Страница:
– Из Чарлстауна, – ответила она, и Джо с беспокойством отметил нотки вызова в ее голосе.
– Нет, я имею в виду – до того, как они сюда приехали. Вы ведь явно ирландка. Вам известно, где родились ваши предки?
Официант уже убирал тарелки из-под салата. Эмма ответила:
– Отец моей матери – из Керри, а мать моего отца – из Корка.
– Я родился совсем рядом с Корком, – сообщил Томас с необычным воодушевлением.
Эмма глотнула воды, но ничего не ответила. Словно вдруг какая-то ее часть исчезла. Джо уже видел подобное прежде: так она отстранялась от ситуации, когда та ей не нравилась. Ее тело по-прежнему сидело в кресле, но сама она словно бы сбежала, бросив тело, как одежду: исчезла ее сущность, то, что делало Эмму Эммой.
– А как девичья фамилия вашей бабушки?
– Я не знаю, – ответила она.
– Вы не знаете?
Эмма пожала плечами:
– Она же умерла.
– Но это же ваши предки, – не без замешательства проговорил Томас.
Эмма лишь снова пожала плечами. Закурила. Томас ничем себя не выдал, но Джо видел, что он ошеломлен. Юные вертихвостки ужасали его по самым разным поводам: они курили, демонстрировали ляжки и декольте, появлялись пьяными в обществе, не стыдясь и не опасаясь порицания окружающих.
– Вы давно знакомы с моим сыном? – спросил Томас с улыбкой.
– Несколько месяцев.
– И вы с ним?..
– Папа…
– Да, Джозеф?
– Мы не знаем, кто мы друг другу.
Втайне он надеялся, что Эмма воспользуется этой возможностью, чтобы прояснить вопрос, но она лишь быстро глянула на него, словно интересуясь, сколько им тут еще торчать, и вернулась к своей сигарете. Ее глаза стали бесцельно блуждать по обширному залу.
Подали основное блюдо, и следующие двадцать минут они провели, обсуждая качество бифштексов и соуса беарнез, а также новые ковры, которыми Креггер недавно украсил свое заведение.
За десертом Томас тоже закурил сигарету.
– А чем вы занимаетесь, милочка?
– Я работаю на мебельной фабрике Пападики.
– По какой части?
– По секретарской.
– Мой сын стащил у кого-то диван? Так вы и познакомились?
– Папа, – произнес Джо.
– Просто задумался, как вы могли встретиться, – пояснил отец.
Эмма зажгла очередную сигарету и обвела взглядом комнату.
– Шикарное местечко, – отметила она.
– Я просто хотел сказать, что мне отлично известно, чем мой сын зарабатывает на жизнь. Могу предположить лишь, что ваша с ним встреча произошла либо в ходе какого-то преступления, либо в каком-то месте, которое посещают темные личности.
– Папа, – произнес Джо, – я-то надеялся, что мы славно пообедаем вместе.
– По-моему, мы это сейчас и проделали. Мисс Гулд…
Эмма посмотрела на него.
– Вас смутили вопросы, которые я задал вам сегодня вечером?
Эмма смерила его взором, способным заморозить горячий гудрон, каким заливают крыши.
– Не понимаю, к чему вы клоните. Да меня это и не очень интересует.
Томас откинулся на спинку кресла и отпил глоток кофе.
– Я клоню к тому, что вы из тех девиц, которые водят близкое знакомство с преступниками, а это едва ли на пользу вашей репутации. И дело не в том, что в данном случае этот преступник – мой сын. Все равно он мой отпрыск, и я питаю к нему родительские чувства. И эти чувства вынуждают меня поинтересоваться, мудро ли с его стороны водить близкое знакомство с женщиной, которая сознательно заводит знакомства с преступниками. – Томас поставил чашку обратно на блюдце и улыбнулся Эмме. – Вы следите за моей мыслью?
Джо встал:
– Ладно, мы уходим.
Но Эмма не шелохнулась. Уперев подбородок в основание ладони, она некоторое время изучала Томаса, возле уха у нее дымилась сигарета.
– Мой дядя как-то говорил о копе, который у него на содержании. Некий Коглин. Это не вы?
Она одарила его жесткой улыбкой, под стать его собственной, и затянулась.
– Видимо, вы о вашем дядюшке Роберте, которого все называют Бобо?
В знак подтверждения она подняла и опустила веки.
– Сотрудник полиции, которого вы имеете в виду, носит имя Элмор Конклин, мисс Гулд. Он базируется в Чарлстауне и, как известно, собирает мзду с нелегальных заведений, в том числе и с того, которое принадлежит Бобо. Сам я редко заглядываю в Чарлстаун. Но, как заместитель суперинтенданта, я с удовольствием уделю более пристальное внимание этой собственности вашего дядюшки. – Томас затушил сигарету в пепельнице. – Вам будет это приятно, милочка?
Эмма протянула руку Джо:
– Мне нужно попудриться.
Джо дал ей чаевые для служительницы женского туалета. Они с отцом смотрели, как она идет через ресторанный зал. Джо подумал: интересно, она вернется к ним или просто заберет в гардеробе свое пальто и сразу уйдет?
Отец вынул из жилетного кармана часы, открыл крышку. Быстро защелкнул ее и убрал часы в карман. Эту вещь он ценил больше всего: восемнадцатикаратный «патек-филипп», который двадцать лет назад ему подарил благодарный президент одного банка.
Джо спросил:
– Это было так уж необходимо?
– Бой начал не я, Джозеф, так что не критикуй меня за то, как я его завершил.
Отец откинулся в кресле, положил ногу на ногу. Некоторые люди носят власть, точно это пиджак, который им не впору и все время натирает. Томас Коглин носил свою, как костюм от лучшего лондонского портного, сшитый в точности по его мерке. Обводя взглядом зал, он кивнул нескольким знакомым и затем снова посмотрел на сына:
– По-твоему, если бы я считал, что ты просто пробиваешь себе дорогу в жизни необычным способом, я бы стал поднимать из-за этого такой шум?
– Да, – ответил Джо. – Ты стал бы.
Отец мягко улыбнулся ему и еще более мягко пожал плечами:
– Я тридцать семь лет прослужил в полиции. И я знаю одну вещь, самую главную.
– Что преступление никогда не окупается, – подхватил Джо, – если только не достигаешь того уровня, когда вписываешься в систему власти и совершаешь преступления уже там.
Еще одна мягкая улыбка, небольшой наклон головы.
– Нет, Джозеф. Нет. Я понял, что насилие порождает насилие же. И что дети, которых породит твое насилие, когда-нибудь вернутся к тебе дикими и бездумными существами. Ты даже не признаешь их своими, но они-то тебя всегда признают. И сочтут, что ты достоин наказания.
Джо уже много лет слышал эти речи, повторяемые на разные лады. Впрочем, отец отказывался признавать, что он все время повторяется, а главное – что общие теории не обязательно применимы к конкретным людям. Особенно если эти люди – или человек – достаточно решительны, чтобы выработать собственные правила, и достаточно сообразительны, чтобы заставить всех остальных играть по ним.
Джо было всего двадцать, но он уже знал, что он как раз из таких людей.
Но просто чтобы ублажить старика, он поинтересовался:
– И за что тебя наказывают эти потомки, которые склонны к насилию?
– За свое безрассудное создание. – Отец наклонился к нему, поставив локти на стол и сведя ладони вместе. – Джозеф.
– Джо.
– Джозеф, насилие рождает насилие. Это непреложная истина. – Он разомкнул руки и посмотрел на сына. – То, что ты приносишь в мир, всегда возвращается к тебе же.
– Да, папа. Я знаком с катехизисом.
Отец утвердительно наклонил голову, когда Эмма вышла из дамской комнаты и прошла в гардероб. Следуя за ней взглядом, он добавил:
– Но ты никогда не сумеешь предсказать, как оно к тебе вернется.
– Уверен, что так.
– Ты можешь быть уверен только в собственной убежденности. Уверенность, которую ты сам не заработал, всегда светит ярче. – Томас наблюдал, как Эмма передает номерок девушке-гардеробщице. – Внешне она недурна.
Джо не ответил.
– Но что касается всего остального, – продолжал отец, – я отказываюсь понимать, что ты в ней нашел.
– Потому что она из Чарлстауна?
– Да, это ее не украшает, – заметил отец. – В старые добрые времена ее папаша был сутенером, а дядюшка убил по меньшей мере двух человек, и это лишь те трупы, о которых мы знаем. Но я бы закрыл на все это глаза, Джозеф, если бы она не была такой…
– Какой?
– Мертвой внутри. – Отец снова сверился с часами и откровенно подавил зевок. – Уже поздно.
– Она не мертвая внутри, – возразил Джо. – Просто что-то в ней спит.
– Что-то? – повторил отец, когда Эмма вернулась с их двумя пальто. – Это «что-то» никогда не просыпается вновь, сынок.
Уже на улице, когда они шли к его машине, Джо проговорил:
– А ты не могла быть более…
– Какой?
– Общительной? Больше участвовать в беседе?
– Все время, что мы вместе, – отозвалась она, – ты только и делаешь, что твердишь, как ты его ненавидишь.
– Только и делаю?
– Постоянно это повторяешь.
Джо покачал головой:
– Я никогда не говорил, что ненавижу своего отца.
– А что же ты говорил?
– Что мы с ним не уживаемся. И никогда не уживались.
– А почему?
– Потому что мы с ним чертовски похожи.
– Или потому, что ты его ненавидишь.
– Это не так. – И Джо знал: несмотря ни на что, он сейчас говорит правду.
– Тогда, может быть, сегодня тебе стоит провести ночку с ним.
– Что-что?
– Он сидит и глядит на меня так, словно я какая-то бродяжка. Расспрашивает про мою семью, словно знает, что моя ирландская родня – сущее ничтожество. Да еще и зовет меня милочкой, на хрен. – Она стояла на тротуаре, слегка дрожа: в черноте над ними появились первые снежинки. В ее голосе слышались слезы, и теперь они потекли у нее из глаз. – Мы – не люди. Нас не за что уважать. Мы просто Гулды с Юнион-стрит. Чарлстаунское отребье. Плетем кружева для ваших паршивых занавесочек.
Джо изумленно развел руками:
– Откуда это у тебя?
Он потянулся к ней, но она отступила назад:
– Не трогай меня.
– Ладно.
– Откуда? – переспросила она. – На меня всю жизнь глядят свысока и окатывают презрением такие, как твой отец. Такие, которые, которые… которые путают «тебе повезло» и «ты лучше». Мы не хуже вас. Мы не какое-то там дерьмо.
– Я и не говорил, что вы такие.
– А он говорил.
– Нет.
– Я не дерьмо, – прошептала она, полуоткрыв рот навстречу ночи, и снег мешался со слезами, катившимися по ее щекам.
Он вытянул руки и шагнул к ней:
– Можно?
Она погрузилась в его объятия, но сама держала руки по швам. Он прижимал ее к себе, и она плакала на его груди, а он твердил ей, что никакое она не дерьмо, что она не хуже других, что он ее любит, любит, любит.
Потом они лежали в его постели, и крупные мокрые снежинки бились в стекло, как ночные бабочки.
– Это была слабость, – произнесла она.
– Что?
– Там, на улице. Я проявила слабость.
– Это не слабость, это честность.
– Я не плачу на людях.
– Ну, при мне-то можешь.
– Ты сказал, что ты меня любишь.
– Ну да.
– Правда?
Он посмотрел в ее светлые, белесые глаза:
– Да.
Спустя минуту она произнесла:
– А я не могу тебе сказать этого.
Зато она не сказала, что и не чувствует этого, отметил он про себя.
– Ну и ладно, – отозвался он.
– Ладно? Правда? А то некоторым парням просто необходимо слышать, что их тоже любят.
Некоторым парням? Сколько парней говорили ей до него о своей любви?
– Я посильнее, чем они, – ответил он, надеясь, что это так и есть.
Стекло дребезжало под натиском темной февральской метели, завывал портовый ревун, и внизу, на Сколли-Сквер, сердито гудели автомобильные клаксоны.
– Чего тебе хочется? – спросил он ее.
Она пожала плечами, откусила заусенец и стала смотреть мимо Джо, в окно.
– Чтобы много всяких вещей не случились со мной в прошлом.
– Каких вещей?
Она покачала головой, она уже куда-то уплывала от него.
– И солнца, – через какое-то время пробормотала она непослушными сонными губами. – Чтобы много-много солнца.
Глава третья
– Нет, я имею в виду – до того, как они сюда приехали. Вы ведь явно ирландка. Вам известно, где родились ваши предки?
Официант уже убирал тарелки из-под салата. Эмма ответила:
– Отец моей матери – из Керри, а мать моего отца – из Корка.
– Я родился совсем рядом с Корком, – сообщил Томас с необычным воодушевлением.
Эмма глотнула воды, но ничего не ответила. Словно вдруг какая-то ее часть исчезла. Джо уже видел подобное прежде: так она отстранялась от ситуации, когда та ей не нравилась. Ее тело по-прежнему сидело в кресле, но сама она словно бы сбежала, бросив тело, как одежду: исчезла ее сущность, то, что делало Эмму Эммой.
– А как девичья фамилия вашей бабушки?
– Я не знаю, – ответила она.
– Вы не знаете?
Эмма пожала плечами:
– Она же умерла.
– Но это же ваши предки, – не без замешательства проговорил Томас.
Эмма лишь снова пожала плечами. Закурила. Томас ничем себя не выдал, но Джо видел, что он ошеломлен. Юные вертихвостки ужасали его по самым разным поводам: они курили, демонстрировали ляжки и декольте, появлялись пьяными в обществе, не стыдясь и не опасаясь порицания окружающих.
– Вы давно знакомы с моим сыном? – спросил Томас с улыбкой.
– Несколько месяцев.
– И вы с ним?..
– Папа…
– Да, Джозеф?
– Мы не знаем, кто мы друг другу.
Втайне он надеялся, что Эмма воспользуется этой возможностью, чтобы прояснить вопрос, но она лишь быстро глянула на него, словно интересуясь, сколько им тут еще торчать, и вернулась к своей сигарете. Ее глаза стали бесцельно блуждать по обширному залу.
Подали основное блюдо, и следующие двадцать минут они провели, обсуждая качество бифштексов и соуса беарнез, а также новые ковры, которыми Креггер недавно украсил свое заведение.
За десертом Томас тоже закурил сигарету.
– А чем вы занимаетесь, милочка?
– Я работаю на мебельной фабрике Пападики.
– По какой части?
– По секретарской.
– Мой сын стащил у кого-то диван? Так вы и познакомились?
– Папа, – произнес Джо.
– Просто задумался, как вы могли встретиться, – пояснил отец.
Эмма зажгла очередную сигарету и обвела взглядом комнату.
– Шикарное местечко, – отметила она.
– Я просто хотел сказать, что мне отлично известно, чем мой сын зарабатывает на жизнь. Могу предположить лишь, что ваша с ним встреча произошла либо в ходе какого-то преступления, либо в каком-то месте, которое посещают темные личности.
– Папа, – произнес Джо, – я-то надеялся, что мы славно пообедаем вместе.
– По-моему, мы это сейчас и проделали. Мисс Гулд…
Эмма посмотрела на него.
– Вас смутили вопросы, которые я задал вам сегодня вечером?
Эмма смерила его взором, способным заморозить горячий гудрон, каким заливают крыши.
– Не понимаю, к чему вы клоните. Да меня это и не очень интересует.
Томас откинулся на спинку кресла и отпил глоток кофе.
– Я клоню к тому, что вы из тех девиц, которые водят близкое знакомство с преступниками, а это едва ли на пользу вашей репутации. И дело не в том, что в данном случае этот преступник – мой сын. Все равно он мой отпрыск, и я питаю к нему родительские чувства. И эти чувства вынуждают меня поинтересоваться, мудро ли с его стороны водить близкое знакомство с женщиной, которая сознательно заводит знакомства с преступниками. – Томас поставил чашку обратно на блюдце и улыбнулся Эмме. – Вы следите за моей мыслью?
Джо встал:
– Ладно, мы уходим.
Но Эмма не шелохнулась. Уперев подбородок в основание ладони, она некоторое время изучала Томаса, возле уха у нее дымилась сигарета.
– Мой дядя как-то говорил о копе, который у него на содержании. Некий Коглин. Это не вы?
Она одарила его жесткой улыбкой, под стать его собственной, и затянулась.
– Видимо, вы о вашем дядюшке Роберте, которого все называют Бобо?
В знак подтверждения она подняла и опустила веки.
– Сотрудник полиции, которого вы имеете в виду, носит имя Элмор Конклин, мисс Гулд. Он базируется в Чарлстауне и, как известно, собирает мзду с нелегальных заведений, в том числе и с того, которое принадлежит Бобо. Сам я редко заглядываю в Чарлстаун. Но, как заместитель суперинтенданта, я с удовольствием уделю более пристальное внимание этой собственности вашего дядюшки. – Томас затушил сигарету в пепельнице. – Вам будет это приятно, милочка?
Эмма протянула руку Джо:
– Мне нужно попудриться.
Джо дал ей чаевые для служительницы женского туалета. Они с отцом смотрели, как она идет через ресторанный зал. Джо подумал: интересно, она вернется к ним или просто заберет в гардеробе свое пальто и сразу уйдет?
Отец вынул из жилетного кармана часы, открыл крышку. Быстро защелкнул ее и убрал часы в карман. Эту вещь он ценил больше всего: восемнадцатикаратный «патек-филипп», который двадцать лет назад ему подарил благодарный президент одного банка.
Джо спросил:
– Это было так уж необходимо?
– Бой начал не я, Джозеф, так что не критикуй меня за то, как я его завершил.
Отец откинулся в кресле, положил ногу на ногу. Некоторые люди носят власть, точно это пиджак, который им не впору и все время натирает. Томас Коглин носил свою, как костюм от лучшего лондонского портного, сшитый в точности по его мерке. Обводя взглядом зал, он кивнул нескольким знакомым и затем снова посмотрел на сына:
– По-твоему, если бы я считал, что ты просто пробиваешь себе дорогу в жизни необычным способом, я бы стал поднимать из-за этого такой шум?
– Да, – ответил Джо. – Ты стал бы.
Отец мягко улыбнулся ему и еще более мягко пожал плечами:
– Я тридцать семь лет прослужил в полиции. И я знаю одну вещь, самую главную.
– Что преступление никогда не окупается, – подхватил Джо, – если только не достигаешь того уровня, когда вписываешься в систему власти и совершаешь преступления уже там.
Еще одна мягкая улыбка, небольшой наклон головы.
– Нет, Джозеф. Нет. Я понял, что насилие порождает насилие же. И что дети, которых породит твое насилие, когда-нибудь вернутся к тебе дикими и бездумными существами. Ты даже не признаешь их своими, но они-то тебя всегда признают. И сочтут, что ты достоин наказания.
Джо уже много лет слышал эти речи, повторяемые на разные лады. Впрочем, отец отказывался признавать, что он все время повторяется, а главное – что общие теории не обязательно применимы к конкретным людям. Особенно если эти люди – или человек – достаточно решительны, чтобы выработать собственные правила, и достаточно сообразительны, чтобы заставить всех остальных играть по ним.
Джо было всего двадцать, но он уже знал, что он как раз из таких людей.
Но просто чтобы ублажить старика, он поинтересовался:
– И за что тебя наказывают эти потомки, которые склонны к насилию?
– За свое безрассудное создание. – Отец наклонился к нему, поставив локти на стол и сведя ладони вместе. – Джозеф.
– Джо.
– Джозеф, насилие рождает насилие. Это непреложная истина. – Он разомкнул руки и посмотрел на сына. – То, что ты приносишь в мир, всегда возвращается к тебе же.
– Да, папа. Я знаком с катехизисом.
Отец утвердительно наклонил голову, когда Эмма вышла из дамской комнаты и прошла в гардероб. Следуя за ней взглядом, он добавил:
– Но ты никогда не сумеешь предсказать, как оно к тебе вернется.
– Уверен, что так.
– Ты можешь быть уверен только в собственной убежденности. Уверенность, которую ты сам не заработал, всегда светит ярче. – Томас наблюдал, как Эмма передает номерок девушке-гардеробщице. – Внешне она недурна.
Джо не ответил.
– Но что касается всего остального, – продолжал отец, – я отказываюсь понимать, что ты в ней нашел.
– Потому что она из Чарлстауна?
– Да, это ее не украшает, – заметил отец. – В старые добрые времена ее папаша был сутенером, а дядюшка убил по меньшей мере двух человек, и это лишь те трупы, о которых мы знаем. Но я бы закрыл на все это глаза, Джозеф, если бы она не была такой…
– Какой?
– Мертвой внутри. – Отец снова сверился с часами и откровенно подавил зевок. – Уже поздно.
– Она не мертвая внутри, – возразил Джо. – Просто что-то в ней спит.
– Что-то? – повторил отец, когда Эмма вернулась с их двумя пальто. – Это «что-то» никогда не просыпается вновь, сынок.
Уже на улице, когда они шли к его машине, Джо проговорил:
– А ты не могла быть более…
– Какой?
– Общительной? Больше участвовать в беседе?
– Все время, что мы вместе, – отозвалась она, – ты только и делаешь, что твердишь, как ты его ненавидишь.
– Только и делаю?
– Постоянно это повторяешь.
Джо покачал головой:
– Я никогда не говорил, что ненавижу своего отца.
– А что же ты говорил?
– Что мы с ним не уживаемся. И никогда не уживались.
– А почему?
– Потому что мы с ним чертовски похожи.
– Или потому, что ты его ненавидишь.
– Это не так. – И Джо знал: несмотря ни на что, он сейчас говорит правду.
– Тогда, может быть, сегодня тебе стоит провести ночку с ним.
– Что-что?
– Он сидит и глядит на меня так, словно я какая-то бродяжка. Расспрашивает про мою семью, словно знает, что моя ирландская родня – сущее ничтожество. Да еще и зовет меня милочкой, на хрен. – Она стояла на тротуаре, слегка дрожа: в черноте над ними появились первые снежинки. В ее голосе слышались слезы, и теперь они потекли у нее из глаз. – Мы – не люди. Нас не за что уважать. Мы просто Гулды с Юнион-стрит. Чарлстаунское отребье. Плетем кружева для ваших паршивых занавесочек.
Джо изумленно развел руками:
– Откуда это у тебя?
Он потянулся к ней, но она отступила назад:
– Не трогай меня.
– Ладно.
– Откуда? – переспросила она. – На меня всю жизнь глядят свысока и окатывают презрением такие, как твой отец. Такие, которые, которые… которые путают «тебе повезло» и «ты лучше». Мы не хуже вас. Мы не какое-то там дерьмо.
– Я и не говорил, что вы такие.
– А он говорил.
– Нет.
– Я не дерьмо, – прошептала она, полуоткрыв рот навстречу ночи, и снег мешался со слезами, катившимися по ее щекам.
Он вытянул руки и шагнул к ней:
– Можно?
Она погрузилась в его объятия, но сама держала руки по швам. Он прижимал ее к себе, и она плакала на его груди, а он твердил ей, что никакое она не дерьмо, что она не хуже других, что он ее любит, любит, любит.
Потом они лежали в его постели, и крупные мокрые снежинки бились в стекло, как ночные бабочки.
– Это была слабость, – произнесла она.
– Что?
– Там, на улице. Я проявила слабость.
– Это не слабость, это честность.
– Я не плачу на людях.
– Ну, при мне-то можешь.
– Ты сказал, что ты меня любишь.
– Ну да.
– Правда?
Он посмотрел в ее светлые, белесые глаза:
– Да.
Спустя минуту она произнесла:
– А я не могу тебе сказать этого.
Зато она не сказала, что и не чувствует этого, отметил он про себя.
– Ну и ладно, – отозвался он.
– Ладно? Правда? А то некоторым парням просто необходимо слышать, что их тоже любят.
Некоторым парням? Сколько парней говорили ей до него о своей любви?
– Я посильнее, чем они, – ответил он, надеясь, что это так и есть.
Стекло дребезжало под натиском темной февральской метели, завывал портовый ревун, и внизу, на Сколли-Сквер, сердито гудели автомобильные клаксоны.
– Чего тебе хочется? – спросил он ее.
Она пожала плечами, откусила заусенец и стала смотреть мимо Джо, в окно.
– Чтобы много всяких вещей не случились со мной в прошлом.
– Каких вещей?
Она покачала головой, она уже куда-то уплывала от него.
– И солнца, – через какое-то время пробормотала она непослушными сонными губами. – Чтобы много-много солнца.
Глава третья
Термит мистера Хики
Однажды Тим Хики сказал Джо: порой мелкая ошибка имеет далекоидущие последствия. Интересно, что бы он сказал о том, кто замечтался за рулем угнанной машины, припарковав ее возле банка? Может быть, и не замечтался, а просто глубоко задумался. О спине одной женщины. Если быть точным – о спине Эммы. О родимом пятне, которое он там увидел. Вероятно, Тим сказал бы: порой самые длинные тени отбрасывают самые крупные ошибки, болван.
А еще Тим очень любил повторять: когда дом рушится, в этом столько же виноват первый термит, который в него проник, сколько и последний. Джо этого не понимал: первый термит, черт побери, давно сдохнет к тому времени, когда последний вонзит свои жвалы в древесину. Разве не так? Всякий раз, когда Тим приводил это свое сравнение, Джо давал себе зарок выяснить среднюю продолжительность жизни термитов, но забывал это сделать до следующего раза, когда Тим произносил свое изречение, – обычно это случалось, если он был пьян и если разговор на время смолкал. И у всех за столом, кто слышал эту фразу, возникал один и тот же вопрос: что за счеты у Тима с этими дурацкими термитами?
Тим Хики стригся раз в неделю у Эслема на Чарльз-стрит. Однажды – во вторник – часть волос оказалась у него во рту, когда он шел к парикмахерскому креслу, и в затылок ему угодила пуля. Он лежал на выложенной клетками плитке, и лужа крови растекалась по ней, огибая кончик его носа, а стрелявший вышел из-за настенной вешалки, трясущийся, с выпученными глазами. Вешалка с грохотом обрушилась на пол, и один из парикмахеров подскочил на месте. Стрелявший перешагнул через труп Тима Хики, как-то смущенно кивнул присутствующим и ретировался.
Джо узнал об этом, лежа в постели с Эммой. Он повесил трубку и обо всем ей рассказал. Она тут же села и начала скручивать папиросу. Она лизала бумагу, глядя на него: она всегда на него смотрела, когда лизала папиросную бумагу. Потом она закурила.
– Он для тебя что-нибудь значил? Я про Тима.
– Не знаю, – ответил Джо.
– Как это – не знаешь?
– По-моему, тут нельзя просто сказать «да» или «нет».
Тим подобрал Джо и братьев Бартоло, когда те, еще мальчишками, поджигали газетные киоски. Скажем, сегодня они получали деньги у «Глоб», чтобы спалить один из ларьков «Стэндард». А завтра от «Америкэн» за поджог киоска «Глоб». Тим нанял их, чтобы они обратили в пепел кафе «51». Потом они доросли до предвечерних краж в богатых домах в районе Бикон-Хилл: задние двери загодя оставляли незапертыми уборщицы или слуги, которых подкупал Тим. Когда они выполняли работу для Тима, тот устанавливал одинаковую цену за каждую операцию, но когда они проворачивали дела для себя, то платили Тиму положенный процент, а львиную долю оставляли себе. В этом смысле Тим был отличным боссом.
Но в свое время Джо довелось увидеть, как тот душит Харви Боула. Они не поделили то ли опиум, то ли женщину, то ли немецкого короткошерстного пойнтера: до Джо доходили лишь слухи на этот счет. Так или иначе, Харви вошел в казино, они с Тимом затеяли спор, а потом Тим оторвал шнур от одной из зеленых настольных ламп и накинул его на шею Харви. Но Харви был малый здоровенный, с минуту он возил Тима по полу казино, все шлюхи попрятались, а подручные Хики наставили на Харви свои пушки. Джо увидел, как в глазах у Харви Боула забрезжило понимание: даже если Тим перестанет его душить, головорезы Тима разрядят в него свои четыре револьвера и один автоматический пистолет. Он упал на колени и опозорил себя громким пердежом. Задыхаясь, он лежал на животе, а Тим уперся коленом ему между лопатками и обернул излишек шнура вокруг ладони. Потом он еще сильнее затянул шнур, и Харви стал брыкаться так, что у него даже слетели ботинки.
Тим щелкнул пальцами. Один из подручных передал ему пистолет, и Тим вставил ствол в ухо Харви. Одна из девок проговорила: «Господи!» – но в момент, когда Тим уже готов был спустить курок, глаза Харви стали беспомощными и безнадежными, и он со стоном испустил последний вздох прямо в плитку, узор которой был выдержан в восточном стиле. Тим уселся на спину Харви и отдал пистолет своему громиле. А уже потом воззрился на человека, которого убил.
Джо никогда раньше не видел, как умирают. Меньше двух минут назад Харви спросил у девушки, которая принесла ему мартини, с каким счетом сыграли «Сокс». И дал ей хорошие чаевые. Посмотрел на часы, спрятал их обратно в жилетный карман. Отпил немного мартини. Меньше двух минут назад. А теперь его, черт подери, нет? Куда же он делся? Никто не знает. Отправился к Богу, к дьяволу, в чистилище, а может, еще куда-нибудь похуже. А может быть, в небытие. Тим поднялся, пригладил свою белоснежную шевелюру и сделал неопределенный жест управляющему казино:
– Всем еще по одной. За счет Харви.
Пара-тройка присутствующих нервно рассмеялась, но у большинства был такой вид, словно их сейчас вырвет.
Это был не единственный человек, которого Тим убил или приказал убить за прошедшие четыре года, но единственный, чье убийство Джо наблюдал воочию.
А теперь сам Тим. Его нет. Он ушел и не вернется. Словно его никогда и не было.
– Ты видела когда-нибудь, как убивают? – спросил Джо у Эммы.
Какое-то время она спокойно смотрела на него, то куря свою папиросу, то грызя ноготь. Потом ответила:
– Да.
– Как по-твоему, куда они потом отправляются?
– В похоронное бюро.
Он недоуменно уставился на нее, но тут она улыбнулась своей почти незаметной усмешкой, и ее кудри закачались у нее перед глазами.
– Думаю, никуда, – произнесла она.
– Мне тоже начинает так казаться, – заметил Джо.
Он сел в кровати. Крепко поцеловал ее, и она ответила ему таким же крепким поцелуем. Она скрестила лодыжки у него за спиной. Провела рукой по его волосам, и он стал пристально смотреть на нее, чувствуя, что если отведет взгляд, то упустит что-то важное, такое, чего он никогда не забудет.
– А если нет никакого «потом»? И если это, – она опустилась на него сверху, – все, что у нас есть?
– Я это люблю, – отозвался он.
Она рассмеялась:
– И я тоже это люблю.
– Вообще? Или со мной?
Она вынула сигарету изо рта. Взяла его лицо в ладони, целуя его. Качнулась взад-вперед.
– С тобой.
Но ведь она делала это не только с ним, верно?
Еще оставался Альберт. По-прежнему оставался Альберт.
Дня два спустя Джо в одиночестве гонял шары в бильярдной возле казино, когда вошел Альберт Уайт с уверенным видом человека, который ожидает, что препятствие будет устранено еще до того, как он к нему приблизится. Рядом с ним шагал Бренни Лумис, его главный подручный по мокрым делам. Лумис посмотрел Джо прямо в глаза, точно так же как глядел на него тогда, с пола игрового зала.
Сердце Джо сжалось. И остановилось.
Альберт Уайт произнес:
– Кажется, ты Джо.
Джо заставил себя шевельнуться. Пожал протянутую руку Альберта.
– Джо Коглин, да. Рад с вами познакомиться, – ответил он.
– Всегда приятно связать знакомое лицо и знакомое имя.
Альберт сжал его кисть, как пожарный насос сжимает воду.
– Да, сэр.
– А это Брендан Лумис, – представил Альберт, – мой друг.
Джо пожал руку Лумиса, при этом ему показалось, что его ладонь попала между двумя столкнувшимися автомобилями. Лумис наклонил голову, его бурые глазки блуждали по лицу Джо. Когда Джо получил руку обратно, он подавил желание ощупать ее. Между тем Лумис с каменным лицом вытер свою руку шелковым платком. Его взгляд оторвался от Джо и теперь бродил по комнате, словно Лумис имел на нее какие-то свои планы. Поговаривали, что он неплохо владеет пистолетом и отлично управляется с ножом, но обычно просто забивает свои жертвы до смерти.
Альберт проговорил:
– Я ведь тебя уже видел, так?
Джо вгляделся в его лицо, ища в нем признаки веселья:
– Не думаю.
– Видел-видел. Брен, ты этого парня раньше видел?
Бренни Лумис взял шар-девятку и внимательно осмотрел его.
– Нет, – ответил он.
Джо почувствовал облегчение – такое сильное, что начал опасаться, как бы не утратить контроль над мочевым пузырем.
– «Шнурок». – Альберт щелкнул пальцами. – Ты же там иногда бываешь, верно?
– Бываю, – признал Джо.
– То-то и оно. – Альберт хлопнул Джо по плечу. – Теперь этим домом распоряжаюсь я. Понимаешь, что это значит?
– Нет.
– Это значит, мне нужно, чтобы ты забрал вещички из комнаты, где ты до сегодняшнего дня обретался. – Он поднял указательный палец. – Но не думай, что я тебя выставляю на улицу.
– Ясно.
– Дело просто в том, что тут шикарное место. Насчет его у нас имеется масса идей.
– Ну конечно.
Альберт положил ладонь на руку Джо, чуть выше локтя. Блеснуло обручальное кольцо. Серебряное. По нему змеилась кельтская резьба и посверкивала пара мелких бриллиантов.
– Подумай, чем ты хочешь зарабатывать. Ладно? Просто подумай. Не торопись. Но имей в виду, сам по себе ты работать больше не будешь. По крайней мере, в этом городе.
Джо отвел взгляд от обручального кольца и кисти, лежащей на его предплечье, и посмотрел в дружелюбные глаза Альберта Уайта:
– Я и не собираюсь работать сам по себе, сэр. Я при любой погоде платил долю Тиму Хики.
Альберт Уайт сделал вид, что не услышал, как имя Тима Хики произнесли в здании, которое принадлежит теперь ему, Альберту Уайту. Он похлопал Джо по руке:
– Я знаю, что ты платил. И я знаю, что ты неплохо работал. Первоклассно. Но мы не ведем дела с посторонними. А всякий независимый подрядчик – для нас посторонний. Мы создаем прекрасную команду, Джо. Обещаю тебе, это будет потрясающая команда.
Он налил себе из графина Тима, не предлагая другим. Отнес рюмку к бильярдному столу, сел на его край. Посмотрел на Джо:
– Одно тебе скажу откровенно: ты слишком проворный парень, чтобы промышлять такой ерундой, как сейчас, да еще с этими двумя баранами. Ну да, они прекрасные товарищи, не сомневаюсь, но они идиоты, к тому же итальяшки, к тому же они рано подохнут, недотянут и до тридцати. А ты – ты, конечно, можешь идти собственным путем. Никаких обязательств, никаких привязанностей, но и никаких друзей. Жилище, но не постоянный дом. – Он соскользнул со стола. – Если постоянный дом тебе вообще не нужен – ничего страшного. С тобой ничего не будет, обещаю. Но в пределах города ты действовать не сможешь. Хочешь попытать счастья где-нибудь на южном берегу бухты – вперед. Хочешь на северном – пожалуйста, если, конечно, итальянцы не порежут тебя на ремни, как прослышат. Но в городе… – Он указал в пол. – Теперь тут серьезная организация, Джо. Никаких «выплачиваю долю». Только наемные рабочие. И их наниматели. Тебе что-нибудь непонятно?
– Мне все понятно.
– До конца ясно?
– Да, мистер Уайт.
Скрестив руки на груди, Альберт Уайт кивнул, глядя на свои ботинки:
– У тебя есть какие-то неоконченные дела? Какая-то работа, о которой мне нужно знать?
Джо потратил остаток денег, полученных от Тима Хики, на то, чтобы расплатиться с парнем, который дал ему наводку по питсфилдскому делу.
– Нет, – ответил Джо, – ничего неоконченного.
– Деньги нужны?
– Простите, сэр?
– Деньги.
Альберт сунул в карман руку, которая гладила лобок Эммы. Дергала ее за волосы. Он отделил от пачки две десятки и со шлепком сунул их в ладонь Джо:
– Не хочу, чтобы ты размышлял на пустой желудок.
– Спасибо.
Той же рукой Альберт похлопал Джо по щеке:
– Надеюсь, все это кончится хорошо.
– Мы можем уехать, – предложила Эмма.
– Уехать? – переспросил он. – Что, вместе?
Они разговаривали в ее спальне в середине дня – в единственное время, когда у нее дома не было ее трех сестер, и трех братьев, и злобной матери, и сердитого отца.
– Мы могли бы уехать, – снова произнесла она, будто сама себе не веря.
– Куда? И на что там жить? И ты что, правда хочешь сказать – вместе?
Она ничего не ответила. Он дважды задал этот вопрос, и оба раза она предпочла его игнорировать.
– Я мало что понимаю в честном труде, – признался он.
– А кто сказал, что он обязательно должен быть честным?
Он оглядел запущенную комнату, где она жила вместе с двумя из своих сестер. Обои у окна отстали, обнажив штукатурку с конским волосом. Два стекла треснули. Холодно так, что от дыхания идет пар.
– Тогда нам придется довольно далеко забраться, – произнес он. – Нью-Йорк для нас закрыт. Филадельфия тоже. О Детройте лучше забыть. Чикаго, Канзас-Сити, Милуоки – все это не для меня, если я не хочу влезть в какую-нибудь банду и начать там с самых низов.
– Тогда – вперед, на запад, как сказали еще до нас. Или на юг. – Она прижалась носом к его шее, сбоку. Глубоко вздохнула. Похоже, она все больше размягчалась. – Нам понадобится начальный капитал.
– В субботу мы с парнями хотим провернуть одно дельце. Ты свободна в субботу?
– Тогда мы и уедем?
– Да.
– Я собиралась в субботу вечером повидаться сам знаешь с кем.
– В задницу!
– О да, – согласилась она, – планируется и это.
– Нет, я о том, что…
– Я знаю, о чем ты.
– Он паршивый тип, – заметил Джо, не сводя глаз с ее спины, с родимого пятна цвета мокрого песка.
Она посмотрела на него с легким разочарованием. Легким, но оттого еще более обидным.
– Нет, он не такой.
– Заступаешься за него?
– Я тебе говорю, что он не такой плохой мужик. Он не мой мужик. Он не из тех, кого я люблю, кем я восхищаюсь и прочее. Но он не плохой. Не надо все время упрощать.
А еще Тим очень любил повторять: когда дом рушится, в этом столько же виноват первый термит, который в него проник, сколько и последний. Джо этого не понимал: первый термит, черт побери, давно сдохнет к тому времени, когда последний вонзит свои жвалы в древесину. Разве не так? Всякий раз, когда Тим приводил это свое сравнение, Джо давал себе зарок выяснить среднюю продолжительность жизни термитов, но забывал это сделать до следующего раза, когда Тим произносил свое изречение, – обычно это случалось, если он был пьян и если разговор на время смолкал. И у всех за столом, кто слышал эту фразу, возникал один и тот же вопрос: что за счеты у Тима с этими дурацкими термитами?
Тим Хики стригся раз в неделю у Эслема на Чарльз-стрит. Однажды – во вторник – часть волос оказалась у него во рту, когда он шел к парикмахерскому креслу, и в затылок ему угодила пуля. Он лежал на выложенной клетками плитке, и лужа крови растекалась по ней, огибая кончик его носа, а стрелявший вышел из-за настенной вешалки, трясущийся, с выпученными глазами. Вешалка с грохотом обрушилась на пол, и один из парикмахеров подскочил на месте. Стрелявший перешагнул через труп Тима Хики, как-то смущенно кивнул присутствующим и ретировался.
Джо узнал об этом, лежа в постели с Эммой. Он повесил трубку и обо всем ей рассказал. Она тут же села и начала скручивать папиросу. Она лизала бумагу, глядя на него: она всегда на него смотрела, когда лизала папиросную бумагу. Потом она закурила.
– Он для тебя что-нибудь значил? Я про Тима.
– Не знаю, – ответил Джо.
– Как это – не знаешь?
– По-моему, тут нельзя просто сказать «да» или «нет».
Тим подобрал Джо и братьев Бартоло, когда те, еще мальчишками, поджигали газетные киоски. Скажем, сегодня они получали деньги у «Глоб», чтобы спалить один из ларьков «Стэндард». А завтра от «Америкэн» за поджог киоска «Глоб». Тим нанял их, чтобы они обратили в пепел кафе «51». Потом они доросли до предвечерних краж в богатых домах в районе Бикон-Хилл: задние двери загодя оставляли незапертыми уборщицы или слуги, которых подкупал Тим. Когда они выполняли работу для Тима, тот устанавливал одинаковую цену за каждую операцию, но когда они проворачивали дела для себя, то платили Тиму положенный процент, а львиную долю оставляли себе. В этом смысле Тим был отличным боссом.
Но в свое время Джо довелось увидеть, как тот душит Харви Боула. Они не поделили то ли опиум, то ли женщину, то ли немецкого короткошерстного пойнтера: до Джо доходили лишь слухи на этот счет. Так или иначе, Харви вошел в казино, они с Тимом затеяли спор, а потом Тим оторвал шнур от одной из зеленых настольных ламп и накинул его на шею Харви. Но Харви был малый здоровенный, с минуту он возил Тима по полу казино, все шлюхи попрятались, а подручные Хики наставили на Харви свои пушки. Джо увидел, как в глазах у Харви Боула забрезжило понимание: даже если Тим перестанет его душить, головорезы Тима разрядят в него свои четыре револьвера и один автоматический пистолет. Он упал на колени и опозорил себя громким пердежом. Задыхаясь, он лежал на животе, а Тим уперся коленом ему между лопатками и обернул излишек шнура вокруг ладони. Потом он еще сильнее затянул шнур, и Харви стал брыкаться так, что у него даже слетели ботинки.
Тим щелкнул пальцами. Один из подручных передал ему пистолет, и Тим вставил ствол в ухо Харви. Одна из девок проговорила: «Господи!» – но в момент, когда Тим уже готов был спустить курок, глаза Харви стали беспомощными и безнадежными, и он со стоном испустил последний вздох прямо в плитку, узор которой был выдержан в восточном стиле. Тим уселся на спину Харви и отдал пистолет своему громиле. А уже потом воззрился на человека, которого убил.
Джо никогда раньше не видел, как умирают. Меньше двух минут назад Харви спросил у девушки, которая принесла ему мартини, с каким счетом сыграли «Сокс». И дал ей хорошие чаевые. Посмотрел на часы, спрятал их обратно в жилетный карман. Отпил немного мартини. Меньше двух минут назад. А теперь его, черт подери, нет? Куда же он делся? Никто не знает. Отправился к Богу, к дьяволу, в чистилище, а может, еще куда-нибудь похуже. А может быть, в небытие. Тим поднялся, пригладил свою белоснежную шевелюру и сделал неопределенный жест управляющему казино:
– Всем еще по одной. За счет Харви.
Пара-тройка присутствующих нервно рассмеялась, но у большинства был такой вид, словно их сейчас вырвет.
Это был не единственный человек, которого Тим убил или приказал убить за прошедшие четыре года, но единственный, чье убийство Джо наблюдал воочию.
А теперь сам Тим. Его нет. Он ушел и не вернется. Словно его никогда и не было.
– Ты видела когда-нибудь, как убивают? – спросил Джо у Эммы.
Какое-то время она спокойно смотрела на него, то куря свою папиросу, то грызя ноготь. Потом ответила:
– Да.
– Как по-твоему, куда они потом отправляются?
– В похоронное бюро.
Он недоуменно уставился на нее, но тут она улыбнулась своей почти незаметной усмешкой, и ее кудри закачались у нее перед глазами.
– Думаю, никуда, – произнесла она.
– Мне тоже начинает так казаться, – заметил Джо.
Он сел в кровати. Крепко поцеловал ее, и она ответила ему таким же крепким поцелуем. Она скрестила лодыжки у него за спиной. Провела рукой по его волосам, и он стал пристально смотреть на нее, чувствуя, что если отведет взгляд, то упустит что-то важное, такое, чего он никогда не забудет.
– А если нет никакого «потом»? И если это, – она опустилась на него сверху, – все, что у нас есть?
– Я это люблю, – отозвался он.
Она рассмеялась:
– И я тоже это люблю.
– Вообще? Или со мной?
Она вынула сигарету изо рта. Взяла его лицо в ладони, целуя его. Качнулась взад-вперед.
– С тобой.
Но ведь она делала это не только с ним, верно?
Еще оставался Альберт. По-прежнему оставался Альберт.
Дня два спустя Джо в одиночестве гонял шары в бильярдной возле казино, когда вошел Альберт Уайт с уверенным видом человека, который ожидает, что препятствие будет устранено еще до того, как он к нему приблизится. Рядом с ним шагал Бренни Лумис, его главный подручный по мокрым делам. Лумис посмотрел Джо прямо в глаза, точно так же как глядел на него тогда, с пола игрового зала.
Сердце Джо сжалось. И остановилось.
Альберт Уайт произнес:
– Кажется, ты Джо.
Джо заставил себя шевельнуться. Пожал протянутую руку Альберта.
– Джо Коглин, да. Рад с вами познакомиться, – ответил он.
– Всегда приятно связать знакомое лицо и знакомое имя.
Альберт сжал его кисть, как пожарный насос сжимает воду.
– Да, сэр.
– А это Брендан Лумис, – представил Альберт, – мой друг.
Джо пожал руку Лумиса, при этом ему показалось, что его ладонь попала между двумя столкнувшимися автомобилями. Лумис наклонил голову, его бурые глазки блуждали по лицу Джо. Когда Джо получил руку обратно, он подавил желание ощупать ее. Между тем Лумис с каменным лицом вытер свою руку шелковым платком. Его взгляд оторвался от Джо и теперь бродил по комнате, словно Лумис имел на нее какие-то свои планы. Поговаривали, что он неплохо владеет пистолетом и отлично управляется с ножом, но обычно просто забивает свои жертвы до смерти.
Альберт проговорил:
– Я ведь тебя уже видел, так?
Джо вгляделся в его лицо, ища в нем признаки веселья:
– Не думаю.
– Видел-видел. Брен, ты этого парня раньше видел?
Бренни Лумис взял шар-девятку и внимательно осмотрел его.
– Нет, – ответил он.
Джо почувствовал облегчение – такое сильное, что начал опасаться, как бы не утратить контроль над мочевым пузырем.
– «Шнурок». – Альберт щелкнул пальцами. – Ты же там иногда бываешь, верно?
– Бываю, – признал Джо.
– То-то и оно. – Альберт хлопнул Джо по плечу. – Теперь этим домом распоряжаюсь я. Понимаешь, что это значит?
– Нет.
– Это значит, мне нужно, чтобы ты забрал вещички из комнаты, где ты до сегодняшнего дня обретался. – Он поднял указательный палец. – Но не думай, что я тебя выставляю на улицу.
– Ясно.
– Дело просто в том, что тут шикарное место. Насчет его у нас имеется масса идей.
– Ну конечно.
Альберт положил ладонь на руку Джо, чуть выше локтя. Блеснуло обручальное кольцо. Серебряное. По нему змеилась кельтская резьба и посверкивала пара мелких бриллиантов.
– Подумай, чем ты хочешь зарабатывать. Ладно? Просто подумай. Не торопись. Но имей в виду, сам по себе ты работать больше не будешь. По крайней мере, в этом городе.
Джо отвел взгляд от обручального кольца и кисти, лежащей на его предплечье, и посмотрел в дружелюбные глаза Альберта Уайта:
– Я и не собираюсь работать сам по себе, сэр. Я при любой погоде платил долю Тиму Хики.
Альберт Уайт сделал вид, что не услышал, как имя Тима Хики произнесли в здании, которое принадлежит теперь ему, Альберту Уайту. Он похлопал Джо по руке:
– Я знаю, что ты платил. И я знаю, что ты неплохо работал. Первоклассно. Но мы не ведем дела с посторонними. А всякий независимый подрядчик – для нас посторонний. Мы создаем прекрасную команду, Джо. Обещаю тебе, это будет потрясающая команда.
Он налил себе из графина Тима, не предлагая другим. Отнес рюмку к бильярдному столу, сел на его край. Посмотрел на Джо:
– Одно тебе скажу откровенно: ты слишком проворный парень, чтобы промышлять такой ерундой, как сейчас, да еще с этими двумя баранами. Ну да, они прекрасные товарищи, не сомневаюсь, но они идиоты, к тому же итальяшки, к тому же они рано подохнут, недотянут и до тридцати. А ты – ты, конечно, можешь идти собственным путем. Никаких обязательств, никаких привязанностей, но и никаких друзей. Жилище, но не постоянный дом. – Он соскользнул со стола. – Если постоянный дом тебе вообще не нужен – ничего страшного. С тобой ничего не будет, обещаю. Но в пределах города ты действовать не сможешь. Хочешь попытать счастья где-нибудь на южном берегу бухты – вперед. Хочешь на северном – пожалуйста, если, конечно, итальянцы не порежут тебя на ремни, как прослышат. Но в городе… – Он указал в пол. – Теперь тут серьезная организация, Джо. Никаких «выплачиваю долю». Только наемные рабочие. И их наниматели. Тебе что-нибудь непонятно?
– Мне все понятно.
– До конца ясно?
– Да, мистер Уайт.
Скрестив руки на груди, Альберт Уайт кивнул, глядя на свои ботинки:
– У тебя есть какие-то неоконченные дела? Какая-то работа, о которой мне нужно знать?
Джо потратил остаток денег, полученных от Тима Хики, на то, чтобы расплатиться с парнем, который дал ему наводку по питсфилдскому делу.
– Нет, – ответил Джо, – ничего неоконченного.
– Деньги нужны?
– Простите, сэр?
– Деньги.
Альберт сунул в карман руку, которая гладила лобок Эммы. Дергала ее за волосы. Он отделил от пачки две десятки и со шлепком сунул их в ладонь Джо:
– Не хочу, чтобы ты размышлял на пустой желудок.
– Спасибо.
Той же рукой Альберт похлопал Джо по щеке:
– Надеюсь, все это кончится хорошо.
– Мы можем уехать, – предложила Эмма.
– Уехать? – переспросил он. – Что, вместе?
Они разговаривали в ее спальне в середине дня – в единственное время, когда у нее дома не было ее трех сестер, и трех братьев, и злобной матери, и сердитого отца.
– Мы могли бы уехать, – снова произнесла она, будто сама себе не веря.
– Куда? И на что там жить? И ты что, правда хочешь сказать – вместе?
Она ничего не ответила. Он дважды задал этот вопрос, и оба раза она предпочла его игнорировать.
– Я мало что понимаю в честном труде, – признался он.
– А кто сказал, что он обязательно должен быть честным?
Он оглядел запущенную комнату, где она жила вместе с двумя из своих сестер. Обои у окна отстали, обнажив штукатурку с конским волосом. Два стекла треснули. Холодно так, что от дыхания идет пар.
– Тогда нам придется довольно далеко забраться, – произнес он. – Нью-Йорк для нас закрыт. Филадельфия тоже. О Детройте лучше забыть. Чикаго, Канзас-Сити, Милуоки – все это не для меня, если я не хочу влезть в какую-нибудь банду и начать там с самых низов.
– Тогда – вперед, на запад, как сказали еще до нас. Или на юг. – Она прижалась носом к его шее, сбоку. Глубоко вздохнула. Похоже, она все больше размягчалась. – Нам понадобится начальный капитал.
– В субботу мы с парнями хотим провернуть одно дельце. Ты свободна в субботу?
– Тогда мы и уедем?
– Да.
– Я собиралась в субботу вечером повидаться сам знаешь с кем.
– В задницу!
– О да, – согласилась она, – планируется и это.
– Нет, я о том, что…
– Я знаю, о чем ты.
– Он паршивый тип, – заметил Джо, не сводя глаз с ее спины, с родимого пятна цвета мокрого песка.
Она посмотрела на него с легким разочарованием. Легким, но оттого еще более обидным.
– Нет, он не такой.
– Заступаешься за него?
– Я тебе говорю, что он не такой плохой мужик. Он не мой мужик. Он не из тех, кого я люблю, кем я восхищаюсь и прочее. Но он не плохой. Не надо все время упрощать.