Ли Линда Фрэнсис. Белый лебедь

   — Грейсон!
   Эммелайн бросилась к нему, повисла у него на руке, изо всех сил стараясь его оттащить. Но он не замечал ее. Давно сдерживаемая ярость вырвалась на волю, обволакивая его и сводя с ума. Но его это не остановило.
   Он еще крепче сжал пальцы, и человек побагровел, задыхаясь.
   — Грейсон, ты делаешь ему больно!
   — Стараюсь, — буркнул он. Эммелайн побледнела.
   — Тогда тебе придется причинить боль и мне, потому что я так же виновата, как и Ричард.
   Ричард.
   Это имя резануло его. Она зовет его по имени. Значит — близость.
   Грейсон взревел и разжал руки. Дыхание вылетало из его груди короткими прерывистыми залпами. Он медленно перевел взгляд с матери на незнакомца.
   — Держитесь от нее подальше, — прошипел он. — Иначе в другой раз вы так дешево не отделаетесь.
   Ричард тяжело съехал по стене, сжимая руками горло. Не глядя на него, Грейсон властно взял мать за руку и вывел из комнаты, потом из гостиницы. Точно рассерженный родитель, уводящий дочь — прогульщицу, он втолкнул ее в экипаж. Оказавшись в карете, Эммелайн выдернула руку.
   — Грейсон Хоторн, мне не три года! — Он хмуро взглянул на нее.
   — Я знаю. Вы моя мать. — Она отвела взгляд.
   — Как бы то ни было, ведь ничего же не случилось. По крайней мере серьезного.
   — Я нахожу вас в номере гостиницы наедине с мужчиной, не являющимся вашим мужем, и вы утверждаете, что это несерьезно?
   Она посмотрела на него тяжелым взглядом и вздохнула:
   — Ах, Грейсон, жизнь состоит не только из белого и черного цветов. В ней порой встречаются серые оттенки, в которых ты никогда не пытался разобраться.
   — А любовная связь — это один из оттенков серого? — Она закрыла глаза, и ему показалось, что она враз постарела. Грейсону стало стыдно.
   Экипаж ехал по улицам, приближаясь к миру, который был им хорошо знаком, и у Грейсона мелькнула мысль, что все это дурной сон. Глядя на мать, он видел знакомое лицо и ясные голубые глаза и поверить не мог, что она способна нарушить супружескую верность.
   Но тут карета подпрыгнула на ухабе, его мысли изменили направление, безжалостно напомнив ему о реальности.
   — Нет, — ответила она. — Любовная связь — это просто плохо. Но жизнь не так проста. Дороги, которые ведут нас туда, где закончится наша жизнь, никогда не бывают прямыми и ясными.
   Грейсон смотрел прямо перед собой.
   — Если ты считаешь, что должен все рассказать отцу, я пойму.
   Они подъехали к Хоторн-Хаусу, и прежде чем он успел помочь ей, она выпрыгнула из кареты. Он хотел пойти за ней, но она его остановила.
   — Твой отец по субботам во второй половине дня бывает в своем клубе. Без сомнения, ты найдешь его там.
   Она пошла к двери и ни разу не обернулась.
   Извозчик спросил его, куда ехать, и Грейсон велел трогать. Он не знал, куда направляется. Ему было все равно. Ему нужно было время, чтобы подумать. Но ехать к отцу он не собирался.
   Они ехали вперед, пока не оказались у «Белого лебедя». Разве не всегда с ним так бывало? Почему-то любая дорога приводила его к Софи.
   Но едва он вошел в дом, как появилась Маргарет, машущая рукой, как будто хотела выгнать его.
   — Я этого не потерплю! У Софи сегодня концерт. Ей нужны тишина и покой, а не постоянное хлопанье дверьми и появление всякого, кому вздумается зайти.
   — О чем вы говорите?
   — Сначала вы, потом ваш брат, потом этот дворецкий, а теперь еще и ваш отец.
   — Мой отец? — спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего.
   — Да! Он в вашей конторе. Это никуда не годится. Софи необходимо подготовиться к вечеру!
   Грейсон сильно удивился, обнаружив, что его отец стоит у письменного стола.
   — Ты намереваешься все мне рассказать или будешь скрывать правду?
   Грейсон не сразу понял, что его безупречно благопристойный отец выпил.
   — О чем вы говорите? — осторожно осведомился он.
   — Ты прекрасно знаешь о чем. О твоей матери и Ричарде Смизи!
   Грейсон медленно подошел к нему.
   — Не думай, что я не знаю, где была твоя мать. И не думай, что я не знаю, где был ты. Я не дурак. Хотя ей и хочется сделать из меня дурака. Чем она и занималась все эти годы. А теперь еще вот это! — проревел он, размахивая листом бумаги, на котором было что-то написано.
   И тут Грейсон увидел, что папка с материалами, принесенная Лукасом, где во всех подробностях рассказывалось о выступлениях Софи, лежит на столе открытая. Судя по виду его отца, все было еще хуже, чем он предполагал.
   Твердым шагом он подошел к отцу и, стараясь придать своему голосу спокойное, бесстрастное звучание, совершенно не соответствующее его действительному состоянию, произнес:
   — Я и не знал, что у вас есть обыкновение рыться в чужих бумагах.
   — Я это делаю, когда бумаги смотрят прямо на меня. Кто бы этого не сделал? Черт бы тебя побрал! Почему ты не сказал мне, на какой женщине ты хочешь жениться?
   Грейсон не стал говорить отцу, что помолвка разорвана.
   — Позвольте мне посмотреть документы. — Но Брэдфорд его не слушал. Его внимание привлек шум за дверью, и он устремил взгляд туда.
   — А, та самая, о ком идет речь, — проговорил он с жутким спокойствием. — Скажите ему, Софи. Скажите ему, как вы играете на этом вашем инструменте.
   Грейсон повернулся к ней. Первое, что он увидел, были ее глаза, большие, карие, с зелеными крапинками. Он и раньше видел в них мрак — еще до того, как овладел ее телом. Вид у нее был соблазнительный и неукротимый. И вызывающий.
   Она перевела взгляд с Брэдфорда на папку и мельком взглянула на лист бумаги в его руке.
   — Полагаю, в этих бумагах обо мне сказано все. — Наконец она посмотрела на Грейсона. — Вы велели навести справки обо мне?
   — Да, черт возьми, он велел! — проревел Брэдфорд. — И в результате выяснилось, что вы скандальная и…
   — Отец!
   Это слово громом отдалось в комнате. Мужчины смотрели друг на друга. Наконец Грейсон повернулся к Софи:
   — Я хочу услышать это от вас.
   Она мятежно вздернула подбородок. А может быть, она просто отбросила последние остатки надежды.
   — Услышать — что? — осведомилась она. — Вы хотите узнать, что у моих платьев чересчур низкий вырез, что заставляет всех мужчин в зале вожделеть меня?
   Лицо его словно окаменело, взгляд стал жестким и непокорным.
   — Или вы хотите узнать, какие вещи я исполняю? Возбуждающие пьесы, которые не имеют почти никакого отношения к искусству, зато с успехом пробуждают похоть у моих поклонников. Я имею в виду мужчин, конечно. Вот почему они толпятся за кулисами. Шлют мне подарки, цветы, конфеты. Приглашают меня к себе в постель.
   В голове у Грейсона мысли неслись галопом.
   — Или вы хотите, чтобы я рассказала вам, как я помещаю виолончель между ног, нежно, точно любовника?
   Брэдфорд издал какой-то сдавленный звук, но взгляд Грейсона не дрогнул. А Софи и не подумала отступать.
   — Хотите услышать еще? — поинтересовалась она.
   — Картина мне ясна.
   — Вы уверены? Не хотите ли спросить, получаю ли я от этого удовольствие?
   — И как же? — Глаза ее вспыхнули.
   — Каждое мгновение! — с восторгом вскричала она.
   Он должен был это знать. Он должен был это понять. Он же видел, как она играет, когда не знает, что он на нее смотрит. Он испытывал страсть и желание, глядя, как она ласкает — именно ласкает — виолончель, проводя смычком по струнам.
   — Ты ничего не можешь сделать как следует! — рявкнул Брэдфорд. — Даже найти себе приличную жену.
   Что-то щелкнуло внутри у Грейсона. Долгие годы, когда он старался изо всех сил угодить этому человеку, разом взорвались в нем.
   Круто повернувшись, он встретился взглядом с отцом.
   — Чего вы хотите от меня? Скажите мне раз и навсегда!
   — Я хочу, чтобы ты наконец стал моим сыном! — Он даже не услышал, как Софи вздохнула.
   — Не смотри на меня так! — прошипел Брэдфорд. — Ты каждый день доказываешь мне, что в тебе нет ни капли моей крови.
   Слова Брэдфорда пронеслись по комнате, в глазах бушевало пламя. Грейсон стоял как каменный, стараясь осознать эти слова, стараясь понять то, что его ум отказывался понимать.
   — Ты бастард и доказываешь это каждым своим поступком! И ты уже наверняка знаешь об этом. Разве ты не ходил в гостиницу и не встретился там со своим дорогим папочкой?
   И внезапно с уверенностью, от которой он чуть не задохнулся, Грейсон все понял.
   Он незаконный ребенок. Бастард.
   И он вспомнил того человека. Высокого и широкоплечего. Совсем как он. Но ведь он похож и на Брэдфорда Хоторна. Тогда он вспомнил его глаза. Темные, как у него. Совсем не похожие на синие глаза Хоторна.
   Он незаконный. И вместе с этим словом пришло понимание, которое в самой глубине души он ощущал всегда.
   — Ты ничего не стоишь! — бушевал Брэдфорд, стуча кулаком по столу. — Я вырастил тебя как своего сына, как своего наследника! — ревел он. — А что я получил взамен? Ничего! Ну так позволь же сказать тебе, что ты так же ничего не стоишь, как этот бесполезный Ричард Смизи, который затащил в постель твою мать много лет назад. Она была моей, черт тебя побери! И ты должен был быть моим!
   Как же он не додумался сложить все вместе? Натянутые отношения между родителями. Презрение, которое испытывал к нему Брэдфорд. Внезапно пришло озарение, почему он стоит в стороне от жизни, почему так старается быть безукоризненным.
   Потому что он отнюдь не безукоризнен.
   — А теперь ты спокойно смотришь на то, как женщина, которая скоро будет носить имя Хоторн, собирается скандализировать Бостон концертом, который не годится даже для шутовского представления, а уж тем более для престижной публики концертного зала. Она не лучше тебя!
   Обличительные речи Брэдфорда Грейсон слушал молча, но на это он прореагировал.
   — Вы не скажете о Софи больше ни одного слова, — процедил он. От более решительных действий его удерживали только какие-то невидимые узы, пока еще связывающие его с человеком, которого он привык считать своим отцом.
   — Я скажу все, что пожелаю, и бастард ты или нет, ты носишь имя Хоторн. И будет лучше, если ты не позволишь состояться этому концерту. Иначе ты пожалеешь о том дне, когда появился на свет.
   Брэдфорд повернулся и бросился вон из комнаты, чуть не сбив Софи с ног.
 
   Господи, как же получилось, что она ничего не поняла? Софи повернулась к Грейсону. Она не знала, что хотела увидеть. Может быть, слезы в его глазах?
   Сердце ее разрывалось на части из-за человека, который воспитал в себе силу и несгибаемость, пытаясь скрыть свою слабость — любовь к тому, кто не желал отвечать ему взаимностью. И теперь она знала причину.
   — Вы ведь не знали, — прошептала она, отчаянно надеясь, что он подойдет к ней.
   Он не пошевелился. Он смотрел на нее, и чувства его, скрытые за мрачной непроницаемой маской, было трудно понять. Сердце ее забилось неровно, когда она заметила, как стиснуты у него челюсти и как подергивается мускул на щеке. Пусть он возненавидел ее за то, что она не девственница, но она не могла отвернуться от него.
   — Брэдфорд Хоторн не прав, — проговорила она. — Вы удивительный, прекрасный человек.
   Но он все равно стоял как каменный, и лицо у него было пустое и ничего не выражающее, как будто он отгородился от нее стеной. Такое лицо она видела у него тысячу раз. Но на этот раз она поняла, что мрачная ярость в его глазах — вовсе не ярость, а отчаяние. Она вдруг прозрела.
   И тогда все жгучие слова, которыми они обменялись, растаяли как дым. Он тоже был раним, но не хотел, чтобы об этом знали другие. Он прятал свою уязвимость за стеной, которой окружил себя, совсем как она, держа на расстоянии всякого, кто пытался подойти поближе.
   Как же получилось, что она не распознала, что он точно так же, как и она, ограждает себя, чтобы выжить?
   Как-то он сказал: «Хочу, чтобы ты меня спасла». Теперь она с душераздирающей ясностью поняла, что он хотел спастись от себя самого. Грейсону нужна была любовь того, кто не был его отцом, и он решил, что, если будет безупречен, в конце концов добьется его признания. Он верил, что должен быть безупречным, и ему хотелось, чтобы и она тоже была такой.
   Не сказав ни слова, Грейсон направился из комнаты. Но она заступила ему дорогу. Без всякого усилия он отодвинул ее и сделал еще шаг к двери.
   — Что бы ни сказал Брэдфорд Хоторн, вы безупречны, Грейсон. Вы безупречны сами по себе.
   Он остановился, но не оглянулся.
   Это приободрило ее, и она заговорила торопливо, честно и искренне:
   — Я люблю вас, Грейсон, как никого никогда не любила в жизни. Я люблю вас с тех пор, как мне было четыре года и вы впервые встали на мою защиту. — Ей хотелось, чтобы он повернулся, но он не шелохнулся. — Я никогда не верила, что вы тоже можете полюбить меня. — Она разрядила напряженную атмосферу, заставив себя рассмеяться. — После всего, что случилось, после смерти моей матери я не верила, что такой безупречный человек может полюбить женщину, которая отнюдь не безупречна. Тогда я стала такой, какой сама себе казалась. Необузданной и плюющей на добродетель, возбуждающей мужчин вызывающим поведением.
   Его вздох отразился от стен.
   — Мы с вами похожи. Я пытаюсь быть безупречным, а вы делаете все, чтобы доказать, что вы небезупречны. Вы были правы. Мы не созданы друг для друга. В конце концов мы бы с вами друг друга возненавидели.
   Он вышел за дверь, и Софи осталась одна. Ноги у нее подкосились, она упала на ковер, и спасительная темнота приняла ее в свои объятия.

Глава 24

   Грейсон вернулся в свой номер в отеле «Вандом». Он не хотел думать о том, что произошло, был растерян и подавлен. Жизнь, которой он жил, и мир, который он выстроил с такими муками, в одночасье рухнули.
   Все, что поддерживало его, превратилось во что-то, чего он не понимает. Софи. Мать. Человек, которого он всегда считал своим отцом.
   А в результате он оказался незаконным сыном человека, соблазнившего его мать. Человека, лишенного чести. Человека, чья кровь течет в его жилах.
   В дверь постучали, но он не слышал стука. Он смотрел в немытое окно на улицу и ничего не видел.
   Стук повторился, на этот раз громче. Он не пошевелился.
   — Грейсон, открой дверь!
   Услышав голос матери, он закрыл глаза и прижался лбом к холодному стеклу.
   — Грейсон, прошу тебя.
   Он оторвался от окна и подошел к двери. Открыл ее — и увидел мать, стоящую в коридоре.
   — Вряд ли сейчас подходящее время для разговоров, — холодно проговорил он.
   Она прошла мимо него в комнату, хотя он и не приглашал ее. Ее серо-голубые глаза сверкнули.
   — Я думаю — вполне подходящее.
   — Мне неинтересно обсуждать ваши встречи с мужчинами.
   Она поджала губы.
   — Мне тоже. Я должна обсуждать это с моим мужем, а не с сыном. Мне нужно другое. Я хочу убедить тебя не попадаться в такую же ловушку. Я вижу, ты ставишь Софи в такое же положение, в какое поставили меня много лет назад.
   Его глаза сузились.
   — Я думаю, вам лучше уйти.
   — Я не уйду. Я больше не буду стоять в стороне и молчать, как делала это всю жизнь. Не загоняй Софи в жесткие рамки. Она может стать такой женой, что ты будешь ею гордиться; она может сделать тебя счастливым. Просто нужно предоставить ей такую возможность.
   — Слишком поздно. Мы с Софи уже не помолвлены. Контракт расторгнут.
   — Это из-за ее концертов? — быстро спросила Эммелайн.
   — Как вы об этом узнали?
   — Мне рассказал твой отец.
   Он резко отвернулся и подошел к окну.
   — Он мне не отец. — Эммелайн замерла. — Да, я знаю, что Брэдфорд Хоторн мне не отец.
   — Он сказал тебе?
   — В весьма недвусмысленных выражениях. — Она вздохнула, и хотя Грейсон не смотрел на нее, он почувствовал, что вместе с этим вздохом из нее ушло напряжение.
   — Ax, Грейсон!
   Повисло молчание. Молчание, пронизывающее до костей.
   — Мне очень жаль, — прошептала она и снова вздохнула. — Но мое прошлое не меняет того, что я тебя люблю. Очень люблю. Я не отказалась бы от тебя ни за что на свете. И я не отказалась.
   — Да, она не отказалась.
   Они повернулись на звук этого голоса и увидели Ричарда Смизи.
   Эммелайн ахнула. Грейсона охватила ярость. И что-то еще. Он смотрел на этого человека, чьим сыном он был. Ему показалось, что он смотрит в зеркало. Он даже узнал надменность, с какой этот человек вздернул подбородок.
   Грейсон сам не понимал, какие чувства он испытывает — интерес или отвращение. Этот человек, соблазнивший его мать, а потом безжалостно покинувший ее, — его отец.
   — Уходите, — прошипел Грейсон, с трудом сдерживая гнев.
   — Выслушайте меня, — высокомерно проговорил человек, совсем как Грейсон, а потом добавил: — Пожалуйста. — Грейсон сжал кулаки, но ничего не ответил, а Ричард продолжал: — Я очень любил вашу мать. Я и сейчас люблю ее. Но когда я оставил ее, я не знал, что она ждет ребенка. — Он глубоко вздохнул. — Я не могу передать вам, как я был потрясен, увидев вас недавно. Господи, у меня есть сын!
   Грейсон выругался, а Эммелайн заплакала.
   Тогда Ричард повернулся к Эммелайн.
   — Но я также понял, пока стоял здесь, что даже если бы я знал, что вы ждете ребенка, я все равно ушел бы. И даже еще скорее.
   Грейсону показалось, что комната сотрясается от этих слов, а потом он ощутил болезненный укол в сердце. И ненависть к себе за то, что вообще способен что-то чувствовать.
   — Вы были правы, когда говорили о чести, — продолжал Ричард. — Потребовалось тридцать лет, чтобы я понял, что прожил жизнь без чести. Я люблю вас, Эммелайн. Я хочу провести жизнь с вами честно, а не встречаться тайком в дешевых отелях. И я хочу узнать своего сына.
   — Но я не хочу вас знать.
   Слова Грейсона прозвучали в полной тишине, и он встретил вопросительный взгляд матери. Он не желает знать этого человека. Он ничего к нему не испытывает, кроме мимолетного любопытства. Ему хотелось одного — чтобы этот человек поскорее ушел.
   Мать, кажется, поняла его и повернулась к Ричарду спиной.
   — Если вы говорили серьезно о том, что хотите жить честно, — сказала она, — вам следует опять уйти. И теперь уже навсегда.
   — Но, Эм…
   — Нет, — отчеканила она. — Я должна сама определить свое будущее. А вы упустили возможность иметь сына.
   — Значит, вы возвращаетесь к Брэдфорду?
   — Я не знаю, как сложится мое будущее. Я знаю только, что сама должна все сделать. Я послала записку Лукасу. Я хочу переехать в «Найтингейлз гейт».
   — Что вы хотите? — ошеломленно спросил Грейсон.
   — Пора мне жить своей жизнью. Я не могу больше находиться под деспотической пятой Брэдфорда Хоторна. — Она повернулась к Ричарду. — Вам пора идти.
   — Не нужно пока ничего решать. Подождите немного, подумайте.
   — Она велела вам уходить.
   Мужчины смерили друг друга взглядами, и Ричард вышел.
   Дверь за ним закрылась, но Грейсон долго еще смотрел на нее, пытаясь разобраться в своих ощущениях.
   — Я действительно послала записку Лукасу.
   Голос матери ворвался в его размышления. В голосе ее звучала сила, таким его Грейсон почти никогда не слышал. Если вообще слышал когда-нибудь.
   — Я буду принимать решения касательно моего будущего в «Найтингейлз гейт». Но знай, что Ричард — это мое прошлое. Я поняла это в номере отеля еще до того, как ты пришел. Хотя есть одна вещь, которую мне нужно сделать. Я. давно должна была это сделать. Я должна была противостоять Брэдфорду. Он всегда был слишком суров к тебе. Но это потому, что ты с самого начала был такой безупречный. Твоя внешность. Твоя личность. Твои успехи. Тебе все давалось легко.
   Она протянула было к нему руку, но рука, затрепетав, упала.
   — Когда Брэдфорд предоставил тебя самому себе, — продолжала она, — ты мог потерпеть крах и обвинить в этом своих родителей. Но ты добился успеха и верил каждому, не думая о том, что эти люди могли бы при случае тебя погубить. Ты всегда старался стать лучше, даже когда уже стал лучше всех остальных. — Она снова протянула руку, на этот раз коснувшись его плеча. — Я люблю Мэтью и Лукаса всем сердцем. У каждого из них есть замечательные качества. Но именно ты добился успеха, которого Брэдфорд ждал от своего родного сына. И тогда Брэдфорд возненавидел тебя. А когда Лукас разочаровал его, а Мэтью оказался замешанным в скандале, он возненавидел тебя еще сильнее. Всю жизнь он издевался над тобой. Но ты не согнулся под его ударами. Ты добился успеха.
   Он смотрел на ее руку, лежащую у него на плече.
   — Вы любили моего отца?
   — Я любила Брэдфорда по-своему.
   — Я говорю о Смизи, моем настоящем отце.
   — Твой настоящий отец — Брэдфорд Хоторн, хотя он небезупречен и груб. Но Ричард Смизи не имеет никакого отношения к тому замечательному человеку, каким ты стал.
   — Но мы с ним одной крови. Вы когда-нибудь любили его?
   Вечернее небо манило к себе, оно сияло и сверкало миллионами звезд.
   — Я уже не знаю. Раньше я думала, что любила. Но сейчас, оглядываясь назад, я сомневаюсь в этом. Он появился в моей жизни и быстро разобрался, о чем я мечтаю и на что надеюсь. Мне казалось, он интересуется мной, тогда как Брэдфорд интересовался только деньгами, Которые я ему принесла. Теперь я понимаю, что в то время была молода, одинока и напугана. И мне нужен был кто-то…
   Она беспомощно посмотрела на него, не зная, как ему все объяснить.
   — Мне нужен был кто-то, на кого я могла бы опереться, — продолжала она. — Кто дал бы мне понять, что дорожит мной. Бывают в жизни периоды, когда любому из нас может потребоваться участие и помощь.
   Она тяжело вздохнула.
   — Я думаю, что с Софи то же самое, — произнесла она. — Она была одинока и очень напугана. Мое сердце плачет о молодой девушке, на которую обрушилась смерть матери, а ее отец в это время увлекся молодой сиделкой. Когда я оказалась в такой ситуации, я обратилась к Ричарду. Но Софи поступила иначе — она убежала. — Эммелайн покачала головой. — Малышка Софи. Как она тебя обожала! Ты помнишь тот вечер, когда это чудовище Меган включила говорящую машину со словами Софи?
   Грейсон нахмурился.
   Эммелайн посмотрела на сына с грустью.
   — Я помню этот вечер. Все дети собрались вокруг граммофона, а их родители были в гостиной. Но я все слышала, и я запомнила ее слова. Она любила тебя. Мне всегда казалось, что любовь эта была для нее мучительной. И я никогда не могла понять, почему при такой любви, когда ей понадобилось на кого-то опереться, она не пошла к тебе, а предпочла уехать.
   Эти слова удивили его. Они вошли в его возмущение как нож.
   «Ах, но ведь я знаю, где вы живете!»
   Слова Софи. Она ведь пошла к нему.
   Она пошла к нему, потому что нуждалась в нем. Он понял это наконец и застонал от боли, пронзившей его сердце.
   Она потеряла мать и почти потеряла отца. Она пошла к нему, но увидела его с Меган. И поэтому она бросилась к тому единственному в ее жизни, что могло ее утешить. К музыке. Поздно вечером, одна в концертном зале. И Найлз Прескотт нашел ее там.
   Софи нуждалась в нем, а он предал ее, хотя и не знал об этом. Когда Найлз Прескотт нашел ее в тот вечер, он не просто взял ее девственность он еще и отдал ее дебют другой. Он лишил ее невинности, — и он лишил ее уверенности в себе.
   Грейсон вспомнил те первые месяцы в мансарде, когда он чувствовал себя покинутым и брошенным на произвол судьбы. Но у него были корзинки, присылаемые Софи, и ее слова, и он мог согреваться ими, пока не нашел свой путь.
   В это мгновение он понял, что тогда Софи потеряла себя, потеряла веру в то, что она чего-то стоит. Ни невинности у нее больше не было — того, что, как учат матери, девушка должна обязательно принести своему мужу. Ни таланта — того единственного, что, как учила ее мать, имеет значение в мире, считавшем ее странным гадким утенком. И ей не к кому было обратиться, кроме как к чужим людям, которые ничего от нее не ждали. Убежав, она дала себе шанс начать все сначала. С чистого листа. Стать другой, не той девочкой, которая, по ее мнению, потерпела такое сокрушительное поражение,
   И он осознал в это мгновение, что она вовсе не добровольно отбросила свою прежнюю жизнь. Эту жизнь у нее отобрали.
   И в это же самое короткое мгновение он почувствовал, что свободен — от своего прошлого и от прошлого Софи. Не важно, что Брэдфорд никогда не будет доволен его поступками. Ему, Грейсону, следует, как всегда, делать все, что в его силах. В этом-то и состоит честь.
   — …Но это мы оставили позади, — продолжала Эммелайн, хотя Грейсон давно не слушал ее. — У всех у нас есть прошлое, сынок, и прошлое не должно стоять на дороге у будущего.
   Внезапно Грейсон крепко обнял мать.
   — Мама, я люблю вас. — Эммелайн очень удивилась.
   — Да что же я такого сказала?
   — Ничего — и все. — Как выразилась недавно Софи. — Я все потом объясню. А сейчас мне нужно найти Софи.
   Довольно она уже страдала. Больше он не позволит ей страдать от того, что его снова нет рядом с ней, когда она в нем так нуждается. Софи, которая спасла его. Софи, которая всегда была готова помочь ему.
   А теперь он поможет ей.
   Он поможет ей снова обрести веру в себя. Он покажет ей, что есть на свете кто-то, кому она дорога — такая, как она есть.
 
   Софи стояла, глядя на хаос, царящий в ее так называемой музыкальной комнате. Она улыбнулась бы, потому что состояние комнаты полностью соответствовало состоянию, в котором оказалась ее жизнь, — если бы она была способна на какие-то эмоции.
   Диндра, Маргарет и Генри устроили вокруг нее отчаянную возню. Но она выключила их из своего сознания. Концерт начнется через час, а она все еще в халате. Волосы были причесаны, макияж превосходен, но на большее у нее уже не было сил.