Страница:
Его пищевод вздулся, как баллончик перьевой ручки, ему стиснуло сердце, сокрушило легкие, замкнуло глотку, но потом воздух пробился сквозь его миндалины и с присвистом вышел изо рта, он снова хватал ртом воздух, все было в порядке, он снова мог дышать, хотя бы дышать.
Лумис ударил его ногой сзади, в пах.
Джо уронил голову на цементный пол, закашлялся, может быть, даже пукнул, он никогда не мог себе представить, что бывает такая боль. Яйца ему словно вбило в кишки; языки пламени лизали ему стенки желудка; сердце так колотилось, что ему казалось – оно вот-вот не выдержит и остановится; череп словно кто-то разорвал руками; глаза кровоточили. Его явно вывернуло наизнанку, он изблевал на пол желчь и огонь. Он подумал, что уже все, но потом его вырвало снова. Он упал на спину и посмотрел вверх, на Брендана Лумиса.
– У тебя, – Лумис закурил, – какой-то несчастный вид.
Брендан раскачивался из стороны в сторону вместе с комнатой. Джо не двигался, но все прочее обратилось в маятник. Брендан посмотрел вниз, на Джо, натягивая черные перчатки. Рядом с ним появился Альберт Уайт, тоже качавшийся в такт маятнику. Оба посмотрели вниз, на Джо.
Альберт произнес:
– Боюсь, мне придется сделать из тебя послание.
Джо посмотрел вверх сквозь кровь в глазах. На Альберта в его белом смокинге.
– Послание всем, кто думает, что моими словами можно пренебрегать.
Джо поискал взглядом Эмму, но во всем этом качании и шатании не смог найти лифт.
– Послание будет не очень приятным, – продолжал Альберт Уайт. – И я очень об этом сожалею. – Он присел на корточки перед Джо, лицо у него было скорбное и усталое. – Моя мать любила повторять: все происходит по какой-то причине. Не уверен, что она права. Но мне действительно кажется, что люди часто становятся теми, кем им суждено стать. Думаю, я должен был стать копом, но потом город отобрал у меня мою работу, и я стал вот этим. И обычно мне это не нравится, Джо. По правде говоря, я это, черт подери, терпеть не могу. Но я не стану отрицать, что для меня это естественно. Мне это подходит. А тебе, боюсь, подходит проваливать все, за что возьмешься. Тебе надо было просто удрать, но ты этого не сделал. И я уверен… Посмотри-ка на меня.
Голова Джо успела перекатиться на левый бок. Он перекатил ее обратно и встретился глазами с добрым взором Альберта.
– Я уверен, что когда ты станешь умирать, то будешь твердить себе, что умер за любовь. – Альберт горестно улыбнулся ему. – Но опростоволосился ты не поэтому. А потому, что такова твоя натура. Потому, что в глубине души ты чувствуешь вину за то, что делаешь. Вот почему ты сам в глубине души хочешь, чтобы тебя поймали. При этой работе в конце каждой ночи сталкиваешься со своей виной. Вертишь ее в руках, скатываешь в шарик. И бросаешь в огонь. Но ты – ты этого не делаешь, поэтому всю свою короткую жизнь просто ждешь, чтобы кто-то наказал тебя за твои грехи. Что ж, я и есть этот кто-то.
Альберт выпрямился, и у Джо все поплыло перед глазами. Он поймал взглядом серебристую искру, потом еще одну. Он прищурился, чтобы снова видеть четко.
И сразу же об этом пожалел.
Альберт и Брендан все еще слегка покачивались, но маятник остановился. Рядом с Альбертом, взяв его под руку, стояла Эмма.
Сначала Джо не понял. Потом ему все стало ясно.
Он посмотрел вверх, на Эмму. Теперь уже не важно, что они с ним делают. Можно и умереть, потому что жить слишком больно.
– Мне очень жаль, – прошептала она. – Мне очень жаль.
– Ей очень жаль, – пояснил Альберт Уайт. – Нам всем очень жаль. – Он сделал жест в сторону кого-то, кого Джо не было видно. – Увести ее отсюда.
Мощный парень в пиджаке из деревенской шерсти и в вязаной шапочке, натянутой на лоб, опустил ладони на руку Эммы.
– Ты говорил, что не станешь его убивать, – сказала она Альберту.
Альберт пожал плечами.
– Альберт, – произнесла Эмма, – мы договаривались.
– И я учту наш договор, – ответил Альберт. – Не волнуйся.
– Альберт… – повторила она перехваченным голосом.
– Да, дорогая? – Голос Альберта звучал чересчур спокойно.
– Я бы никогда не привела его сюда, если бы…
Альберт дал ей пощечину, а другой рукой разгладил свою рубашку. Он ударил ее так сильно, что разбил ей губы.
Он опустил взгляд на рубашку.
– Думаешь, ты в безопасности? Думаешь, я стерплю унижение от потаскухи? Тебе кажется, что я так и увиваюсь вокруг тебя, ради тебя в лепешку готов расшибиться. Вчера, может, так и было. Но с тех пор прошло много времени, я не спал всю ночь. И я уже заменил тебя другой. Ясно? Сама увидишь.
– Ты сказал, что…
Альберт платком стер ее кровь со своей кисти.
– Отведи ее в эту сучью машину, Донни. Сейчас же.
Могучий парень крепко обхватил Эмму и стал пятиться назад.
– Джо! Пожалуйста, не мучайте его больше! Джо, прости меня. Прости. – Она кричала, лягалась, царапала голову Донни. – Джо, я тебя люблю! Я тебя люблю!
Решетка лифта захлопнулась, кабина пошла вверх.
Альберт присел на корточки рядом с ним, сунул в рот сигарету. Вспыхнула спичка, затрещал табак. Он сказал:
– Вдохни-ка. Быстрее вернешься в разум.
Джо вдохнул. С минуту он сидел на полу и курил, и Альберт сидел на корточках рядом с ним и курил собственную сигарету, и Брендан Лумис стоял и смотрел на них.
– Что вы собираетесь с ней сделать? – спросил Джо, как только убедился, что может говорить.
– С ней? Она же тебя только что заложила со всеми потрохами.
– И наверняка по веской причине. – Он глянул на Альберта. – Была веская причина, так?
Альберт фыркнул:
– Есть в тебе что-то от тупой деревенщины, а?
Джо поднял рассеченную бровь, в глаз ему упала капля крови. Он стер ее рукой.
– Что вы с ней собираетесь сделать?
– Лучше побеспокойся о том, что я собираюсь сделать с тобой.
– Я беспокоюсь, – отозвался Джо, – но сейчас я спрашиваю, что вы собираетесь сделать с ней?
– Пока не знаю. – Альберт пожал плечами, снял с языка табачную крошку, щелчком отправил ее подальше. – Но ты, Джо, станешь посланием. – Он повернулся к Брендану. – Подними его.
– Каким посланием? – спросил Джо, когда Брендан Лумис, зайдя сзади, подвел под него руки и поднял, заставив выпрямиться.
– «То, что случилось с Джо Коглином, случится и с тобой, если ты станешь на пути у Альберта Уайта и его людей».
Джо ничего не ответил. Мыслей никаких не было. Ему двадцать лет. Это все, что ему досталось в этом мире: двадцать лет. Он не плакал с четырнадцати, но сейчас, глядя в глаза Альберту, он изо всех сил старался не разреветься, не сломаться, не начать вымаливать жизнь.
Лицо Альберта смягчилось.
– Я не могу оставить тебя в живых, Джо. Если бы я знал, как это можно сделать, я бы попробовал. И дело не в девчонке, если тебя это утешит. Я везде могу найти себе шлюху. Меня уже поджидает новенькая. Вот разделаюсь с тобой – и к ней. – Какое-то время он разглядывал свои руки. – Но ты взбудоражил маленький городок и украл шестьдесят тысяч долларов без моего разрешения, и после тебя осталось трое мертвых копов. Из-за этого все мы окажемся по уши в дерьме. Потому что теперь все легавые Новой Англии считают бостонских гангстеров бешеными псами, которых и давить надо, как бешеных псов. А я хочу, чтобы все поняли: это не так. – Он обратился к Лумису: – Где Бонс?
Джулиан Бонс, еще один громила при Альберте.
– В переулке, мотор на ходу.
– Пошли.
Альберт первым двинулся к лифту. Он открыл решетку, и Брендан Лумис втащил Джо в кабину.
– Разверни его.
Джо повернули на месте, и сигарета выпала из его губ, когда Лумис взялся за его затылок и ткнул его лицом в стенку. Руки ему завели за спину. Грубая веревка обвилась вокруг его запястий. С каждым оборотом Лумис натягивал ее все туже. Потом завязал концы. Джо, кое-что понимавший в этом вопросе, на ощупь узнал надежный узел. Они могут бросить его в этом лифте одного и не возвращаться до самого апреля – все равно он не сумеет сам освободиться.
Лумис развернул его обратно, дернул рычаг, и Альберт вытащил новую сигарету из оловянного портсигара, вставил ее Джо в рот и зажег. При свете спички Джо увидел, что Альберта совсем не радует происходящее и что, когда Джо пойдет на дно Мистик-ривер с кожаной петлей на голове и с привязанными к лодыжкам мешками, полными камней, Альберт будет лишь скорбеть о той цене, которую приходится платить за ведение дел в этом грязном мире.
Во всяком случае, хотя бы одну ночь поскорбит.
На первом этаже они вышли из лифта и двинулись по пустому служебному коридору. Сквозь стены долетали звуки вечеринки: дуэль роялей, духовые наяривают во всю мощь, множество людей заливаются хохотом.
Они добрались до двери в конце коридора, с желтой надписью «Доставка», сделанной свежей краской.
– Проверю, все ли чисто. – Лумис открыл дверь в мартовскую ночь, которая успела стать гораздо более промозглой.
Сеялся мелкий дождик, и от железных пожарных лестниц пахло фольгой. Джо чувствовал и запах недавней стройки, как будто известковая пыль, поднятая дрелями, еще висела в воздухе.
Альберт повернул Джо к себе и поправил ему галстук. Лизнул ладони и пригладил ему волосы. Он казался каким-то опустошенным.
– В детстве я никогда не хотел стать человеком, который убивает других ради поддержания нормы прибыли, но сейчас я именно такой. Я ни одну ночь не могу спать спокойно, Джо, ни одну паршивую ночь. Каждый день просыпаюсь в страхе и кладу голову на подушку с таким же чувством. – Он выпрямил Джо воротник. – А ты?
– Что?
– Хотел когда-нибудь стать кем-то еще?
– Нет.
Альберт снял что-то с плеча Джо и щелчком отправил в пустоту.
– Я сказал ей: если она доставит тебя к нам, я тебя не убью. Больше никто не верил, что у тебя хватит дурости заявиться сюда сегодня вечером, но я подстраховался. И она согласилась привести тебя ко мне, чтобы спасти тебя. Или так она сама себя уверяла. Но мы-то с тобой знаем, что мне придется тебя убить, правда, Джо? – Он посмотрел на Джо скорбными влажными глазами. – Правда?
Джо кивнул.
Альберт кивнул в ответ. Наклонившись, он прошептал Джо на ухо:
– А потом я и ее тоже убью.
– Что?
– Потому что я ее тоже любил. – Альберт поднял и опустил брови. – И потому что ты ворвался ко мне в покерный зал в одно прекрасное утро из-за того, что она дала тебе наводку.
– Погоди, – произнес Джо. – Нет же. Она мне никакой наводки не давала.
– Конечно, что ты еще можешь сказать? – Альберт поставил ему воротник, пригладил ему рубашку. – И потом, взгляни на дело иначе: что, если у вас, голубков, и в самом деле настоящая любовь? Тогда вы сегодня же ночью встретитесь на небесах.
Он воткнул кулак в живот Джо, довел до солнечного сплетения. Джо согнулся пополам и снова потерял весь кислород. Он задергал веревку на запястьях, он попытался боднуть Альберта головой, но тот шлепком отвел его лицо и открыл дверь в переулок.
Схватив Джо за волосы, он заставил его выпрямиться, чтобы Джо увидел поджидающую машину: задняя дверца распахнута, возле нее стоит Джулиан Бонс. Подойдя с другой стороны переулка, Лумис крепко взял Джо за локоть, и они перетащили его через порог. Теперь Джо чувствовал запах ниши для ног у заднего сиденья машины. Запах промасленных тряпок и грязи.
Они уже собирались поднять его, чтобы сунуть в машину, но вдруг бросили. Он упал на колени, прямо на булыжную мостовую, и услышал, как Альберт вопит: «Живо! Живо! Живо!» – и их торопливые шаги по мостовой. Может, они уже выстрелили ему в затылок: небеса опускались на него полосами света.
Его лицо заливала белизна, а здания в переулке сияли красным и синим, завизжали шины, и кто-то крикнул в мегафон, и кто-то выстрелил из пистолета, и кто-то выстрелил из другого.
Сквозь белое сияние к Джо шел мужчина, подтянутый и уверенный, мужчина, созданный для того, чтобы командовать другими.
Его отец.
Из белизны за его спиной появились еще люди, и вскоре Джо окружила дюжина сотрудников Бостонского управления полиции.
Отец наклонил голову:
– Значит, теперь ты убийца копов, Джозеф.
– Я никого не убивал, – возразил Джо.
Отец не стал обращать внимания на эти слова:
– Похоже, твои сообщники намеревались от тебя избавиться. Они решили, что отвечать за тебя слишком тяжело?
Некоторые из полицейских уже вытащили свои дубинки.
– Там Эмма, в машине, сзади. Они ее хотят убить.
– Кто?
– Альберт Уайт, Брендан Лумис, Джулиан Бонс и какой-то тип по имени Донни.
На одной из ближних улиц раздались женские крики. Загудел клаксон, послышался тупой удар столкновения, еще крики. В переулке морось обратилась в ливень.
Отец повернулся к своим людям, потом снова развернулся к Джо:
– Хорошую компанию ты себе выбрал, сынок. Какие еще сказки ты для меня припас?
– Это не сказка. – Джо сплюнул кровь. – Они ее хотят убить, папа.
– Что ж, мы-то тебя не убьем, Джозеф. Собственно, я и пальцем тебя не трону. Но некоторые из моих коллег не прочь перемолвиться с тобой словом.
Томас Коглин наклонился вперед, уперев руки в колени, и устремил взгляд на сына.
Этот стальной взгляд принадлежал человеку, спавшему на полу больничной палаты Джо, когда того трясла лихорадка, человеку, читавшему ему городские газеты от корки до корки, человеку, говорившему, что любит его, что если Господь захочет прибрать его сына, то сначала пускай потягается с ним, с Томасом Ксавьером Коглином, и Господь – не сомневайтесь – знает, что это будет ох как непросто.
– Папа, послушай меня. Она…
Отец плюнул ему в лицо.
– Он ваш, – сказал он своим людям и удалился.
– Найдите машину! – закричал Джо. – Найдите Донни! Она в машине у Донни!
Первый удар – кулаком – пришелся ему в челюсть. Второй – дубинкой – попал, кажется, в висок. А потом все ночные огни погасли.
Глава шестая
Лумис ударил его ногой сзади, в пах.
Джо уронил голову на цементный пол, закашлялся, может быть, даже пукнул, он никогда не мог себе представить, что бывает такая боль. Яйца ему словно вбило в кишки; языки пламени лизали ему стенки желудка; сердце так колотилось, что ему казалось – оно вот-вот не выдержит и остановится; череп словно кто-то разорвал руками; глаза кровоточили. Его явно вывернуло наизнанку, он изблевал на пол желчь и огонь. Он подумал, что уже все, но потом его вырвало снова. Он упал на спину и посмотрел вверх, на Брендана Лумиса.
– У тебя, – Лумис закурил, – какой-то несчастный вид.
Брендан раскачивался из стороны в сторону вместе с комнатой. Джо не двигался, но все прочее обратилось в маятник. Брендан посмотрел вниз, на Джо, натягивая черные перчатки. Рядом с ним появился Альберт Уайт, тоже качавшийся в такт маятнику. Оба посмотрели вниз, на Джо.
Альберт произнес:
– Боюсь, мне придется сделать из тебя послание.
Джо посмотрел вверх сквозь кровь в глазах. На Альберта в его белом смокинге.
– Послание всем, кто думает, что моими словами можно пренебрегать.
Джо поискал взглядом Эмму, но во всем этом качании и шатании не смог найти лифт.
– Послание будет не очень приятным, – продолжал Альберт Уайт. – И я очень об этом сожалею. – Он присел на корточки перед Джо, лицо у него было скорбное и усталое. – Моя мать любила повторять: все происходит по какой-то причине. Не уверен, что она права. Но мне действительно кажется, что люди часто становятся теми, кем им суждено стать. Думаю, я должен был стать копом, но потом город отобрал у меня мою работу, и я стал вот этим. И обычно мне это не нравится, Джо. По правде говоря, я это, черт подери, терпеть не могу. Но я не стану отрицать, что для меня это естественно. Мне это подходит. А тебе, боюсь, подходит проваливать все, за что возьмешься. Тебе надо было просто удрать, но ты этого не сделал. И я уверен… Посмотри-ка на меня.
Голова Джо успела перекатиться на левый бок. Он перекатил ее обратно и встретился глазами с добрым взором Альберта.
– Я уверен, что когда ты станешь умирать, то будешь твердить себе, что умер за любовь. – Альберт горестно улыбнулся ему. – Но опростоволосился ты не поэтому. А потому, что такова твоя натура. Потому, что в глубине души ты чувствуешь вину за то, что делаешь. Вот почему ты сам в глубине души хочешь, чтобы тебя поймали. При этой работе в конце каждой ночи сталкиваешься со своей виной. Вертишь ее в руках, скатываешь в шарик. И бросаешь в огонь. Но ты – ты этого не делаешь, поэтому всю свою короткую жизнь просто ждешь, чтобы кто-то наказал тебя за твои грехи. Что ж, я и есть этот кто-то.
Альберт выпрямился, и у Джо все поплыло перед глазами. Он поймал взглядом серебристую искру, потом еще одну. Он прищурился, чтобы снова видеть четко.
И сразу же об этом пожалел.
Альберт и Брендан все еще слегка покачивались, но маятник остановился. Рядом с Альбертом, взяв его под руку, стояла Эмма.
Сначала Джо не понял. Потом ему все стало ясно.
Он посмотрел вверх, на Эмму. Теперь уже не важно, что они с ним делают. Можно и умереть, потому что жить слишком больно.
– Мне очень жаль, – прошептала она. – Мне очень жаль.
– Ей очень жаль, – пояснил Альберт Уайт. – Нам всем очень жаль. – Он сделал жест в сторону кого-то, кого Джо не было видно. – Увести ее отсюда.
Мощный парень в пиджаке из деревенской шерсти и в вязаной шапочке, натянутой на лоб, опустил ладони на руку Эммы.
– Ты говорил, что не станешь его убивать, – сказала она Альберту.
Альберт пожал плечами.
– Альберт, – произнесла Эмма, – мы договаривались.
– И я учту наш договор, – ответил Альберт. – Не волнуйся.
– Альберт… – повторила она перехваченным голосом.
– Да, дорогая? – Голос Альберта звучал чересчур спокойно.
– Я бы никогда не привела его сюда, если бы…
Альберт дал ей пощечину, а другой рукой разгладил свою рубашку. Он ударил ее так сильно, что разбил ей губы.
Он опустил взгляд на рубашку.
– Думаешь, ты в безопасности? Думаешь, я стерплю унижение от потаскухи? Тебе кажется, что я так и увиваюсь вокруг тебя, ради тебя в лепешку готов расшибиться. Вчера, может, так и было. Но с тех пор прошло много времени, я не спал всю ночь. И я уже заменил тебя другой. Ясно? Сама увидишь.
– Ты сказал, что…
Альберт платком стер ее кровь со своей кисти.
– Отведи ее в эту сучью машину, Донни. Сейчас же.
Могучий парень крепко обхватил Эмму и стал пятиться назад.
– Джо! Пожалуйста, не мучайте его больше! Джо, прости меня. Прости. – Она кричала, лягалась, царапала голову Донни. – Джо, я тебя люблю! Я тебя люблю!
Решетка лифта захлопнулась, кабина пошла вверх.
Альберт присел на корточки рядом с ним, сунул в рот сигарету. Вспыхнула спичка, затрещал табак. Он сказал:
– Вдохни-ка. Быстрее вернешься в разум.
Джо вдохнул. С минуту он сидел на полу и курил, и Альберт сидел на корточках рядом с ним и курил собственную сигарету, и Брендан Лумис стоял и смотрел на них.
– Что вы собираетесь с ней сделать? – спросил Джо, как только убедился, что может говорить.
– С ней? Она же тебя только что заложила со всеми потрохами.
– И наверняка по веской причине. – Он глянул на Альберта. – Была веская причина, так?
Альберт фыркнул:
– Есть в тебе что-то от тупой деревенщины, а?
Джо поднял рассеченную бровь, в глаз ему упала капля крови. Он стер ее рукой.
– Что вы с ней собираетесь сделать?
– Лучше побеспокойся о том, что я собираюсь сделать с тобой.
– Я беспокоюсь, – отозвался Джо, – но сейчас я спрашиваю, что вы собираетесь сделать с ней?
– Пока не знаю. – Альберт пожал плечами, снял с языка табачную крошку, щелчком отправил ее подальше. – Но ты, Джо, станешь посланием. – Он повернулся к Брендану. – Подними его.
– Каким посланием? – спросил Джо, когда Брендан Лумис, зайдя сзади, подвел под него руки и поднял, заставив выпрямиться.
– «То, что случилось с Джо Коглином, случится и с тобой, если ты станешь на пути у Альберта Уайта и его людей».
Джо ничего не ответил. Мыслей никаких не было. Ему двадцать лет. Это все, что ему досталось в этом мире: двадцать лет. Он не плакал с четырнадцати, но сейчас, глядя в глаза Альберту, он изо всех сил старался не разреветься, не сломаться, не начать вымаливать жизнь.
Лицо Альберта смягчилось.
– Я не могу оставить тебя в живых, Джо. Если бы я знал, как это можно сделать, я бы попробовал. И дело не в девчонке, если тебя это утешит. Я везде могу найти себе шлюху. Меня уже поджидает новенькая. Вот разделаюсь с тобой – и к ней. – Какое-то время он разглядывал свои руки. – Но ты взбудоражил маленький городок и украл шестьдесят тысяч долларов без моего разрешения, и после тебя осталось трое мертвых копов. Из-за этого все мы окажемся по уши в дерьме. Потому что теперь все легавые Новой Англии считают бостонских гангстеров бешеными псами, которых и давить надо, как бешеных псов. А я хочу, чтобы все поняли: это не так. – Он обратился к Лумису: – Где Бонс?
Джулиан Бонс, еще один громила при Альберте.
– В переулке, мотор на ходу.
– Пошли.
Альберт первым двинулся к лифту. Он открыл решетку, и Брендан Лумис втащил Джо в кабину.
– Разверни его.
Джо повернули на месте, и сигарета выпала из его губ, когда Лумис взялся за его затылок и ткнул его лицом в стенку. Руки ему завели за спину. Грубая веревка обвилась вокруг его запястий. С каждым оборотом Лумис натягивал ее все туже. Потом завязал концы. Джо, кое-что понимавший в этом вопросе, на ощупь узнал надежный узел. Они могут бросить его в этом лифте одного и не возвращаться до самого апреля – все равно он не сумеет сам освободиться.
Лумис развернул его обратно, дернул рычаг, и Альберт вытащил новую сигарету из оловянного портсигара, вставил ее Джо в рот и зажег. При свете спички Джо увидел, что Альберта совсем не радует происходящее и что, когда Джо пойдет на дно Мистик-ривер с кожаной петлей на голове и с привязанными к лодыжкам мешками, полными камней, Альберт будет лишь скорбеть о той цене, которую приходится платить за ведение дел в этом грязном мире.
Во всяком случае, хотя бы одну ночь поскорбит.
На первом этаже они вышли из лифта и двинулись по пустому служебному коридору. Сквозь стены долетали звуки вечеринки: дуэль роялей, духовые наяривают во всю мощь, множество людей заливаются хохотом.
Они добрались до двери в конце коридора, с желтой надписью «Доставка», сделанной свежей краской.
– Проверю, все ли чисто. – Лумис открыл дверь в мартовскую ночь, которая успела стать гораздо более промозглой.
Сеялся мелкий дождик, и от железных пожарных лестниц пахло фольгой. Джо чувствовал и запах недавней стройки, как будто известковая пыль, поднятая дрелями, еще висела в воздухе.
Альберт повернул Джо к себе и поправил ему галстук. Лизнул ладони и пригладил ему волосы. Он казался каким-то опустошенным.
– В детстве я никогда не хотел стать человеком, который убивает других ради поддержания нормы прибыли, но сейчас я именно такой. Я ни одну ночь не могу спать спокойно, Джо, ни одну паршивую ночь. Каждый день просыпаюсь в страхе и кладу голову на подушку с таким же чувством. – Он выпрямил Джо воротник. – А ты?
– Что?
– Хотел когда-нибудь стать кем-то еще?
– Нет.
Альберт снял что-то с плеча Джо и щелчком отправил в пустоту.
– Я сказал ей: если она доставит тебя к нам, я тебя не убью. Больше никто не верил, что у тебя хватит дурости заявиться сюда сегодня вечером, но я подстраховался. И она согласилась привести тебя ко мне, чтобы спасти тебя. Или так она сама себя уверяла. Но мы-то с тобой знаем, что мне придется тебя убить, правда, Джо? – Он посмотрел на Джо скорбными влажными глазами. – Правда?
Джо кивнул.
Альберт кивнул в ответ. Наклонившись, он прошептал Джо на ухо:
– А потом я и ее тоже убью.
– Что?
– Потому что я ее тоже любил. – Альберт поднял и опустил брови. – И потому что ты ворвался ко мне в покерный зал в одно прекрасное утро из-за того, что она дала тебе наводку.
– Погоди, – произнес Джо. – Нет же. Она мне никакой наводки не давала.
– Конечно, что ты еще можешь сказать? – Альберт поставил ему воротник, пригладил ему рубашку. – И потом, взгляни на дело иначе: что, если у вас, голубков, и в самом деле настоящая любовь? Тогда вы сегодня же ночью встретитесь на небесах.
Он воткнул кулак в живот Джо, довел до солнечного сплетения. Джо согнулся пополам и снова потерял весь кислород. Он задергал веревку на запястьях, он попытался боднуть Альберта головой, но тот шлепком отвел его лицо и открыл дверь в переулок.
Схватив Джо за волосы, он заставил его выпрямиться, чтобы Джо увидел поджидающую машину: задняя дверца распахнута, возле нее стоит Джулиан Бонс. Подойдя с другой стороны переулка, Лумис крепко взял Джо за локоть, и они перетащили его через порог. Теперь Джо чувствовал запах ниши для ног у заднего сиденья машины. Запах промасленных тряпок и грязи.
Они уже собирались поднять его, чтобы сунуть в машину, но вдруг бросили. Он упал на колени, прямо на булыжную мостовую, и услышал, как Альберт вопит: «Живо! Живо! Живо!» – и их торопливые шаги по мостовой. Может, они уже выстрелили ему в затылок: небеса опускались на него полосами света.
Его лицо заливала белизна, а здания в переулке сияли красным и синим, завизжали шины, и кто-то крикнул в мегафон, и кто-то выстрелил из пистолета, и кто-то выстрелил из другого.
Сквозь белое сияние к Джо шел мужчина, подтянутый и уверенный, мужчина, созданный для того, чтобы командовать другими.
Его отец.
Из белизны за его спиной появились еще люди, и вскоре Джо окружила дюжина сотрудников Бостонского управления полиции.
Отец наклонил голову:
– Значит, теперь ты убийца копов, Джозеф.
– Я никого не убивал, – возразил Джо.
Отец не стал обращать внимания на эти слова:
– Похоже, твои сообщники намеревались от тебя избавиться. Они решили, что отвечать за тебя слишком тяжело?
Некоторые из полицейских уже вытащили свои дубинки.
– Там Эмма, в машине, сзади. Они ее хотят убить.
– Кто?
– Альберт Уайт, Брендан Лумис, Джулиан Бонс и какой-то тип по имени Донни.
На одной из ближних улиц раздались женские крики. Загудел клаксон, послышался тупой удар столкновения, еще крики. В переулке морось обратилась в ливень.
Отец повернулся к своим людям, потом снова развернулся к Джо:
– Хорошую компанию ты себе выбрал, сынок. Какие еще сказки ты для меня припас?
– Это не сказка. – Джо сплюнул кровь. – Они ее хотят убить, папа.
– Что ж, мы-то тебя не убьем, Джозеф. Собственно, я и пальцем тебя не трону. Но некоторые из моих коллег не прочь перемолвиться с тобой словом.
Томас Коглин наклонился вперед, уперев руки в колени, и устремил взгляд на сына.
Этот стальной взгляд принадлежал человеку, спавшему на полу больничной палаты Джо, когда того трясла лихорадка, человеку, читавшему ему городские газеты от корки до корки, человеку, говорившему, что любит его, что если Господь захочет прибрать его сына, то сначала пускай потягается с ним, с Томасом Ксавьером Коглином, и Господь – не сомневайтесь – знает, что это будет ох как непросто.
– Папа, послушай меня. Она…
Отец плюнул ему в лицо.
– Он ваш, – сказал он своим людям и удалился.
– Найдите машину! – закричал Джо. – Найдите Донни! Она в машине у Донни!
Первый удар – кулаком – пришелся ему в челюсть. Второй – дубинкой – попал, кажется, в висок. А потом все ночные огни погасли.
Глава шестая
Небесные покровители грешников
Водитель «скорой» первым дал понять Томасу, какая общественная буря вот-вот разразится.
Когда Джо привязывали к деревянной каталке и поднимали в «скорую», ее шофер спросил:
– Вы что, этого парня с крыши сбросили?
Дождь стучал так громко, что всем им приходилось кричать.
Майкл Поули, помощник и водитель Томаса, ответил:
– Ему нанесли травмы до нашего прибытия.
– Да ну? – Шофер «скорой» перевел взгляд с одного на другого, вода стекала с черного козырька его белой фуражки. – Бред сивой кобылы.
Томас почувствовал, что обстановка в переулке накаляется, поэтому, указав на сына, лежащего на каталке, объяснил:
– Этот человек причастен к убийству трех сотрудников полиции в Нью-Гэмпшире.
Сержант Поули добавил, обращаясь к шоферу:
– Успокоился, придурок?
Тот считал пульс Джо, глядя на часы.
– Я газеты-то читал. Как всегда – сижу в своей карете и читаю вшивые газетенки. Этот парень сидел за рулем. Они за ним гнались и подстрелили другую полицейскую тачку, раздолбали ее ко всем чертям. – Он уложил руку Джо ему на грудь. – Только он этого не делал.
Томас посмотрел в лицо Джо: разорванные почерневшие губы, расплющенный нос, глаза распухли так, что даже не открываются, скула раздроблена, черная корка засохшей крови запеклась на глазах, и в ушах, и в носу, и в углах рта. Родная кровь. Кровь отпрыска Томаса.
– Но если бы он не ограбил банк, – проговорил Томас, – они бы не погибли.
– Если бы другой коп не взялся за автомат, черт дери, они остались бы живы. – Шофер закрыл дверцы, посмотрел на Поули с Томасом, и Томас с удивлением заметил в его глазах отвращение. – Вы, парни, только что отмутузили его до полусмерти. Но неужто он преступник?
Две машины сопровождения пристроились за «скорой», и все они тронулись в ночь. Томасу приходилось напоминать себе, что избитый человек в «скорой» – это Джо. Но мысленно называть этого человека «сын» – это уже слишком. Его плоть и кровь. Часть этой плоти и довольно много этой крови он потерял там, в переулке.
Он спросил у Поули:
– Ты объявил в розыск Альберта Уайта?
Поули кивнул:
– И Лумиса, и Бонса, и Донни Бесфамильного, хотя мы считаем, что это Донни Гишлер, один из людей Уайта.
– Начните с Гишлера. Сообщите всем группам, что в машине у него может находиться женщина. Где Формен?
Поули двинул подбородком:
– В переулке, подальше.
Томас зашагал в ту сторону, Поули последовал за ним. Когда они остановились в группе полицейских у служебного входа в отель, Томас постарался не смотреть на лужу крови Джо, которая, даже приняв в себя столько дождевой воды, оставалась ярко-алой. Он сосредоточил все внимание на своем начальнике группы уголовного розыска – Стиве Формене.
– Насчет машин что-нибудь выяснили?
Формен раскрыл блокнот:
– Посудомойка говорит, что между двадцатью пятнадцатью и половиной девятого в переулке стоял «коул-родстер». А потом, по ее словам, он уехал и его заменил «додж».
В «додж» как раз пытались запихнуть Джо, когда прибыл Томас со своими молодцами.
– Основной поиск – по «родстеру», – распорядился Коглин-старший. – За рулем Дональд Гишлер. Возможно, на заднем сиденье у него женщина, Эмма Гулд. Заметь, Стив, она из тех самых чарлстаунских Гулдов. Понимаешь, к чему я клоню?
– Еще бы, – отозвался Формен.
– Дочка не Бобо, а Олли Гулда.
– Ясно.
– Отправь кого-нибудь проверить, – может быть, она мирно спит в своей кроватке в доме на Юнион-стрит. Сержант Поули!
– Да, сэр?
– Ты встречал когда-нибудь Донни Гишлера?
Поули кивнул:
– Рост – примерно пять с половиной футов, вес – сто девяносто фунтов. Обычно ходит в черной вязаной шапочке. В последний раз, когда я его видел, у него были закрученные вверх усы. У ребят из Шестнадцатого участка должно быть фото.
– Пошлите кого-нибудь за этим фото. И передайте его словесный портрет всем группам.
Он посмотрел на лужу крови своего сына. В луже плавал зуб.
Со своим старшим сыном Эйденом он не разговаривал уже несколько лет, хотя иногда получал от него письма – сухие факты, никаких мыслей или чувств. Он не знал, где сын живет и даже жив ли он вообще. Его средний сын Коннор ослеп в девятнадцатом году, во время волнений, вызванных полицейской забастовкой. В физическом смысле он с похвальной быстротой приспособился к своему увечью, но в душе его еще сильнее разгорелась его всегдашняя склонность жалеть себя, и он стал искать утешения в алкоголе. Не преуспев в том, чтобы спиться и умереть, он ушел в религию. Остыв и от этого увлечения (судя по всему, Господь требовал от своих приверженцев большего, чем влюбленность в мученичество), он поселился при школе для слепых и инвалидов Сайласа Эбботсфорда. Там ему дали работу сторожа – ему, человеку, который был самым молодым помощником окружного прокурора в истории штата, главным обвинителем по важнейшему делу, – и он доживал жизнь, подметая невидимый пол. Время от времени школа предлагала ему преподавательскую работу, но он постоянно отказывался, ссылаясь на застенчивость. Но в сыновьях Томаса не было и тени застенчивости. Коннор просто решил отгородиться от всех, кто его любит. Иными словами, от Томаса.
А его младший сын избрал для себя преступную стезю, связался со шлюхами, бутлегерами и гангстерами. Такая жизнь всегда сулит богатство и шик, но посулы эти редко сбываются. А теперь, из-за своих коллег по ремеслу и из-за коллег самого Томаса, он, может быть, не переживет ночи.
Томас стоял под дождем и из всех запахов ощущал лишь собственную вонь. Вонь своего собственного мерзкого «я».
– Найдите девушку, – велел он Поули и Формену.
Донни Гишлера и Эмму Гулд заметил в Салеме один из местных копов. К погоне подключилось в общей сложности девять патрульных машин из Беверли, Пибоди, Марблхеда. Одни полицейские видели женщину на заднем сиденье, другие – нет; один утверждал, что видел там двух или даже трех девушек, но потом выяснилось, что он был пьян. После того, как Донни Гишлер столкнул с дороги два мчавшихся за ним автомобиля, повредив оба, и после того, как в полицейских полетели его пули (хотя он не очень-то хорошо целился), они открыли ответный огонь.
«Коул-родстер» Донни Гишлера слетел с дороги в 21:50. Был сильный ливень. Они неслись по марблхедской Оушен-авеню вдоль бухты Леди, когда один из полицейских сумел прострелить Гишлеру покрышку – либо (в такой ливень и на сорока милях в час это казалось более вероятным) шина просто не выдержала и лопнула сама. Этот участок Оушен-авеню оправдывал свое название – Океанская улица: безбрежный океан лизал мостовую. «Коул» соскочил с дороги на трех колесах, ушел в воду по самые окна, вылетел обратно, его колеса больше не касались земли. Два его окна были прострелены, и он погрузился в воду на восемь футов еще до того, как большинство полисменов успели выскочить из своих машин.
Лью Барли, коп из Беверли, разделся до белья и нырнул, но внизу было темно, даже после того, как кто-то догадался направить в воду передние фары машин. Лью Барли четыре раза нырял в ледяную воду: вполне достаточно, чтобы целый день проваляться в больнице, борясь с последствиями переохлаждения. Но гангстерскую машину он так и не нашел.
Водолазы обнаружили ее лишь на следующий день, в начале третьего. Гишлер по-прежнему сидел за рулем, кусок которого, отскочив, проткнул его тело в районе подмышки. Рычаг передачи иссек ему промежность. Но убило его не это. Одна из множества пуль, выпущенных полицией в ту ночь, попала ему в затылок. Даже если бы колесо не спустило, машина все равно рухнула бы в воду.
Они нашли серебристую ленту и подходящее к ней по цвету перо, приставшие к потолку машины. И никаких других следов Эммы Гулд.
Перестрелка между полицией и тремя гангстерами на задах отеля «Статлер» стала достоянием запутанной и туманной истории города уже минут через десять после того, как произошла. Хотя в боевых действиях никто не пострадал, да и пуль было выпущено раз, два и обчелся. Преступникам повезло удрать из переулка как раз в тот момент, когда толпа театралов выходила из ресторанов и направлялась в «Колониал» и «Плимут». Билеты на «Пигмалиона», вновь поставленного в театре «Колониал», были распроданы на три недели вперед, а «Плимут» возбуждал гнев Общества блюстителей нравственности, поставив «Гуляку Запада». Общество блюстителей направляло сюда десятки протестующих – неряшливо и немодно одетых женщин с кислым лицом и мощными голосовыми связками, но это лишь привлекало дополнительное внимание к пьесе. Громкие и пронзительные вопли этих женщин стали настоящим благословением не только для театрального бизнеса, но и для убегающих гангстеров. Троица вынырнула из переулка, полиция тоже вырвалась на улицу, отстав от них совсем ненамного, но тут женщины из Общества блюстителей увидели пистолеты и начали кричать, визжать и показывать пальцем. Несколько парочек, направлявшихся в театр, поспешно и неуклюже укрылись в дверях близлежащих зданий, а один шофер, сделав неловкое движение, направил «пирс-эрроу» своего хозяина прямо в фонарный столб. В этот момент легкая морось сменилась ливнем. К тому времени, когда полицейские разобрались в обстановке, гангстеры угнали машину с Пьемонт-стрит и растворились в городе, заливаемом потоками дождя.
Газеты с историей о «Статлерском побоище» расходились как горячие пирожки. История начиналась просто: наши героические защитники порядка вступили в перестрелку с убийцами копов, скрутили одного из этих бандитов и арестовали его. Но вскоре дело усложнилось. Оскар Файетт, водитель «скорой помощи», сообщил, что арестованного бандита жестоко избила полиция и что он может не дожить до следующего утра. Вскоре после полуночи по редакциям на Вашингтон-стрит распространились неподтвержденные слухи о женщине, которую якобы видели запертой в автомобиле, на полном ходу влетевшем в бухту Леди в Марблхеде; не прошло и минуты, как машина отправилась на дно.
Затем стали говорить о том, что один из гангстеров, участвовавших в «Статлерском побоище», – не кто иной, как предприниматель Альберт Уайт. До сих пор Альберт Уайт занимал весьма завидное положение в бостонском обществе: возможный бутлегер, вероятный контрабандист, не исключено, что бандит. Предполагалось, что он каким-то образом участвует в мошенничестве и рэкете, но большинство все-таки могло поверить, что ему как-то удается быть выше того хаоса, что ныне захлестнул улицы всех крупных городов страны. Альберт Уайт считался «хорошим» бутлегером. Благородный поставщик безвредного порока, производивший отличное впечатление в своих светлых костюмах и нередко развлекавший окружающих историями о собственных подвигах на войне и о своем полицейском прошлом. Но после «Статлерского побоища» (Э. М. Статлер[13] безуспешно пытался убедить газетчиков придумать другое название) эти теплые чувства исчезли. Полиция выдала ордер на арест Уайта. Вне зависимости от того, сядет он в конце концов за решетку или нет, для него навсегда ушли в прошлое те дни, когда он вращался в приличном обществе. Восторженный ужас, который вызывают двуличные и непристойные люди, имеет свои пределы: это признавали во всех светских гостиных на Бикон-Хилл.
Когда Джо привязывали к деревянной каталке и поднимали в «скорую», ее шофер спросил:
– Вы что, этого парня с крыши сбросили?
Дождь стучал так громко, что всем им приходилось кричать.
Майкл Поули, помощник и водитель Томаса, ответил:
– Ему нанесли травмы до нашего прибытия.
– Да ну? – Шофер «скорой» перевел взгляд с одного на другого, вода стекала с черного козырька его белой фуражки. – Бред сивой кобылы.
Томас почувствовал, что обстановка в переулке накаляется, поэтому, указав на сына, лежащего на каталке, объяснил:
– Этот человек причастен к убийству трех сотрудников полиции в Нью-Гэмпшире.
Сержант Поули добавил, обращаясь к шоферу:
– Успокоился, придурок?
Тот считал пульс Джо, глядя на часы.
– Я газеты-то читал. Как всегда – сижу в своей карете и читаю вшивые газетенки. Этот парень сидел за рулем. Они за ним гнались и подстрелили другую полицейскую тачку, раздолбали ее ко всем чертям. – Он уложил руку Джо ему на грудь. – Только он этого не делал.
Томас посмотрел в лицо Джо: разорванные почерневшие губы, расплющенный нос, глаза распухли так, что даже не открываются, скула раздроблена, черная корка засохшей крови запеклась на глазах, и в ушах, и в носу, и в углах рта. Родная кровь. Кровь отпрыска Томаса.
– Но если бы он не ограбил банк, – проговорил Томас, – они бы не погибли.
– Если бы другой коп не взялся за автомат, черт дери, они остались бы живы. – Шофер закрыл дверцы, посмотрел на Поули с Томасом, и Томас с удивлением заметил в его глазах отвращение. – Вы, парни, только что отмутузили его до полусмерти. Но неужто он преступник?
Две машины сопровождения пристроились за «скорой», и все они тронулись в ночь. Томасу приходилось напоминать себе, что избитый человек в «скорой» – это Джо. Но мысленно называть этого человека «сын» – это уже слишком. Его плоть и кровь. Часть этой плоти и довольно много этой крови он потерял там, в переулке.
Он спросил у Поули:
– Ты объявил в розыск Альберта Уайта?
Поули кивнул:
– И Лумиса, и Бонса, и Донни Бесфамильного, хотя мы считаем, что это Донни Гишлер, один из людей Уайта.
– Начните с Гишлера. Сообщите всем группам, что в машине у него может находиться женщина. Где Формен?
Поули двинул подбородком:
– В переулке, подальше.
Томас зашагал в ту сторону, Поули последовал за ним. Когда они остановились в группе полицейских у служебного входа в отель, Томас постарался не смотреть на лужу крови Джо, которая, даже приняв в себя столько дождевой воды, оставалась ярко-алой. Он сосредоточил все внимание на своем начальнике группы уголовного розыска – Стиве Формене.
– Насчет машин что-нибудь выяснили?
Формен раскрыл блокнот:
– Посудомойка говорит, что между двадцатью пятнадцатью и половиной девятого в переулке стоял «коул-родстер». А потом, по ее словам, он уехал и его заменил «додж».
В «додж» как раз пытались запихнуть Джо, когда прибыл Томас со своими молодцами.
– Основной поиск – по «родстеру», – распорядился Коглин-старший. – За рулем Дональд Гишлер. Возможно, на заднем сиденье у него женщина, Эмма Гулд. Заметь, Стив, она из тех самых чарлстаунских Гулдов. Понимаешь, к чему я клоню?
– Еще бы, – отозвался Формен.
– Дочка не Бобо, а Олли Гулда.
– Ясно.
– Отправь кого-нибудь проверить, – может быть, она мирно спит в своей кроватке в доме на Юнион-стрит. Сержант Поули!
– Да, сэр?
– Ты встречал когда-нибудь Донни Гишлера?
Поули кивнул:
– Рост – примерно пять с половиной футов, вес – сто девяносто фунтов. Обычно ходит в черной вязаной шапочке. В последний раз, когда я его видел, у него были закрученные вверх усы. У ребят из Шестнадцатого участка должно быть фото.
– Пошлите кого-нибудь за этим фото. И передайте его словесный портрет всем группам.
Он посмотрел на лужу крови своего сына. В луже плавал зуб.
Со своим старшим сыном Эйденом он не разговаривал уже несколько лет, хотя иногда получал от него письма – сухие факты, никаких мыслей или чувств. Он не знал, где сын живет и даже жив ли он вообще. Его средний сын Коннор ослеп в девятнадцатом году, во время волнений, вызванных полицейской забастовкой. В физическом смысле он с похвальной быстротой приспособился к своему увечью, но в душе его еще сильнее разгорелась его всегдашняя склонность жалеть себя, и он стал искать утешения в алкоголе. Не преуспев в том, чтобы спиться и умереть, он ушел в религию. Остыв и от этого увлечения (судя по всему, Господь требовал от своих приверженцев большего, чем влюбленность в мученичество), он поселился при школе для слепых и инвалидов Сайласа Эбботсфорда. Там ему дали работу сторожа – ему, человеку, который был самым молодым помощником окружного прокурора в истории штата, главным обвинителем по важнейшему делу, – и он доживал жизнь, подметая невидимый пол. Время от времени школа предлагала ему преподавательскую работу, но он постоянно отказывался, ссылаясь на застенчивость. Но в сыновьях Томаса не было и тени застенчивости. Коннор просто решил отгородиться от всех, кто его любит. Иными словами, от Томаса.
А его младший сын избрал для себя преступную стезю, связался со шлюхами, бутлегерами и гангстерами. Такая жизнь всегда сулит богатство и шик, но посулы эти редко сбываются. А теперь, из-за своих коллег по ремеслу и из-за коллег самого Томаса, он, может быть, не переживет ночи.
Томас стоял под дождем и из всех запахов ощущал лишь собственную вонь. Вонь своего собственного мерзкого «я».
– Найдите девушку, – велел он Поули и Формену.
Донни Гишлера и Эмму Гулд заметил в Салеме один из местных копов. К погоне подключилось в общей сложности девять патрульных машин из Беверли, Пибоди, Марблхеда. Одни полицейские видели женщину на заднем сиденье, другие – нет; один утверждал, что видел там двух или даже трех девушек, но потом выяснилось, что он был пьян. После того, как Донни Гишлер столкнул с дороги два мчавшихся за ним автомобиля, повредив оба, и после того, как в полицейских полетели его пули (хотя он не очень-то хорошо целился), они открыли ответный огонь.
«Коул-родстер» Донни Гишлера слетел с дороги в 21:50. Был сильный ливень. Они неслись по марблхедской Оушен-авеню вдоль бухты Леди, когда один из полицейских сумел прострелить Гишлеру покрышку – либо (в такой ливень и на сорока милях в час это казалось более вероятным) шина просто не выдержала и лопнула сама. Этот участок Оушен-авеню оправдывал свое название – Океанская улица: безбрежный океан лизал мостовую. «Коул» соскочил с дороги на трех колесах, ушел в воду по самые окна, вылетел обратно, его колеса больше не касались земли. Два его окна были прострелены, и он погрузился в воду на восемь футов еще до того, как большинство полисменов успели выскочить из своих машин.
Лью Барли, коп из Беверли, разделся до белья и нырнул, но внизу было темно, даже после того, как кто-то догадался направить в воду передние фары машин. Лью Барли четыре раза нырял в ледяную воду: вполне достаточно, чтобы целый день проваляться в больнице, борясь с последствиями переохлаждения. Но гангстерскую машину он так и не нашел.
Водолазы обнаружили ее лишь на следующий день, в начале третьего. Гишлер по-прежнему сидел за рулем, кусок которого, отскочив, проткнул его тело в районе подмышки. Рычаг передачи иссек ему промежность. Но убило его не это. Одна из множества пуль, выпущенных полицией в ту ночь, попала ему в затылок. Даже если бы колесо не спустило, машина все равно рухнула бы в воду.
Они нашли серебристую ленту и подходящее к ней по цвету перо, приставшие к потолку машины. И никаких других следов Эммы Гулд.
Перестрелка между полицией и тремя гангстерами на задах отеля «Статлер» стала достоянием запутанной и туманной истории города уже минут через десять после того, как произошла. Хотя в боевых действиях никто не пострадал, да и пуль было выпущено раз, два и обчелся. Преступникам повезло удрать из переулка как раз в тот момент, когда толпа театралов выходила из ресторанов и направлялась в «Колониал» и «Плимут». Билеты на «Пигмалиона», вновь поставленного в театре «Колониал», были распроданы на три недели вперед, а «Плимут» возбуждал гнев Общества блюстителей нравственности, поставив «Гуляку Запада». Общество блюстителей направляло сюда десятки протестующих – неряшливо и немодно одетых женщин с кислым лицом и мощными голосовыми связками, но это лишь привлекало дополнительное внимание к пьесе. Громкие и пронзительные вопли этих женщин стали настоящим благословением не только для театрального бизнеса, но и для убегающих гангстеров. Троица вынырнула из переулка, полиция тоже вырвалась на улицу, отстав от них совсем ненамного, но тут женщины из Общества блюстителей увидели пистолеты и начали кричать, визжать и показывать пальцем. Несколько парочек, направлявшихся в театр, поспешно и неуклюже укрылись в дверях близлежащих зданий, а один шофер, сделав неловкое движение, направил «пирс-эрроу» своего хозяина прямо в фонарный столб. В этот момент легкая морось сменилась ливнем. К тому времени, когда полицейские разобрались в обстановке, гангстеры угнали машину с Пьемонт-стрит и растворились в городе, заливаемом потоками дождя.
Газеты с историей о «Статлерском побоище» расходились как горячие пирожки. История начиналась просто: наши героические защитники порядка вступили в перестрелку с убийцами копов, скрутили одного из этих бандитов и арестовали его. Но вскоре дело усложнилось. Оскар Файетт, водитель «скорой помощи», сообщил, что арестованного бандита жестоко избила полиция и что он может не дожить до следующего утра. Вскоре после полуночи по редакциям на Вашингтон-стрит распространились неподтвержденные слухи о женщине, которую якобы видели запертой в автомобиле, на полном ходу влетевшем в бухту Леди в Марблхеде; не прошло и минуты, как машина отправилась на дно.
Затем стали говорить о том, что один из гангстеров, участвовавших в «Статлерском побоище», – не кто иной, как предприниматель Альберт Уайт. До сих пор Альберт Уайт занимал весьма завидное положение в бостонском обществе: возможный бутлегер, вероятный контрабандист, не исключено, что бандит. Предполагалось, что он каким-то образом участвует в мошенничестве и рэкете, но большинство все-таки могло поверить, что ему как-то удается быть выше того хаоса, что ныне захлестнул улицы всех крупных городов страны. Альберт Уайт считался «хорошим» бутлегером. Благородный поставщик безвредного порока, производивший отличное впечатление в своих светлых костюмах и нередко развлекавший окружающих историями о собственных подвигах на войне и о своем полицейском прошлом. Но после «Статлерского побоища» (Э. М. Статлер[13] безуспешно пытался убедить газетчиков придумать другое название) эти теплые чувства исчезли. Полиция выдала ордер на арест Уайта. Вне зависимости от того, сядет он в конце концов за решетку или нет, для него навсегда ушли в прошлое те дни, когда он вращался в приличном обществе. Восторженный ужас, который вызывают двуличные и непристойные люди, имеет свои пределы: это признавали во всех светских гостиных на Бикон-Хилл.