Страница:
— Я считал, что неважно, кем он был. И никогда не говорил тебе, поскольку для меня это ничего не значило.
— А что это значит теперь? — поинтересовался Катемвал. — Ты — Клинок Саардсинмеи.
— Раб, о да, — небрежно бросил Регер. — Но я хочу знать, есть ли во мне королевская кровь. В самом ли деле мать зачала меня от потомка королевского рода?
— Отлично, — резко сказал Катемвал. — Прогуляйся по аллее Трех грошей, найди какую-нибудь гадалку или ведьму и спроси ее.
— Именно ведьма и сказала мне об этом, — произнес Регер.
Старый работорговец подумал о белом силуэте у стены, о послании, предвещающем падение, о слухах по поводу воскрешения мертвых…
— Если это женщина-эманакир, не ходи к ней, — предостерег Катемвал. — Ни в коем случае.
— Боюсь, что мне придется.
— Нет, я сказал. Разумеется, она ведьма. И, кроме шуток, смертельно опасная — как и вся ее белая раса. Рассказывают, что у них есть поселение на северо-западе, в джунглях за Закорисом. Там они взращивают свою болезненную холодную магию. Предупреждение, о котором я тебе сообщил, как раз в их стиле. Несомненно, оно от нее.
Лицо Регера накрыла тень. Предупреждение с костями внутри. И, вдобавок ко всему, его мета…
— Ты видел мой последний поединок, Катемвал?
— Я всегда прихожу посмотреть, когда ты сражаешься.
— Убил ли я корла?
— Да, убил. И половина города уверяет, что она вернула его к жизни. Но кто видел этого воскресшего юношу? Ужасная нелепица, однако с нее станется. Они используют магию. Но, правдивы слухи или нет, там нет ничего, на что стоило бы смотреть.
Регер поднялся на ноги, бросил на Катемвала долгий пристальный взгляд, и в его глазах промелькнула тень.
— Мне пора. К середине утра я должен быть на тренировочном дворе, сражаться в квадрате.
— Конечно, — кивнул Катемвал. — Будь осторожен.
Когда Регер вышел, работорговец сел, неожиданно ощутив себя очень старым. Однако вскоре он поднялся на крышу и стал смотреть, как Лидиец едет по улице на угольно-черном скакуне. Катемвал проводил его взглядом до фонтана, где дорога поворачивала — к змее, живущей на этой же улице, в ветхом доме, покрытом черепицей. Регер не оглянулся. Но он никогда не оборачивался, уезжая от Катемвала.
Он вполне мог пренебречь сегодняшней тренировкой, включая сражение в квадрате, невзирая на то, что сказал Катемвалу. Уж он-то знал. В таких вещах победители сами себе закон.
Но он жаждал боя, тяжелого испытания. Близость не очистила его. Море и ночь, взбудораженная красными сполохами, отступившая вода. Это Застис. Он происходит из рода умершего короля. В его сознании смешалась память о белой девушке, лежащей на полу, и о белой девушке, вцепившейся в железную решетку.
Восемь квадратов, каждый из четырех человек, по двое, спина к спине. Солнечный свет падал и струился по клинкам мечей и кинжалов, порождая отблески, высвечивая, смешивая, размывая.
И еще этот корл, который жив. Где он? Куда может пойти человек, которого сразили, а потом возродили? В публичный дом? В храм?
— Ты медлителен, Лидиец, — усмехнулся Йиланец, стоя лицом к лицу с ним в соседнем квадрате и делая ритмичные выпады. — Сколько раз ты взял ее прошлой ночью, ту, с кем ты был? Шесть или семь? Наверное, после этого она была вся бледная?
Во время схватки не разговаривают. Разве что на тренировочном дворе.
— Прошлой ночью я молился, — бросил Регер и сделал ответный выпад, ударив Йиланца по шлему плоской стороной меча. Йиланец упал, люди из его квадрата с проклятиями отступили.
«Игра слов, — подумал Регер. — Вся бледная… Он явно имел в виду эманакир».
Их наставник добрался до квадратов, хмурясь и призывая Дайгота.
Регер ждал, пока Йиланец поднимется.
«Снимай свои жалкие обноски», — приказал он испуганной девушке в покрытом снегом Зарависсе.
Йиланец уже был на ногах, тряся головой, как поверженный лев.
Амрек. Регер. Сны и воспоминания носились в его крови…
Воин рядом с ним, молодой здоровенный оммосец, который через год станет еще сильнее, если сумеет прожить столь долго, нанес удар напарнику Йиланца. Тот сумел увернуться, лишь слегка задетый, и вернул удар, ткнув оммосца кинжалом под ребра.
— Вот это тебе понравится, любитель мальчиков.
Оммосец повалился на землю рядом с Регером. Тот отскочил. Йиланец, теперь работая кинжалом, попытался поднырнуть под меч Лидийца, но Регер легко отвел удар, перекинул меч в левую руку, а в правую взял кинжал. Меч в левой руке столкнулся с клинком Йиланца и выбил его — кинжал отлетел далеко во двор. Йиланец зарычал, теперь уже разозлившись по-настоящему. Как правило, на тренировочном дворе бьются тупым оружием — но только не сегодня. Сейчас Застис, когда остры не только чувства, но и клинки…
Кинжал и меч Лидийца снова поменялись местами. Он проделал это еще дважды.
— Значит, смог только три раза, — усмехнулся Йиланец. — Берег силы для меня?
Неожиданно оммосец, который все еще катался по земле, вцепился зубами в ногу человека, который его ударил. Раздались хохот и брань, наставник заворчал и топнул ногой. За грязный бой положено снимать привилегии. Придется оммосцу обойтись этой ночью без мальчиков…
Что с того, что в нем течет кровь королей? Сейчас эта кровь может пролиться, а он — раб Саардсинмеи… Осторожнее с мечом. Мечи могут оказаться замаскированными змеями.
«Я пугаю тебя. О, Регер, предупреди этот город…»
Кто-то закричал, сильно и звучно, но далеко отсюда — какая-то тварь в недрах планеты… Регер вскинул голову — солнце мешало видеть. Его левая рука безжизненно повисла.
— Ты позволил мне ранить тебя, — на лице Йиланца застыло изумление.
Кровь королей покидала его.
Мгновенно оказавшись рядом, наставник приподнял его руку, чтобы осмотреть. Лидиец позволил это. Рука, с открытой раной от локтя до запястья, больше не принадлежала ему. Она принадлежала городу.
Остальные квадраты продолжали сражаться.
— Глубоко задето. Старый шрам на запястье смягчил удар — хоть в этом повезло. Боги ослепили меня, Лидиец. Я не помню, чтобы ты позволял так глупо поранить себя с одиннадцати лет.
Регер ушел со двора. Он старался удерживать кровь Амрека в себе, но она все равно сочилась на землю сквозь его пальцы.
— Выпей, — хирург указал на чашу с вином. — И расслабься.
Эхо утренних слов Катемвала.
Регер сделал так, как было сказано. Хирург шесть раз проткнул его кожу серебряной иглой, стягивая края раны ниткой из кишок, ученик врача наложил повязку.
— Ты не сможешь сражаться десять дней. Пропустишь два состязания, они все истомятся по тебе. Сейчас я объясню, какие упражнения тебе делать нельзя, а какие можно.
— Ты знаешь что-нибудь о корле? — спросил Регер, когда поток наставлений иссяк.
— Вчера меня тут не было. И уверяю тебя, Лидиец — я не знаю никого из стадионных хирургов, кто был здесь вчера.
На улице к нему подошла хорошенькая шлюха, одна из тех, что держали для услады молодых Клинков. Она хитро усмехалась, приспуская платье с плеч.
— Говорят, Йиланец задел тебя? Вижу, так оно и есть. Я-то все знаю! Раз ты допустил это, значит, можешь быть с той женщиной, не так ли? Провести все дни и ночи Застис только с нею.
Регер пришел туда своими ногами, закутавшись в плащ с капюшоном. На миг он замер — кто-нибудь мог узнать его по росту.
Но три факельщика, которые всегда приветствовали его, не обратили на него внимания, двигаясь по главному бульвару Саардсинмеи и помогая распуститься желтым цветам огня на столбах. Девушки тоже не подходили к нему, так же, как хозяева лавок и аристократы, которым он помог выиграть.
Несколько шумных гуляк прохаживались по улице Драгоценных Камней, кто-то танцевал перед фонтаном, молодые женщины трясли бусами и юбками. Двое офицеров из войск наместника обсуждали новость: Лидийцу рассекли руку на тренировке, да так, что он не сможет сражаться дней тридцать, а может быть, и вообще никогда. Дайгот пожевал его и выплюнул. Интересно, как теперь будут делаться ставки?
Ее дом стоял в темноте. Даже из сада не было видно ни одного освещенного окна. Регер поднялся на верхнюю ступеньку — лампа не горела. Забыв про колокольчик, он несколько раз ударил кулаком в доски.
Когда девушка-полукровка распахнула дверь, ему стало неловко.
— Все в порядке, сладкая. Я всего лишь хотел, чтобы меня услышали.
Она ничего не ответила, не попыталась его остановить — просто отошла в сторону. Он молча вошел в дом, закрыв за собой дверь. Повсюду лежали тени, в комнате никого не было. Но Регер чувствовал ее аромат, повисший в воздухе, как пыльца.
Он подошел к решетке, у которой она стенала. За окном лежал сад, погруженный в безмолвие. Взошла луна, висская луна времени Застис, красная, как волосы красноволосой принцессы — а в холодные месяцы белая, как эманакир. Его рука ныла и горела, пальцы утратили гибкость. Хирург не сказал ему, что даже при самом лучшем лечении в рану могла попасть какая-нибудь зараза, и рука может нагноиться. Рука… Теперь она потеряна для него. Кто-то выбирает жизнь, чтобы подметать двор, чистить уборные, наполнять массажным маслом кувшины в бане… бегать по поручениям Клинков… Кто-то возвращается на стадион и вскоре умирает там, жалкий и осмеянный, но превозносимый после смерти. Такова милость Дайгота — быстро убить искалеченного.
— Аз’тира, — прошептал Регер во тьму и ароматную пустоту. Он пересек гостиную и попытался открыть двери в смежные комнаты. Все они оказались незапертыми. Во многих комнатах не было даже мебели. В некоторых имелись некие темные формы, ничем не оживленные.
С балкона, опоясывающего дом, на крышу вела лестница. Он начал медленно подниматься.
«Прежде я исцелялся от всех своих ран, — думал он и возражал сам себе: — Я был моложе. А эта рана — не чета прежним».
На крыше были высажены садовые деревья, только с юго-западной стороны открывался вид на пляшущие огни улицы и аллею, словно охваченную пламенем. Ему показалось, что он слышит шум моря, как если бы снова оказался в таверне или на берегу, погруженный в золотую плоть Велвы. Равнинная девушка сидела на парапете, бледнея сквозь тьму. Распущенные волосы, лишенные украшений, ниспадали вокруг нее на крышу, точно водопад. Она не обернулась.
— Твое имя Аз’тира? — произнес он.
Она не ответила.
— Аз’тира, ты должна исцелить меня, как исцелила корла. Сегодня меня ранили в руку, и это твоя вина, — он подошел ближе, но она даже не взглянула на него. Над восточными деревьями повисла луна, роняя лучи ей на лоб — уже не красная, всего лишь цвета розового янтаря. — Кроме того, я принес вещь, которую мой отец оставил моей матери. Это монета. Знающие способны что-то прочесть с вещи о ее прежнем владельце. В Элисааре это могут или говорят, что могут. Я хочу расспросить тебя об этом человеке — если ты согласна взять монету и рассказать мне. Его звали Йеннеф. Моя мать никогда не могла правильно выговорить его имя. И я не мог, пока не оказался здесь, — он стоял совсем рядом с ней, а темнота вокруг тревожила и нашептывала. — Ты слышишь, Аз’тира? И еще есть сон, который мне очень надо разгадать…
Она обернулась. Когда она встала, ее волосы растеклись серебряным дымом. Ее глаза казались звездами, отраженными в воде. Она подняла руки, ее пальцы легли на плечи Регеру. В нем билась сила, страстная и горячая, как вино. Все раны и проблемы куда-то отступили. Он обнял ее за талию и приподнял, пока ее серебряные руки не обвили его шею, пока ее сердце не забилось напротив его, пока их губы не встретились.
Книга третья
Глава 8
— А что это значит теперь? — поинтересовался Катемвал. — Ты — Клинок Саардсинмеи.
— Раб, о да, — небрежно бросил Регер. — Но я хочу знать, есть ли во мне королевская кровь. В самом ли деле мать зачала меня от потомка королевского рода?
— Отлично, — резко сказал Катемвал. — Прогуляйся по аллее Трех грошей, найди какую-нибудь гадалку или ведьму и спроси ее.
— Именно ведьма и сказала мне об этом, — произнес Регер.
Старый работорговец подумал о белом силуэте у стены, о послании, предвещающем падение, о слухах по поводу воскрешения мертвых…
— Если это женщина-эманакир, не ходи к ней, — предостерег Катемвал. — Ни в коем случае.
— Боюсь, что мне придется.
— Нет, я сказал. Разумеется, она ведьма. И, кроме шуток, смертельно опасная — как и вся ее белая раса. Рассказывают, что у них есть поселение на северо-западе, в джунглях за Закорисом. Там они взращивают свою болезненную холодную магию. Предупреждение, о котором я тебе сообщил, как раз в их стиле. Несомненно, оно от нее.
Лицо Регера накрыла тень. Предупреждение с костями внутри. И, вдобавок ко всему, его мета…
— Ты видел мой последний поединок, Катемвал?
— Я всегда прихожу посмотреть, когда ты сражаешься.
— Убил ли я корла?
— Да, убил. И половина города уверяет, что она вернула его к жизни. Но кто видел этого воскресшего юношу? Ужасная нелепица, однако с нее станется. Они используют магию. Но, правдивы слухи или нет, там нет ничего, на что стоило бы смотреть.
Регер поднялся на ноги, бросил на Катемвала долгий пристальный взгляд, и в его глазах промелькнула тень.
— Мне пора. К середине утра я должен быть на тренировочном дворе, сражаться в квадрате.
— Конечно, — кивнул Катемвал. — Будь осторожен.
Когда Регер вышел, работорговец сел, неожиданно ощутив себя очень старым. Однако вскоре он поднялся на крышу и стал смотреть, как Лидиец едет по улице на угольно-черном скакуне. Катемвал проводил его взглядом до фонтана, где дорога поворачивала — к змее, живущей на этой же улице, в ветхом доме, покрытом черепицей. Регер не оглянулся. Но он никогда не оборачивался, уезжая от Катемвала.
Он вполне мог пренебречь сегодняшней тренировкой, включая сражение в квадрате, невзирая на то, что сказал Катемвалу. Уж он-то знал. В таких вещах победители сами себе закон.
Но он жаждал боя, тяжелого испытания. Близость не очистила его. Море и ночь, взбудораженная красными сполохами, отступившая вода. Это Застис. Он происходит из рода умершего короля. В его сознании смешалась память о белой девушке, лежащей на полу, и о белой девушке, вцепившейся в железную решетку.
Восемь квадратов, каждый из четырех человек, по двое, спина к спине. Солнечный свет падал и струился по клинкам мечей и кинжалов, порождая отблески, высвечивая, смешивая, размывая.
И еще этот корл, который жив. Где он? Куда может пойти человек, которого сразили, а потом возродили? В публичный дом? В храм?
— Ты медлителен, Лидиец, — усмехнулся Йиланец, стоя лицом к лицу с ним в соседнем квадрате и делая ритмичные выпады. — Сколько раз ты взял ее прошлой ночью, ту, с кем ты был? Шесть или семь? Наверное, после этого она была вся бледная?
Во время схватки не разговаривают. Разве что на тренировочном дворе.
— Прошлой ночью я молился, — бросил Регер и сделал ответный выпад, ударив Йиланца по шлему плоской стороной меча. Йиланец упал, люди из его квадрата с проклятиями отступили.
«Игра слов, — подумал Регер. — Вся бледная… Он явно имел в виду эманакир».
Их наставник добрался до квадратов, хмурясь и призывая Дайгота.
Регер ждал, пока Йиланец поднимется.
«Снимай свои жалкие обноски», — приказал он испуганной девушке в покрытом снегом Зарависсе.
Йиланец уже был на ногах, тряся головой, как поверженный лев.
Амрек. Регер. Сны и воспоминания носились в его крови…
Воин рядом с ним, молодой здоровенный оммосец, который через год станет еще сильнее, если сумеет прожить столь долго, нанес удар напарнику Йиланца. Тот сумел увернуться, лишь слегка задетый, и вернул удар, ткнув оммосца кинжалом под ребра.
— Вот это тебе понравится, любитель мальчиков.
Оммосец повалился на землю рядом с Регером. Тот отскочил. Йиланец, теперь работая кинжалом, попытался поднырнуть под меч Лидийца, но Регер легко отвел удар, перекинул меч в левую руку, а в правую взял кинжал. Меч в левой руке столкнулся с клинком Йиланца и выбил его — кинжал отлетел далеко во двор. Йиланец зарычал, теперь уже разозлившись по-настоящему. Как правило, на тренировочном дворе бьются тупым оружием — но только не сегодня. Сейчас Застис, когда остры не только чувства, но и клинки…
Кинжал и меч Лидийца снова поменялись местами. Он проделал это еще дважды.
— Значит, смог только три раза, — усмехнулся Йиланец. — Берег силы для меня?
Неожиданно оммосец, который все еще катался по земле, вцепился зубами в ногу человека, который его ударил. Раздались хохот и брань, наставник заворчал и топнул ногой. За грязный бой положено снимать привилегии. Придется оммосцу обойтись этой ночью без мальчиков…
Что с того, что в нем течет кровь королей? Сейчас эта кровь может пролиться, а он — раб Саардсинмеи… Осторожнее с мечом. Мечи могут оказаться замаскированными змеями.
«Я пугаю тебя. О, Регер, предупреди этот город…»
Кто-то закричал, сильно и звучно, но далеко отсюда — какая-то тварь в недрах планеты… Регер вскинул голову — солнце мешало видеть. Его левая рука безжизненно повисла.
— Ты позволил мне ранить тебя, — на лице Йиланца застыло изумление.
Кровь королей покидала его.
Мгновенно оказавшись рядом, наставник приподнял его руку, чтобы осмотреть. Лидиец позволил это. Рука, с открытой раной от локтя до запястья, больше не принадлежала ему. Она принадлежала городу.
Остальные квадраты продолжали сражаться.
— Глубоко задето. Старый шрам на запястье смягчил удар — хоть в этом повезло. Боги ослепили меня, Лидиец. Я не помню, чтобы ты позволял так глупо поранить себя с одиннадцати лет.
Регер ушел со двора. Он старался удерживать кровь Амрека в себе, но она все равно сочилась на землю сквозь его пальцы.
— Выпей, — хирург указал на чашу с вином. — И расслабься.
Эхо утренних слов Катемвала.
Регер сделал так, как было сказано. Хирург шесть раз проткнул его кожу серебряной иглой, стягивая края раны ниткой из кишок, ученик врача наложил повязку.
— Ты не сможешь сражаться десять дней. Пропустишь два состязания, они все истомятся по тебе. Сейчас я объясню, какие упражнения тебе делать нельзя, а какие можно.
— Ты знаешь что-нибудь о корле? — спросил Регер, когда поток наставлений иссяк.
— Вчера меня тут не было. И уверяю тебя, Лидиец — я не знаю никого из стадионных хирургов, кто был здесь вчера.
На улице к нему подошла хорошенькая шлюха, одна из тех, что держали для услады молодых Клинков. Она хитро усмехалась, приспуская платье с плеч.
— Говорят, Йиланец задел тебя? Вижу, так оно и есть. Я-то все знаю! Раз ты допустил это, значит, можешь быть с той женщиной, не так ли? Провести все дни и ночи Застис только с нею.
Регер пришел туда своими ногами, закутавшись в плащ с капюшоном. На миг он замер — кто-нибудь мог узнать его по росту.
Но три факельщика, которые всегда приветствовали его, не обратили на него внимания, двигаясь по главному бульвару Саардсинмеи и помогая распуститься желтым цветам огня на столбах. Девушки тоже не подходили к нему, так же, как хозяева лавок и аристократы, которым он помог выиграть.
Несколько шумных гуляк прохаживались по улице Драгоценных Камней, кто-то танцевал перед фонтаном, молодые женщины трясли бусами и юбками. Двое офицеров из войск наместника обсуждали новость: Лидийцу рассекли руку на тренировке, да так, что он не сможет сражаться дней тридцать, а может быть, и вообще никогда. Дайгот пожевал его и выплюнул. Интересно, как теперь будут делаться ставки?
Ее дом стоял в темноте. Даже из сада не было видно ни одного освещенного окна. Регер поднялся на верхнюю ступеньку — лампа не горела. Забыв про колокольчик, он несколько раз ударил кулаком в доски.
Когда девушка-полукровка распахнула дверь, ему стало неловко.
— Все в порядке, сладкая. Я всего лишь хотел, чтобы меня услышали.
Она ничего не ответила, не попыталась его остановить — просто отошла в сторону. Он молча вошел в дом, закрыв за собой дверь. Повсюду лежали тени, в комнате никого не было. Но Регер чувствовал ее аромат, повисший в воздухе, как пыльца.
Он подошел к решетке, у которой она стенала. За окном лежал сад, погруженный в безмолвие. Взошла луна, висская луна времени Застис, красная, как волосы красноволосой принцессы — а в холодные месяцы белая, как эманакир. Его рука ныла и горела, пальцы утратили гибкость. Хирург не сказал ему, что даже при самом лучшем лечении в рану могла попасть какая-нибудь зараза, и рука может нагноиться. Рука… Теперь она потеряна для него. Кто-то выбирает жизнь, чтобы подметать двор, чистить уборные, наполнять массажным маслом кувшины в бане… бегать по поручениям Клинков… Кто-то возвращается на стадион и вскоре умирает там, жалкий и осмеянный, но превозносимый после смерти. Такова милость Дайгота — быстро убить искалеченного.
— Аз’тира, — прошептал Регер во тьму и ароматную пустоту. Он пересек гостиную и попытался открыть двери в смежные комнаты. Все они оказались незапертыми. Во многих комнатах не было даже мебели. В некоторых имелись некие темные формы, ничем не оживленные.
С балкона, опоясывающего дом, на крышу вела лестница. Он начал медленно подниматься.
«Прежде я исцелялся от всех своих ран, — думал он и возражал сам себе: — Я был моложе. А эта рана — не чета прежним».
На крыше были высажены садовые деревья, только с юго-западной стороны открывался вид на пляшущие огни улицы и аллею, словно охваченную пламенем. Ему показалось, что он слышит шум моря, как если бы снова оказался в таверне или на берегу, погруженный в золотую плоть Велвы. Равнинная девушка сидела на парапете, бледнея сквозь тьму. Распущенные волосы, лишенные украшений, ниспадали вокруг нее на крышу, точно водопад. Она не обернулась.
— Твое имя Аз’тира? — произнес он.
Она не ответила.
— Аз’тира, ты должна исцелить меня, как исцелила корла. Сегодня меня ранили в руку, и это твоя вина, — он подошел ближе, но она даже не взглянула на него. Над восточными деревьями повисла луна, роняя лучи ей на лоб — уже не красная, всего лишь цвета розового янтаря. — Кроме того, я принес вещь, которую мой отец оставил моей матери. Это монета. Знающие способны что-то прочесть с вещи о ее прежнем владельце. В Элисааре это могут или говорят, что могут. Я хочу расспросить тебя об этом человеке — если ты согласна взять монету и рассказать мне. Его звали Йеннеф. Моя мать никогда не могла правильно выговорить его имя. И я не мог, пока не оказался здесь, — он стоял совсем рядом с ней, а темнота вокруг тревожила и нашептывала. — Ты слышишь, Аз’тира? И еще есть сон, который мне очень надо разгадать…
Она обернулась. Когда она встала, ее волосы растеклись серебряным дымом. Ее глаза казались звездами, отраженными в воде. Она подняла руки, ее пальцы легли на плечи Регеру. В нем билась сила, страстная и горячая, как вино. Все раны и проблемы куда-то отступили. Он обнял ее за талию и приподнял, пока ее серебряные руки не обвили его шею, пока ее сердце не забилось напротив его, пока их губы не встретились.
Книга третья
Элисаар
Глава 8
Проданная и купленная
О храме не шло и речи. Корл направился прямиком в публичный дом.
Где-то остался кошмар смерти. Где-то. Но здесь не стоило думать о нем.
Чакор проиграл, потерял себя и покинул комнаты под стадионом. Чтобы утолить досаду, он пришел сюда, в дом у берега моря. У него еще осталось немного денег. Когда они утекут сквозь пальцы, его выбросят на пахнущую рыбой гальку. Хозяйка будет ругаться, девицы опечалятся. И только тогда он уйдет.
— Я принц Корла, — говорил он девицам. Они не верили ему. Но им нравилось его красивое лицо и крепкое мужское достоинство. — Пойдем ко мне во дворец. Будь моей королевой Корла.
— Ах, отстань, — отвечали они.
Ложе было усыпано темными элисаарскими бархатцами, гранатовыми анемонами и крапчатыми топазовыми лилиями, растущими в холмах. Слуги накормили его, принесли вина и белого кармианского спирта, который заставляет думать, что ты умеешь летать. («Летим со мной в Корл». — «Отстань».)
В первую ночь, около рассвета, его разбудило огромное стадо вьючного скота, мычащее откуда-то из-под воды. Но откуда там взяться стаду?
Девушка закричала, лежа на его животе и вцепившись ему в плечи. Он добрался до вершины чуть раньше нее и, открыв глаза, увидел сквозь ее искаженное лицо другое, белое, как череп. В его груди каталась боль, от шеи к грудной кости. Лидиец нанес ему удар щитом. Это ошеломило его. Ладно…
— Теперь я, — сказала другая девица, проскальзывая к Чакору.
— О, Коррах, нет. Я умер.
Они тоже слышали те самые слухи, но не поверили им, хотя верили в любое проявление запредельного — в дурной глаз и несчастливые вещи, в чары, в призраки и демонов.
— Ах, Чакор. Солнце садится, восходит Звезда. Взгляни, что это?
Он почувствовал, как поднимается его плоть в тонких ласковых руках. Когда она погрузила его в себя, он был на редкость живым.
Закутавшись в черный шелковый плащ с отложным воротником, расшитым черными агатами, Пандав стояла и смотрела. Мужчина-полукровка, одетый бедно в сравнении с ее роскошным рабским нарядом, снова потряс открытыми мешками.
— Пять сотен слитков, обычный расчет. Попробуй их на вес, если угодно.
— Ты ее слуга, — произнесла Пандав. Она щелкнула пальцами своей служанке, приказывая следовать за нею через крытый двор, в здание театра.
— Нет. Но она вправе приказать мне. Ее милость всегда может сделать это.
— Я вижу. Возвращайся и скажи ей — пусть побережет свои деньги.
— Они тяжелые, — мужчина бросил взгляд на мешки.
— Ах, я плачу кровавыми слезами.
Мужчина обозвал ее черной закорианской шлюхой. Пандав развернулась и угрожающе подошла к нему. Она могла убить его без всякого оружия, одними руками и ногами — ее тоже учили бороться на стадионе, как и любого профессионального танцора-акробата в этом городе. Но это вышло бы за всякие рамки. Он был полукровкой, одним из тех, кому Ясмат оборвала орудие между ног. И мальчиком на посылках у эманакир.
Танцовщица устала от этой эманакир. Достаточно и одной встречи. Что дальше?
Когда Пандав зашла за кулисы театра, ее ждало новое открытие.
— Она здесь, — с презрительным выражением на лице управляющий нервно оглядел сцену, заставленную реквизитом и окруженную любопытными.
— Кто — «она»?
— Твоя змеиная женщина.
— Она не моя, — твердо заявила Пандав.
— Неважно. Я отвел ее в комнату художников. Иди и поговори с ней, во имя всех богов.
Развернувшись, Пандав направилась в комнату художников.
— Должно быть, ты влюблена в меня, — с порога бросила она эманакир. — Можно ли мне отказаться? Те, кто тренируется на стадионе, избегают пить молоко.
— Я хочу только того, о чем сказала тебе.
— И на что я не согласилась, как ты знаешь. Иначе почему ты здесь, когда твои грязные деньги встретили меня снаружи?
— Назови свою цену, закорианка.
Пандав едва сдержала поток бурных слов. Но помимо всего прочего, ею овладело любопытство. Сегодня вечером эманакир была облачена в одежды разных светлых оттенков, словно хамелеон. Ее сказочные волосы и даже лицо скрывала газовая вуаль.
— Зачем ты хочешь купить ее? — спросила Пандав.
Эманакир вздохнула — прозрачная ткань всколыхнулась, — но не произнесла ни слова.
— Думаешь, она понадобится тебе? — настаивала Пандав. — Причем раньше, чем мне?
— Именно так.
— Пожалуй, мне не стоит радоваться этому, а то ты можешь сразить меня. Я слышала, твой народ умеет убивать молнией из разума. Но где ты будешь потом? К тому же мой камень черен, госпожа.
— Люди Равнин используют черный камень.
— И сжигают своих мертвых.
— Здесь я живу не по своим законам. Я уважаю обычаи стран, которые посещаю. Они влияют на меня.
— Ты чего-то не договариваешь, — произнесла Пандав. Ее блестящие глаза, словно сделанные из такого же агата, какой украшал ее воротник, сощурились.
— А что ты хочешь услышать?
— Почему именно моя?
— Это суть равновесия, закорианка, которую ты не в силах понять. Кроме того, твоя — одна из лучших, гордость каменщика. Самая крепкая.
— Ты боишься, что саардсинцы взломают ее и осквернят?
По движению вуали танцовщица угадала, что эманакир усмехнулась.
— Перед Застис ты пришла ко мне и спрашивала о Лидийце, — продолжила Пандав.
— Если угодно, это была прелюдия к сегодняшнему разговору.
— Но ты уже встретилась с ним. Об этом знают все на стадионе и в Женском доме — то, что вы вместе зажгли Звезду. Ты околдовала его и едва не искалечила на тренировочном дворе, чтобы он провел с тобой всю пору Застис. Почему бы тебе не попросить его помощи и в этом вопросе?
— Он никогда ни о чем не заботится впрок. А это важно, Пандав. Женщины, которые менее защищены от любой опасности, думают о ней в первую очередь, — эманакир умолкла. Затем она подошла к закорианке и откинула вуаль с лица. Она глядела на Пандав снизу вверх, ибо жители Равнин уступали Висам в росте. Но эта хрупкость и невообразимая юность белой девушки взволновали танцовщицу, плотски и эмоционально, и поэтому заставили ее беспокоиться.
— Прости меня, Пандав, — тихо произнесла она. — Моя раса заносчива и жестока. Я умею только требовать. Разреши мне вымолить твое прощение и просить снова. Пожалуйста, Пандав эм Ханассор, я умоляю тебя — позволь мне выкупить твою черную гробницу на холме. На те деньги, которые я тебе дам, ты выстроишь еще лучше. Хотя я обещаю, что она тебе не понадобится. Твои дни будут долгими.
— Но не твои? — Пандав охватила дрожь. — Да, я вижу. Потому ты и торопишься.
— Скоро ты услышишь, что я умерла. Тогда радуйся, если захочешь. Продай мне гробницу. И прими мое благословение в ответ на твои проклятья.
Велва вошла в Соляной квартал, переплетение узких улочек и развалин, расположенное между торговой частью города и восточными трущобами. Хозяину таверны она сказала, что ее снова хочет Лидиец. Он не возразил и не потребовал денег вперед, не подозревая, что это ложь.
Она шла по кривой грязной улице, извивающейся сквозь весь квартал. Не ведущий ни к какому важному месту и отвратительный на вид, этот путь тем не менее пользовался в городе прекрасной — точнее, дурной — известностью. Иногда из каких-то темных щелей к девушке тянулись руки, пытаясь достать ее плащ или коснуться лица. Но это были слабые, неуверенные попытки. Обычная похоть уже не ускоряла течение ночи.
Не оглядываясь, Велва оставляла позади дверные проемы и разверстые пасти переулков, похожие на пещеры открытые витрины, полные того, что когда-то было живым, а теперь стало смертельным. На этой улице, подобной следу червя, продавались все виды снадобий — настойки, эссенции и эликсиры, зелья, дарующие сон или смерть, по рецептам многих земель. Здесь можно было купить даже «Поцелуй Эарла», который теперь был известен всему Вису — сок желтых плодов с таинственного острова, лежащего в море вдали от берегов Элисаара и в стороне от обычных торговых путей. Говорили, что его открыл Ральднор, светловолосый Повелитель Гроз, во время своего плавания, закончившегося на Континенте-Побратиме. Если съесть такой плод, то опьянеешь. Очищенный от кожуры и протертый, он делает все вокруг прекрасным, открывая врата в царство богов — а затем убивает, быстро, но в немыслимых мучениях. Однако, отжав и разбавив сок, любой мог умеренно потреблять его в течение многих лет и получать столь же умеренное наслаждение — или, если будет угодно, познать куда больший экстаз, но сгореть за несколько месяцев. Те, кто пьет этот сок десятки лет, отрицают, что он убийца. Они любят его, как друга, цепляются за него, как за возлюбленных, и в конце концов соединяются с ним. Те же, кто желает познать удовольствие во всей полноте, не страшатся смерти — разве жизнь может предложить им что-то более впечатляющее?
В темном дверном проеме Велва дернула за шнур. Она не услышала звонка, однако дверь приоткрылась на ширину двух пальцев.
— Чего тебе? — спросил хриплый голос.
— «Поцелуй Эарла».
— Будешь платить или принесла вещи на обмен?
— У меня есть деньги.
— Дай-ка взглянуть на них.
Воспитанная улицами Саардсинмеи, Велва позволила ему увидеть лишь отблеск ярких дрэков. Она сохранила деньги Лидийца, думая вернуть их ему. Но он больше не приходил к ней. Его околдовала ведьма.
— Заходи, — произнес кто-то невидимый. Он схватил ее за руку, но она оттолкнула его.
Из темноты тянуло морской сыростью и грязью. Лампа еле горела — ни продавец, ни клиент не стремились быть увиденными. Велва почти не боялась, что ее изнасилуют и ограбят, поскольку живая она была куда полезнее для них. Они знали, что та придет снова — раз попробовав это зелье, все возвращаются к нему.
— Какой именно? — спросил человек, которого она не могла разглядеть.
— Не обычную смесь. Неразбавленную. Из мякоти.
Вот теперь она не в безопасности. Такой особый состав пьют только один раз — и обычно не сами.
— Это не так просто, — произнес человек. — Зачем тебе именно она?
— Мой любовник, — Велва чуть отвернулась, ибо он придвинул лампу, желая разглядеть посетительницу. — Он стар и болен. Обычный сок уже не действует на него.
— Хочешь, чтобы он загнулся, да?
— Мне нужны его деньги, — спрятав лицо под капюшоном, она вытащила флакон. — И наполни еще одну склянку разбавленной — для меня.
Торговец хмыкнул, готовый услужить. Теперь, явно приученная к зелью старшим партнером, она полностью в его власти. Молодая и здоровая, она будет ходить к нему еще долгий десяток лет.
Стояло зимнее утро, когда работорговцы пришли в рыбачью деревню в миле от Ханассора. Темный конус утеса, содержащий в себе город, закрывал солнце, но море так и сверкало. В Закорисе никогда не бывает настоящих холодов.
Тетка, заменявшая Пандав давно умершую мать, чистила рыбу и вывешивала ее сушиться на шестах. Она была пышногрудая и с большим животом, вечно ждущая ребенка, как в старину, когда мужчины деревни считали всех своих женщин общими. Прочие женщины в поте лица работали на каменистом берегу, выгружая из сетей рыбу, которую мужчины наловили еще до восхода солнца. Над хижинами вился дымок.
Пандав, чье имя в те дни произносили как что-то вроде «Пенгду», каталась кувырком, не желая мыть горшки в бадье с водой. Тетка-мать проклинала ее, называя Ненавидимой Зардуком. Трехлетняя Пенгду, утирая слезы, поскольку теткины удары были весьма чувствительными, отчищала грязь. Она еще не знала, что уже совсем скоро, в ином мире, синяки от побоев исчезнут навсегда.
Уже век, с самой войны Равнин, Закорис был вардийским и звался Вар-Закорис. Мощь Ханассора ушла в прошлое, теперь у страны имелась новая столица — в глубине материка, с иным названием. Иногда близ деревни появлялись светлокожие люди с желтыми волосами. Они никого не радовали, но и не раздражали. Боги сказали слово, Зардук покарал свое древнее царство, а душа земли ушла в Вольный Закорис, за горы.
Увидев приближающихся всадников, тетка-мать Пенгду позвала остальных женщин. Речь всадников была похожа на вардийскую или тарабинскую, но они не принадлежали к светлой расе. Тогда, наверное, дорфарианцы, любимые вардийцами и тарабинцами.
Однако они не были и дорфарианцами.
Они пробирались среди камней. Женщины стояли, готовые драться, если понадобится. Их мужчин, отдыхающих после ночной ловли, нельзя было беспокоить.
Затем пара всадников объяснила, что им нужно. Дети. Достаточно маленькие. Разумеется, девочки — мальчиков в Ханассоре не продают. Мальчики все еще считаются там воинами и продолжателями рода. Но девочки были вполне ходовым товаром. Особенно такие, как Пенгду, чья мать умерла родами и могла передать эту нестойкость дочери.
Пенгду слышала торг над своей головой и поняла, что ее продают, как рабыню. Когда они подошли, чтобы осмотреть ее, она отчаянно отбивалась. Но никто не заступился за нее. Никто не знал, кто ее отец, и она никогда не представляла ценности для деревни.
Вскоре ее увезли в Элисаар. Она думала, что все это случилось с ней потому, что она плохая. Потому что она кувыркалась. Это ее наказание. Только на стадионе, в зале для девочек, в нее постепенно, мучительно и бесповоротно вколотили, что ее взяли за красоту и силу, теперь ее имя Пандав, и она станет танцовщицей и принцессой славы. В то время как в деревне ее участью было бы чистить горшки, разделывать рыбу и раздвигать ноги, впуская мужчину в себя или выпуская наружу новорожденного — и так до конца дней.
Сейчас Пандав стояла на верхней ступени перед сценой, размышляя обо всем этом. Неужели это воспоминание о том, как она начинала, является знамением? Не солгала ли белая женщина, заявив, что гробница не понадобится Пандав, ибо она будет жить долго? Значит ли это, что над танцовщицей висит рок, и смерть ее окажется столь неожиданной, что хоронить будет нечего?
Где-то остался кошмар смерти. Где-то. Но здесь не стоило думать о нем.
Чакор проиграл, потерял себя и покинул комнаты под стадионом. Чтобы утолить досаду, он пришел сюда, в дом у берега моря. У него еще осталось немного денег. Когда они утекут сквозь пальцы, его выбросят на пахнущую рыбой гальку. Хозяйка будет ругаться, девицы опечалятся. И только тогда он уйдет.
— Я принц Корла, — говорил он девицам. Они не верили ему. Но им нравилось его красивое лицо и крепкое мужское достоинство. — Пойдем ко мне во дворец. Будь моей королевой Корла.
— Ах, отстань, — отвечали они.
Ложе было усыпано темными элисаарскими бархатцами, гранатовыми анемонами и крапчатыми топазовыми лилиями, растущими в холмах. Слуги накормили его, принесли вина и белого кармианского спирта, который заставляет думать, что ты умеешь летать. («Летим со мной в Корл». — «Отстань».)
В первую ночь, около рассвета, его разбудило огромное стадо вьючного скота, мычащее откуда-то из-под воды. Но откуда там взяться стаду?
Девушка закричала, лежа на его животе и вцепившись ему в плечи. Он добрался до вершины чуть раньше нее и, открыв глаза, увидел сквозь ее искаженное лицо другое, белое, как череп. В его груди каталась боль, от шеи к грудной кости. Лидиец нанес ему удар щитом. Это ошеломило его. Ладно…
— Теперь я, — сказала другая девица, проскальзывая к Чакору.
— О, Коррах, нет. Я умер.
Они тоже слышали те самые слухи, но не поверили им, хотя верили в любое проявление запредельного — в дурной глаз и несчастливые вещи, в чары, в призраки и демонов.
— Ах, Чакор. Солнце садится, восходит Звезда. Взгляни, что это?
Он почувствовал, как поднимается его плоть в тонких ласковых руках. Когда она погрузила его в себя, он был на редкость живым.
Закутавшись в черный шелковый плащ с отложным воротником, расшитым черными агатами, Пандав стояла и смотрела. Мужчина-полукровка, одетый бедно в сравнении с ее роскошным рабским нарядом, снова потряс открытыми мешками.
— Пять сотен слитков, обычный расчет. Попробуй их на вес, если угодно.
— Ты ее слуга, — произнесла Пандав. Она щелкнула пальцами своей служанке, приказывая следовать за нею через крытый двор, в здание театра.
— Нет. Но она вправе приказать мне. Ее милость всегда может сделать это.
— Я вижу. Возвращайся и скажи ей — пусть побережет свои деньги.
— Они тяжелые, — мужчина бросил взгляд на мешки.
— Ах, я плачу кровавыми слезами.
Мужчина обозвал ее черной закорианской шлюхой. Пандав развернулась и угрожающе подошла к нему. Она могла убить его без всякого оружия, одними руками и ногами — ее тоже учили бороться на стадионе, как и любого профессионального танцора-акробата в этом городе. Но это вышло бы за всякие рамки. Он был полукровкой, одним из тех, кому Ясмат оборвала орудие между ног. И мальчиком на посылках у эманакир.
Танцовщица устала от этой эманакир. Достаточно и одной встречи. Что дальше?
Когда Пандав зашла за кулисы театра, ее ждало новое открытие.
— Она здесь, — с презрительным выражением на лице управляющий нервно оглядел сцену, заставленную реквизитом и окруженную любопытными.
— Кто — «она»?
— Твоя змеиная женщина.
— Она не моя, — твердо заявила Пандав.
— Неважно. Я отвел ее в комнату художников. Иди и поговори с ней, во имя всех богов.
Развернувшись, Пандав направилась в комнату художников.
— Должно быть, ты влюблена в меня, — с порога бросила она эманакир. — Можно ли мне отказаться? Те, кто тренируется на стадионе, избегают пить молоко.
— Я хочу только того, о чем сказала тебе.
— И на что я не согласилась, как ты знаешь. Иначе почему ты здесь, когда твои грязные деньги встретили меня снаружи?
— Назови свою цену, закорианка.
Пандав едва сдержала поток бурных слов. Но помимо всего прочего, ею овладело любопытство. Сегодня вечером эманакир была облачена в одежды разных светлых оттенков, словно хамелеон. Ее сказочные волосы и даже лицо скрывала газовая вуаль.
— Зачем ты хочешь купить ее? — спросила Пандав.
Эманакир вздохнула — прозрачная ткань всколыхнулась, — но не произнесла ни слова.
— Думаешь, она понадобится тебе? — настаивала Пандав. — Причем раньше, чем мне?
— Именно так.
— Пожалуй, мне не стоит радоваться этому, а то ты можешь сразить меня. Я слышала, твой народ умеет убивать молнией из разума. Но где ты будешь потом? К тому же мой камень черен, госпожа.
— Люди Равнин используют черный камень.
— И сжигают своих мертвых.
— Здесь я живу не по своим законам. Я уважаю обычаи стран, которые посещаю. Они влияют на меня.
— Ты чего-то не договариваешь, — произнесла Пандав. Ее блестящие глаза, словно сделанные из такого же агата, какой украшал ее воротник, сощурились.
— А что ты хочешь услышать?
— Почему именно моя?
— Это суть равновесия, закорианка, которую ты не в силах понять. Кроме того, твоя — одна из лучших, гордость каменщика. Самая крепкая.
— Ты боишься, что саардсинцы взломают ее и осквернят?
По движению вуали танцовщица угадала, что эманакир усмехнулась.
— Перед Застис ты пришла ко мне и спрашивала о Лидийце, — продолжила Пандав.
— Если угодно, это была прелюдия к сегодняшнему разговору.
— Но ты уже встретилась с ним. Об этом знают все на стадионе и в Женском доме — то, что вы вместе зажгли Звезду. Ты околдовала его и едва не искалечила на тренировочном дворе, чтобы он провел с тобой всю пору Застис. Почему бы тебе не попросить его помощи и в этом вопросе?
— Он никогда ни о чем не заботится впрок. А это важно, Пандав. Женщины, которые менее защищены от любой опасности, думают о ней в первую очередь, — эманакир умолкла. Затем она подошла к закорианке и откинула вуаль с лица. Она глядела на Пандав снизу вверх, ибо жители Равнин уступали Висам в росте. Но эта хрупкость и невообразимая юность белой девушки взволновали танцовщицу, плотски и эмоционально, и поэтому заставили ее беспокоиться.
— Прости меня, Пандав, — тихо произнесла она. — Моя раса заносчива и жестока. Я умею только требовать. Разреши мне вымолить твое прощение и просить снова. Пожалуйста, Пандав эм Ханассор, я умоляю тебя — позволь мне выкупить твою черную гробницу на холме. На те деньги, которые я тебе дам, ты выстроишь еще лучше. Хотя я обещаю, что она тебе не понадобится. Твои дни будут долгими.
— Но не твои? — Пандав охватила дрожь. — Да, я вижу. Потому ты и торопишься.
— Скоро ты услышишь, что я умерла. Тогда радуйся, если захочешь. Продай мне гробницу. И прими мое благословение в ответ на твои проклятья.
Велва вошла в Соляной квартал, переплетение узких улочек и развалин, расположенное между торговой частью города и восточными трущобами. Хозяину таверны она сказала, что ее снова хочет Лидиец. Он не возразил и не потребовал денег вперед, не подозревая, что это ложь.
Она шла по кривой грязной улице, извивающейся сквозь весь квартал. Не ведущий ни к какому важному месту и отвратительный на вид, этот путь тем не менее пользовался в городе прекрасной — точнее, дурной — известностью. Иногда из каких-то темных щелей к девушке тянулись руки, пытаясь достать ее плащ или коснуться лица. Но это были слабые, неуверенные попытки. Обычная похоть уже не ускоряла течение ночи.
Не оглядываясь, Велва оставляла позади дверные проемы и разверстые пасти переулков, похожие на пещеры открытые витрины, полные того, что когда-то было живым, а теперь стало смертельным. На этой улице, подобной следу червя, продавались все виды снадобий — настойки, эссенции и эликсиры, зелья, дарующие сон или смерть, по рецептам многих земель. Здесь можно было купить даже «Поцелуй Эарла», который теперь был известен всему Вису — сок желтых плодов с таинственного острова, лежащего в море вдали от берегов Элисаара и в стороне от обычных торговых путей. Говорили, что его открыл Ральднор, светловолосый Повелитель Гроз, во время своего плавания, закончившегося на Континенте-Побратиме. Если съесть такой плод, то опьянеешь. Очищенный от кожуры и протертый, он делает все вокруг прекрасным, открывая врата в царство богов — а затем убивает, быстро, но в немыслимых мучениях. Однако, отжав и разбавив сок, любой мог умеренно потреблять его в течение многих лет и получать столь же умеренное наслаждение — или, если будет угодно, познать куда больший экстаз, но сгореть за несколько месяцев. Те, кто пьет этот сок десятки лет, отрицают, что он убийца. Они любят его, как друга, цепляются за него, как за возлюбленных, и в конце концов соединяются с ним. Те же, кто желает познать удовольствие во всей полноте, не страшатся смерти — разве жизнь может предложить им что-то более впечатляющее?
В темном дверном проеме Велва дернула за шнур. Она не услышала звонка, однако дверь приоткрылась на ширину двух пальцев.
— Чего тебе? — спросил хриплый голос.
— «Поцелуй Эарла».
— Будешь платить или принесла вещи на обмен?
— У меня есть деньги.
— Дай-ка взглянуть на них.
Воспитанная улицами Саардсинмеи, Велва позволила ему увидеть лишь отблеск ярких дрэков. Она сохранила деньги Лидийца, думая вернуть их ему. Но он больше не приходил к ней. Его околдовала ведьма.
— Заходи, — произнес кто-то невидимый. Он схватил ее за руку, но она оттолкнула его.
Из темноты тянуло морской сыростью и грязью. Лампа еле горела — ни продавец, ни клиент не стремились быть увиденными. Велва почти не боялась, что ее изнасилуют и ограбят, поскольку живая она была куда полезнее для них. Они знали, что та придет снова — раз попробовав это зелье, все возвращаются к нему.
— Какой именно? — спросил человек, которого она не могла разглядеть.
— Не обычную смесь. Неразбавленную. Из мякоти.
Вот теперь она не в безопасности. Такой особый состав пьют только один раз — и обычно не сами.
— Это не так просто, — произнес человек. — Зачем тебе именно она?
— Мой любовник, — Велва чуть отвернулась, ибо он придвинул лампу, желая разглядеть посетительницу. — Он стар и болен. Обычный сок уже не действует на него.
— Хочешь, чтобы он загнулся, да?
— Мне нужны его деньги, — спрятав лицо под капюшоном, она вытащила флакон. — И наполни еще одну склянку разбавленной — для меня.
Торговец хмыкнул, готовый услужить. Теперь, явно приученная к зелью старшим партнером, она полностью в его власти. Молодая и здоровая, она будет ходить к нему еще долгий десяток лет.
Стояло зимнее утро, когда работорговцы пришли в рыбачью деревню в миле от Ханассора. Темный конус утеса, содержащий в себе город, закрывал солнце, но море так и сверкало. В Закорисе никогда не бывает настоящих холодов.
Тетка, заменявшая Пандав давно умершую мать, чистила рыбу и вывешивала ее сушиться на шестах. Она была пышногрудая и с большим животом, вечно ждущая ребенка, как в старину, когда мужчины деревни считали всех своих женщин общими. Прочие женщины в поте лица работали на каменистом берегу, выгружая из сетей рыбу, которую мужчины наловили еще до восхода солнца. Над хижинами вился дымок.
Пандав, чье имя в те дни произносили как что-то вроде «Пенгду», каталась кувырком, не желая мыть горшки в бадье с водой. Тетка-мать проклинала ее, называя Ненавидимой Зардуком. Трехлетняя Пенгду, утирая слезы, поскольку теткины удары были весьма чувствительными, отчищала грязь. Она еще не знала, что уже совсем скоро, в ином мире, синяки от побоев исчезнут навсегда.
Уже век, с самой войны Равнин, Закорис был вардийским и звался Вар-Закорис. Мощь Ханассора ушла в прошлое, теперь у страны имелась новая столица — в глубине материка, с иным названием. Иногда близ деревни появлялись светлокожие люди с желтыми волосами. Они никого не радовали, но и не раздражали. Боги сказали слово, Зардук покарал свое древнее царство, а душа земли ушла в Вольный Закорис, за горы.
Увидев приближающихся всадников, тетка-мать Пенгду позвала остальных женщин. Речь всадников была похожа на вардийскую или тарабинскую, но они не принадлежали к светлой расе. Тогда, наверное, дорфарианцы, любимые вардийцами и тарабинцами.
Однако они не были и дорфарианцами.
Они пробирались среди камней. Женщины стояли, готовые драться, если понадобится. Их мужчин, отдыхающих после ночной ловли, нельзя было беспокоить.
Затем пара всадников объяснила, что им нужно. Дети. Достаточно маленькие. Разумеется, девочки — мальчиков в Ханассоре не продают. Мальчики все еще считаются там воинами и продолжателями рода. Но девочки были вполне ходовым товаром. Особенно такие, как Пенгду, чья мать умерла родами и могла передать эту нестойкость дочери.
Пенгду слышала торг над своей головой и поняла, что ее продают, как рабыню. Когда они подошли, чтобы осмотреть ее, она отчаянно отбивалась. Но никто не заступился за нее. Никто не знал, кто ее отец, и она никогда не представляла ценности для деревни.
Вскоре ее увезли в Элисаар. Она думала, что все это случилось с ней потому, что она плохая. Потому что она кувыркалась. Это ее наказание. Только на стадионе, в зале для девочек, в нее постепенно, мучительно и бесповоротно вколотили, что ее взяли за красоту и силу, теперь ее имя Пандав, и она станет танцовщицей и принцессой славы. В то время как в деревне ее участью было бы чистить горшки, разделывать рыбу и раздвигать ноги, впуская мужчину в себя или выпуская наружу новорожденного — и так до конца дней.
Сейчас Пандав стояла на верхней ступени перед сценой, размышляя обо всем этом. Неужели это воспоминание о том, как она начинала, является знамением? Не солгала ли белая женщина, заявив, что гробница не понадобится Пандав, ибо она будет жить долго? Значит ли это, что над танцовщицей висит рок, и смерть ее окажется столь неожиданной, что хоронить будет нечего?