Страница:
— Мисс Синклер, — сдержанно ответил Дрейк, стараясь держать себя в руках.
Но когда она порывисто вздохнула и он увидел, как под платьем приподнялись ее груди, голова его пошла кругом. Мягкие округлости явственно обрисовывались под мокрой, прилипшей к телу тканью. Желание близости пронзило Николаса с такой ошеломляющей силой, что у него заломило в груди. Не думая, он уже шагнул к Элли, чтобы притянуть ее к себе. Всякий раз, когда она оказывалась рядом, ему хотелось прикоснуться к ней, почувствовать ласковую теплоту ее тела. Чтобы душа наконец обрела утешение в ее объятиях, неожиданно подумалось ему.
Но когда Элли шагнула вглубь павильона, Николас увидел, как ее точеное лицо застыло в отчужденной вежливости. Броня никуда не исчезла. От мягкости не осталось и следа. Неимоверным усилием воли он заставил себя непринужденно опустить протянувшуюся было руку.
— Ужасная погода, хоть на улицу не выходи, — равнодушно заметила она, осторожно отжимая мокрые волосы.
Так начинают бессодержательный разговор со случайно встретившимся незнакомым прохожим, как бы давая понять — держись от меня подальше. Николас снова прислонился спиной к столбу и принялся исподтишка разглядывать Элли. Она была совершенно спокойна, в глазах такая безмятежность, что он даже засомневался, не почудилось ли ему только что промелькнув шее в них желание.
По правде сказать, всякий раз, когда они встречались, она прилагала массу усилий, чтобы убедить его в своей неприязни. Порой Дрейк был почти уверен, что она ненавидит его, хотя никак не мог взять в толк, за что.
Может быть, из-за его решимости купить ее дом? Неужели это достаточная причина для ненависти? Николас так не считал.
Он снова вспомнил о недавнем суде и Гарри Дилларде, который равнодушно менял женщин, бессердечно бросая очередную жертву ради следующего мимолетного увлечения. Николас невольно сжал кулаки. Горло перехватило так, как давно не перехватывало, — с того далекого дня, когда все это началось. Но от воспоминаний всегда мало проку, и Николас все внимание сосредоточил на Элли.
Копаясь в жизни Дилларда, Дрейк выяснил, что тот никогда не был женат. Так что ни жены, ни детей, ни тем более близких родственников у него не было. Но зато любовниц было хоть отбавляй. Не могла ли эта женщина быть одной из его пассий? Николас буквально задохнулся от этой мысли. Нет, Элиот Синклер ничьей любовницей не была. Она пришла в зал суда по той же причине, что и все остальные, — из-за любопытства. Всегда интересно понаблюдать за бесславным падением всесильного магната.
Элли машинально смахнула прилипшую к лицу мокрую прядку, явно не замечая его внимательного, изучающего взгляда или делая вид, что это ее нисколько не заботит Николаса все это заботило, и даже очень. Он приказывал себе остановиться и по каким-то неведомым ему причинам не мог. Как и в тот день, когда он впервые заметил на галерее эту девушку, возникло такое же незнакомое чувство, перед которым он был бессилен.
Николас закрыл глаза. Тоска вернулась с удесятеренной силой. Опять захотелось взорваться яростным гневом. Безрассудная злость вперемешку с болью и отчаянием переполнила его и заставила заговорить:
— У Шарлотты чахотка.
В последовавшей тишине было слышно, как по шиферной крыше неумолчно тарабанит дождь. Безмятежные озера ее глаз всколыхнулись от волнения и потемнели.
— Боже, только не это, — прошептала Элли, поднося руку к губам.
От ее неподдельно горестного сочувствия у Николаса чуть не защипало в глазах.
— Бедная маленькая Шарлотта, — задумчиво проговорила она, опуская руку. Вдруг на ее лице проступило сомнение, и она с надеждой в голосе спросила: — Вы уверены в этом?
— Доктор уверен, — коротко ответил Дрейк и отвернулся, чтобы она не заметила, как ему больно.
— Для ее родителей это такое горе, — покачала головой Элли.
Ее родители. Да их считай что нет — затерялись где-то в Европе и думать забыли о дочери.
— Ее родители ничего не знают о болезни.
— Не может быть!
Николас бросил взгляд на затянутое серой пеленой дождливое небо.
— Может. Моя сестра отбыла за океан и вовсю флиртует в Париже, — с неприкрытым раздражением ответил он. — А где ее муженек — одному Богу известно. Вот отчего Шарлотта оставлена со мной. В начале апреля сестра закинула свою дочь ко мне в контору по дороге в порт. С тех пор о ней ни слуху ни духу.
— Бедная малышка, — не веря своим ушам, покачала головой Элли. — И такая больная. А может быть, у нее что-то другое? Ложный круп, например, или дифтерия. Эти доктора всегда все путают. Николас сжал губы и ничего не ответил.
— А если это и чахотка, то разве врачи ничего не могут сделать? За последнее время они много узнали про эту болезнь. Наверняка есть кто-то, кто поможет девочке.
— Они сказали, что у нее очень редкая форма чахотки. Скоротечная, — безжизненным голосом ответил Николас.
— Боже мой! Простите, мистер Дрейк.
— Не называйте меня так! — с болью в голосе сказал он, поворачиваясь к ней. — У меня, черт возьми, есть имя — Николас! Почему все кому не лень называют меня мистер Дрейк? — И он грустно добавил: — Даже Шарлотта называет меня мистер Дрейк. Я что, такой тиран?
Элли с симпатией посмотрела на него и послала ему улыбку, о которой он мечтал все эти недели.
— Да нет, я уверена, что не такой уж вы и тиран.
— Откуда это вам известно? — с усмешкой спросил он, сердясь на себя за неприкрытое любопытство, прозвучавшее в вопросе.
— Говорят же, что тот, кто любит детей и животных, не может быть плохим человеком.
Он уставился на льющийся дождь и пробурчал:
— А кто это сказал, что я их люблю?
Николас спиной почувствовал ее изучающий взгляд.
— Да просто вы искренне и глубоко переживаете за свою племянницу. Я увидела это не далее как сегодня. И спорю на что угодно: если она чего-то попросит, вы ей это с радостью достанете.
Николас пожевал губами, пытаясь отыскать то место в своей душе, где гнездилось его бесчувствие.
— Она такая юная. Ей бы жить и жить, долго-долго. Она достойна светских раутов и поклонения кавалеров, а в один прекрасный день — и собственных детей. Господи, как это несправедливо! — воскликнул он. — Я всегда верил, что непреодолимые на первый взгляд преграды всегда можно преодолеть трудом, решимостью и настойчивостью. — Он прищурился, как будто в затянутом тучами небе вдруг ослепительно засияло солнце. — Но сейчас, первый раз за последние годы, я чувствую свое полнейшее бессилие. Я ничем не могу помочь безнадежно больному ребенку.
Элли с глубоким вздохом тоже оперлась спиной о столб напротив Николаса.
— Вы же всего-навсего человек, мистер Дрей… Николас. Вы не можете одолеть все несчастья мира или хотя бы помочь Шарлотте. И пусть в свои двадцать шесть лет я уже хорошо знаю, что жизнь, как правило, скорее трагедия, чем комедия, это все равно несправедливо.
Он повернул голову и настороженно посмотрел на нее:
— По-моему, вы слишком молоды для такого цинизма.
— Вы не хуже меня знаете, что двадцать шесть лет уже не молодость. Вы сами не так давно заявили у меня на кухне, что я чувствительная особа, а отнюдь не циничная. Просто чувствительная и практичная. И мой мир — это мой мир. Мое место в нем уже определено.
— Вот тут вы заблуждаетесь, Элиот Синклер, — покачал головой Николас. — Несмотря на свои сегодняшние чувства, я прекрасно знаю, что любой человек способен добиться чего угодно, была бы цель. И тогда дело лишь за волей и неустанным трудом. Большинство людей просто не хотят перенапрягаться, вот и все. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Я не из тех, кто увиливает от работы.
— Еще немного, и вы попытаетесь продать мне панацею от всех бед.
По его красивому, будто высеченному скульптором лицу скользнула печальная улыбка.
— А вы купите?
— И не подумаю, — после продолжительного молчания проговорила Элли и отвела глаза.
— Очень жаль. Я надеялся, что смогу продать вам что угодно и даже повести вас куда угодно.
Элли скользнула по нему взглядом и, оттолкнувшись от столба, 'двинулась было к выходу. Но ее удержала сильная и теплая рука Николасв.
— Не уходите. Извините меня. Не нужно было мне так говорить. Просто я…
Недоговоренная фраза повисла в воздухе. «Что он собирался сказать?» — озадаченно подумала Элли. Суровый, безжалостный человек куда-то исчез, и ей еще труднее стало ненавидеть его. Он смотрел на нее, и в его голубых глазах она неожиданно увидела неприкрытые боль и страдание. Сейчас он выглядел настолько ранимым и незащищенным, что Элли поразилась. Ей в голову не приходило, что этот человек может быть таким. С самого начала она была заинтригована его несгибаемой волей, но эта внутренняя ранимость заставила ее забыть все, о чем следовало бы помнить. Сердце сжалось от непонятного чувства. Возможно, это была паника, а может быть, и что-то еще. Он обнял ее за плечи. — Николас?-неуверенным голосом проговорила Элли.
Он не ответил и просто заглянул ей в глаза. У Элли вдруг затрепетало сердце.
Элли знала, что ей надо высвободиться. Причин на это было много: благопристойность, соблюдение приличий, ее отец в конце концов. Однако когда Николас привлек ее к себе, она прильнула к нему, хотя и знала, что этого делать не следует. Но каким-то образом дождь напрочь смыл все «не следует» и «не надо» и дал ей свободу от всего, что каждодневно сковывало ее.
— Отчего это меня так влечет к вам? — прошептал Николас, и Элли щекой почувствовала его жаркое дыхание.
От этих слов ее охватила внутренняя дрожь. Она уже было открыла рот, чтобы ответить, но Николас прижал указательный палец к ее губам.
— Ш-ш-ш-ш! Не надо ничего объяснять, — тихим, завораживающим голосом сказал он. — Вы все равно не сумеете. — Он провел пальцами по ее подбородку, по нежной коже шеи, пока его не остановил кружевной накрахмаленный воротничок. — Вы же не сможете объяснить, почему мне сейчас подумалось о золотоволосых и зеленоглазых феях, что живут в замках у бирюзового моря.
Замки у моря. Напрасно она поделилась с ним своими снами. Ей давно пора было бежать отсюда, но этот горячий след на коже от его пальцев… Все же она сделала неуверенную попытку высвободиться. Но Николас, легко преодолев слабое сопротивление, снова привлек Элли к себе и прижался губами к ее шее.
Она вдруг поняла, что именно этого и ждала. Сны ее были полны им — Николас около замка, Николас на берегу моря, их губы слиты в жарком поцелуе… Он осторожно распахнул ее плащ и посмотрел на нее откровенным взглядом.
— Какая красивая, — хрипловато выговорил он.
Ей надо было бы возмутиться, оскорбиться, хотя бы смутиться. Но она лишь почувствовала, как от его восхищенного взгляда ее захлестнула волна удовольствия.
Какое-то короткое мгновение они смотрели друг другу в глаза, а потом Николас склонился к ее лицу и прикоснулся губами к ее губам. Поцелуй был нежным, но странно безысходным, как если бы он хотел больше, чем просто держать ее в объятиях. Больше, чем она могла бы ему дать, мелькнуло у Элли в голове.
Поцелуй все длился, и она поразилась возникшей между ними близости.
— Не бойся, Элли, — шепнул он ей прямо в губы, я не сделаю тебе ничего плохого.
Его язык проскользнул в глубину ее рта. Он принес привкус табачного дыма, и у Элли все поплыло перед глазами. Тихо вскрикнув, она машинально ухватилась за его плечи.
Николас погрузил пальцы в ее волосы и, слегка отведя ей голову назад, прикоснулся губами к ее шее. При этом он распахнул свое пальто, привлек Элли еще ближе и, проведя сильными руками по ее спине вниз, к бедрам , еще крепче прижал к себе. И она ощутила через платье твердость неоспоримого свидетельства его желания.
Дождь все лил, потоки воды заливали боковые окна павильона, так что сквозь стекла ничего не было видно. На какой-то миг оба забыли о своем прошлом. Они обнимали друг друга, а остальной мир застыл в неподвижности, отодвинувшись в неведомую даль. Прежде больше не было, после еще не наступило. И можно было смаковать этот миг, украденный у жизни, все битвы которой были давным-давно решены.
Но тут он прошептал слова, от которых чары разлетелись вдребезги, оставив после себя лишь страх:
— Кто ты, Элиот Синклер? Откуда ты появилась? Действительность обрушилась на Элли, как волна океанского прибоя, сбивая с ног и таща в опасную глубину. До нее вдруг с пронзительной ясностью дошло, чем, собственно, она занимается — стоит в общественном месте и целуется не с кем-нибудь, а с Николасом Дрейком.
— Хотя, честно говоря, мне как-то все равно, — проникновенно договорил он, прижимаясь щекой к ее щеке и не замечая перемены настроения.
Но ей было совсем не все равно. Боже мой, что она натворила? От этой мысли Элли похолодела и попыталась отпрянуть.
— Элли, что случилось? — спросил Николас с глубоким беспокойством в голосе.
Но она лишь еще сильнее рванулась, отчаянно стараясь высвободиться из его объятий.
— Отпустите меня, мистер Дрейк. Дождь кончился и мне надо идти. — Она набрала побольше воздуху и, решительно приподняв подбородок, открыто посмотрела ему в лицо. — Я вела себя бесстыдно. Прошу меня извинить.
Элли поплотнее запахнула плащ и решительно шагнула назад.
Николас уже был готов удержать ее и еще раз сказать ей о своих чувствах, но передумал и дал ей уйти. Она вышла из павильона и, ни разу не обернувшись, быстро пошла по, мокрому тротуару.
Он глубоко подышал, чтобы успокоиться. Запах ее духов затерялся во влажной густоте воздуха. Элли ушла. Павильон снова был пуст.
Николас еще какое-то время постоял и внезапно понял, что душевная боль куда-то исчезла, как будто ее и не было. Он торопливо затолкал подальше мысль, что Элли утешила его, что он действительно обрел в ее объятиях успокоение. Николас Дрейк, знакомый ему много лет, снова вернулся — волевой, непоколебимый и решительный.
Внезапно он понял, что знает, как помочь Шарлотте. В мире столько докторов, которые занимаются легкими. Наверняка кто-то из них сможет ее вылечить.
Между облаками блеснуло солнце. Николас снова зашагал по улице, полной грудью вдыхая бодрящий, омытый дождем воздух. Он бросил взгляд в том направлении, куда ушла Элли. Конечно, ее там не было.
Николас убеждал себя, что весьма доволен. С ней он больше не собирается иметь никаких дел. Она просто-напросто отвлекала его. Доказательством тому ее дом, который он все еще так и не купил. Она заставила его забыть обо всем. Он безобразно расслабился, и с этим пора кончать. Надо поручить Берту довести дело до конца. Его помощник неоценим, когда дело касается быстрого решения вопроса покупки недвижимости. И тогда можно будет поставить точку.
Дрейк шел, неторопливо перешагивая через лужи, и вдруг подумал, что независимо от того, увидит он Элли еще раз или нет, ему все равно запомнится едва слышный вздох, неумолчный шелест серебристого дождя и зеленые глаза, в которых на миг вспыхнуло желание.
Глава 5
Глава 6
По спине пробежал непонятный холодок. Об этом художнике по городу ходили самые невероятные слухи.
Никто не знал, кто он такой, и никто никогда его не видел. Картины просто находили рано утром у входа в самую престижную галерею Манхэттена. И ни записки, ни объяснений. Более того, после закрытия выставки за картинами никто никогда не приходил.
Прежде Николас никогда особенно и не интересовался живописью. Но когда несколько месяцев назад была выставлена первая картина М. М. Джея, он почувствовал себя заинтригованным. Однако его не интересовали многочисленные школы живописи и клубы художников, которые появлялись в Нью-Йорке как грибы после дождя. Его внимание привлек М. М. Джей. И, хоть убей, он не мог понять почему.
— Простите, сэр…
Николас рассеянно посмотрел в сторону двери:
— В чем дело, Альберт?
— Коляска подана, сэр.
Николас бросил взгляд в окно на безоблачное небо.
— Пожалуй, я пройдусь пешком. Отправьте коляску обратно.
— Слушаюсь, сэр.
Несколько минут спустя Николас закрыл за собой парадную дверь, прошел по дорожке из каменных плиток и через калитку в железной ограде вышел на улицу.
— Здравствуйте, мистер Дрейк.
Николас резко обернулся и в изумлении уставился на смущенно улыбающегося Джима. Жилец Элли был облачен в аккуратно заштопанные холщовые штаны, накрахмаленную рубашку и, несмотря на жаркое утро, в толстый свитер.
— Доброе утро, Джим.
— Это вот тут вы и живете? — с благоговением в голосе спросил он и, повернувшись, в восхищении уставился на стоявший в отдалении дом.
Николас невольно тоже повернулся, как будто ожидал увидеть нечто никогда им не виденное.
— Да, здесь я и живу.
— А Шарлотта тоже тут живет?
— Да. — Николас покосился на Джима. — Как там Элли? — помимо воли вырвалось у него.
— Элли? У нее все замечательно! — коротко ответил Джим и снова уставился на дом. Николасу не понравилось овладевшее им чувство облегчения.
— Послушай-ка, Джим…
— А?
— Если у Элли все замечательно, то зачем ты здесь?
Джим с любопытством воззрился на Николаса:
— Просто так.
Николас понял, что ничего не добьется и, покачав головой, двинулся по Пятой авеню. Вскоре Джим догнал его и размашисто зашагал рядом. Дрейк покосился на него, ожидая новых вопросов, но Джим просто шел, увлеченно разглядывая спешащую публику. Так они шли квартал за кварталом и молчали.
— Чудесный сегодня выдался денек, — наконец нарушил молчание Николас.
— Я вообще-то иду на работу.
— О, вот как. Не опаздываете?
— Да нет, Элли сказала, что я с утра могу прогуляться в парке. Мне нравится гулять в парке. Барнард показал мне, как туда пройти. На прошлой неделе я возвращался домой и увидел, как вы заходили в этот большущий дом. — Джим улыбнулся. — Я запомнил. А сегодня утром вышел пораньше, прошел немного назад и узнал ваш дом.
Они подошли к конторе Николаса.
— Ну что ж, тогда счастливо. Мне сюда. — Чуть подождав, Николас быстрым решительным жестом одернул манжеты рубашки и вошел в дверь, распахнутую перед ним привратником.
Джим посмотрел ему вслед и, когда дверь закрылась, принялся внимательно изучать собственные штопаные-перештопаные манжеты. Потом неловко одернул каждую, расплылся в улыбке и заспешил на работу.
Джим всегда ходил одним и тем же путем. Тем путем, который показала ему Элли. Он строго следовал заведенному порядку, и ему в голову не приходило его менять.
Не успел он пройти и половину квартала, как к нему разом шагнули три здоровенных типа.
— Ну и ну! Ребята, вы только посмотрите, кто тут идет!
— Привет, Руди! — радостно помахал рукой Джим. — Привет, Билли! Привет, Бо!
Руди, Билли и Бо небрежно оперлись о железную ограду, что отделяла тротуар от проезжей части улицы.
— Куда это ты так разогнался? Притормози, дружище, и поболтай со старыми приятелями! Ведь мы твои друзья, верно?
— Верно, Руди. Лучшие друзья. Но если я не поспешу, то опоздаю. Элли сказала, чтобы я был в магазине не позднее девяти. — Джим вытащил из кармана старые поцарапанные часы. — Ну вот, уже почти девять. Она не любит, когда я опаздываю.
— Тогда, пожалуй, давайте его отпустим, — проговорил Руди, отлепляясь от ограды. — Но сначала, Джим, нам надо обговорить с тобой одно дельце. Так, ребята?
— Точно, босс, — с готовностью откликнулись Билли и Бо.
— А что за дельце, Руди? — подозрительно спросил Джим.
— Понимаешь, Джим, дело вот в чем, — начал Руди, доверительно водрузив толстую, как окорок, руку на широкие плечи Джима. — Ты же знаешь, что мы пропускаем тебя по улице всего за пять центов, так ведь?
— Так, — осторожно подтвердил Джим.
— Так вот, — продолжил Руди, с сожалением;
пожав плечами, — к несчастью, цены опять поднялись. И что ты с ними будешь делать! Мы так долго пропускали тебя за пять центов, потому что ты наш лучший друг, Джим. А ведь все остальные платили и платят десять.
— Десять центов? — Джим растерянно завертел головой, — А ты не ошибся, Руди?
— Да ты что, дружище, разве я могу тебе соврать? Билли и Бо загоготали.
Джим вздохнул и отступил назад.
— Нет, Руди. Десять центов это много. Руди снова с сожалением пожал плечами:
— Тогда, боюсь, тебе придется поискать другую дорогу.
Джиму, чтобы ходить другим путем, пришлось бы попросить Элли или Барнарда показать ему его. А если он попросит их показать другую дорогу, они обязательно поинтересуются, зачем это ему. И тогда ему придется рассказать, что он отдает чаевые своим приятелям. Он знал, что Элли от этого не будет в восторге. Но Джиму нравились Руди, Билли и Бо. Он любил своих друзей.
— Ладно, — пробормотал он. — Я постараюсь достать десять центов.
— Вот и хорошо. Рад, что мы так быстро договорились. Не хотелось бы потерять нашего лучшего друга, — сказал Руди, хлопнув Джима ладонью по спине. — А сейчас тебе лучше поторопиться, а то и правда опоздаешь.
Не успел Николас усесться за письменный стол, как в дверь постучал Берт.
Но когда она порывисто вздохнула и он увидел, как под платьем приподнялись ее груди, голова его пошла кругом. Мягкие округлости явственно обрисовывались под мокрой, прилипшей к телу тканью. Желание близости пронзило Николаса с такой ошеломляющей силой, что у него заломило в груди. Не думая, он уже шагнул к Элли, чтобы притянуть ее к себе. Всякий раз, когда она оказывалась рядом, ему хотелось прикоснуться к ней, почувствовать ласковую теплоту ее тела. Чтобы душа наконец обрела утешение в ее объятиях, неожиданно подумалось ему.
Но когда Элли шагнула вглубь павильона, Николас увидел, как ее точеное лицо застыло в отчужденной вежливости. Броня никуда не исчезла. От мягкости не осталось и следа. Неимоверным усилием воли он заставил себя непринужденно опустить протянувшуюся было руку.
— Ужасная погода, хоть на улицу не выходи, — равнодушно заметила она, осторожно отжимая мокрые волосы.
Так начинают бессодержательный разговор со случайно встретившимся незнакомым прохожим, как бы давая понять — держись от меня подальше. Николас снова прислонился спиной к столбу и принялся исподтишка разглядывать Элли. Она была совершенно спокойна, в глазах такая безмятежность, что он даже засомневался, не почудилось ли ему только что промелькнув шее в них желание.
По правде сказать, всякий раз, когда они встречались, она прилагала массу усилий, чтобы убедить его в своей неприязни. Порой Дрейк был почти уверен, что она ненавидит его, хотя никак не мог взять в толк, за что.
Может быть, из-за его решимости купить ее дом? Неужели это достаточная причина для ненависти? Николас так не считал.
Он снова вспомнил о недавнем суде и Гарри Дилларде, который равнодушно менял женщин, бессердечно бросая очередную жертву ради следующего мимолетного увлечения. Николас невольно сжал кулаки. Горло перехватило так, как давно не перехватывало, — с того далекого дня, когда все это началось. Но от воспоминаний всегда мало проку, и Николас все внимание сосредоточил на Элли.
Копаясь в жизни Дилларда, Дрейк выяснил, что тот никогда не был женат. Так что ни жены, ни детей, ни тем более близких родственников у него не было. Но зато любовниц было хоть отбавляй. Не могла ли эта женщина быть одной из его пассий? Николас буквально задохнулся от этой мысли. Нет, Элиот Синклер ничьей любовницей не была. Она пришла в зал суда по той же причине, что и все остальные, — из-за любопытства. Всегда интересно понаблюдать за бесславным падением всесильного магната.
Элли машинально смахнула прилипшую к лицу мокрую прядку, явно не замечая его внимательного, изучающего взгляда или делая вид, что это ее нисколько не заботит Николаса все это заботило, и даже очень. Он приказывал себе остановиться и по каким-то неведомым ему причинам не мог. Как и в тот день, когда он впервые заметил на галерее эту девушку, возникло такое же незнакомое чувство, перед которым он был бессилен.
Николас закрыл глаза. Тоска вернулась с удесятеренной силой. Опять захотелось взорваться яростным гневом. Безрассудная злость вперемешку с болью и отчаянием переполнила его и заставила заговорить:
— У Шарлотты чахотка.
В последовавшей тишине было слышно, как по шиферной крыше неумолчно тарабанит дождь. Безмятежные озера ее глаз всколыхнулись от волнения и потемнели.
— Боже, только не это, — прошептала Элли, поднося руку к губам.
От ее неподдельно горестного сочувствия у Николаса чуть не защипало в глазах.
— Бедная маленькая Шарлотта, — задумчиво проговорила она, опуская руку. Вдруг на ее лице проступило сомнение, и она с надеждой в голосе спросила: — Вы уверены в этом?
— Доктор уверен, — коротко ответил Дрейк и отвернулся, чтобы она не заметила, как ему больно.
— Для ее родителей это такое горе, — покачала головой Элли.
Ее родители. Да их считай что нет — затерялись где-то в Европе и думать забыли о дочери.
— Ее родители ничего не знают о болезни.
— Не может быть!
Николас бросил взгляд на затянутое серой пеленой дождливое небо.
— Может. Моя сестра отбыла за океан и вовсю флиртует в Париже, — с неприкрытым раздражением ответил он. — А где ее муженек — одному Богу известно. Вот отчего Шарлотта оставлена со мной. В начале апреля сестра закинула свою дочь ко мне в контору по дороге в порт. С тех пор о ней ни слуху ни духу.
— Бедная малышка, — не веря своим ушам, покачала головой Элли. — И такая больная. А может быть, у нее что-то другое? Ложный круп, например, или дифтерия. Эти доктора всегда все путают. Николас сжал губы и ничего не ответил.
— А если это и чахотка, то разве врачи ничего не могут сделать? За последнее время они много узнали про эту болезнь. Наверняка есть кто-то, кто поможет девочке.
— Они сказали, что у нее очень редкая форма чахотки. Скоротечная, — безжизненным голосом ответил Николас.
— Боже мой! Простите, мистер Дрейк.
— Не называйте меня так! — с болью в голосе сказал он, поворачиваясь к ней. — У меня, черт возьми, есть имя — Николас! Почему все кому не лень называют меня мистер Дрейк? — И он грустно добавил: — Даже Шарлотта называет меня мистер Дрейк. Я что, такой тиран?
Элли с симпатией посмотрела на него и послала ему улыбку, о которой он мечтал все эти недели.
— Да нет, я уверена, что не такой уж вы и тиран.
— Откуда это вам известно? — с усмешкой спросил он, сердясь на себя за неприкрытое любопытство, прозвучавшее в вопросе.
— Говорят же, что тот, кто любит детей и животных, не может быть плохим человеком.
Он уставился на льющийся дождь и пробурчал:
— А кто это сказал, что я их люблю?
Николас спиной почувствовал ее изучающий взгляд.
— Да просто вы искренне и глубоко переживаете за свою племянницу. Я увидела это не далее как сегодня. И спорю на что угодно: если она чего-то попросит, вы ей это с радостью достанете.
Николас пожевал губами, пытаясь отыскать то место в своей душе, где гнездилось его бесчувствие.
— Она такая юная. Ей бы жить и жить, долго-долго. Она достойна светских раутов и поклонения кавалеров, а в один прекрасный день — и собственных детей. Господи, как это несправедливо! — воскликнул он. — Я всегда верил, что непреодолимые на первый взгляд преграды всегда можно преодолеть трудом, решимостью и настойчивостью. — Он прищурился, как будто в затянутом тучами небе вдруг ослепительно засияло солнце. — Но сейчас, первый раз за последние годы, я чувствую свое полнейшее бессилие. Я ничем не могу помочь безнадежно больному ребенку.
Элли с глубоким вздохом тоже оперлась спиной о столб напротив Николаса.
— Вы же всего-навсего человек, мистер Дрей… Николас. Вы не можете одолеть все несчастья мира или хотя бы помочь Шарлотте. И пусть в свои двадцать шесть лет я уже хорошо знаю, что жизнь, как правило, скорее трагедия, чем комедия, это все равно несправедливо.
Он повернул голову и настороженно посмотрел на нее:
— По-моему, вы слишком молоды для такого цинизма.
— Вы не хуже меня знаете, что двадцать шесть лет уже не молодость. Вы сами не так давно заявили у меня на кухне, что я чувствительная особа, а отнюдь не циничная. Просто чувствительная и практичная. И мой мир — это мой мир. Мое место в нем уже определено.
— Вот тут вы заблуждаетесь, Элиот Синклер, — покачал головой Николас. — Несмотря на свои сегодняшние чувства, я прекрасно знаю, что любой человек способен добиться чего угодно, была бы цель. И тогда дело лишь за волей и неустанным трудом. Большинство людей просто не хотят перенапрягаться, вот и все. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Я не из тех, кто увиливает от работы.
— Еще немного, и вы попытаетесь продать мне панацею от всех бед.
По его красивому, будто высеченному скульптором лицу скользнула печальная улыбка.
— А вы купите?
— И не подумаю, — после продолжительного молчания проговорила Элли и отвела глаза.
— Очень жаль. Я надеялся, что смогу продать вам что угодно и даже повести вас куда угодно.
Элли скользнула по нему взглядом и, оттолкнувшись от столба, 'двинулась было к выходу. Но ее удержала сильная и теплая рука Николасв.
— Не уходите. Извините меня. Не нужно было мне так говорить. Просто я…
Недоговоренная фраза повисла в воздухе. «Что он собирался сказать?» — озадаченно подумала Элли. Суровый, безжалостный человек куда-то исчез, и ей еще труднее стало ненавидеть его. Он смотрел на нее, и в его голубых глазах она неожиданно увидела неприкрытые боль и страдание. Сейчас он выглядел настолько ранимым и незащищенным, что Элли поразилась. Ей в голову не приходило, что этот человек может быть таким. С самого начала она была заинтригована его несгибаемой волей, но эта внутренняя ранимость заставила ее забыть все, о чем следовало бы помнить. Сердце сжалось от непонятного чувства. Возможно, это была паника, а может быть, и что-то еще. Он обнял ее за плечи. — Николас?-неуверенным голосом проговорила Элли.
Он не ответил и просто заглянул ей в глаза. У Элли вдруг затрепетало сердце.
Элли знала, что ей надо высвободиться. Причин на это было много: благопристойность, соблюдение приличий, ее отец в конце концов. Однако когда Николас привлек ее к себе, она прильнула к нему, хотя и знала, что этого делать не следует. Но каким-то образом дождь напрочь смыл все «не следует» и «не надо» и дал ей свободу от всего, что каждодневно сковывало ее.
— Отчего это меня так влечет к вам? — прошептал Николас, и Элли щекой почувствовала его жаркое дыхание.
От этих слов ее охватила внутренняя дрожь. Она уже было открыла рот, чтобы ответить, но Николас прижал указательный палец к ее губам.
— Ш-ш-ш-ш! Не надо ничего объяснять, — тихим, завораживающим голосом сказал он. — Вы все равно не сумеете. — Он провел пальцами по ее подбородку, по нежной коже шеи, пока его не остановил кружевной накрахмаленный воротничок. — Вы же не сможете объяснить, почему мне сейчас подумалось о золотоволосых и зеленоглазых феях, что живут в замках у бирюзового моря.
Замки у моря. Напрасно она поделилась с ним своими снами. Ей давно пора было бежать отсюда, но этот горячий след на коже от его пальцев… Все же она сделала неуверенную попытку высвободиться. Но Николас, легко преодолев слабое сопротивление, снова привлек Элли к себе и прижался губами к ее шее.
Она вдруг поняла, что именно этого и ждала. Сны ее были полны им — Николас около замка, Николас на берегу моря, их губы слиты в жарком поцелуе… Он осторожно распахнул ее плащ и посмотрел на нее откровенным взглядом.
— Какая красивая, — хрипловато выговорил он.
Ей надо было бы возмутиться, оскорбиться, хотя бы смутиться. Но она лишь почувствовала, как от его восхищенного взгляда ее захлестнула волна удовольствия.
Какое-то короткое мгновение они смотрели друг другу в глаза, а потом Николас склонился к ее лицу и прикоснулся губами к ее губам. Поцелуй был нежным, но странно безысходным, как если бы он хотел больше, чем просто держать ее в объятиях. Больше, чем она могла бы ему дать, мелькнуло у Элли в голове.
Поцелуй все длился, и она поразилась возникшей между ними близости.
— Не бойся, Элли, — шепнул он ей прямо в губы, я не сделаю тебе ничего плохого.
Его язык проскользнул в глубину ее рта. Он принес привкус табачного дыма, и у Элли все поплыло перед глазами. Тихо вскрикнув, она машинально ухватилась за его плечи.
Николас погрузил пальцы в ее волосы и, слегка отведя ей голову назад, прикоснулся губами к ее шее. При этом он распахнул свое пальто, привлек Элли еще ближе и, проведя сильными руками по ее спине вниз, к бедрам , еще крепче прижал к себе. И она ощутила через платье твердость неоспоримого свидетельства его желания.
Дождь все лил, потоки воды заливали боковые окна павильона, так что сквозь стекла ничего не было видно. На какой-то миг оба забыли о своем прошлом. Они обнимали друг друга, а остальной мир застыл в неподвижности, отодвинувшись в неведомую даль. Прежде больше не было, после еще не наступило. И можно было смаковать этот миг, украденный у жизни, все битвы которой были давным-давно решены.
Но тут он прошептал слова, от которых чары разлетелись вдребезги, оставив после себя лишь страх:
— Кто ты, Элиот Синклер? Откуда ты появилась? Действительность обрушилась на Элли, как волна океанского прибоя, сбивая с ног и таща в опасную глубину. До нее вдруг с пронзительной ясностью дошло, чем, собственно, она занимается — стоит в общественном месте и целуется не с кем-нибудь, а с Николасом Дрейком.
— Хотя, честно говоря, мне как-то все равно, — проникновенно договорил он, прижимаясь щекой к ее щеке и не замечая перемены настроения.
Но ей было совсем не все равно. Боже мой, что она натворила? От этой мысли Элли похолодела и попыталась отпрянуть.
— Элли, что случилось? — спросил Николас с глубоким беспокойством в голосе.
Но она лишь еще сильнее рванулась, отчаянно стараясь высвободиться из его объятий.
— Отпустите меня, мистер Дрейк. Дождь кончился и мне надо идти. — Она набрала побольше воздуху и, решительно приподняв подбородок, открыто посмотрела ему в лицо. — Я вела себя бесстыдно. Прошу меня извинить.
Элли поплотнее запахнула плащ и решительно шагнула назад.
Николас уже был готов удержать ее и еще раз сказать ей о своих чувствах, но передумал и дал ей уйти. Она вышла из павильона и, ни разу не обернувшись, быстро пошла по, мокрому тротуару.
Он глубоко подышал, чтобы успокоиться. Запах ее духов затерялся во влажной густоте воздуха. Элли ушла. Павильон снова был пуст.
Николас еще какое-то время постоял и внезапно понял, что душевная боль куда-то исчезла, как будто ее и не было. Он торопливо затолкал подальше мысль, что Элли утешила его, что он действительно обрел в ее объятиях успокоение. Николас Дрейк, знакомый ему много лет, снова вернулся — волевой, непоколебимый и решительный.
Внезапно он понял, что знает, как помочь Шарлотте. В мире столько докторов, которые занимаются легкими. Наверняка кто-то из них сможет ее вылечить.
Между облаками блеснуло солнце. Николас снова зашагал по улице, полной грудью вдыхая бодрящий, омытый дождем воздух. Он бросил взгляд в том направлении, куда ушла Элли. Конечно, ее там не было.
Николас убеждал себя, что весьма доволен. С ней он больше не собирается иметь никаких дел. Она просто-напросто отвлекала его. Доказательством тому ее дом, который он все еще так и не купил. Она заставила его забыть обо всем. Он безобразно расслабился, и с этим пора кончать. Надо поручить Берту довести дело до конца. Его помощник неоценим, когда дело касается быстрого решения вопроса покупки недвижимости. И тогда можно будет поставить точку.
Дрейк шел, неторопливо перешагивая через лужи, и вдруг подумал, что независимо от того, увидит он Элли еще раз или нет, ему все равно запомнится едва слышный вздох, неумолчный шелест серебристого дождя и зеленые глаза, в которых на миг вспыхнуло желание.
Глава 5
Свет всегда полон цвета. Но ее жизнь затенена тьмой. И как она теперь сможет рисовать?
Вопрос всегда был одним и тем же. Он безостановочно вертелся у нее в голове, с каждым разом все быстрее и быстрее, пока стал неразличим, и она просто о нем забыла. Лишь после этого ее рука, сжимавшая кисть, смогла протянуться к палитре. Иногда торопливо, порой медленно, картины из ее воображения начинали обретать очертания на холсте.
Ярко-белые стены с чередой высоких и просторных окон справа и слева забылись, и Элли погрузилась в умиротворяющий покой океана красок и оттенков. Проходившие перед ее мысленным взором образы ласкали сердце, подобно грезам о том единственном, любимом.
Наконец-то она в одиночестве, в окружении тишины, и от нее сейчас требуется только одно — как можно глубже и полнее прочувствовать суть своего душевного волнения. И ее ответственность лишь в том, чтобы суметь передать свои переживания.
Линии и цвета все стремительнее сменяли друг друга в ее воображении, вбирая новые мысли и решительно отбрасывая прежние. В конечном итоге то, что было поставлено в угол на просушку, разительно отличалось от первоначального замысла. Но весь этот день, это омытое дождем небо, это весело льющееся в окна солнце настолько глубоко запали ей в душу, настолько ее переполнили, что краски сами ложились на холст.
Кисть заполняла холст резкими линиями и мазками телесного цвета. Ниспадающий водопад мокрых от дождя волос. Сплетенные руки. Умиротворенность и желание, открытое, явное. Еще более реальное, чем нежное прикосновение сильных пальцев к коже.
Мысли ее одним махом вернулись на землю, когда с кухни на весь дом разнеслось громыхание кастрюль и посуды. Рука ее замерла на полпути к мольберту. Элли смотрела на холст и вдруг поняла, что по ее щекам текут слезы. Она не потрудилась их вытереть, просто отошла на пару шагов назад и оглядела мир, только что ею созданный. Картина была незаконченной, но очень понятной. Желание и объятие, сплетенные в одно.
Она крепко зажмурила глаза. Нахлынула виноватая радость, и на губах Элли появилась слабая улыбка. Она снова написала картину. Наконец-то. Время потрачено не зря. Но на сегодня хватит.
С удовлетворенным вздохом она задвинула ширму на место.
Вопрос всегда был одним и тем же. Он безостановочно вертелся у нее в голове, с каждым разом все быстрее и быстрее, пока стал неразличим, и она просто о нем забыла. Лишь после этого ее рука, сжимавшая кисть, смогла протянуться к палитре. Иногда торопливо, порой медленно, картины из ее воображения начинали обретать очертания на холсте.
Ярко-белые стены с чередой высоких и просторных окон справа и слева забылись, и Элли погрузилась в умиротворяющий покой океана красок и оттенков. Проходившие перед ее мысленным взором образы ласкали сердце, подобно грезам о том единственном, любимом.
Наконец-то она в одиночестве, в окружении тишины, и от нее сейчас требуется только одно — как можно глубже и полнее прочувствовать суть своего душевного волнения. И ее ответственность лишь в том, чтобы суметь передать свои переживания.
Линии и цвета все стремительнее сменяли друг друга в ее воображении, вбирая новые мысли и решительно отбрасывая прежние. В конечном итоге то, что было поставлено в угол на просушку, разительно отличалось от первоначального замысла. Но весь этот день, это омытое дождем небо, это весело льющееся в окна солнце настолько глубоко запали ей в душу, настолько ее переполнили, что краски сами ложились на холст.
Кисть заполняла холст резкими линиями и мазками телесного цвета. Ниспадающий водопад мокрых от дождя волос. Сплетенные руки. Умиротворенность и желание, открытое, явное. Еще более реальное, чем нежное прикосновение сильных пальцев к коже.
Мысли ее одним махом вернулись на землю, когда с кухни на весь дом разнеслось громыхание кастрюль и посуды. Рука ее замерла на полпути к мольберту. Элли смотрела на холст и вдруг поняла, что по ее щекам текут слезы. Она не потрудилась их вытереть, просто отошла на пару шагов назад и оглядела мир, только что ею созданный. Картина была незаконченной, но очень понятной. Желание и объятие, сплетенные в одно.
Она крепко зажмурила глаза. Нахлынула виноватая радость, и на губах Элли появилась слабая улыбка. Она снова написала картину. Наконец-то. Время потрачено не зря. Но на сегодня хватит.
С удовлетворенным вздохом она задвинула ширму на место.
Глава 6
СМЯТЕНИЕ В ГОРОДСКОЙ ГАЛЕРЕЕОставалось еще несколько абзацев, но Николас не стал их читать. Он рассеянно смял свежий номер «Нью-Йорк тайме» и откинулся на спинку дубового кресла, в стиле чиппендейл, стоящего недалеко от необъятной и глади обеденного стола красного дерева. «Объятие».
В эти чудные летние дни мир искусства гудит от возмущения после знакомства с последней работой быстро обретающего дурную репутацию М. М. Джея. Картина называется коротко — «Объятие». Однако возмущение не освобождает элиту Нью-Йорка, как любителей, так и знатоков, от бесконечного простаивания перед картиной, от которой, по общему признанию, захватывает дух из-за открытого нарушения всяких приличий.
Техника владения кистью очень хороша, если не сказать больше. Сочность красок и гармония цветов просто потрясают. Сразу видно, что в основе мастерства этого художника лежит главный принцип живописи — единство света и цвета.
И хотя я не согласен с теми критиками, которые стремятся принизить значимость работы М. М. Джея, тем не менее полагаю, что художник сделал шаг назад, если судить о его творчестве не по технике, а по содержанию. Картина кажется незаконченной. Остается чувство , что в каждом мазке таиться какая — то недоговоренность. Вне всякого сомнения, картина только выиграла бы, будь автор посмелее, освободись он от условностей светских приличий, которые сдерживали его вдохновение, как крепко натянутые вожжи сдерживают породистого рысака.
По всеобщему признанию, на этот раз сюжет картины — почти обнаженный мужчина с дерзкой откровенностью под проливным дождем обнимает строго одетую женщину — заставил даже самых либеральных критиков задаться вопросом, а знакомо ли художнику чувство благопристойности. Пожалуй, со времени «Завтрака на траве» Мане художественный мир не был так взбудоражен.
Но там, где другие критики с презрением захлопнули бы дверь перед неуловимым для публики М. М. Джеем, я посоветовал бы художнику следующее: перешагни через преграду в другой мир, что лежит по ту сторону ограничений. Я призываю вас рискнуть, мистер Джей, где бы вы ни были. Эйбл Смайт»
По спине пробежал непонятный холодок. Об этом художнике по городу ходили самые невероятные слухи.
Никто не знал, кто он такой, и никто никогда его не видел. Картины просто находили рано утром у входа в самую престижную галерею Манхэттена. И ни записки, ни объяснений. Более того, после закрытия выставки за картинами никто никогда не приходил.
Прежде Николас никогда особенно и не интересовался живописью. Но когда несколько месяцев назад была выставлена первая картина М. М. Джея, он почувствовал себя заинтригованным. Однако его не интересовали многочисленные школы живописи и клубы художников, которые появлялись в Нью-Йорке как грибы после дождя. Его внимание привлек М. М. Джей. И, хоть убей, он не мог понять почему.
— Простите, сэр…
Николас рассеянно посмотрел в сторону двери:
— В чем дело, Альберт?
— Коляска подана, сэр.
Николас бросил взгляд в окно на безоблачное небо.
— Пожалуй, я пройдусь пешком. Отправьте коляску обратно.
— Слушаюсь, сэр.
Несколько минут спустя Николас закрыл за собой парадную дверь, прошел по дорожке из каменных плиток и через калитку в железной ограде вышел на улицу.
— Здравствуйте, мистер Дрейк.
Николас резко обернулся и в изумлении уставился на смущенно улыбающегося Джима. Жилец Элли был облачен в аккуратно заштопанные холщовые штаны, накрахмаленную рубашку и, несмотря на жаркое утро, в толстый свитер.
— Доброе утро, Джим.
— Это вот тут вы и живете? — с благоговением в голосе спросил он и, повернувшись, в восхищении уставился на стоявший в отдалении дом.
Николас невольно тоже повернулся, как будто ожидал увидеть нечто никогда им не виденное.
— Да, здесь я и живу.
— А Шарлотта тоже тут живет?
— Да. — Николас покосился на Джима. — Как там Элли? — помимо воли вырвалось у него.
— Элли? У нее все замечательно! — коротко ответил Джим и снова уставился на дом. Николасу не понравилось овладевшее им чувство облегчения.
— Послушай-ка, Джим…
— А?
— Если у Элли все замечательно, то зачем ты здесь?
Джим с любопытством воззрился на Николаса:
— Просто так.
Николас понял, что ничего не добьется и, покачав головой, двинулся по Пятой авеню. Вскоре Джим догнал его и размашисто зашагал рядом. Дрейк покосился на него, ожидая новых вопросов, но Джим просто шел, увлеченно разглядывая спешащую публику. Так они шли квартал за кварталом и молчали.
— Чудесный сегодня выдался денек, — наконец нарушил молчание Николас.
— Я вообще-то иду на работу.
— О, вот как. Не опаздываете?
— Да нет, Элли сказала, что я с утра могу прогуляться в парке. Мне нравится гулять в парке. Барнард показал мне, как туда пройти. На прошлой неделе я возвращался домой и увидел, как вы заходили в этот большущий дом. — Джим улыбнулся. — Я запомнил. А сегодня утром вышел пораньше, прошел немного назад и узнал ваш дом.
Они подошли к конторе Николаса.
— Ну что ж, тогда счастливо. Мне сюда. — Чуть подождав, Николас быстрым решительным жестом одернул манжеты рубашки и вошел в дверь, распахнутую перед ним привратником.
Джим посмотрел ему вслед и, когда дверь закрылась, принялся внимательно изучать собственные штопаные-перештопаные манжеты. Потом неловко одернул каждую, расплылся в улыбке и заспешил на работу.
Джим всегда ходил одним и тем же путем. Тем путем, который показала ему Элли. Он строго следовал заведенному порядку, и ему в голову не приходило его менять.
Не успел он пройти и половину квартала, как к нему разом шагнули три здоровенных типа.
— Ну и ну! Ребята, вы только посмотрите, кто тут идет!
— Привет, Руди! — радостно помахал рукой Джим. — Привет, Билли! Привет, Бо!
Руди, Билли и Бо небрежно оперлись о железную ограду, что отделяла тротуар от проезжей части улицы.
— Куда это ты так разогнался? Притормози, дружище, и поболтай со старыми приятелями! Ведь мы твои друзья, верно?
— Верно, Руди. Лучшие друзья. Но если я не поспешу, то опоздаю. Элли сказала, чтобы я был в магазине не позднее девяти. — Джим вытащил из кармана старые поцарапанные часы. — Ну вот, уже почти девять. Она не любит, когда я опаздываю.
— Тогда, пожалуй, давайте его отпустим, — проговорил Руди, отлепляясь от ограды. — Но сначала, Джим, нам надо обговорить с тобой одно дельце. Так, ребята?
— Точно, босс, — с готовностью откликнулись Билли и Бо.
— А что за дельце, Руди? — подозрительно спросил Джим.
— Понимаешь, Джим, дело вот в чем, — начал Руди, доверительно водрузив толстую, как окорок, руку на широкие плечи Джима. — Ты же знаешь, что мы пропускаем тебя по улице всего за пять центов, так ведь?
— Так, — осторожно подтвердил Джим.
— Так вот, — продолжил Руди, с сожалением;
пожав плечами, — к несчастью, цены опять поднялись. И что ты с ними будешь делать! Мы так долго пропускали тебя за пять центов, потому что ты наш лучший друг, Джим. А ведь все остальные платили и платят десять.
— Десять центов? — Джим растерянно завертел головой, — А ты не ошибся, Руди?
— Да ты что, дружище, разве я могу тебе соврать? Билли и Бо загоготали.
Джим вздохнул и отступил назад.
— Нет, Руди. Десять центов это много. Руди снова с сожалением пожал плечами:
— Тогда, боюсь, тебе придется поискать другую дорогу.
Джиму, чтобы ходить другим путем, пришлось бы попросить Элли или Барнарда показать ему его. А если он попросит их показать другую дорогу, они обязательно поинтересуются, зачем это ему. И тогда ему придется рассказать, что он отдает чаевые своим приятелям. Он знал, что Элли от этого не будет в восторге. Но Джиму нравились Руди, Билли и Бо. Он любил своих друзей.
— Ладно, — пробормотал он. — Я постараюсь достать десять центов.
— Вот и хорошо. Рад, что мы так быстро договорились. Не хотелось бы потерять нашего лучшего друга, — сказал Руди, хлопнув Джима ладонью по спине. — А сейчас тебе лучше поторопиться, а то и правда опоздаешь.
Не успел Николас усесться за письменный стол, как в дверь постучал Берт.