Страница:
Когда-нибудь я еще расспрошу Веру об Исправительном блоке, но сейчас не время. Или, может, сестра права: возможно, о некоторых вещах лучше не знать — ведь потом о них никогда уже не забудешь. Отец с матерью никогда не рассказывали мне об Исправительном блоке, и я выросла, не догадываясь о том мраке, что таится на дне человеческой души.
Как они прожили остаток жизни с этой ужасной тайной, похороненной в их сердцах? Как могли выращивать овощи, ремонтировать мотоциклы, отправлять нас в школу и волноваться о результатах экзаменов?
Но им это удалось.
27
28
Как они прожили остаток жизни с этой ужасной тайной, похороненной в их сердцах? Как могли выращивать овощи, ремонтировать мотоциклы, отправлять нас в школу и волноваться о результатах экзаменов?
Но им это удалось.
27
ИСТОЧНИК ДЕШЕВОЙ РАБОЧЕЙ СИЛЫ
— Папа, прошу тебя, прояви благоразумие, — сказала Старшая Сеструха, с грохотом поставив на стол кувшин с молоком. — Ты не можешь быть отцом ребенка. Почему она, по-твоему, убежала, когда я предложила пройти тест на отцовство?
— Вера, ты всегда була диктатором и сувала нос не в свои дила, — ответил отец, залив воздушную пшеницу жирными молочными вершками и засыпав ее целой грудой сахара. — Отстань од меня. Вертайся назад у Лондон. Пожалуста! — Руки у него тряслись, но он все равно пытался набить себе рот, потом закашлялся, и зерна, словно снаряды, полетели через весь стол.
— Попробуй хоть раз в жизни вести себя как взрослый. Где твои мозги? Ты — не отец ребенка, ты сам — ребенок. Посмотри на себя — ты же стал совершенно инфантильным!
— Инхвантилизьм — детска болезнь! Ха-ха-ха! — Он стукнул ложкой по столу. — Вера, з каждым днем ты усе бильше похожа на Ленина.
— Тест на отцовство — это хорошая идея, — ловко ввернула я. — Ведь ты узнаешь не только то, являешься ли отцом, но и мальчик это или девочка.
— Ага, — он аж перестал кашлять. — Хороша идея. Хлопчик чи девочка. Гарна идея.
Вера посмотрела на меня с благодарностью.
Станислав и Дубов были во дворе — отец с сыном переживали душевное единение под открытым капотом «роллс-ройса». Майк все еще спал в гостиной — правда, свалился с канапе на пол. Вера, отец и я завтракали в задней комнате, служившей теперь папе одновременно столовой и спальней. Сквозь пыльные окна струились косые солнечные лучи. Отец был в ночной рубашке — странном самодельном одеянии, сшитом из старой клетчатой рубашки «вайелла», которую он удлинил с помощью нескольких лоскутков пестрого фланелета, грубо пристеганных к поле черными нитками для пуговиц и стянутых спереди коричневыми шнурками от ботинок. Ворот был расстегнут, и когда отец говорил, в глаза бросалась его давно зажившая рана, ощетиненная седыми волосками.
— Но… — он осторожно перевел взгляд с меня на Веру, потом снова на меня, — …тест на отцовсьтво возможен токо после рождения ребенка. А тогда и так буде ясно, хлопчик или девочка без усякого теста.
— Да нет, тест на отцовство можно сделать еще до рождения ребенка. Inutero16 — Вера глянула мельком на меня. — Мы с Надей заплатим.
— Гм-м. — Он по-прежнему смотрел подозрительно, словно опасаясь, что мы хотим его обмануть. (Если б мы только могли!)
В этот момент загремел почтовый ящик. Принесли утреннюю почту. Среди груды приглашений открыть кредитную карточку, удивительных предложений целебных и косметических препаратов, обещаний сказочных призов, которые можно выиграть и которые уже выиграны, осталось их только забрать (папа: «От везе — таки призы повыигрувала!»), — и все это адресовалось Валентине, — мы обнаружили письмо к отцу от мисс Картер. Адвокат напоминала, что слушание о разводе состоится через две недели, и пересылала предложение Валентининого юриста: они обещали не оспаривать право на развод и не заявлять дальнейших требований на отцовскую собственность, если будет произведен полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов.
— Двадцать тысяч! — воскликнула Вера. — Да это ж грабеж!
— В любом случае, папа, такой суммы у тебя нет. Вот и весь сказ.
— Гм-м, — сказал папа. — Може, если я продам дом и перейду у дом престарелых…
— Нет! — в один голос выкрикнули мы с Верой.
— Или, може, вы, Надя и Вера, удвох поможете старому дурню…
Требование не на шутку его встревожило.
— Нет! Нет!
— Но если дело дойдет до суда… — я думала вслух, — какое он вынесет решение?
— Ну конечно, они могут отсудить половину имущества, — ответила миссис Эксперт-по-разводам, — если папа — отец ребенка. Если же нет, надеюсь, они не получат практически ничего.
— Разве ты не понимаешь, папа? Поэтому она и просит об уплате сейчас. Просто она знает, что ребенок — не твой и ей ничего не отсудят.
— Гм-м.
— Хитрый фокус, — сказала миссис Эксперт-по-разводам.
— Гм-м.
— У меня есть идея, папа, — сказала я, успокаивая, и долила чая в его чашку. — Давай позвоним Лоре Картер и скажем, что готовы произвести полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов при условии, что Валентина пройдет тест на отцовство (за наш счет, разумеется) и будет установлено, что ребенок — твой.
— Вот это будет по-честному, — подхватила миссис Эксперт-по-разводам.
— Вот это будет по-честному, Николай, — сказал Майк. Он проснулся и стоял теперь в дверях, обеими руками разминая виски. — Чаю не осталось? Что-то меня сушит.
Отец глянул на Майка, который ему подмигнул, подбадривая и кивая.
— Гм-м. Добре, — сдался отец, слегка пожав плечами.
— Это будет по-честному? — переспросила по телефону мисс Картер. — Но… вы уверены?..
Я посмотрела на отца, который, сосредоточенно хмуря лоб, попивал чаек: пестрая пола его удлиненной ночной рубашки едва прикрывала распухшие от артрита колени, костлявые бедра, а вверху… Я боялась даже представить.
— Да, абсолютно уверена.
Станислав показал Дубову дорогу к Валентине. Однажды утром они вместе уехали на «роллс-ройсе».
Дубов вернулся после обеда — один. Лицо угрюмое.
— Ну расскажите, де она живе? — спросила я по-украински.
Он беспомощно развел руками:
— Звиняйте, не можу. Ето секрет.
— Но… нам нужно знать. Папе нужно знать.
— Она дуже боиться вас, Надя и Вера.
— Боится нас? — Я рассмеялась. — Неужели мы такие страшные?
Дубов дипломатично улыбнулся:
— Она боиться, шо ее вышлють в Украину.
— Неужели в Украине так страшно?
Дубов минуту подумал. Его темные брови насупились:
— Сичасда, страшно. Сичас наша любима батькивщина у лапах преступников и бандитов.
— Да-да, — вмешался в разговор отец, молча сидевший в углу и чистивший яблоки, — и Валенька так говорила. Но скажить мине, Володя Семенович, как ето могло произойти з таким интеллигентным народом?
— Просто мы оказалися жертвами дикого западного капитализма, Николай Алексеевич, — ответил Дубов своим спокойным, интеллигентным голосом. — Консультанты, яки приихали з Запада показать, як треба строить капиталистичеську экономику, узяли за образець ранний грабительський американський капитализм.
Майк услышал слова «американський капитализм» и решил тоже вступить в беседу.
— Вы правы, Дубов. Все это неолиберальный вздор. Проходимцы заграбастали все материальные богатства и консолидировали их под видом так называемого «легального бизнеса». Потом, в случае везения, и нам что-нибудь может перепасть. Рокфеллер, Карнеги, Морган — они все начинали как бароны-разбойники. А теперь их многомиллионные фонды обогревают своими лучами весь мир. — (Вот любитель политической демагогии.) — Надя, ты можешь перевести?
— Вряд ли. Постараюсь. — Я постаралась.
— А некотори даже считають, шо етот бандитизм — необходимый этап розвития капитализма, — добавил Дубов.
— Замечательно! — воскликнула Вера. — Вы хотите сказать, что бандитов завезли к вам умышленно? — (То ли она подзабыла украинский, то ли мой перевод оставлял желать лучшего.)
— Не совсем так, — терпеливо объяснял Дубов. — Но хищничеськи инстинкты бандитов раньше сдержував общественный строй, а когда етот строй був розрушен, они розплодились, як бурьян на свижевспаханному поле.
В манере его разговора было что-то раздражающе педантичное, немного напоминавшее отца. Обычно я от этого лезла на стену, но здесь вдруг обнаружила, что своей серьезностью он меня подкупает.
— Но вы видите какой-нибудь выход, Дубов? — спросил Майк. Я перевела.
— В обозримом будущем — не. А в необозримом — я б сказав, шо да. Лично я — за скандинавську модель. Узять саме найлучче з капитализма и з социализма. — Дубов потер руки. — Токо саме найлучче, Михаил Гордоно-вич. Вы не согласии?
(Отца Майка звали Гордоном. Если русский эквивалент и существует, его никто не знал.)
— Да, конечно, это можно сделать в промышленно развитой стране с сильным профсоюзным движением, например в Швеции. — (Это был Майков конек.) — Но сработает ли это в такой стране, как Украина?
Он попросил меня перевести. Зря я напросилась в переводчицы. Мы и так уже опоздали на работу, и нам пора было уходить. Если это продолжится, придется вытащить сливянку.
— Отут и встае огромна дилемма, — вздохнул Дубов с глубокой славянской грустью, пристально глядя черными как смоль глазами на своих слушателей. — Но Украина должна найти свой шлях. Сичас мы, к сожалению, безоговорочно приймаем усе, шо иде з Запада. Некотори вещи, конечно, хороши, други — барахло. — (Помимо воли я продолжала переводить. Майк кивал. Вера отошла к окну и закурила. Отец чистил яблоки.) — Когда мы зможемо розпрощаться из страшной памятью про ГУЛАГ, то заново открыем ти вещи, шо були хорошими у бувшем социалистичеськом обществе. Тогда мы выведем етих консультантов на чисту воду и побачим, шо на самом деле они — бароны-розбийники, яки розворовують наше национальне достояние и открывають американськи заводы, де наши люди будуть робить за нищенську зарплату. Руськи, немци, американци — шо они бачать, когда смотрять на Украину? Источник дешевой робочей силы, и бильш ничого.
Воодушевляясь, он говорил все быстрее и быстрее, оживленно жестикулируя крупными руками. Я едва за ним поспевала.
— Когда-то мы були нацией фермеров и инженеров. Мы не були богатыми, но зато нас було багато. — (Отец восторженно закивал у себя в углу — нож для чистки яблок завис в воздухе.) — Тепер наша промышленность стала добычой рэкетиров, а наша образованна молодежь бижить на запад у поисках богатства. Наш национальный экспортный товар — красиви молоди жинки, яких мы продаем у проститутки, шоб удовлетворять зверини апетиты западных самцов. Ето трагедия.
Он сделал паузу и огляделся вокруг, но все молчали.
— Это действительно трагедия, — сказал под конец Майк. — Ив вашей стране их было предостаточно.
— Над нами смиються. Думають, шо мы розвращены од природы. — Голос Дубова снова стал спокойнее. — Но я утверждаю, шо ето просто характерна особенность того типа экономики, який нам навязали.
Вера стояла у окна, с растущим нетерпением следя за разговором.
— Ну тогда Валентина должна чувствовать себя у вас как дома, — заявила она. Я взглядом велела ее помолчать.
— Но скажите мне, Дубов, — спросила я, и даже теперь в моем голосе промелькнула стервозная нотка, — как вам удастся убедить такого… впечатлительного человека, как Валентина, вернуться в подобную страну?
Он в недоумении развел руками, но его губы тронула слабая улыбка:
— Есть некотори варианты.
— Удивительный человек, — сказал Майк.
— М-мм.
— Поразительное для инженера понимание экономики.
— М-мм.
Мы ехали домой — в три часа у меня была лекция. Следовало переключиться на «Женщин и глобализацию», но я тоже думала над тем, что сказал Дубов. Мама с Верой сидели за колючей проволокой; Валентина надрывалась за гроши в частной больнице и за стойкой в «Империале», мучилась в отцовской спальне. Да, она алчная, жестокая хищница, но и жертва тоже. Источник дешевой рабочей силы.
— Интересно, чем все это кончится.
— М-мм.
Моему поколению повезло.
Не знаю, продолжал ли Дубов свои ухаживания две последующие недели, но отец рассказал мне, что он каждый день уезжал на «роллс-ройсе» — иногда утром, а порой вечером. Дубов почти всегда возвращался довольным и веселым, хотя временами казался подавленным.
Именно Дубов убеждал отца в необходимости развода, когда тот подумывал отказаться от этой идеи, что поначалу случалось почти ежедневно.
— Николай Алексеевич, — говорил он, — Вера и Надя пользувались вашими мудрыми родительськими советами. Станиславу тоже треба жить со своим батьком. И маленькой дитине нужен молодый батько. А у вас и так уже есть даты. Вам шо, мало?
— Та вы и сами вже не такий молодый, Володя Семенович, — возражал отец. Но Дубов всегда сохранял спокойствие:
— Правильно. Но я набагато моложе за вас.
Мисс Картер получила письмо от Валентининого юриста, который наотрез отказался от теста на отцовство, но согласился принять в качестве полной и окончательной компенсации гораздо меньшую сумму — 5000 фунтов стерлингов.
— Шо я должен ответить? — спросил отец.
— Что мы должны ответить? — спросила я Веру.
— Что вы посоветуете? — спросила Вера мисс Картер.
— Предложите две тысячи, — ответила мисс Картер. — Примерно такую сумму им, вероятно, удастся отсудить. Тем более что имеются неопровержимые доказательства супружеской измены.
— Очень хорошо, — сказала Вера.
— Я так и передам папе, — сказала я.
— Добре, если вы такхочете, — уступил отец. — Я понимаю, шо уси против меня.
— Не говори глупостей, папа, — огрызнулась я. — Против тебя только твоя дурь. Будь благодарен, что рядом есть люди, которые спасают тебя от тебя же самого.
— Добре, добре, я на усе согласен.
— И когда поедем в суд, давай обойдемся без всей этой чепухи: «я — батько дитины». Никаких тестов на отцовство и никаких «батьков дитины». Хорошо?
— Добре, — проворчал он. — Надя, ты превращаешься у такого ж изверга, як и Вера.
— Замолчи, папа. — Я швырнула трубку.
До судебного слушания оставалась всего неделя, и все мы были немного на взводе.
— Вера, ты всегда була диктатором и сувала нос не в свои дила, — ответил отец, залив воздушную пшеницу жирными молочными вершками и засыпав ее целой грудой сахара. — Отстань од меня. Вертайся назад у Лондон. Пожалуста! — Руки у него тряслись, но он все равно пытался набить себе рот, потом закашлялся, и зерна, словно снаряды, полетели через весь стол.
— Попробуй хоть раз в жизни вести себя как взрослый. Где твои мозги? Ты — не отец ребенка, ты сам — ребенок. Посмотри на себя — ты же стал совершенно инфантильным!
— Инхвантилизьм — детска болезнь! Ха-ха-ха! — Он стукнул ложкой по столу. — Вера, з каждым днем ты усе бильше похожа на Ленина.
— Тест на отцовство — это хорошая идея, — ловко ввернула я. — Ведь ты узнаешь не только то, являешься ли отцом, но и мальчик это или девочка.
— Ага, — он аж перестал кашлять. — Хороша идея. Хлопчик чи девочка. Гарна идея.
Вера посмотрела на меня с благодарностью.
Станислав и Дубов были во дворе — отец с сыном переживали душевное единение под открытым капотом «роллс-ройса». Майк все еще спал в гостиной — правда, свалился с канапе на пол. Вера, отец и я завтракали в задней комнате, служившей теперь папе одновременно столовой и спальней. Сквозь пыльные окна струились косые солнечные лучи. Отец был в ночной рубашке — странном самодельном одеянии, сшитом из старой клетчатой рубашки «вайелла», которую он удлинил с помощью нескольких лоскутков пестрого фланелета, грубо пристеганных к поле черными нитками для пуговиц и стянутых спереди коричневыми шнурками от ботинок. Ворот был расстегнут, и когда отец говорил, в глаза бросалась его давно зажившая рана, ощетиненная седыми волосками.
— Но… — он осторожно перевел взгляд с меня на Веру, потом снова на меня, — …тест на отцовсьтво возможен токо после рождения ребенка. А тогда и так буде ясно, хлопчик или девочка без усякого теста.
— Да нет, тест на отцовство можно сделать еще до рождения ребенка. Inutero16 — Вера глянула мельком на меня. — Мы с Надей заплатим.
— Гм-м. — Он по-прежнему смотрел подозрительно, словно опасаясь, что мы хотим его обмануть. (Если б мы только могли!)
В этот момент загремел почтовый ящик. Принесли утреннюю почту. Среди груды приглашений открыть кредитную карточку, удивительных предложений целебных и косметических препаратов, обещаний сказочных призов, которые можно выиграть и которые уже выиграны, осталось их только забрать (папа: «От везе — таки призы повыигрувала!»), — и все это адресовалось Валентине, — мы обнаружили письмо к отцу от мисс Картер. Адвокат напоминала, что слушание о разводе состоится через две недели, и пересылала предложение Валентининого юриста: они обещали не оспаривать право на развод и не заявлять дальнейших требований на отцовскую собственность, если будет произведен полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов.
— Двадцать тысяч! — воскликнула Вера. — Да это ж грабеж!
— В любом случае, папа, такой суммы у тебя нет. Вот и весь сказ.
— Гм-м, — сказал папа. — Може, если я продам дом и перейду у дом престарелых…
— Нет! — в один голос выкрикнули мы с Верой.
— Или, може, вы, Надя и Вера, удвох поможете старому дурню…
Требование не на шутку его встревожило.
— Нет! Нет!
— Но если дело дойдет до суда… — я думала вслух, — какое он вынесет решение?
— Ну конечно, они могут отсудить половину имущества, — ответила миссис Эксперт-по-разводам, — если папа — отец ребенка. Если же нет, надеюсь, они не получат практически ничего.
— Разве ты не понимаешь, папа? Поэтому она и просит об уплате сейчас. Просто она знает, что ребенок — не твой и ей ничего не отсудят.
— Гм-м.
— Хитрый фокус, — сказала миссис Эксперт-по-разводам.
— Гм-м.
— У меня есть идея, папа, — сказала я, успокаивая, и долила чая в его чашку. — Давай позвоним Лоре Картер и скажем, что готовы произвести полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов при условии, что Валентина пройдет тест на отцовство (за наш счет, разумеется) и будет установлено, что ребенок — твой.
— Вот это будет по-честному, — подхватила миссис Эксперт-по-разводам.
— Вот это будет по-честному, Николай, — сказал Майк. Он проснулся и стоял теперь в дверях, обеими руками разминая виски. — Чаю не осталось? Что-то меня сушит.
Отец глянул на Майка, который ему подмигнул, подбадривая и кивая.
— Гм-м. Добре, — сдался отец, слегка пожав плечами.
— Это будет по-честному? — переспросила по телефону мисс Картер. — Но… вы уверены?..
Я посмотрела на отца, который, сосредоточенно хмуря лоб, попивал чаек: пестрая пола его удлиненной ночной рубашки едва прикрывала распухшие от артрита колени, костлявые бедра, а вверху… Я боялась даже представить.
— Да, абсолютно уверена.
Станислав показал Дубову дорогу к Валентине. Однажды утром они вместе уехали на «роллс-ройсе».
Дубов вернулся после обеда — один. Лицо угрюмое.
— Ну расскажите, де она живе? — спросила я по-украински.
Он беспомощно развел руками:
— Звиняйте, не можу. Ето секрет.
— Но… нам нужно знать. Папе нужно знать.
— Она дуже боиться вас, Надя и Вера.
— Боится нас? — Я рассмеялась. — Неужели мы такие страшные?
Дубов дипломатично улыбнулся:
— Она боиться, шо ее вышлють в Украину.
— Неужели в Украине так страшно?
Дубов минуту подумал. Его темные брови насупились:
— Сичасда, страшно. Сичас наша любима батькивщина у лапах преступников и бандитов.
— Да-да, — вмешался в разговор отец, молча сидевший в углу и чистивший яблоки, — и Валенька так говорила. Но скажить мине, Володя Семенович, как ето могло произойти з таким интеллигентным народом?
— Просто мы оказалися жертвами дикого западного капитализма, Николай Алексеевич, — ответил Дубов своим спокойным, интеллигентным голосом. — Консультанты, яки приихали з Запада показать, як треба строить капиталистичеську экономику, узяли за образець ранний грабительський американський капитализм.
Майк услышал слова «американський капитализм» и решил тоже вступить в беседу.
— Вы правы, Дубов. Все это неолиберальный вздор. Проходимцы заграбастали все материальные богатства и консолидировали их под видом так называемого «легального бизнеса». Потом, в случае везения, и нам что-нибудь может перепасть. Рокфеллер, Карнеги, Морган — они все начинали как бароны-разбойники. А теперь их многомиллионные фонды обогревают своими лучами весь мир. — (Вот любитель политической демагогии.) — Надя, ты можешь перевести?
— Вряд ли. Постараюсь. — Я постаралась.
— А некотори даже считають, шо етот бандитизм — необходимый этап розвития капитализма, — добавил Дубов.
— Замечательно! — воскликнула Вера. — Вы хотите сказать, что бандитов завезли к вам умышленно? — (То ли она подзабыла украинский, то ли мой перевод оставлял желать лучшего.)
— Не совсем так, — терпеливо объяснял Дубов. — Но хищничеськи инстинкты бандитов раньше сдержував общественный строй, а когда етот строй був розрушен, они розплодились, як бурьян на свижевспаханному поле.
В манере его разговора было что-то раздражающе педантичное, немного напоминавшее отца. Обычно я от этого лезла на стену, но здесь вдруг обнаружила, что своей серьезностью он меня подкупает.
— Но вы видите какой-нибудь выход, Дубов? — спросил Майк. Я перевела.
— В обозримом будущем — не. А в необозримом — я б сказав, шо да. Лично я — за скандинавську модель. Узять саме найлучче з капитализма и з социализма. — Дубов потер руки. — Токо саме найлучче, Михаил Гордоно-вич. Вы не согласии?
(Отца Майка звали Гордоном. Если русский эквивалент и существует, его никто не знал.)
— Да, конечно, это можно сделать в промышленно развитой стране с сильным профсоюзным движением, например в Швеции. — (Это был Майков конек.) — Но сработает ли это в такой стране, как Украина?
Он попросил меня перевести. Зря я напросилась в переводчицы. Мы и так уже опоздали на работу, и нам пора было уходить. Если это продолжится, придется вытащить сливянку.
— Отут и встае огромна дилемма, — вздохнул Дубов с глубокой славянской грустью, пристально глядя черными как смоль глазами на своих слушателей. — Но Украина должна найти свой шлях. Сичас мы, к сожалению, безоговорочно приймаем усе, шо иде з Запада. Некотори вещи, конечно, хороши, други — барахло. — (Помимо воли я продолжала переводить. Майк кивал. Вера отошла к окну и закурила. Отец чистил яблоки.) — Когда мы зможемо розпрощаться из страшной памятью про ГУЛАГ, то заново открыем ти вещи, шо були хорошими у бувшем социалистичеськом обществе. Тогда мы выведем етих консультантов на чисту воду и побачим, шо на самом деле они — бароны-розбийники, яки розворовують наше национальне достояние и открывають американськи заводы, де наши люди будуть робить за нищенську зарплату. Руськи, немци, американци — шо они бачать, когда смотрять на Украину? Источник дешевой робочей силы, и бильш ничого.
Воодушевляясь, он говорил все быстрее и быстрее, оживленно жестикулируя крупными руками. Я едва за ним поспевала.
— Когда-то мы були нацией фермеров и инженеров. Мы не були богатыми, но зато нас було багато. — (Отец восторженно закивал у себя в углу — нож для чистки яблок завис в воздухе.) — Тепер наша промышленность стала добычой рэкетиров, а наша образованна молодежь бижить на запад у поисках богатства. Наш национальный экспортный товар — красиви молоди жинки, яких мы продаем у проститутки, шоб удовлетворять зверини апетиты западных самцов. Ето трагедия.
Он сделал паузу и огляделся вокруг, но все молчали.
— Это действительно трагедия, — сказал под конец Майк. — Ив вашей стране их было предостаточно.
— Над нами смиються. Думають, шо мы розвращены од природы. — Голос Дубова снова стал спокойнее. — Но я утверждаю, шо ето просто характерна особенность того типа экономики, який нам навязали.
Вера стояла у окна, с растущим нетерпением следя за разговором.
— Ну тогда Валентина должна чувствовать себя у вас как дома, — заявила она. Я взглядом велела ее помолчать.
— Но скажите мне, Дубов, — спросила я, и даже теперь в моем голосе промелькнула стервозная нотка, — как вам удастся убедить такого… впечатлительного человека, как Валентина, вернуться в подобную страну?
Он в недоумении развел руками, но его губы тронула слабая улыбка:
— Есть некотори варианты.
— Удивительный человек, — сказал Майк.
— М-мм.
— Поразительное для инженера понимание экономики.
— М-мм.
Мы ехали домой — в три часа у меня была лекция. Следовало переключиться на «Женщин и глобализацию», но я тоже думала над тем, что сказал Дубов. Мама с Верой сидели за колючей проволокой; Валентина надрывалась за гроши в частной больнице и за стойкой в «Империале», мучилась в отцовской спальне. Да, она алчная, жестокая хищница, но и жертва тоже. Источник дешевой рабочей силы.
— Интересно, чем все это кончится.
— М-мм.
Моему поколению повезло.
Не знаю, продолжал ли Дубов свои ухаживания две последующие недели, но отец рассказал мне, что он каждый день уезжал на «роллс-ройсе» — иногда утром, а порой вечером. Дубов почти всегда возвращался довольным и веселым, хотя временами казался подавленным.
Именно Дубов убеждал отца в необходимости развода, когда тот подумывал отказаться от этой идеи, что поначалу случалось почти ежедневно.
— Николай Алексеевич, — говорил он, — Вера и Надя пользувались вашими мудрыми родительськими советами. Станиславу тоже треба жить со своим батьком. И маленькой дитине нужен молодый батько. А у вас и так уже есть даты. Вам шо, мало?
— Та вы и сами вже не такий молодый, Володя Семенович, — возражал отец. Но Дубов всегда сохранял спокойствие:
— Правильно. Но я набагато моложе за вас.
Мисс Картер получила письмо от Валентининого юриста, который наотрез отказался от теста на отцовство, но согласился принять в качестве полной и окончательной компенсации гораздо меньшую сумму — 5000 фунтов стерлингов.
— Шо я должен ответить? — спросил отец.
— Что мы должны ответить? — спросила я Веру.
— Что вы посоветуете? — спросила Вера мисс Картер.
— Предложите две тысячи, — ответила мисс Картер. — Примерно такую сумму им, вероятно, удастся отсудить. Тем более что имеются неопровержимые доказательства супружеской измены.
— Очень хорошо, — сказала Вера.
— Я так и передам папе, — сказала я.
— Добре, если вы такхочете, — уступил отец. — Я понимаю, шо уси против меня.
— Не говори глупостей, папа, — огрызнулась я. — Против тебя только твоя дурь. Будь благодарен, что рядом есть люди, которые спасают тебя от тебя же самого.
— Добре, добре, я на усе согласен.
— И когда поедем в суд, давай обойдемся без всей этой чепухи: «я — батько дитины». Никаких тестов на отцовство и никаких «батьков дитины». Хорошо?
— Добре, — проворчал он. — Надя, ты превращаешься у такого ж изверга, як и Вера.
— Замолчи, папа. — Я швырнула трубку.
До судебного слушания оставалась всего неделя, и все мы были немного на взводе.
28
ЛЕТЧИЦКИЕ ОЧКИ В ЗОЛОЧЕНОЙ ОПРАВЕ
До судебного слушания остался всего один день, а мы до сих пор не получили ответа от Валентининого юриста на предложение 2000 фунтов стерлингов.
— Полагаю, мы должны просто настаивать на своем, — посмотрим, что решит суд.
В изысканном голосе «английской розы» — мисс Картер — появилась нервная дрожь или у меня самой шалили нервы?
— Но вы-то что думаете, Лора?
— Трудно сказать. Может произойти что угодно.
Для ноября было слишком тепло. Зал суда, низкое современное здание с высокими окнами и панелями из красного дерева, купался в зимнем свете — колком и хрустальном, из-за которого все казалось одновременно четким и нереальным, как в кино. Толстые синие ковры заглушали шаги и голоса. Работал кондиционер, было немного жарко и пахло мастикой. Даже растения в кадках слишком пышно зеленели и тоже казались ненастоящими.
Вера, папа, мисс Картер и я сидели в небольшой комнате ожидания рядом с залом суда, в которую нас проводили. Вера была в бледно-розовом костюмчике из тонкого шерстяного крепа с пуговицами из черепашьего панциря — звучит ужасно, но выглядит сногсшибательно. Я была в том же самом жакете и брюках, что и на суде. Мисс Картер — в черном костюме и белой блузке. Отец надел свадебный костюм и ту же белую рубашку, на которой вторая сверху пуговица была пришита толстой черной ниткой. Верхняя пуговица отсутствовала, и воротник был стянут странным галстуком горчичного цвета.
Все мы жутко нервничали.
Пришел молодой человек в парике и мантии. Папин барристер. Мисс Картер нас познакомила. Мы обменялись рукопожатиями, и его фамилия моментально вылетела у меня из головы. Кто он, спрашивала я себя, этот молодой человек, который сыграет столь важную роль в нашей жизни? В своем судебном одеянии он выглядел безлико. Казался живчиком. Сказал, что узнал фамилию судьи и у него «мощная» репутация. Вдвоем с мисс Картер они исчезли в боковой комнате. Вера, папа и я остались одни. Мы с Верой неотрывно смотрели на дверь, гадая, когда же явится Валентина. Вчера вечером Дубов не вернулся домой, и утром произошла неловкая сцена, когда отец чуть было не отказался ехать в Питерборо. Мы боялись, как бы ее появление не повлияло на его решимость. Вера не выдержала напряжения и вышла перекурить. Я осталась сидеть с отцом и держала его за руку. Отец рассматривал маленького коричневого жучка, который неуверенно полз по стеблю горшочного растения.
— Мабуть, якась розновидность божой коровки, — сказал он.
Потом вернулись мисс Картер с барристером, и судебный пристав проводил нас в зал суда. Одновременно с этим высокий худой мужчина с серебристо-седыми волосами и в летчицких очках в золоченой оправе занял свое место на судейской скамье. По-прежнему никаких признаков Валентины или ее адвоката.
Барристер встал и пояснил причины для развода, которые, насколько ему известно, не были оспорены. Он ознакомил судью с обстоятельствами заключения брака, подробно остановившись на разнице в возрасте и бедственном состоянии отца после потери жены. Упомянул о нескольких внебрачных связях. Судья в непроницаемых летчицких очках делал записи. Затем барристер вкратце коснулся судебного решения и его последующего невыполнения. Отец энергично закивал, и когда барристер подошел к эпизоду с двумя машинами во дворе, закричал:
— Да! Да! Я зацепився за забор!
Барристер пересказал всю историю в выгодном свете, отведя отцу роль героя, — намного лучше, чем папа сам мог бы ее рассказать.
Он проговорил уже почти час, когда за дверьми зала суда возникло какое-то оживление. Дверь на дюйм приоткрылась, пристав просунул голову и сказал что-то судье, а судья в ответ кивнул. Затем дверь широко распахнулась, и в зал суда вошел… Станислав!
Он немного прихорошился. Надел школьную форму, а волосы смочил водой и зализал. В руках держал папку для бумаг, которая раскрылась, когда он влетел в зал. Пока Станислав собирал документы, ползая на четвереньках, я заметила ксерокопии отцовских стихов и их детских переводов. Отец вскочил и показал на Станислава:
— Ето из-за него! Усё из-за него! Она сказала, шо он гений и должен получить образование у Оксфорд-Кембридже!
— Прошу вас сесть, мистер Маевский, — сказал судья. Мисс Картер посмотрела на него умоляюще.
Судья подождал, пока Станислав успокоится, а затем попросил его подойти к скамье.
— Я выступаю тут од лица моей матери.
Папин барристер тут же вскочил, но судья жестом велел ему сесть:
— Давайте предоставим молодому человеку возможность высказаться. Итак, молодой человек, можете ли вы нам объяснить, почему ваша мать не представлена в суде?
— Моя мать у больнице, — ответил Станислав. — В нее буде ребенок. Ето ребенок мистера Маевського. — Он улыбнулся своим щербатым ртом, и на щеках появились ямочки.
— Нет! Нет! — Вера вскочила на ноги. — Это не ребенок моего оша! Это плод прелюбодеяния! — Глаза у нее сверкали.
— Пожалуйста, сядьте, мисс… э… миссис… э… — сказал судья. Он встретился с Верой глазами и на мгновение задержал взгляд. Она просто разволновалась или действительно покраснела? Затем, не проронив ни слова, сестра села. Мисс Картер лихорадочно что-то набросала на клочке бумаги и передала его барристеру, который тотчас шагнул вперед.
— Мой клиент, — сказал он, — предложил компенсацию в размере 20 000 фунтов стерлингов по результатам теста на отцовство, если будет установлено, что это его ребенок. Но предложение было отклонено. Затем ему была предложена меньшая сумма, вне зависимости от результатов теста. Мистер Маевский от нее отказался.
— Благодарю вас, — сказал судья и что-то записал. — Итак, — он повернулся к Станиславу, — вы объяснили, почему ваша мать не присутствует в суде, но не объяснили, почему она никем не представлена? Разве у нее нет адвоката или юриста?
Станислав, заикаясь, что-то промямлил. Судья велел говорить ему громко и четко.
— Они поссорились з юристом, — ответил Станислав и побагровел.
Слева от меня послышался громкий кашель. Мисс Картер зарылась в платок лицом.
— Пожалуйста, продолжайте, — сказал судья. — Из-за чего же они поссорились?
— 3-за денег, — прошептал Станислав. — Она сказала, шо етого мало. Шо он не очень умный юрист. Сказала, шоб я прийшов сюда и попросив больше. — Голос его дрогнул, и в глазах заблестели слезы. — Понимаете, сэр, нам нужни деньги на ребенка. Ребенка мистера Маевського. И нам негде жить. Нам надо вернуться домой.
А-ах! В зале суда воцарилась тишина — все затаили дыхание. Мисс Картер, словно в молитве, закрыла глаза. Вера нервно дергала за пуговицу из черепашьего панциря. Оцепенел даже папа. Наконец заговорил судья:
— Благодарю вас, молодой человек. Просьбу своей матери вы выполнили. Молодому человеку нелегко выступать в суде. Вы молодец. А теперь присядьте. — Он повернулся к нам. — Сделаем перерыв на один час? Кажется, в вестибюле стоит кофейный автомат.
Вера выбежала перекурить. В здании суда курить запрещалось, но, как и в большинстве подобных заведений, снаружи находилась усеянная окурками площадка, где, по негласному разрешению, могли собираться курильщики. Отец от кофе отказался и попросил яблочного сока. В здании суда сока не нашлось, и я решила сходить за пакетом в какой-нибудь местный магазин.
У дороги стоял газетный киоск, и я направилась к нему, как вдруг заметила Станислава, скрывшегося за углом. Мне показалось, что он спешил. Сама не знаю почему, я незаметно проскользнула мимо киоска и заглянула за угол. Фигура Станислава уже маячила в конце улицы. Он перешел через дорогу, свернул налево и зашагал вдоль церковного участка. Я — за ним. Теперь мне пришлось перейти на бег, чтобы его нагнать, поскольку он пропал из виду. Добравшись до нужного места, я увидела узкий проход, ведущий мимо задворок каких-то магазинов к лабиринту ветхих домов, расположенных в ряд. Этой части города я не знала. Станислава нигде не было видно. Я стояла и озиралась, чувствуя себя полной дурой. Неужели он понял, что я его преследую?
И тут до меня дошло, что час уже на исходе. Я поспешила обратно, но задержалась у киоска, мимо которого перед этим прошла, чтобы купить пакет яблочного сока с соломинкой. Пересекла автомобильную стоянку и подошла к зданию суда с тыла. Там располагалась площадка для мусорных баков, а на задней стене висела металлическая пожарная лестница. Слева, на уровне второго этажа, я увидела Веру в стильном розовом костюмчике — она попыхивала сигаретой, прислонившись к перилам. Рядом с ней стоял кто-то еще — высокий мужчина в костюме; он украдкой затаптывал окурок. Подойдя ближе, я поняла, что это судья.
Мисс Картер ждала внутри вместе с отцом. Почти весь этот час он провел в уборной и теперь был очень взволнован, мечась между надеждой («суддя присудить ей дви тысячи фунтов, и меня оставлять у покое — з одними приятными воспоминаниями») и отчаянием («продам усё и перейду у дом престарелых»). Мисс Картер изо всех сил его успокаивала. Когда я дала ему пакет с яблочным соком, ей полегчало. Отец проткнул фольгу заостренным концом соломинки и жадно к ней присосался. Потом вернулась Вера и села с другой стороны от папы.
— Ш-ш-ш! — зашипела на громко хлюпающего отца. Тот и ухом не повел. В последнюю минуту внезапно вбежал Станислав, весь запыхавшийся и вспотевший. Где же он был?
Судебный пристав открыл дверь и позвал всех в зал суда. Через несколько минут вошел судья. Напряжение становилось невыносимым. Судья занял свое место, прокашлялся и повторно с нами поздоровался. Потом объявил судебное решение. Он говорил минут десять, отчетливо произнося слова и делая паузы после «истец», «постановление», «ходатайство» и «освобождение». Барристер чуть-чуть приподнял брови. Кажется, я заметила, как дернулись уголки рта мисс Картер. Все остальные безучастно смотрели на судью — даже миссис Эксперт-по-разводам. Мы не поняли ни единого слова.
Судья закончил речь, и в зале воцарилась тишина. Мы сидели как зачарованные, словно длинное заклинание, состоявшее из непонятных слов, окутало всех колдовскими чарами. Сквозь высокое окно низкое солнце посылало косые лучи, озарявшие золоченую оправу летчицких очков судьи и его серебристые волосы, придавая ему сходство с пламенеющим ангелом. Наконец чары молчания нарушило громкое бульканье. Это отец дососал через соломинку остатки яблочного сока.
Непроницаемое лицо судьи озарилось легкой усмешкой — или это мне только показалось? Затем он встал (мы все встали), молча прошагал по синему ковру в лакированных черных туфлях, которыми затаптывал перед этим окурок, и вышел из зала.
— Ну и что он сказал?
Мы все столпились вокруг мисс Картер в вестибюле, попивая кофе из пластиковых стаканчиков, хотя в кофеине нуждались меньше всего.
— Он удовлетворил ходатайство мистера Маевского о разводе — именно этого мы и добивались, — ответила мисс Картер, широко улыбаясь. Она сняла свой черный жакет; подмышками «английской розы» виднелись пятна пота.
— А деньги? — спросила Вера.
— Никакой компенсации — ведь о ней никто не ходатайствовал.
— Вы хотите сказать…
— Обычно финансовые соглашения заключаются одновременно с расторжением брака, но поскольку она не была никем представлена, никто не мог предъявить требование от ее лица. — Она старалась не рассмеяться.
— Полагаю, мы должны просто настаивать на своем, — посмотрим, что решит суд.
В изысканном голосе «английской розы» — мисс Картер — появилась нервная дрожь или у меня самой шалили нервы?
— Но вы-то что думаете, Лора?
— Трудно сказать. Может произойти что угодно.
Для ноября было слишком тепло. Зал суда, низкое современное здание с высокими окнами и панелями из красного дерева, купался в зимнем свете — колком и хрустальном, из-за которого все казалось одновременно четким и нереальным, как в кино. Толстые синие ковры заглушали шаги и голоса. Работал кондиционер, было немного жарко и пахло мастикой. Даже растения в кадках слишком пышно зеленели и тоже казались ненастоящими.
Вера, папа, мисс Картер и я сидели в небольшой комнате ожидания рядом с залом суда, в которую нас проводили. Вера была в бледно-розовом костюмчике из тонкого шерстяного крепа с пуговицами из черепашьего панциря — звучит ужасно, но выглядит сногсшибательно. Я была в том же самом жакете и брюках, что и на суде. Мисс Картер — в черном костюме и белой блузке. Отец надел свадебный костюм и ту же белую рубашку, на которой вторая сверху пуговица была пришита толстой черной ниткой. Верхняя пуговица отсутствовала, и воротник был стянут странным галстуком горчичного цвета.
Все мы жутко нервничали.
Пришел молодой человек в парике и мантии. Папин барристер. Мисс Картер нас познакомила. Мы обменялись рукопожатиями, и его фамилия моментально вылетела у меня из головы. Кто он, спрашивала я себя, этот молодой человек, который сыграет столь важную роль в нашей жизни? В своем судебном одеянии он выглядел безлико. Казался живчиком. Сказал, что узнал фамилию судьи и у него «мощная» репутация. Вдвоем с мисс Картер они исчезли в боковой комнате. Вера, папа и я остались одни. Мы с Верой неотрывно смотрели на дверь, гадая, когда же явится Валентина. Вчера вечером Дубов не вернулся домой, и утром произошла неловкая сцена, когда отец чуть было не отказался ехать в Питерборо. Мы боялись, как бы ее появление не повлияло на его решимость. Вера не выдержала напряжения и вышла перекурить. Я осталась сидеть с отцом и держала его за руку. Отец рассматривал маленького коричневого жучка, который неуверенно полз по стеблю горшочного растения.
— Мабуть, якась розновидность божой коровки, — сказал он.
Потом вернулись мисс Картер с барристером, и судебный пристав проводил нас в зал суда. Одновременно с этим высокий худой мужчина с серебристо-седыми волосами и в летчицких очках в золоченой оправе занял свое место на судейской скамье. По-прежнему никаких признаков Валентины или ее адвоката.
Барристер встал и пояснил причины для развода, которые, насколько ему известно, не были оспорены. Он ознакомил судью с обстоятельствами заключения брака, подробно остановившись на разнице в возрасте и бедственном состоянии отца после потери жены. Упомянул о нескольких внебрачных связях. Судья в непроницаемых летчицких очках делал записи. Затем барристер вкратце коснулся судебного решения и его последующего невыполнения. Отец энергично закивал, и когда барристер подошел к эпизоду с двумя машинами во дворе, закричал:
— Да! Да! Я зацепився за забор!
Барристер пересказал всю историю в выгодном свете, отведя отцу роль героя, — намного лучше, чем папа сам мог бы ее рассказать.
Он проговорил уже почти час, когда за дверьми зала суда возникло какое-то оживление. Дверь на дюйм приоткрылась, пристав просунул голову и сказал что-то судье, а судья в ответ кивнул. Затем дверь широко распахнулась, и в зал суда вошел… Станислав!
Он немного прихорошился. Надел школьную форму, а волосы смочил водой и зализал. В руках держал папку для бумаг, которая раскрылась, когда он влетел в зал. Пока Станислав собирал документы, ползая на четвереньках, я заметила ксерокопии отцовских стихов и их детских переводов. Отец вскочил и показал на Станислава:
— Ето из-за него! Усё из-за него! Она сказала, шо он гений и должен получить образование у Оксфорд-Кембридже!
— Прошу вас сесть, мистер Маевский, — сказал судья. Мисс Картер посмотрела на него умоляюще.
Судья подождал, пока Станислав успокоится, а затем попросил его подойти к скамье.
— Я выступаю тут од лица моей матери.
Папин барристер тут же вскочил, но судья жестом велел ему сесть:
— Давайте предоставим молодому человеку возможность высказаться. Итак, молодой человек, можете ли вы нам объяснить, почему ваша мать не представлена в суде?
— Моя мать у больнице, — ответил Станислав. — В нее буде ребенок. Ето ребенок мистера Маевського. — Он улыбнулся своим щербатым ртом, и на щеках появились ямочки.
— Нет! Нет! — Вера вскочила на ноги. — Это не ребенок моего оша! Это плод прелюбодеяния! — Глаза у нее сверкали.
— Пожалуйста, сядьте, мисс… э… миссис… э… — сказал судья. Он встретился с Верой глазами и на мгновение задержал взгляд. Она просто разволновалась или действительно покраснела? Затем, не проронив ни слова, сестра села. Мисс Картер лихорадочно что-то набросала на клочке бумаги и передала его барристеру, который тотчас шагнул вперед.
— Мой клиент, — сказал он, — предложил компенсацию в размере 20 000 фунтов стерлингов по результатам теста на отцовство, если будет установлено, что это его ребенок. Но предложение было отклонено. Затем ему была предложена меньшая сумма, вне зависимости от результатов теста. Мистер Маевский от нее отказался.
— Благодарю вас, — сказал судья и что-то записал. — Итак, — он повернулся к Станиславу, — вы объяснили, почему ваша мать не присутствует в суде, но не объяснили, почему она никем не представлена? Разве у нее нет адвоката или юриста?
Станислав, заикаясь, что-то промямлил. Судья велел говорить ему громко и четко.
— Они поссорились з юристом, — ответил Станислав и побагровел.
Слева от меня послышался громкий кашель. Мисс Картер зарылась в платок лицом.
— Пожалуйста, продолжайте, — сказал судья. — Из-за чего же они поссорились?
— 3-за денег, — прошептал Станислав. — Она сказала, шо етого мало. Шо он не очень умный юрист. Сказала, шоб я прийшов сюда и попросив больше. — Голос его дрогнул, и в глазах заблестели слезы. — Понимаете, сэр, нам нужни деньги на ребенка. Ребенка мистера Маевського. И нам негде жить. Нам надо вернуться домой.
А-ах! В зале суда воцарилась тишина — все затаили дыхание. Мисс Картер, словно в молитве, закрыла глаза. Вера нервно дергала за пуговицу из черепашьего панциря. Оцепенел даже папа. Наконец заговорил судья:
— Благодарю вас, молодой человек. Просьбу своей матери вы выполнили. Молодому человеку нелегко выступать в суде. Вы молодец. А теперь присядьте. — Он повернулся к нам. — Сделаем перерыв на один час? Кажется, в вестибюле стоит кофейный автомат.
Вера выбежала перекурить. В здании суда курить запрещалось, но, как и в большинстве подобных заведений, снаружи находилась усеянная окурками площадка, где, по негласному разрешению, могли собираться курильщики. Отец от кофе отказался и попросил яблочного сока. В здании суда сока не нашлось, и я решила сходить за пакетом в какой-нибудь местный магазин.
У дороги стоял газетный киоск, и я направилась к нему, как вдруг заметила Станислава, скрывшегося за углом. Мне показалось, что он спешил. Сама не знаю почему, я незаметно проскользнула мимо киоска и заглянула за угол. Фигура Станислава уже маячила в конце улицы. Он перешел через дорогу, свернул налево и зашагал вдоль церковного участка. Я — за ним. Теперь мне пришлось перейти на бег, чтобы его нагнать, поскольку он пропал из виду. Добравшись до нужного места, я увидела узкий проход, ведущий мимо задворок каких-то магазинов к лабиринту ветхих домов, расположенных в ряд. Этой части города я не знала. Станислава нигде не было видно. Я стояла и озиралась, чувствуя себя полной дурой. Неужели он понял, что я его преследую?
И тут до меня дошло, что час уже на исходе. Я поспешила обратно, но задержалась у киоска, мимо которого перед этим прошла, чтобы купить пакет яблочного сока с соломинкой. Пересекла автомобильную стоянку и подошла к зданию суда с тыла. Там располагалась площадка для мусорных баков, а на задней стене висела металлическая пожарная лестница. Слева, на уровне второго этажа, я увидела Веру в стильном розовом костюмчике — она попыхивала сигаретой, прислонившись к перилам. Рядом с ней стоял кто-то еще — высокий мужчина в костюме; он украдкой затаптывал окурок. Подойдя ближе, я поняла, что это судья.
Мисс Картер ждала внутри вместе с отцом. Почти весь этот час он провел в уборной и теперь был очень взволнован, мечась между надеждой («суддя присудить ей дви тысячи фунтов, и меня оставлять у покое — з одними приятными воспоминаниями») и отчаянием («продам усё и перейду у дом престарелых»). Мисс Картер изо всех сил его успокаивала. Когда я дала ему пакет с яблочным соком, ей полегчало. Отец проткнул фольгу заостренным концом соломинки и жадно к ней присосался. Потом вернулась Вера и села с другой стороны от папы.
— Ш-ш-ш! — зашипела на громко хлюпающего отца. Тот и ухом не повел. В последнюю минуту внезапно вбежал Станислав, весь запыхавшийся и вспотевший. Где же он был?
Судебный пристав открыл дверь и позвал всех в зал суда. Через несколько минут вошел судья. Напряжение становилось невыносимым. Судья занял свое место, прокашлялся и повторно с нами поздоровался. Потом объявил судебное решение. Он говорил минут десять, отчетливо произнося слова и делая паузы после «истец», «постановление», «ходатайство» и «освобождение». Барристер чуть-чуть приподнял брови. Кажется, я заметила, как дернулись уголки рта мисс Картер. Все остальные безучастно смотрели на судью — даже миссис Эксперт-по-разводам. Мы не поняли ни единого слова.
Судья закончил речь, и в зале воцарилась тишина. Мы сидели как зачарованные, словно длинное заклинание, состоявшее из непонятных слов, окутало всех колдовскими чарами. Сквозь высокое окно низкое солнце посылало косые лучи, озарявшие золоченую оправу летчицких очков судьи и его серебристые волосы, придавая ему сходство с пламенеющим ангелом. Наконец чары молчания нарушило громкое бульканье. Это отец дососал через соломинку остатки яблочного сока.
Непроницаемое лицо судьи озарилось легкой усмешкой — или это мне только показалось? Затем он встал (мы все встали), молча прошагал по синему ковру в лакированных черных туфлях, которыми затаптывал перед этим окурок, и вышел из зала.
— Ну и что он сказал?
Мы все столпились вокруг мисс Картер в вестибюле, попивая кофе из пластиковых стаканчиков, хотя в кофеине нуждались меньше всего.
— Он удовлетворил ходатайство мистера Маевского о разводе — именно этого мы и добивались, — ответила мисс Картер, широко улыбаясь. Она сняла свой черный жакет; подмышками «английской розы» виднелись пятна пота.
— А деньги? — спросила Вера.
— Никакой компенсации — ведь о ней никто не ходатайствовал.
— Вы хотите сказать…
— Обычно финансовые соглашения заключаются одновременно с расторжением брака, но поскольку она не была никем представлена, никто не мог предъявить требование от ее лица. — Она старалась не рассмеяться.