Роберта Лэтоу
Ласковый дождь
Глава 1
Мирелла Уингфилд появилась на приеме одна. У нее давно вошло в привычку являться на свадьбах, похоронах, коктейлях, мероприятиях благотворительных фондов и закрытых вечеринках без сопровождения.
Она считалась желанной гостьей, потому что подпадала под определение «одинокая женщина». Мужчины восхищались ее ослепительной эротичной красотой, остроумием, интеллектом, обаянием, умением добиваться успеха в жизни и независимостью. Женщинам она нравилась потому, что никогда не одевалась броско – а она вполне могла себе это позволить благодаря исключительным внешним данным, – никогда не представляла для них угрозы соперничества, была полностью погружена в работу и не охотилась за мужчинами. Уингфилд из Массачусетса – ее имя неизменно фигурировало в любом списке приглашенных – всегда было трудно заполучить.
Мирелла протянула пригласительную карточку с золотым тиснением лакею, и тот церемонно доложил о ее прибытии хозяину, генеральному секретарю ООН. Хавьер Перес де Куэльяр тепло приветствовал ее, а потом представил королю и королеве. Она склонилась в низком реверансе сначала перед королем, затем перед королевой, после чего присоединилась к другим гостям. Заметив среди них Курта Вальдхайма, бывшего генерального секретаря, она остановилась, чтобы поговорить с ним. Вдруг в зале возникла какая-то суматоха: молодые мужчины в строгих костюмах и с короткими стрижками прорвались сквозь толпу гостей и окружили устроителей приема. Это было вполне в духе секретных служб Вашингтона, это очень соответствовало замашкам Белого дома!
Мирелла подумала, что для полноты ощущения не хватает лишь Эда Макмагона с его обычным напевным приветствием: «С нами нет… не Джонни, как в шоу Джонни Карсона, а… Нэнси». Так и было.
Нэнси Рейган стояла в начале прохода, образованного расступившимися гостями, в сопровождении своего скорохода Джерри Зипкина и своей подруги Бетси Блумингдейл. Их окружало плотное кольцо агентов спецслужб.
В элегантном платье от Галано, первая леди выглядела как одетая по моде, истощенная голоданием девочка-подросток с внешностью шестидесятипятилетней женщины. Мирелла всегда считала, что Нэнси Рейган похожа на вешалку с кукольной головкой Барби, на которой часто меняют одежду. Впрочем, такое сравнение представлялось несостоятельным, стоило лишь взглянуть на подбородок этой женщины. Если бы в подбородке президента было столько же решимости и целеустремленности! При этом в ней сквозили та женственная мягкость и очарование, которые делали ее похожей на большинство американок. В общем, она выглядела так, как они все хотели бы выглядеть в ее возрасте. Кроме того, у нее было то, что все они стремились иметь: фигура, мужчина, роскошный гардероб, деньги, положение, власть.
Искренне радуясь тому, что к ней отнеслись просто как к еще одной гостье, Нэнси Рейган приветливо, с милой улыбкой помахала рукой всем присутствующим, после чего обратилась с официальным приветствием к высокопоставленным лицам из числа гостей. По мере продвижения супруги президента по ковровой дорожке Миреллу оттеснили в задние ряды собравшихся, где она с головой погрузилась в водоворот бурной вечеринки.
Прием в гостиной пентхауса генерального секретаря был устроен в честь короля одной ближневосточной страны и его жены-американки. Король должен был выступить с обращением к Генеральной Ассамблее на следующий день, и поскольку его считали потенциальным миротворцем в этом неспокойном регионе, к его предстоящей речи относились как к серьезному событию в общественной жизни.
Мирелла пробиралась сквозь толпу в гостиной. Из огромных окон открывался восхитительный вид на Манхэттен, который лежал как на ладони, если смотреть на него с этой высочайшей точки хрупкого, зеркально-стеклянного небоскреба ООН. На востоке серебрилась черная гладь реки, на севере миллионами огней переливался шикарный Верхний Ист-Сайд, к западу и югу тянулись районы суматошного Манхэттена. Небо было ясным, огни ночного города, казалось, соперничали своей яркостью со звездами и сверкали, как россыпь бриллиантов на черном бархате. Внутри роскошных апартаментов разливалось такое же сияние, но оно распространялось от гостей, изысканных деликатесов и шикарной обстановки.
Пышная белая сирень, розовые и алые пионы были сплетены вместе в гирлянды на потайных известковых стеблях и свешивались из серебряных кашпо в барочном стиле; в канделябрах горели сотни свечей. Три длинных стола, покрытые накрахмаленными скатертями, были расставлены буквой «П». В конце каждого помещался лебедь высотой в четыре фута, высеченный из цельной глыбы льда. Ледяные полости, обрамленные перьями их крыльев, были заполнены черной белужьей икрой. Заливное из утки и груды жареных перепелов, выложенных вокруг пирамид из сочных, мясистых креветок и сваренной целиком семги, плавающей в озере из острого соуса, возбуждали аппетит. Мирелла с улыбкой отметила отсутствие окорока и молочного поросенка в ожерелье из белых маргариток, которыми прославился предыдущий прием, устроенный генеральным секретарем в честь скандинавского дипломата. Меню сегодняшнего празднества, несомненно, составлялось с учетом религиозных диетических пристрастий высокочтимого гостя и его открыто признанных врагов. Мирелла с иронией подумала о том, что это единственная фундаментальная жизненная проблема, в которой арабы и евреи не могут достичь согласия.
Она тряхнула головой и бросила мимолетный взгляд в сторону арки, ведущей в соседнюю комнату. Там обтянутые лайкой бальные стулья с орнаментом из серебристых листьев были расставлены вокруг круглых столов, покрытых белоснежной камчой. Столовое серебро и хрусталь переливались в свете высоких белых свечей в шандалах, увитых свежей зеленью, дикими фиалками и крошечными розовато-лиловыми цикламенами. В ведерках со льдом охлаждались двухквартовые бутылки шампанского «Родерер».
Собрание высокопоставленных гостей, среди которых были и довольно влиятельные в ООН лица, представляло собой не менее захватывающее зрелище, чем обстановка и угощение.
Мрачные, унылые русские в двубортных пиджаках из грубой коричневой шерсти, с рядами кремлевских медалей на груди интересовались не закуской, а хорошенькими молодыми женщинами. Они стояли группами и, промокая заплывшие жиром потные лица и шеи дешевыми хлопчатобумажными платками, хлестали водку, чокаясь и бормоча «ваше здоровье».
Американцы привели своих жен, которые прилипли к ним как сиамские близнецы. Это были красивые, самоуверенные, хорошо одетые, хорошо образованные и хорошо воспитанные пары. Все они, и мужчины и женщины, могли сойти за спортсменов, привыкших к низкокалорийному американскому завтраку и бегу по утрам и источающих аромат искренних чувств и святой веры в могущество звездно-полосатого флага – и больше ни во что.
Японская делегация отличалась многочисленностью. И мужчины, и женщины держались мило, приветливо, но на некоторой дистанции от остальных. Женщины были одеты в платья от Бальмена, Диора, Лагерфельда и держали в руках сумочки от Гуччи. Мужчины в темно-синих костюмах прекрасного покроя производили впечатление самураев образца восьмидесятых годов. Они смешались с толпой и почти растворились в ней.
Француженки все как одна походили на Жанну Моро с намеком на интеллектуальность. Они были одеты в вечерние платья с длинными шлейфами от Шанель и предпочитали золотые украшения от Картье; их партнеры щеголяли в костюмах от Армани, галстуках от Салки и тщательно скрывали едкое остроумие и природную страстность натуры за импозантной внешностью и блуждающим томным взором. Француженки смешались с гостями, удивленно, но с одобрением приподнимали брови, оценивая роскошный ассортимент блюд, и говорили друг с другом только по-французски.
Немцы держались очень по-немецки. Их можно было легко узнать по тому оттенку превосходства – пожалуй, слишком арийскому, – с каким они сопровождали короткий и резкий поклон щелканьем каблуков (старопрусский этикет) и целовали руки только самым красивым женщинам, как будто позабыли Первую и Вторую мировые войны.
Однако для представителей Израиля Вторая мировая война – точнее, холокост – никогда не уйдет в прошлое. Впрочем, здесь, на приеме, израильтяне больше напоминали преуспевающих ньюйоркцев, с той лишь разницей, что их отличал легкий акцент. Они свободно говорили на нескольких языках, легко и по-дружески общались с самыми разными людьми, но в их манере чувствовалась какая-то агрессивность – в отличие от англичан, которые мало с кем говорили и почти не двигались с места.
Британцы были одеты в костюмы от модельеров с Сэвил-роу, держались с подчеркнутой галантностью и сдержанностью. Их сопровождали самые красивые женщины: это были английские леди, которые, подобно своей будущей королеве – законодательнице моды, были одеты в шелковые платья с пышными рукавами и бантом либо на плече, либо на груди, либо на манжетах. Их лебединые шеи украшали жемчужные ожерелья из множества нитей, в центре которых красовались фамильные геммы.
Здесь было много черных африканцев из Нигерии, Судана, Кении, Либерии, говорящих на безупречном английском Оксфорда и Кембриджа, в крайнем случае – Сандхерста. Они носили национальную одежду, военную форму и костюмы от лучших лондонских портных со старыми галстуками студенческих времен.
Арабский блок состоял из представителей всех стран Ближнего Востока и по численности едва ли не превышал всех остальных гостей, вместе взятых. Это были смуглые, страстные мужчины, среди которых встречались и красавцы, и уроды, но от них всех одинаково веяло силой, крепким одеколоном, деньгами и превосходным западным образованием. Они привезли с собой нескольких жен и множество прекрасных длинноногих и светловолосых любовниц, осыпанных драгоценностями и одетых у Сен-Лорана, Живанши и Пьера Кардена. Арабы были улыбчивы, обаятельны и настороженны, они не пили ничего, кроме апельсинового сока.
В меньшей комнате был устроен бар, там Питер Дучин наигрывал мелодию Коула Портера на маленьком белом рояле. Романтическая, завораживающая музыка смягчала гул голосов и звяканье столовых приборов. Этот прием не входил в число бюджетных мероприятий ООН, на которые каждый стремился попасть, но высокие гости собрались здесь из уважения к самой организации, к ее миротворческому духу, к самоотверженной деятельности ее представителей. Прием этот скорее походил на частную вечеринку, куда пригласили только самых влиятельных членов Организации. Кстати сказать, прием устраивала Уинн Таггарт, пожилая техасская миллионерша, которая грезила о собственном посольстве, поэтому собственноручно подписала чек на кругленькую сумму.
Будучи страстной республиканкой и подругой детства Нэнси Рейган – чем и объяснялось присутствие здесь первой леди, – Уинн щедро спонсировала выборную кампанию ее мужа (говорили, что счет шел на миллионы долларов). Она была выдающейся общественной деятельницей, обладала острым умом и невероятной целеустремленностью. Именно она придала размах и внушительность представительству американцев на приеме: деньги, роскошная обстановка, молодые хорошенькие женщины, одетые по американской моде и украшенные техасскими драгоценностями, веселье и резонанс в светской хронике.
И поскольку для Уинн Таггарт ставка была слишком высока, ничто ей не казалось слишком экстравагантным, ни одна мельчайшая деталь не ускользала от ее внимания. Например, официанты. Не доверяя штату прислуги ООН, она привезла с техасского ранчо своих людей, которые одни только и могли обеспечить первоклассное обслуживание на приеме столь высокого уровня. Одетые в черные шелковые брюки и короткие белые жакеты, подпоясанные красными кушаками, они обслуживали гостей именно так, как следовало, по мнению Уинн Таггарт. Официанты разносили подносы с закуской и обилием напитков: «Манхэттен», мартини, «Маргарита», виски, бурбон и, конечно, водка для русских. Другие официанты прогуливались по залу с большими бутылями розового шампанского, наполняя опустевшие бокалы гостей. Некоторые разносили сок, содовую и перрье для непьющих.
Мирелла уже не раз видела все это – парад дипломатических лиц за работой, – но сегодня было что-то особенное. Американки образа и подобия миссис Таггарт – шикарные, умные, решительные, знающие что к чему и стремящиеся повлиять своими знаниями на мировую политику – подавляли своим количеством. Здесь можно было увидеть невероятно худых, почти истощенных, но изысканно одетых и осыпанных бриллиантами вдов миллионеров из Чикаго, Кливленда, Сан-Франциско и Палм-Бич, которые млели в присутствии власть имущих и которым нравилось ощущать себя причастными к мировой политике. Казалось, что подружки Нэнси Рейган заполоняют весь мир.
По роду своей деятельности Мирелла в последние несколько лет имела отношение к общественной сфере ООН, но это никогда не доставляло ей удовольствия. Как женщина, которая работает в среднем по двенадцать часов в день в одной из главных служб ООН, она с трудом мирилась с тем, что общественная жизнь этой Организации так или иначе влияет на политику. Однако с этим приходилось мириться.
Мирелла поздоровалась с несколькими коллегами, взяла бокал мартини и позволила лорду и леди Били, ее старым приятелям, внедрить себя в группу, внимательно слушающую Нэнси Киссинджер, жену Генри, которая делилась с Джеки Онассис, шейхом Йемена и лордом Каррингтоном своими соображениями по поводу кризиса в Центральной Америке.
Она сделала глоток мартини и ощутила во рту горечь. Ей всегда нравилось это первое ощущение, когда ледяной джин обжигает гортань и тут же согревает, вливая в вены жизненную силу. Она почувствовала, что ей стало легко, свободно и весело.
Когда объявили, что обед подан, она невольно встретилась взглядом с красивым, темноволосым дипломатом, который стоял в нескольких ярдах от нее в компании своих друзей. От него исходили волны сексуальности, и ей показалось, что она слышит его голос: «Я могу взять тебя, овладеть тобой, показать тебе, что такое настоящий мужчина». У него были карие мечтательные глаза, в которых отражалось желание заняться с ней нетрадиционным сексом и удовлетворить самые непристойные ее фантазии.
Она смерила его надменным взглядом не потому, что он так откровенно заинтересовался ею, а просто потому, что не увидела в нем ничего, кроме… обычного кобеля. Она тяжело вздохнула, подумав о том, что всего один раз в жизни встретила мужчину, которого интересовал не только размер ее бюста. И тогда она сказала себе, что не нуждается ни в чем, кроме своей работы.
Она прикусила губу и опустила глаза, чтобы не встречаться с его взглядом, который откровенно ее раздевал. Какая скука! Они все одинаковы, эти иностранные дипломаты. Стараются проявить свой характер в постели, чтобы потом на мировой политической арене о них ходили слухи как о сексуальных гигантах. Интересно, победы на постельном фронте помогают им чувствовать себя увереннее на заседаниях Генеральной Ассамблеи? Вот бы узнать это!
Она улыбнулась своим мыслям и подняла глаза, решив больше не смотреть на дипломата. За пятнадцать лет, которые потребовались ей, чтобы взойти на ту ступень, которую она занимала теперь – руководитель группы переводчиков, – Мирелла сумела избежать домогательств многих известных представителей в ООН.
Если считать всех атташе, которые пытались овладеть ею, и тех, кто распускал о ней немыслимые слухи, то Мирелла Уингфилд могла бы похвастаться тем, что отвергла всех мировых политиков, а представителей Франции, Ближнего Востока и Африки даже не по одному разу. Кто-то мог бы сказать, что такова судьба женщин, которые не хотят смешивать секс с работой, но Мирелла придерживалась другого мнения.
Впрочем, прием удался. Гости веселились от души, тут и там слышались взрывы смеха. Протокол требовал, чтобы гости не расходились до тех пор, пока король с королевой не отбудут – а это произошло далеко за полночь. После их отъезда гости начали разъезжаться.
Дональд Дэвис с Ахмедом Саидом Ваби уже собирались отбыть, когда Дональд вдруг заметил Миреллу Уингфилд, о чем-то беседующую с Артуром Голдбергом. По крайней мере он решил, что это она и есть. Он задержался и внимательно осмотрел женщину с черными, цвета воронова крыла, волосами до плеч, одетую дорого, но неброско. Волосы восхитительно подчеркивали безупречный овал ее лица, скулы, огромные соблазнительные глаза, прямой нос, точеный подбородок и чувственные губы, чуть тронутые помадой.
Она была одета в восхитительную шелковую блузку с глубоким треугольным вырезом, широкими рукавами и высокими манжетами. Блузка была заправлена в замшевую юбку, плотно облегающую бедра и заканчивающуюся у щиколоток; из-под нее были видны туфельки из телячьей кожи красноватого оттенка.
На шее у Миреллы переливалось ожерелье из древней гробницы племени майя. Этакий ошейник из чистого золота толщиной в дюйм. С ожерелья свисал кулон – распластанная золотая лягушка, он помещался как раз между пышными грудями, которые от этого казались еще соблазнительнее. В ее красоте было что-то холодное, но вместе с тем свидетельствующее о глубоко скрытой страсти. Она держалась как королева. В ее повадках сквозило величие и достоинство. Она была похожа на лед и пламя одновременно, и Дональда потрясла эта встреча спустя много лет.
– Забудь, Дон, – лениво протянул Ахмед. – Я заметил ее первый, пасу уже несколько часов и кое-что о ней разузнал. Она не играет на своем поле, а это ее поле. Она работает в одном из здешних департаментов. Паршиво, ничего не скажешь, потому что у меня были планы насчет нее, – добавил он с похотливой улыбкой.
– Ты всегда умел выбирать женщин, Ахмед, – ответил Дональд с улыбкой. – Но на этот раз ты ошибся. Я первый ее заметил. Это было лет двадцать назад. Теперь, когда я ее увидел, у меня всколыхнулись воспоминания.
– Кто она, Дон?
– Когда-то она была Миреллой Уингфилд. Может быть, и осталась ею. Помнишь Максима Уэссона Уингфилда, который читал нам философию в Гарварде? Он был очень умен, хотя и со странностями. Это его дочь. Я помню ее со времен Вассара, когда она была влюблена в моего одноклассника Пола Прескотта. Она уже тогда потрясала воображение. Я потерял голову от нее и ее семейства – великолепный, эксцентричный, непредсказуемый обломок массачусетской аристократии, населявший рай на земле под названием Уингфилд-Парк. Однажды я провел там целый уик-энд, который не забуду никогда. Представь, сто сорок акров цветущих садов, дикие заросли, озеро, прохладные ручьи. И посреди всего этого великолепия – огромный особняк. Это было чарующее, волшебное место – настоящее сокровище, унаследованное ее отцом. И плюс ко всему коллекция Рембрандта, великолепная библиотека и гараж, в котором пылились шестьдесят два автомобиля старых марок, старинное самурайское оружие и еще много чего – и при этом ни цента на счете.
– Как это может быть – ни цента?
– Я понимаю, что тебе трудно в это поверить, Ахмед, но у нас в стране существуют богатые люди, у которых нет текущих доходов. Если бы ты увидел это место, ты понял бы, каковы Уингфилды. Их дом пришел в полный упадок, сады заполонили китайские красные олени, утки и гуси, а редким важным гостям приходилось самим полировать «Бугатти», готовить обед или отправляться за покупками, потому что Уингфилды не заботились о таких мелочах.
– Но как им удавалось содержать поместье без денег? У них должны были быть слуги и советники. Как же они выжили? – удивлялся Ахмед, для которого жизнь без денег казалась нереальной.
– Да, у них были помощники. Семидесятилетний англичанин-дворецкий, кухарка-экономка, садовник, личный секретарь-архивариус доктора Уингфилда и один уборщик на сорок одну комнату особняка. Рядом всегда находились люди, которые брали на себя заботу о бытовой стороне жизни этой семьи, в то время как Уингфилды занимались лишь тем, что их интересовало. Для отца семейства важнее всего были работа, страсть к хорошеньким женщинам, дочь, жена – именно в таком порядке. Для матери – по-моему, ее звали Лили – роскошной красавицы турчанки, патологически глупой, тщеславной и эгоистичной женщины, предмет жизненных устремлений заключался в том, чтобы стать самой прекрасной пианисткой на свете. Для брата, Лоуренса, целью жизни было сделать головокружительную карьеру адвоката по уголовным делам, стать вторым Клоренсом Дарроу. А для Миреллы главным было прожить насыщенную, полную приключений жизнь, чтобы иметь возможность судить о ней не понаслышке.
– Знаешь, Дон, – широко улыбнулся Ахмед, – как только я увидел эту женщину, мне ужасно захотелось ее трахнуть. И вот прием закончился, а я даже не смог познакомиться с ней, не говоря уже о чем-то другом. Зато теперь мне не терпится познакомиться с ее семьей.
Они расхохотались и посмотрели на Миреллу и Артура Голдберга, который казался совершенно очарованным ею. Наверное, он сказал что-то остроумное, потому что она вдруг запрокинула голову и звонко расхохоталась.
Дональд Дэвис снова ощутил притягательную силу этой женщины и, не спуская с нее глаз, произнес:
– Та Мирелла Уингфилд, с которой я познакомился много лет назад, безраздельно принадлежала самой себе. Я никогда не встречал женщину, которая настолько дорожила бы собственной свободой. Ей никогда не изменяла решимость быть творцом своей судьбы и капитаном своего корабля, который бороздит океан жизни. Когда-то давно она дала бы сто очков вперед всем этим участницам движений за освобождение женщин, причем без всякой агрессивности. Кстати, Ахмед, она единственная по-настоящему сексуальная женщина из всех «освобожденных», которых я видел в своей жизни.
– Я так и думал, что под этой холодной, непроницаемой маской скрывается страстная, вольнолюбивая натура, – ответил Ахмед, довольный собственной проницательностью.
Мирелла попрощалась с Артуром Голдбергом за руку и направилась к выходу. Дональд заметил это и повернулся к своему приятелю:
– Послушай, ты оставайся, я позже к тебе заеду. Должен же я по крайней мере хоть словом с ней перемолвиться.
– Хорошо, представь меня ей, и я обещаю, что тотчас же вас покину, – кивнул Ахмед.
Дональд согласился, и они стали пробираться сквозь редеющую толпу гостей следом за Миреллой.
Она узнала в арабском дипломате того, кто весь вечер не сводил с нее глаз. Она собралась уже смерить его уничижительным взглядом и пройти мимо, как вдруг заметила Дональда. Мирелла остановилась, удивленная и несколько сконфуженная, поскольку, несмотря на прошедшие годы, воспоминания вновь всколыхнулись в ее душе.
Мирелла сунула под мышку красновато-коричневую сумочку и протянула ему обе руки. Они молча и до неприличия долго смотрели друг другу в глаза. Ахмед тихо кашлянул, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Мирелла, я очень рад видеть тебя снова, – проговорил наконец Дональд.
– Я тоже, Дональд.
– Ты не представишь меня, Дон? – вклинился в их диалог Ахмед.
– Да, прости. Мирелла, познакомься с моим старым другом, принцем Ахмедом Саидом Ваби. Он входит в представительство Саудовской Аравии в ООН. Ахмед, это Мирелла… – Он замялся, поняв вдруг, что не знает ее теперешней фамилии.
– Уингфилд, – подсказала она. – Я по-прежнему Мирелла Уингфилд.
– Счастлив познакомиться с вами, мисс Уингфилд. Дон остановился у меня в Нью-Йорке, так что, надеюсь, он как-нибудь приведет вас в гости, – отозвался Ахмед, целуя ей руку.
Этот поцелуй не оставил ее равнодушной. Их глаза встретились во второй раз за этот вечер. Его губы медленно растянулись в сладострастной улыбке, а чувственный взгляд стал тяжелым и многозначительным. Миреллу окатила волна откровенной похоти, но в следующую секунду ее охватил страх, когда она прочитала кое-что в его глазах. Она очень медленно отняла руку и равнодушно улыбнулась, давая понять, что никогда не будет ему принадлежать.
– Уже поздно, мне пора, – вздохнула она, обращаясь к Дональду.
– Мирелла, позволь мне отвезти тебя домой, – предложил он.
Она кивнула и вышла с ним под руку, не удостоив Ахмеда даже кивком.
Они спускались в лифте в полном молчании, и в конце концов оно начало их тяготить. Дональд, набросив ей на плечи жакет из розовато-лиловой замши с шерстяными вставками крупной вязки, который забрал из гардероба, заговорил первым:
– Интересно, кому приходит в голову относиться к светским раутам как к легкому, приятному развлечению?
– Только не мне, – поморщилась она. – Мне всегда претила идея подобных мероприятий, и теперь я понимаю почему. Проходит время, старые друзья выбирают свои пути в жизни, и наступает разочарование оттого, что пропадает то, что их когда-то связывало.
– Поэтому слова, которые хочется сказать старому другу при встрече, сперва кажутся вполне естественными и подходящими, но стоит их произнести, как понимаешь их неуместность, – продолжил за нее Дональд.
– И вдруг начинаешь чувствовать какой-то необъяснимый страх, который берется неведомо откуда, и ты далеко не сразу связываешь его появление с этим разочарованием, – закончила она.
– Но какова природа этого разочарования: то ли разочаровываешься в себе, то ли в том, что сделал за годы разлуки с другом, то ли в нем самом? А может быть, просто боишься себе признаться, что мечты, которые вы оба когда-то разделяли, так и остались мечтами. – Он печально улыбнулся, когда двери лифта наконец открылись. – Да уж, приятны воспоминания!
Она считалась желанной гостьей, потому что подпадала под определение «одинокая женщина». Мужчины восхищались ее ослепительной эротичной красотой, остроумием, интеллектом, обаянием, умением добиваться успеха в жизни и независимостью. Женщинам она нравилась потому, что никогда не одевалась броско – а она вполне могла себе это позволить благодаря исключительным внешним данным, – никогда не представляла для них угрозы соперничества, была полностью погружена в работу и не охотилась за мужчинами. Уингфилд из Массачусетса – ее имя неизменно фигурировало в любом списке приглашенных – всегда было трудно заполучить.
Мирелла протянула пригласительную карточку с золотым тиснением лакею, и тот церемонно доложил о ее прибытии хозяину, генеральному секретарю ООН. Хавьер Перес де Куэльяр тепло приветствовал ее, а потом представил королю и королеве. Она склонилась в низком реверансе сначала перед королем, затем перед королевой, после чего присоединилась к другим гостям. Заметив среди них Курта Вальдхайма, бывшего генерального секретаря, она остановилась, чтобы поговорить с ним. Вдруг в зале возникла какая-то суматоха: молодые мужчины в строгих костюмах и с короткими стрижками прорвались сквозь толпу гостей и окружили устроителей приема. Это было вполне в духе секретных служб Вашингтона, это очень соответствовало замашкам Белого дома!
Мирелла подумала, что для полноты ощущения не хватает лишь Эда Макмагона с его обычным напевным приветствием: «С нами нет… не Джонни, как в шоу Джонни Карсона, а… Нэнси». Так и было.
Нэнси Рейган стояла в начале прохода, образованного расступившимися гостями, в сопровождении своего скорохода Джерри Зипкина и своей подруги Бетси Блумингдейл. Их окружало плотное кольцо агентов спецслужб.
В элегантном платье от Галано, первая леди выглядела как одетая по моде, истощенная голоданием девочка-подросток с внешностью шестидесятипятилетней женщины. Мирелла всегда считала, что Нэнси Рейган похожа на вешалку с кукольной головкой Барби, на которой часто меняют одежду. Впрочем, такое сравнение представлялось несостоятельным, стоило лишь взглянуть на подбородок этой женщины. Если бы в подбородке президента было столько же решимости и целеустремленности! При этом в ней сквозили та женственная мягкость и очарование, которые делали ее похожей на большинство американок. В общем, она выглядела так, как они все хотели бы выглядеть в ее возрасте. Кроме того, у нее было то, что все они стремились иметь: фигура, мужчина, роскошный гардероб, деньги, положение, власть.
Искренне радуясь тому, что к ней отнеслись просто как к еще одной гостье, Нэнси Рейган приветливо, с милой улыбкой помахала рукой всем присутствующим, после чего обратилась с официальным приветствием к высокопоставленным лицам из числа гостей. По мере продвижения супруги президента по ковровой дорожке Миреллу оттеснили в задние ряды собравшихся, где она с головой погрузилась в водоворот бурной вечеринки.
Прием в гостиной пентхауса генерального секретаря был устроен в честь короля одной ближневосточной страны и его жены-американки. Король должен был выступить с обращением к Генеральной Ассамблее на следующий день, и поскольку его считали потенциальным миротворцем в этом неспокойном регионе, к его предстоящей речи относились как к серьезному событию в общественной жизни.
Мирелла пробиралась сквозь толпу в гостиной. Из огромных окон открывался восхитительный вид на Манхэттен, который лежал как на ладони, если смотреть на него с этой высочайшей точки хрупкого, зеркально-стеклянного небоскреба ООН. На востоке серебрилась черная гладь реки, на севере миллионами огней переливался шикарный Верхний Ист-Сайд, к западу и югу тянулись районы суматошного Манхэттена. Небо было ясным, огни ночного города, казалось, соперничали своей яркостью со звездами и сверкали, как россыпь бриллиантов на черном бархате. Внутри роскошных апартаментов разливалось такое же сияние, но оно распространялось от гостей, изысканных деликатесов и шикарной обстановки.
Пышная белая сирень, розовые и алые пионы были сплетены вместе в гирлянды на потайных известковых стеблях и свешивались из серебряных кашпо в барочном стиле; в канделябрах горели сотни свечей. Три длинных стола, покрытые накрахмаленными скатертями, были расставлены буквой «П». В конце каждого помещался лебедь высотой в четыре фута, высеченный из цельной глыбы льда. Ледяные полости, обрамленные перьями их крыльев, были заполнены черной белужьей икрой. Заливное из утки и груды жареных перепелов, выложенных вокруг пирамид из сочных, мясистых креветок и сваренной целиком семги, плавающей в озере из острого соуса, возбуждали аппетит. Мирелла с улыбкой отметила отсутствие окорока и молочного поросенка в ожерелье из белых маргариток, которыми прославился предыдущий прием, устроенный генеральным секретарем в честь скандинавского дипломата. Меню сегодняшнего празднества, несомненно, составлялось с учетом религиозных диетических пристрастий высокочтимого гостя и его открыто признанных врагов. Мирелла с иронией подумала о том, что это единственная фундаментальная жизненная проблема, в которой арабы и евреи не могут достичь согласия.
Она тряхнула головой и бросила мимолетный взгляд в сторону арки, ведущей в соседнюю комнату. Там обтянутые лайкой бальные стулья с орнаментом из серебристых листьев были расставлены вокруг круглых столов, покрытых белоснежной камчой. Столовое серебро и хрусталь переливались в свете высоких белых свечей в шандалах, увитых свежей зеленью, дикими фиалками и крошечными розовато-лиловыми цикламенами. В ведерках со льдом охлаждались двухквартовые бутылки шампанского «Родерер».
Собрание высокопоставленных гостей, среди которых были и довольно влиятельные в ООН лица, представляло собой не менее захватывающее зрелище, чем обстановка и угощение.
Мрачные, унылые русские в двубортных пиджаках из грубой коричневой шерсти, с рядами кремлевских медалей на груди интересовались не закуской, а хорошенькими молодыми женщинами. Они стояли группами и, промокая заплывшие жиром потные лица и шеи дешевыми хлопчатобумажными платками, хлестали водку, чокаясь и бормоча «ваше здоровье».
Американцы привели своих жен, которые прилипли к ним как сиамские близнецы. Это были красивые, самоуверенные, хорошо одетые, хорошо образованные и хорошо воспитанные пары. Все они, и мужчины и женщины, могли сойти за спортсменов, привыкших к низкокалорийному американскому завтраку и бегу по утрам и источающих аромат искренних чувств и святой веры в могущество звездно-полосатого флага – и больше ни во что.
Японская делегация отличалась многочисленностью. И мужчины, и женщины держались мило, приветливо, но на некоторой дистанции от остальных. Женщины были одеты в платья от Бальмена, Диора, Лагерфельда и держали в руках сумочки от Гуччи. Мужчины в темно-синих костюмах прекрасного покроя производили впечатление самураев образца восьмидесятых годов. Они смешались с толпой и почти растворились в ней.
Француженки все как одна походили на Жанну Моро с намеком на интеллектуальность. Они были одеты в вечерние платья с длинными шлейфами от Шанель и предпочитали золотые украшения от Картье; их партнеры щеголяли в костюмах от Армани, галстуках от Салки и тщательно скрывали едкое остроумие и природную страстность натуры за импозантной внешностью и блуждающим томным взором. Француженки смешались с гостями, удивленно, но с одобрением приподнимали брови, оценивая роскошный ассортимент блюд, и говорили друг с другом только по-французски.
Немцы держались очень по-немецки. Их можно было легко узнать по тому оттенку превосходства – пожалуй, слишком арийскому, – с каким они сопровождали короткий и резкий поклон щелканьем каблуков (старопрусский этикет) и целовали руки только самым красивым женщинам, как будто позабыли Первую и Вторую мировые войны.
Однако для представителей Израиля Вторая мировая война – точнее, холокост – никогда не уйдет в прошлое. Впрочем, здесь, на приеме, израильтяне больше напоминали преуспевающих ньюйоркцев, с той лишь разницей, что их отличал легкий акцент. Они свободно говорили на нескольких языках, легко и по-дружески общались с самыми разными людьми, но в их манере чувствовалась какая-то агрессивность – в отличие от англичан, которые мало с кем говорили и почти не двигались с места.
Британцы были одеты в костюмы от модельеров с Сэвил-роу, держались с подчеркнутой галантностью и сдержанностью. Их сопровождали самые красивые женщины: это были английские леди, которые, подобно своей будущей королеве – законодательнице моды, были одеты в шелковые платья с пышными рукавами и бантом либо на плече, либо на груди, либо на манжетах. Их лебединые шеи украшали жемчужные ожерелья из множества нитей, в центре которых красовались фамильные геммы.
Здесь было много черных африканцев из Нигерии, Судана, Кении, Либерии, говорящих на безупречном английском Оксфорда и Кембриджа, в крайнем случае – Сандхерста. Они носили национальную одежду, военную форму и костюмы от лучших лондонских портных со старыми галстуками студенческих времен.
Арабский блок состоял из представителей всех стран Ближнего Востока и по численности едва ли не превышал всех остальных гостей, вместе взятых. Это были смуглые, страстные мужчины, среди которых встречались и красавцы, и уроды, но от них всех одинаково веяло силой, крепким одеколоном, деньгами и превосходным западным образованием. Они привезли с собой нескольких жен и множество прекрасных длинноногих и светловолосых любовниц, осыпанных драгоценностями и одетых у Сен-Лорана, Живанши и Пьера Кардена. Арабы были улыбчивы, обаятельны и настороженны, они не пили ничего, кроме апельсинового сока.
В меньшей комнате был устроен бар, там Питер Дучин наигрывал мелодию Коула Портера на маленьком белом рояле. Романтическая, завораживающая музыка смягчала гул голосов и звяканье столовых приборов. Этот прием не входил в число бюджетных мероприятий ООН, на которые каждый стремился попасть, но высокие гости собрались здесь из уважения к самой организации, к ее миротворческому духу, к самоотверженной деятельности ее представителей. Прием этот скорее походил на частную вечеринку, куда пригласили только самых влиятельных членов Организации. Кстати сказать, прием устраивала Уинн Таггарт, пожилая техасская миллионерша, которая грезила о собственном посольстве, поэтому собственноручно подписала чек на кругленькую сумму.
Будучи страстной республиканкой и подругой детства Нэнси Рейган – чем и объяснялось присутствие здесь первой леди, – Уинн щедро спонсировала выборную кампанию ее мужа (говорили, что счет шел на миллионы долларов). Она была выдающейся общественной деятельницей, обладала острым умом и невероятной целеустремленностью. Именно она придала размах и внушительность представительству американцев на приеме: деньги, роскошная обстановка, молодые хорошенькие женщины, одетые по американской моде и украшенные техасскими драгоценностями, веселье и резонанс в светской хронике.
И поскольку для Уинн Таггарт ставка была слишком высока, ничто ей не казалось слишком экстравагантным, ни одна мельчайшая деталь не ускользала от ее внимания. Например, официанты. Не доверяя штату прислуги ООН, она привезла с техасского ранчо своих людей, которые одни только и могли обеспечить первоклассное обслуживание на приеме столь высокого уровня. Одетые в черные шелковые брюки и короткие белые жакеты, подпоясанные красными кушаками, они обслуживали гостей именно так, как следовало, по мнению Уинн Таггарт. Официанты разносили подносы с закуской и обилием напитков: «Манхэттен», мартини, «Маргарита», виски, бурбон и, конечно, водка для русских. Другие официанты прогуливались по залу с большими бутылями розового шампанского, наполняя опустевшие бокалы гостей. Некоторые разносили сок, содовую и перрье для непьющих.
Мирелла уже не раз видела все это – парад дипломатических лиц за работой, – но сегодня было что-то особенное. Американки образа и подобия миссис Таггарт – шикарные, умные, решительные, знающие что к чему и стремящиеся повлиять своими знаниями на мировую политику – подавляли своим количеством. Здесь можно было увидеть невероятно худых, почти истощенных, но изысканно одетых и осыпанных бриллиантами вдов миллионеров из Чикаго, Кливленда, Сан-Франциско и Палм-Бич, которые млели в присутствии власть имущих и которым нравилось ощущать себя причастными к мировой политике. Казалось, что подружки Нэнси Рейган заполоняют весь мир.
По роду своей деятельности Мирелла в последние несколько лет имела отношение к общественной сфере ООН, но это никогда не доставляло ей удовольствия. Как женщина, которая работает в среднем по двенадцать часов в день в одной из главных служб ООН, она с трудом мирилась с тем, что общественная жизнь этой Организации так или иначе влияет на политику. Однако с этим приходилось мириться.
Мирелла поздоровалась с несколькими коллегами, взяла бокал мартини и позволила лорду и леди Били, ее старым приятелям, внедрить себя в группу, внимательно слушающую Нэнси Киссинджер, жену Генри, которая делилась с Джеки Онассис, шейхом Йемена и лордом Каррингтоном своими соображениями по поводу кризиса в Центральной Америке.
Она сделала глоток мартини и ощутила во рту горечь. Ей всегда нравилось это первое ощущение, когда ледяной джин обжигает гортань и тут же согревает, вливая в вены жизненную силу. Она почувствовала, что ей стало легко, свободно и весело.
Когда объявили, что обед подан, она невольно встретилась взглядом с красивым, темноволосым дипломатом, который стоял в нескольких ярдах от нее в компании своих друзей. От него исходили волны сексуальности, и ей показалось, что она слышит его голос: «Я могу взять тебя, овладеть тобой, показать тебе, что такое настоящий мужчина». У него были карие мечтательные глаза, в которых отражалось желание заняться с ней нетрадиционным сексом и удовлетворить самые непристойные ее фантазии.
Она смерила его надменным взглядом не потому, что он так откровенно заинтересовался ею, а просто потому, что не увидела в нем ничего, кроме… обычного кобеля. Она тяжело вздохнула, подумав о том, что всего один раз в жизни встретила мужчину, которого интересовал не только размер ее бюста. И тогда она сказала себе, что не нуждается ни в чем, кроме своей работы.
Она прикусила губу и опустила глаза, чтобы не встречаться с его взглядом, который откровенно ее раздевал. Какая скука! Они все одинаковы, эти иностранные дипломаты. Стараются проявить свой характер в постели, чтобы потом на мировой политической арене о них ходили слухи как о сексуальных гигантах. Интересно, победы на постельном фронте помогают им чувствовать себя увереннее на заседаниях Генеральной Ассамблеи? Вот бы узнать это!
Она улыбнулась своим мыслям и подняла глаза, решив больше не смотреть на дипломата. За пятнадцать лет, которые потребовались ей, чтобы взойти на ту ступень, которую она занимала теперь – руководитель группы переводчиков, – Мирелла сумела избежать домогательств многих известных представителей в ООН.
Если считать всех атташе, которые пытались овладеть ею, и тех, кто распускал о ней немыслимые слухи, то Мирелла Уингфилд могла бы похвастаться тем, что отвергла всех мировых политиков, а представителей Франции, Ближнего Востока и Африки даже не по одному разу. Кто-то мог бы сказать, что такова судьба женщин, которые не хотят смешивать секс с работой, но Мирелла придерживалась другого мнения.
Впрочем, прием удался. Гости веселились от души, тут и там слышались взрывы смеха. Протокол требовал, чтобы гости не расходились до тех пор, пока король с королевой не отбудут – а это произошло далеко за полночь. После их отъезда гости начали разъезжаться.
Дональд Дэвис с Ахмедом Саидом Ваби уже собирались отбыть, когда Дональд вдруг заметил Миреллу Уингфилд, о чем-то беседующую с Артуром Голдбергом. По крайней мере он решил, что это она и есть. Он задержался и внимательно осмотрел женщину с черными, цвета воронова крыла, волосами до плеч, одетую дорого, но неброско. Волосы восхитительно подчеркивали безупречный овал ее лица, скулы, огромные соблазнительные глаза, прямой нос, точеный подбородок и чувственные губы, чуть тронутые помадой.
Она была одета в восхитительную шелковую блузку с глубоким треугольным вырезом, широкими рукавами и высокими манжетами. Блузка была заправлена в замшевую юбку, плотно облегающую бедра и заканчивающуюся у щиколоток; из-под нее были видны туфельки из телячьей кожи красноватого оттенка.
На шее у Миреллы переливалось ожерелье из древней гробницы племени майя. Этакий ошейник из чистого золота толщиной в дюйм. С ожерелья свисал кулон – распластанная золотая лягушка, он помещался как раз между пышными грудями, которые от этого казались еще соблазнительнее. В ее красоте было что-то холодное, но вместе с тем свидетельствующее о глубоко скрытой страсти. Она держалась как королева. В ее повадках сквозило величие и достоинство. Она была похожа на лед и пламя одновременно, и Дональда потрясла эта встреча спустя много лет.
– Забудь, Дон, – лениво протянул Ахмед. – Я заметил ее первый, пасу уже несколько часов и кое-что о ней разузнал. Она не играет на своем поле, а это ее поле. Она работает в одном из здешних департаментов. Паршиво, ничего не скажешь, потому что у меня были планы насчет нее, – добавил он с похотливой улыбкой.
– Ты всегда умел выбирать женщин, Ахмед, – ответил Дональд с улыбкой. – Но на этот раз ты ошибся. Я первый ее заметил. Это было лет двадцать назад. Теперь, когда я ее увидел, у меня всколыхнулись воспоминания.
– Кто она, Дон?
– Когда-то она была Миреллой Уингфилд. Может быть, и осталась ею. Помнишь Максима Уэссона Уингфилда, который читал нам философию в Гарварде? Он был очень умен, хотя и со странностями. Это его дочь. Я помню ее со времен Вассара, когда она была влюблена в моего одноклассника Пола Прескотта. Она уже тогда потрясала воображение. Я потерял голову от нее и ее семейства – великолепный, эксцентричный, непредсказуемый обломок массачусетской аристократии, населявший рай на земле под названием Уингфилд-Парк. Однажды я провел там целый уик-энд, который не забуду никогда. Представь, сто сорок акров цветущих садов, дикие заросли, озеро, прохладные ручьи. И посреди всего этого великолепия – огромный особняк. Это было чарующее, волшебное место – настоящее сокровище, унаследованное ее отцом. И плюс ко всему коллекция Рембрандта, великолепная библиотека и гараж, в котором пылились шестьдесят два автомобиля старых марок, старинное самурайское оружие и еще много чего – и при этом ни цента на счете.
– Как это может быть – ни цента?
– Я понимаю, что тебе трудно в это поверить, Ахмед, но у нас в стране существуют богатые люди, у которых нет текущих доходов. Если бы ты увидел это место, ты понял бы, каковы Уингфилды. Их дом пришел в полный упадок, сады заполонили китайские красные олени, утки и гуси, а редким важным гостям приходилось самим полировать «Бугатти», готовить обед или отправляться за покупками, потому что Уингфилды не заботились о таких мелочах.
– Но как им удавалось содержать поместье без денег? У них должны были быть слуги и советники. Как же они выжили? – удивлялся Ахмед, для которого жизнь без денег казалась нереальной.
– Да, у них были помощники. Семидесятилетний англичанин-дворецкий, кухарка-экономка, садовник, личный секретарь-архивариус доктора Уингфилда и один уборщик на сорок одну комнату особняка. Рядом всегда находились люди, которые брали на себя заботу о бытовой стороне жизни этой семьи, в то время как Уингфилды занимались лишь тем, что их интересовало. Для отца семейства важнее всего были работа, страсть к хорошеньким женщинам, дочь, жена – именно в таком порядке. Для матери – по-моему, ее звали Лили – роскошной красавицы турчанки, патологически глупой, тщеславной и эгоистичной женщины, предмет жизненных устремлений заключался в том, чтобы стать самой прекрасной пианисткой на свете. Для брата, Лоуренса, целью жизни было сделать головокружительную карьеру адвоката по уголовным делам, стать вторым Клоренсом Дарроу. А для Миреллы главным было прожить насыщенную, полную приключений жизнь, чтобы иметь возможность судить о ней не понаслышке.
– Знаешь, Дон, – широко улыбнулся Ахмед, – как только я увидел эту женщину, мне ужасно захотелось ее трахнуть. И вот прием закончился, а я даже не смог познакомиться с ней, не говоря уже о чем-то другом. Зато теперь мне не терпится познакомиться с ее семьей.
Они расхохотались и посмотрели на Миреллу и Артура Голдберга, который казался совершенно очарованным ею. Наверное, он сказал что-то остроумное, потому что она вдруг запрокинула голову и звонко расхохоталась.
Дональд Дэвис снова ощутил притягательную силу этой женщины и, не спуская с нее глаз, произнес:
– Та Мирелла Уингфилд, с которой я познакомился много лет назад, безраздельно принадлежала самой себе. Я никогда не встречал женщину, которая настолько дорожила бы собственной свободой. Ей никогда не изменяла решимость быть творцом своей судьбы и капитаном своего корабля, который бороздит океан жизни. Когда-то давно она дала бы сто очков вперед всем этим участницам движений за освобождение женщин, причем без всякой агрессивности. Кстати, Ахмед, она единственная по-настоящему сексуальная женщина из всех «освобожденных», которых я видел в своей жизни.
– Я так и думал, что под этой холодной, непроницаемой маской скрывается страстная, вольнолюбивая натура, – ответил Ахмед, довольный собственной проницательностью.
Мирелла попрощалась с Артуром Голдбергом за руку и направилась к выходу. Дональд заметил это и повернулся к своему приятелю:
– Послушай, ты оставайся, я позже к тебе заеду. Должен же я по крайней мере хоть словом с ней перемолвиться.
– Хорошо, представь меня ей, и я обещаю, что тотчас же вас покину, – кивнул Ахмед.
Дональд согласился, и они стали пробираться сквозь редеющую толпу гостей следом за Миреллой.
Она узнала в арабском дипломате того, кто весь вечер не сводил с нее глаз. Она собралась уже смерить его уничижительным взглядом и пройти мимо, как вдруг заметила Дональда. Мирелла остановилась, удивленная и несколько сконфуженная, поскольку, несмотря на прошедшие годы, воспоминания вновь всколыхнулись в ее душе.
Мирелла сунула под мышку красновато-коричневую сумочку и протянула ему обе руки. Они молча и до неприличия долго смотрели друг другу в глаза. Ахмед тихо кашлянул, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Мирелла, я очень рад видеть тебя снова, – проговорил наконец Дональд.
– Я тоже, Дональд.
– Ты не представишь меня, Дон? – вклинился в их диалог Ахмед.
– Да, прости. Мирелла, познакомься с моим старым другом, принцем Ахмедом Саидом Ваби. Он входит в представительство Саудовской Аравии в ООН. Ахмед, это Мирелла… – Он замялся, поняв вдруг, что не знает ее теперешней фамилии.
– Уингфилд, – подсказала она. – Я по-прежнему Мирелла Уингфилд.
– Счастлив познакомиться с вами, мисс Уингфилд. Дон остановился у меня в Нью-Йорке, так что, надеюсь, он как-нибудь приведет вас в гости, – отозвался Ахмед, целуя ей руку.
Этот поцелуй не оставил ее равнодушной. Их глаза встретились во второй раз за этот вечер. Его губы медленно растянулись в сладострастной улыбке, а чувственный взгляд стал тяжелым и многозначительным. Миреллу окатила волна откровенной похоти, но в следующую секунду ее охватил страх, когда она прочитала кое-что в его глазах. Она очень медленно отняла руку и равнодушно улыбнулась, давая понять, что никогда не будет ему принадлежать.
– Уже поздно, мне пора, – вздохнула она, обращаясь к Дональду.
– Мирелла, позволь мне отвезти тебя домой, – предложил он.
Она кивнула и вышла с ним под руку, не удостоив Ахмеда даже кивком.
Они спускались в лифте в полном молчании, и в конце концов оно начало их тяготить. Дональд, набросив ей на плечи жакет из розовато-лиловой замши с шерстяными вставками крупной вязки, который забрал из гардероба, заговорил первым:
– Интересно, кому приходит в голову относиться к светским раутам как к легкому, приятному развлечению?
– Только не мне, – поморщилась она. – Мне всегда претила идея подобных мероприятий, и теперь я понимаю почему. Проходит время, старые друзья выбирают свои пути в жизни, и наступает разочарование оттого, что пропадает то, что их когда-то связывало.
– Поэтому слова, которые хочется сказать старому другу при встрече, сперва кажутся вполне естественными и подходящими, но стоит их произнести, как понимаешь их неуместность, – продолжил за нее Дональд.
– И вдруг начинаешь чувствовать какой-то необъяснимый страх, который берется неведомо откуда, и ты далеко не сразу связываешь его появление с этим разочарованием, – закончила она.
– Но какова природа этого разочарования: то ли разочаровываешься в себе, то ли в том, что сделал за годы разлуки с другом, то ли в нем самом? А может быть, просто боишься себе признаться, что мечты, которые вы оба когда-то разделяли, так и остались мечтами. – Он печально улыбнулся, когда двери лифта наконец открылись. – Да уж, приятны воспоминания!