Линдгрен Астрид. Расмус, Понтус и Глупыш

   Это было их единственное посещение Тиволи, и надо пробыть там как можно дольше! Если уж ты выйдешь из вертушки у входа в Тиволи, обратно тебя не пустят. Мальчики в самом деле не в состоянии были пойти домой и лечь спать, прежде чем не возьмут все, что только можно взять от Тиволи.
   - Мы могли бы прогуляться к фургонам, - предложил Расмус. - Интересно посмотреть, как живут все эти шпагоглотатели, укротители змей и прочие.
   Понтус согласился.
   - Хотя я хочу есть, - сказал он. - И уже давно.
   - Купи себе горячую сосиску, - угрюмо предложил Расмус.
   Понтус кивнул:
   - Да, или сними луну с неба и погрызи ее, а?
   Оба вздохнули. Горячая сосиска, обильно приправленная горчицей, была бы сейчас очень кстати.
   Они стояли так близко от карусели, что коляски, пролетая мимо, обдавали ветерком их уши. Но они этого не замечали. Ребята тоскливо уставились на торговавшего сосисками старичка, который как раз проходил мимо со своей тележкой.
   Внезапно Понтус нагнулся и что-то поднял с земли.
   - Хотя, ясное дело, я могу купить себе горячую сосиску, если ты не против, - ухмыльнулся он и показал блестящую монетку. Расмус вытаращил глаза, и оба они долгое время не отрывали восхищенного взгляда от этой кроны. До чего удивительна жизнь! Они бегали как оглашенные по всему Тиволи, чтобы одолжить пятьдесят эре у Крапинки, когда с тем же успехом можно нагибаться и собирать однокроновые монетки на земле! Ведь уйма богатых крестьян, явившихся на ярмарку, то тут, то там теряют деньги. Не станут же они искать эту монетку!
   А законного владельца денег, к счастью, поглотила толпа, и его не найти, даже если попытаться.
   Глаза Понтуса засверкали.
   - Кажется, ты говорил о горячей сосиске? Но если ты предпочитаешь бутерброд или что-то другое, только скажи. Я могу собрать еще больше денег.
   Но Расмус был бы вполне удовлетворен и горячей сосиской. Они кинулись бежать за старичком, торговавшим сосисками. Он остановил свою тележку совсем близко от входа, и вокруг него собралось довольно много покупателей. Расмус и Понтус встали в очередь. Они легонько толкали друг друга, чтобы не скучать, только потому, что в их узеньких, костлявых мальчишеских телах жило нечто, требовавшее все время толкаться, или пинать камень - все что угодно, только бы, елки-палки, не стоять спокойно на одном месте! Но одновременно их бегающие глазки заинтересованно следили за всем происходящим вокруг.
   - Посмотри-ка на этого, - внезапно сказал Расмус. - Что это еще за нехороший человек?
   «Нехорошим» был человек, который как раз в этот момент прошел через вертушку у входа.
   - Почему ты назвал его «нехорошим»? - спросил Понтус. - Не так уж, верно, нехорошо он выглядит?
   - Во всяком случае, он не из нашего города, - сказал Расмус так, словно одного этого было достаточно, чтобы прослыть «нехорошим человеком».
   Нет, издалека было видно, что ни на кого из Вестанвика он не походил. Шляпа его была небрежно сдвинута на затылок, а вид - такой наглый и самоуверенный, будто он - владелец всего Тиволи. Он шел, никому не уступая дороги. И вот он уже у тележки старичка, торгующего сосисками. Нетерпеливо вытащив монету из кармана брюк, он швырнул ее старичку.
   - Две! Без горчицы!
   А тут как раз подошла наконец очередь мальчиков, и они враждебно уставились на него. Вот как, значит, он из тех, кто всегда протискивается вперед, значит, «нехороший человек» - подходящее для него прозвище. У этого жуткого типа - большой уродливый рот и наглая улыбочка на губах, а глаза у него тоже наглые, и жесткие, и совершенно равнодушные.
   - Человеконенавистник, - пробормотал про себя Расмус.
   Незнакомец с голодным видом жевал свои сосиски и, перемежая слова громким чавканьем, спрашивал у старичка:
   - Где-то здесь обретается шпагоглотатель по имени Альфредо, где его балаган?
 
   Понтус, получивший наконец свою драгоценную сосиску, подпрыгнул, услыхав, что говорит «нехороший человек». Когда незнакомец произнес имя шпагоглотателя, тот, казалось, с грозным видом встал рядом.
   Старичок, торговавший сосисками, указал на балаган Альфредо, и незнакомец исчез, даже не поблагодарив его. Расмус и Понтус забыли о нем в ту же минуту, так как думали теперь о более важных вещах - о сосисках! Великолепные, поджаристые, благоухающие сосиски с горчицей! Изысканным наслаждением было расхаживать по всему Тиволи, наблюдая, как веселится народ, и держа при этом сосиску в руке! Ходить, жевать, останавливаться ненадолго возле тира и смотреть, как кто-то выпускает целую очередь выстрелов, один за другим, затем снова останавливаться и глазеть, как какой-нибудь дюжий крестьянский парень размахивает дубинкой возле силомера, как кричат девчонки на качелях, а потом вдруг вспомнить, что ты ведь, собственно говоря, идешь к фургонам.
   - Вот везуха - так жить, - с завистью сказал Расмус.
   У фургонов такой уютный вид, когда они разбросаны то тут, то там среди кустов сирени; так славно светятся их маленькие оконца, и так хочется заглянуть в них и увидеть, что там внутри.
   Расмус внезапно понял, какая это ошибка - жить на вилле, которая все время стоит на одном и том же месте. Нет, дом, который разъезжает по всему свету то туда, то сюда, - вот что нужно.
   - Да, и потом ведь можно время от времени ездить в Вестанвик, чтобы послушать, как там у них дела в школе, - удовлетворенно добавил Расмус.
   Еще некоторое время они слонялись взад-вперед вокруг фургонов, пытаясь заглянуть иногда в оконце, где горел свет, и неспешно рассуждая о том, в каком из фургонов они предпочли бы жить, если бы им так повезло, что они стали бы парочкой «тиволистов».
   - Может, в этом, - сказал Понтус, указав на выкрашенный зеленой краской фургон, поставленный в небольшом отдалении от других, на который они раньше не обратили внимания.
   Мальчики приблизились к нему сзади. Туда выходило маленькое оконце с красной клетчатой занавеской, и за ней так по-домашнему уютно горел свет… Да, в этом фургоне - сомнений нет - хотелось бы жить! Но им нужно было посмотреть, как выглядит этот фургон спереди, прежде чем сделать окончательный выбор. И они решительно свернули за угол. И услыхали голос, который произнес:
   - Старина Эрнст, подумать только, ты снова на воле!
   Голос Альфредо! Но слишком поздно, уже не остановиться. Парочка, сидевшая на крыльце фургона, обнаружила их, и к светлому небу вознесся дикий рев:
   - Verdammte маленькие шалопаи-мальшишки, вы што - явились посмотреть на меня только одним глазком?
   Словно бешеный бык, ринулся на них Альфредо, и они помчались изо всех сил. Однако громкий плеск воды заставил их повернуть голову, и тут Понтус истерически расхохотался. Альфредо рухнул ничком, споткнувшись о лохань, которую какая-то предусмотрительная душа поставила на его пути. И теперь он стоял на четвереньках над лоханью и таращил вслед мальчишкам налитые кровью глаза.
   Но рассмеялся не только Понтус. Тот самый Эрнст тоже громко хмыкнул.
   - У тебя что - очередная еженедельная стирка? - спросил он.
   И в тот же миг кто-то крикнул из фургона:
   - Иди поешь, Альфредо!
   - Да, поешь, пожалуйста, - крикнул на бегу Расмус. - Пойди и сожри парочку шпаг, тогда, быть может, у вас, дядюшка, настроение чуточку и поднимется!
   - А ты видел, кто сидел рядом с ним на крыльце? - спросил Понтус, когда они удалились на почтительное расстояние. - Тот самый нехороший человек.
   Расмус сердито кивнул.
   - Думаю, они друг друга стоят, - сказал он. - Оба они человеконенавистники!
   - Попадись мы Альфредо в следующий раз, он нас убьет, - решил Понтус.
   Расмус был того же мнения:
   - Лучше нам держаться подальше от него.
   Понтус зевнул, и это заставило Расмуса быстро взглянуть на часы.
   - Ой, знаешь, - сказал он, - половина одиннадцатого! А ведь недавно было только девять!
   Ему велено было явиться домой в десять, и теперь мама рассердится на него. Он много раз пытался ей объяснить: часы его иногда немного проскакивают назад на час или сколько-нибудь в этом роде. Но мама говорила, что это - просто предрассудок.
   - Елки-палки, мне надо лететь! - сказал Расмус и припустил к выходу.
   Братец Понтус галопом мчался за ним.
 
   Он лежал в кровати, а Глупыш рядом с ним. Как чудесно, если рядом с тобой маленький теплый песик, когда ты приходишь домой замерзший. Мама, правда, утверждала, что собаки заносят в постель грязь, но Расмус говорил ей: «Это - просто предрассудок». И Глупыш думал так же. Он зарывался мордочкой в подушку Расмуса и удовлетворенно чихал.
   - Ш-ш-ш, Глупыш, - шептал Расмус. - Ты самый лучший песик в мире!
   Мама очень сердилась из-за того, что он вернулся так поздно, и он хладнокровно выслушал всю предназначенную ему ругань. Это в порядке вещей, а теперь - спать!
   - Какой сегодня день, Глупыш?
   Глупыш ответил довольным ворчанием и еще сильнее прижался мордочкой к руке Расмуса.
   - Ах вон что, сегодня среда, - сказал Расмус. И какая среда! Подумать только, сколько может случиться за один-единственный день! Но, понятно, такое бывает лишь во время весенней ярмарки. Завтра четверг, и никакой уже весенней ярмарки. Елки-палки, до чего будет скучно!
   - Рубец, сетка, книжка и сычуг! - мрачно повторил он на ухо Глупышу.
   А потом заснул.
 

Глава четвертая

 
   Еще до того, как ему подарили Глупыша, все те полгода, что он клянчил себе песика, он давал наиторжественнейшие обещания: никого в семье его собака не обременит. Он сам полностью будет заботиться о ней.
   Папа, похоже, сомневался.
   - И сам будешь выводить ее по утрам? Не надейся, что можно выпустить собаку в сад, - она начнет лаять и разбудит всех соседей, и разроет клумбы, и убежит, и ввяжется в драку с другими собаками…
   - Я буду выводить ее каждоеутро - это ведь просто развлечение, - обещал Расмус.
   - Ты уверен в этом? - спрашивала мама. - В семь часов утра по воскресеньям, зимой, когда двадцать градусов мороза?…
   - И ветер - тридцать метров в секунду, - добавляла Крапинка. - А Расмус выводит собаку на улицу.
   - Представь себе, он сделаетэто, - говорил Расмус.
   И вот ему подарили Глупыша. И, лежа в своей постели по утрам, когда Глупыш стоял у дверей и смотрел на него взглядом, означавшим: «Ну, пойдем мы хоть когда-нибудь?» - Расмус искренне желал, чтобы собаки были чуточку иначе сконструированы. Требовалось совсем немного: усовершенствовать их так, чтобы они выходили на улицу только в прекрасную погоду и никогда не раньше двенадцати часов дня. Однако Глупыш был раз и навсегда сконструирован так, что желал выходить в семь часов утра, даже когда лил дождь или проносился ураган. А мама была сконструирована так, что считала: Расмус должен выполнять обещанное. Иногда, когда папа рано шел на службу или возвращался домой утром после какого-нибудь ночного дежурства, случалось, он выводил Глупыша. Но, как правило, Расмус делал это сам. Это означало, что ему приходилось ставить возле кровати будильник, который помогал Глупышу взбадривать его каждый день в семь часов утра.
   Когда в четверг зазвонил будильник, Расмус был еще сонный, но он все-таки вылез из кровати и побрел с полузакрытыми глазами в ванную. Чтоб окончательно проснуться, он ненадолго подставил голову под кран с холодной водой, затем украсил зубную щетку длинной красивой змейкой из зубной пасты, подержал щетку под краном, пока пасту не смыло водой, затем сунул щетку в рот и несколько раз неистово прошелся ею по зубам. После этого он счел свой утренний туалет законченным и покинул ванную. Его мокрое полотенце было брошено на край ванны, из незавинченного тюбика вытекла на полку перед зеркалом струйка зубной пасты, все в ванной было мокрым - кроме мыла. По этим приметам мама узнавала, кто последним пользовался ванной.
   - Ты что, не понимаешь? Люди хотят спать по утрам, - сказал он Глупышу, когда они вышли на крыльцо черного хода.
   Глупыш совершенно этого не понимал. По-утреннему веселый, он игриво кинулся на клумбу с анютиными глазками, так что от его задних лап буквально дым столбом пошел, комья земли так и летели.
   Расмус вышел с цепочкой в руках.
   - Глупыш, ты ведь знаешь, что тебе нельзя бегать по клумбам. Иди сюда, а потом выйдем на улицу и, может, встретим Тессан.
   Последнее было военной хитростью, чтобы Глупыш позволил надеть на себя цепочку. Тессан была гладкошерстная фрёкен-такса, которой Глупыш очень интересовался и которую иногда как раз в это время выгуливали на их улице. Глупыш очень любил эти утренние встречи, чего нельзя было сказать о Расмусе. Фрекен Тессан выгуливала ужасная светловолосая девчонка по имени Марианн. Дело не только в том, что она была девчонкой - уже само по себе отягчающее обстоятельство, - она к тому же хотела болтать с Расмусом. А он этого не хотел - абсолютно. Когда Глупыш и Тессан принуждали их идти вместе, а Марианн принималась, по своему обыкновению, балаболить, на Расмуса нападала крайне не свойственная ему молчаливость.
   Отвечал он неохотно и односложно, устремив взгляд в одну отдаленную точку, чтобы не видеть Марианн Дальман.
   - Понимаешь, дело в том, что я очень плохо отношусь к девчонкам, - объяснял он Глупышу, - и это - только хорошо.
   Немного поразмышляв, почему это хорошо, он радовался, придумав правильное объяснение:
   - Потому что если бы я не относился к ним плохо, я бы относился к ним хорошо, но я этого не хочу… потому что отношусь к ним плохо.
   Но сегодня ему повезло: Марианн не показывалась, и улица была полностью в его распоряжении. Когда они проходили мимо садовой калитки Дальманов, глаза у Глупыша, само собой, стали чуточку грустными, но Расмус пустился бежать, заставив песика забыть свое разочарование, и Глупыш охотно и весело помчался вместе с ним.
   Внезапно Расмус почувствовал, что утро - чудесное. Он был не из тех, кто обычно восторгается красотами природы, но тут он признался самому себе, что именно сейчас на их маленькой улочке довольно красиво. Он прожил на этой улочке всю свою жизнь, он знал, как она выглядит во все времена года. Осенью, когда идешь в школу, под ногами шуршит увядшая листва, а на тротуаре валяются упавшие каштаны. Зимой на столбиках калитки появляются большие мягкие шапки снега, а малыши лепят в садах снеговиков. Но никогда здесь не бывало так красиво, как сейчас, в мае. Не потому, что он так тщательно все рассматривал; у него было лишь общее впечатление от цветения яблонь, и щебета птиц, и от зеленых газонов, усеянных нарциссами; все это он переживал как нечто «красивое». И еще он признался самому себе, что не так уж и плохо жить на одном и том же месте, по крайней мере если это место выглядит так, как их старая зеленая вилла при свете солнца таким вот ранним майским утром.
   Весело насвистывая, прошел он до самого конца улицы, затем свернул на поперечную улицу и дошел вдоль живой изгороди, окружавшей лужайку, до белой калитки. Там он ненадолго остановился, глядя на большую белую виллу, почти скрытую за купой высоких вязов и целым морем цветущих яблонь.
   Наклонившись, он погладил Глупыша:
   - Понимаешь, Глупыш, здесь живет восьмое чудо света, здесь живет Йоаким.
   Глупыш ничуть не заинтересовался. Остановись хозяин перед калиткой Дальманов и скажи: «Здесь живет восьмое чудо света, здесь живет Тессан», в словах его еще был бы какой-то смысл… но Йоаким! Глупыш дергал цепочку, желая идти дальше.
   - Нет, Глупыш, - сказал Расмус, - нам пора домой, иначе я опоздаю в зубрильню.
   Весь обратный путь они проделали бегом, и оба порядком запыхались, когда ворвались на кухню.
   Крапинка сидела за кухонным столом, перед ней стояла чашка чая.
   - Привет! - поздоровался Расмус.
   Но услышал в ответ лишь что-то невнятное. И тотчас принялся готовить себе завтрак. Он намешал какао, поджарил хлеб, он насвистывал и болтал с Глупышом, так что очень нескоро до него дошло: с Крапинкой творится что-то неладное. Папа всегда говорил, что Крапинка встает с песней на устах, но сегодня ничего похожего не было. Она сидела подперев голову, низко наклонившись над чашкой с чаем, и, похоже, плакала.
   - Что с тобой, у тебя болит твоя «книжка»? - участливо спросил Расмус.
   - Оставь меня в покое, - сказала Крапинка и, смолкнув, вздохнула.
   Расмус встревожился:
   - Что с тобой, чего ты вздыхаешь?
   Крапинка подняла глаза, в них стояли слезы.
   - Не можешь потише? Пей свое какао и, будь добр, помолчи.
   Расмус послушался. Он тихо уселся к столу и стал есть. Но украдкой он поглядывал на свою горюющую сестру, и в нем росла тревога. Он не выносил, если кто-то в семье печален: все должны веселиться, никого не должны одолевать неприятности, о которых он бы не знал. Бывало, он яростно набрасывался на Крапинку; она была такая же вспыльчивая, как и он сам, и у них бывали жутко бурные столкновения, но он любил ее гораздо больше, чем когда-либо это показывал. И ему невыносимо было смотреть, как она сидит над чашкой с чаем с таким видом, будто все беды мира проносятся над ней. В конце концов он осторожно положил ладонь на ее руку и тихо сказал:
   - Крапинка, ты не можешьрассказать, что с тобой? Я так беспокоюсь, когда не знаю, чем ты огорчена!
   Крапинка взглянула на него полными слез глазами. Она похлопала его по щеке, и он позволил ей это без малейшего сопротивления.
   - Прости меня, Расмус, - сказала она. - Тебе незачем беспокоиться. Дело в том, что между мной и Йоакимом все кончено.
   Расмус почувствовал бесконечное облегчение.
   - Вот как, только это, - сказал он. - Тогда чего же ты ревешь, ты ведь меняешь их каждые четверть часа?
   Крапинка слабо улыбнулась:
   - Ты слишком мал, чтоб это понять. Ты не знаешь, как я влюблена в Йоакима.
   Внезапно глаза ее потемнели.
   - А впрочем, нет, теперь я ненавижу его, - заявила она. - Он испортил мне жизнь!
   - Да ну! - в ужасе воскликнул Расмус.
   - Да, но и этого мало… Он испортил мне весь вчерашний вечер!
   Расмус молчал. Если хочешь что-нибудь узнать, умнее всего поменьше спрашивать.
   - Он - жуткий идиот! - пылко воскликнула Крапинка.
   Расмус согласно кивнул головой.
   - Да, я всегда так думал, - сказал он.
   Но он явно промахнулся с ответом. Крапинка зашипела:
   - Что ты имеешь в виду?… Конечно же, никакой он не идиот!
   Однако потом она еще немножко подумала, а глаза ее еще больше потемнели.
   - Да, он жуткий идиот! - сказала она. - Он - идиот, идиот! Не хочу его больше видеть, никогда!… А вообще-то можешь послушать, как все было, если тебя это интересует.
   Расмус ответил, что ему это интересно. И Крапинка, пылая злобой, начала рассказывать.
   - У папы Йоакима - куча старинного антикварного серебра, - сказал она, - большая превосходная коллекция, одна из самых замечательных во всей Швеции. И есть там кувшин семнадцатого века, который хранится в застекленной витрине в маленькой комнатке… Отдельно от другого серебра… О, подлый Йоаким!
   - Что он сделал с кувшином? - спросил Расмус.
   - Дурачок, ничего он с кувшином не сделал, - сказала Крапинка.
   Но там был еще один мальчик - Ян, тоже из оркестра «Pling Plong Players», - и по словам Крапинки выходило, что и он влюблен в нее.
   - Тогда пусть он будет вместо Йоакима, - предложил Расмус.
   - Ян, - заявила Крапинка, - еще более жуткий идиот, чем Йоаким, а это уже немало.
   Этот Ян хотел увидеть кувшин, и Крапинка пошла вместе с ним в ту самую маленькую комнатку, и тогда он… о, какой подонок!…
   - Он разбил кувшин? - спросил Расмус.
   - Хватит нудить, дался тебе этот кувшин, - сказала Крапинка. - Он поцеловал меня, вот что он сделал!
   - До чего противно! - заявил Расмус.
   Он так и в самом деле думал.
   А тут как раз в комнату вошел Йоаким, и он все неверно понял, он решил, что Крапинка сама хотела, чтобы Ян ее поцеловал.
   -  Хотела, чтобы поцеловал? - возмутился Расмус, словно не веря своим ушам. - Как ему могла прийти в голову такая дурацкая мысль?
   - Я же говорю, он - идиот! - подтвердила Крапинка. - И знаешь, что он сказал Яну? Вот что он сказал: «Целуйся с Крапинкой сколько угодно, но только не здесь, не у меня дома, я продаю ее по дешевке!»
   Крапинка слегка вскрикнула от злости и отчаяния.
   - Это япродаю егопо дешевке, вот что!
   - Да, раз так, то ведь только хорошо, что ты отделалась от него, - утешил сестру Расмус.
   Тут Крапинка снова заплакала.
   - Ты слишком мал, чтобы понять, каково это, - сказала она.
   Расмус осознал, что он слишком мал, чтобы понять, каково это. Намазав масло и джем на новый ломтик поджаренного хлеба, он только собрался поднести его ко рту, как вдруг его осенило:
   - Подумать только, а вдруг он вставит и тебя в свой «Каталог дешевой распродажи»?
   Крапинка застонала:
   - Как раз этого я и боюсь. О, лучше умереть, чем торчать в этом каталоге среди всех этих девочек-дурочек!
   - А ты сказала ему, чтобы он вернул тебе фотографию? - спросил Расмус.
   Крапинка резко кивнула:
   - Конечно. Но он только презрительно засмеялся и сказал, что думает сохранить фотографию как маленькую память обо мне. Он сказал… о!…
   Крапинка заплакала.
   По четвергам, когда служба отца начиналась не раньше десяти, родители спали подольше. Но тут они проснулись. Расмус услыхал, как папа громко напевает в ванной.
   - Ничего не говори папе с мамой, - быстро сказала Крапинка.
   Расмус кивнул головой:
   - Нет, ясное дело… а вообще-то мне пора бежать в школу.
   Глупыш отчаянно завыл. Его самые печальные на свете карие глаза обвиняюще смотрели на хозяина: неужели он опять уйдет? Расмус наклонился и приласкал его.
   - Да, Глупыш, учителя не могут жить без меня!
   Схватив учебники, он помчался в школу. У калитки он остановился помахать рукой Глупышу. Тот, как обычно, сидел у маленького окошка в тамбуре, глядя вслед Расмусу. Но окошко, вероятно, не было хорошенько заперто, потому что внезапно оно распахнулось, и Глупыш, ликующе тявкая, выпрыгнул оттуда и кинулся по лужайке прямо к Расмусу. Он дико лаял, чтобы объяснить хозяину, какая это была удачная шутка.
   - Знаешь что, Глупыш, - сказал Расмус, - я начинаю думать, что ты умеешь открывать запертые окна. Правда умеешь?
   Глупыш снова залаял и переменил тему разговора; ведь это его личное дело, как он ухитряется сбрасывать оконные крючки.
   Но хозяин немилосердно водворил его обратно в неволю. Затащив песика в кухню, он сказал маме:
   - Доброе утро, мама, я побежал. Но, будь добра, запри окошко в тамбуре, а не то Глупыш снова выскочит оттуда.
   Потом он пошел в школу и уже не думал ни о Глупыше, ни о рубце, ни о сетке, ни о книжке, ни о сычуге, мысли его были заняты лишь Крапинкой… и ее печалями. И у него был такой задумчивый вид, что Понтус испугался, решив, что Расмус заболел.
   - Не-а, это из-за Крапинки, - сказал Расмус.
   - А что с ней? - спросил Понтус.
   Расмус скорчил гримасу.
   - Любовь и беда, - сказал он.
   На лице у Понтуса появилось выражение глубокого участия.
   - Она попала в беду? - спросил он.
   - Да, именно так, - ответил Расмус, - в ужасную беду!
   И он все рассказал Понтусу. Само собой разумеется, он должен был это сделать. Он знал, что Понтус будет хранить нерушимое молчание, да и вообще у этой парочки не было секретов друг от друга. А кроме того, в отчаянной голове Расмуса начал вырисовываться некий план, и чтобы осуществить его, необходима была помощь Понтуса.
   На первом уроке была биология, а у него - достаточно времени на размышления. Он мог более детально разработать свой план и изложить его Понтусу на переменке.
   - Ну, а четвертый желудок коровы как называется? - спросил учитель биологии.
   Отвечать должен был Понтус, но он ни за что на свете не мог вспомнить название «сычуг». Он помнил только, что оно звучало вроде бы как название озера, и попытался было начать с названия «Осунден», но на всякий случай решил промолчать, и вопрос пошел по кругу дальше.
   - Четвертый желудок коровы… Расмус?
   Расмус вздрогнул.
   - Каталог, - очнувшись, ответил он.
   Весь класс расхохотался, а магистр Хельгрен покачал головой:
   - Заметно, что у вас вчера было два дополнительных свободных урока.
   На перемене Расмус подстроил все так, чтобы оказаться с Понтусом в углу школьного двора.
   - Слушай, Понтус, хочешь стать членом Корпуса Спасения? - спросил он.
   Понтус ничего не понял.
   - Какого еще Корпуса Спасения?
   - «Корпуса Спасения Жертв Любви», - ответил Расмус. - Я недавно основал его. Смотри, там этот дурак Йоаким!
   Он сердито уставился на темнокудрого юношу, который как раз прогуливался мимо них в обществе двух других гимназистов. И этот негодяй заставил Крапинку плакать!
   - Крапинка, верно, думает, что он красивый, - предположил Понтус. - Раз у него такие волосы и такие черные глаза, он, видно, кажется ей интересным и настоящим аристократом.
   Расмус фыркнул.
   - Пусть будет каким угодно интересным и настоящим аристократом, - сказал он. - Пусть играет на гитаре, и пусть он самый лучший гимназист, и пусть влюбляет в себя девчонок сколько влезет, но одно - абсолютно точно!
   - Что именно? - спросил Понтус.
   - А то, что моя сестра не попадет в какой-то там «Каталог дешевой распродажи»!
   - Конечно, нет! - согласился Понтус. - Но как ты ему помешаешь?
   - Я пойду и стибрю у него этот каталог. Вот что я собираюсь сделать!
   Понтус вытаращил глаза:
   - Ты в своем уме? Как ты это сделаешь?
   У Расмуса был решительный вид, точь-в-точь такой же решительный и упрямый, как всегда, когда он замысливал какое-нибудь сумасбродство.
   - Я украду каталог сегодня же ночью, когда Йоаким будет спать. Пойдешь со мной?