Страница:
Не надо думать, что выбор далекого покровителя в прошлом сводился к пасьянсу: султан, шах, император (я бы добавил сюда и генсека, но тут история осложняется тем, что генсек был грузином, и это особый сюжет). И теперь решаться будет не только вопрос о том, кто от Грузии дальше: русский брат или американский дядюшка. Но синдром обретает куда меньшую грандиозность (и куда большую драматичность), когда для абхазов или южных осетин «ближняя местная власть» ассоциируется с Тбилиси, а дальняя точка опоры – с Москвой. Но это еще более-менее привычно, а вот то, что аналогичный поиск далекой крыши начали демонстрировать аджарцы, прижатые к южной границе и вроде бы исторически притуреченные и несколько более затронутые соблазном ислама, нежели грузины центра, христианство которых исчисляется аж с пятого века, – настроение аджарцев факт впечатляющий. Не уверен, что он побуждает к оптимизму, но к фатализму – точно. Ибо лежит точнехонько в «аспекте».
Аспект второй: carpe diem – лови минуту!
Георгий Нижарадзе пишет:
«Начиная с тринадцатого столетия… стремление к богатству и власти удовлетворяется в основном грабежом и войной. Переродившийся рыцарь, рискуя жизнью, добывает богатство, которое сразу же тратит… Экономить деньги бессмысленно; его убьют если не в ближайшей, то в следующей за ней войне. Богатство в основном проявляется в роскоши и поэтому тратится быстро, а показателем благосостояния считается обильное питание… Отношение к торговле – отрицательное. Торговля и коммерция носят «дикий» характер: обман, стремление к сиюминутной выгоде: продать «мало и дорого» (а не «много и дешево» как стало свойственно следующей эпохе)…»
На протяжении полутысячелетия так и не случилось сколько-нибудь долгого периода стабильности. Враг сменяет врага, хозяин хозяина. Вырабатываются стереотипы: уважение к индивидуальной власти, стремление жить сегодняшним днем.
«Существование тяжело и скудно, поэтому краткосрочные периоды спокойствия и изобилия используются максимально, дабы не потерять ни одной минуты, несущей плотские наслаждения».
Особых «плотских наслаждений» за последние десять-пятнадцать лет в жизни массы грузин не наблюдается. Напротив, плоть страдает: света нет, тепла нет, денег нет. А что есть? Взрывная интенсивность короткого дыхания. Романтический взлет надежды, не подкрепленной ничем, кроме желания взлететь, и немедленно. Что можно вспомнить по контрасту? Да, это вам не протестантский Запад, где веками учились строить далекие планы и рассчитывать на дальние сроки. Это вам и не многотерпеливая Русь, где веками привыкли выживать при непрерывно рушащихся надеждах. А тут – приходит к власти пылкий рыцарь-романтик и говорит: идите за мной, я знаю, что делать! Подавляющее большинство народа верит и идет. А через считаные месяцы тот же самый народ разочарованно наблюдает, как рыцаря скидывают с коня и изгоняют в небытие. Что изменилось-то? А ничего: надеялись, что в один день со свободой все сделается само: откроются границы, явятся войска НАТО, хлынет долларовый дождь…
Ну а если бы все это состоялось? Тоже растратили бы в один день: хоть один, да наш?
Перечитывая Нижарадзе, начинаешь думать, что и такое не исключено. В том числе и в будущем, путь в которое вроде бы усыпан розами.
Аспект третий: «пространство ответственности», сужающееся до минимума. До точки. Эта точка: я и мой круг.
Нижарадзе пишет:
«Создается впечатление, что для значительной части грузин понятие «Грузия» в лучшем случае объемлет природу, памятники культуры, привычный образ жизни, но не включает в себя других грузин. Мои (или моих ближайших родственников) интересы, а зачастую сиюминутные импульсы заведомо выше интересов всех остальных. Я в хорошем настроении, достал оружие и палю в потолок, кому какое дело?! Воровство в принципе надо осуждать, но если близкий мне человек украл, я не пожалею сил, чтобы спасти его от заслуженного наказания. Родину следует защищать, но своего сына я в армию не отпущу».
Весьма узкое «пространство ответственности» охватывает в основном круг семьи, родственников и друзей. Страна, Родина – ценности абстрактные и на долгосрочное поведение влияют мало. Грузин в чужой культурной среде может приобрести международное признание, а на родине стать жертвой мелких интриг и глупой амбициозности.
Конец карьеры Эдуарда Шеварднадзе побудил политологов, комментировавших это событие (в частности, в программе «Кавказские хроники» на радио «Свобода), к таким дальнобойным рассуждениям: грузины вообще лучше реализуют свои творческие потенции вне Грузии, на чужой почве, в «чужой игре». В этом они похожи на евреев, армян. Может, это компенсация «сужающейся ответственности»? Дома, в «своем кругу» так тесно, так трудно, что надо вырваться на простор, И тогда…
Пример из эпохи, когда Россия обеспечила Грузии «сравнительно стабильное положение», но так и не могла справиться с особенностями ее менталитета:
«Один грузинский князь, проводивший время в кутежах и неге, в духане убил человека в драке. Его сослали в далекую российскую губернию, где он своим трудолюбием и честностью заслужил всеобщую любовь и уважение. Обучил население шелководству и огородничеству, вскоре стал советником губернатора по хозяйственным вопросам. Но достаточно ему было возвратиться на родину, как он вновь окунулся в водоворот прежней жизни и в очередной драке был сам убит».
Надо ли перечислять грузин, на мировой арене сделавших умопомрачительные карьеры? Сталин, конечно, приходит в голову первым, но ведь и Шеварднадзе, обаявший мир с трибуны ООН в качестве министра иностранных дел сверхдержавы, смотрится куда лучше, чем в роли живущего в ожидании покушений президента маленькой страны.
«У грузинского дворянства с его склонностью к разгулу, с узким временны´ м и пространственным горизонтом, чванливостью, нерасчетливостью, отголосками кодекса рыцарской чести, инфантильным индивидуализмом не было будущего».
У русского дворянства тоже не было будущего. Но по другой причине: русский комплекс противоположен грузинскому: мы распинаемся непременно за весь мир, отвечаем непременно за все на свете и в конце концов отвечать за себя не успеваем…
Аспект четвертый: грузины – баловни Советской власти.
Давайте сразу абстрагируемся от фигуры Сталина, который, несмотря на свои грузинские корни, гробил грузин не меньше, чем остальных. Некоторые даже считают, что он был по характеру больше осетин (пошел в отца), но это тоже слабое утешение: для грузин-то он был – грузином! И любили они его за те чисто грузинские черты, которые в нем видели (или ему приписывали).
«Сталина любили не вопреки тому, что он уничтожил миллионы людей, а потому, что он олицетворял свободное от любых ограничений своеволие». То есть за «примат собственных желаний над общими нормами поведения и, как следствие, нигилистическое отношение к законности».
Вот отношение это: когда не закон защищает человека, а человек, уворачиваясь, защищается от закона, – высвечивает советскую жизнь вообще и жизнь грузин при Советской власти лучше, чем национальные корни того или иного сверхдержавного вождя.
Речь идет об адаптации грузин к общесоветской двойной морали.
Георгий Нижарадзе пишет:
«Выработанный в Грузии «социокультурный ответ» на специфические «правила игры» позднетоталитарного режима… оказался настолько адекватным, что рискну сказать: 60-80-е годы в истории нашей страны (то есть Грузии в составе СССР. – Л.А.) можно считать одним из самых беззаботных периодов… Мир и прожиточный минимум были гарантированы, источники добывания денег многочисленны, культурная жизнь (в узком смысле слова) била ключом… улицы были полны улыбающихся, доброжелательных людей. Проблемы, конечно, были: коррупция, наркомания, преступность и многое другое, но практически их никто не воспринимал как свойственные грузинской общественности пороки».
Когда все это кончилось и настала пора отрезвления, истина обнажилась: минимум гарантированного благополучия был платой за отказ от свободы; обретя свободу, грузины расплатились отказом от минимального благополучия. За все надо платить, вот в чем горе.
Так когда тысячи молодых людей кричат: «Довольно! Хватит! Долой!» – они что имеют в виду: долой диктатуру или долой свободу?
А это выясняется, когда новый «хозяин» захватывает место «старого».
Аспект пятый: магия материнства – инфантильность отпрысков.
«Психологическая реакция на… постоянную тревогу, беспорядки, неопределенное будущее… порождает в душах воспитателей… мощный мотив – с максимальной полнотой использовать возможности тесных взаимоотношений с малолетним ребенком и передать ему свою любовь, создать комфорт».
На первом месте – Мать.
Чувство юмора продиктовало Георгию Нижарадзе – по поводу известного памятника Матери-Грузии – тонкий вопрос: а где находится и что делает отец?
Вместо ответа можно напомнить, что памятник сооружен на пьедестале, где ранее стоял Отец Народов.
Какое детище может произойти от таких родителей?
У детища два жизненных мотива: индивидуальная безопасность (комфорт, – уточняет Нижарадзе) и сила, доминирование, хотя бы иллюзорное (уточнено: своеволие).
«Неудовлетворение этих потребностей вызывает агрессию, которая до определенного момента накапливается скрытно».
Потом наступает момент.
Интереснейшее сравнение: моральный вакуум, исказивший души позднесоветского поколения, в русской среде заполнился «армейской моралью», которая оказалась свойственна и преступной среде: для русских молодежных банд (формулирует Нижарадзе) характерны: твердая возрастная субординация, жесткая дисциплина, обязательная физическая подготовка, склонность к коллективному насилию…
Добавлю, что эта жесткость (чтобы не сказать: свирепость) русской самоорганизации – не что иное, как попытка преодолеть природную мягкость, расслабленность и учуянную Толстым склонность к ненасилию. Толстому, как известно, «зеркально» ответил Ленин, создав твердокаменную партию.
Что же у грузин? Чем они компенсируют духовный вакуум? Куда деваются молодые люди, мечущиеся между стремлением к самостоятельности и привычкой жить в комфорте? Что с ними происходит?
«Бурный эмоциональный бунт против режима, жадное поглощение всего, доселе запрещенного, полное, абсолютное игнорирование того, что независимость и свобода связаны с чувством ответственности, растерянность, тоска по «хорошей жизни», раздражение против всех и вся, ругань по адресу «старого хозяина» и одновременно ожидание от него помощи, сплошная дезорганизация, поиски «нового хозяина» и чуть ли не надежда на личное вмешательство Богородицы…»
Богородица-то далеко, так далеко, что эта крыша и впрямь может показаться наилучшей. Розовые кусты ближе. Правда, они с шипами Георгий Нижарадзе постарался эти шипы ощупать. Статья его читается (перечитывается) с ощущением сбывшегося дурного предчувствия и вместе с тем – с ощущением заводной талантливости народа, упрямо идущего своим путем по дороге, отнюдь не усыпанной розами.
Остается пожелать ему выйти к тем ценностям, без которых не выжить в XXI веке, и при этом остаться самим собой. Иногда это удается.
Капсулированный дух
Когда тридцать лет назад Отар Чиладзе (блестящий грузинский поэт того, послевоенного, поколения, которое в русской части увенчалось именем «шестидесятников») опубликовал свой первый роман (чем не только вписал свое имя в ряд ведущих прозаиков позднесоветской эпохи, но и положил начало новому в грузинской литературе жанру, названному по аналогии с латиноамериканцами мифологическим романом), тогда сюжетный исток он отыскал в легендарной эпохе аргонавтов, явившихся в Колхиду искать золотое руно.
«Годори» – новый роман Отара Чиладзе (теперь уже патриарха грузинской прозы), где продолжено осмысление истории, заложенной аргонавтами (и доведенной в «Железном театре» до рубежа двадцатого столетия), – начат с того эпизода Средних веков, когда папа Пий Второй, вознамерившийся выгнать османов из Византии, стал искать союзников и послал некоего Лодовико из Болоньи в страну Грузию, которая по книгам и легендам была известна как христианская твердыня, прославленная рыцарским благородством и воинской доблестью. Вышеозначенный Лодовико, с трудом и риском добравшись до места, на вышеозначенном месте Грузии не обнаружил. Вообще.
Ни твердыни, ни рыцарей, ни воинов. Название есть – Грузии нет. «Географическая фальшивка. Исторический абсурд».
Этот эпизод в новом романе Отара Чиладзе не просто начинает повествование, он мерцает на всем его протяжении как символ, хотя ткань состоит из самоновейших впечатлений жизни, навеянных уже эпохой послесоветской независимости, казалось бы, далекой от времен Пия Второго и его несостоявшегося крестового похода.
Османы только начало – «чудовище, нагрянувшее из необъятных и таинственных азиатских просторов… новорожденный дракон с не окрепшими еще зубами, уже отхвативший краешек Европы, отведавший ее белого мяса и облизывающий окровавленную пасть».[1]
Интересно, что монгольский дракон, нагрянувший из тех же просторов тремя веками раньше (и отхвативший у Европы Русь), остается за пределами романа (хотя и сказано вскользь, что именно нашествие монголов «полностью разрушило и развалило гордую страну»). Зато подробно описано чудовище, проглотившее Грузию через триста лет после вояжа Лодовико из Болоньи.
Вот оно: «Наши несчастные цари очнулись только тогда, когда их страну, расползшуюся на лоскутья при грузинском Александре Первом, собрал воедино русский Александр Первый, причем собрал во чреве великой империи… дабы впоследствии Грузия явилась миру исключительно из ее заднего отверстия…».
Если бы в данном случае речь шла только о Грузии, даже в ту пору, когда она входила в состав СССР, а Отар Чиладзе был представителем многонациональной советской литературы, я трижды подумал бы, прежде чем комментировать этот образ, а уж теперь что там говорить, когда Грузия полтора десятилетия как выпала из чрева, то есть из утробы, то есть из задницы чудовища.
Но поскольку чудовище – Россия, я чувствую себя вправе на этот образ отреагировать. Начиная, не взыщите, с задницы.
Из того же места по той же логике вышли и явились миру не только грузины, но все народы, попавшие во чрево, и прежде всего сами русские, то есть восточные славяне, а также финны, татары и другие племена, выстроившие общую державу. Почему только грузинам такая честь? Я, как русский человек, прошу справедливости.
А теперь от заднего отверстия продвинемся к передним, поближе к извилинам.
Строили грузины общую державу или не строили?
Не буду трогать Сталина: он хоть и был одним из самых беспощадных тиранов в истории, однако же остался и самым великим грузином, попавшим на арену истории, это его соплеменники хорошо знают. Но дело даже не в нем. Как вообще изъять грузин из истории Великой Отечественной войны? Может, фильм «Отец солдата» – иллюзион? Может, они и впрямь так чувствуют нашу историю, как Иона во чреве кита? Как что-то, доносящееся издалека?
Когда-то у другого грузинского «шестидесятника», Нодара Думбадзе, меня резанула интонация, с которой он заметил: война стала нас интересовать больше, когда немцев отогнали от Москвы… По цензурным условиям семидесятых годов я не мог даже намекнуть на свои чувства, вернее, как-то глупо намекнул, пока мне не объяснили (грузины в частном разговоре), что для Илико и Илариона та война и впрямь была интересна лишь «постольку-поскольку». Наверное, надо быть благодарными Отару Чиладзе, что он, перечисляя значимые даты новейшей истории Грузии (1921-й, 1924-й, 1937-й, 1956-й – легко понять, почему взяты именно эти даты), все-таки оставил в перечне и 1941-й.
Про 1812-й молчу. Слишком близко к Александру Первому. Багратион не поможет. Относительно Багратиона в романе – четкий и конкретный ответ. «Московская колония… Мы, грузины, своей волей не возвращаемся… Мы мазохисты. Нам нравится мучить себя ностальгией. Украсим свое эмигрантское жилище на грузинский лад – тушинским ковриком, мингрельским чонгури, шрошской глиняной утварью – и кричим со слезами на глазах: вот чего нас лишили, вот как мы возлюбили здесь то, чего не любили там…». А Багратион при чем? А при том, что кому служил, те его могилу вместе с памятником взорвали на Бородинском поле. И трон Багратионов до сих пор гниет в каком-то залитом водой подвале Санкт-Петербурга… А пока грузинские царевичи кончали жизнь академиками иностранных академий, в Грузии распоряжались пришлые. (Следите за именами.) Генерал-майор Готлиб Курт Хайнрих фон Тотлебен. Тот, который «навсегда сорвал с петель северные ворота Грузии, превратив ее в проходной двор…».
Я ценю, что на роль главного вредителя Отар, видимо, ценя самолюбие русских, подставляет немца, но остается все тот же проклятый вопрос: а сама Российская империя, сложившаяся на путях из варяг в греки и из турок в поляки, – не сквозной ли проходной двор? По определению! А определение это – разве не парафраз все того же желудочно-кишечного тракта? Что все-таки здоровее для мировой истории: тракты или тромбы? И если бы тракт не проложили подданные Александра Первого (русского), где гарантия, что его не проложили бы подданные какого-нибудь другого вершителя судеб?
Этот вопрос задают себе грузинские интеллектуалы. В романе один из них подступает с претензиями к французскому консулу в Тифлисе тех самых александровских времен: «Вы объяснили русским стратегическое значение Гагрской бухты с прилегающими территориями и тем самым обрекли Грузию!» На что месье Жак Франсуа Гамба отвечает: «Я объяснил это не русским, а вообще… тем, кто владеет этими землями».
Опять-таки: спасибо, что в роли беса – француз. А все-таки чудовище Российской империи тут как тут. Но там и еще куча чудовищ. Не те проглотят, так эти. Меня, однако, интересуют не чудища вообще, каковых много было во времена Гамба (а потом будет еще больше). Меня интересует чудище конкретное, родное, именно – Россия в оценке одного из умнейших грузинских писателей.
Вот его оценка: «Опасность подстерегала Россию… и она должна была прикинуться мертвой, чтобы одурачить доверчивый мир, а затем восстать из мертвых – мощней и жесточе, чем прежде».
Поначалу я опешил: как это «прикинулась»? Десятки миллионов угробленных, голод, разруха, искоренение культурного слоя – это притворство? И большевизм, который выносила интеллигенция в своих расколотых мозгах, – тоже притворство?
Да, отвечает Отар. «Тактический ход». Искусство отвлекающих расколов. Раскол интеллигенции на революционеров и охранителей. Раскол революционеров на меньшевиков и большевиков. Раскол большевиков на троцкистов и сталинцев…
И все это – сплошная имитация ради спасения империи?!
А потом я подумал: свершившегося не воротишь, но если наш грузинский друг думает, что русские спасли свою державу именно таким хитроумным способом, – не стоит его разубеждать. Никто еще не воздавал нам должного таким экзотическим способом.
А что прикидывающаяся мертвой Россия исходит в романе зловонием – так это нормальная художественная краска. Стерпим. Тем более что соотечественников своих Отар изображает куда беспощаднее, чем русских. И обвинены во всех бедах Грузии у него прежде всего сами грузины. Подлецы и предатели «на то пошли, то и сделали, – говорит он. – Но и мы им ни разу не помешали».
Роман Чиладзе помогает вдуматься в эту чисто грузинскую драму, хотя и в новое время тут не обходится без нашего брата. Появляется урядник, и пока доверчивый грузин-пастух пасет свое стадо на горных пейзажах, «гость» наглым образом крутит роман с его женой. Дело кончается, естественно, поножовщиной. Все это: и блудный грех, и кровавую расправу – наблюдает младенец, засунутый в годори.
Годори – большая плетеная корзина. Обычно ее носят за спиной, а тут использовали как клетку для ребенка, которого отец не успел зарезать, а зарезать хотел, так как не был уверен, что это его ребенок.
Следите далее за превращениями этой корзины, неспроста она дала название роману.
События идут своим ходом. Сын несчастного пастуха (или наглого урядника?), вылезший из своей капсулы, вырастает таким же беспочвенным отбросом и беспощадным бандитом, какие кучкуются в эту пору и в революционной России. Парень едет туда, по дороге находит себе жену, такую же «интернационалистку», как он сам (между прочим, казачку), и где-то «на полпути», в кустах, она рожает ему сына – будущего всесильного палача-особиста, которому суждено особенно прославиться в 1937 году: в чекистских подвалах собственноручно расстреливать врагов народа.
Теперь вопрос уже не в том, сколько поколений этого проклятого рода сменится в грузинской реальности: имена Ражден и Антон искусно чередуются в романе, и вы не всегда понимаете, что говорит и думает свирепый особист, а что – партийный идеолог, сжигающий свой партийный билет на митинге в честь независимости, как исповедуется крутой адепт этой самой независимости, а как – правоверный комсомольский вождь, пытающийся это движение возглавить. Важно, что тут действует проклятый род, выползший из годори, из корзины, из скорлупы. Пока это семя не пресечется, Грузию не спасти.
Собственно, сюжет романа и состоит в том, что продолжатель порченого рода должен быть убит. Убит – рукой собственного сына. Облегчая развязку малым сим, автор романа втягивает их во внутрисемейный грех, кладя в одну постель свекра и сноху. При этом мы следим не за фактическими событиями, которые предсказаны изначально и описаны многократно под разными углами зрения от имени разных участников, причем не всегда понятно, кто именно опустил топор на голову обреченного, кто этот топор подал, кто подначил… Не это важно, а важно то, что мы все время обкатываем в сознании ту мысль, что род, появившийся в результате греха и преступления, должен через грех и преступление пресечь сам себя и тем очистить Грузию.
Если грузины, расслабленные духом, участвовали в этой порче, то они ее и должны исторгнуть, иссечь. Сломать годори…
Вы следите за мелодией?
Преемники Тотлебена и Гамба подначивают: «Запираться в собственной скорлупе равносильно самоубийству… У пролетариата нет родины, его дом весь мир».
Но плыть в мир – значит эмигрировать, отвечают доверчивые простаки. Значит, эмиграция есть не что иное, как спасение в ковчеге…
Но это закон естества, вступают умники. «Червь, прежде чем обернуться бабочкой, вылетевшей из кокона – то есть из той же корзины! – с большевистской решимостью запирается в слизистой кашице своих отходов…»
Но этот кокон – не что иное, как «раковина бесправия, безответственности и бездеятельности» (догадывается недавний червь); ни в сверкающем отцовском лимузине, ни в закрытых спецяслях, ни в провонявшей спермой школе, ни в заплеванном семечками университете отпрыск не может освободиться от ненависти к отцу, этой «окуклившейся гусенице большевизма».
Но гусеницу ведь тоже жалко, «у нее не остается ни малейшего шанса на спасение… Вывалянная в пыли, она отчаянно извивается и ползет, не зная куда… Она смахивает на маленький короб, крохотную котомку…».
Мать-Грузия созерцает все это с гордым спокойствием, сидя в кресле, – «царица в изгнании, уместившая все свое богатство в базарной кошелке…».
Спасти это богатство сможет лишь тот, кто будет подобен ученому Эвктиме Такашвили, который в феврале 1921-го ловко пронес в ящиках мимо жадных большевиков «бессмертные двадцативековые сокровища своей родины, спасенные радением обезглавленных царей и цариц с истерзанными грудями». Он верил, благородный Эвктиме, хранивший эти ящики, что «бесконечно терпеливый Господь еще раз соберет его родину… еще раз замесит, как глину, и вдохнет в нее – теперь уж навсегда – душу, спасенную упрямством старого хранителя…». Лейтмотив завершается: «Растаскивали родину, кто как мог – кто в горсти, кто в хурджинах… Но как бы страна ни ужалась, ни скукожилась, в ней сохранятся ее сокровища, ее бесценный клад». Годори – скорлупа – кокон – ковчег спасения – ковчег завета – котомка – кошелка – хурджин – клад – ящик со святынями… Чувствуется в романисте Чиладзе неумирающий поэт: роман его читается как симфония – череда стихотворений в прозе.
Но ведь не только! Картина современной грузинской жизни тоже видна сквозь поэтический кристалл. Посему, оставив на время капсулированный дух, из которого бесконечно терпеливый Господь должен, как бабочку из кокона, извлечь новую Грузию, посмотрим, что происходит сегодня в некогда родной нам стране.
Итак, вчерашний коммунист демонстративно сжигает партбилет на митинге в Университетском сквере (сквер, как мы знаем, еще в советские времена заплеван шелухой от семечек). В эпоху завоевания независимости щелканье семечек переносится на ступени Дома правительства. Юные демократы плюются, курят, выпивают, требуют свободной любви, по ночам лазят друг к дружке в спальники, а по утрам, выбираясь из спальников, не вполне еще одетые, кричат: «Долой Российскую империю!»
Аспект второй: carpe diem – лови минуту!
Георгий Нижарадзе пишет:
«Начиная с тринадцатого столетия… стремление к богатству и власти удовлетворяется в основном грабежом и войной. Переродившийся рыцарь, рискуя жизнью, добывает богатство, которое сразу же тратит… Экономить деньги бессмысленно; его убьют если не в ближайшей, то в следующей за ней войне. Богатство в основном проявляется в роскоши и поэтому тратится быстро, а показателем благосостояния считается обильное питание… Отношение к торговле – отрицательное. Торговля и коммерция носят «дикий» характер: обман, стремление к сиюминутной выгоде: продать «мало и дорого» (а не «много и дешево» как стало свойственно следующей эпохе)…»
На протяжении полутысячелетия так и не случилось сколько-нибудь долгого периода стабильности. Враг сменяет врага, хозяин хозяина. Вырабатываются стереотипы: уважение к индивидуальной власти, стремление жить сегодняшним днем.
«Существование тяжело и скудно, поэтому краткосрочные периоды спокойствия и изобилия используются максимально, дабы не потерять ни одной минуты, несущей плотские наслаждения».
Особых «плотских наслаждений» за последние десять-пятнадцать лет в жизни массы грузин не наблюдается. Напротив, плоть страдает: света нет, тепла нет, денег нет. А что есть? Взрывная интенсивность короткого дыхания. Романтический взлет надежды, не подкрепленной ничем, кроме желания взлететь, и немедленно. Что можно вспомнить по контрасту? Да, это вам не протестантский Запад, где веками учились строить далекие планы и рассчитывать на дальние сроки. Это вам и не многотерпеливая Русь, где веками привыкли выживать при непрерывно рушащихся надеждах. А тут – приходит к власти пылкий рыцарь-романтик и говорит: идите за мной, я знаю, что делать! Подавляющее большинство народа верит и идет. А через считаные месяцы тот же самый народ разочарованно наблюдает, как рыцаря скидывают с коня и изгоняют в небытие. Что изменилось-то? А ничего: надеялись, что в один день со свободой все сделается само: откроются границы, явятся войска НАТО, хлынет долларовый дождь…
Ну а если бы все это состоялось? Тоже растратили бы в один день: хоть один, да наш?
Перечитывая Нижарадзе, начинаешь думать, что и такое не исключено. В том числе и в будущем, путь в которое вроде бы усыпан розами.
Аспект третий: «пространство ответственности», сужающееся до минимума. До точки. Эта точка: я и мой круг.
Нижарадзе пишет:
«Создается впечатление, что для значительной части грузин понятие «Грузия» в лучшем случае объемлет природу, памятники культуры, привычный образ жизни, но не включает в себя других грузин. Мои (или моих ближайших родственников) интересы, а зачастую сиюминутные импульсы заведомо выше интересов всех остальных. Я в хорошем настроении, достал оружие и палю в потолок, кому какое дело?! Воровство в принципе надо осуждать, но если близкий мне человек украл, я не пожалею сил, чтобы спасти его от заслуженного наказания. Родину следует защищать, но своего сына я в армию не отпущу».
Весьма узкое «пространство ответственности» охватывает в основном круг семьи, родственников и друзей. Страна, Родина – ценности абстрактные и на долгосрочное поведение влияют мало. Грузин в чужой культурной среде может приобрести международное признание, а на родине стать жертвой мелких интриг и глупой амбициозности.
Конец карьеры Эдуарда Шеварднадзе побудил политологов, комментировавших это событие (в частности, в программе «Кавказские хроники» на радио «Свобода), к таким дальнобойным рассуждениям: грузины вообще лучше реализуют свои творческие потенции вне Грузии, на чужой почве, в «чужой игре». В этом они похожи на евреев, армян. Может, это компенсация «сужающейся ответственности»? Дома, в «своем кругу» так тесно, так трудно, что надо вырваться на простор, И тогда…
Пример из эпохи, когда Россия обеспечила Грузии «сравнительно стабильное положение», но так и не могла справиться с особенностями ее менталитета:
«Один грузинский князь, проводивший время в кутежах и неге, в духане убил человека в драке. Его сослали в далекую российскую губернию, где он своим трудолюбием и честностью заслужил всеобщую любовь и уважение. Обучил население шелководству и огородничеству, вскоре стал советником губернатора по хозяйственным вопросам. Но достаточно ему было возвратиться на родину, как он вновь окунулся в водоворот прежней жизни и в очередной драке был сам убит».
Надо ли перечислять грузин, на мировой арене сделавших умопомрачительные карьеры? Сталин, конечно, приходит в голову первым, но ведь и Шеварднадзе, обаявший мир с трибуны ООН в качестве министра иностранных дел сверхдержавы, смотрится куда лучше, чем в роли живущего в ожидании покушений президента маленькой страны.
«У грузинского дворянства с его склонностью к разгулу, с узким временны´ м и пространственным горизонтом, чванливостью, нерасчетливостью, отголосками кодекса рыцарской чести, инфантильным индивидуализмом не было будущего».
У русского дворянства тоже не было будущего. Но по другой причине: русский комплекс противоположен грузинскому: мы распинаемся непременно за весь мир, отвечаем непременно за все на свете и в конце концов отвечать за себя не успеваем…
Аспект четвертый: грузины – баловни Советской власти.
Давайте сразу абстрагируемся от фигуры Сталина, который, несмотря на свои грузинские корни, гробил грузин не меньше, чем остальных. Некоторые даже считают, что он был по характеру больше осетин (пошел в отца), но это тоже слабое утешение: для грузин-то он был – грузином! И любили они его за те чисто грузинские черты, которые в нем видели (или ему приписывали).
«Сталина любили не вопреки тому, что он уничтожил миллионы людей, а потому, что он олицетворял свободное от любых ограничений своеволие». То есть за «примат собственных желаний над общими нормами поведения и, как следствие, нигилистическое отношение к законности».
Вот отношение это: когда не закон защищает человека, а человек, уворачиваясь, защищается от закона, – высвечивает советскую жизнь вообще и жизнь грузин при Советской власти лучше, чем национальные корни того или иного сверхдержавного вождя.
Речь идет об адаптации грузин к общесоветской двойной морали.
Георгий Нижарадзе пишет:
«Выработанный в Грузии «социокультурный ответ» на специфические «правила игры» позднетоталитарного режима… оказался настолько адекватным, что рискну сказать: 60-80-е годы в истории нашей страны (то есть Грузии в составе СССР. – Л.А.) можно считать одним из самых беззаботных периодов… Мир и прожиточный минимум были гарантированы, источники добывания денег многочисленны, культурная жизнь (в узком смысле слова) била ключом… улицы были полны улыбающихся, доброжелательных людей. Проблемы, конечно, были: коррупция, наркомания, преступность и многое другое, но практически их никто не воспринимал как свойственные грузинской общественности пороки».
Когда все это кончилось и настала пора отрезвления, истина обнажилась: минимум гарантированного благополучия был платой за отказ от свободы; обретя свободу, грузины расплатились отказом от минимального благополучия. За все надо платить, вот в чем горе.
Так когда тысячи молодых людей кричат: «Довольно! Хватит! Долой!» – они что имеют в виду: долой диктатуру или долой свободу?
А это выясняется, когда новый «хозяин» захватывает место «старого».
Аспект пятый: магия материнства – инфантильность отпрысков.
«Психологическая реакция на… постоянную тревогу, беспорядки, неопределенное будущее… порождает в душах воспитателей… мощный мотив – с максимальной полнотой использовать возможности тесных взаимоотношений с малолетним ребенком и передать ему свою любовь, создать комфорт».
На первом месте – Мать.
Чувство юмора продиктовало Георгию Нижарадзе – по поводу известного памятника Матери-Грузии – тонкий вопрос: а где находится и что делает отец?
Вместо ответа можно напомнить, что памятник сооружен на пьедестале, где ранее стоял Отец Народов.
Какое детище может произойти от таких родителей?
У детища два жизненных мотива: индивидуальная безопасность (комфорт, – уточняет Нижарадзе) и сила, доминирование, хотя бы иллюзорное (уточнено: своеволие).
«Неудовлетворение этих потребностей вызывает агрессию, которая до определенного момента накапливается скрытно».
Потом наступает момент.
Интереснейшее сравнение: моральный вакуум, исказивший души позднесоветского поколения, в русской среде заполнился «армейской моралью», которая оказалась свойственна и преступной среде: для русских молодежных банд (формулирует Нижарадзе) характерны: твердая возрастная субординация, жесткая дисциплина, обязательная физическая подготовка, склонность к коллективному насилию…
Добавлю, что эта жесткость (чтобы не сказать: свирепость) русской самоорганизации – не что иное, как попытка преодолеть природную мягкость, расслабленность и учуянную Толстым склонность к ненасилию. Толстому, как известно, «зеркально» ответил Ленин, создав твердокаменную партию.
Что же у грузин? Чем они компенсируют духовный вакуум? Куда деваются молодые люди, мечущиеся между стремлением к самостоятельности и привычкой жить в комфорте? Что с ними происходит?
«Бурный эмоциональный бунт против режима, жадное поглощение всего, доселе запрещенного, полное, абсолютное игнорирование того, что независимость и свобода связаны с чувством ответственности, растерянность, тоска по «хорошей жизни», раздражение против всех и вся, ругань по адресу «старого хозяина» и одновременно ожидание от него помощи, сплошная дезорганизация, поиски «нового хозяина» и чуть ли не надежда на личное вмешательство Богородицы…»
Богородица-то далеко, так далеко, что эта крыша и впрямь может показаться наилучшей. Розовые кусты ближе. Правда, они с шипами Георгий Нижарадзе постарался эти шипы ощупать. Статья его читается (перечитывается) с ощущением сбывшегося дурного предчувствия и вместе с тем – с ощущением заводной талантливости народа, упрямо идущего своим путем по дороге, отнюдь не усыпанной розами.
Остается пожелать ему выйти к тем ценностям, без которых не выжить в XXI веке, и при этом остаться самим собой. Иногда это удается.
Капсулированный дух
Раньше… раз в неделю ангелы на небесах на вашем языке Бога славили, а теперь вы на земле друг друга понять не можете.
Отар Чиладзе, «Годори»
Когда тридцать лет назад Отар Чиладзе (блестящий грузинский поэт того, послевоенного, поколения, которое в русской части увенчалось именем «шестидесятников») опубликовал свой первый роман (чем не только вписал свое имя в ряд ведущих прозаиков позднесоветской эпохи, но и положил начало новому в грузинской литературе жанру, названному по аналогии с латиноамериканцами мифологическим романом), тогда сюжетный исток он отыскал в легендарной эпохе аргонавтов, явившихся в Колхиду искать золотое руно.
«Годори» – новый роман Отара Чиладзе (теперь уже патриарха грузинской прозы), где продолжено осмысление истории, заложенной аргонавтами (и доведенной в «Железном театре» до рубежа двадцатого столетия), – начат с того эпизода Средних веков, когда папа Пий Второй, вознамерившийся выгнать османов из Византии, стал искать союзников и послал некоего Лодовико из Болоньи в страну Грузию, которая по книгам и легендам была известна как христианская твердыня, прославленная рыцарским благородством и воинской доблестью. Вышеозначенный Лодовико, с трудом и риском добравшись до места, на вышеозначенном месте Грузии не обнаружил. Вообще.
Ни твердыни, ни рыцарей, ни воинов. Название есть – Грузии нет. «Географическая фальшивка. Исторический абсурд».
Этот эпизод в новом романе Отара Чиладзе не просто начинает повествование, он мерцает на всем его протяжении как символ, хотя ткань состоит из самоновейших впечатлений жизни, навеянных уже эпохой послесоветской независимости, казалось бы, далекой от времен Пия Второго и его несостоявшегося крестового похода.
Османы только начало – «чудовище, нагрянувшее из необъятных и таинственных азиатских просторов… новорожденный дракон с не окрепшими еще зубами, уже отхвативший краешек Европы, отведавший ее белого мяса и облизывающий окровавленную пасть».[1]
Интересно, что монгольский дракон, нагрянувший из тех же просторов тремя веками раньше (и отхвативший у Европы Русь), остается за пределами романа (хотя и сказано вскользь, что именно нашествие монголов «полностью разрушило и развалило гордую страну»). Зато подробно описано чудовище, проглотившее Грузию через триста лет после вояжа Лодовико из Болоньи.
Вот оно: «Наши несчастные цари очнулись только тогда, когда их страну, расползшуюся на лоскутья при грузинском Александре Первом, собрал воедино русский Александр Первый, причем собрал во чреве великой империи… дабы впоследствии Грузия явилась миру исключительно из ее заднего отверстия…».
Если бы в данном случае речь шла только о Грузии, даже в ту пору, когда она входила в состав СССР, а Отар Чиладзе был представителем многонациональной советской литературы, я трижды подумал бы, прежде чем комментировать этот образ, а уж теперь что там говорить, когда Грузия полтора десятилетия как выпала из чрева, то есть из утробы, то есть из задницы чудовища.
Но поскольку чудовище – Россия, я чувствую себя вправе на этот образ отреагировать. Начиная, не взыщите, с задницы.
Из того же места по той же логике вышли и явились миру не только грузины, но все народы, попавшие во чрево, и прежде всего сами русские, то есть восточные славяне, а также финны, татары и другие племена, выстроившие общую державу. Почему только грузинам такая честь? Я, как русский человек, прошу справедливости.
А теперь от заднего отверстия продвинемся к передним, поближе к извилинам.
Строили грузины общую державу или не строили?
Не буду трогать Сталина: он хоть и был одним из самых беспощадных тиранов в истории, однако же остался и самым великим грузином, попавшим на арену истории, это его соплеменники хорошо знают. Но дело даже не в нем. Как вообще изъять грузин из истории Великой Отечественной войны? Может, фильм «Отец солдата» – иллюзион? Может, они и впрямь так чувствуют нашу историю, как Иона во чреве кита? Как что-то, доносящееся издалека?
Когда-то у другого грузинского «шестидесятника», Нодара Думбадзе, меня резанула интонация, с которой он заметил: война стала нас интересовать больше, когда немцев отогнали от Москвы… По цензурным условиям семидесятых годов я не мог даже намекнуть на свои чувства, вернее, как-то глупо намекнул, пока мне не объяснили (грузины в частном разговоре), что для Илико и Илариона та война и впрямь была интересна лишь «постольку-поскольку». Наверное, надо быть благодарными Отару Чиладзе, что он, перечисляя значимые даты новейшей истории Грузии (1921-й, 1924-й, 1937-й, 1956-й – легко понять, почему взяты именно эти даты), все-таки оставил в перечне и 1941-й.
Про 1812-й молчу. Слишком близко к Александру Первому. Багратион не поможет. Относительно Багратиона в романе – четкий и конкретный ответ. «Московская колония… Мы, грузины, своей волей не возвращаемся… Мы мазохисты. Нам нравится мучить себя ностальгией. Украсим свое эмигрантское жилище на грузинский лад – тушинским ковриком, мингрельским чонгури, шрошской глиняной утварью – и кричим со слезами на глазах: вот чего нас лишили, вот как мы возлюбили здесь то, чего не любили там…». А Багратион при чем? А при том, что кому служил, те его могилу вместе с памятником взорвали на Бородинском поле. И трон Багратионов до сих пор гниет в каком-то залитом водой подвале Санкт-Петербурга… А пока грузинские царевичи кончали жизнь академиками иностранных академий, в Грузии распоряжались пришлые. (Следите за именами.) Генерал-майор Готлиб Курт Хайнрих фон Тотлебен. Тот, который «навсегда сорвал с петель северные ворота Грузии, превратив ее в проходной двор…».
Я ценю, что на роль главного вредителя Отар, видимо, ценя самолюбие русских, подставляет немца, но остается все тот же проклятый вопрос: а сама Российская империя, сложившаяся на путях из варяг в греки и из турок в поляки, – не сквозной ли проходной двор? По определению! А определение это – разве не парафраз все того же желудочно-кишечного тракта? Что все-таки здоровее для мировой истории: тракты или тромбы? И если бы тракт не проложили подданные Александра Первого (русского), где гарантия, что его не проложили бы подданные какого-нибудь другого вершителя судеб?
Этот вопрос задают себе грузинские интеллектуалы. В романе один из них подступает с претензиями к французскому консулу в Тифлисе тех самых александровских времен: «Вы объяснили русским стратегическое значение Гагрской бухты с прилегающими территориями и тем самым обрекли Грузию!» На что месье Жак Франсуа Гамба отвечает: «Я объяснил это не русским, а вообще… тем, кто владеет этими землями».
Опять-таки: спасибо, что в роли беса – француз. А все-таки чудовище Российской империи тут как тут. Но там и еще куча чудовищ. Не те проглотят, так эти. Меня, однако, интересуют не чудища вообще, каковых много было во времена Гамба (а потом будет еще больше). Меня интересует чудище конкретное, родное, именно – Россия в оценке одного из умнейших грузинских писателей.
Вот его оценка: «Опасность подстерегала Россию… и она должна была прикинуться мертвой, чтобы одурачить доверчивый мир, а затем восстать из мертвых – мощней и жесточе, чем прежде».
Поначалу я опешил: как это «прикинулась»? Десятки миллионов угробленных, голод, разруха, искоренение культурного слоя – это притворство? И большевизм, который выносила интеллигенция в своих расколотых мозгах, – тоже притворство?
Да, отвечает Отар. «Тактический ход». Искусство отвлекающих расколов. Раскол интеллигенции на революционеров и охранителей. Раскол революционеров на меньшевиков и большевиков. Раскол большевиков на троцкистов и сталинцев…
И все это – сплошная имитация ради спасения империи?!
А потом я подумал: свершившегося не воротишь, но если наш грузинский друг думает, что русские спасли свою державу именно таким хитроумным способом, – не стоит его разубеждать. Никто еще не воздавал нам должного таким экзотическим способом.
А что прикидывающаяся мертвой Россия исходит в романе зловонием – так это нормальная художественная краска. Стерпим. Тем более что соотечественников своих Отар изображает куда беспощаднее, чем русских. И обвинены во всех бедах Грузии у него прежде всего сами грузины. Подлецы и предатели «на то пошли, то и сделали, – говорит он. – Но и мы им ни разу не помешали».
Роман Чиладзе помогает вдуматься в эту чисто грузинскую драму, хотя и в новое время тут не обходится без нашего брата. Появляется урядник, и пока доверчивый грузин-пастух пасет свое стадо на горных пейзажах, «гость» наглым образом крутит роман с его женой. Дело кончается, естественно, поножовщиной. Все это: и блудный грех, и кровавую расправу – наблюдает младенец, засунутый в годори.
Годори – большая плетеная корзина. Обычно ее носят за спиной, а тут использовали как клетку для ребенка, которого отец не успел зарезать, а зарезать хотел, так как не был уверен, что это его ребенок.
Следите далее за превращениями этой корзины, неспроста она дала название роману.
События идут своим ходом. Сын несчастного пастуха (или наглого урядника?), вылезший из своей капсулы, вырастает таким же беспочвенным отбросом и беспощадным бандитом, какие кучкуются в эту пору и в революционной России. Парень едет туда, по дороге находит себе жену, такую же «интернационалистку», как он сам (между прочим, казачку), и где-то «на полпути», в кустах, она рожает ему сына – будущего всесильного палача-особиста, которому суждено особенно прославиться в 1937 году: в чекистских подвалах собственноручно расстреливать врагов народа.
Теперь вопрос уже не в том, сколько поколений этого проклятого рода сменится в грузинской реальности: имена Ражден и Антон искусно чередуются в романе, и вы не всегда понимаете, что говорит и думает свирепый особист, а что – партийный идеолог, сжигающий свой партийный билет на митинге в честь независимости, как исповедуется крутой адепт этой самой независимости, а как – правоверный комсомольский вождь, пытающийся это движение возглавить. Важно, что тут действует проклятый род, выползший из годори, из корзины, из скорлупы. Пока это семя не пресечется, Грузию не спасти.
Собственно, сюжет романа и состоит в том, что продолжатель порченого рода должен быть убит. Убит – рукой собственного сына. Облегчая развязку малым сим, автор романа втягивает их во внутрисемейный грех, кладя в одну постель свекра и сноху. При этом мы следим не за фактическими событиями, которые предсказаны изначально и описаны многократно под разными углами зрения от имени разных участников, причем не всегда понятно, кто именно опустил топор на голову обреченного, кто этот топор подал, кто подначил… Не это важно, а важно то, что мы все время обкатываем в сознании ту мысль, что род, появившийся в результате греха и преступления, должен через грех и преступление пресечь сам себя и тем очистить Грузию.
Если грузины, расслабленные духом, участвовали в этой порче, то они ее и должны исторгнуть, иссечь. Сломать годори…
Вы следите за мелодией?
Преемники Тотлебена и Гамба подначивают: «Запираться в собственной скорлупе равносильно самоубийству… У пролетариата нет родины, его дом весь мир».
Но плыть в мир – значит эмигрировать, отвечают доверчивые простаки. Значит, эмиграция есть не что иное, как спасение в ковчеге…
Но это закон естества, вступают умники. «Червь, прежде чем обернуться бабочкой, вылетевшей из кокона – то есть из той же корзины! – с большевистской решимостью запирается в слизистой кашице своих отходов…»
Но этот кокон – не что иное, как «раковина бесправия, безответственности и бездеятельности» (догадывается недавний червь); ни в сверкающем отцовском лимузине, ни в закрытых спецяслях, ни в провонявшей спермой школе, ни в заплеванном семечками университете отпрыск не может освободиться от ненависти к отцу, этой «окуклившейся гусенице большевизма».
Но гусеницу ведь тоже жалко, «у нее не остается ни малейшего шанса на спасение… Вывалянная в пыли, она отчаянно извивается и ползет, не зная куда… Она смахивает на маленький короб, крохотную котомку…».
Мать-Грузия созерцает все это с гордым спокойствием, сидя в кресле, – «царица в изгнании, уместившая все свое богатство в базарной кошелке…».
Спасти это богатство сможет лишь тот, кто будет подобен ученому Эвктиме Такашвили, который в феврале 1921-го ловко пронес в ящиках мимо жадных большевиков «бессмертные двадцативековые сокровища своей родины, спасенные радением обезглавленных царей и цариц с истерзанными грудями». Он верил, благородный Эвктиме, хранивший эти ящики, что «бесконечно терпеливый Господь еще раз соберет его родину… еще раз замесит, как глину, и вдохнет в нее – теперь уж навсегда – душу, спасенную упрямством старого хранителя…». Лейтмотив завершается: «Растаскивали родину, кто как мог – кто в горсти, кто в хурджинах… Но как бы страна ни ужалась, ни скукожилась, в ней сохранятся ее сокровища, ее бесценный клад». Годори – скорлупа – кокон – ковчег спасения – ковчег завета – котомка – кошелка – хурджин – клад – ящик со святынями… Чувствуется в романисте Чиладзе неумирающий поэт: роман его читается как симфония – череда стихотворений в прозе.
Но ведь не только! Картина современной грузинской жизни тоже видна сквозь поэтический кристалл. Посему, оставив на время капсулированный дух, из которого бесконечно терпеливый Господь должен, как бабочку из кокона, извлечь новую Грузию, посмотрим, что происходит сегодня в некогда родной нам стране.
Итак, вчерашний коммунист демонстративно сжигает партбилет на митинге в Университетском сквере (сквер, как мы знаем, еще в советские времена заплеван шелухой от семечек). В эпоху завоевания независимости щелканье семечек переносится на ступени Дома правительства. Юные демократы плюются, курят, выпивают, требуют свободной любви, по ночам лазят друг к дружке в спальники, а по утрам, выбираясь из спальников, не вполне еще одетые, кричат: «Долой Российскую империю!»