Ли Танит. Белая змея

   Она оделась в белое и прикрыла свои белые волосы белоснежным покрывалом. И отдалась пламенной сладости гордыни, ходя по городу живых мертвецов.
 
   Расовая ненависть копилась в ней, как яд, пока не начала обжигать. Аз’тира и не думала сопротивляться ей или задавать какие-то вопросы. Она шла, наблюдая, и ждала первых признаков разрушения. Она не могла уйти, не увидев, как это начинается.
   И с этой высоты, испытывая упоение, она вдруг услышала имя, которое повторяли снова и снова. Она слышала его даже от Казарла — имя смертного бога смертных Висов. «Лидиец», — повторяли все. Лидиец, Лидиец, Лидиец.
   К этому времени сквозь исступление Силы все в мире для нее возвышалось или, наоборот, сжималось до символов. Аз’тира оценила мощь этого имени и сказала ему: «Город сделал тебя своей душой». Лидиец был самой сутью Саардсинмеи. Она подумала, что в роковой день этот человек погибнет вместе с городом.
   И тогда она начала искать его, но в видениях. Разумеется, она не положила на него глаз. Как бы то ни было, внезапно, каким-то сверхъестественным способом, она нашла его. По выражению Висов, она была ведьмой. Она посмотрела на Лидийца не глазами — и увидела.
   В мире могли иметься и другие, разбросанные по свету, отродья дворцовых женщин и освобожденных рабынь. Но здесь, на этом витке истории, плотность знаков дошла до предела. Смерть преисполненного высокомерием города принесет смерть и роду Тирана.
   Лидиец, самая суть Саардсинмеи, был Амреком, Тенью.
   Она лишь мгновение наблюдала за знаменитыми гонками с балкона, почти в конце Пятимильной улицы — колесницы промчались в ночь неистовой рекой, с криками и огнями факелов, и скрылись.
   Он будет победителем. Она уже знала это.
   В таверне у аллеи были куплены две птицы, зарезанные к ужину. Содрогаясь от прикосновения своих белых рук к падали, она отослала их туда, где, как знала, их не смогут не заметить, с посланием для Лидийца: «Победа недолговечна. На эту ночь город твой — передай ему это».
   Землетрясение в море дало знать о себе еще раньше, словно обещание. Меч повис в звездном небе, и она являлась его посланницей…
   Это был пик полета.
   Мгновение спустя она рухнула ниже надира.
 
   Она тоже умерла в Саардсинмее. Но не в волнах потопа. Ее смерть явилась раньше.
   Она проснулась на рассвете. Розовые лучи-лепестки солнца сверкали на постели, где она лежала — в старом доме за кружевницами, на улице, которую называли улицей Драгоценных Камней…
   И тогда неслышно надвигающуюся на город смерть разорвал низкий крик, который был ее собственным.
   Ей еще не исполнилось девятнадцати. В тишине и одиночестве, на розовой заре, она сражалась внутри своего разума, пытаясь отогнать смерть прочь. Но огромный черный ястреб снова упал в ее сердце и устроился там, сложив крылья. И она решилась.
   Она ясно, в деталях, представила, как это будет и как ее кончина отразится на нем — Лидийце, Тени. Он был ее смертью, а она — его, но в то же время, что странно, она была и его жизнью.
   В трансе она встала и начала свой обычный день. Когда вечер ступил на улицы, она бесцельно бродила по городу без всякой охраны, выискивая способ. Она знала, что не может не найти его. Способом оказался экипаж стадионной танцовщицы, угольно-черной закорианки. Равновесие — это всегда тьма рядом со светом.
   «Лидиец… расскажи мне, как сблизиться с ним».
   Закорианка уклонилась от ответа. В ее мозгу все перемешалось и запуталось, и Аз’тира без труда проникла в него. «Благодарю тебя», — промолвила она, ледяная, словно несущие смерть снега.
   Задержавшись под полночной колоннадой близ улицы Мечей, она увидела, как уверенно он идет, освещенный уличными фонарями. Регер, Лидиец.
   Едва глянув, она распознала в нем совершенство. Дикость леопарда и льва — и мягкость голубя, спокойствие глубокой воды — и неистовая мощь огня. Но было и нечто незавершенное, что-то неправильное. Жизнь началась, но не шла по положенной дороге, подобно звезде, сорванной с небосклона. О, как пылает звезда… Ее пронизало насквозь его великолепие, и она осталась стоять, опаленная.
   Амрек, Вис, смертный, бронзовый почти до черноты… свет из Тени…
   «Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела».
   Хотя он отверг ее, он должен будет прийти к ней. И, считая это неизбежным, она забыла о смерти.
   (Аз’тира стояла, как статуя, перед застекленным окном башни в Ашнезии. Луна поднималась над крышей. Равнина за пределами городских стен была морем мрака.)
   Затем они стали любовниками, и жизнь смешалась со смертью. Аз’тира заполучила его фокусами жрецов, в детской злобе своего безумного желания, наполовину заворожив себя признанием в страхе. Она выиграла его для себя через сделку со смертью. Она спасла Чакора, их жертву, чтобы не быть у него в долгу, вернула юношу назад после удара меча Регера, как вытащила бы животное из глубокой ямы, куда оно провалилось, напуганное ее голосом. Она испытывала три чувства — стыда, надменности и любви. Ее бросало с одной вершины на другую или в бездну, и все это она отчетливо показала Регеру, но не через мысленную речь, а обычными женскими способами.
   Наконец она смогла стать для него только женщиной. Ей открылся мир счастья. Битва завершилась. С чувством неизбежности она отринула судьбу города и не прислушивалась к шагам собственной смерти.
   Но даже в таком состоянии она распознала ее. И тогда поняла, как можно развязать затянувшийся узел, как в объятиях вихря ее смерть сохранит жизнь Регеру.
   Она купила гробницу Пандав. Черное вместилище для своей белизны.
   Пандав должна выжить. Аз’тира знала это так же хорошо, как и то, что в этот день в молоке окажется яд. Она щедро оплатила свое убийство, отсыпав монет за лилии и яд. Она была согласна.
   И даже когда она писала письмо ему, своему любовнику, своей любви, то гордилась своей силой эманакир, отгоняющей боль. Она находилась в возбуждении от того, что больше не боялась умереть. Безвольно лежа на постели, она позволила себе свободно уплыть, как ей казалось, в огромное небытие, похожее на сон, ощутимое и обнимающее ее.
   Благодаря ей он будет жить, теперь он не сможет забыть ее. Она оставила позади святилище из серебра и золота и могла спать спокойно.
   Но, о, что произошло затем…
   — Нет, — вслух произнесла женщина у окна.
   Ужас, который она пережила там, в черной гробнице, пустой и залитой водой, нельзя было вспоминать. От ее крика, наполненного болью, беззвучно задрожала башня.
   Сейчас там, в ночи, за пределами окна, террас и стен города, за пластами земли и темноты, ее возлюбленный искал ее. Не потому, что она позвала его, и даже не потому, что услышал стук ее сердца и шепот ее мыслей, здесь, в лесах на западном краю света.
   Может быть, им было предназначено снова встретиться лишь из-за того, кто они такие. Из-за того, что каждый стал для другого ярким маяком посреди хаоса.
 
   Для путешественника одолеть такую утоптанную дорогу без препятствий было делом нескольких дней. Когда перевалило за полдень второго дня, он вышел на расчищенное место, не похожее ни на одно из встреченных ранее. Лес, первобытный, густой, населенный разной живностью, обрывался там, как вода у берега. Для внимательного глаза граница начиналась слишком внезапно. За краем леса тянулась равнина.
   Тому, кто ее видел, это пространство в самом чреве джунглей напоминало ровную поверхность южного Виса — Равнин, юга Мойхи. Правда, эти псевдо-Степи выветрились, располагаясь в другом климате.
   Звуки здесь звучали громче и богаче, порой виднелись островки буйной растительности и даже леса.
   Дорога обрывалась одновременно с лесом, и здесь, на грани с равниной, стояла арка высотой в семь футов, точеная, как фигурка для игры, и белая, как и прямое лезвие тракта шириной в пять колесниц, который начинался сразу за ней.
   Тракт был вымощен большими плитами. В городах Дорфара, Кармисса, Зарависса или Элисаара такая дорога выглядела бы вполне обычно. Через равные промежутки по ее сторонам стояли белые мраморные обелиски с навершиями в форме золотых листьев, отражающими солнце.
   На дороге не было ни следа, словно ее вымостили не более часа назад. Ничто не касалось ее. Ни колесо, ни копыто, ни нога, не пробегала ящерица, не садилась птица, не ложился лист, даже ветер не трогал ее.
   Сужаясь к горизонту, она уводила к низким горам, вздымающимся над равниной в семи-восьми милях отсюда. У подножия гор, вершины которых светились снегом, находился город.
 
   Город.
   Его воздвигли на скальной платформе, и сверкающие снегом утесы стали его башнями и вершинами стен. Падающие лучи солнца отражались в зеркалах огромных окон. Сам по себе город был не очень большим.
   Дорога взбегала на высокую насыпь, но там, где она подходила к платформе города, не виднелось никаких ворот или иного прохода. Стена выглядела абсолютной.
   Там, где начиналась насыпь, у дороги высилась небольшая роща, также похожая на те, что росли на Равнинах. Здесь Регер сошел с вымостки и стал смотреть, как солнце закатывается за платформу и медный закат превращает белизну города в темноту.
   Город казался ненастоящим. Он напоминал изображение или видение легендарного дорфарианского Корамвиса, разрушенного до основания Ральднором.
   С запада на равнину подул ветер, впервые за все эти дни — теплый и тяжелый, пахнущий джунглями, за которые закатилось солнце. Ветер не принес с собой ни аромата духов, ни записки, ни отзвука голосов. Поднималась Застис.
   Звезда тоже уронила красные лучи на плоскость равнины. Они мигали и переливались, как светящиеся ночные розы. Но на самом деле это была темная волна горящих глаз, скользящая над землей, как ветер.
   Человек мог забраться на дерево — но и они тоже могли это… Кроме того, его смутила их медлительность, похожая на видение сна. Их запах оказался не таким, какой он помнил по зверинцам в Элисааре. В Мойхи на них охотился Чакор, но не Регер. А однажды, еще в искайском детстве, Тьиво подхватила его на руки, Орбин несся далеко впереди них, и косы матери били по его шее, пока она бежала к ферме с ним на руках…
   Сегодня на запредельной равнине собралось пятьдесят или шестьдесят этих тварей — сильных, стелющихся над землей, как волна, без мерзкого запаха и воплей.
   Они достигли рощи, вошли в нее и повернули десятки голов, чтобы посмотреть на него огненными впадинами глаз. Один из них положил передние лапы на ствол дерева и выпустил чудовищные когти.
   Злые очертания головы этого зверя озадачили Регера, ее форма оказалась не такой, как он представлял…
   Он не особенно тревожился, не делая ни одного движения, которое могли расценить как опасное, и не обнажил нож, оставив его спокойно лежать в ножнах. Когти тирра тоже остались на месте.
   Аз’тира. Ее имя напоминало их название.
   Тирр снова положил передние лапы на ствол поваленного дерева. Ветер пошевелил листья на деревьях, но больше не раздавалось ни единого звука.
   Затем появился неслышный шум, что-то вроде свиста в ушах — или прямо в черепе. Тирры отозвались на него — сбились в стаю и отошли за стволы деревьев, откуда их глаза не прекращали мерцать и мигать.
   Из-за деревьев вышли двое людей, сверкающих, как перламутр. Видимо, они удерживали тирров при помощи мысленной речи.
   Регер не говорил и не думал. Если эманакир захотят покопаться в его мозгу, им придется потрудиться.
   — Ты приблизился к городу, — разомкнул губы один из пришедших.
   — Люди твоего рода не входят в Ашнезию, кроме тех, кто входит сюда как раб, — произнес другой таким же глухим, редко используемым голосом.
   — Ашнезия, — повторил Регер. Его чувствительность обострилась, и ему казалось, что его мысли вылетают наружу стрелами гнева и великой ненависти. — Я слышал, что это одно из названий вашего города.
   Словно слепые статуи, они повернули к нему свои змеиные взгляды. За рощей вставала луна, состоявшая с ними в родстве в любое время, кроме поры Застис. Они должны были чувствовать его гнев, сплетающий меж ними линии силы.
   — Иди за нами, — сказал первый.
   Когда они вышли на дорогу, тирры растворились в ночи, словно сама ночь создала их, позволила им двигаться, наделила их глазами, подобными звездам, а сейчас забрала их обратно.

Глава 21
Очаг

   Ворота Ашнезии показались Регеру святилищем или гробницей, расположенной на вымощенной скальной платформе. Белые люди подули на них, и они раскрылись — он слышал о таких приспособлениях в их храмах. Проход закрылся за ними.
   Под землю уходила лестница, ведущая в вырубленные людьми переходы, тускло и странно освещенные далекими факелами и дрожащим свечением, идущим непонятно откуда. Проход на первый этаж медленно поднимался вверх. Они вышли в закрытый двор-колодец. Горячая луна заливала один из его углов.
   Город безмолвствовал.
   Другой крытый переход, уводящий со двора, закончился тонкой дверью из циббового дерева. Внезапно послышался звук текущей воды. За дверью, на этот раз раскрывшейся от прикосновения, плавно разливался розовый лунный свет, разбивающийся в струях большого фонтана. Они спадали вниз каскадом, как занавес, заслоняя дорогу. Но рядом нашелся кусочек сухого пространства, через который пролегала дорога в сад.
   Белый человек пошел впереди, не оборачиваясь, словно позабыв о варварском животном, которое они привели с собой.
   Регер все же помедлил, желая осмотреть город эманакир. Он раскинулся на три стороны, озаренный луной и сотворенный из луны… Ряды домов с колоннами разделяли дороги, подобные замерзшим рекам, среди скоплений деревьев высились стройные башни, увенчанные изображениями морд несуществующих зверей. И хотя в прудах отражался свет окон и уличного освещения, город казался некрополем, весьма изящно построенным, но лишенным присутствия людей и вообще жизни, движений и звуков.
   Белый человек замер на вершине садового склона, под стеной особняка. Рядом высилась башня, увенчанная головой змеи, в чьих глазах-окнах холодно пылал лунный свет.
   Вслед за ним Регер поднялся на террасу и подошел к стене.
   — Это ее дом?
   Они посмотрели на него.
   — Вы привели меня к ней, — сказал он. — К Аз’тире.
   Он не научился читать в их умах. Просто им больше некуда было его вести.
   Один из них поднял руку в указующем жесте, и Регер увидел еще одни ворота — железные, искусной ковки, раскрывшиеся в белой стене. Здесь не любили говорить вслух, если этого можно было избежать.
   Затем они оставили его в одиночестве. Они не подозревали его ни в чем. Или она не подозревала его. Или они ценили себя выше, невзирая на то, каковы его замыслы и характер.
   Регер не спеша прошел в ворота, которые послушно пропустили его, и спустился на лужайку. Там, стоя на траве в ее саду, в ночь Застис, он вспомнил дом за кружевницами и то, как он тогда впервые пришел к ней.
   Однако в Ашнезии даже воздух пах совсем по-другому — сухостью и пустотой, как в заброшенных руинах, кое-где разбавленный хищным, но надоевшим ароматом орхидей.
   Он положил руку на железные ворота.
 
   Он должен войти в здание через дверь в задней части башни, там, где по камню взбираются виноградные лозы. От двери коридор проведет его в ее зал, огромный правильный овал с выложенным мозаикой полом. На стенах нарисованы низкие холмы и танцующие девушки в светлых одеждах, застывшие на пшеничном поле, сейчас залитом светом ламп-лотосов. На очаге, где в холодные месяцы вечерами иногда расцветал огонь, в беспорядке лежали цветы, распространяя пыльно-сладкий запах. Огромная серебряная змея с глазами из сливочного янтаря, свернувшись, охраняла очаг. Другой обстановки почти не было.
   Аз’тира ждала у очага, рядом со змеей. Она надела платье того же цвета, что и одеяния девушек на настенной росписи, и не добавила к нему ни одного украшения.
   В тишине дома хорошо были слышны шаги Регера, легкие, словно поступь льва. И то, что он ни разу не останавливался.
   Глаза девушки вспыхивали огнем, но лишь в той же мере, как у неживой змеи. Если она и дышала, внешне это никак не проявлялось.
   Тяжелый занавес у входа со звоном отлетел в сторону.
   Он не остановился даже на пороге, а стремительно пошел через комнату, по узорному полу. Его глаза видели только Аз’тиру и ничего больше. Даже змея не привлекла его внимания. Он ступал под лампы, и они озаряли его золотом, одна за другой, пока, наконец, в десяти шагах от нее его путь не подошел к концу.
   Он пришел в город богов как бродяга. Очарование и оковы Саардсинмеи сгинули, прошло два года, лес сопротивлялся и терзал его. Но под грузом всего этого сейчас он более, чем когда-либо, оставался, нет, сделался королем. Его черные глаза сосредоточились на ней, и в них было все, что она помнила: красота, сила и прозрачность. Та чистота, которая сама по себе является силой.
   Девушка, стоящая перед очагом с цветами, протянула ему руку ладонью вверх. На белоснежной ладони лежал треугольник матового металла.
   — Монета, которую твой отец оставил твоей матери, — сказала она. — Дрэк, который ты дал мне для считывания. Мое доказательство на случай, если оно понадобится.
   — Доказательство чего? — переспросил он.
   — Того, что я жива.
   — О, госпожа, мне известно, что ты жива, — произнес он, стоя в золотой тени.
   — Так же, как и то, что я умерла?
   — Да. Ты умерла и проснулась, и вот ты здесь. Богиня Аз’тира.
   Она продолжала протягивать ему дрэк Йеннефа. Но он не подошел ближе, чтобы принять его.
   — Я взяла его с собой в могилу, чтобы утешиться, — сказала она, но ее рука упала, сомкнувшись на монете.
   — Подобные тебе живут вечно, — проговорил он. — Зачем тебе понадобилось утешение?
   — Потому что я была там без тебя, — ответила она.
   Он промолчал. Теперь он стоял совершенно тихо, как до того она, и как сам город.
   — Выслушай и поверь в услышанное, — заговорила Аз’тира. — Я предвидела свою смерть, но и только. Я предсказала убийство и свой конец. Я умоляла тебя прийти на мои похороны, поскольку посчитала, что гробница выдержит землетрясение и напор воды. Для меня это был единственный возможный выход. Но, умирая, я радовалась, веря, что ты выживешь.
   — Спасибо тебе за это, госпожа. Но ты не дождешься благодарности от Саардсинмеи.
   — Я не склонюсь и не буду унижаться перед тобой, — резко отозвалась она. — Если я чего-то стыжусь, это мое дело. Если это зло и мой грех, то они опять же мои и не касаются того, что между нами. Я думала, что умру — о да, душа бессмертна. Но тело и душа — чужие друг другу. Я… От меня не должно было ничего остаться. Ты думаешь, вернуться из телесного разложения так просто? Ты сказал, что я проснулась. Нет, Регер. Это был не сон. Я надеюсь рассказать тебе об этом, но не сейчас.
   — Возможно, этого никогда не случится. Ты позвала меня сюда каким-то колдовством?
   — Не магией и не силой воли или разума. Только моей памятью о тебе. Тем, что порой плакала о тебе. Но я вижу, ты не намерен слушать.
   — Мне было приказано помнить о тебе. Я так и делал. С тех пор, как я оставил Элисаар, не было дня или ночи, когда я не думал о тебе. Ты стояла рядом, Аз’тира, как зловоние исковерканной плоти и морской грязи, как сотни битых камней.
   — Хватит, — сказала она. — Ты не можешь убить меня, чтобы отплатить за преступление моего народа.
   — Видимо, не могу.
   — Тогда что ты намерен делать?
   — В мыслях, госпожа, я жестоко убивал тебя множество раз, — ответил он. — Так, как Висы топчут змей. Ломал тебе шею. Это картина снова и снова приходила ко мне.
   — А в этих мыслях тебе никогда не виделось, что я восстаю из мертвых и убиваю тебя молнией? — она повысила голос. Теперь она словно горела ледяным огнем, ее белизна стала мертвенной. Внезапно она перевела глаза на очаг, слегка подняв руку. На камнях, но не на цветах, вспыхнуло пламя, выстрелило вверх, устремившись лучом света в трубу, и озарило кровавым светом ее бледность и серебро змеи.
   Он почувствовал жар огня на своем теле, но тут снова стало прохладно. Цветы все так же лежали на очаге, и лишь свет висящих ламп золотил все вокруг.
   — Ты никогда не сможешь убить меня, Регер, и, очевидно, я пожалею тебя. Что дальше?
   — В Вар-Закорисе и Дорфаре люди спорят о том, существует ли этот город, — ответил он. — Им понравится, если кто-то сумеет вернуться и рассказать о нем.
   — Платный шпион. Как и твой отец.
   — Это ты тоже считала с монеты?
   — Другим путем. У меня нет времени рассказывать тебе обо всем, чему я училась. Но ты встретился со своим отцом.
   — Именно эта встреча направила меня на дорогу в Ашнезию.
   — Сожалею, что ты не смог получить от нее большего, — Аз’тира повернулась, подошла к стене, украшенной изображением дерева с бледными красноватыми листьями, и коснулась одной из его ветвей. Слабый шепот пронесся вдоль стен и пола. В тот же миг в другом дверном проеме возникла фигура. Регер видел богиню этого города, пришло время встретиться с рабыней.
   Вошла низенькая женщина с темно-коричневой кожей и гладко зачесанными волосами, в льняной рабочей одежде. Она поклонилась, согнувшись, словно засохшее растение.
   — Вот господин, о котором я говорила тебе, — сказала Аз’тира. — Проводи его в отведенные покои и прислуживай, как тебе приказано.
   Она говорила отстраненно, не как хозяйка с рабыней, а как лунатик с призраком. Хотя рабы и существовали, они не воспринимались как что-то реальное — лишь как частицы разума хозяина. Обратившись к Регеру, эманакир словно заговорила на другом языке.
   — Ступай с ней. Тебе будет удобно. Завтра ты сможешь уйти той же тайной дорогой, какой пришел. Те двое, что привели тебя, или один из них, придут с первым светом. Приготовься. Ты видел, что Западный город существует. Возможно, в Вар-Закорисе тебя вознаградят за твое открытие. Или назовут лжецом. Или, возвращаясь, ты расплатишься с лесом. Пойми, Регер, что именно связь, которая существует между нами, привела тебя сюда сквозь все преграды. Не моя скорбь и не какая-то магия. Ты мечтал найти меня живой и убить, зная, что если я живу, убить меня вряд ли возможно. Ты встал на этот мрачный путь потому, что тебе ничего больше не оставалось.
   Он стоял и пристально смотрел на нее, не говоря ни слова — статуя с темными задумчивыми глазами. Позади него, тень за тенью, склонив голову, ждала девушка-рабыня.
   — Ты оплакиваешь Саардсинмею не только из-за ее разрушения, но и потому, что воспринял ее лживые цели. Гладиатор и король, твоя свобода пришла бы к тебе лишь со смертью. Ты погиб бы самое большее через пять лет.
   — Я верил в это, — наконец выговорил он.
   — Ты смирился с этим. Но твоя истинная жизнь, которую ты выбрал и начал в Иске, прервалась из-за человека, который увез тебя. Он уверял, что дает тебе блистательный дар и дни славы, этот Катемвал, охотник за рабами. Но на самом деле он обрезал нить твоей жизни, той, которой хотела твоя душа…
   — Я не верю в жизнь души, Аз’тира. Ты знаешь, до какой степени.
   — А в Мойхи было уже слишком поздно снова поймать призрак некогда начатого, — продолжала она, не обращая внимания на его возражение. — Или созидание вещей оказалось не единственным занятием, которое интересовало тебя. Поэтому ты так легко отказался от последней великой победы, которую одержал над камнем на Равнинах, во время ученичества, и вместо этого кинулся охотиться за призраком меня, — она медленно отвернулась к очагу, двигаясь так, словно была невесома, и приказала: — Иди с рабыней.
   — Аз’тира, — позвал он.
   — Что еще?
   — Если люди твоей расы верят в множество жизней во плоти, неужели они не боятся однажды возродиться мужчиной из Элисаара или женщиной из черного Закориса?
   К его удивлению, она легко рассмеялась, и в этом смехе прозвучала вся ее молодость.
   — Да, — ответила она, — они боятся этого. Они говорят, что это было бы наказанием самих себя. Почему же еще мы заботливо оберегаем одно тело от смерти, если не из страха перед такой участью?
   Веселье и ирония оставили ее так же внезапно, как пришли.
   — Теперь уходи, — сказала она. — Ты уже достаточно получил от меня.
   Когда он повернулся, склоненная рабыня выпрямилась и повела его из башни в особняк.

Глава 22
Город змеи

   По потолку комнаты проплывали облака, нарисованные на молочной лазури. Они не выглядели как настоящее небо, но в сумеречном свете рассвета и вечера казались плывущими, тогда как синева становилась глубже — видимо, менялось состояние краски, если дело было не в чем-то ином. Стены покрывал вьющийся узор, который стекался к змеиной голове у двери. При нажатии на один ее глаз дверь открывалась, при нажатии на другой появлялась одна из рабынь с невыразительным лицом цвета мореного дерева. Довольно высоко располагались решетки, через которые проникало немного света и свежий воздух, но и только. Вся обстановка комнаты состояла из кровати, уже застеленной для гостя, с пологом, который вряд ли был нужен — насекомым из джунглей Виса редко удавалось пробраться в Ашнезию. К спальне примыкала комната с ванной и туалетом, то и другое превосходило лучшие образцы в богатых домах Элисаара. На ночь зажгли алебастровую лампу на мраморной подставке.
   Он не был готов уйти на следующее утро после прихода.
   Пока он лежал в просторной пещере для сна, что-то нашло на него, как порой находило после гонок или боя. Создания, обитающие в доме, как-то знали об этом и не тревожили его. Проснувшись в полдень, когда солнце висело прямо над решетками, он увидел, что изысканная еда, принесенная вчера и оставшаяся нетронутой, убрана. Позже, когда он коснулся змеиного глаза, принесли завтрак.