши глаза встретились, она открыла рот, но ничего не сказала.
— Есть и еще одно дело, — произнес Корнфельд у меня из-за спины. — Мне нужна твоя карта.
— Кому принадлежит честь раскрытия дела? — спросил я, роясь в кармане в поисках карты. — Моргенлендеру?
— Моргенлендера сняли с расследования сегодня днем, — сообщил
Корнфельд. — Он плохо разбирался в нашей специфике. Зря его вообще сунули сюда.
Я протянул ему карту. Корнфельд взял ее и сунул под магнит. Я ожидал, что они восстановят мой уровень до приемлемой отметки по случаю закрытия дела. Своего рода плата за то, что я проглотил их интерпретацию событий, не особенно возникая. Красная лампочка на магните мигнула, и он провел им над картой, потом вернул ее мне.
— Сколько?
— Тебе сняли до двадцати пяти единиц, Меткалф. Твое досье пересматривается. И не задавай мне больше вопросов, пока я не сунул тебя в это мордой.
Это сразило меня наповал. Я сунул карту в карман и сел на диван, равнодушный к Кэтрин Телепромптер, забыв про дело. Моя карма не опускалась так низко с тех пор, как я ушел из Отдела. Мне стало дурно. Я убеждал себя в том, что это обычное запугивание, что карма на самом деле ничего не значит, что мне вполне достаточно минимума, чтобы свободно ходить по улице
— я убеждал себя во всем этом, и все равно ощущал противную пустоту в желудке. Я почувствовал, как пересыхает во рту язык.
Кэтрин прошла мимо меня, словно мимо разбитой машины, и стала рядом с
Корнфельдом у двери. Мне едва хватило духу поднять глаза. Корнфельд не отпускал дверную ручку, но не собирался уходить и смотрел, как я корчусь на диване. Когда наши глаза встретились, он ухмыльнулся.
Я недооценил его. Мне-то казалось, что тот, кто начинает бить тебя в лифте, вряд ли имеет что-либо еще в запасе. Например, я не представлял себе, что он умеет улыбаться, тем более в такой не самой веселой ситуации.
— Ты большой человек, Корнфельд, — произнес я. — Но не настолько большой, чтобы не уместиться в фонеблюмовом кармане. Он знает, как держать вас. Тебя и кенгуру.
— Что ты такое несешь?
— Не больше, чем несешь ты. От всего этого разит Фонеблюмом, состряпавшим все дело на скорую руку. Только это шито белыми нитками. — Я начинал приходить в себя — по крайней мере моя склонность к метафорам уже включилась. — Ты выставлял Моргенлендера как ширму, и даже он понял, что тут нечисто. Так что то, что ты сделал с моей карточкой, только показывает, как ты боишься.
— То, что я сделал с твоей карточкой, приказ сверху, — спокойно ответил
Корнфельд. — Я не принимаю решения по карме. Ты должен бы это знать.
— Не смеши меня. Ты инквизитор при исполнении. Моргенлендер отставлен: ты же сам мне сказал.
— Решение принималось еще выше. Не моя забота, если ты забыл правила игры, Меткалф. Их пока не меняли.
Я посмотрел на Кэтрин. Она не отвернулась, но заморгала, чтобы снять напряжение.
— Слышали? — спросил я ее. — Это всего лишь игра. Не расстраивайтесь из-за этого. Я просто забыл правила.
Она продолжала молчать.
— Как это вас угораздило выезжать в обществе Корнфельда? Разве вы не в дневной смене?
— Я интересовалась делом, — ответила она.
Я не удержался от улыбки. Казалось, она хочет сказать что-то, но не может при Корнфельде — а может, я принимал желаемое за действительное.
Последовало полминуты напряженного молчания, потом она открыла дверь и вышла. Корнфельд снова закрыл дверь.
— Я еще не забрал твою лицензию.
— Спасибо и на том.
— Нет. Ты не понял. Я не забрал, но собираюсь. Давай ее сюда.
Я отдал ему лицензию. Он сунул ее в карман к магниту и поправил воротник. Потом бросил на меня торжествующий взгляд — я так понял, что он надеялся, в последний раз, — пожал плечами и потянулся к двери.
Я почти позволил ему уйти. Богом клянусь. Но что-то всколыхнулось во мне, я вскочил с дивана и вцепился в него, схватив его за только что поправленный воротник и прижав к двери локтями. Его лицо покраснело, и рот приоткрылся, но он почти не дергался, и изо рта у него не вырвалось ни звука. Большим пальцем я ощущал биение его пульса на шее.
— Я верну тебе все, что ты со мною сделал, с процентами, — прохрипел я.
— Я тебя на части разорву, обещаю.
Подобные угрозы могли обойтись мне в остаток кармы, но я сомневался, что он пойдет на это прямо сейчас. Это не в стиле работы Отдела, а
Корнфельд соответствовал этому стилю с головы до пят. Мне дадут проспать ночь, и только утром в дверь постучат.
И к тому же, как ни ненавидел меня Корнфельд, я не думал, чтобы он действительно хотел лишить меня кармы. Он просто не мог себе такого позволить. Результатом стало бы официальное расследование, и это в момент, когда ему откровенно не терпелось свернуть все, прежде чем кто-нибудь захочет приглядеться к делу повнимательнее. Так что держать его за воротник было просчитанным риском, хотя в момент, когда я сделал это, я его еще не просчитал.
— Дурак, — сказал он, задыхаясь.
— Шутки прочь, — сказал я и сжал его шею посильнее. — Думаешь, мне нужны твои комментарии?
— Пусти меня.
— Отдай лицензию. — Я нажал пальцем на болевую точку на шее. — Ее могут забрать, только для этого придется посылать кого-нибудь покрепче тебя.
Он достал ее из кармана. Я отпустил его и взял лицензию у него из рук.
Он потер шею и пригладил волосы, в глазах все еще оставался испуг.
— Наслаждайся ею, пока можешь, Меткалф, — произнес он. — Не думаю, что это надолго.
— Пошел ты…
Корнфельд открыл дверь и вышел. Я слышал, как он говорит что-то Кэтрин
Телепромптер приглушенным голосом, потом их шаги по лестнице, потом шипение гидравлического цилиндра входной двери. Я опустил глаза. Мои пальцы оставались скрюченными, словно я все еще держал Корнфельда за горло. Я распрямил их.
И тогда я сделал выбор. Никто, кроме меня, не доведет это дело до конца. Я найду ответы на все свои вопросы, старые и те, что еще появятся, и я еще увижу, как Ортон Энгьюин выйдет из морозильника. И не потому, что он мне так уж нравился. Вовсе нет. В ту минуту я ненавидел Корнфельда сильнее, чем симпатизировал Энгьюину, но не ненависть двигала мною.
Если я и делал это ради кого-то, так только ради Кэтрин Телепромптер, как ни странно это звучит. Я хотел ответить на ее вопрос, почему я ушел из
Телепромптер вообще не путается с клоунами из Отдела, впрочем, это не мое дело.
— Поздновато, — произнес Корнфельд преувеличенно шутливо. — Работа?
— Не совсем, — ответил я.
Я устал — устал, несмотря на свежую дозу порошка, так что у меня не было настроения трепаться. С Кэтрин я бы еще поговорил, но Корнфельд разнообразия ради собирался взять это на себя.
— Ты где-то был, — заявил он. — Мы ждем тебя с восьми.
— Спасибо, теперь у моего жилища обжитой вид. Мне нравится.
— Тебя ведь предупреждали, чтобы ты не занимался этим делом. И не раз.
— Меня предупреждали, чтобы я не занимался этим делом больше, чем вы думаете. Мне это даже надоело.
Дверь оставалась открытой. Корнфельд обошел меня и закрыл ее.
— Мы хотели поговорить не о деле. Дело закрыто. Мы хотим сообщить тебе, что Ортон Энгьюин лишен кармы и на этом всему конец.
— Отлично. — Я отвернулся от Корнфельда и посмотрел на Кэтрин
Телепромптер.
Вне стен Отдела она казалась меньше ростом и не столь неприступной, но от этого мне не меньше хотелось стиснуть ее в объятиях — просто это казалось более возможным. На этот раз ее черная грива была схвачена заколкой, что позволяло мне любоваться ее шеей. Когда наши глаза встретились, она открыла рот, но ничего не сказала.
— Есть и еще одно дело, — произнес Корнфельд у меня из-за спины. — Мне нужна твоя карта.
— Кому принадлежит честь раскрытия дела? — спросил я, роясь в кармане в поисках карты. — Моргенлендеру?
— Моргенлендера сняли с расследования сегодня днем, — сообщил
Корнфельд. — Он плохо разбирался в нашей специфике. Зря его вообще сунули сюда.
Я протянул ему карту. Корнфельд взял ее и сунул под магнит. Я ожидал, что они восстановят мой уровень до приемлемой отметки по случаю закрытия дела. Своего рода плата за то, что я проглотил их интерпретацию событий, не особенно возникая. Красная лампочка на магните мигнула, и он провел им над картой, потом вернул ее мне.
— Сколько?
— Тебе сняли до двадцати пяти единиц, Меткалф. Твое досье пересматривается. И не задавай мне больше вопросов, пока я не сунул тебя в это мордой.
Это сразило меня наповал. Я сунул карту в карман и сел на диван, равнодушный к Кэтрин Телепромптер, забыв про дело. Моя карма не опускалась так низко с тех пор, как я ушел из Отдела. Мне стало дурно. Я убеждал себя в том, что это обычное запугивание, что карма на самом деле ничего не значит, что мне вполне достаточно минимума, чтобы свободно ходить по улице
— я убеждал себя во всем этом, и все равно ощущал противную пустоту в желудке. Я почувствовал, как пересыхает во рту язык.
Кэтрин прошла мимо меня, словно мимо разбитой машины, и стала рядом с
Корнфельдом у двери. Мне едва хватило духу поднять глаза. Корнфельд не отпускал дверную ручку, но не собирался уходить и смотрел, как я корчусь на диване. Когда наши глаза встретились, он ухмыльнулся.
Я недооценил его. Мне-то казалось, что тот, кто начинает бить тебя в лифте, вряд ли имеет что-либо еще в запасе. Например, я не представлял себе, что он умеет улыбаться, тем более в такой не самой веселой ситуации.
— Ты большой человек, Корнфельд, — произнес я. — Но не настолько большой, чтобы не уместиться в фонеблюмовом кармане. Он знает, как держать вас. Тебя и кенгуру.
— Что ты такое несешь?
— Не больше, чем несешь ты. От всего этого разит Фонеблюмом, состряпавшим все дело на скорую руку. Только это шито белыми нитками. — Я начинал приходить в себя — по крайней мере моя склонность к метафорам уже включилась. — Ты выставлял Моргенлендера как ширму, и даже он понял, что тут нечисто. Так что то, что ты сделал с моей карточкой, только показывает, как ты боишься.
— То, что я сделал с твоей карточкой, приказ сверху, — спокойно ответил
Корнфельд. — Я не принимаю решения по карме. Ты должен бы это знать.
— Не смеши меня. Ты инквизитор при исполнении. Моргенлендер отставлен: ты же сам мне сказал.
— Решение принималось еще выше. Не моя забота, если ты забыл правила игры, Меткалф. Их пока не меняли.
Я посмотрел на Кэтрин. Она не отвернулась, но заморгала, чтобы снять напряжение.
— Слышали? — спросил я ее. — Это всего лишь игра. Не расстраивайтесь из-за этого. Я просто забыл правила.
Она продолжала молчать.
— Как это вас угораздило выезжать в обществе Корнфельда? Разве вы не в дневной смене?
— Я интересовалась делом, — ответила она.
Я не удержался от улыбки. Казалось, она хочет сказать что-то, но не может при Корнфельде — а может, я принимал желаемое за действительное.
Последовало полминуты напряженного молчания, потом она открыла дверь и вышла. Корнфельд снова закрыл дверь.
— Я еще не забрал твою лицензию.
— Спасибо и на том.
— Нет. Ты не понял. Я не забрал, но собираюсь. Давай ее сюда.
Я отдал ему лицензию. Он сунул ее в карман к магниту и поправил воротник. Потом бросил на меня торжествующий взгляд — я так понял, что он надеялся, в последний раз, — пожал плечами и потянулся к двери.
Я почти позволил ему уйти. Богом клянусь. Но что-то всколыхнулось во мне, я вскочил с дивана и вцепился в него, схватив его за только что поправленный воротник и прижав к двери локтями. Его лицо покраснело, и рот приоткрылся, но он почти не дергался, и изо рта у него не вырвалось ни звука. Большим пальцем я ощущал биение его пульса на шее.
— Я верну тебе все, что ты со мною сделал, с процентами, — прохрипел я.
— Я тебя на части разорву, обещаю.
Подобные угрозы могли обойтись мне в остаток кармы, но я сомневался, что он пойдет на это прямо сейчас. Это не в стиле работы Отдела, а
Корнфельд соответствовал этому стилю с головы до пят. Мне дадут проспать ночь, и только утром в дверь постучат.
И к тому же, как ни ненавидел меня Корнфельд, я не думал, чтобы он действительно хотел лишить меня кармы. Он просто не мог себе такого позволить. Результатом стало бы официальное расследование, и это в момент, когда ему откровенно не терпелось свернуть все, прежде чем кто-нибудь захочет приглядеться к делу повнимательнее. Так что держать его за воротник было просчитанным риском, хотя в момент, когда я сделал это, я его еще не просчитал.
— Дурак, — сказал он, задыхаясь.
— Шутки прочь, — сказал я и сжал его шею посильнее. — Думаешь, мне нужны твои комментарии?
— Пусти меня.
— Отдай лицензию. — Я нажал пальцем на болевую точку на шее. — Ее могут забрать, только для этого придется посылать кого-нибудь покрепче тебя.
Он достал ее из кармана. Я отпустил его и взял лицензию у него из рук.
Он потер шею и пригладил волосы, в глазах все еще оставался испуг.
— Наслаждайся ею, пока можешь, Меткалф, — произнес он. — Не думаю, что это надолго.
— Пошел ты…
Корнфельд открыл дверь и вышел. Я слышал, как он говорит что-то Кэтрин
Телепромптер приглушенным голосом, потом их шаги по лестнице, потом шипение гидравлического цилиндра входной двери. Я опустил глаза. Мои пальцы оставались скрюченными, словно я все еще держал Корнфельда за горло. Я распрямил их.
И тогда я сделал выбор. Никто, кроме меня, не доведет это дело до конца. Я найду ответы на все свои вопросы, старые и те, что еще появятся, и я еще увижу, как Ортон Энгьюин выйдет из морозильника. И не потому, что он мне так уж нравился. Вовсе нет. В ту минуту я ненавидел Корнфельда сильнее, чем симпатизировал Энгьюину, но не ненависть двигала мною.
Если я и делал это ради кого-то, так только ради Кэтрин Телепромптер, как ни странно это звучит. Я хотел ответить на ее вопрос, почему я ушел из