Ли Линда Фрэнсис. Изумрудный дождь

   — Я тогда поняла по твоим глазам. Пусть я была ребенком, но уже хорошо тебя знала, я молилась на тебя и очень любила.
   «Вот как? Может быть, она и правда любила меня?» — неожиданно для себя подумал Николас.
   — Николас, пожалуйста. Я всегда чувствовала, когда у тебя было что-нибудь не так. Скажи мне, что ты знаешь. В наступившей тишине было слышно только громкое тиканье настенных часов.
   — Ты ошибаешься. Я понятия не имею, отчего мама покончила с собой, — солгал Николас.
   Элли сидела в своей комнате и смотрела сквозь прозрачные тюлевые занавески в окно, на толпу, собравшуюся перед особняком из гранита и мрамора, в который она вложила столько сил. По саду шныряли репортеры, равнодушно затаптывая посаженные ею цветы и недавно подстриженные газоны. Но она этого не замечала. Душа ее омертвела.
   Николас рассказал.
   Элли понимала, что здесь нечему удивляться. Он по праву ненавидел ее. Она страшно его обидела. Вот он и отомстил. Но, отыгравшись на ней, он причинил неприятности и многим другим людям. Впервые Элли вынуждена была признать: Николас оказался прав, сказав, что она его очень плохо знает. Как она могла так ошибиться в горячо любимом человеке?
   Ей пришла в голову безумная мысль, что все ее несчастья — это последствия любви к Николасу Дрейку. Она уже решила, что ее разбитая жизнь начала потихоньку устраиваться. У ее сына было законное имя, а сама она обрела уверенность, снова начав писать.
   Да, она повела себя глупо, забыв про ультимативные требования своего мужа. И никогда себе не простит, если ее легкомыслие навлечет неприятности на сына. — Элли! — резко обратился к ней Чарлз.
   Она не ответила, а продолжала смотреть в окно с любопытством разглядывая незнакомые лица людей высматривающих М. М. Джея. «Как странно, — подумалось ей, — я — и вдруг знатная дама»..
   — Я жду, Элли! — пришел в ярость Чарлз. Поняв, что муж не оставит ее в покое, она с трудом перевела взгляд с толпы под окнами на него.
   — Что ты хочешь от меня услышать, Чарлз? Кровь бросилась ему в лицо.
   — Скажи, что все это неправда!
   Элли вздохнула и снова повернулась к окну:
   — Я не стану тебе лгать.
   — Вот как? Все эти годы ты только и делала лгала. Отчего такая перемена?
   Вообще-то она никогда не утверждала, что не занимается живописью. Но входить в бессмысленное обсуждение деталей ей не хотелось. Пусть будет так, как хочет он, пусть считает, что она все время лгала. В любом случае правда вышла наружу и назад пути нет. Неожиданно Чарлз рухнул перед ней на колени и принялся ловить ее руки.
   — Скажи им, что это неправда. Мы выкрутимся.
   Дай Смайту достойный ответ, Элли. — Он умоляюще посмотрел на нее: — Я люблю тебя. И буду всеми силами защищать, если ты опровергнешь то, что написано в газете. Она провела рукой по его щеке:
   — О, Чарлз…
   — Элли! Элли!
   В комнату ворвался Джим. Он дышал так тяжело, как будто всю дорогу бежал.
   — Что случилось, Джим?
   — Это посыльный, это точно посыльный! Чарлз поднялся с колен и подошел к Джиму.
   — О чем ты говоришь? — требовательно спросил он.
   — Картины! Из подвала! Их украл сегодня утром посыльный!
   — Я ничего не понимаю! Элли оцепенела.
   — Да посыльный, который принес продукты с рынка. Ханна, как всегда, попросила его отнести все на кухню. А теперь прекрасные картины Элли пропали! Барнард велел мне бежать и рассказать об этом вам.
   — Черт! — выругался Чарлз. — Там еще были картины? — Он повернулся к Джиму: — А ты где был? Стоял, как всегда, разинув рот?
   Джим испуганно отпрянул.
   — Не ругай Джима, Чарлз. Это моя вина.
   — Господи, вот устроила всем нам веселую жизнь! — хватаясь за голову, в сердцах воскликнул Чарлз. — Надо обо всем рассказать отцу. Ну и разозлиться же он!
   Элли хотелось крикнуть мужу, что пора улаживать свои дела самому, а не бегать по всякому поводу к папочке за советом .Да разве сейчас это играло какую-нибудь роль? «Глупо надеяться, что взрослый человек вдруг изменится», — подумала она и вновь окунулась в туман спасительного забвения.
   Все последующие дни Элли хранила молчание, и только когда маленький Джонас приходил к ней, шептала ему что-то на ухо, крепко прижимая к себе.
   По распоряжению Чарлза ее несколько раз осматривал врач, но Элли не знала, сочли ее безумной или нет. Ей было все равно. Она вдруг разучилась думать.
   Николас все рассказал.
   Эта мысль безостановочно крутилась у нее в голове, и для других мыслей места не оставалось. Перед глазами стояло перекошенное от злобы лицо Николаса. «Да вы никак рассердились на меня, М. М. Джей? Или вы предпочитаете называться мисс Джей?» Время шло. В дом зачастил свекор, спорил с сыном, громко кричал о чести семьи, об отмененных выгодных контрактах, о подорванной репутации, приобретенной с таким трудом. Все это проходило мимо Элли.
   Через неделю после газетной публикации к ней привели семейного адвоката. Он попытался растолковать, что от нее хотят. Но Элли никак не удавалось понять, о чем он, собственно, идет речь. В конце концов адвокат сдался и ушел, оставив на столе пухлую кипу документов. На следующее утро слуги уложили вещи Элли.
   Чарлз так и не вышел попрощаться. Она не обиделась, потому что знала, как ему сейчас больно и тяжело. Рвал и метал в основном его отец. Он и настоял на разводе. Руперт Монро был одержим страхом потерять завоеванное положение в обществе. В его понимании Элли покрыла позором их имя.
   Стыд жег ей душу. Разведенная. Еще одно доказательство, что она достойная дочь своего отца. Какую глупость она сделала, позволив Барнарду уговорить себя на эту выставку. Но Элли знала, что это неправда. Ей хотелось этой выставки, руки так и тянулись к чистому холсту. Самым постыдным во всей этой истории было ее желание показать людям свои картины. И она не устояла.
   Элли покрепче взяла Джонаса за руку и остановила проезжающий мимо экипаж. На пороге дома стояла одна лишь мисс Хобарт, няня Джонаса, и, утирая слезы, махала рукой на прощание. Когда они подъехали к дому на Шестнадцатой улице, в дверях их уже ждали Ханна и Барнард.
   — Могу поклясться, что тебя выставил вон его папаша, — заявила Ханна, подхватывая на руки Джонаса.
   — И не без основания, — равнодушно ответила Элли.
   — В семье надо держаться друг за друга, вот что я тебе скажу.
   — В семье не надо обманывать.
   — И ты еще их защищаешь! — поджала губы Ханна.
   — А почему бы нет? Они ничего не сделали. Во всем виновата я.
   Барнард все это время стоял у камина и молча слушал. Выглядел он постаревшим и несчастным.
   — Прости меня, — прошептал он.
   — Не надо, Барнард. Ты ни в чем не виноват.
   — Как не виноват? Я же заварил всю эту кашу!
   — Барнард, я взрослая женщина. Могла и не соглашаться.
   — Все равно это я начал, когда в первый раз без твоего разрешения отнес картину в галерею.
   — Послушай, мы оба прекрасно знаем, что причина совсем в другом.
   — Боже мой, Элли, — только и смог вымолвить старик.
   Но Элли уже не слушала. Она поднималась по лестнице на четвертый этаж, в комнату, которую почему-то все это время оставляла за собой. «Может быть, я подспудно знала, что вернусь?» — подумала она, усаживаясь в кресло перед окном. Элли решила обмануть судьбу, когда, родив ребенка от одного мужчины, вышла замуж за другого. Вот небеса и поспешили уравновесить чаши весов.
   Дни шли однообразной чередой. Озабоченность легла на лица обитателей дома на Шестнадцатой улице. Три года Чарлз содержал Элли, а она содержала остальных. Барнард знал, что все деньги, вырученные за ее шляпный магазин, Чарлз забрал себе и вложил в ценные бумаги, правда, почему-то не на имя своей жены. Когда он сказал ей об этом, Элли была слишком благодарна Чарлзу за все и просто махнула на это рукой.
   Теперь, когда денег не стало, Барнард понял, что вести хозяйство надо по-другому. Не откладывая дела в долгий ящик, он подрядился в бакалейную лавку развозить заказы. Джим начал приторговывать поношенными вещами, а Ханна посвятила себя Джонасу. Элли вела дом.
   С утра до вечера она что-то мыла, протирала и скребла. И больше ничего. Она ни разу не вышла из дома, все больше молчала. Занималась уборкой. А когда заканчивала и дом сиял чистотой, как пасхальное яйцо, вновь начинала все мыть, протирать и скрести.
   — Послушай-ка, Элли, — сказал ей как-то Барнард, — пора с этим кончать.
   Он смущенно кашлянул. Элли много лет была для него примером сильной личности, стойкого борца, за чью спину всегда можно спрятаться. Но сейчас они поменялись ролями. Элли сломалась. Она делала вид, что дела обстоят прекрасно, хотя в действительности все говорило об обратном.
   — Элли, милочка, — продолжил, собравшись с духом, Барнард, — нам пора подумать о том, как зарабатывать побольше денег. Того, что приносим мы с Джимом, слишком мало.
   — Барнард, не волнуйся, все образуется, — ответила Элли с вымученной улыбкой и принялась старательно водить жесткой щеткой по кафелю, который не далее как вчера был вычищен ее до блеска. — Все будет хорошо.
   Когда стало известно, что Элли переехала, репортеры и зеваки переместились от особняка на Пятьдесят девятой улице к дому на Шестнадцатой. Через месяц после появления злосчастной заметки сквозь толпу к входной двери дома Элли решительно протолкалась Мириам.
   Дверь открыл Джим. При виде Мириам лицо его изумленно вытянулось.
   — Миссис Уэлтон? А чего вы пришли? — Он впустил ее внутрь и громко объявил: — Мама Шарлотты пришла.
   — Что вам надо, миссис Уэлтон? — резко спросил вышедший из кухни Барнард.
   Мириам натянуто улыбнулась. Она ожидала, что ее встретят отнюдь не с распростертыми объятиями. Прежде всего она сестра Николаса Дрейка. А кроме того, когда Шарлотта была жива, она не проявляла к этим людям, мягко говоря, особо теплых чувств.
   — Я хотела бы поговорить с Элли. Если можно.
   — Очень интересно. И о чем же вы будете с ней говорить? — воинственным тоном поинтересовался Барнард.
   По дороге сюда Мириам снова и снова задавала себе тот же вопрос. Она следила за газетами. Все связанное с М. М. Джесм превратилось в грандиозный скандал.
   Ныо-Йорк с наслаждением копался в чужом грязном белье. Подвиги биржевых спекулянтов и громкие дела наемных убийц меркли перед великосветской дамой, втайне предававшейся написанию непристойных картин. С каждой новой статьей сердце Мириам болело все сильнее. И сегодня, по какому-то наитию, она взяла и пришла сюда.
   — Мистер Уэбб, мне хочется ей как-то помочь. Барнард презрительно улыбнулся:
   — Она не нуждается в помощи Дрейков.
   — Сэр, прошу вас. Позвольте мне поговорить с Элли.
   — Я же сказал: нет! А теперь уходите!
   В этот момент со второго этажа спустилась Ханна:
   — Барнард, что за галдеж ты устроил… О, миссис Уэлтон.
   — Здравствуйте, мисс Шер, — вежливо поздоровалась Мириам.
   — Она, видишь ли, пришла помочь, — ядовито сообщил Барнард. — Я предложил ей убираться вон. Ханна сочувственно посмотрела на Мириам.
   — Подожди, мой дорогой. Дай-ка я перекинусь парой слов с миссис Уэлтон. Может быть, поднимемся ко мне и поговорим обо всем там? Барнард, пойди проверь, не захлопнула ли я случайно дверь. — Она с деланной озабоченностью оглядела прихожую: — Тут такой беспорядок.
   — Послушай, что ты такое несешь? — возмутился было Барнард и осекся.
   Мириам была готова поклясться, что они как-то странно переглянулись, после чего старик едва заметно кивнул и затопал наверх по лестнице.
   Помолчав, Ханна снова обратилась к Мириам:
   — Понимаете, миссис Уэлтон, никто из нас не может ей помочь. Извините, пожалуйста, Барнарда. Он просто оберегает Элли от новых обид.
   — Да, я прекрасно понимаю. Заверяю вас, я пришла сюда не с целью обидеть.
   — Я тоже так полагаю. А может быть, вы и сможете ей помочь, кто знает?
   — Спасибо, что верите мне. Я постараюсь. Мириам поднялась на самый верх и постучала в дверь, на которую ей указала Ханна. В ответ тишина. Тогда она, переведя дыхание, просто повернула дверную ручку и вошла в комнату. Элли стояла у окна и смотрела на улицу. В руке у нее была тряпка.
   — Элли, здравствуй. Молодая женщина молчала, даже головы не повернула.
   Мириам вздохнула:
   — Ты наверняка понимаешь, что позволяешь ему победить.
   Она увидела как напряглись узенькие плечи, но опять ни слова в ответ.
   — Элли, ты позволяешь другим разрушать свою жизнь.
   — Нет, — неожиданно громко ответила Элли. — Мою жизнь разрушила я сама.
   — Да твоя жизнь не разрушена! Откуда ты это взяла! Если ты, конечно, не дашь ее разрушить. Кроме тебя, тысячи людей попадают в еще худшие ситуации!
   Элли медленно обернулась.
   — Я прекрасно знаю, что такое скандал и какое опустошение он несет, — горячо продолжила Мириам. — И чувство горького сожаления мне знакомо не понаслышке. Ты же знаешь, я оставила дочь на попечение брата, которого она едва знала, лишь для того, чтобы поскорее отправиться в Европу и пожить легкой жизнью, которую, как мне тогда казалось, я заслужила. — Ее смех был полон отвращения к себе. — Вернулась я к умирающей дочери.
   — В болезни Шарлотты нет вашей вины, — с усталым вздохом проговорила Элли.
   — Ты так думаешь? Если бы я вовремя отвела ее к врачу, возможно, она осталась бы жива.
   — Врачи сказали, что ее нельзя было вылечить. У Шарлотты была очень редкая форма чахотки. Мириам, вы же знаете об этом.
   — Мне что, от этого легче? Моя девочка умерла! Она тяжело заболела. Я очутилась рядом с ней, когда она уже умирала! Я оказалась около ее постели только потому, что Николас силком вытащил меня из Парижа. Как я отбивалась и визжала! Даже если бы я ничем не могла ей помочь, мне надо было быть рядом. Вот за это я себя осуждаю, за это осуждает меня Николас, за это осуждает меня Уильям.
   — Шарлотта любила вас и ни в чем никогда не упрекала.
   Лицо Мириам жалко дрогнуло, в глазах блеснули слезы:
   — Я знаю. Как вспомню ее милое личико на подушке, полные любви глаза, так сердце разрывается. — Вздохнув, Мириам повела плечами. — Ты знаешь, что Уильям развелся со мной?
   — Да, и сочувствую. Он поступил очень нехорошо. Так и не повидал Шарлотту перед смертью.
   — Так он же мужчина! У мужчин свои правила игры. Хочется думать, что теперь ты это понимаешь. Многие люди возносили тебя до небес как художника, но даже они, узнав, что ты женщина, стали тебя презирать за те же самые картины! — Она покачала головой. — Но я не могу повернуть время вспять… — Элли отвела взгляд. — И ты тоже не можешь этого сделать, Элли. Так что нет никакого смысла продолжать прятаться в этом доме.
   — И что же я, по-вашему, должна сделать? Пригласить в гости репортеров? Открыть двери всем любопытным?
   — Да нет. Просто выйди из дома, вот и все. Продолжай жить с высоко поднятой головой. Куда подевалась смелая девушка, пришедшая на прием к Николасу под руку с другим мужчиной? Элли на мгновение прикрыла глаза.
   — Она умерла.
   — Вранье! Здесь она, живая и невредимая. И пора ей заняться тем, что она умеет делать лучше всего, — живописью!
   — Живописью? — воскликнула Элли. — Господи, да именно из-за нее и начался весь этот кошмар!
   — Именно она и вытащит тебя из этого кошмара. — Элли, ты талантлива. Весь город только и говорит о твоей выставке.
   — Они обсуждают скандал вокруг нее, а не мой талант.
   — Неправда! Наплевать, что они там о тебе думают как о человеке. В один голос все говорят, что с таким талантом ты можешь достичь мировой известности. Хватит прятаться. Покажи им свою силу. Пора вернуться к мольберту и пора зарабатывать на жизнь своими картинами.
   — Боже мой, Мириам! О чем вы говорите? Кто купит мои картины?
   — Лучше скажи, кто не купит, — не смогла удержаться от улыбки Мириам. — Кому не захочется повесить у себя в доме скандальную картину М. М. Джея? Может быть, сейчас денежные мешки и воротят от тебя нос, но стоит тебе вернуться и дать им понять, что ты удержалась на ногах, слетятся как мухи на мед! И от заказов у тебя отбоя не будет.
   — Я не собираюсь жить на доходы от своей дурной славы.
   — Ты будешь жить на доходы от своего таланта! Будешь писать картины. За деньги. Тебе будут заказывать портреты, картины для интерьера. У многих здесь есть деньги, пусть потратят их на стоящее дело.
   Наступило молчание. Элли испытующе смотрела на Мириам.
   — Зачем вы это делаете? — спросила она наконец. Настал черед Мириам отвести глаза.
   — Наверное, потому, что я не умею постоять за себя. А если ты борешься — нет, когда ты борешься и когда побеждаешь, — то даешь надежду всем, кто пришелся обществу не по вкусу. — Она посмотрела Элли в глаза: — Я никогда не смогу забыть, как переживала смерть Шарлотты и развод с Уильямом. Как мне нужен был тогда человек, который понял бы меня, а не отделывался пустыми соболезнованиями. Мне хотелось услышать, что кто-то еще наделал таких же ошибок, что я в своих страданиях не одинока. И мне хотелось узнать, что кто-то справился со всем этим и выстоял.
   — Мириам, вы выстоите?
   — Я стараюсь, — прошептала Мириам. — Очень стараюсь. Каждый день.
   Элли взяла Мириам за руку:
   — Спасибо.
   — Нет, это тебе спасибо. На душе легче, когда подумаешь, а вдруг и я могу сделать что-то полезное.
   — Можете, Мириам. Я обещаю, что подумаю над вашим предложением.
   — Лишь подумаешь?
   — Сейчас я могу сделать только это.
   — Ну и хорошо. — Мириам шагнула было к двери. Но вернулась. — Если это может послужить утешением, то я считаю, что сделанное моим братом нельзя простить. Элли, помолчав, с усилием проговорила:
   — Он был обижен и выместил свою обиду на человеке, который ее причинил. Ему сильно доставалось в жизни.
   — Ты слишком добра, Элли, — с горечью возразила Мириам. — Нам всем достается в жизни. Николас такой же, как все. Просто он сильнее может ранить.

Глава 33

   Николасу хотелось увидеть Элли.
   После всего случившегося — всей этой массы лжи и обмана — он по-прежнему хотел ее видеть. Она продолжала притягивать его как магнит. Зажмурив глаза, он попытался преодолеть свою слабость. Дни шли за днями. Появляясь в городе, Николас то и дело вздрагивал. Ему казалось, что вон она переходит улицу. Вон она покупает цветы. Но всякий раз оказывалось, что он ошибся. Взгляд зеленых глаз, видение белокурых волос в толпе были лишь плодом его воображения, дающим жизнь миражам.
   Николас никак не мог понять, отчего так стремится увидеть Элли. Неужели после стольких лет он все еще хочет получить ответ на свои вопросы? Или в ней есть что-то, притягивающее его, как мотылька на свет свечи? Сумеет ли он узнать, почему никак не может забыть эту женщину? А если он узнает ответы на все эти вопросы, станет ли от этого легче?
   Слишком много вопросов и так мало ответов. И еще Дрейк знал: какая-то часть его все еще хочет покарать ее за предательство и ложь.
   Увидеться с ней, чтобы покарать? Абсурдность этой мысли не умаляла желания увидеть Элли. И он увидится с ней. Обязательно. Заставит ее стоять к нему лицом, смотреть в глаза. И не на углу улицы. Не в ее прихожей, с Барнардом, готовым нестись за полицией. Он хотел увидеться с ней там, где ей не убежать от его взгляда, не отвернуть в сторону голову.
   Да, так и будет. Хотя как это сделать, Николас не имел ни малейшего понятия. Он знал, что в конце концов может просто прийти к ней домой, но в том, что там на страже будет стоять Барнард, он не сомневался.
   Николас старательно избегал думать о газетных публикациях. Громкий скандал. Быстрый развод. Он просто делал несколько успокаивающих глубоких вдохов и уходил из конторы.
   Дни становились теплее, и весна потихоньку переходила в лето. Николас знал, что Генри не ждет его сегодня. Он должен был отправиться в Нью-Джерси для заключения выгодного контракта на поставку оливкового масла в Канаду. Но Николас хотел захватить с собой еще один договор, чтобы внимательно почитать его в дороге. Поэтому по пути на вокзал он заехал в контору.
   Подойдя к двери кабинета своего помощника, он услышал женский голос и замер, прислушиваясь.
   — Генри, я же прошу совсем маленький список. Да это Мириам! Что ей нужно? Какой список?
   — Несколько фамилий людей, которых может заинтересовать живопись.
   — А я-то вам зачем для этого нужен? — удивился Генри.
   — Так ты же знаешь обо всем и обо всех в Нью-Йорке, Генри! А я нет. Я не знаю, кто чем занимается а еще меньше — о любителях искусства. И не забудь про обещание ничего не говорить моему брату.
   — Вы хотите помочь миссис Монро, да?
   — А если даже и так?
   Молчание. Николас знал, что его помощник сейчас напряженно думает над ответом.
   — Генри, это я, — громко сказал он, входя в кабинет.
   Мириам подпрыгнула как ужаленная.
   — О, Мириам! Рад тебя видеть, — легко поздоровался он.
   — И долго ты стоял за дверью?
   — Я? За дверью? — с невинным видом переспросил Николас. — Не понял. Я только что вошел. Увидев, с каким облегчением вздохнула сестра, Николас едва удержался от улыбки. У него вдруг возникло удивительно приподнятое расположение духа.
   — Генри, мне нужна папка с материалами по вандервеерскому договору. Я хочу захватить ее с собой. Генри встал из-за стола и достал папку с полки.
   — Что-нибудь еще, сэр?
   — Нет, спасибо, мне давно пора быть на вокзале, — к собственному изумлению, весело ответил Николас.
   Настроение у него было прекрасное. Его сестра, сама того не ведая, подсказала ему отличный способ повидать Элли.
   — Барнард, я же сказала: нет!
   — Послушай, Элли…
   — Нет! Еще раз повторяю: нет! Я не собираюсь писать картины на продажу.
   После посещения Мириам прошла неделя. Элли и Барнард, как в старые добрые времена, стояли в прихожей и горячо спорили.
   — Но это лишено всякого смысла! Ты же любишь писать!
   Элли резко обернулась к нему и рассерженно воскликнула:
   — Живопись разрушила мою жизнь! Неужели это так трудно понять? Да, я собираюсь снова начать работать и займусь чем-нибудь приличным. Я изберу достойное дело, которого не будет стыдиться мой сын!
   — И чем же, черт возьми, ты собираешься заняться? — съязвил Барнард. — Мыть полы в чужих домах? Стирать белье? Чем, Элли? Чем ты будешь заниматься, чтобы обеспечить своему сыну сносную жизнь?
   — Я опять буду делать шляпки. Мои шляпки, между прочим, шли нарасхват. Начну здесь, наверху. А когда дело пойдет, сниму помещение.
   — И кто же их будет у тебя покупать?
   — Женщинам мои шляпки нравились.
   — Твои шляпки нравились светским дамам, Элли! Они и покупали их у тебя!
   — Так будут снова покупать! Барнард устало потер переносицу:
   — Неужели ты надеешься, что все эти дамы, которые сейчас воротят от тебя нос, валом повалят в твой дом или пусть даже в магазин за шляпками?
   — Ты же только что говорил, что они будут расхватывать мои картины, — возразила Элли. — А чем шляпки хуже?
   — Да ничем они не хуже! Просто М. М. Джей не делает шляпок! Он пишет картины, и об этом было сказано не где-нибудь, а в «Таймс». О выставке картин Джея судачили на каждом углу и в каждом светском салоне. Их интересует художник, а не шляпник.
   Элли в сердцах топнула ногой и едва не расплакалась. Она знала, что Барнард кругом прав. Репортеры и зеваки не кричали: «Дай нам посмотреть другие шляпки!» Им хотелось увидеть ее картины.
   Элли закрыла глаза. Люди будут заказывать ей картины, оговаривая, что именно им хочется. Как она сможет написать пейзаж, который подходил бы под цвет драпировки в гостиной какой-нибудь великосветской матроны? Как она будет писать портреты тех, кто с такой легкостью вычеркнул ее из своей жизни? Но если быть честной, то она ужасно трусила.
   Люди интересовались ею только потому, что она была светской дамой. Многих привлекали даже не столько ее картины, сколько связанная с ними тайна.
   А теперь все знают, кто автор скандальных картин. Ей больше не укрыться за псевдонимом. Если она снова начнет заниматься живописью, от нее будут ждать многого. Оправдает ли она эти ожидания? Сумеет ли? Достанет ли у нее таланта? И что будет, если она провалится?
   — Что мне делать? — вздохнув, тихо спросила Элли.
   — То, что ты умеешь лучше всего. Писать картины.
   — Я не могу, — жалобно проговорила она.
   — Можешь! И будешь! Только один раз. Один заказ.
   — Я просила отказать агенту.
   — Я и отказал, так он пришел снова и сказал, что клиент согласен заплатить пять тысяч долларов. Вдумайся, Элли, — пять тысяч долларов! С головой хватит, чтобы позволить себе кое-какие маленькие удовольствия. Прими заказ. А потом решишь, чем будешь заниматься до конца своих дней.
   — Господи, кто в здравом уме будет платить пять тысяч долларов за портрет?
   — Я не знаю, — пожал плечами Барнард. — Агент, который занимается этим делом, навряд ли мне скажет. Думаю, это какая-нибудь светская дама, которая жаждет заполучить портрет кисти знаменитого Джея. Все остальные с ума сойдут от зависти.
   — Ты говоришь прямо как Мириам.
   — Она прекрасно знает свой круг. И ей хорошо известно, что они могут не найти времени принять тебя , но не откажутся от возможности, иметь собственный портрет твоей работы.
   Элли чуть не застонала и уставилась в окно, словно надеясь увидеть какой-нибудь знак, который поможет ей принять решение. Но если честно, был ли у нее выбор?
   — Ладно, — сказала она, прикусив нижнюю губку. — Только этот заказ.
   — Умница! Через час агент приведет твоего клиента.
   — Барнард!
   — Что? — с самым невинным видом спросил он.
   — Тебе не кажется, что ты стал слишком самоуверенным?