Страница:
Неоднородным было население махалля и в социальном отношении: в одном квартале жили богачи и бедняки, знать и простой народ, "ходжи" и "карача" ("чернь"). В некоторых кварталах было много представителей военно-служивого сословия, принадлежащего к привилегированным слоям. Обычно это были семьи узбеков, приехавших в город из тех районов, на которых лежала повинность поставлять воинов - нукеров.
При всей неоднородности жителей махалля - классовое неравенство, отсутствие профессиональных отношений - они были объединены в общину, соединены личными связями, общими интересами и обязанностями, участием в общих делах. Общинный уклад жизни махалля породил систему самоуправления. Возглавлял махалля выборный старшина (аксакал). Как свидетельствуют различные источники, к выборам аксакала и его помощников во все века относились очень серьезно, понимая, что неудачные избранники причинят общине много неудобств и неприятностей. Аксакал являлся официальным представителем махалля перед городскими властями и потому должен был утверждаться ими.
Имея глубокие корни в истории, организуя и направляя течение повседневной жизни народа, махалля породил стройную этическую систему, основанную на демократических устоях. Это непоколебимые временем правила взаимопомощи, гостеприимства и уважения к старшим, равенство всех членов общины. Ни один житель махалля не чувствовал себя одиноким, он всегда мог рассчитывать не только на участие и моральную поддержку, но и на необходимую материальную помощь. Словом, речь идет о прекрасных традициях коллективизма и кооперирования. Об этих и многих других интересных фактах можно узнать у самых разных авторов (к примеру, Де Клавихо Р.Г. Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403-1405 гг. Сб. отделения русского языка и словесности Академии наук. - СПб. 1881. Т. 28). Не берусь перечислить более серьезных исследователей. Это дело историков. Сошлюсь только на Айни (настоящее имя Садриддин Саид-Муродзода, 1878-1954), таджикского писателя и ученого. В романе "Дохунда" и художественно-автобиографической книге "Воспоминания" дореволюционная жизнь в махалля отражена с этнографической точностью.
Советская власть, выступавшая против многих традиционных узбекских социальных структур, в борьбе с махалля вынуждена была отступить. Махалля оказался этой власти не по зубам. В 1932 г. вышло "Положение о махаллинских комитетах в городах Узбекистана". В 1938 г. атаки на махалля были приостановлены вообще. Решение было принято такое: они должны сосуществовать с новыми социалистическими структурами, дополняя их.
Исламское Возрождение
Некоторые исследователи ислама уподобляют его океану, в том смысле, что цунами, начавшееся на одном его берегу, обязательно отзовется на другом. Думаю, что если и сравнивать ислам с океаном, то не с обычным земным, а с неким фантастическим солярисом, концентрирующим в себе громадную энергию созидания и разрушения. Громадные волны этого океана не стихийно, а, напротив, очень целенаправленно накатываются сегодня друг за другом на богатую нефтью и газом мусульманскую Среднюю Азию, на ведущую страну этого региона Узбекистан, одно из самых исламизированных государств мира. Уже в восьмидесятые годы, еще находясь в составе СССР, Узбекистан был так или иначе вовлечен в глобальные процессы, связанные с Исламским Возрождением.
Итак, что же такое Исламское Возрождение? В чем его суть? Какие факторы вызвали его к жизни? По-видимому, чтобы лучше понять этот глобальный процесс, его надо рассматривать как часть еще более широкого процесса, начавшегося во второй половине ХХ в., который можно условно назвать "утверждение Азии". В то время как в странах Восточной Азии (Японии, Южной Корее, Сингапуре, Таиланде, Малайзии, Тайване, Китае) успешно осуществлялись модернизация и экономическое развитие, все большее число мусульман стали обращаться к исламу как к источнику их идентичности, смысла жизни, легитимности, развития, власти и надежды. Это выразилось в лозунге "Ислам - это решение" (John L. Esposito. The Islamic Threat: Myth or Reality. - N. Y. 1992. S. 1992).
Уже в начальной своей фазе Исламское Возрождение по охвату и глубине воздействия стало приобретать мировое значение. С.Хэнтингтон спрашивает сам себя: "Почему Исламское Возрождение надо писать с заглавных букв?" И отвечает: "Основанием является исключительно важная историческая значимость этого феномена, затрагивающего одну пятую (или более) всего человечества". Он продолжает: "Этот феномен не менее значим, чем Американская революция, Французская революция, Октябрьская революция, которые всегда пишутся с заглавной буквы" (Der Kampf der Kulturen. S. 168, 551-552).
Исламское Возрождение в самом общем смысле можно охарактеризовать как признание технической культуры Запада и отвержение его духовной культуры. Вот что писал один из ведущих исламских идеологов Саудовской Аравии Бандар бин Султан в 1994 г.: "Иностранный импорт хорош, если он выражается в телевизорах и компьютерах, других технических вещах. Однако нематериальные, социальные и политические институты, которые иногда пытаются импортировать с Запада в исламские страны, могут быть смертельны. Об этом свидетельствует падение шаха Ирана. Ислам для нас не одна лишь религия, но и образ жизни, несовместимый с западным" (Bandar bin Sultan. - New York Times. 10.07. 1994. S. 20).
Движущей силой Исламского Возрождения является исламский фундаментализм, который зачастую воспринимается только как политический ислам, хотя в действительности это компонент во всеохватывающей системе идей, практике и риторике, направленных на коренной поворот в жизни народов мира, приверженных исламу.
"В своих политических манифестациях Исламское Возрождение имеет определенное сходство с марксизмом, с его святыми текстами, с его видением совершенного общества, с пониманием путей фундаментального поворота в общественной жизни, включающего в себя переход от реформ к насильственной революции и свержению господствующей власти, исключение из жизни многообразия мнений и суждений, а в конечном счете и массовый террор как действенный инструмент достижения целей" (Samuel P.Huntington. Der Kampf der Kulturen, S. 170).
Многие западные исследователи проблем исламского фундаментализма еще более резки в оценках его политической, точнее даже, внешнеполитической идеологии. Профессор политических наук Будапештского университета Петер Харди по этому поводу пишет следующее: "Исламский фундаментализм соединяет в себе религиозные, этические и политические черты и выступает в качестве международной угрозы демократии. В этом отношении он не отличается от национал-социализма и коммунизма. Схожесть лежит в притязаниях на универсальную истину и универсальные средства ее достижения, в готовности утверждать в мире правильность этого своего убеждения при помощи оружия, в идеологически мотивированном терроризме" (Peter Hardi. Vom Kommunismus zur Demokratie, in: Demokratie am Wendelpunkt. - Berlin: Siedler Verlag. 1996).
В мусульманских странах отмечается рост исламски ориентированных правительств, организаций, банков, благотворительных учреждений и учебных заведений. Правительства, как и оппозиция, обращаются к исламу для того, чтобы усилить свой авторитет и завоевать поддержку масс даже в секуляризированных государствах, таких, как Турция и Тунис. И там власть не может не считаться с потенциальной силой исламского самосознания и поэтому проявляет чувствительность и заботу в отношении повседневных вопросов исламской жизни.
В Исламском Возрождении обращает на себя внимание одна очень важная тенденция. Если оказывается, что традиционно господствующий в той или иной стране мазхаб (направление, школа) ислама не в состоянии удовлетворить эмоциональные или социальные потребности верующих, он, во многом спонтанно, заменяется другим мазхабом, стремительно увеличивающим число своих сторонников и становящимся влиятельной силой социальной и политической жизни. В этом ответ на вопрос, почему в некоторых районах Узбекистана ханафизм уступает место ханбализму и ваххабизму. Исламское Возрождение в Узбекистане после распада Советского Союза проявилось по-разному в разных субэтнических регионах страны: Северо-Западном, Центральном и Восточном. Мнение, изложенное в книге "Узбекистан: обретение нового облика" (с. 249-252), представляется достаточно обоснованным.
Начну с Восточного региона, с Ферганской долины, с ее географически предопределенного сепаратизма. Этот сепаратизм, помноженный на меньшую развитость социально-экономической инфраструктуры, и определил особый характер ислама в этом регионе ко времени независимости страны. В Ферганской долине традиционно преобладали суфийские ордена. Опыт существования в полуоппозиции к официальной власти и официальному духовенству, накопленный суфизмом, способствовал тому, что он сохранил свои корни в долине в тот период, когда официальный ислам в лице Духовного управления мусульман Средней Азии был под жестким контролем советской власти.
С начала восьмидесятых годов в Ферганской долине, особенно в Намангане и Андижане, увеличивается число нелегальных частных исламских школ. В результате контактов с зарубежными мусульманскими организациями, в том числе из Саудовской Аравии, в долине усилилось влияние ханбалитского мазхаба, гораздо более радикального, чем традиционный для Средней Азии ханафитский, а затем и ваххабизма. Регион этот, имеющий благоприятные природные условия и богатые ресурсы для развития сельского хозяйства и промышленности, в то же время отличает исключительная демографическая напряженность, тяжелые социальные условия. Поэтому в кризисные годы, о которых идет речь, в Ферганской долине легче, чем в других регионах страны, можно было спровоцировать насильственные акции под религиозными лозунгами. Немаловажный потенциальный фактор дестабилизации в советское время - меньшее число представителей долинных элит (наманганских, андижанских и т.д.) в высших эшелонах власти. В этих условиях ислам оказался каналом, через который могло быть оказано давление на Ташкент.
Дональд Карлайл, много лет обстоятельно изучавший положение дел в этом регионе Узбекистана, писал: "Не следует недооценивать те трудности, с которыми придется справляться Каримову в подверженной взрывам Ферганской долине. Согласно бытующему на Западе мнению, Ташкент преувеличивает угрозу исламского фундаментализма. Может быть, это и верно, но до какой-то степени. Однако ни в коей мере нельзя согласиться с тем, что страхи Каримова основаны на мираже. Фергана - не горшок, в котором продукты свариваются в однородную массу, а бурлящий котел экономических, религиозных и этнических трений, готовый в любой момент выкипеть с самыми ужасными последствиями для Узбекистана, Таджикистана и Кыргызстана".
В западной и северо-западной частях страны, за исключением Хорезма, имеющего древние исламские традиции, ислам был принят относительно поздно и притом в облегченном, номадическом (кочевом) варианте, то есть сохранение его, главным образом, в виде традиций и обычаев. Влияние суфийских братств не было здесь таким сильным, как в Ферганской долине. И хотя после либерализации духовной жизни в Узбекистане в конце восьмидесятых годов увеличилось число мечетей, религиозная ситуация в принципе не изменилась.
В крупных городах Узбекистана - Ташкенте, Самарканде, Бухаре, находящихся в центральной части страны, в отличие от Ферганской долины, традиционно преобладали умеренные формы ислама, что объясняется относительно высоким уровнем образованности и неоднородностью этнических корней населения. Именно в этих городах мусульманская культура Мавераннахра вобрала в себя дух этнической терпимости и открытости. Не случайно ее идеалом, запечатленным в трудах Фараби и Ибн Сины, был совершенный город - сообщество людей, объединенных не только на религиозной, но и на культурной и нравственной основах (Узбекистан на пороге XXI века, с. 138).
Однако эмиграция отсюда значительной части русскоязычного населения в конце восьмидесятых - начале девяностых годов привела к тому, что возникшие пустоты стали интенсивно заполняться за счет притока сельского населения. Этот слой достаточно неоднороден, его социальные настроения гораздо менее устойчивы, нежели у коренного населения, в том числе и в отношении к исламу. Особенно это справедливо для Ташкента, где миграционные процессы в указанное время шли наиболее интенсивно. В целом же, хотя после обретения независимости в ряде мест страны возникли очаги религиозной напряженности, исламский экстремизм был не в состоянии выступить в качестве самостоятельной и влиятельной политической силы. Ни во всей стране, ни в ее отдельных частях.
Символы независимости
Позволю себе вновь обратиться к уже цитированному Петеру Шолл-Латуру, воспользоваться его свежим кинематографическим восприятием действительности, фиксирующим без заранее определенной заданности то, что прежде всего бросается в глаза опытному телевизионному журналисту, прекрасно знающему Восток. Поскольку книга Шолл-Латура "Das Schlachtfeld der Zukunft" не переводилась ни на русский, ни на узбекский языки, приведу достаточно объемный фрагмент из нее (S. 62-64).
"Собственно говоря, жаль этот исчезнувший памятник. Бюст Карла Маркса явно отличался от памятников, увековечивающих в Ташкенте образы передовых борцов за пролетарскую революцию. Человек, провозгласивший Коммунистический манифест, был изваян из красного мрамора. Причем памятник этот был удивительно похож на памятники Марксу на Театральной площади в Москве и на лондонском Хайгетском кладбище, где похоронен Маркс.
Памятник находился в очень приятном сквере в самом центре Ташкента. И, воспринимаемый в единстве со сквером, очень впечатлял. Помню, что еще летом 1991 г. я писал: "Мраморный Маркс, несмотря ни на что, одинокой скалой противостоит неотвратимому повороту Узбекистана с коммунистического пути. Оставленный своими приверженцами, он не может не вызывать каких-то теплых чувств, простого человеческого сочувствия". Однако и Маркс был убран, что, впрочем, неудивительно. Мессию из мозельского города Трира ничто больше не связывает с Ташкентом и Узбекистаном. Сенсационна замена. Вместо святого пророка распавшегося Советского Союза появилась статуя всадника, азиатского героя из далекого и ужасного прошлого, Тимура, которого европейцы называют Тамерланом. Сегодня он удостоен в Узбекистане высшей национальной чести. Он стал символом национального возрождения. Конь становится на дыбы под шпорами всадника, создавшего империю, простиравшуюся от египетских пирамид до Великой Китайской стены.
Не знаю, удался ли узбекскому скульптору Тамерлан в его портретном сходстве с оригиналом. При жизни эмира были сделаны всего несколько миниатюр, противоречиво увековечивших его лицо, в котором смешаны монгольские, тюркские и таджикские черты предков нынешних узбеков. Однако памятник впечатляет тем, что, несмотря на грозно обнаженный меч Тамерлана, на пьедестале высечен девиз "Сила в справедливости".
Тамерлан вместо Маркса - мое первое впечатление от Ташкента в этот туманный и холодный мартовский день 1995 г. Я иду от этого памятника к бывшей площади Ленина, которая еще в мой прошлый приезд была переименована в площадь Свободы. И здесь явно чувствуются заметные перемены, материальные признаки сокрушения старого мира. Исчез гигантский Ленин, как некий грозный и загадочный фараон господствовавший над всем окружающим. Вместо него парит в воздухе внушительных размеров земной шар. На нем запечатлена Республика Узбекистан в многократно увеличенных размерах. Этот металлический глобус окружен лесом узбекских знамен".
Что тут сказать? Мне кажется, что немецкому автору удалось выхватить из ткани жизни несколько ярких деталей, отражающих дух времени. В них - его символика, за которой - не амбициозные причуды нового руководства страны, а мощная социальная энергия двух потоков: цивилизационных парадигм прошлых веков, неприятие российского колониализма и стремление (возможно, чересчур поспешное) отторгнуть советское прошлое.
Как вас теперь называть?
Туркестан? Центральная Азия? Средняя Азия?
Возьмите политическую карту мира, посмотрите на Узбекистан. Вы увидите, что геометрия границ представлена прямыми линиями только в районе пустыни Кызылкум. Во всех других, преимущественно оазисных частях страны, это волнообразные и зигзагообразные контуры, сжимающие территорию до узкой (несколько десятков километров) горловины к юго-западу от Ташкента, ограниченной с севера Казахстаном и с юга Таджикистаном. Примерно в 60 км (!) от Ташкента граница с Таджикистаном. Буквально в нескольких километрах от Ташкента узбекско-казахская граница. На юго-востоке - Ферганская долина, взятая в клещи со всех сторон территорией Кыргызстана. Вот в таком виде, взамен трех колонизированных Россией в ХIХ в. государств (Бухарского эмирата, Кокандского и Хивинского ханств), представили миру Узбекистан кремлевские картографы в 1924 г.
Президент Казахстана Назарбаев, вспоминая об обидах, нанесенных Москвой его стране в близком и далеком прошлом, восклицает: "Чем же провинились казахи перед историей?" А узбеки, хочу спросить я, чем провинились? И не только перед историей, но еще и перед географией? За какие грехи страна, столетиями бывшая экономической и культурной основой региона, помещена в прокрустово ложе сформулированных Сталиным этнических принципов и далеко идущих стратегических расчетов большевистской Москвы? Однако основой какого региона является Узбекистан? Как его следует правильно называть после распада Советского Союза? В каких границах он должен восприниматься миром? Вопрос этот явно не только терминологический. С ним связана большая политика.
Прежде всего, о самом термине "регион". Происходит он от латинского "regio" - "область", применяется в разных смыслах. Во-первых, в том же значении, что и район или область, как единицы в системе территориального деления. Во-вторых, регион природный - значительная по размерам территория, обладающая некоторой общностью природных условий. В-третьих, регионом называется территория, геокультурное, геополитическое, геоэкономическое пространство, достаточно значительное по своим размерам, не обязательно являющееся таксономической единицей в какой-либо системе территориального деления. Например, Кавказ (БЭС. - М. 1998. С. 1003). В этом последнем смысле и используем данный термин для обозначения территории, о которой мы ведем речь. За его долгую, многовековую историю регион этот называли по разному: Трансоксания и Мавераннахр (о чем я уже подробно рассказывал), Туркестан, Средняя Азия, Центральная Азия.
Название "Туркестан" (страна тюрков) имеет очень длинную историю. Хронологически оно стоит между Трансоксанией и Мавераннахром. Первыми так назвали регион персы в период господства Сасанидов (III-VII вв.). После многих веков забвения этого названия арабскими географами оно было воскрешено венецианским путешественником Марко Поло в "Книге" (1298 г.), описывающей его азиатское путешествие. Во всяком случае, важно констатировать, что термин "Туркестан" в те далекие и очень далекие времена применялся иностранцами, а не самими тюркскими народами. То же самое повторилось и во второй половине ХIХ в.
После российской колонизации региона слово "Туркестан" вошло в название генерал-губернаторства, учрежденного в 1867 г., которое включало четыре области - Сырдарьинскую, Семиречье, Ферганскую, Закаспийскую - и город Самарканд. В эти же годы широко применяли термин "Туркестан" западноевропейские географы, выделяя Западный Туркестан (среднеазиатская территория России, северная часть Афганистана) и Восточный Туркестан (пограничная с Россией провинция Западного Китая).
Советская власть вначале восприняла термин "Туркестан" благосклонно. Первая советская республика в регионе так и называлась - Автономная Советская Социалистическая Республика Туркестан. Местная коммунистическая партия именовалась - Коммунистическая партия Туркестана. Вскоре, однако, термин "Туркестан" был изъят из политического лексикона Москвы. Почему? В связи с его неточностью, когда фарсиязычное население как бы вводилось в круг тюркских народов. Были причины и более серьезные.
Идея пантюркизма, на которую так или иначе ориентирован термин, была несовместима с коммунистической идеологией в России. К тому же возникал откровенный намек на Синьцзян с его уйгурским населением, что Москве также было пока ни к чему. Так вот и ушел термин "Туркестан" в историческое небытие. Вернется ли он в политическую географию? Кто знает? Всякое бывает на путях истории. Надо сказать, что известный в прошлом на Западе эксперт по проблемам Средней Азии Баймирза Хайит, называвший себя туркестанцем, в своих работах постоянно сожалел о том, что в западной политической и географической литературе существует, как он пишет, запрет на применение термина "Туркестан" в том смысле, в каком он использовался со второй половины ХIХ в. (Hayit B. Turkestan im Herzen Eurasiens. - К?ln. 1980).
И еще почти анекдотический момент, связанный с этим названием. Немецкий исследователь Пауль Георг Гайс удивленно пишет о парадоксальных, труднообъяснимых семантических акциях Москвы. Несмотря на то что после 1924 г. Туркестан исчез из советского политического лексикона, военный округ в этом регионе назывался Туркестанским, и железная дорога, связывающая регион с Сибирью, тоже именовалась Турксибом, то есть Туркестано-Сибирской. Почему? Никто из российских историков разумно объяснить мне этого парадокса не смог.
В советское время был введен в оборот термин "Средняя Азия". В географическом смысле им обозначали ту часть внутриматериковой Азии, на которой расположены Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан и Туркменистан. К Средней Азии относили также и территорию Южного Казахстана к югу от Арало-Иртышского водораздела. В политическом же смысле стал применяться термин "Средняя Азия и Казахстан" (БЭС. С. 1141).
После распада СССР в американской политической лексике названия "Средняя Азия", "Средняя Азия и Казахстан" были сразу же заменены на "Центральная Азия". Объяснения этой замены я нигде не нашел. Во время встречи в январе 1993 г. в Ташкенте глав государств региона по предложению Президента Казахстана Назарбаева решили узаконить название "Центральная Азия", предав "Среднюю Азию", так сказать, забвению. Чем термин "Центральная" в данном случае лучше, чем "Средняя"?
А дело, как я понимаю, в том, что, назвав регион "Центральная Азия", казахстанский лидер попытался вроде бы легитимировать ведущую роль его страны в регионе, изменение политической географии региона, связанное с предстоящим переносом столицы Казахстана в глубь Сибири, в Астану.
Надо сказать, что с этим термином далеко не все просто. В географическом и историко-культурном смыслах им обозначаются совершенно разные территории. Вот фрагмент из того, что писал по этому вопросу известный российский географ и геолог Владимир Обручев сто лет назад: "Центральная Азия - часть внутриматериковой Азии, не имеющая рек, стекающих в море, изолированная от Мирового океана... Все реки в этой географической области впадают в озера или постепенно поглощаются песками, теряются в песках" (Обручев В. Центральная Азия и Северный Китай. - Санкт-Петербург. 1900. С. 1).
Такой подход положен в основу характеристики географического понятия "Центральная Азия" в самых солидных европейских энциклопедиях. Вот, например, что написано в немецкой: "Центральная Азия - бессточное плоскогорье во внутренней Азии между Гималаями на юге, сибирскими горами на севере, Хинганскими горами на востоке и Памиром на западе" (Brockhaus in einem Band, Leipzig-Mannheim. 1996. S. 1008). Вот цитата из Большого энциклопедического словаря: "Центральная Азия - природная зона стран, охватывающая внутриматериковую Азию в пределах Китая и Монголии. Около 6 млн кв. км. Преобладают полупустыни и пустыни (Гоби, Алашань, Ордос), Джунгарская и Таримские равнины, Тибетское нагорье, разделенные или обрамленные высокими хребтами Тянь-Шаня, Куньлуня, Наньшаня, Каракорума и др. Большая часть территории - область внутреннего стока" (БЭС. - М. 1998. С. 1330). Таким образом, в географическом плане никакого отношения к Центральной Азии ни Казахстан, ни его соседи по региону не имеют.
Иное содержание этого понятия в историко-культурном смысле. В частности, в практике ЮНЕСКО под Центральной Азией понимается регион, включающий в себя среднеазиатские республики бывшего Советского Союза, Казахстан, восточный Иран, северный Афганистан, северный Пакистан, северо-западную Индию, Монголию, Синьцзян. Поэтому Афганистан, Индия, Иран, Китай, Пакистан являются членами Ассоциации по изучению культуры Центральной Азии, действующей под патронажем ЮНЕСКО.
Если все-таки продолжать, вопреки общепринятым установкам в географии и культурологии, называть регион "Центральная Азия", то в этом случае, во избежание терминологической путаницы, без прилагательного "постсоветская" обойтись никак нельзя. Вот и думаю: зачем упорствовать в применении заведомо научно некорректного названия? Представьте себе, что завтра заменят термин "Малая Азия" (на немецком "Kleinasien") в английском политическом языке. Или более того: какие-то южные американские штаты, лежащие к северу от реки Рио-Браво-дель-Норте, в Ташкенте, Астане или Москве стали бы относить к Латинской Америке. Не проще ли вернуться к советскому "Средняя Азия и Казахстан"? А для краткости и удобства использовать термин "Средняя Азия"?
При всей неоднородности жителей махалля - классовое неравенство, отсутствие профессиональных отношений - они были объединены в общину, соединены личными связями, общими интересами и обязанностями, участием в общих делах. Общинный уклад жизни махалля породил систему самоуправления. Возглавлял махалля выборный старшина (аксакал). Как свидетельствуют различные источники, к выборам аксакала и его помощников во все века относились очень серьезно, понимая, что неудачные избранники причинят общине много неудобств и неприятностей. Аксакал являлся официальным представителем махалля перед городскими властями и потому должен был утверждаться ими.
Имея глубокие корни в истории, организуя и направляя течение повседневной жизни народа, махалля породил стройную этическую систему, основанную на демократических устоях. Это непоколебимые временем правила взаимопомощи, гостеприимства и уважения к старшим, равенство всех членов общины. Ни один житель махалля не чувствовал себя одиноким, он всегда мог рассчитывать не только на участие и моральную поддержку, но и на необходимую материальную помощь. Словом, речь идет о прекрасных традициях коллективизма и кооперирования. Об этих и многих других интересных фактах можно узнать у самых разных авторов (к примеру, Де Клавихо Р.Г. Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403-1405 гг. Сб. отделения русского языка и словесности Академии наук. - СПб. 1881. Т. 28). Не берусь перечислить более серьезных исследователей. Это дело историков. Сошлюсь только на Айни (настоящее имя Садриддин Саид-Муродзода, 1878-1954), таджикского писателя и ученого. В романе "Дохунда" и художественно-автобиографической книге "Воспоминания" дореволюционная жизнь в махалля отражена с этнографической точностью.
Советская власть, выступавшая против многих традиционных узбекских социальных структур, в борьбе с махалля вынуждена была отступить. Махалля оказался этой власти не по зубам. В 1932 г. вышло "Положение о махаллинских комитетах в городах Узбекистана". В 1938 г. атаки на махалля были приостановлены вообще. Решение было принято такое: они должны сосуществовать с новыми социалистическими структурами, дополняя их.
Исламское Возрождение
Некоторые исследователи ислама уподобляют его океану, в том смысле, что цунами, начавшееся на одном его берегу, обязательно отзовется на другом. Думаю, что если и сравнивать ислам с океаном, то не с обычным земным, а с неким фантастическим солярисом, концентрирующим в себе громадную энергию созидания и разрушения. Громадные волны этого океана не стихийно, а, напротив, очень целенаправленно накатываются сегодня друг за другом на богатую нефтью и газом мусульманскую Среднюю Азию, на ведущую страну этого региона Узбекистан, одно из самых исламизированных государств мира. Уже в восьмидесятые годы, еще находясь в составе СССР, Узбекистан был так или иначе вовлечен в глобальные процессы, связанные с Исламским Возрождением.
Итак, что же такое Исламское Возрождение? В чем его суть? Какие факторы вызвали его к жизни? По-видимому, чтобы лучше понять этот глобальный процесс, его надо рассматривать как часть еще более широкого процесса, начавшегося во второй половине ХХ в., который можно условно назвать "утверждение Азии". В то время как в странах Восточной Азии (Японии, Южной Корее, Сингапуре, Таиланде, Малайзии, Тайване, Китае) успешно осуществлялись модернизация и экономическое развитие, все большее число мусульман стали обращаться к исламу как к источнику их идентичности, смысла жизни, легитимности, развития, власти и надежды. Это выразилось в лозунге "Ислам - это решение" (John L. Esposito. The Islamic Threat: Myth or Reality. - N. Y. 1992. S. 1992).
Уже в начальной своей фазе Исламское Возрождение по охвату и глубине воздействия стало приобретать мировое значение. С.Хэнтингтон спрашивает сам себя: "Почему Исламское Возрождение надо писать с заглавных букв?" И отвечает: "Основанием является исключительно важная историческая значимость этого феномена, затрагивающего одну пятую (или более) всего человечества". Он продолжает: "Этот феномен не менее значим, чем Американская революция, Французская революция, Октябрьская революция, которые всегда пишутся с заглавной буквы" (Der Kampf der Kulturen. S. 168, 551-552).
Исламское Возрождение в самом общем смысле можно охарактеризовать как признание технической культуры Запада и отвержение его духовной культуры. Вот что писал один из ведущих исламских идеологов Саудовской Аравии Бандар бин Султан в 1994 г.: "Иностранный импорт хорош, если он выражается в телевизорах и компьютерах, других технических вещах. Однако нематериальные, социальные и политические институты, которые иногда пытаются импортировать с Запада в исламские страны, могут быть смертельны. Об этом свидетельствует падение шаха Ирана. Ислам для нас не одна лишь религия, но и образ жизни, несовместимый с западным" (Bandar bin Sultan. - New York Times. 10.07. 1994. S. 20).
Движущей силой Исламского Возрождения является исламский фундаментализм, который зачастую воспринимается только как политический ислам, хотя в действительности это компонент во всеохватывающей системе идей, практике и риторике, направленных на коренной поворот в жизни народов мира, приверженных исламу.
"В своих политических манифестациях Исламское Возрождение имеет определенное сходство с марксизмом, с его святыми текстами, с его видением совершенного общества, с пониманием путей фундаментального поворота в общественной жизни, включающего в себя переход от реформ к насильственной революции и свержению господствующей власти, исключение из жизни многообразия мнений и суждений, а в конечном счете и массовый террор как действенный инструмент достижения целей" (Samuel P.Huntington. Der Kampf der Kulturen, S. 170).
Многие западные исследователи проблем исламского фундаментализма еще более резки в оценках его политической, точнее даже, внешнеполитической идеологии. Профессор политических наук Будапештского университета Петер Харди по этому поводу пишет следующее: "Исламский фундаментализм соединяет в себе религиозные, этические и политические черты и выступает в качестве международной угрозы демократии. В этом отношении он не отличается от национал-социализма и коммунизма. Схожесть лежит в притязаниях на универсальную истину и универсальные средства ее достижения, в готовности утверждать в мире правильность этого своего убеждения при помощи оружия, в идеологически мотивированном терроризме" (Peter Hardi. Vom Kommunismus zur Demokratie, in: Demokratie am Wendelpunkt. - Berlin: Siedler Verlag. 1996).
В мусульманских странах отмечается рост исламски ориентированных правительств, организаций, банков, благотворительных учреждений и учебных заведений. Правительства, как и оппозиция, обращаются к исламу для того, чтобы усилить свой авторитет и завоевать поддержку масс даже в секуляризированных государствах, таких, как Турция и Тунис. И там власть не может не считаться с потенциальной силой исламского самосознания и поэтому проявляет чувствительность и заботу в отношении повседневных вопросов исламской жизни.
В Исламском Возрождении обращает на себя внимание одна очень важная тенденция. Если оказывается, что традиционно господствующий в той или иной стране мазхаб (направление, школа) ислама не в состоянии удовлетворить эмоциональные или социальные потребности верующих, он, во многом спонтанно, заменяется другим мазхабом, стремительно увеличивающим число своих сторонников и становящимся влиятельной силой социальной и политической жизни. В этом ответ на вопрос, почему в некоторых районах Узбекистана ханафизм уступает место ханбализму и ваххабизму. Исламское Возрождение в Узбекистане после распада Советского Союза проявилось по-разному в разных субэтнических регионах страны: Северо-Западном, Центральном и Восточном. Мнение, изложенное в книге "Узбекистан: обретение нового облика" (с. 249-252), представляется достаточно обоснованным.
Начну с Восточного региона, с Ферганской долины, с ее географически предопределенного сепаратизма. Этот сепаратизм, помноженный на меньшую развитость социально-экономической инфраструктуры, и определил особый характер ислама в этом регионе ко времени независимости страны. В Ферганской долине традиционно преобладали суфийские ордена. Опыт существования в полуоппозиции к официальной власти и официальному духовенству, накопленный суфизмом, способствовал тому, что он сохранил свои корни в долине в тот период, когда официальный ислам в лице Духовного управления мусульман Средней Азии был под жестким контролем советской власти.
С начала восьмидесятых годов в Ферганской долине, особенно в Намангане и Андижане, увеличивается число нелегальных частных исламских школ. В результате контактов с зарубежными мусульманскими организациями, в том числе из Саудовской Аравии, в долине усилилось влияние ханбалитского мазхаба, гораздо более радикального, чем традиционный для Средней Азии ханафитский, а затем и ваххабизма. Регион этот, имеющий благоприятные природные условия и богатые ресурсы для развития сельского хозяйства и промышленности, в то же время отличает исключительная демографическая напряженность, тяжелые социальные условия. Поэтому в кризисные годы, о которых идет речь, в Ферганской долине легче, чем в других регионах страны, можно было спровоцировать насильственные акции под религиозными лозунгами. Немаловажный потенциальный фактор дестабилизации в советское время - меньшее число представителей долинных элит (наманганских, андижанских и т.д.) в высших эшелонах власти. В этих условиях ислам оказался каналом, через который могло быть оказано давление на Ташкент.
Дональд Карлайл, много лет обстоятельно изучавший положение дел в этом регионе Узбекистана, писал: "Не следует недооценивать те трудности, с которыми придется справляться Каримову в подверженной взрывам Ферганской долине. Согласно бытующему на Западе мнению, Ташкент преувеличивает угрозу исламского фундаментализма. Может быть, это и верно, но до какой-то степени. Однако ни в коей мере нельзя согласиться с тем, что страхи Каримова основаны на мираже. Фергана - не горшок, в котором продукты свариваются в однородную массу, а бурлящий котел экономических, религиозных и этнических трений, готовый в любой момент выкипеть с самыми ужасными последствиями для Узбекистана, Таджикистана и Кыргызстана".
В западной и северо-западной частях страны, за исключением Хорезма, имеющего древние исламские традиции, ислам был принят относительно поздно и притом в облегченном, номадическом (кочевом) варианте, то есть сохранение его, главным образом, в виде традиций и обычаев. Влияние суфийских братств не было здесь таким сильным, как в Ферганской долине. И хотя после либерализации духовной жизни в Узбекистане в конце восьмидесятых годов увеличилось число мечетей, религиозная ситуация в принципе не изменилась.
В крупных городах Узбекистана - Ташкенте, Самарканде, Бухаре, находящихся в центральной части страны, в отличие от Ферганской долины, традиционно преобладали умеренные формы ислама, что объясняется относительно высоким уровнем образованности и неоднородностью этнических корней населения. Именно в этих городах мусульманская культура Мавераннахра вобрала в себя дух этнической терпимости и открытости. Не случайно ее идеалом, запечатленным в трудах Фараби и Ибн Сины, был совершенный город - сообщество людей, объединенных не только на религиозной, но и на культурной и нравственной основах (Узбекистан на пороге XXI века, с. 138).
Однако эмиграция отсюда значительной части русскоязычного населения в конце восьмидесятых - начале девяностых годов привела к тому, что возникшие пустоты стали интенсивно заполняться за счет притока сельского населения. Этот слой достаточно неоднороден, его социальные настроения гораздо менее устойчивы, нежели у коренного населения, в том числе и в отношении к исламу. Особенно это справедливо для Ташкента, где миграционные процессы в указанное время шли наиболее интенсивно. В целом же, хотя после обретения независимости в ряде мест страны возникли очаги религиозной напряженности, исламский экстремизм был не в состоянии выступить в качестве самостоятельной и влиятельной политической силы. Ни во всей стране, ни в ее отдельных частях.
Символы независимости
Позволю себе вновь обратиться к уже цитированному Петеру Шолл-Латуру, воспользоваться его свежим кинематографическим восприятием действительности, фиксирующим без заранее определенной заданности то, что прежде всего бросается в глаза опытному телевизионному журналисту, прекрасно знающему Восток. Поскольку книга Шолл-Латура "Das Schlachtfeld der Zukunft" не переводилась ни на русский, ни на узбекский языки, приведу достаточно объемный фрагмент из нее (S. 62-64).
"Собственно говоря, жаль этот исчезнувший памятник. Бюст Карла Маркса явно отличался от памятников, увековечивающих в Ташкенте образы передовых борцов за пролетарскую революцию. Человек, провозгласивший Коммунистический манифест, был изваян из красного мрамора. Причем памятник этот был удивительно похож на памятники Марксу на Театральной площади в Москве и на лондонском Хайгетском кладбище, где похоронен Маркс.
Памятник находился в очень приятном сквере в самом центре Ташкента. И, воспринимаемый в единстве со сквером, очень впечатлял. Помню, что еще летом 1991 г. я писал: "Мраморный Маркс, несмотря ни на что, одинокой скалой противостоит неотвратимому повороту Узбекистана с коммунистического пути. Оставленный своими приверженцами, он не может не вызывать каких-то теплых чувств, простого человеческого сочувствия". Однако и Маркс был убран, что, впрочем, неудивительно. Мессию из мозельского города Трира ничто больше не связывает с Ташкентом и Узбекистаном. Сенсационна замена. Вместо святого пророка распавшегося Советского Союза появилась статуя всадника, азиатского героя из далекого и ужасного прошлого, Тимура, которого европейцы называют Тамерланом. Сегодня он удостоен в Узбекистане высшей национальной чести. Он стал символом национального возрождения. Конь становится на дыбы под шпорами всадника, создавшего империю, простиравшуюся от египетских пирамид до Великой Китайской стены.
Не знаю, удался ли узбекскому скульптору Тамерлан в его портретном сходстве с оригиналом. При жизни эмира были сделаны всего несколько миниатюр, противоречиво увековечивших его лицо, в котором смешаны монгольские, тюркские и таджикские черты предков нынешних узбеков. Однако памятник впечатляет тем, что, несмотря на грозно обнаженный меч Тамерлана, на пьедестале высечен девиз "Сила в справедливости".
Тамерлан вместо Маркса - мое первое впечатление от Ташкента в этот туманный и холодный мартовский день 1995 г. Я иду от этого памятника к бывшей площади Ленина, которая еще в мой прошлый приезд была переименована в площадь Свободы. И здесь явно чувствуются заметные перемены, материальные признаки сокрушения старого мира. Исчез гигантский Ленин, как некий грозный и загадочный фараон господствовавший над всем окружающим. Вместо него парит в воздухе внушительных размеров земной шар. На нем запечатлена Республика Узбекистан в многократно увеличенных размерах. Этот металлический глобус окружен лесом узбекских знамен".
Что тут сказать? Мне кажется, что немецкому автору удалось выхватить из ткани жизни несколько ярких деталей, отражающих дух времени. В них - его символика, за которой - не амбициозные причуды нового руководства страны, а мощная социальная энергия двух потоков: цивилизационных парадигм прошлых веков, неприятие российского колониализма и стремление (возможно, чересчур поспешное) отторгнуть советское прошлое.
Как вас теперь называть?
Туркестан? Центральная Азия? Средняя Азия?
Возьмите политическую карту мира, посмотрите на Узбекистан. Вы увидите, что геометрия границ представлена прямыми линиями только в районе пустыни Кызылкум. Во всех других, преимущественно оазисных частях страны, это волнообразные и зигзагообразные контуры, сжимающие территорию до узкой (несколько десятков километров) горловины к юго-западу от Ташкента, ограниченной с севера Казахстаном и с юга Таджикистаном. Примерно в 60 км (!) от Ташкента граница с Таджикистаном. Буквально в нескольких километрах от Ташкента узбекско-казахская граница. На юго-востоке - Ферганская долина, взятая в клещи со всех сторон территорией Кыргызстана. Вот в таком виде, взамен трех колонизированных Россией в ХIХ в. государств (Бухарского эмирата, Кокандского и Хивинского ханств), представили миру Узбекистан кремлевские картографы в 1924 г.
Президент Казахстана Назарбаев, вспоминая об обидах, нанесенных Москвой его стране в близком и далеком прошлом, восклицает: "Чем же провинились казахи перед историей?" А узбеки, хочу спросить я, чем провинились? И не только перед историей, но еще и перед географией? За какие грехи страна, столетиями бывшая экономической и культурной основой региона, помещена в прокрустово ложе сформулированных Сталиным этнических принципов и далеко идущих стратегических расчетов большевистской Москвы? Однако основой какого региона является Узбекистан? Как его следует правильно называть после распада Советского Союза? В каких границах он должен восприниматься миром? Вопрос этот явно не только терминологический. С ним связана большая политика.
Прежде всего, о самом термине "регион". Происходит он от латинского "regio" - "область", применяется в разных смыслах. Во-первых, в том же значении, что и район или область, как единицы в системе территориального деления. Во-вторых, регион природный - значительная по размерам территория, обладающая некоторой общностью природных условий. В-третьих, регионом называется территория, геокультурное, геополитическое, геоэкономическое пространство, достаточно значительное по своим размерам, не обязательно являющееся таксономической единицей в какой-либо системе территориального деления. Например, Кавказ (БЭС. - М. 1998. С. 1003). В этом последнем смысле и используем данный термин для обозначения территории, о которой мы ведем речь. За его долгую, многовековую историю регион этот называли по разному: Трансоксания и Мавераннахр (о чем я уже подробно рассказывал), Туркестан, Средняя Азия, Центральная Азия.
Название "Туркестан" (страна тюрков) имеет очень длинную историю. Хронологически оно стоит между Трансоксанией и Мавераннахром. Первыми так назвали регион персы в период господства Сасанидов (III-VII вв.). После многих веков забвения этого названия арабскими географами оно было воскрешено венецианским путешественником Марко Поло в "Книге" (1298 г.), описывающей его азиатское путешествие. Во всяком случае, важно констатировать, что термин "Туркестан" в те далекие и очень далекие времена применялся иностранцами, а не самими тюркскими народами. То же самое повторилось и во второй половине ХIХ в.
После российской колонизации региона слово "Туркестан" вошло в название генерал-губернаторства, учрежденного в 1867 г., которое включало четыре области - Сырдарьинскую, Семиречье, Ферганскую, Закаспийскую - и город Самарканд. В эти же годы широко применяли термин "Туркестан" западноевропейские географы, выделяя Западный Туркестан (среднеазиатская территория России, северная часть Афганистана) и Восточный Туркестан (пограничная с Россией провинция Западного Китая).
Советская власть вначале восприняла термин "Туркестан" благосклонно. Первая советская республика в регионе так и называлась - Автономная Советская Социалистическая Республика Туркестан. Местная коммунистическая партия именовалась - Коммунистическая партия Туркестана. Вскоре, однако, термин "Туркестан" был изъят из политического лексикона Москвы. Почему? В связи с его неточностью, когда фарсиязычное население как бы вводилось в круг тюркских народов. Были причины и более серьезные.
Идея пантюркизма, на которую так или иначе ориентирован термин, была несовместима с коммунистической идеологией в России. К тому же возникал откровенный намек на Синьцзян с его уйгурским населением, что Москве также было пока ни к чему. Так вот и ушел термин "Туркестан" в историческое небытие. Вернется ли он в политическую географию? Кто знает? Всякое бывает на путях истории. Надо сказать, что известный в прошлом на Западе эксперт по проблемам Средней Азии Баймирза Хайит, называвший себя туркестанцем, в своих работах постоянно сожалел о том, что в западной политической и географической литературе существует, как он пишет, запрет на применение термина "Туркестан" в том смысле, в каком он использовался со второй половины ХIХ в. (Hayit B. Turkestan im Herzen Eurasiens. - К?ln. 1980).
И еще почти анекдотический момент, связанный с этим названием. Немецкий исследователь Пауль Георг Гайс удивленно пишет о парадоксальных, труднообъяснимых семантических акциях Москвы. Несмотря на то что после 1924 г. Туркестан исчез из советского политического лексикона, военный округ в этом регионе назывался Туркестанским, и железная дорога, связывающая регион с Сибирью, тоже именовалась Турксибом, то есть Туркестано-Сибирской. Почему? Никто из российских историков разумно объяснить мне этого парадокса не смог.
В советское время был введен в оборот термин "Средняя Азия". В географическом смысле им обозначали ту часть внутриматериковой Азии, на которой расположены Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан и Туркменистан. К Средней Азии относили также и территорию Южного Казахстана к югу от Арало-Иртышского водораздела. В политическом же смысле стал применяться термин "Средняя Азия и Казахстан" (БЭС. С. 1141).
После распада СССР в американской политической лексике названия "Средняя Азия", "Средняя Азия и Казахстан" были сразу же заменены на "Центральная Азия". Объяснения этой замены я нигде не нашел. Во время встречи в январе 1993 г. в Ташкенте глав государств региона по предложению Президента Казахстана Назарбаева решили узаконить название "Центральная Азия", предав "Среднюю Азию", так сказать, забвению. Чем термин "Центральная" в данном случае лучше, чем "Средняя"?
А дело, как я понимаю, в том, что, назвав регион "Центральная Азия", казахстанский лидер попытался вроде бы легитимировать ведущую роль его страны в регионе, изменение политической географии региона, связанное с предстоящим переносом столицы Казахстана в глубь Сибири, в Астану.
Надо сказать, что с этим термином далеко не все просто. В географическом и историко-культурном смыслах им обозначаются совершенно разные территории. Вот фрагмент из того, что писал по этому вопросу известный российский географ и геолог Владимир Обручев сто лет назад: "Центральная Азия - часть внутриматериковой Азии, не имеющая рек, стекающих в море, изолированная от Мирового океана... Все реки в этой географической области впадают в озера или постепенно поглощаются песками, теряются в песках" (Обручев В. Центральная Азия и Северный Китай. - Санкт-Петербург. 1900. С. 1).
Такой подход положен в основу характеристики географического понятия "Центральная Азия" в самых солидных европейских энциклопедиях. Вот, например, что написано в немецкой: "Центральная Азия - бессточное плоскогорье во внутренней Азии между Гималаями на юге, сибирскими горами на севере, Хинганскими горами на востоке и Памиром на западе" (Brockhaus in einem Band, Leipzig-Mannheim. 1996. S. 1008). Вот цитата из Большого энциклопедического словаря: "Центральная Азия - природная зона стран, охватывающая внутриматериковую Азию в пределах Китая и Монголии. Около 6 млн кв. км. Преобладают полупустыни и пустыни (Гоби, Алашань, Ордос), Джунгарская и Таримские равнины, Тибетское нагорье, разделенные или обрамленные высокими хребтами Тянь-Шаня, Куньлуня, Наньшаня, Каракорума и др. Большая часть территории - область внутреннего стока" (БЭС. - М. 1998. С. 1330). Таким образом, в географическом плане никакого отношения к Центральной Азии ни Казахстан, ни его соседи по региону не имеют.
Иное содержание этого понятия в историко-культурном смысле. В частности, в практике ЮНЕСКО под Центральной Азией понимается регион, включающий в себя среднеазиатские республики бывшего Советского Союза, Казахстан, восточный Иран, северный Афганистан, северный Пакистан, северо-западную Индию, Монголию, Синьцзян. Поэтому Афганистан, Индия, Иран, Китай, Пакистан являются членами Ассоциации по изучению культуры Центральной Азии, действующей под патронажем ЮНЕСКО.
Если все-таки продолжать, вопреки общепринятым установкам в географии и культурологии, называть регион "Центральная Азия", то в этом случае, во избежание терминологической путаницы, без прилагательного "постсоветская" обойтись никак нельзя. Вот и думаю: зачем упорствовать в применении заведомо научно некорректного названия? Представьте себе, что завтра заменят термин "Малая Азия" (на немецком "Kleinasien") в английском политическом языке. Или более того: какие-то южные американские штаты, лежащие к северу от реки Рио-Браво-дель-Норте, в Ташкенте, Астане или Москве стали бы относить к Латинской Америке. Не проще ли вернуться к советскому "Средняя Азия и Казахстан"? А для краткости и удобства использовать термин "Средняя Азия"?