— Сейчас займусь вами, — сказал порошечник, не отрывая взгляда от монитора, бросавшего на его лицо и очки зеленоватый отсвет.
Ему было около сорока пяти, но голову украшала обширная лысина, а волосы у ушей были такие же белые, как щепотки порошка на его лабораторном столе. Не сводя глаз с экрана, он списал какую-то химическую формулу, потом вызвал на дисплей длинный столбик имен и рецептов и принялся изучать его, бормоча что-то под нос. Я стоял и ждал.
— Имя? — спросил он наконец, поворачиваясь ко мне. Глаза его, увеличенные линзами очков, скользнули по мне совершенно равнодушно.
— Конрад Меткалф, — ответил я и тут же огорошил его составом моего фирменного зелья. Не знаю уж зачем, но я заучил его наизусть.
Он повернулся к компьютеру и отстучал команду.
— Приниматель, — сказал он.
— В основном.
— Редко сейчас увидишь состав без Забывателя.
— Никогда не увлекался.
— Обычно…
— Ладно. Послушайте… если я назову вам пару имен, можете ли вы найти рецепты их порошков?
Он оторвался от клавиатуры и посмотрел на меня в упор.
— Вы задали мне вопрос, мистер.
Я выложил на стойку свою лицензию и подождал, пока он изучит ее. Одной рукой порошечник придерживал очки, а другая зависла в воздухе, будто боясь прикоснуться к чему-то приносящему несчастье. Когда он поднял взгляд, я убрал карточку в карман плаща.
— Ну так как?
— Вы же знаете, я не могу сделать этого, — заискивающе произнес он.
Я выудил из кармана одну из энгьюинских сотен, порвал ее пополам — как раз по портрету — и положил половину туда, где только что лежала лицензия.
Порошечник посмотрел на нее уже с меньшим омерзением, чем на лицензию. Он водрузил очки на нос, потом, не отнимая руки от лица, посмотрел на меня.
— Согласен по одной за каждое имя, — тихо произнес он.
Я улыбнулся, достал еще сотню, порвал и положил половинку рядом с первой, оставив две вторые половины в кармане.
— Гровер Тестафер, — назвал я.
Он нервно набрал имя на клавиатуре.
— Придется минутку подождать, — извинился он. — Мне надо поискать код.
Он пользуется другой порошечней.
Его пальцы стремительно порхали по клавишам, а бровь отсвечивала зеленым — ни дать ни взять какое-то подземное чудище. На экране высветился рецепт.
— Ничего особенного, — объявил он. — Забыватель, Избегатель,
Добавлятель. Ничего особенного. Довольно много Избегателя.
— Расскажите мне про Избегатель. Никогда не пробовал.
Такой разговор его вполне устраивал — как-никак разнообразие в вечернюю смену.
— В принципе подавляет раздражительность. И мнительность. Могу добавить в вашу смесь на пробу.
— Спасибо, не надо.
От двери послышался звонок, заставивший нас обоих оглянуться. Я быстро подошел к двери и распахнул ее. Парень на улице держался за ручку, так что я выдернул ее из его руки.
— П-простите… — сказал он.
Я достал лицензию и помахал у него перед глазами достаточно быстро, чтобы он не смог прочитать. Он открыл рот и с секунду собирался сказать что-то, но вслух так ничего и не произнес.
— Мы закрыты на несколько минут, — объявил я. — Извините за неудобства.
Парень увидел, что я не двигаюсь с места, и понуро ушел. Я закрыл дверь и вернулся к стойке. Две половины сотенных бумажек уже исчезли. На их месте лежал флакон моего зелья с ярлычком порошочной и кодом рецепта. Я сунул его в карман плаща и улыбнулся.
— О'кей. Забудем Тестафера. Попробуйте Мейнарда Стенханта.
Если он и узнал фамилию, то вида не подал.
— Тут несколько интереснее, — сказал он, когда на мониторе высветилась формула.
Я заглянул ему через плечо, но знаки на экране мне ничего не говорили.
— Смесь — почти чистый Забыватель, — сообщил он и пригляделся повнимательнее. — Что тут любопытно — так это состав, который у него в качестве добавки. — Он сдвинул формулу в верхнюю часть экрана и принялся изучать остальные данные на Стенханта.
— Что вы имеете в виду?
— Я слышал, что это на подходе, — ответил он, — но сам вижу в первый раз. Он использует ингредиент, растягивающий время. Дозы следуют друг за другом так, что трезвой головы у вас просто не бывает. Неглупо, если использовать как надо.
— А если как не надо?
Он хохотнул.
— Вы забываете все: чем вы зарабатываете на жизнь, улицу, на которой вы живете, как вас зовут — вообще все.
— И какой в этом смысл?
Он вопросительно посмотрел на меня: он сообразил, что разболтался, и задумался, а стоит ли. Я уже начал бояться, не заткнулся ли он совсем, но он продолжил:
— Я не знаю, что теперь со мной будет.
— Ничего с вами не будет. Я выйду отсюда, а вы станете на пару сотен богаче. Так какой смысл в этой добавке?
Он потер лоб пальцами, и я заметил, как тяжело он дышит.
— Ваш человек — врач. Или у него есть знакомый врач, помогающий ему.
Или он слишком глуп. В любом случае пытаться регулировать действие
Забывателя — дело чертовски деликатное. Рано или поздно научатся это делать, но пока еще нет. — Он странно улыбнулся. — Если он научился, он может стирать этой гадостью отдельные участки памяти, а промежутки заполнять этим растягивателем времени. Вот вам и смысл: вы можете заниматься тем, о чем вам даже думать противно. Это в случае, если он принимал его как надо, что невозможно. — Он неожиданно злобно посмотрел на меня. — Если это все…
— Не совсем. — Я покопался в кармане и нашел сверток из стодолларовой бумажки, в котором лежал порошок со столика Пэнси Гринлиф. Плата и упаковка сразу. — Посмотрите-ка это, — сказал я и протянул ему.
Его выпученные глаза пару раз перебежали с моего лица на конверт и обратно. Затем любопытство взяло верх, и он сунул порошок под микроскоп. Я перегнулся через стойку и стал смотреть. Он покосился на меня, потом начал листать толстенный справочник, лежавший на столе. Потом справился о чем-то у компьютера, потом сунул порошок в конверт из плотной бумаги и положил обратно на стойку Сотня исчезла.
— На вашем месте я бы никому этого не показывал, — осторожно произнес он.
— Что это?
— Вычиститель. Запрещенный ингредиент. Спрячьте его подальше.
— Что он делает?
Количество морщин на его лбу удвоилось.
— Я расскажу вам про Вычиститель, но потом я хочу, чтобы вы забрали его и ушли. Я сделаю вид, будто думаю, что вам про него ничего не известно.
— Как вам угодно.
— Вычиститель — вещество, действие которого изучено очень плохо.
Поначалу его предполагали использовать примерно так же, как сейчас используют Забыватель. Но Вычиститель запретили, когда обнаружили, что он начисто стирает собственное "я" подопытных. Те, кто его принимал, продолжали жить, но по инерции. — Он поправил очки на носу. — Считайте это полной противоположностью deja vu — ничего и ни о чем вам не напоминает, в том числе о вас самих.
— Хорошенькая картинка.
— Рад, что вам понравилось. А теперь заберите его, давайте деньги и ступайте, пока я не позвонил в Отдел.
Я посмотрел ему прямо в глаза, и он зажмурился. Потом забрал конверт и сунул в карман. Порошечня неожиданно начала раздражать меня, а маленький, похожий на сову порошечник показался самым мерзопакостным, что мне довелось повидать за всю мою жизнь. Прежде чем мы оба осознали, что я делаю, я перегнулся через стойку и схватил его за ворот.
— Держите свои половинки денег, — сказал я, — а я сохраню свои. Ваша помощь мне скоро понадобится. А хотите вызвать Отдел — валяйте. По-моему, и вам, и мне ясно, что это не самая удачная мысль. До встречи завтра или послезавтра. — Я оттолкнул его от стойки, застегнул плащ и вышел прежде, чем он успел что-то сказать.
Вернувшись в машину, я опустил стекло и с минуту посидел не двигаясь.
Ветер посвистывал в вентиляционной решетке и шуршал упавшими на крышу листьями. Не могу сказать, чтобы настроение у меня поднялось. Мне вообще не очень нравилось вести дело, единственной зацепкой в котором пока оставались разные наркотики, принимаемые причастными к нему лицами. Я и сам в этом плане далек от идеала.
Я пошарил в кармане — просто чтобы убедиться, что не забыл новый флакон с порошком. Он был на месте. Вместе с Вычистителем. Долгую, очень долгую минуту я раздумывал, не попробовать ли мне его, потом достал конверт, открыл дверцу машины и высыпал порошок в сточную решетку.
Ему было около сорока пяти, но голову украшала обширная лысина, а волосы у ушей были такие же белые, как щепотки порошка на его лабораторном столе. Не сводя глаз с экрана, он списал какую-то химическую формулу, потом вызвал на дисплей длинный столбик имен и рецептов и принялся изучать его, бормоча что-то под нос. Я стоял и ждал.
— Имя? — спросил он наконец, поворачиваясь ко мне. Глаза его, увеличенные линзами очков, скользнули по мне совершенно равнодушно.
— Конрад Меткалф, — ответил я и тут же огорошил его составом моего фирменного зелья. Не знаю уж зачем, но я заучил его наизусть.
Он повернулся к компьютеру и отстучал команду.
— Приниматель, — сказал он.
— В основном.
— Редко сейчас увидишь состав без Забывателя.
— Никогда не увлекался.
— Обычно…
— Ладно. Послушайте… если я назову вам пару имен, можете ли вы найти рецепты их порошков?
Он оторвался от клавиатуры и посмотрел на меня в упор.
— Вы задали мне вопрос, мистер.
Я выложил на стойку свою лицензию и подождал, пока он изучит ее. Одной рукой порошечник придерживал очки, а другая зависла в воздухе, будто боясь прикоснуться к чему-то приносящему несчастье. Когда он поднял взгляд, я убрал карточку в карман плаща.
— Ну так как?
— Вы же знаете, я не могу сделать этого, — заискивающе произнес он.
Я выудил из кармана одну из энгьюинских сотен, порвал ее пополам — как раз по портрету — и положил половину туда, где только что лежала лицензия.
Порошечник посмотрел на нее уже с меньшим омерзением, чем на лицензию. Он водрузил очки на нос, потом, не отнимая руки от лица, посмотрел на меня.
— Согласен по одной за каждое имя, — тихо произнес он.
Я улыбнулся, достал еще сотню, порвал и положил половинку рядом с первой, оставив две вторые половины в кармане.
— Гровер Тестафер, — назвал я.
Он нервно набрал имя на клавиатуре.
— Придется минутку подождать, — извинился он. — Мне надо поискать код.
Он пользуется другой порошечней.
Его пальцы стремительно порхали по клавишам, а бровь отсвечивала зеленым — ни дать ни взять какое-то подземное чудище. На экране высветился рецепт.
— Ничего особенного, — объявил он. — Забыватель, Избегатель,
Добавлятель. Ничего особенного. Довольно много Избегателя.
— Расскажите мне про Избегатель. Никогда не пробовал.
Такой разговор его вполне устраивал — как-никак разнообразие в вечернюю смену.
— В принципе подавляет раздражительность. И мнительность. Могу добавить в вашу смесь на пробу.
— Спасибо, не надо.
От двери послышался звонок, заставивший нас обоих оглянуться. Я быстро подошел к двери и распахнул ее. Парень на улице держался за ручку, так что я выдернул ее из его руки.
— П-простите… — сказал он.
Я достал лицензию и помахал у него перед глазами достаточно быстро, чтобы он не смог прочитать. Он открыл рот и с секунду собирался сказать что-то, но вслух так ничего и не произнес.
— Мы закрыты на несколько минут, — объявил я. — Извините за неудобства.
Парень увидел, что я не двигаюсь с места, и понуро ушел. Я закрыл дверь и вернулся к стойке. Две половины сотенных бумажек уже исчезли. На их месте лежал флакон моего зелья с ярлычком порошочной и кодом рецепта. Я сунул его в карман плаща и улыбнулся.
— О'кей. Забудем Тестафера. Попробуйте Мейнарда Стенханта.
Если он и узнал фамилию, то вида не подал.
— Тут несколько интереснее, — сказал он, когда на мониторе высветилась формула.
Я заглянул ему через плечо, но знаки на экране мне ничего не говорили.
— Смесь — почти чистый Забыватель, — сообщил он и пригляделся повнимательнее. — Что тут любопытно — так это состав, который у него в качестве добавки. — Он сдвинул формулу в верхнюю часть экрана и принялся изучать остальные данные на Стенханта.
— Что вы имеете в виду?
— Я слышал, что это на подходе, — ответил он, — но сам вижу в первый раз. Он использует ингредиент, растягивающий время. Дозы следуют друг за другом так, что трезвой головы у вас просто не бывает. Неглупо, если использовать как надо.
— А если как не надо?
Он хохотнул.
— Вы забываете все: чем вы зарабатываете на жизнь, улицу, на которой вы живете, как вас зовут — вообще все.
— И какой в этом смысл?
Он вопросительно посмотрел на меня: он сообразил, что разболтался, и задумался, а стоит ли. Я уже начал бояться, не заткнулся ли он совсем, но он продолжил:
— Я не знаю, что теперь со мной будет.
— Ничего с вами не будет. Я выйду отсюда, а вы станете на пару сотен богаче. Так какой смысл в этой добавке?
Он потер лоб пальцами, и я заметил, как тяжело он дышит.
— Ваш человек — врач. Или у него есть знакомый врач, помогающий ему.
Или он слишком глуп. В любом случае пытаться регулировать действие
Забывателя — дело чертовски деликатное. Рано или поздно научатся это делать, но пока еще нет. — Он странно улыбнулся. — Если он научился, он может стирать этой гадостью отдельные участки памяти, а промежутки заполнять этим растягивателем времени. Вот вам и смысл: вы можете заниматься тем, о чем вам даже думать противно. Это в случае, если он принимал его как надо, что невозможно. — Он неожиданно злобно посмотрел на меня. — Если это все…
— Не совсем. — Я покопался в кармане и нашел сверток из стодолларовой бумажки, в котором лежал порошок со столика Пэнси Гринлиф. Плата и упаковка сразу. — Посмотрите-ка это, — сказал я и протянул ему.
Его выпученные глаза пару раз перебежали с моего лица на конверт и обратно. Затем любопытство взяло верх, и он сунул порошок под микроскоп. Я перегнулся через стойку и стал смотреть. Он покосился на меня, потом начал листать толстенный справочник, лежавший на столе. Потом справился о чем-то у компьютера, потом сунул порошок в конверт из плотной бумаги и положил обратно на стойку Сотня исчезла.
— На вашем месте я бы никому этого не показывал, — осторожно произнес он.
— Что это?
— Вычиститель. Запрещенный ингредиент. Спрячьте его подальше.
— Что он делает?
Количество морщин на его лбу удвоилось.
— Я расскажу вам про Вычиститель, но потом я хочу, чтобы вы забрали его и ушли. Я сделаю вид, будто думаю, что вам про него ничего не известно.
— Как вам угодно.
— Вычиститель — вещество, действие которого изучено очень плохо.
Поначалу его предполагали использовать примерно так же, как сейчас используют Забыватель. Но Вычиститель запретили, когда обнаружили, что он начисто стирает собственное "я" подопытных. Те, кто его принимал, продолжали жить, но по инерции. — Он поправил очки на носу. — Считайте это полной противоположностью deja vu — ничего и ни о чем вам не напоминает, в том числе о вас самих.
— Хорошенькая картинка.
— Рад, что вам понравилось. А теперь заберите его, давайте деньги и ступайте, пока я не позвонил в Отдел.
Я посмотрел ему прямо в глаза, и он зажмурился. Потом забрал конверт и сунул в карман. Порошечня неожиданно начала раздражать меня, а маленький, похожий на сову порошечник показался самым мерзопакостным, что мне довелось повидать за всю мою жизнь. Прежде чем мы оба осознали, что я делаю, я перегнулся через стойку и схватил его за ворот.
— Держите свои половинки денег, — сказал я, — а я сохраню свои. Ваша помощь мне скоро понадобится. А хотите вызвать Отдел — валяйте. По-моему, и вам, и мне ясно, что это не самая удачная мысль. До встречи завтра или послезавтра. — Я оттолкнул его от стойки, застегнул плащ и вышел прежде, чем он успел что-то сказать.
Вернувшись в машину, я опустил стекло и с минуту посидел не двигаясь.
Ветер посвистывал в вентиляционной решетке и шуршал упавшими на крышу листьями. Не могу сказать, чтобы настроение у меня поднялось. Мне вообще не очень нравилось вести дело, единственной зацепкой в котором пока оставались разные наркотики, принимаемые причастными к нему лицами. Я и сам в этом плане далек от идеала.
Я пошарил в кармане — просто чтобы убедиться, что не забыл новый флакон с порошком. Он был на месте. Вместе с Вычистителем. Долгую, очень долгую минуту я раздумывал, не попробовать ли мне его, потом достал конверт, открыл дверцу машины и высыпал порошок в сточную решетку.
16
Адрес, который Фонеблюм продиктовал мне по телефону, привел меня в холмы. Его дом располагался как раз на вершине одного из них. Дом впечатлял. Впрочем, подойдя поближе, я заметил по сторонам дорожки голубоватое свечение топографических проекторов, а стоило мне миновать луч, как дом растворился в ночи, а на его месте остался навес из гофрированной жести над уходящей под землю лестницей. Все это напоминало вход в подземку Ступени были оклеены оранжевым синтетическим ковром, а стены сплошь исписаны неразборчивыми надписями. Фонеблюм быстро разочаровывал. Я мог бы остановиться и добавить что-нибудь от себя, но уже слегка опаздывал, да и на ум не пришло ничего достойного увековечения.
«Может, напишу на обратном пути», — подумал я.
Лестница вела вниз и упиралась в ярко освещенный бетонный пол. Сверху я видел только тень, отбрасываемую электрической лампочкой без абажура. Я спустился до половины лестницы, и в поле зрения оказалась пара ног, торчавших из-под стола. Ноги притопывали по полу в ленивом ритме. Я спустился вниз.
Парню за столом вряд ли было больше пятидесяти, но его лицо имело интенсивный красный цвет, словно все вены пытались вырваться из-под кожи.
Раз обоняв его дыхание, я полностью разделял их чувства. Запах ударил мне в нос, и я чуть не задохнулся. «Если это сам Фонеблюм, — подумал я — наш разговор вряд ли продлится долго, а если нет — ясно, почему парня посадили на входе». От него не стоило ожидать проку в деле, ибо запах как личное клеймо выдал бы его заранее. Парень улыбнулся, от чего запах усилился, и я чуть не лишился чувств. Похоже, он обрадовался моему приходу, и я понял причину этой радости, когда мне в спину уперся ствол пистолета.
Пистолет находился в лапе кенгуру. Не отнимая его от моей спины, он другой лапой обыскал мои карманы. Добравшись до кармана с флаконом, он вытащил его. Через плечо я видел, как он, наморщив в умственном усилии мохнатую бровь, силится прочесть рецепт. Чтобы избавить его от мучений, я выхватил у него флакон и сунул обратно в карман.
— Ничего, — сказал наконец кенгуру и, взяв меня за плечо, подтолкнул вперед.
Мне показалось, что он огорчился, не найдя повода лягнуть меня в живот.
— Отлично. — Человек за столом улыбнулся снова. — Отведи его вниз.
Кенгуру почти ласково взял меня за шею и повел в поджидавший нас лифт.
Мы вошли и развернулись лицом к дверям, не обращая внимания друг на друга
— ни дать ни взять обычные пассажиры обычного лифта, если не считать пистолета в его лапе. Осрамившись у меня в подъезде, кенгуру делал вид, будто я ему безразличен. Меня это вполне устраивало.
Мы медленно опустились этажа на два, а потом лифт со скрежетом остановился. Двери раздвинулись, и кенгуру выпихнул меня в комнату, игравшую в фонеблюмовом убежище роль гостиной.
Должно быть, убранство комнаты имитировало тот дом, что стоял когда-то на холме и от которого теперь осталось только голографическое изображение.
Вокруг весьма натуралистично выполненного камина полукругом стояла антикварная мебель. Возле камина даже лежали стопкой поленья, так что, как знать, камин мог быть и настоящим. Потолок украшала пышная лепнина, и все же меня не оставляло впечатление, что все это декорация к какому-то старому фильму, только выполненная качественнее обычного. На стенах висели шторы. Я понимал, что никаких окон за ними нет. Будь там окна, в них виднелись бы только земля да ходы земляных червей. Как стенд в классе биологии. Это было бы даже забавно, хотя вряд ли проектировщики имели в виду такой эффект.
— Спрячь-ка пушку, Джой.
Фонеблюм — на этот раз я не сомневался, что это и есть Фонеблюм, — вошел в комнату из спальни и выудил сигару из пепельницы на столе. Он поднес ее к носу, понюхал и аккуратно положил рядом с пепельницей. Его пальцы были пухлыми, но не лишенными изящества — свое суждение об остальных частях его тела я приберег на потом. Должно быть, под этой грудой мяса скрывался мощный скелет, но, если там и имелась хоть одна острая кость, найти ее я не смог бы. Он был одет в футболку и брюки, казавшиеся на этой туше туго натянутыми парусами. Поверх этого пребывал необъятный свитер, а шею укрывал соответствующих размеров шарф, примотавший белоснежную бороду к монументальной груди. Высокий лоб, как ни странно, обрамляла неплохо сохранившаяся шевелюра; пышные брови интеллигентно кустились над глубоко утонувшими глазками. Но несмотря ни на что, он держал себя с достоинством, видимо, желая напомнить, каким он был когда-то, словно внутри этой чудовищной туши прятался стройный юноша.
— Ступай наверх, — бросил он Джою, и кенгуру беспрекословно направился к лифту.
Я продолжал стоять. Толстяк повернулся и одарил меня отеческой улыбкой.
— Присаживайтесь, мистер Меткалф.
Я сел в кресло, оставив Фонеблюму диван: он как раз подходил ему по размеру. Когда двери лифта за кенгуру задвинулись, толстяк обошел диван и, облокотившись на спинку, навалился на нее всей тушей, уронив конец шарфа на подушки.
— Вы говорили, нам есть о чем побеседовать? — Голос его отличался зычностью и легкой наигранностью, хотя тон оставался нейтральным.
— Пока что я почти за каждым углом натыкаюсь на вашего кенгуру, — ответил я. — Для начала хватит и этого.
— Вы — инквизитор.
— Совершенно верно.
— Вас не раздражают вопросы? Я с пониманием отношусь к тем, кто их не любит.
— Ничего. Вопросы — мой хлеб. С маслом.
Похожее на мясной пирог лицо снова осветилось улыбкой.
— Отлично. И я постараюсь помочь вам понять, с какой стороны на ваши вопросы мажут масло и кто его мажет. Видите ли, я живу достаточно долго, мистер Меткалф, чтобы помнить те времена, когда… впрочем, мои воспоминания вас утомят. Позвольте предложить вам выпить…
Я кивнул. С неожиданной для такой туши легкостью он поднялся с дивана и открыл шкафчик, полный янтарных бутылок и соответствующих стаканов. Не спрося моего согласия, он налил мне полный стакан того, что на поверку оказалось шотландским виски, и я взял его, не поблагодарив. Пока он устраивался на диване, я успел высосать почти половину.
— Джой отличается повышенным самомнением, — почти извиняющимся тоном произнес он. — Он не хотел ничего плохого. Он старается услужить мне и вовсе не так глуп. Вот только слишком уж горячо берется за дело, никак не могу его отучить.
— Я всегда считал, что кукол не учат. Просто дергают за нити.
— О! Это не совсем верно, мистер Меткалф. Джой далеко не кукла, да и я предпочитаю быть кем-то посложнее кукловода. Ну, например, катализатором.
Он умел говорить — и это в наши дни, когда умеющих говорить почти не осталось. Я и сам умею говорить, но меня обязывает профессия. Фонеблюм занимался этим из чистой любви к искусству.
— Меня мало интересует, кем вы предпочитаете быть, — сказал я. — Вы послали Джоя заставить меня отказаться от расследования. Я заработал себе на этом сломанный зуб.
— Мне казалось, такие вещи входят в вашу профессию.
— Из этого не следует, что я должен их любить. Вы хотите, чтобы я отказался от дела. Почему?
— Меня совершенно не заботит это дело. Вы огорчаете людей, о которых я забочусь, поэтому я и прошу вас остановиться.
— Люди, о которых вы заботитесь. Кто они?
— Доктор Тестафер, Челеста Стенхант и дети с Кренберри-стрит.
— В настоящий момент на Кренберри-стрит только один ребенок, Фонеблюм, и тот котенок. Люди, о которых вы, по-вашему, заботитесь, — это та самая компания, что меняется в лице при одном упоминании вашего имени.
Это немного укоротило его. Его брови сомкнулись и скептически приподнялись на обширном лбу — похоже, в условиях, когда остальная часть тела остается инертной, они компенсируют это своей экспрессией. Он поднял свой стакан и отпил, обдумывая ответ.
— Моя жизнь сложна, — пожаловался он. — Инквизиция отняла у меня большую и любимую часть моей собственности. Вся моя жизнь прошла в отрыве от общества. Я изо всех сил стараюсь сохранить хрупкие связи между тем, что было, и тем, что стало, но — увы! — часто мне это не удается." — Он прикрыл глаза, словно от душевной боли.
Актер из него был никудышный. Из меня тоже не ахти какой, но из него — совсем никуда.
— Доктор Тестафер назвал вас гангстером, — сказал я. — Он ведь тоже немолод…
— Доктор Тестафер может не принимать мое участие, — сердито перебил он,
— но, поверьте, он живет только благодаря моей любезности.
Я забросил крученый мяч.
— Я был там сегодня вечером. Кто-то зарубил его овцу.
Фонеблюм встрепенулся. Он выпрямился и отставил стакан.
— Не беспокойтесь, — утешил я его. — Они повесят это на Энгьюина. На то есть приказ.
— Вы теряете клиента, — заметил он.
— Именно так Возможно, цели у вас и у Отдела полностью противоположны, но, с моей точки зрения, и вы, и они в выигрыше оттого, что его подставили.
— Я никогда не встречался с Энгьюином.
— И не встретитесь. Его время вышло. Вы с Отделом пируете за его счет.
— Тогда позвольте спросить, какой вам смысл продолжать расследование?
— Я любопытен. Я вижу, что обвинение шито белыми нитками. И если я найду, за какую нитку потянуть, все это может обрушиться на вас.
— Прекрасное сравнение. Желаю вам удачи. Уж не думаете ли вы серьезно, что Отдел заинтересуется вашими подозрениями после того, как сам закрыл это дело? Кстати, как у вас с кармой?
— Моя карма вас не касается. Мне хватит.
— Ну-ну. — Он снова взял стакан и философски вздохнул — он мог себе это позволить. — Вы напоминаете мне меня самого. Таким, каким был когда-то.
Даже сейчас мы не очень отличаемся друг от друга. Оба нетерпеливы — только вы еще и упрямы. Никакой гибкости. Компромиссы ведут к силе, к власти. А ваш характер не доведет вас до добра.
— Но ведь не я живу под землей, Фонеблюм.
— Вот-вот. Очень вы любите рычать. Это пугает.
— Мне не нужно рычать, чтобы запугать Челесту Стенхант, — возразил я. Я хотел вернуть разговор ближе к делу, к уликам, если их можно так назвать.
— Она панически напугалась, приняв меня за одного из ваших парней. Что вы имеете против нее?
— Вы неправильно понимаете наши взаимоотношения. Я познакомил Мейнарда
Стенханта с его будущей женой. Можно сказать, их союз — моих рук дело.
Челеста очень забывчива, но обязана мне многим, и, надеюсь, она еще вспомнит об этом.
— Творение ваших рук под конец никуда не годилось. Стенхант нанимал меня следить за Челестой, когда она сбежала на Кренберри-стрит.
— Да, — мрачно согласился он. — Она такая. Нам все время приходилось приглядывать за ней.
— Пэнси Гринлиф — ее подружка?
Его брови почти завязались в узел.
— Нет, нет. Ничего такого. Просто друг семьи.
— Еще один друг, живущий только благодаря вашей любезности?
— Как вам будет угодно считать.
— Ну, малютке Пэнси ваша любезность не идет впрок. Я обнаружил ее в отключке после дозы запрещенного порошка. Чего-то под названием
Вычиститель — для тех, кому недостаточно просто забывать. Если верить порошечнику, с которым я беседовал, Пэнси чистит свою голову изнутри словно тыкву на Хэллоуин.
— Ее брат совершил убийство. Я могу понять, почему она хочет."
— Ага, — перебил я. — Кстати, кто снабдил ее этим зельем?
— Вы меня в чем-то обвиняете?
— Как вам угодно считать.
Он улыбнулся и отпил еще из своего стакана. Я использовал паузу, чтобы распрямить спину и перевести дыхание. Мне это было очень кстати. Я не привык к встречным расспросам. Вдобавок я ощущал себя неуютно в этом подземном доме. Я вспомнил о кенгуру и вонючем парне, ожидающих в ярко освещенной бетонной камере, и подумал, так ли легко будет выбраться из этой дыры, как я попал внутрь.
— Я не нюхаю порошок, — заявил Фонеблюм, сделав еще глоток. — Тем более не поставляю его. Мне не первый год известно про пристрастия Пэнси. Жаль, конечно, что она села на иглу, но я знаю, что не в силах остановить это. А вы нюхаете? Сам я никогда этого не понимал.
— У меня есть состав на случай необходимости. — Я выругал себя за то, что сказал это, будто оправдываясь.
— Отдел и изготовление порошков для меня почти одно и то же, — сказал он. — Порошок — это средство контроля над людскими массами. Он ограничивает их способность к сопротивлению, вы со мной не согласны? Вам кажется, что вы одиночка, борец за истину в мире лжи, и тем не менее сами покупаетесь на самую страшную ложь. Вы втягиваете ее носом и позволяете ей попадать в вашу кровь.
— Пошли вы знаете куда?
— Фу!
— Давайте поговорим о деле, — сказал я.
Инициатива в разговоре безнадежно от меня уплывала. Кроме того,
Фонеблюм напомнил мне о том, что мне не помешало бы принять понюшку-другую, хотя я не видел для этого подходящей поверхности.
— Вы знакомы с Пэнси несколько лет. Кто отец ребенка?
— Не имею ни малейшего представления.
— Кто заплатил за дом? Это ведь дорогой район.
Он снова вздохнул.
— Вы заставляете меня касаться не самых приятных подробностей, мистер
Меткалф. В свое время Пэнси Гринлиф работала на меня. Я помог ей приобрести недвижимость на Кренберри-стрит два с половиной года назад.
— Два с половиной года назад. Как раз тогда Челеста вышла за Стенханта.
— Правда? Как занятно.
— Ага. Занятно. Челеста с Пэнси уже тогда были подругами?
— Я рекомендовал Пэнси на работу в офисе Мейнарда, — объяснил Фонеблюм.
Это начинало смахивать на импровизацию, но его искусство рассказчика компенсировало логические погрешности. — Тогда это не получилось, однако женщины остались дружны.
— Несколько лет назад офис не принадлежал Мейнарду Стенханту, — поправил я. — Он принадлежал доктору Тестаферу. Насколько я понял, вы помогли в этой передаче.
— Разумеется.
— Какое вам дело до их практики? Что вы с этого имели?
— Я пользуюсь услугами врачей, — ответил он.
Я ждал, что он продолжит, но он молчал.
Я допил стакан и поставил его на пол между нашими ногами.
— Вы говорили о детективе, который понял намек лучше, чем я.
— После того как вы отказали Мейнарду в услугах, он обратился ко мне, чтобы я нашел ему кого-то для слежки за Челестой. Я нанял другого специалиста, чтобы тот начал с того места, с которого ушли вы. Мейнард предоставил выбор мне: после неудачи с вами сам он не хотел видеться с новым детективом, так что я ему в этом помог.
— Как его зовут?
— У меня есть подозрение, что вы собираетесь побеспокоить его.
— Совершенно верно.
— Видите ли, он занимался делом совсем недолго. Его уволили за шесть дней до убийства.
— Отлично. Так как его зовут?
Толстяк хихикнул.
— Не вижу, с чего бы мне называть его вам.
— Очень просто. Я так и так узнаю. Или вы сами назовете его, или мне придется побеспокоить ваших протеже.
— Отлично. Знаете, мне даже нравится оставлять вас в убеждении, будто ваши угрозы меня трогают. Нет, вы мне решительно симпатичны. Его зовут
Уолтер Серфейс. Но вы обнаружите, что ему ничего не известно.
— Мне все-таки любопытно. Кто следил за Челестой после Серфейса?
— После двух неудач я смог убедить Мейнарда в бесполезности слежки со стороны. Он попросил, чтобы за ней приглядывали мои люди, и я согласился.
Вот и все.
— Кто-нибудь следил за ней в момент убийства?
Фонеблюм помрачнел. Я задел его за живое, хотя не знал как. Он надул щеки, потом спустил их, как сдутые шарики. Свободной рукой он теребил бороду, а брови так и порхали по лбу.
— Увы, нет, — мягко произнес он. — У нас нет записей ее выходов.
Может, убийство совершено все-таки Челестой? Может, Фонеблюм пытается прикрыть ее? Версия не внушала доверия, но другой у меня не было.
— Что делал Стенхант в «Бэйвью»? — спросил я.
— Хотелось бы мне знать.
— Вас еще не допрашивал Отдел? Вы ведь в этом деле по уши.
— Отдел меня не допрашивал, — невозмутимо ответил он, и мне показалось, что он говорит правду. — Так или иначе, мои руки чисты. Думаю, это понятно даже вам.
— Непохоже, чтобы вы боялись Отдела — и все же тогда в разговоре вы подпрыгнули при упоминании Моргенлендера. Чем он отличается?
— Моргенлендер — чужак. Этакий крестоносец, только его здесь не хватало.
— Вы сами себе противоречите, Фонеблюм. Отдел либо друг вам, либо нет.
Но не то и другое одновременно.
— У нас с Отделом взаимопонимание. А иконоборец вроде Моргенлендера угрожает стабильности. Он сует нос в дела, которые ему вовсе незачем знать. Вроде вас.
— Спасибо. Я испытываю мгновенное чувство признательности к парню, давшему мне в зубы.
— Вы ворчун, мистер Меткалф. Мне казалось, такие оказии для вас уже в порядке вещей.
Я слишком устал, чтобы придумать достойный ответ. Я подобрал стакан и встал из кресла.
— Виноват, — спохватился Фонеблюм. — Мне стоило предложить вам еще.
— Нет, спасибо. Я пью на пустой желудок. — Я поставил стакан на полку к бутылкам и вытер влажную ладонь о штаны. — Я думаю, не стоит больше вас задерживать. Простите за беспокойство.
«Может, напишу на обратном пути», — подумал я.
Лестница вела вниз и упиралась в ярко освещенный бетонный пол. Сверху я видел только тень, отбрасываемую электрической лампочкой без абажура. Я спустился до половины лестницы, и в поле зрения оказалась пара ног, торчавших из-под стола. Ноги притопывали по полу в ленивом ритме. Я спустился вниз.
Парню за столом вряд ли было больше пятидесяти, но его лицо имело интенсивный красный цвет, словно все вены пытались вырваться из-под кожи.
Раз обоняв его дыхание, я полностью разделял их чувства. Запах ударил мне в нос, и я чуть не задохнулся. «Если это сам Фонеблюм, — подумал я — наш разговор вряд ли продлится долго, а если нет — ясно, почему парня посадили на входе». От него не стоило ожидать проку в деле, ибо запах как личное клеймо выдал бы его заранее. Парень улыбнулся, от чего запах усилился, и я чуть не лишился чувств. Похоже, он обрадовался моему приходу, и я понял причину этой радости, когда мне в спину уперся ствол пистолета.
Пистолет находился в лапе кенгуру. Не отнимая его от моей спины, он другой лапой обыскал мои карманы. Добравшись до кармана с флаконом, он вытащил его. Через плечо я видел, как он, наморщив в умственном усилии мохнатую бровь, силится прочесть рецепт. Чтобы избавить его от мучений, я выхватил у него флакон и сунул обратно в карман.
— Ничего, — сказал наконец кенгуру и, взяв меня за плечо, подтолкнул вперед.
Мне показалось, что он огорчился, не найдя повода лягнуть меня в живот.
— Отлично. — Человек за столом улыбнулся снова. — Отведи его вниз.
Кенгуру почти ласково взял меня за шею и повел в поджидавший нас лифт.
Мы вошли и развернулись лицом к дверям, не обращая внимания друг на друга
— ни дать ни взять обычные пассажиры обычного лифта, если не считать пистолета в его лапе. Осрамившись у меня в подъезде, кенгуру делал вид, будто я ему безразличен. Меня это вполне устраивало.
Мы медленно опустились этажа на два, а потом лифт со скрежетом остановился. Двери раздвинулись, и кенгуру выпихнул меня в комнату, игравшую в фонеблюмовом убежище роль гостиной.
Должно быть, убранство комнаты имитировало тот дом, что стоял когда-то на холме и от которого теперь осталось только голографическое изображение.
Вокруг весьма натуралистично выполненного камина полукругом стояла антикварная мебель. Возле камина даже лежали стопкой поленья, так что, как знать, камин мог быть и настоящим. Потолок украшала пышная лепнина, и все же меня не оставляло впечатление, что все это декорация к какому-то старому фильму, только выполненная качественнее обычного. На стенах висели шторы. Я понимал, что никаких окон за ними нет. Будь там окна, в них виднелись бы только земля да ходы земляных червей. Как стенд в классе биологии. Это было бы даже забавно, хотя вряд ли проектировщики имели в виду такой эффект.
— Спрячь-ка пушку, Джой.
Фонеблюм — на этот раз я не сомневался, что это и есть Фонеблюм, — вошел в комнату из спальни и выудил сигару из пепельницы на столе. Он поднес ее к носу, понюхал и аккуратно положил рядом с пепельницей. Его пальцы были пухлыми, но не лишенными изящества — свое суждение об остальных частях его тела я приберег на потом. Должно быть, под этой грудой мяса скрывался мощный скелет, но, если там и имелась хоть одна острая кость, найти ее я не смог бы. Он был одет в футболку и брюки, казавшиеся на этой туше туго натянутыми парусами. Поверх этого пребывал необъятный свитер, а шею укрывал соответствующих размеров шарф, примотавший белоснежную бороду к монументальной груди. Высокий лоб, как ни странно, обрамляла неплохо сохранившаяся шевелюра; пышные брови интеллигентно кустились над глубоко утонувшими глазками. Но несмотря ни на что, он держал себя с достоинством, видимо, желая напомнить, каким он был когда-то, словно внутри этой чудовищной туши прятался стройный юноша.
— Ступай наверх, — бросил он Джою, и кенгуру беспрекословно направился к лифту.
Я продолжал стоять. Толстяк повернулся и одарил меня отеческой улыбкой.
— Присаживайтесь, мистер Меткалф.
Я сел в кресло, оставив Фонеблюму диван: он как раз подходил ему по размеру. Когда двери лифта за кенгуру задвинулись, толстяк обошел диван и, облокотившись на спинку, навалился на нее всей тушей, уронив конец шарфа на подушки.
— Вы говорили, нам есть о чем побеседовать? — Голос его отличался зычностью и легкой наигранностью, хотя тон оставался нейтральным.
— Пока что я почти за каждым углом натыкаюсь на вашего кенгуру, — ответил я. — Для начала хватит и этого.
— Вы — инквизитор.
— Совершенно верно.
— Вас не раздражают вопросы? Я с пониманием отношусь к тем, кто их не любит.
— Ничего. Вопросы — мой хлеб. С маслом.
Похожее на мясной пирог лицо снова осветилось улыбкой.
— Отлично. И я постараюсь помочь вам понять, с какой стороны на ваши вопросы мажут масло и кто его мажет. Видите ли, я живу достаточно долго, мистер Меткалф, чтобы помнить те времена, когда… впрочем, мои воспоминания вас утомят. Позвольте предложить вам выпить…
Я кивнул. С неожиданной для такой туши легкостью он поднялся с дивана и открыл шкафчик, полный янтарных бутылок и соответствующих стаканов. Не спрося моего согласия, он налил мне полный стакан того, что на поверку оказалось шотландским виски, и я взял его, не поблагодарив. Пока он устраивался на диване, я успел высосать почти половину.
— Джой отличается повышенным самомнением, — почти извиняющимся тоном произнес он. — Он не хотел ничего плохого. Он старается услужить мне и вовсе не так глуп. Вот только слишком уж горячо берется за дело, никак не могу его отучить.
— Я всегда считал, что кукол не учат. Просто дергают за нити.
— О! Это не совсем верно, мистер Меткалф. Джой далеко не кукла, да и я предпочитаю быть кем-то посложнее кукловода. Ну, например, катализатором.
Он умел говорить — и это в наши дни, когда умеющих говорить почти не осталось. Я и сам умею говорить, но меня обязывает профессия. Фонеблюм занимался этим из чистой любви к искусству.
— Меня мало интересует, кем вы предпочитаете быть, — сказал я. — Вы послали Джоя заставить меня отказаться от расследования. Я заработал себе на этом сломанный зуб.
— Мне казалось, такие вещи входят в вашу профессию.
— Из этого не следует, что я должен их любить. Вы хотите, чтобы я отказался от дела. Почему?
— Меня совершенно не заботит это дело. Вы огорчаете людей, о которых я забочусь, поэтому я и прошу вас остановиться.
— Люди, о которых вы заботитесь. Кто они?
— Доктор Тестафер, Челеста Стенхант и дети с Кренберри-стрит.
— В настоящий момент на Кренберри-стрит только один ребенок, Фонеблюм, и тот котенок. Люди, о которых вы, по-вашему, заботитесь, — это та самая компания, что меняется в лице при одном упоминании вашего имени.
Это немного укоротило его. Его брови сомкнулись и скептически приподнялись на обширном лбу — похоже, в условиях, когда остальная часть тела остается инертной, они компенсируют это своей экспрессией. Он поднял свой стакан и отпил, обдумывая ответ.
— Моя жизнь сложна, — пожаловался он. — Инквизиция отняла у меня большую и любимую часть моей собственности. Вся моя жизнь прошла в отрыве от общества. Я изо всех сил стараюсь сохранить хрупкие связи между тем, что было, и тем, что стало, но — увы! — часто мне это не удается." — Он прикрыл глаза, словно от душевной боли.
Актер из него был никудышный. Из меня тоже не ахти какой, но из него — совсем никуда.
— Доктор Тестафер назвал вас гангстером, — сказал я. — Он ведь тоже немолод…
— Доктор Тестафер может не принимать мое участие, — сердито перебил он,
— но, поверьте, он живет только благодаря моей любезности.
Я забросил крученый мяч.
— Я был там сегодня вечером. Кто-то зарубил его овцу.
Фонеблюм встрепенулся. Он выпрямился и отставил стакан.
— Не беспокойтесь, — утешил я его. — Они повесят это на Энгьюина. На то есть приказ.
— Вы теряете клиента, — заметил он.
— Именно так Возможно, цели у вас и у Отдела полностью противоположны, но, с моей точки зрения, и вы, и они в выигрыше оттого, что его подставили.
— Я никогда не встречался с Энгьюином.
— И не встретитесь. Его время вышло. Вы с Отделом пируете за его счет.
— Тогда позвольте спросить, какой вам смысл продолжать расследование?
— Я любопытен. Я вижу, что обвинение шито белыми нитками. И если я найду, за какую нитку потянуть, все это может обрушиться на вас.
— Прекрасное сравнение. Желаю вам удачи. Уж не думаете ли вы серьезно, что Отдел заинтересуется вашими подозрениями после того, как сам закрыл это дело? Кстати, как у вас с кармой?
— Моя карма вас не касается. Мне хватит.
— Ну-ну. — Он снова взял стакан и философски вздохнул — он мог себе это позволить. — Вы напоминаете мне меня самого. Таким, каким был когда-то.
Даже сейчас мы не очень отличаемся друг от друга. Оба нетерпеливы — только вы еще и упрямы. Никакой гибкости. Компромиссы ведут к силе, к власти. А ваш характер не доведет вас до добра.
— Но ведь не я живу под землей, Фонеблюм.
— Вот-вот. Очень вы любите рычать. Это пугает.
— Мне не нужно рычать, чтобы запугать Челесту Стенхант, — возразил я. Я хотел вернуть разговор ближе к делу, к уликам, если их можно так назвать.
— Она панически напугалась, приняв меня за одного из ваших парней. Что вы имеете против нее?
— Вы неправильно понимаете наши взаимоотношения. Я познакомил Мейнарда
Стенханта с его будущей женой. Можно сказать, их союз — моих рук дело.
Челеста очень забывчива, но обязана мне многим, и, надеюсь, она еще вспомнит об этом.
— Творение ваших рук под конец никуда не годилось. Стенхант нанимал меня следить за Челестой, когда она сбежала на Кренберри-стрит.
— Да, — мрачно согласился он. — Она такая. Нам все время приходилось приглядывать за ней.
— Пэнси Гринлиф — ее подружка?
Его брови почти завязались в узел.
— Нет, нет. Ничего такого. Просто друг семьи.
— Еще один друг, живущий только благодаря вашей любезности?
— Как вам будет угодно считать.
— Ну, малютке Пэнси ваша любезность не идет впрок. Я обнаружил ее в отключке после дозы запрещенного порошка. Чего-то под названием
Вычиститель — для тех, кому недостаточно просто забывать. Если верить порошечнику, с которым я беседовал, Пэнси чистит свою голову изнутри словно тыкву на Хэллоуин.
— Ее брат совершил убийство. Я могу понять, почему она хочет."
— Ага, — перебил я. — Кстати, кто снабдил ее этим зельем?
— Вы меня в чем-то обвиняете?
— Как вам угодно считать.
Он улыбнулся и отпил еще из своего стакана. Я использовал паузу, чтобы распрямить спину и перевести дыхание. Мне это было очень кстати. Я не привык к встречным расспросам. Вдобавок я ощущал себя неуютно в этом подземном доме. Я вспомнил о кенгуру и вонючем парне, ожидающих в ярко освещенной бетонной камере, и подумал, так ли легко будет выбраться из этой дыры, как я попал внутрь.
— Я не нюхаю порошок, — заявил Фонеблюм, сделав еще глоток. — Тем более не поставляю его. Мне не первый год известно про пристрастия Пэнси. Жаль, конечно, что она села на иглу, но я знаю, что не в силах остановить это. А вы нюхаете? Сам я никогда этого не понимал.
— У меня есть состав на случай необходимости. — Я выругал себя за то, что сказал это, будто оправдываясь.
— Отдел и изготовление порошков для меня почти одно и то же, — сказал он. — Порошок — это средство контроля над людскими массами. Он ограничивает их способность к сопротивлению, вы со мной не согласны? Вам кажется, что вы одиночка, борец за истину в мире лжи, и тем не менее сами покупаетесь на самую страшную ложь. Вы втягиваете ее носом и позволяете ей попадать в вашу кровь.
— Пошли вы знаете куда?
— Фу!
— Давайте поговорим о деле, — сказал я.
Инициатива в разговоре безнадежно от меня уплывала. Кроме того,
Фонеблюм напомнил мне о том, что мне не помешало бы принять понюшку-другую, хотя я не видел для этого подходящей поверхности.
— Вы знакомы с Пэнси несколько лет. Кто отец ребенка?
— Не имею ни малейшего представления.
— Кто заплатил за дом? Это ведь дорогой район.
Он снова вздохнул.
— Вы заставляете меня касаться не самых приятных подробностей, мистер
Меткалф. В свое время Пэнси Гринлиф работала на меня. Я помог ей приобрести недвижимость на Кренберри-стрит два с половиной года назад.
— Два с половиной года назад. Как раз тогда Челеста вышла за Стенханта.
— Правда? Как занятно.
— Ага. Занятно. Челеста с Пэнси уже тогда были подругами?
— Я рекомендовал Пэнси на работу в офисе Мейнарда, — объяснил Фонеблюм.
Это начинало смахивать на импровизацию, но его искусство рассказчика компенсировало логические погрешности. — Тогда это не получилось, однако женщины остались дружны.
— Несколько лет назад офис не принадлежал Мейнарду Стенханту, — поправил я. — Он принадлежал доктору Тестаферу. Насколько я понял, вы помогли в этой передаче.
— Разумеется.
— Какое вам дело до их практики? Что вы с этого имели?
— Я пользуюсь услугами врачей, — ответил он.
Я ждал, что он продолжит, но он молчал.
Я допил стакан и поставил его на пол между нашими ногами.
— Вы говорили о детективе, который понял намек лучше, чем я.
— После того как вы отказали Мейнарду в услугах, он обратился ко мне, чтобы я нашел ему кого-то для слежки за Челестой. Я нанял другого специалиста, чтобы тот начал с того места, с которого ушли вы. Мейнард предоставил выбор мне: после неудачи с вами сам он не хотел видеться с новым детективом, так что я ему в этом помог.
— Как его зовут?
— У меня есть подозрение, что вы собираетесь побеспокоить его.
— Совершенно верно.
— Видите ли, он занимался делом совсем недолго. Его уволили за шесть дней до убийства.
— Отлично. Так как его зовут?
Толстяк хихикнул.
— Не вижу, с чего бы мне называть его вам.
— Очень просто. Я так и так узнаю. Или вы сами назовете его, или мне придется побеспокоить ваших протеже.
— Отлично. Знаете, мне даже нравится оставлять вас в убеждении, будто ваши угрозы меня трогают. Нет, вы мне решительно симпатичны. Его зовут
Уолтер Серфейс. Но вы обнаружите, что ему ничего не известно.
— Мне все-таки любопытно. Кто следил за Челестой после Серфейса?
— После двух неудач я смог убедить Мейнарда в бесполезности слежки со стороны. Он попросил, чтобы за ней приглядывали мои люди, и я согласился.
Вот и все.
— Кто-нибудь следил за ней в момент убийства?
Фонеблюм помрачнел. Я задел его за живое, хотя не знал как. Он надул щеки, потом спустил их, как сдутые шарики. Свободной рукой он теребил бороду, а брови так и порхали по лбу.
— Увы, нет, — мягко произнес он. — У нас нет записей ее выходов.
Может, убийство совершено все-таки Челестой? Может, Фонеблюм пытается прикрыть ее? Версия не внушала доверия, но другой у меня не было.
— Что делал Стенхант в «Бэйвью»? — спросил я.
— Хотелось бы мне знать.
— Вас еще не допрашивал Отдел? Вы ведь в этом деле по уши.
— Отдел меня не допрашивал, — невозмутимо ответил он, и мне показалось, что он говорит правду. — Так или иначе, мои руки чисты. Думаю, это понятно даже вам.
— Непохоже, чтобы вы боялись Отдела — и все же тогда в разговоре вы подпрыгнули при упоминании Моргенлендера. Чем он отличается?
— Моргенлендер — чужак. Этакий крестоносец, только его здесь не хватало.
— Вы сами себе противоречите, Фонеблюм. Отдел либо друг вам, либо нет.
Но не то и другое одновременно.
— У нас с Отделом взаимопонимание. А иконоборец вроде Моргенлендера угрожает стабильности. Он сует нос в дела, которые ему вовсе незачем знать. Вроде вас.
— Спасибо. Я испытываю мгновенное чувство признательности к парню, давшему мне в зубы.
— Вы ворчун, мистер Меткалф. Мне казалось, такие оказии для вас уже в порядке вещей.
Я слишком устал, чтобы придумать достойный ответ. Я подобрал стакан и встал из кресла.
— Виноват, — спохватился Фонеблюм. — Мне стоило предложить вам еще.
— Нет, спасибо. Я пью на пустой желудок. — Я поставил стакан на полку к бутылкам и вытер влажную ладонь о штаны. — Я думаю, не стоит больше вас задерживать. Простите за беспокойство.