Страница:
В этом году в Огненных скачках участвовало десять желающих. Хотя правила допускали тринадцать участников, зачастую только семь или восемь человек решались испытать судьбу. Приз был определен в давние времена — двадцать слитков золота. Но больше, чем золото, притягивала слава.
В течение трех долгих сезонов отборные рабы тренировались под покровительством и при денежной поддержке процветающих городов Нового Элисаара — или иных мест. В состязаниях принимали участие и свободные люди, которые не чувствовали никакой неловкости от соседства с подобными рабами — полукровки, Висы, желтоволосые люди с Континента-Побратима. Эффектные кармианцы, как с темными, так и со светлыми волосами; хитрые заравийцы, чьи очаровательные колесницы спускали с кораблей, словно куртизанок, убранных цветами; суровые оммосцы; горделивые дорфарианцы — их колесницы были украшены черными эмблемами грозы и змеями в золотой чешуе. Приезжали претенденты и из Вардийского Закориса, хотя вардийские завоеватели на подобных состязаниях, как и на войне, придерживались своих обычаев. Шансарские завоеватели, колесничие кораблей, прибывали из Ша’лиса по суше, на своих знаменитых лошадях, чтобы проиграть и завидовать, хотя за многодневный переезд могли бы в совершенстве научиться править хиддраксами — животными, которых на Висе запрягали в колесницы и использовали для скачек со времен Верховного короля Рарнаммона.
Этим вечером набор участников был обычный.
Таддриец, свободный человек и, похоже, благородный разбойник, цвета — коричневый и охра. Отт, свободный человек, смелый и хитрый купец — темно-кремовый. Закорианец из Вольного Закориса, прозванного сражающимся леопардом — разумеется, черный. Человек из Корла, мелкий князек — цвет стали.
От Элисаара выступали весьма уважаемый раб-колесничий из Кандиса — цвета красный и розовый; аристократ из Джоу, явно один из племянников тамошнего наместника — красный и черный. И претендент из Саардсинмеи, раб, за три года не проигравший ни одного состязания, но еще ни разу не испытавший жребий Дайгота в данном виде гонок — Лидиец, красный и красный.
Из Ша’лиса, как водится, явились неприятности. Двое полукровок, оба свободные, так как по закону ни один человек, имеющий светлые волосы, кожу или хотя бы глаза, не мог быть рабом. Цветом одного из них был ярко-желтый, другого — желтый с голубым. И напоследок — шансарский лорд, владеющий поместьями в Ша’лисе и Кармиссе, цвет — белый.
Белый . Вот и ответ загадки. Устроившись в ложе, Катемвал заглянул в программку, аккуратно скопированную и доставленную ему стадионным писцом, и почувствовал временное облегчение. Если проклятый шансарец мог притащить с собой десять совершенно не нужных ему лошадей, почему бы ему не захватить любовницу-эманакир, чтобы она поскакала на нем самом после Скачек?
Уже полностью настала ночь, небо над стадионом сделалось темным, как чаша чернил, пронизанная звездами. Лампы вдоль трибун светили тускло, их фитили специально подрезали или накрыли дымчатым стеклом.
Напряжение сгущалось вместе с темнотой, обещая прорваться бурей.
Завыли стадионные трубы.
Мощный единый крик взлетел над рядами и эхом прокатился по широкой артерии Пятимильной улицы.
В дымном свете факелов под стадионом выстроились в ожидании колесницы. Тройки хиддраксов, запряженных около четверти часа назад, уловив напряжение ночи, били копытами и трясли длинными головами. Свет играл на ухоженных блестящих шкурах, металлических украшениях и лентах.
Бросок медных костей Дайгота определил положение каждого из соперников. Жрецы шли вдоль линии чужеземцев, свободных людей и рабов. Первый предлагал им чашу Дайгота, специальный сорт вина, второй же произносил ритуальную фразу:
— Ты принадлежишь богу. Иди и сам будь богом.
Стоя восьмым, Регер слышал, как снова и снова повторяются эти слова. Отт, джовианец, таддриец, кандиец и Вольный закорианец выпили и выслушали их. Независимо от своей личной веры этой ночью они принадлежали Дайготу, и этой ночью они сами станут богами. Но когда жрец приблизился к желтой колеснице шалианца, тот решительно отказался:
— Нет. Я почитаю единственную истинную богиню.
Жрец пошел дальше, не отвечая. Но корл, который стоял следующим, слева от Регера, громко рассмеялся.
— Единственная истинная богиня — Коррах. Ты ее имеешь в виду? — спросил он у человека из Ша’лиса.
Корл не привлек особого внимания, его замечание было вполне понятным. Шалианец сделал вид, что не расслышал его. Желтую колесницу украшал традиционный знак — жезл с обвившейся вокруг него золотой змеей. Их упряжки нервничали и трясли кисточками на поводьях, косясь друг на друга. Жрец подошел к корлу. Тот отпил из чаши, принял благословение и снова обратился к шалианцу:
— Вот этими копытами и колесами Коррах раздавит ползущую по навозу змею твоей богини-шлюхи.
Шалианец не двигался, словно окаменел, сдерживая храпящих животных с застывшей на губах усмешкой ярости.
Чаша дошла до Регера. Он склонил голову и отпил глоток легкого сладкого вина.
— Ты принадлежишь богу, — сказал ему жрец. — Иди и сам будь богом.
Не умея противиться энергии магической формулы, Регер ощутил, как она пронзила его насквозь, и на мгновение прикрыл глаза, содрогаясь от истинности ее силы.
Придя в себя, он осознал, что шансарец, стоящий с другой стороны от него, говорит:
— Я борюсь за Ашару-Анак. Твой Дайгот — призрак.
Однако еще один шалианец, стоящий последним, выпил из чаши и выслушал благословение, не возражая. Даже в Ша’лисе человек может чтить богов по своему выбору, если помимо этого совершает приношения и шансарской рыбозмееженщине.
Голос труб стал выше.
— Коррах! — воскликнул корл.
Регер увидел, что по всей линии по обе стороны от него люди быстро складывают руки в охранных знаках, взывая к своим богам или судьбе.
Но десять колесниц уже тронулись с места. Истосковавшись по движению, хиддраксы резво проскакали вверх к широко распахнутым воротам. За воротами расстилался стадион, словно пасть, наполненная чернотой, еще более темной, чем тьма, скопившаяся под сводами пещеры, которую они покидали.
Регер не боялся смерти, он привык к ней. Она стала неотъемлемой частью наслаждения. Здесь каждый с ранних лет знал, что еще за три дня до состязаний ни один разумный человек не выпьет ни глотка — ибо пьянил сам воздух. Оказавшись на песке стадиона, в тот же миг станешь пьянее, чем после десяти чаш вина.
Они выехали. Черный купол неба расстилался над головой, вытянутые кольца каменных террас спускались с него, наполненные живой волнующейся массой, издающей оглушительный шум — буря вырвалась на свободу. И, перекрывая все крики, похвалы и приветствия, глухой барабанной дробью гремело:
— Ли-ди-ец! Ли-ди-ец! Ли-ди-ец!
Так мог бы чувствовать себя король, если когда-либо его приветствовали с такой искренней страстью. Человек, который не возгордится, ощущая себя в этот час владыкой и богом — безмозглый бессердечный кусок дерева. Такие недолго остаются колесничими.
Они проехали прямо, с востока на запад, развернулись под ливнем лент, флагов и цветов, и торжественно вернулись обратно, с запада на восток, к ложе наместника города.
Одному из них часто доводилось видеть этого важного человека — тот любил состязания на стадионе. Но сейчас он был ничем, лишь частью огромного этого , частицей ночи, шума и приближающегося огня.
Мальчики несли огонь, символ и материальное воплощение этих скачек. Десять детей на площадке стадиона — когда-то сам Регер был таким мальчиком и исполнял такую же службу для других. Миллион лет назад. А миллион лет спустя один из них, возможно, встанет на его место, когда-нибудь в далеком будущем, когда от него и этого мгновения останется лишь пыль. И имя, которое помнят.
Ребенок держал предназначенный Лидийцу горящий факел. Лицо его пылало с не меньшей силой.
— Победи для своего города, — сказал мальчик согласно ритуалу. Лидиец засмеялся.
— Иди со мной в своем сердце, — ответил он, усмехаясь, поднял факел высоко, чтобы видели люди и боги, и вставил его в позолоченный стальной держатель на передке колесницы. Пропитанный жиром и смолой, он не погаснет даже от неистовой скорости состязающихся и злого морского ветра.
Дети убежали. Наместник кивнул. На каменном постаменте перед его ложей зажгли фитиль в масле, и, казалось, весь мир затаил дыхание.
Упала первая искра. Порыв алого пламени взвился к небесам. Толпа взорвалась криком.
Словно десять громадных зверей, порожденных огненной ночью, колесницы одна за другой рванулись с места.
Первые три круга по стадиону редко отражали то, как распределятся места впоследствии. Стадионная трасса прочная и чистая, из препятствий — лишь центральная платформа, которую во время других состязаний опускали под землю с помощью машин. А Пятимильная улица, очищенная от помех и озаренная факелами — все равно что гладкий пол танцевального зала по сравнению с неровной Прибрежной дорогой, ждущей претендентов после улицы. Почти десять миль, освещенных только фонариками зрителей, звездами и факелами колесниц.
На первом витке те, кто волей Дайгота попал во внутренний круг, получают преимущество, и, как и следовало ожидать, отт и джовианец резко вырвались вперед и возглавили гонку. Но охристо-коричневый таддриец, правивший упряжкой с меньшим мастерством, чем основные силы, направил колесницу по диагонали к двум головным, зажав колесницу отта, так что та накренилась и столкнулась с кандийцем, идущим сзади. Напряженный возничий из Элисаарского Кандиса, правящий красно-розовой колесницей, не хотел рисковать, стараясь лишь удержать скорость. Он протиснулся между колесницей отта и центральной платформой и оказался позади таддрийца и джовианца. Тем временем желтый шалианец, рвущийся на пятое место, пока принадлежащее Вольному закорианцу, нахлестывал упряжку, чтобы набрать скорость и миновать неожиданную свалку. Но когда он поравнялся с закорианцем, тот хладнокровным ударом борта толкнул желтую колесницу и опрокинул ее.
Полукровка, почитающий единственную истинную богиню и совершивший огромную ошибку, потеряв самообладание перед скачками, полетел в пыль. Под насмешки толпы Висов он быстро вскарабкался на платформу, которая была единственным безопасным местом. Его извивающиеся и ржущие хиддраксы, прикованные к упавшей громаде колесницы, которая чудом не сбила их с ног и не обожгла укрепленным факелом, вынужденно свернули с центрального круга влево, создав первое временное препятствие в гонке.
Оставшиеся колесницы прошли второй поворот с западной стороны платформы и теперь с грохотом неслись по прямой. Во главе шли джовианец и таддриец, расстроенный отт натянул поводья и теперь стал третьим. Позади них, вытянувшись почти в идеальную линию, свободным галопом двигались кандиец, закорианец, корл и Лидиец. В хвосте держались второй шалианец и белый шансарец. Было бы огромной глупостью развить полную скорость на стадионе, в самом начале Огненных скачек. Решиться на это можно не раньше, чем окажешься на улице. Однако каждый год находились неразумные и излишне самонадеянные соперники, которые сталкивались и боролись за места на первых кругах, как сейчас джовианец и таддриец. Когда они снова добрались до восточного поворота, красно-черная джовианская колесница совершила маневр, известный как «Неблагосклонная девушка». Презрев свое выгодное положение во внутреннем круге, джовианец резко свернул к приближающемуся второму колесничему, сильно отбросив таддрийца. Удар разбил бок охристо-коричневой колесницы, она отлетела в сторону, и благородного разбойника стиснуло в ее сверкающей золотой пасти. Но когда джовианец вильнул обратно, чтобы вернуть себе удачное положение, отт прорвался во внутренний круг, снова став первым.
Черный закорианец сломал линию, оказавшись позади трех лидеров, которые уже миновали место крушения шалианской колесницы. Одно из крайних животных сумело освободиться от обломков, теперь его держал только недоуздок, прикрепленный к перекладине дышла. Никто, кроме закорианца, не обратил на это внимания. Зрители, наблюдавшие за ним, увидели, как он выхватил узкий кинжал, который участникам состязаний разрешалось использовать в случае жизненной необходимости, и стал кричать и ругаться на хиддракса, чтобы тот двинулся с места. Проносясь мимо обломков, закорианец нагнулся, проявив смелость и мастерство, и перерезал недоуздок, удерживающий животное.
В Старом Закорисе скачки долгие века были кровавым и жестоким искусством. Все знали, что любой колесничий Вольного Закориса хранит в себе доблести былых времен. В Элисааре, где дорожили скаковыми животными, подобные выходки не находили одобрения.
Тем не менее это был ловкий прием. Перепуганный хиддракс с истерическим ржанием понесся прочь от обломков в сторону колесниц кандийца и корла.
Кандиец ушел влево, обогнув и животное, и обломки. Корл, держась поодаль от кандийца, под напором других колесниц взял правее, бешено лавируя, пока перед ним выплясывал неуправляемый хиддракс. Неожиданно тот метнулся прямо к его упряжке, пытаясь пробежать между животными. В следующий миг пугливые хиддраксы взбесились. Серо-стальные щиты, прикрывающие колеса корла, взмыли в воздух — и опустились не на землю, а прямо на обломки шалианской колесницы. Объятые ужасом, животные корла бросились в разные стороны.
У корла был единственный шанс на спасение, и он его не упустил. Перекрывая гул трибун, он неистово выкрикнул имя своей богини и, имея лишь мгновение, чтобы справиться с хиддраксами, ударил кнутом, беспощадно, не отдергивая, но направляя их сквозь панику прямо по останкам погибшей колесницы, чью гордость и честь, как он и обещал шалианцу, сокрушили копыта и колеса.
Общеизвестно, что ноги хиддраксов очень хрупки, хотя и созданы для бега. Подкованные и укрепленные металлом, подгоняемые хлыстом и огнем, они спотыкались, но скакали. И даже когда разбитая колесница под ними загорелась, они прорвались через ее обломки — обезумевшие, растерянные, с трудом приходящие в себя, но все же бегущие туда, куда надо.
Над стадионом взлетел безумный вопль в честь корла — теперь его цвета нравились всем. Он был самым молодым участником гонок, красивым юношей, а храбрость и находчивость в Саардсинмее редко остаются без похвалы и восхищения.
Желтый шалианец стенал, пойманный в ловушку платформы. Его колесница горела в огромных клубах дыма, его упряжка лежала рядом, дожидаясь уничтожения.
Кинув взгляд через плечо, Лидиец увидел позади шансарца и желто-голубого шалианца. Корл, черный силуэт на фоне пламени, оказался за ними — на последнем месте, но живой благодаря руке Коррах.
Когда восточный поворот был пройден в третий раз, в толпе уже кричали: «Двери! Двери!», приказывая открыть и без того распахнутые настежь южные ворота, за которыми застыла в ожидании улица, словно кто-то мог пропустить их.
Южные ворота удобнее всего проходить, находясь на правой стороне круга. Завершая западный поворот, отт-авантюрист резко рванул вправо, неосторожно пройдя перед носом у джовианца и таддрийца. Такой глупый и неуклюжий маневр, совершенный менее храбрым и умелым, придирчивая толпа признала бы ошибкой. Отт пережил несколько острых мгновений. Таддриец же, разъяренный тактикой и расчетливостью джовианца, тоже попытался проделать нечто подобное, протаранив борт красно-черной колесницы под шипение и ругань трибун.
Колесница джовианца качнулась, но не сбилась с курса. Аристократ или нет, джовианец слушал проклятья разбойника, пока упряжки мчались плечом к плечу. Затем, не выдержав напряжения, таддрийская колесница отступила, словно потеряв надежду на преимущество. Однако когда джовианец начал поворачивать направо, таддриец снова пошел на таран. На этот раз от удара красно-черная колесница накренилась, встала на одно колесо, закрутилась и упала. Трибуны взревели с элисаарской жаждой мести. В клубах пыли и сполохах света джовианец, казалось, сгинул, попав под копыта, но когда он появился снова, рев трибун удвоился. Прыгнув в колесницу таддрийца, племянник наместника Джоу принялся кулаками вбивать в разбойника стадионные правила приличия. Красно-черная колесница грудой лежала на трассе, а охристо-коричневая понеслась наискосок (кандиец, закорианец и Лидиец чудом не столкнулись с ней) и врезалась в ограждение, однако мужчины в ней продолжали драться под пронзительное, как девичий визг, ржание хиддраксов.
Отт уже достиг западного поворота, далеко справа, когда закорианец, дождавшись подходящего момента, проскочил мимо него в изящную арку, украшенную орнаментом. За ним последовали кандиец, Лидиец, шансарец. Удивленный отт обнаружил, что позади остались только шалианец — самый левый — и корл.
Южные ворота на Пятимильную улицу стояли широко распахнутыми. За ними виднелся огромный бульвар, а по обе его стороны застыл в ожидании город.
Ревя хвалебную песнь разрушительного упоения, стадион смотрел, как одна за другой сверкающие огненные колесницы завершают поворот, мчатся по прямой и исчезают в воротах, стараясь догнать идущих впереди.
Желтый шалианец, таддриец и джовианец вышли из игры: три сломанных колесницы, погибшие животные, живые, но израненные и озлобленные люди. Трибуны наполнились вздохами сожалений, скрежетом зубов и разговорами о грядущих утром самоубийствах неудачливых азартных игроков.
Желто-голубой шалианец дважды толкнул его во время гонки на стадионе — отнюдь не великое событие, почти не привлекшее внимания зрителей на фоне других катастроф. Теперь шалианец остался позади, так же, как и корл, а шансарец в золотом и эмалево-белом приближался.
Регер не тратил времени ни на них, ни на торговца-отта, которому стоило бы сидеть дома с тюками и корзинами. Впереди перекрывали путь кандиец и непредсказуемый закорианец, пыль из-под колес и искры своего же факела летели ему в лицо.
Казалось, Пятимильная улица ограждена драгоценными узорами, сотканными из огней и криков. Флаги и знамена неслись мимо нескончаемым потоком, все смешалось в стремительном ветре гонки. Расстояние, которое во время неторопливой прогулки преодолевают за час, они миновали за минуту, не более — их неимоверная скорость складывалась из энергии колесниц и упряжек, из биения сердец животных и трепета разумов людей. Все проносилось, подхваченное потоком ночи.
Улица слегка изгибалась с востока на запад — случайность, послужившая к вящей гордости Саардсинмеи. Далеко впереди высилась темная громада портовых ворот, украшенная огнями. А сразу за ними находился опасный поворот направо, хотя пока все повороты шли по левую руку, как на стадионе.
Лидиец достиг Высоких Божественных врат, наращивая скорость, наконец-то заставив животных выложиться по-настоящему. Возможно, теперь шансарец перестанет дышать ему в затылок.
Он ощутил, что шансарец отстал, но не сильно. Видимо, чужеземец с Континента-Побратима владел кое-какими навыками, необходимыми для этой схватки.
Ворота повернулись, гудя, как гигантский колокол, и остались позади. Хиддраксы парили, стремясь достичь звезд. Колесница кандийца, казалось, уже взлетает к ним. Неясные призрачные голоса на протяжении долгих миль звали: «Лидиец! Лидиец!»
За воротами поджидала чернота, огромная пасть ночи, разбавленной лишь светом мелькающих окон и фонарей на стоящих в порту кораблях. От крытого рыбного рынка поднимался тяжелый запах и смешивался с соленым дыханием моря.
Закорианец, размытое пятно факельного света, исчез за поворотом в четверти мили впереди. Идущий следом кандиец красиво вписался в тот же поворот. Регер достиг поворота и прошел его, словно приласкал возлюбленную, еще красивее. Издалека к нему летели призрачные голоса: «Победи за свой город… Иди со мной в своем сердце…»
Они вышли на Прибрежную дорогу. Вверх стенами поднималась почти непроглядная темнота, все мерцание исчезло. Теперь колесницы вступили в борьбу с ухабами, ямами и камнями, подпрыгивая и грохоча. Здесь не было ни единого широкого места, ни малейшей возможности для того, чтобы одна колесница обогнала другую.
Пламя факела рвалось назад, огненные языки обжигали Регеру шею и подбородок.
На уступах наверху справа мелькали лампы и фонари. Слева узкая полоска земли вклинивалась в море длинным мысом, на котором высились сторожевые башни. От огней одного или двух кораблей вода казалась горящей — еще немного света для тех, кто мчится…
Кандиец отступил назад, прямо в объятия Регера. Дым красно-розового, звон соприкосновения, когда одна упряжка поравнялась с другой. Какое-то время они шли вровень, потом Регер обошел соперника, и огонь второй колесницы возник в темноте позади. С высоты балконов и крыш зрители выкрикивали название своего города и имя своего колесничего. Кричали и кандийцу, который пытался вернуться на утраченную позицию, догнать и перегнать — но для этого не хватало даже его весьма высокой скорости. Хиддраксы Регера, которых он воспитывал два года, летели без всяких крыльев.
Земля пошла вверх и выровнялась. Поверхность дороги — нет. Теперь впереди только закорианец.
(А в миле позади — еще одно пламя крушения. Отт все-таки столкнулся со скалой. Шалианец висел у него на хвосте и, видимо, помог ему в этом.)
Почти исчезнувший шум кандийской колесницы снова приблизился. Но нет — кандиец не смог бы снова догнать Регера. Это шансарец возник из темноты, как до него сам Лидиец.
Закорианец обернулся. Сократив расстояние, Регер оказался достаточно близко, чтобы видеть жестокое выражение его полускрытого тенью лица и длинный язык кнута, взметнувшегося для удара. Он услышал древний крик колесничих: «Хайя! Хайя!»
Животные закорианца напряглись, не пытаясь ловить звезды, а лишь выполняя свою работу. Головокружительная скорость уносила черную колесницу дальше и дальше — и Регер распахнул крылья силы, развернул скрученную кольцом энергию, сливаясь воедино с хиддраксами, с их сердцами. «Теперь лети, душа моя…» И подумал: если раньше казалось, что они летят, то теперь они летят в самом деле.
Ночь сгустилась, словно вода. Пламя в лицо — мир уносился прочь. Закорианец, затянутый вихрем, продержался какой-то миг и тоже растворился.
Теперь перед ним лежали лишь скрученные изгибы дороги, мелькая в сполохах факела, ухабистые, дребезжащие, не более чем легковесная реальность на огромной скорости. Дорога стала лентой, пересекающей небо. Освещенная башня, на галерее которой сгрудились зрители, выпрыгнула из темноты, оглушила приветственными криками и пропала. Огоньки превратились в тонкие золотые нити — фонари наверху, огни кораблей внизу.
И шансарец белой тенью позади.
Удар белого крыла… Они мчались бок о бок по дороге, теперь достаточно широкой, на скорости, заставившей замереть мир.
Словно во сне, навеянном силой, Лидиец обернулся и увидел лицо шансарца, смотрящего на него, тоже запертого в магии сна. В этот короткий миг они были братьями, и, как братья, могли убить друг друга за право первородства.
Шансарец занял внутреннюю позицию рядом с поднимающимися земляными террасами. Его атака была превосходно рассчитанной, но рискованной. Он точно выбрал место — участок дороги, где неровности земли оттеснили Лидийца на край. Теперь мимо неслись лишь камни (о любой так легко споткнуться!), зев ночи и вода. Если шансарец вдобавок к хитрости и коварству еще и подл, вот наилучший момент, чтобы проявить это свойство.
Словно в подтверждение подобных мыслей с затерянных во тьме утесов донесся жалобный звук. Скрежет железа и бронзы, лязг столкновения и шорох падающих камней, предсмертный девичий крик хиддраксов, летящий вдоль сторожевых башен, оповещая пригороды, что одна из колесниц нашла смерть на камнях залива. По тону крика стало ясно, что потеряна колесница Элисаарского Кандиса.
Но это произошло в другом мире. Здесь и сейчас существовали лишь две колесницы, и борьба шла только между ними.
Ни один из мужчин не смотрел на другого. Никто не пытался искусством или хитростью выбить колесницу соперника с дороги. Они шли голова к голове, факел к факелу, плечо к плечу. Когда кнуты взвивались, рассекая воздух высоко над спинами животных, они щелкали, как один. Слово какого-то из богов — Дайгота, Рорна или чешуехвостой госпожи светловолосого — связало их воедино. Теперь каждый старался, нажимая, настоять на своем, добравшись до высшей точки наслаждения чистейшей скоростью, мощь которой сметет противника и дарует победу.
Дорога начала сворачивать с утесов, забирая вправо, на северо-запад. Через три минуты, или даже меньше, кварталы и стены города вновь поглотят их. Возвращаясь домой, они помчатся по широким улицам, специально расчищенным для них, в ореоле дыма, жара и пены, летящей с животных, сквозь ревущую толпу, по внешнему кругу — к громаде стадиона, и снова через южные ворота ворвутся на песок меж трибун, где ждет треть Саардсинмеи…
И тут глубоко в ночи раздался новый голос. Отнюдь не плеск моря или стон смертельного падения.
Животные пронзительно заржали от ужаса, но, даже объятые ужасом, продолжали бег. Оба мужчины, светлый шансарец и темный Вис, обернулись и без колебания заглянули в колодец пустоты, где кружился звездный рой.
Голос раздался снова. Он доносился от океана, но это был не океан, не волнение воздуха и не рокот камней под колесами.