Страница:
10 мая.
В плацкартном вагоне поезда "Алма-Ата — Ташкент". Столик отржавел и висит на одной петле. Стекла в задней двери нет. Вагон последний и прикрыт железным листом. Сквозь щель в десяток сантиметров видно остающееся сзади полотно и рельсы. Холодно. После Джамбула у нас долго и тщательно проверяли документы казахские менты. Придирчиво осмотрели рюкзак Кирилла Охапкина и открыли две банки тушенки. Тыкали в них вилкой. Затем меня увел в купе проводника поговорить молодой мент — казах с длинным желтым кантом на голубом погоне. После разговора (кто, откуда, почему в загранпаспорте нет прописки) он пожал мне руку, назвал свое имя, предупредил, чтобы, когда будут обыскивать в Узбекистане, мы смотрели не в лицо, но на руки. С сожалением посмотрел на меня. Бросил: "Может, свидимся". И ушел. Я понял, что дела наши плохи. Но ребятам, как разумный командир, я ничего не сказал.
В Ташкенте на вокзале мы не успели пройти и полсотни метров, как нас взяли менты. "Наемники?" Привели в линейное отделение и стали оформлять. Дежурный капитан выслушал мою версию: "Едем в Душанбе, коллектив редакции газеты «Лимонка». Попытаемся найти нашего товарища из редакции Егорова Игоря Александровича, пропавшего в Таджикистане в конце марта". Эта выдуманная мною легенда была роздана ребятам в письменном виде еще в Алма-Ате, затем бумага была сожжена. Рослые менты, поблескивая золотыми зубами, похлопывая дубинками по ладоням, рассказывают друг другу анекдоты на русском языке. Весело похохатывают. Так же весело, думаю я, они набросятся на нас, если возникнет необходимость. В отделении чисто и ни души. Точно так же чисто и безлюдно было на перроне. Я заметил, что у выхода с перрона проверяют документы… Военная зона?
В процессе оформления меня в конце концов узнал дежурный капитан (он видел меня по ящику) и решил, по-видимому, избавиться от нас как можно быстрее. Он сказал, что поезд на Душанбе останавливается в Самарканде, и, выскочив сам на перрон, успел посадить нас на тот же поезд, на котором мы приехали… В вагоне опять были менты. К счастью, ими был до нас еще обнаружен человек без паспорта, и они вплотную занялись им. Стали избивать его и купе проводников.
11 мая. 2.55 ночи.
Сидим в Самарканде на вокзале. Я рассредоточил моих людей, рассадив среди местных. Недалеко от меня уселся человек с мешками свежего чеснока. Отлично пахнет. Мы взяли билеты до станции под немецким названием Денау, она на узбекской территории, но совсем рядом с таджикской границей. От Денау придется добираться автобусом. Вокзал угрожающе тих.
10.20 московского времени. Узбекского 11.20. Загораем, лежим на холмах над Самаркандом. С шести утра мы в Старом городе. Прошли через благоухающий базар: мешки с изюмом, рисом, сушеными абрикосами, какими-то корнями. В мясном у них чище нашего намного. Ветерок через открытые с обеих сторон двери. Курят горящей травой, отпугивая мух. Яркие краски, музыка. Типажи замечательные. Запомнился высокий старик в зеленом халате, красный кушак, розовая чалма, седая борода. Нищие в национальных костюмах. Старики на Востоке красивы. В России старухи красивые, а старики жалкие. Мы бросаемся в глаза, как группа английских летчиков на улицах африканского городка. Кроме нас славянские лица встретились нам в количестве, не превышающем пальцев двух рук. Пожилой русский с опаской подошел к нам на задворках базара. "Тут очень сложно", — сказал он, оглядываясь. Понимай как знаешь. Мы вошли во двор знаменитого дворца Биби Ханум. Жена построила его для Тимура с 1399 по 1404 год, пока Тимур был в походе на Китай. Возвращаясь и увидев голубые купола, он думал, что это мираж… Вокзал мы покинули в 6 утра, осторожно, по одному сдав вещи в камеру хранения. В Старом городе поели в открытом кафе: люля-кебаб, салаты, лепешки, местное самаркандское пиво. Хозяин, якобы служивший в Москве в армии, обжулил нас, но даже с обжуливанием еда стоила 75 тысяч рублей. Их валюты — «сумов» — у нас не было, не обменяли, не успели. Холмы, на которых мы лежим, старые мусульманские могильники. Ребята рассыпались по старым раскопкам, заросшим травой. Мне виден через расселину майор Бурыгин. Ниже меня Макс Сурков. Ниже Мишка Хорс. В глубине Кирилл Охапкин, наш грустный красавец и ловелас. Лешкамент скрыт от меня буфом. Сашка Аронов, Дима Бахур и Влад Волгин (тоже мент) спят под деревьями в тени…
12 мая. 19 часов.
Душанбе. В 201-й дивизии, во дворике газеты "Солдат России". Вторая половина дня в Самарканде была зловещей. Нас обыскивали, задерживали и арестовывали ВОСЕМЬ РАЗ! Я знал, что не следует приближаться к вокзалу, однако мы не смогли найти в городе места, где бы можно было спрятать до 22 часов (время отправления поезда) свои славянские рожи. Первое задержание, впрочем, случилось, когда основной состав со мною во главе сидел вдалеке, за автобусной остановкой. Были задержаны Лешкамент и Макс Сурков, когда они покупали минеральную воду. Мне пришлось вступиться за них. Мерзковатого вида мордатый старший сержант выслушал легенду о пропавшем в Таджикистане товарище, посмотрел билеты, однако в вагончике рядом с автобусной остановкой обыскал и Лешку, и Макса, и меня, вплоть до снятия кроссовок и подрезания стелек. Лешка-мент не выполнил, оказыватся, моего приказания и сохранил вполне безобидный нож, но с выскакивающим лезвием. Старший сержант дал понять, что хочет за нож компенсации, в противном случае он станет «оформлять» нашего товарища. Из денег, каковые я выложил на стол при обыске, я оставил лежать на столе 20 долларов. Сержант сказал мне, чтобы я вынес паспорта моим товарищам. Когда я вернулся в вагончик, 20 долларов на столе не было. В вокзале, куда мы отправились, следуя совету сержата, на нас накатились волны ментов, все водили нас «оформлять» в вокзальное отделение. Когда все менты Самарканда «проверили» и «оформили» нас, появились люди в штатском, представившись как иммиграционная служба, они конфисковали мой и Лешки-мента русские загранпаспорта под предлогом того, что в них нет прописки, и я начал сомневаться в том, что мы выберемся из Узбекистана. Когда "иммиграционная служба" чудом (я стал впрямую говорить о своей известности) отлипла от нас, мы находились в крайне деморализованном состоянии. Взяв свои вещи из камеры хранения, мы прошли контроль при выходе на перрон. Накрапывал дождь. Медленно подполз поезд. Толпа с мешками в количестве тысяч человек пошла к поезду. Ко мне подошел в темноте человек с рацией в аккуратном черном костюме. "Таможенная служба. Пройдемте!" Я взвешивал несколько секунд, броситься мне на него или нет. Подошли его товарищи: второй, третий, четвертый. Оставалось двадцать минут до отхода поезда. Нас увели с перрона. В комнате на втором этаже нас обязали показать имеющиеся деньги и тотчас обвинили в абсурдном недекларировании русских рублей и американских долларов. Последние остатки хладнокровия заставили меня много раз извиниться перед мучителями. Появился начальник в тюбетейке, и нам позволили уйти. Оставалось пять минут до отхода поезда «Ташкент-Денау», и мы побежали.
Поезд был забит человеческим мясом. Женщины в национальных костюмах- расшитые штаны и платье поверх- сидели по трое на лавках. У меня в ногах устроились туркменка и ее мать. От Самарканда до Душанбе по прямой рукой подать, но поезд идет петлей через Карши, Аму-Дарьинскую и Термез, забираясь на несколько часов на туркменскую территорию. По прямой нельзя — мешают горы. Ночь была проведена в дурных снах и дремоте. Туркменские дамы деликатно ерзали у меня в ногах. Уши давили мои собственные кроссовки, которые я, по совету попутчиков, засунул под подушку. Утром я столковался с двумя таджикскими женщинами. У них ребенок и куча неподъемных сумок и мешков. В обмен на помощь в переносе груза они укажут отряду дорогу. Оказывается, если доехать до станции Сарыасия, то там нет никакого досмотра и можно пересечь границу. Перед самой Сарыасия меня соблазнил таджик со щетиной. Он засунул под язык очередную порцию зеленой пасты. "Хочешь?" Я уже видел эту пасту повсюду в Узбекистане. Называется «нос» или «начхе». "Давай", — согласился я. И заправил зеленую гадость под язык. У меня сразу вспыхнуло лицо и загудело в голове, пот покрыл лицо. Захотелось блевать. В таком состоянии я вынужден был командовать. Приказав ребятам рассредоточиться и следовать за мной и женщинами, двинулся из вагона. На перроне яркое солнце, жара, гвалт. Восток. Менты были, но нас не увидели. Пошарпанный автобус принял груз, раза в три превышающий допустимый, и под местную громкую дробь музыки мы рванули. У шофера не было боковых зеркал, и он спрашивал пассажиров, что там сзади. В Сарыасия — захолустной станции, когда прибыл состав на Душанбе, его окружила сотня солдат с дубинками, и таможенники впрыгнули туда, как в барак с заключенными. К тому времени мы столковались с таджикскими дамами и блатным пацаном о плане действий. План свелся к тому, что вышел подкупленный нами проводник и попросил солдата запустить нас девятерых. Солдат послал его подальше. Тогда мы во главе толпы штурмовали вагон. Повсюду происходило то же самое. Ворвавшись в вагон, мы осмотрел и ушибы и ссадины. У Макса были порваны брюки, у многих наших ссадины. С местных лила кровь. В окна кидали мешки и лезли люди. Все это напоминало не то отступление китайцев из Нанкина, не то белых из Одессы, но больше всего было похоже на дикий фильм о мексиканской революции. В нашем вагоне, оказалось, везут фоб 23-летнего таджика, застреленного в Москве. Сладко воняло мертвечиной. В Душанбе, прикрываясь русской старухой, таща ее вещи, мы выбрались из вокзала и сели в троллейбус. Я знал, что в гостинице «Таджикистан» живут российские журналисты. Туда мы и покатили.
У гостиницы стоял чистенький автобус, и в него загружалась делегация в костюмах и при галстуках. Мы прошествовали со своими грязными рюкзаками в вестибюль. Я подошел к конторке. "Сколько у вас стоит номер?" — "Тридцать долларов. Двойной". — "Мы хотели бы взять два. Четверо лягут в одном, пятеро в другом". — "Это невозможно. У нас приличная гостиница". — "Тогда можно я позвоню?" Она назвала цену. Я попросил ее набрать номер министра культуры и информации. "Это Эдуард Лимонов", — сказал я. Министра не было. Совещался. Тогда я попросил набрать номер газеты "Солдат России". "Как это вас занесло сюда, господин Лимонов?" — воскликнула женщина за конторкой. Подполковник Алескандер Энверович Рамазанов приветствовал меня из трубки. "Нам нужно место, чтобы разместиться, — сказал я, — в гостинице дорого". — "Сколько вас, Эдуард Вениаминович?" — «Девятеро». Рамазанов в трубке крякнул. "Ну, что-нибудь придумаем". Через несколько минут появились офицеры, посланные Рамазановым. Еще через десяток минут мы уже входили на территорию 201-й и оказались в зеленом дворике, уставленном военными автомобилями по периметру. В автомобилях помещается полевая типография. Цвели розы, зрелыми гроздьями свисал тутовник. Посредине дворика находился запущенный бассейн. Мы оказались в раю. Рамазанов с бритым черепом, загорелый, коренастый, вышел навстречу. Путешествие от Москвы до Душанбе заняло у нас 14 дней. Мы узнали, что никто из нормальных людей до нас не прибывал в Душанбе поездом через всю Азию. Такое путешествие считается смертельным риском.
14 мая. 8.20.
Николай Шрамко, молодой помощник Рамазанова, пьет чай. Беседует с замредактора газеты. Вечером нас качнуло. Землетрясение в 5–6 баллов. Подъем здесь в 6 утра. Подметают, чистят территорию. Тогда, к вечеру первого дня, пришел полковник Крюков с офицерами. Начальник штаба Крюков местный, родился здесь. В 1992 году приехал в отпуск и попал в гражданскую войну. Его семь раз за день ставили к стенке то «вовчики», то «юрчики». Каждый раз спасало командировочное удостоверение. Сегодня дивизия официально занимается «миротворчеством» и действительно сдерживает кое-как многочисленные хрупкие перемирия между правительственной властью Таджикистана и оппозицией. Нынешнее перемирие самое длительное. На политической сцене все те же «вовчики» и «юрчики». "Вовчики" обосновались на севере города, порой можно видеть проносящихся в «газиках», увешанных оружием «духов». Офицеры встревожены положением в соседнем Афганистане. Наступление талибов прессует к границе большие массы беженцев. Если талибы займут весь север Афгана, то беженцы, а с ними и отряды оппозиции и оружие, хлынут в Таджикистан. Граница и сейчас проходима, контрабандисты ходят туда и обратно, но десятки тысяч беженцев страшат командование. Вчера был застрелен майор Торлин. Его убийца ожидал его в кустах, дело происходило днем. Три выстрела в спину, майор бежал, убийца за ним, чтобы нанести контрольный выстрел в затылок. Майор Торлин ничем особенным не отличался, рядовой офицер из техобслуживания. Но он был в форме. Торлин — 26-й офицер дивизии, убитый с начала этого года в Таджикистане.
15.25. В кабинете полковника Крюкова в дивизии. Карта размещения воинских частей, полузадернутая шторами. Трехцветное знамя за спиной у Крюкова. Портрет министра Родионова на стене. Два стола буквой «Т», у окна столик с чаем и кофе и с какими-то книгами, фуражка и кепка на шкафу, сигареты «LM» под рукой. Беседуем. Я освободился, отправил троих своих ребят в артиллерийский полк (Влада, Димку и Сашку), двое других — Кирилл и Мишка Хорс — поехали на полигон стрелять. В час дня оставшиеся трое — Макс, Лешка-мент и майор Бурыгин — поедут в Курган-Тюбе в 191-й полк.
"В дивизии много местных русских контрактников из Душанбе и Курган-Тюбе. Гонит их в армию безработица… Старухи, те, чтобы выжить, продают все, но не платяной шкаф- шкаф будет гробом. Помогаем, как можем. Время от времени офицеры отказываются от своих пайков в пользу стариков… Самое криминогенное место, почему-то, русское кладбище. Убито там несколько человек и множество ограблено. Гражданская война 92–93 годов была не против русских, внутритаджикской, кулябцы против ленинабадцев, гармцы против памирцев, «вовчики» — фундаменталисты-ваххабиды против «юрчиков» под красными знаменами…"
Спрашиваю, почему не выдать офицерам оружие, чтобы они могли защитить себя, а не служить легкой добычей. "Тогда нужно выдавать и солдатам?" — парирует Крюков. "Ну дайте и солдатам". — "Солдатам придется дать автоматы". — "Тогда выдайте всем автоматы".
На самом деле дивизии не дано решать, выдавать оружие или нет ее офицерам. Мощная сила, около семи тысяч штыков, как раньше говорили, парализована Москвой. На всякое движение требуется разрешение Москвы. Мой приезд всполошил местных особистов. Моих ребят практически посадили под арест в артиллерийском полку и в конце концов выставили со стрельбища.
15 мая, около 9 часов.
Ночью слышна была канонада. Николая Шрамко возили в госпиталь промывать желудок с подозрением на холеру. Здесь затихает эпидемия брюшного тифа. Было десять тысяч больных, из них умерло 159 человек. Изгнанные с полигона, мои ребята рассказали, что на полигон время от времени совершает набеги полевой командир Рахмон Гитлер. Он захватил себе кусок дороги и собирает дань. С этого и живет. Происхождение полевых командиров самое экзотическое. Файзалли торговал пивом. Сангак Сафаров — бывший уголовник. Сангак убил Файзалли, а телохранители Файзалли убили Сангака. Еще был Лангари Лангариев, но его тоже убили. Все это звучит, как библия.
16 мая. 11.30. Курган-Тюбе.
Сидим в помещении командира 191-го полка. На мне камуфляжная форма, ребятам выдали тоже, дабы не выделяться на броне. Нас принимают подполковник Закутко и майор Денисов. Это лучший полк дивизии. Мы прибыли сегодня сюда под дождем, на броне БТРа из Душанбе.
"Терактов в Курган-Тюбе нет. Есть подполье оппозиции, но сидят тихо. Боятся Махмуда Худойбердыева, командира особой бригады президентской гвардии. Худойбердыев — реальная сила в Таджикистане. Президентская гвардия против него не тянет". — "Но он ведь сам президентская гвардия". — "С недавних пор это устраивает и Рахмонова, и Махмуда".
Двор 191-го- чистый, зеленый. Портреты Суворова, Кутузова, Жукова. Похожие на таджиков, полководцы рдеют пунцовыми ртами и темнеют глазами. Над солдатским туалетом, с дувалов кривляются подростки, предлагают солдатам все, от жвачки и водки до девушек. Мои ребята спрашивают «лимонку». 50 тысяч русских рублей. Разумеется, запрещаю покупать. Обедаем в офицерской столовой. Отличная пища. Отдельно лук, огурцы. Слушаю Закутко и Рамазанова: "Три года назад были жуткие очереди за хлебом. В очередях убивали женщин, стреляли в воздух. Всего было два хлебозавода. Два года назад Рахмонов раздал землю. Сколько хочешь бери земли. Трудолюбивые таджики тотчас засеяли пшеницей все что можно, даже улицы. Таджикистан впервые накормил себя. Собирают до 56 центнеров с гектара. Один хлебозавод закрыли, второй закрывают. Нет необходимости. Таджики неприхотливы, пища: чай, лепешка, молоко, кислое молоко, разведенное — «чеку».
Рядом с военным городком полка — памятник погибшим жителям Катлонской области, я насчитал около 900 фамилий, но мне сказали, что это только основные семьи. Рамазанов рекомендовал книгу Кавметдина Файса «Затмение». "Файс священник, в книге правдивое освещение событий 89-го, 91-го и 92-го годов. Есть еще книга "Таджикистан в огне" — сборник статей. Возможно, до 250 тысяч человек погибли. А все началось с приезда в 91 году Травкина, Собчака, Велихова. Приехал старший брат и указал младшему: "Давай в демократию!" Эх, неплохой был народ таджики, Эдуард Вениаминович! — говорит Рамазанов. — Из рук выпустили. Нельзя выпускать детей, животных, скотину из рук".
Под вечер мне устроили встречу со знаменитым полковником Махмудом Худойбердыевым, хозяином Курган-Тюбе. На невидной улочке мы вылезли из «газика» под взглядами и прицелами дюжины автоматчиков и через дворы прошли к хозяину. Под террасой, где он нас принял, текла быстрым потоком горная река. Два огромных деревянных топчана находились на террасе. Худойбердыев вышел в спортивном костюме и извинился, что плохо себя чувствует. Ему только что сделали болеутоляющий укол: болят старые раны. Я поговорил с ним в присутствии Рамазанова и его людей. Вот что я выяснил.
Он считает себя военнослужащим Таджикской Pecпублики в первую очередь. Заодно он защищает интересы СНГ. Хотя народ всерьез не воспринимает СНГ. По природе он коммунист, член ЦК Компартии Таджикистана. В кабинете у него висит Красное Знамя. Это не всем нравится, особенно американцам. Но "мы же дрались под Красным Знаменем. Оппозиция дралась под белым". Перемирие? Какое перемирие. Пока не сдан ни один автомат. У него 15–50 % русских в бригаде. Комбаты русские. Почему он не на сессии, проходящей в Душанбе? Ему не нравится сближение оппозицией. "В их глазах и я, и Иммамали (Рахмонов) — все мы неверные". Он своего мнения не изменил. Не будет исламского фундаментализма в Таджикистане, пока он здесь. Он в любое время уйдет в любое государство. Перемирие не нравится здесь, в Курган-Тюбе, не нравится в Гиссарской, Ленинабадской и в Кулябской областях. Как он себе представляет будущее Таджикистана? "Таджикистан никогда не сможет быть независимым. Не знаю, что будет". У него трое детей. Зимой он подымается в шесть утра, летом в пять. Бегает, немного тягает железки. Ест щи, борщ, которые готовит теща. Служил в Афгане и на Кавказе. Любит читать книжки про войну, но некогда. Хочет написать пособие по ведению боевых действий в горах. 70 % его офицеров прошли Афган.
17 мая.
Мы на 9-й заставе, в группе поддержки 201-й. Дюжий подполковник Ушаков, комбат, ведет нас к границе с Афганом. Жара, песок. Мы прошли мимо закопанных в песок танков и видели «Шилку» под маскировочной сетью. "Летом тут бывает за 70 градусов на солнце. А может, и больше, потому что за 60° термометр зашкаливает. Ротация здесь полтора месяца. Больше держать здесь людей нельзя. Начинается паранойя. Никуда не отлучаемся, только на 10-ю заставу". Под сводами командирской палатки лежит голый по пояс майор Сапрыкин в очках, читает книгу. Мы приехали на заставу в сопровождении еще одного БТРа. К сожалению, выделенный нам в старшие группы сопровождения капитан разведки умудрился за 15 минут напиться на рынке в Колхозабаде и споить одного из наших: Влада, мента из Волгограда. Я предлагаю подполковнику арестовать обоих и посадить на губу… Вот она, граница. За двумя рядами колючки — небрежная контрольная полоса.
Стоим и глядим в бинокль вниз на Пяндж. В этом месте на реке несколько зеленых низких островов. На них различимы хижины беженцев. Ушаков говорит, что самое большое скопление беженцев возле Кундуза. Если талибы возьмут север, то беженцев никто не удержит. Бурыгин поднимает огромную черепаху. Ушаков говорит, что тут полно шакалов, лис, фазанов, черепах. Водятся кобра, гадюка, гюрза. За апрель-май нет, их заставы не обстреливали. Но за то же самое время в междоусобной борьбе погибло более 30 таджиков.
Влад (мент) пропал. Его «подельник» капитан отходит, сидя на броне БТРа, а обритого наголо нашего самого розового блондина мы не нашли. Я после 13 лет жизни с пьющей женой на дух не выношу алкашей. Я готов бросить его здесь, может быть, он ушел через границу в Афган, но комбат Ушаков говорит, что нельзя. Привезли — заберите. Лишний человек на заставе — нельзя. Заберите на обратном пути. Берем курс на Калхаяр. Где стоит усиленная мотострелковая рота 1-го стрелкового батальона 191-го полка. Здесь хозяином подполковник Садыров. Та же картина: внизу Пяндж, наши на обрыве. На Пяндже моют иногда золотишко. Чуть влево через границу виден афганский город Имам-Сухиб, "родина Гульбутдина Хекматьяра", сообщает Рамазанов. Он настоящий кладезь знаний о Востоке. Хекматьяр живет сейчас в Иране. Садыров сообщает, что одиночные прорывы боевиков совершаются не там, где стоят заставы, но в районе населенных пунктов, колхоз Первого мая — один из них. У одного из офицеров — день рождения, потому нам достается шашлык, пакет водки. Мы угощаем шампанским. Платит Рамазанов, у нас неопознанное еще будущее, потому я крепко зажал общественные деньги. Сидя и лежа на топчане, подобном тому, что я видел у Худойбердыева (по-таджикски "дастархан"), разговариваем. Таджиков мобилизуют в армию с базаров. Устраивают облаву. Они получают 18 тысяч, служа в погранвойсках. Быстро обучают в учебных центрах, и на границу. Контрактники же погранцы получают на границе до 2-х миллионов. Отсюда и поведение. Если банда идет через границу, если есть один русский мальчишка — она стреляет. Если нет, банда проходит наверху, погрозив кулаком, не отбирая оружие, не стреляя. Дорога к Халкаяру неприятная. Врезана меж гор, и, если засада, то отбиваться трудно. Ночью здесь стреляли с ПК. Расстаемся с мужиками. Мне передают листок из записной книжки. По диагонали надпись: "Алексей Николаевич Корольков, Александр Викторович Милентьев — мы забыли, где наша Родина".
Один алкаш подставляет множество людей. Приезжаем на 9-ю заставу, когда уже садится солнце. Влада нашли спящим под танком. Приказываю ему забраться в БТР И исчезнуть. Я бы безжалостно оставил его в песках. Из-за него нам придется возвращаться в Курган-Тюбе без БTPa, прикрытия и в темноте. Что строжайше запрещено.
19 мая.
В Курган-Тюбе узнаем, что вчера вечером солдат дивизии был ранен ножом на базаре. Утром узнаю, что наш алкаш Влад сумел напиться, и ребята — они ночевали в казарме артиллерийского дивизиона — сдали его на губу, как я и велел. Завтра мы купим ему билет на поезд «Душанбе-Москва» до Саратова. Я жгу его партийный билет. Человек он развитой, но не может управиться даже с собой. Я жалею, что в 201-й нет зиндана- ямы с решеткой поверху, куда на Востоке сажают заключенных.
Разговариваю с солдатами нашего БТРа. Двое: Олег Маликов и Сергей Мисюра (22 и 26 лет) родом из Душанбе. "Чтобы деньги были в доме. Семью надо было кормить", — вот причина заключения контракта с 201-й дивизией. Довнер Олег, 26 лет, из Чувашии. Он в 201-й потому, что хотел "кому-то доказать. Все всегда думали, что я стану военным".
Ночуем с Рамазановым и старшим лейтенантом Сашей Салеховым в гостинице ракетного дивизиона (просто комната с четырьмя кроватями). Перед этим ужинаем с подполковником Князевым. Владимир невысокого роста, наголо обритый, из-под черной майки видны каменные мышцы атлета. Прошел Афган. Говорит, что «Град» больше не выпускают, зато 21 страна имеет лицензии на его производство. «Град» прижился — лучшая система между неповоротливыми крупными системами и слишком мелкими. Ключ от зажигания «Града» называют "ключ от рая".
22 мая.
Мы покидаем Душанбе. В 13.20 капитан Игорь Макаров сажает нас в чудовищный поезд "Душанбе — Москва". Нам предстоит преодолеть более 4000 километров, пройти таджикскую, узбекскую, казахскую и русскую таможни, опять "смотреть только на руки". Пересечь всю Центральную Азию, проехать у Аральского моря.
Мы все это преодолели. Нас раздевали догола, щупали, заглядывали под стельки. Все это время, по признанию проводника, у него в купе преспокойно ехала наркомафия. Под ногами у нас и других пассажиров ехали мешки с черт знает чем. На участке от Актюбинска до самого Саратова поезда грабят рэкетиры. Ночью уже на российской территории в наше купе без стука ворвались странные менты, слишком темные для Саратова. Однако, узрев наши славянские рожи, безмолвно закрыли дверь. Рэкет предпочитает грабить таджиков. 26 мая в 5 утра поезд пришел на Казанский вокзал. Встречавшие нас удивились его виду. Все окна грозно зарешечены, стекла разбиты. Мы объяснили, как могли, встречающим нас, что "Восток — дело тонкое". Особенно Восток, попавший в лапы новых старых диктаторов: Назарбаева, Каримова и им подобных. Если поглядеть в список участников последнего высшего партийного синклита, пленума ЦК КПСС 14 июля 1990 года, то рядом с Полозковым, Шейным, Купцовым, Строевым и Рубиксом значатся фамилии сегодняшних царей Средней Азии: Ислама Каримова, Нурсултана Назарбаева, Сапармурада Ниязова. Там нет Алиева, но есть Муталибов, нет Шеварднадзе, но есть Гумбаридзе. Нет Ельцина, но есть Горбачев. "Неплохой был народ, — вспоминаются слова мудрого подполковника Алескандера Энверовича Рамазанова, — из рук выпустили".
В плацкартном вагоне поезда "Алма-Ата — Ташкент". Столик отржавел и висит на одной петле. Стекла в задней двери нет. Вагон последний и прикрыт железным листом. Сквозь щель в десяток сантиметров видно остающееся сзади полотно и рельсы. Холодно. После Джамбула у нас долго и тщательно проверяли документы казахские менты. Придирчиво осмотрели рюкзак Кирилла Охапкина и открыли две банки тушенки. Тыкали в них вилкой. Затем меня увел в купе проводника поговорить молодой мент — казах с длинным желтым кантом на голубом погоне. После разговора (кто, откуда, почему в загранпаспорте нет прописки) он пожал мне руку, назвал свое имя, предупредил, чтобы, когда будут обыскивать в Узбекистане, мы смотрели не в лицо, но на руки. С сожалением посмотрел на меня. Бросил: "Может, свидимся". И ушел. Я понял, что дела наши плохи. Но ребятам, как разумный командир, я ничего не сказал.
В Ташкенте на вокзале мы не успели пройти и полсотни метров, как нас взяли менты. "Наемники?" Привели в линейное отделение и стали оформлять. Дежурный капитан выслушал мою версию: "Едем в Душанбе, коллектив редакции газеты «Лимонка». Попытаемся найти нашего товарища из редакции Егорова Игоря Александровича, пропавшего в Таджикистане в конце марта". Эта выдуманная мною легенда была роздана ребятам в письменном виде еще в Алма-Ате, затем бумага была сожжена. Рослые менты, поблескивая золотыми зубами, похлопывая дубинками по ладоням, рассказывают друг другу анекдоты на русском языке. Весело похохатывают. Так же весело, думаю я, они набросятся на нас, если возникнет необходимость. В отделении чисто и ни души. Точно так же чисто и безлюдно было на перроне. Я заметил, что у выхода с перрона проверяют документы… Военная зона?
В процессе оформления меня в конце концов узнал дежурный капитан (он видел меня по ящику) и решил, по-видимому, избавиться от нас как можно быстрее. Он сказал, что поезд на Душанбе останавливается в Самарканде, и, выскочив сам на перрон, успел посадить нас на тот же поезд, на котором мы приехали… В вагоне опять были менты. К счастью, ими был до нас еще обнаружен человек без паспорта, и они вплотную занялись им. Стали избивать его и купе проводников.
11 мая. 2.55 ночи.
Сидим в Самарканде на вокзале. Я рассредоточил моих людей, рассадив среди местных. Недалеко от меня уселся человек с мешками свежего чеснока. Отлично пахнет. Мы взяли билеты до станции под немецким названием Денау, она на узбекской территории, но совсем рядом с таджикской границей. От Денау придется добираться автобусом. Вокзал угрожающе тих.
10.20 московского времени. Узбекского 11.20. Загораем, лежим на холмах над Самаркандом. С шести утра мы в Старом городе. Прошли через благоухающий базар: мешки с изюмом, рисом, сушеными абрикосами, какими-то корнями. В мясном у них чище нашего намного. Ветерок через открытые с обеих сторон двери. Курят горящей травой, отпугивая мух. Яркие краски, музыка. Типажи замечательные. Запомнился высокий старик в зеленом халате, красный кушак, розовая чалма, седая борода. Нищие в национальных костюмах. Старики на Востоке красивы. В России старухи красивые, а старики жалкие. Мы бросаемся в глаза, как группа английских летчиков на улицах африканского городка. Кроме нас славянские лица встретились нам в количестве, не превышающем пальцев двух рук. Пожилой русский с опаской подошел к нам на задворках базара. "Тут очень сложно", — сказал он, оглядываясь. Понимай как знаешь. Мы вошли во двор знаменитого дворца Биби Ханум. Жена построила его для Тимура с 1399 по 1404 год, пока Тимур был в походе на Китай. Возвращаясь и увидев голубые купола, он думал, что это мираж… Вокзал мы покинули в 6 утра, осторожно, по одному сдав вещи в камеру хранения. В Старом городе поели в открытом кафе: люля-кебаб, салаты, лепешки, местное самаркандское пиво. Хозяин, якобы служивший в Москве в армии, обжулил нас, но даже с обжуливанием еда стоила 75 тысяч рублей. Их валюты — «сумов» — у нас не было, не обменяли, не успели. Холмы, на которых мы лежим, старые мусульманские могильники. Ребята рассыпались по старым раскопкам, заросшим травой. Мне виден через расселину майор Бурыгин. Ниже меня Макс Сурков. Ниже Мишка Хорс. В глубине Кирилл Охапкин, наш грустный красавец и ловелас. Лешкамент скрыт от меня буфом. Сашка Аронов, Дима Бахур и Влад Волгин (тоже мент) спят под деревьями в тени…
12 мая. 19 часов.
Душанбе. В 201-й дивизии, во дворике газеты "Солдат России". Вторая половина дня в Самарканде была зловещей. Нас обыскивали, задерживали и арестовывали ВОСЕМЬ РАЗ! Я знал, что не следует приближаться к вокзалу, однако мы не смогли найти в городе места, где бы можно было спрятать до 22 часов (время отправления поезда) свои славянские рожи. Первое задержание, впрочем, случилось, когда основной состав со мною во главе сидел вдалеке, за автобусной остановкой. Были задержаны Лешкамент и Макс Сурков, когда они покупали минеральную воду. Мне пришлось вступиться за них. Мерзковатого вида мордатый старший сержант выслушал легенду о пропавшем в Таджикистане товарище, посмотрел билеты, однако в вагончике рядом с автобусной остановкой обыскал и Лешку, и Макса, и меня, вплоть до снятия кроссовок и подрезания стелек. Лешка-мент не выполнил, оказыватся, моего приказания и сохранил вполне безобидный нож, но с выскакивающим лезвием. Старший сержант дал понять, что хочет за нож компенсации, в противном случае он станет «оформлять» нашего товарища. Из денег, каковые я выложил на стол при обыске, я оставил лежать на столе 20 долларов. Сержант сказал мне, чтобы я вынес паспорта моим товарищам. Когда я вернулся в вагончик, 20 долларов на столе не было. В вокзале, куда мы отправились, следуя совету сержата, на нас накатились волны ментов, все водили нас «оформлять» в вокзальное отделение. Когда все менты Самарканда «проверили» и «оформили» нас, появились люди в штатском, представившись как иммиграционная служба, они конфисковали мой и Лешки-мента русские загранпаспорта под предлогом того, что в них нет прописки, и я начал сомневаться в том, что мы выберемся из Узбекистана. Когда "иммиграционная служба" чудом (я стал впрямую говорить о своей известности) отлипла от нас, мы находились в крайне деморализованном состоянии. Взяв свои вещи из камеры хранения, мы прошли контроль при выходе на перрон. Накрапывал дождь. Медленно подполз поезд. Толпа с мешками в количестве тысяч человек пошла к поезду. Ко мне подошел в темноте человек с рацией в аккуратном черном костюме. "Таможенная служба. Пройдемте!" Я взвешивал несколько секунд, броситься мне на него или нет. Подошли его товарищи: второй, третий, четвертый. Оставалось двадцать минут до отхода поезда. Нас увели с перрона. В комнате на втором этаже нас обязали показать имеющиеся деньги и тотчас обвинили в абсурдном недекларировании русских рублей и американских долларов. Последние остатки хладнокровия заставили меня много раз извиниться перед мучителями. Появился начальник в тюбетейке, и нам позволили уйти. Оставалось пять минут до отхода поезда «Ташкент-Денау», и мы побежали.
Поезд был забит человеческим мясом. Женщины в национальных костюмах- расшитые штаны и платье поверх- сидели по трое на лавках. У меня в ногах устроились туркменка и ее мать. От Самарканда до Душанбе по прямой рукой подать, но поезд идет петлей через Карши, Аму-Дарьинскую и Термез, забираясь на несколько часов на туркменскую территорию. По прямой нельзя — мешают горы. Ночь была проведена в дурных снах и дремоте. Туркменские дамы деликатно ерзали у меня в ногах. Уши давили мои собственные кроссовки, которые я, по совету попутчиков, засунул под подушку. Утром я столковался с двумя таджикскими женщинами. У них ребенок и куча неподъемных сумок и мешков. В обмен на помощь в переносе груза они укажут отряду дорогу. Оказывается, если доехать до станции Сарыасия, то там нет никакого досмотра и можно пересечь границу. Перед самой Сарыасия меня соблазнил таджик со щетиной. Он засунул под язык очередную порцию зеленой пасты. "Хочешь?" Я уже видел эту пасту повсюду в Узбекистане. Называется «нос» или «начхе». "Давай", — согласился я. И заправил зеленую гадость под язык. У меня сразу вспыхнуло лицо и загудело в голове, пот покрыл лицо. Захотелось блевать. В таком состоянии я вынужден был командовать. Приказав ребятам рассредоточиться и следовать за мной и женщинами, двинулся из вагона. На перроне яркое солнце, жара, гвалт. Восток. Менты были, но нас не увидели. Пошарпанный автобус принял груз, раза в три превышающий допустимый, и под местную громкую дробь музыки мы рванули. У шофера не было боковых зеркал, и он спрашивал пассажиров, что там сзади. В Сарыасия — захолустной станции, когда прибыл состав на Душанбе, его окружила сотня солдат с дубинками, и таможенники впрыгнули туда, как в барак с заключенными. К тому времени мы столковались с таджикскими дамами и блатным пацаном о плане действий. План свелся к тому, что вышел подкупленный нами проводник и попросил солдата запустить нас девятерых. Солдат послал его подальше. Тогда мы во главе толпы штурмовали вагон. Повсюду происходило то же самое. Ворвавшись в вагон, мы осмотрел и ушибы и ссадины. У Макса были порваны брюки, у многих наших ссадины. С местных лила кровь. В окна кидали мешки и лезли люди. Все это напоминало не то отступление китайцев из Нанкина, не то белых из Одессы, но больше всего было похоже на дикий фильм о мексиканской революции. В нашем вагоне, оказалось, везут фоб 23-летнего таджика, застреленного в Москве. Сладко воняло мертвечиной. В Душанбе, прикрываясь русской старухой, таща ее вещи, мы выбрались из вокзала и сели в троллейбус. Я знал, что в гостинице «Таджикистан» живут российские журналисты. Туда мы и покатили.
У гостиницы стоял чистенький автобус, и в него загружалась делегация в костюмах и при галстуках. Мы прошествовали со своими грязными рюкзаками в вестибюль. Я подошел к конторке. "Сколько у вас стоит номер?" — "Тридцать долларов. Двойной". — "Мы хотели бы взять два. Четверо лягут в одном, пятеро в другом". — "Это невозможно. У нас приличная гостиница". — "Тогда можно я позвоню?" Она назвала цену. Я попросил ее набрать номер министра культуры и информации. "Это Эдуард Лимонов", — сказал я. Министра не было. Совещался. Тогда я попросил набрать номер газеты "Солдат России". "Как это вас занесло сюда, господин Лимонов?" — воскликнула женщина за конторкой. Подполковник Алескандер Энверович Рамазанов приветствовал меня из трубки. "Нам нужно место, чтобы разместиться, — сказал я, — в гостинице дорого". — "Сколько вас, Эдуард Вениаминович?" — «Девятеро». Рамазанов в трубке крякнул. "Ну, что-нибудь придумаем". Через несколько минут появились офицеры, посланные Рамазановым. Еще через десяток минут мы уже входили на территорию 201-й и оказались в зеленом дворике, уставленном военными автомобилями по периметру. В автомобилях помещается полевая типография. Цвели розы, зрелыми гроздьями свисал тутовник. Посредине дворика находился запущенный бассейн. Мы оказались в раю. Рамазанов с бритым черепом, загорелый, коренастый, вышел навстречу. Путешествие от Москвы до Душанбе заняло у нас 14 дней. Мы узнали, что никто из нормальных людей до нас не прибывал в Душанбе поездом через всю Азию. Такое путешествие считается смертельным риском.
14 мая. 8.20.
Николай Шрамко, молодой помощник Рамазанова, пьет чай. Беседует с замредактора газеты. Вечером нас качнуло. Землетрясение в 5–6 баллов. Подъем здесь в 6 утра. Подметают, чистят территорию. Тогда, к вечеру первого дня, пришел полковник Крюков с офицерами. Начальник штаба Крюков местный, родился здесь. В 1992 году приехал в отпуск и попал в гражданскую войну. Его семь раз за день ставили к стенке то «вовчики», то «юрчики». Каждый раз спасало командировочное удостоверение. Сегодня дивизия официально занимается «миротворчеством» и действительно сдерживает кое-как многочисленные хрупкие перемирия между правительственной властью Таджикистана и оппозицией. Нынешнее перемирие самое длительное. На политической сцене все те же «вовчики» и «юрчики». "Вовчики" обосновались на севере города, порой можно видеть проносящихся в «газиках», увешанных оружием «духов». Офицеры встревожены положением в соседнем Афганистане. Наступление талибов прессует к границе большие массы беженцев. Если талибы займут весь север Афгана, то беженцы, а с ними и отряды оппозиции и оружие, хлынут в Таджикистан. Граница и сейчас проходима, контрабандисты ходят туда и обратно, но десятки тысяч беженцев страшат командование. Вчера был застрелен майор Торлин. Его убийца ожидал его в кустах, дело происходило днем. Три выстрела в спину, майор бежал, убийца за ним, чтобы нанести контрольный выстрел в затылок. Майор Торлин ничем особенным не отличался, рядовой офицер из техобслуживания. Но он был в форме. Торлин — 26-й офицер дивизии, убитый с начала этого года в Таджикистане.
15.25. В кабинете полковника Крюкова в дивизии. Карта размещения воинских частей, полузадернутая шторами. Трехцветное знамя за спиной у Крюкова. Портрет министра Родионова на стене. Два стола буквой «Т», у окна столик с чаем и кофе и с какими-то книгами, фуражка и кепка на шкафу, сигареты «LM» под рукой. Беседуем. Я освободился, отправил троих своих ребят в артиллерийский полк (Влада, Димку и Сашку), двое других — Кирилл и Мишка Хорс — поехали на полигон стрелять. В час дня оставшиеся трое — Макс, Лешка-мент и майор Бурыгин — поедут в Курган-Тюбе в 191-й полк.
"В дивизии много местных русских контрактников из Душанбе и Курган-Тюбе. Гонит их в армию безработица… Старухи, те, чтобы выжить, продают все, но не платяной шкаф- шкаф будет гробом. Помогаем, как можем. Время от времени офицеры отказываются от своих пайков в пользу стариков… Самое криминогенное место, почему-то, русское кладбище. Убито там несколько человек и множество ограблено. Гражданская война 92–93 годов была не против русских, внутритаджикской, кулябцы против ленинабадцев, гармцы против памирцев, «вовчики» — фундаменталисты-ваххабиды против «юрчиков» под красными знаменами…"
Спрашиваю, почему не выдать офицерам оружие, чтобы они могли защитить себя, а не служить легкой добычей. "Тогда нужно выдавать и солдатам?" — парирует Крюков. "Ну дайте и солдатам". — "Солдатам придется дать автоматы". — "Тогда выдайте всем автоматы".
На самом деле дивизии не дано решать, выдавать оружие или нет ее офицерам. Мощная сила, около семи тысяч штыков, как раньше говорили, парализована Москвой. На всякое движение требуется разрешение Москвы. Мой приезд всполошил местных особистов. Моих ребят практически посадили под арест в артиллерийском полку и в конце концов выставили со стрельбища.
15 мая, около 9 часов.
Ночью слышна была канонада. Николая Шрамко возили в госпиталь промывать желудок с подозрением на холеру. Здесь затихает эпидемия брюшного тифа. Было десять тысяч больных, из них умерло 159 человек. Изгнанные с полигона, мои ребята рассказали, что на полигон время от времени совершает набеги полевой командир Рахмон Гитлер. Он захватил себе кусок дороги и собирает дань. С этого и живет. Происхождение полевых командиров самое экзотическое. Файзалли торговал пивом. Сангак Сафаров — бывший уголовник. Сангак убил Файзалли, а телохранители Файзалли убили Сангака. Еще был Лангари Лангариев, но его тоже убили. Все это звучит, как библия.
16 мая. 11.30. Курган-Тюбе.
Сидим в помещении командира 191-го полка. На мне камуфляжная форма, ребятам выдали тоже, дабы не выделяться на броне. Нас принимают подполковник Закутко и майор Денисов. Это лучший полк дивизии. Мы прибыли сегодня сюда под дождем, на броне БТРа из Душанбе.
"Терактов в Курган-Тюбе нет. Есть подполье оппозиции, но сидят тихо. Боятся Махмуда Худойбердыева, командира особой бригады президентской гвардии. Худойбердыев — реальная сила в Таджикистане. Президентская гвардия против него не тянет". — "Но он ведь сам президентская гвардия". — "С недавних пор это устраивает и Рахмонова, и Махмуда".
Двор 191-го- чистый, зеленый. Портреты Суворова, Кутузова, Жукова. Похожие на таджиков, полководцы рдеют пунцовыми ртами и темнеют глазами. Над солдатским туалетом, с дувалов кривляются подростки, предлагают солдатам все, от жвачки и водки до девушек. Мои ребята спрашивают «лимонку». 50 тысяч русских рублей. Разумеется, запрещаю покупать. Обедаем в офицерской столовой. Отличная пища. Отдельно лук, огурцы. Слушаю Закутко и Рамазанова: "Три года назад были жуткие очереди за хлебом. В очередях убивали женщин, стреляли в воздух. Всего было два хлебозавода. Два года назад Рахмонов раздал землю. Сколько хочешь бери земли. Трудолюбивые таджики тотчас засеяли пшеницей все что можно, даже улицы. Таджикистан впервые накормил себя. Собирают до 56 центнеров с гектара. Один хлебозавод закрыли, второй закрывают. Нет необходимости. Таджики неприхотливы, пища: чай, лепешка, молоко, кислое молоко, разведенное — «чеку».
Рядом с военным городком полка — памятник погибшим жителям Катлонской области, я насчитал около 900 фамилий, но мне сказали, что это только основные семьи. Рамазанов рекомендовал книгу Кавметдина Файса «Затмение». "Файс священник, в книге правдивое освещение событий 89-го, 91-го и 92-го годов. Есть еще книга "Таджикистан в огне" — сборник статей. Возможно, до 250 тысяч человек погибли. А все началось с приезда в 91 году Травкина, Собчака, Велихова. Приехал старший брат и указал младшему: "Давай в демократию!" Эх, неплохой был народ таджики, Эдуард Вениаминович! — говорит Рамазанов. — Из рук выпустили. Нельзя выпускать детей, животных, скотину из рук".
Под вечер мне устроили встречу со знаменитым полковником Махмудом Худойбердыевым, хозяином Курган-Тюбе. На невидной улочке мы вылезли из «газика» под взглядами и прицелами дюжины автоматчиков и через дворы прошли к хозяину. Под террасой, где он нас принял, текла быстрым потоком горная река. Два огромных деревянных топчана находились на террасе. Худойбердыев вышел в спортивном костюме и извинился, что плохо себя чувствует. Ему только что сделали болеутоляющий укол: болят старые раны. Я поговорил с ним в присутствии Рамазанова и его людей. Вот что я выяснил.
Он считает себя военнослужащим Таджикской Pecпублики в первую очередь. Заодно он защищает интересы СНГ. Хотя народ всерьез не воспринимает СНГ. По природе он коммунист, член ЦК Компартии Таджикистана. В кабинете у него висит Красное Знамя. Это не всем нравится, особенно американцам. Но "мы же дрались под Красным Знаменем. Оппозиция дралась под белым". Перемирие? Какое перемирие. Пока не сдан ни один автомат. У него 15–50 % русских в бригаде. Комбаты русские. Почему он не на сессии, проходящей в Душанбе? Ему не нравится сближение оппозицией. "В их глазах и я, и Иммамали (Рахмонов) — все мы неверные". Он своего мнения не изменил. Не будет исламского фундаментализма в Таджикистане, пока он здесь. Он в любое время уйдет в любое государство. Перемирие не нравится здесь, в Курган-Тюбе, не нравится в Гиссарской, Ленинабадской и в Кулябской областях. Как он себе представляет будущее Таджикистана? "Таджикистан никогда не сможет быть независимым. Не знаю, что будет". У него трое детей. Зимой он подымается в шесть утра, летом в пять. Бегает, немного тягает железки. Ест щи, борщ, которые готовит теща. Служил в Афгане и на Кавказе. Любит читать книжки про войну, но некогда. Хочет написать пособие по ведению боевых действий в горах. 70 % его офицеров прошли Афган.
17 мая.
Мы на 9-й заставе, в группе поддержки 201-й. Дюжий подполковник Ушаков, комбат, ведет нас к границе с Афганом. Жара, песок. Мы прошли мимо закопанных в песок танков и видели «Шилку» под маскировочной сетью. "Летом тут бывает за 70 градусов на солнце. А может, и больше, потому что за 60° термометр зашкаливает. Ротация здесь полтора месяца. Больше держать здесь людей нельзя. Начинается паранойя. Никуда не отлучаемся, только на 10-ю заставу". Под сводами командирской палатки лежит голый по пояс майор Сапрыкин в очках, читает книгу. Мы приехали на заставу в сопровождении еще одного БТРа. К сожалению, выделенный нам в старшие группы сопровождения капитан разведки умудрился за 15 минут напиться на рынке в Колхозабаде и споить одного из наших: Влада, мента из Волгограда. Я предлагаю подполковнику арестовать обоих и посадить на губу… Вот она, граница. За двумя рядами колючки — небрежная контрольная полоса.
Стоим и глядим в бинокль вниз на Пяндж. В этом месте на реке несколько зеленых низких островов. На них различимы хижины беженцев. Ушаков говорит, что самое большое скопление беженцев возле Кундуза. Если талибы возьмут север, то беженцев никто не удержит. Бурыгин поднимает огромную черепаху. Ушаков говорит, что тут полно шакалов, лис, фазанов, черепах. Водятся кобра, гадюка, гюрза. За апрель-май нет, их заставы не обстреливали. Но за то же самое время в междоусобной борьбе погибло более 30 таджиков.
Влад (мент) пропал. Его «подельник» капитан отходит, сидя на броне БТРа, а обритого наголо нашего самого розового блондина мы не нашли. Я после 13 лет жизни с пьющей женой на дух не выношу алкашей. Я готов бросить его здесь, может быть, он ушел через границу в Афган, но комбат Ушаков говорит, что нельзя. Привезли — заберите. Лишний человек на заставе — нельзя. Заберите на обратном пути. Берем курс на Калхаяр. Где стоит усиленная мотострелковая рота 1-го стрелкового батальона 191-го полка. Здесь хозяином подполковник Садыров. Та же картина: внизу Пяндж, наши на обрыве. На Пяндже моют иногда золотишко. Чуть влево через границу виден афганский город Имам-Сухиб, "родина Гульбутдина Хекматьяра", сообщает Рамазанов. Он настоящий кладезь знаний о Востоке. Хекматьяр живет сейчас в Иране. Садыров сообщает, что одиночные прорывы боевиков совершаются не там, где стоят заставы, но в районе населенных пунктов, колхоз Первого мая — один из них. У одного из офицеров — день рождения, потому нам достается шашлык, пакет водки. Мы угощаем шампанским. Платит Рамазанов, у нас неопознанное еще будущее, потому я крепко зажал общественные деньги. Сидя и лежа на топчане, подобном тому, что я видел у Худойбердыева (по-таджикски "дастархан"), разговариваем. Таджиков мобилизуют в армию с базаров. Устраивают облаву. Они получают 18 тысяч, служа в погранвойсках. Быстро обучают в учебных центрах, и на границу. Контрактники же погранцы получают на границе до 2-х миллионов. Отсюда и поведение. Если банда идет через границу, если есть один русский мальчишка — она стреляет. Если нет, банда проходит наверху, погрозив кулаком, не отбирая оружие, не стреляя. Дорога к Халкаяру неприятная. Врезана меж гор, и, если засада, то отбиваться трудно. Ночью здесь стреляли с ПК. Расстаемся с мужиками. Мне передают листок из записной книжки. По диагонали надпись: "Алексей Николаевич Корольков, Александр Викторович Милентьев — мы забыли, где наша Родина".
Один алкаш подставляет множество людей. Приезжаем на 9-ю заставу, когда уже садится солнце. Влада нашли спящим под танком. Приказываю ему забраться в БТР И исчезнуть. Я бы безжалостно оставил его в песках. Из-за него нам придется возвращаться в Курган-Тюбе без БTPa, прикрытия и в темноте. Что строжайше запрещено.
19 мая.
В Курган-Тюбе узнаем, что вчера вечером солдат дивизии был ранен ножом на базаре. Утром узнаю, что наш алкаш Влад сумел напиться, и ребята — они ночевали в казарме артиллерийского дивизиона — сдали его на губу, как я и велел. Завтра мы купим ему билет на поезд «Душанбе-Москва» до Саратова. Я жгу его партийный билет. Человек он развитой, но не может управиться даже с собой. Я жалею, что в 201-й нет зиндана- ямы с решеткой поверху, куда на Востоке сажают заключенных.
Разговариваю с солдатами нашего БТРа. Двое: Олег Маликов и Сергей Мисюра (22 и 26 лет) родом из Душанбе. "Чтобы деньги были в доме. Семью надо было кормить", — вот причина заключения контракта с 201-й дивизией. Довнер Олег, 26 лет, из Чувашии. Он в 201-й потому, что хотел "кому-то доказать. Все всегда думали, что я стану военным".
Ночуем с Рамазановым и старшим лейтенантом Сашей Салеховым в гостинице ракетного дивизиона (просто комната с четырьмя кроватями). Перед этим ужинаем с подполковником Князевым. Владимир невысокого роста, наголо обритый, из-под черной майки видны каменные мышцы атлета. Прошел Афган. Говорит, что «Град» больше не выпускают, зато 21 страна имеет лицензии на его производство. «Град» прижился — лучшая система между неповоротливыми крупными системами и слишком мелкими. Ключ от зажигания «Града» называют "ключ от рая".
22 мая.
Мы покидаем Душанбе. В 13.20 капитан Игорь Макаров сажает нас в чудовищный поезд "Душанбе — Москва". Нам предстоит преодолеть более 4000 километров, пройти таджикскую, узбекскую, казахскую и русскую таможни, опять "смотреть только на руки". Пересечь всю Центральную Азию, проехать у Аральского моря.
Мы все это преодолели. Нас раздевали догола, щупали, заглядывали под стельки. Все это время, по признанию проводника, у него в купе преспокойно ехала наркомафия. Под ногами у нас и других пассажиров ехали мешки с черт знает чем. На участке от Актюбинска до самого Саратова поезда грабят рэкетиры. Ночью уже на российской территории в наше купе без стука ворвались странные менты, слишком темные для Саратова. Однако, узрев наши славянские рожи, безмолвно закрыли дверь. Рэкет предпочитает грабить таджиков. 26 мая в 5 утра поезд пришел на Казанский вокзал. Встречавшие нас удивились его виду. Все окна грозно зарешечены, стекла разбиты. Мы объяснили, как могли, встречающим нас, что "Восток — дело тонкое". Особенно Восток, попавший в лапы новых старых диктаторов: Назарбаева, Каримова и им подобных. Если поглядеть в список участников последнего высшего партийного синклита, пленума ЦК КПСС 14 июля 1990 года, то рядом с Полозковым, Шейным, Купцовым, Строевым и Рубиксом значатся фамилии сегодняшних царей Средней Азии: Ислама Каримова, Нурсултана Назарбаева, Сапармурада Ниязова. Там нет Алиева, но есть Муталибов, нет Шеварднадзе, но есть Гумбаридзе. Нет Ельцина, но есть Горбачев. "Неплохой был народ, — вспоминаются слова мудрого подполковника Алескандера Энверовича Рамазанова, — из рук выпустили".