Страница:
— Мэтью, я хочу от души поблагодарить вас за чудесный подарок, — сказала она. — Я буду хранить его всю жизнь.
— А я хочу, чтобы это был лишь первый из множества подарков, которые вы получите от меня, chйrie, — ответил он. — И каждый из них скажет вам, как вы мне дороги. Но пойдемте, — добавил он с беспокойством, — мы должны вернуться к остальным прежде, чем я загублю вашу репутацию.
Он помог ей подняться.
— Прогулка по саду — это еще куда ни шло, но свидание при луне — дело серьезное.
Следующую фразу он произнес вполголоса тоном соблазнителя:
— Но мы все же назначим такое свидание, обещаю вам.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— А я хочу, чтобы это был лишь первый из множества подарков, которые вы получите от меня, chйrie, — ответил он. — И каждый из них скажет вам, как вы мне дороги. Но пойдемте, — добавил он с беспокойством, — мы должны вернуться к остальным прежде, чем я загублю вашу репутацию.
Он помог ей подняться.
— Прогулка по саду — это еще куда ни шло, но свидание при луне — дело серьезное.
Следующую фразу он произнес вполголоса тоном соблазнителя:
— Но мы все же назначим такое свидание, обещаю вам.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Я живу в Бель-Шансон уже почти три месяца, и время летит так стремительно, что я с трудом успеваю вести дневник.
Как я и предполагала, родители разрешили мне некоторое время пожить здесь и давать уроки младшей сестре Мэтью. Маргарита — прелесть, и она так жадно впитывает знания, что я в шутку прозвала ее «маленькой губкой». Она добрый, хороший ребенок. Ее брат время от времени присутствует на наших занятиях. С его помощью мне удается выйти за пределы обычной школьной программы, а кроме того, я радуюсь возможности побыть лишний раз в его обществе, тем более, что последнее время дела все чаще и чаще вынуждают его надолго покидать плантацию.
Иногда я даю волю воображению и представляю себе Мэтью в роли отца. Затем спохватываюсь, что заглядываю слишком далеко. Оставаясь со мной наедине, он ведет себя как самый безупречный джентльмен. С его губ не срывается даже намека на брак или на наши давние поцелуи. Мы проводим время в высшей степени респектабельно. Но тем не менее простое прикосновение его руки к моей вызывает у меня такой трепет, что я почти лишаюсь чувств».
Закончив свои записи, Рэчел зевнула. Она скучала по Мэтью. В этот последний раз он отсутствовал три недели. Как-то раз она спросила, куда именно он ездит по делам, и помнила, с каким отсутствующим взглядом он пробормотал, что это неважно и вообще дела его не имеют большого значения. Рэчел же полагала, что это отнюдь не так, ведь он возвращался из своих поездок измотанный, с каким-то новым — чужим и тяжелым — выражением глаз, но она не приставала к нему с расспросами. Она научилась держать при себе тревогу, снедавшую ее во время его отлучек, не желая, чтобы ее переживания доставляли ему лишнее беспокойство.
До Рождества оставалось всего несколько дней. Она принимала деятельное участие в украшении дома и пришла в полный восторг от резных ясель, символизировавших те, в которых лежал младенец Христос. На следующий день она должна была вернуться в Новый Орлеан и провести праздники с родителями, и страстно желала, чтобы Мэтью был здесь и она могла вручить ему рождественский подарок. Завернутый в простую коричневую бумагу и перевязанный атласной ленточкой красного цвета, он дожидался своего часа в углу комнаты.
Рэчел встала из-за письменного стола и направилась в угол, где находился подарок. Это была картина, написанная по ее заказу и изображавшая жеребца Мэтью — Симарона. Она улыбнулась, вспомнив, как отнесся огромный рыжий жеребец к появлению художника. Словно понимая, в чем дело, животное позировало с грацией опытного натурщика и близко не подпускало ни одну из лошадей в загоне. Когда же дело было сделано, жеребец с жадностью набросился на припасенные Рэчел лакомства. «Не слишком вежливо с его стороны, но пришлось простить — результат того стоил», — с улыбкой подумала Рэчел.
Ночной воздух был прохладным. Его дуновение приподнимало белые муслиновые занавески на застекленной двери, выходившей в галерею.
Спать Рэчел не хотелось и, отодвинув занавеску, она вышла из комнаты. Она была в домашних туфлях, и шаги ее, когда она пересекала галерею, были совершенно бесшумными. Подойдя к перилам, она остановилась и глубоко вдохнула свежий воздух. Ветерок слегка надувал ее плащ, наброшенный прямо поверх ночной сорочки и нижней юбки, шевелил распущенные волосы, спадавшие до самой талии. Здесь, на плантации, она особенно любила именно это время суток. Вокруг царил покой, наполненный какими-то особыми и уже хорошо ей знакомыми звуками и запахами ночи. Ничего общего с ночью в городе!
Сквозь деревья она различила свет в гарсоньерке. Это могло значить только одно — Мэтью вернулся.
Ей страстно захотелось помчаться туда, только лишь убедиться, что он цел и невредим. Она впилась взором в маленький домик, мечтая, чтобы он подошел к окну и выглянул наружу. Увидеть его силуэт в окне — больше ей ничего не надо.
И тут в окне второго этажа она вдруг увидела его фигуру. Рэчел замахала рукой в надежде, что он заметит ее.
Время, которое она простояла так, ожидая его реакции, показалось ей вечностью. Но поскольку минуты шли и никто не появлялся, она решила, что сейчас слишком темно, чтобы он мог ее заметить, и что ей следовало бы наконец лечь в постель.
Тем не менее она продолжала стоять неподвижно, не в силах отвести глаз от маленького домика на другой стороне лужайки.
Постепенно огни в гарсоньерке один за другим погасли, и ее очертания исчезли в сгустившейся темноте.
До сознания Рэчел тем временем дошло, что ее бодрствование не приведет к желанным результатам, и она вернулась к себе, грустя, что ей не удалось увидеть Мэтью. Нет сомнения, что он слишком измучен и будет не в состоянии подняться до того, как она уедет.
Со вздохом Рэчел поднесла пальцы к губам и послала воздушный поцелуй в сторону его домика:
— Спокойной ночи, любовь моя, и да хранит тебя Господь!
Она вернулась к себе и притушила все лампы, кроме одной, стоявшей на ночном столике. Она медленно сняла плащ и повесила его обратно в шкаф, где находились ее домашние и выходные платья. В комоде, стоявшем у противоположной стены, хранилось нижнее белье и ночные принадлежности. И шкаф и комод были сделаны из кедра, и приятный запах кедровой древесины ощущался всякий раз, как открывался ящик или дверца.
Она еще держалась за медную ручку шкафа, когда низкий, с хрипотцой голос позади нее тихо позвал ее по имени: «Рэчел!»
Она в изумлении обернулась и увидела Мэтью, стоявшего на пороге ее комнаты. Он стал медленно приближаться к ней, а она смотрела на него во все глаза. Сегодня Мэтью не походил на безупречно одетого, выбритого и причесанного джентльмена, каким он был всегда. Он был без сюртука. Щеки и подбородок поросли темной щетиной, не первой свежести рубашка была расстегнута, позволяя видеть завитки черных волос на груди, один рукав был закатан, и руку охватывала крепкая белая повязка.
Забыв обо всем, Рэчел мгновенно преодолела разделявшее их пространство.
— Мэтью! — воскликнула она, падая в его объятия.
Его руки сомкнулись вокруг Рэчел, и что было силы он прижал ее к себе. Он вдыхал сладкий запах ее волос, тонкий аромат ее любимых духов. Какое наслаждение ощущать тепло ее тела сквозь тонкую ткань сорочки!
— Я видел, что ты стояла там, на галерее, — сказал он, погружая руку в волну ее золотистых волос, поглаживая их, собирая в горсть. — Я долго колебался, прежде чем прийти к тебе в столь поздний час, — добавил он и отодвинулся на несколько сантиметров, наклоняя голову, чтобы взглянуть ей в лицо. — Я знаю, что не должен находиться здесь, у тебя в комнате. Но, Боже мой, — простонал он, — я не мог иначе. Словно какой-то голос звал, нет, просил меня прийти сюда.
— Это была я, — застенчиво сказала Рэчел, и лицо ее озарилось ясной улыбкой.
— Ты манила меня, словно ангел, сулящий райское блаженство, — продолжал он, — и я не мог устоять.
Одной рукой Мэтью взял ее подбородок, приподнял ее лицо и прильнул губами к трепещущему рту.
Рэчел сразу уступила натиску этих жадных губ, ответив на его поцелуй. Он целовал ее с какой-то дикой страстью, отняв у нее все силы к сопротивлению. Голова у Рэчел закружилась, она погрузилась в бездну чувственного наслаждения. Ее губы с готовностью раскрылись, и язык Мэтью беспрепятственно погрузился в ее рот. Его язык ласкал и дразнил, а она стремилась повторить малейшее его движение, теряя рассудок от ощущений, вызываемых этим необыкновенным поцелуем.
Прижимаясь к Мэтью, Рэчел чувствовала, как напряжено его сильное тело. Ее собственное тело ответило незамедлительно: прикоснувшись к его груди, соски ее под тонким батистом затвердели, а всю ее окутала сладостная истома, и она едва не лишилась чувств.
Прервав поцелуй, Мэтью подхватил ее на руки.
— Твоя рука… — пролепетала Рэчел, пока он нес ее к низкой кушетке красного дерева, стоявшей рядом с ее постелью. Эта кушетка, называвшаяся в семье lit d'accouchement[21] и использовавшаяся во время родов, должна была сейчас послужить иной цели.
— Плевать на мою руку, — буркнул он, осторожно укладывая ее на пуховый матрац и опускаясь следом за ней.
Он был так близко, что Рэчел могла различить каждую черточку, каждую морщинку вокруг его глаз. Он не сводил с нее взгляда, горящего таким огнем, что ей пришлось отвести глаза, пока он устраивался рядом с ней. Кушетка была слишком короткой для того, чтобы человек его роста мог вытянуться на ней, и Мэтью вынужден был расположиться полулежа.
Рэчел лежала, с трепетом ожидая, что последует дальше. Сердце ее отчаянно колотилось, дыхание было прерывистым, грудь бурно вздымалась.
Долго ждать ей не пришлось. Загорелая рука, смуглоту которой особенно подчеркивала белая повязка, скользнула к ее шее. Пальцы нашли место, где бился пульс, и через мгновение он прижался к этому месту губами.
Вся трепеща от волнения и удовольствия, Рэчел тем не менее успела спросить:
— Как ты поранил руку?
— Несчастный случай, — пробормотал он небрежно. — Ничего страшного.
Взгляд Мэтью оторвался от лица Рэчел и переместился на ее волнующуюся грудь. За взглядом последовала его рука, и длинные тонкие пальцы принялись гладить и ласкать ее.
Когда он забрал в ладони ее полные груди, Рэчел с упоенным вздохом закрыла глаза. Где-то внутри ее тела словно заполыхало пламя.
Она почувствовала, как влажный кончик его языка коснулся тонкого батиста, обтянувшего ее напрягшийся сосок, и снова открыла глаза. Острое наслаждение словно ножом пронзило Рэчел, из ее горла вырвались нечленораздельные хриплые звуки. Прикосновения Мэтью воспламеняли ее, заставляя все ее тело сотрясаться словно под воздействием электрического тока.
Как в тумане она увидела, что он поднял голову и нежно улыбнулся. Он продолжал медленно расстегивать ее сорочку и стаскивать ее, чтобы его руки могли беспрепятственно касаться ее обнаженного тела. Он снова взял в ладони ее груди, описывая большими пальцами круги вокруг набухших сосков. И все время пристально смотрел на нее, замечая и лихорадочный румянец на ее щеках, и прерывистое дыхание.
Каждое новое прикосновение погружало ее глубже и глубже в пучины чувственности. Действия Мэтью лишали ее рассудка. Но хотя она зашла уже достаточно далеко на этом соблазнительном пути, последняя сохранившаяся у нее капля разума напоминала ей, что дальше идти нельзя. Нравственные принципы, усвоенные с детства, внезапно пришли ей на память, словно хорошо заученный урок, гласивший — с каждой минутой все громче, — что она вот-вот пересечет последнюю черту.
Когда губы Мэтью принялись исследовать ее обнаженное тело, Рэчел заставила себя поднять ставшие совершенно ватными руки и уперлась ему в грудь, погрузив пальцы в густые темные волосы.
— Пожалуйста, — прошептала она умоляюще, — отпусти меня.
Тронутый отчаянной мольбой, звучавшей в ее голосе, испугом, читавшимся в ее глазах, Мэтью подчинился. Он встал с кушетки и повернулся к ней спиной, давая ей время привести себя в порядок и с трудом переводя дыхание.
Краска стыда заливала лицо Рэчел, пока она застегивала пуговицы и наблюдала, как судорожно вздымаются и опускаются плечи Мэтью, обтянутые белой рубашкой. Как могла она допустить подобное? Она вела себя как распутница, ведь она не только разрешила ему все эти вольности, но и упивалась ими, блаженствовала, ощущая его тело под своими пальцами. Даже прикосновение волос, покрывавших его грудь, к ее коже доставляло ей ни с чем не сравнимое наслаждение.
— Прости меня, Рэчел, — стиснув зубы, проговорил Мэтью и снова повернулся к ней лицом. Рэчел стянула со стоявшей рядом постели стеганое покрывало, завернулась в него и теперь, сидя, поджав ноги, на кушетке, напоминала маленького перепуганного ребенка.
А она действительно испугалась. Испугалась силы эмоций, которые пробудил в ней Мэтью, ведь они совсем лишили ее воли. Испугалась, что вот-вот попросит его не обращать внимания на ее протесты и продолжать эту сладостную игру. Испугалась, что потеряет его, если станет держать его на расстоянии. Один взгляд на его брюки убедил ее в силе владевшего им возбуждения. Краска снова бросилась ей в лицо.
Облизнув припухшие от поцелуев губы, она прошептала:
— И ты меня прости.
Рэчел отдавала себе отчет в том, что доля вины за произошедшее лежит и на ней. Она должна была попросить его удалиться, как только он появился в ее комнате. А вместо этого она кинулась к нему с распростертыми объятиями, не скрывая, как счастлива его видеть.
— Простить за что? — с горечью усмехнулся Мэтью. — За то, что ты целомудренна? Ты невинная девушка, Рэчел, а я, черт меня побери, едва не заставил тебя забыть о твоем главном сокровище — о твоей чести. — Он произнес какое-то французское ругательство и продолжал: — Если бы любой другой мужчина повел себя с тобой подобным образом, я не колеблясь вызвал бы его на дуэль. Но вряд ли, — он передернул широкими плечами, — я сумею сразиться на дуэли с самим собой. — Горькая усмешка снова искривила его губы. — Я опозорил мою семью и надругался над ее гостеприимством. Но поверьте мне, cherie, тут не было заранее запланированного умысла.
Слушая упреки, которыми Мэтью осыпал себя, Рэчел чувствовала, как ее переполняет нежность к нему. Он стремился взять всю тяжесть вины на себя, хотел пощадить ее чувства. Но она не могла этого допустить: ведь он ни к чему ее не принуждал.
— Конечно же я верю вам, Мэтью, — ответила она, — я знаю, что вы никогда не причинили бы мне зла.
Мэтью на мгновение зажмурился.
— С умыслом — никогда, любовь моя.
Он сделал шаг в ее сторону и резко остановился.
— Я выглянул в окно и, увидев вас на галерее, понял, что должен поговорить с вами. И вот тут-то черт меня и попутал, — объяснил он. — Я хотел спросить вас кое о чем.
— О чем же? — заинтересовалась Рэчел.
— Это можно отложить до завтра.
— Завтра утром я возвращаюсь в Новый Орлеан, Мэтью, — сказала Рэчел.
— Когда?
— Я намеревалась уехать сразу после завтрака. Я задержалась здесь только из опасения, что до отъезда не увижу вас, — честно созналась девушка.
— Вы не должны уезжать, не поговорив со мной.
— О чем?
— Отложим это, — твердо повторил он. — Мы поговорим после того, как вы позавтракаете. — Он пристально взглянул на нее. — Обещайте мне, что до отъезда уделите мне несколько минут для беседы.
— Обещаю.
И Мэтью ушел.
Комната сразу показалась Рэчел такой пустой, что слезы навернулись ей на глаза. Опустив ноги на пол, она долго сидела, наблюдая, как свежий ночной ветерок колышет занавески.
Она боролась с острым желанием вернуть его, попросить его остаться, забыть обо всех последствиях. Это было бы безумием, она знала, но каким сладким безумием!
Испытывала ли Доминика подобное чувство утраты, когда Мэтью перестал делить с ней постель? В голове у Рэчел не укладывалось, как может женщина, познавшая любовь в объятиях Мэтью, по доброй воле расстаться с ним. Она неоднократно испытывала искушение узнать у Анжелики, как перенесла ее сестра разрыв с Мэтью, но постеснялась обсуждать с экономкой такую деликатную тему.
Сейчас Рэчел почувствовала, что Доминика очень близка ей, ведь их объединял человек, дорогой им обеим, и эта женская общность будет связывать их всегда.
«Когда-нибудь, пусть не скоро, — поклялась себе Рэчел, — я найду способ возместить этой женщине ее утрату».
Мэтью вернулся в свою уединенную гарсоньерку. Едва он переступил порог, как навстречу ему выскочил его пес, восторженно тычущийся носом в его руки. Вслед за тем ночную тьму прорезал свет лампы, внесенной его слугой Ахиллом.
— Приготовь мне выпить, — приказал Мэтью тоном, свидетельствовавшим о его раздражении и недовольстве — и самим собой и ситуацией.
Черт подери! Он выругался про себя и устремился наверх, прыгая через две ступеньки, пес следовал за ним по пятам. Он сорвал с себя сорочку, обрывая пуговицы, и швырнул ее в стену.
Затем он подошел к умывальнику и плеснул находившуюся в нем прохладную воду себе в лицо. Она струйками стекала по его шее, плечам, груди, но не остужала ни его страсти, ни его гнева.
Мэтью просто поверить не мог, что он настолько забылся, начав ласкать Рэчел. Он, всегда гордившийся умением держать себя в руках в любой ситуации, вдруг потерял голову, забыл о приличиях. Страсть захлестнула его целиком, и, не опомнись она в последний момент, он лишил бы ее невинности.
Осознав, что он хочет эту ирландскую девочку так, как не желал еще ни одной женщины, он был потрясен. Он понимал, каким безумием было явиться вот так в ее комнату. Но он ничего не мог с собой поделать.
Ахилл вошел в комнату с подносом красного дерева, на котором красовались бутылка коньяка и высокий, суживающийся кверху бокал. Он поставил все это на мраморный столик у постели, плеснул в бокал изрядное количество драгоценной французской влаги и, украдкой бросив на Мэтью оценивающий взгляд, перевел его на валявшуюся в углу скомканную сорочку и лужицы воды на ковре.
Мэтью схватил бокал и резким движением опрокинул его содержимое себе в глотку.
— Еще! — потребовал он, бросаясь в ближайшее к нему кресло. Собака свернулась у его ног. — Ты хочешь мне что-то сказать?
Ахилл на минуту задумался, прежде чем ответил:
— Что бы вы хотели от меня услышать?
— Откуда я знаю, черт побери! — буркнул Мэтью, принимая из его рук новую порцию коньяка.
— Я никогда не видел вас таким, — произнес наконец слуга.
— Я никогда прежде не был влюблен, — ответил Мэтью, делая глоток, на этот раз небольшой.
Он запустил руку в свои густые волосы. Влюблен. Он действительно был по уши влюблен в Рэчел, и с этим ничего нельзя было поделать.
«О Боже, — подумал он, — нашел время влюбиться!» Вот-вот разразится война, и на первом месте для него должны быть не чувства, а его деятельность, его работа на правительство Соединенных Штатов.
— Желаете еще чего-нибудь? — спросил Ахилл.
— Нет, ничего больше не нужно, — ответил Мэтью, закрывая глаза и откидывая голову на спинку кресла.
Несколько минут спустя его губы тронула улыбка. Он знал, как ему следует поступить, и, к счастью, это совпадало с его желаниями.
Рэчел сидела с матерью Мэтью в маленькой столовой за обильнейшим завтраком, каковые ежедневно подавались на плантации, и пыталась управиться со своей порцией. Эдуард Деверо встал из-за стола минут десять назад и вышел распорядиться насчет экипажа для Рэчел.
— Мне было так хорошо с вами, моя девочка, — заметила Фрэнсис Деверо, — мне казалось, что я наконец-то обрела свою старшую дочь.
Она знаком приказала слуге налить ей еще чашку кофе. Фрэнсис любила очень крепкий кофе с горячим молоком.
— Я потеряла нескольких детей между Мэтью и Маргаритой, — доверительно пояснила она. — Двух мальчиков и девочку. Будь моя Либби жива, она была бы вашей ровесницей.
— Я вам очень сочувствую, — тихо проговорила Рэчел. Она подумала, как это должно быть ужасно — потерять ребенка, и вознесла жаркую молитву за души покойных детей Фрэнсис. Она знала, что у ее собственной матери родился мертвый ребенок, и помнила, как горевали родители. Фрэнсис одарила ее грустной улыбкой:
— С тех пор прошло много лет, но они до сих пор живут в моем сердце и будут жить, пока я не умру. Но сейчас я вспомнила об этом не для того, чтобы испортить вам настроение, моя милая, а для того, чтобы воздать вам наивысшую, в моих глазах, хвалу. — Она вытянула руку и потрепала Рэчел по плечу: — Вы стали частью нашей жизни, и мне будет очень недоставать вас.
— Так же, как и мне вас, мадам, — искренне ответила Рэчел. — Благодаря вам я чувствовала себя здесь не гостьей или наемной гувернанткой, а членом семьи.
— Разумеется, Рэчел, дорогая моя, именно так! — воскликнула Фрэнсис. — Вы необыкновенная девушка и оказали весьма благотворное влияние на Маргариту. Она ведь бывает ужасной шалуньей, и, я боюсь, мы ужасно избаловали ее после этой недавней болезни, а больше всех — Мэтью.
— Опять Мэтью, мама? — раздался его голос, и Мэтью с лукавой усмешкой на лице скользнул в столовую. Он остановился возле матери и поцеловал ее. Сегодня он был тщательно выбрит, костюм, как обычно, безупречен. Ничто в нем не напоминало взволнованного и усталого человека, появившегося в комнате Рэчел вчера вечером.
— Когда же ты вернулся? — спросила его мать, похлопав по руке.
Увидев гримасу боли, исказившую его лицо, Рэчел открыла было рот, чтобы сказать о его ране, как вдруг поймала его взгляд. Он легонько покачал головой, призывая ее к молчанию.
Желание Мэтью было законом для нее, и она без колебаний подчинилась.
Слуга налил Мэтью чашку свежего горячего кофе. Мэтью отпил глоток, взглянул на Рэчел и с улыбкой продекламировал по-французски:
— Полагаю, ты должен перевести это для Рэчел на английский, — предложила она, весело сверкнув глазами.
Первым порывом Рэчел было напомнить им обоим, что она достаточно понимает по-французски. Но тем самым она лишила бы себя удовольствия еще раз услышать его декламацию, поэтому она промолчала.
— Охотно, мама, — ответил Мэтью. Он взглянул Рэчел в глаза и начал своим глубоким, медлительным голосом:
Мэтью допил кофе и отрицательно покачал головой, когда слуга попытался вновь наполнить его чашку.
— Быть может, позднее, — сказал он слуге и добавил, обращаясь к Фрэнсис: — Мама, если ты позволишь, я бы хотел сказать Рэчел не сколько слов с глазу на глаз.
Фрэнсис с любопытством взглянула на него.
— С глазу на глаз? Что я такое слышу? — спросила она, пытаясь придать суровость голосу и взгляду. — Она сейчас уезжает в Новый Орлеан.
Мэтью знал, как ревностно относится его мать к соблюдению приличий.
— Я не задержу ее надолго, но речь идет о жизненно важном деле, уверяю тебя.
— Ну хорошо, — уступила Фрэнсис. — Вы можете поговорить В музыкальной гостиной.
— Спасибо, мама, — сказал Мэтью и, поднявшись, предложил Рэчел руку.
Он провел ее через обширный холл в элегантно обставленную комнату, где находились большой рояль, арфа и целая коллекция обитых розовым атласом кресел и диванчиков, расположившись на которых, так приятно было слушать музыку.
Мэтью усадил Рэчел на один из диванчиков, а сам остался стоять. Прежде чем он заговорил, прошло несколько секунд. После вчерашнего Рэчел ощущала неловкость в его присутствии. Но как же еще она могла чувствовать себя с человеком, которому чуть не отдалась? А он, собирается ли он снова извиняться за свою несдержанность?
— Рэчел, — в конце концов произнес он. — Я бы хотел, чтобы вы оказали мне великую честь, выйдя за меня замуж. Согласны ли вы стать моей женой?
Лицо Рэчел выразило удивление.
— Женой? — прошептала она, и слезы радости брызнули из ее глаз.
Довольная усмешка появилась в уголках его подвижного рта.
— Да, cherie, моей женой.
— Вы говорите так не потому, что вы считаете это своим долгом? — поинтересовалась она.
Она отчаянно желала принять предложение, но лишь в том случае, если оно идет от сердца.
Мэтью приблизился к ней и, опустившись на колено, взял ее маленькую ручку.
— Поверь мне, Рэчел, дело не в том, что мне стыдно за вчерашний вечер. Эти мгновения были прекрасны, и я всегда буду лелеять воспоминания о них, — объяснил он. — Я намеревался поговорить с тобой после Нового года, но события не стоят на месте и вынуждают меня поторопиться. Прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, я хочу заручиться твоим словом.
— Какие события, какая ситуация?
Пылкость, звучавшая в его голосе, заставила Рэчел забыть обо всех своих сомнениях, но последняя фраза встревожила ее и вернула с небес на землю.
Мэтью глубоко вздохнул:
— Надвигается война. Южная Каролина уже проголосовала за отделение, и, насколько я себе представляю, остальные южные штаты скоро последуют ее примеру.
— Ты уверен, что начнется война?
— У меня нет ни малейшего сомнения, — ответил он. — Президент Линкольн не допустит распада Соединенных Штатов. Молю Бога, что бы я ошибся, но слишком многое убеждает меня в собственной правоте.
Как я и предполагала, родители разрешили мне некоторое время пожить здесь и давать уроки младшей сестре Мэтью. Маргарита — прелесть, и она так жадно впитывает знания, что я в шутку прозвала ее «маленькой губкой». Она добрый, хороший ребенок. Ее брат время от времени присутствует на наших занятиях. С его помощью мне удается выйти за пределы обычной школьной программы, а кроме того, я радуюсь возможности побыть лишний раз в его обществе, тем более, что последнее время дела все чаще и чаще вынуждают его надолго покидать плантацию.
Иногда я даю волю воображению и представляю себе Мэтью в роли отца. Затем спохватываюсь, что заглядываю слишком далеко. Оставаясь со мной наедине, он ведет себя как самый безупречный джентльмен. С его губ не срывается даже намека на брак или на наши давние поцелуи. Мы проводим время в высшей степени респектабельно. Но тем не менее простое прикосновение его руки к моей вызывает у меня такой трепет, что я почти лишаюсь чувств».
Закончив свои записи, Рэчел зевнула. Она скучала по Мэтью. В этот последний раз он отсутствовал три недели. Как-то раз она спросила, куда именно он ездит по делам, и помнила, с каким отсутствующим взглядом он пробормотал, что это неважно и вообще дела его не имеют большого значения. Рэчел же полагала, что это отнюдь не так, ведь он возвращался из своих поездок измотанный, с каким-то новым — чужим и тяжелым — выражением глаз, но она не приставала к нему с расспросами. Она научилась держать при себе тревогу, снедавшую ее во время его отлучек, не желая, чтобы ее переживания доставляли ему лишнее беспокойство.
До Рождества оставалось всего несколько дней. Она принимала деятельное участие в украшении дома и пришла в полный восторг от резных ясель, символизировавших те, в которых лежал младенец Христос. На следующий день она должна была вернуться в Новый Орлеан и провести праздники с родителями, и страстно желала, чтобы Мэтью был здесь и она могла вручить ему рождественский подарок. Завернутый в простую коричневую бумагу и перевязанный атласной ленточкой красного цвета, он дожидался своего часа в углу комнаты.
Рэчел встала из-за письменного стола и направилась в угол, где находился подарок. Это была картина, написанная по ее заказу и изображавшая жеребца Мэтью — Симарона. Она улыбнулась, вспомнив, как отнесся огромный рыжий жеребец к появлению художника. Словно понимая, в чем дело, животное позировало с грацией опытного натурщика и близко не подпускало ни одну из лошадей в загоне. Когда же дело было сделано, жеребец с жадностью набросился на припасенные Рэчел лакомства. «Не слишком вежливо с его стороны, но пришлось простить — результат того стоил», — с улыбкой подумала Рэчел.
Ночной воздух был прохладным. Его дуновение приподнимало белые муслиновые занавески на застекленной двери, выходившей в галерею.
Спать Рэчел не хотелось и, отодвинув занавеску, она вышла из комнаты. Она была в домашних туфлях, и шаги ее, когда она пересекала галерею, были совершенно бесшумными. Подойдя к перилам, она остановилась и глубоко вдохнула свежий воздух. Ветерок слегка надувал ее плащ, наброшенный прямо поверх ночной сорочки и нижней юбки, шевелил распущенные волосы, спадавшие до самой талии. Здесь, на плантации, она особенно любила именно это время суток. Вокруг царил покой, наполненный какими-то особыми и уже хорошо ей знакомыми звуками и запахами ночи. Ничего общего с ночью в городе!
Сквозь деревья она различила свет в гарсоньерке. Это могло значить только одно — Мэтью вернулся.
Ей страстно захотелось помчаться туда, только лишь убедиться, что он цел и невредим. Она впилась взором в маленький домик, мечтая, чтобы он подошел к окну и выглянул наружу. Увидеть его силуэт в окне — больше ей ничего не надо.
И тут в окне второго этажа она вдруг увидела его фигуру. Рэчел замахала рукой в надежде, что он заметит ее.
Время, которое она простояла так, ожидая его реакции, показалось ей вечностью. Но поскольку минуты шли и никто не появлялся, она решила, что сейчас слишком темно, чтобы он мог ее заметить, и что ей следовало бы наконец лечь в постель.
Тем не менее она продолжала стоять неподвижно, не в силах отвести глаз от маленького домика на другой стороне лужайки.
Постепенно огни в гарсоньерке один за другим погасли, и ее очертания исчезли в сгустившейся темноте.
До сознания Рэчел тем временем дошло, что ее бодрствование не приведет к желанным результатам, и она вернулась к себе, грустя, что ей не удалось увидеть Мэтью. Нет сомнения, что он слишком измучен и будет не в состоянии подняться до того, как она уедет.
Со вздохом Рэчел поднесла пальцы к губам и послала воздушный поцелуй в сторону его домика:
— Спокойной ночи, любовь моя, и да хранит тебя Господь!
Она вернулась к себе и притушила все лампы, кроме одной, стоявшей на ночном столике. Она медленно сняла плащ и повесила его обратно в шкаф, где находились ее домашние и выходные платья. В комоде, стоявшем у противоположной стены, хранилось нижнее белье и ночные принадлежности. И шкаф и комод были сделаны из кедра, и приятный запах кедровой древесины ощущался всякий раз, как открывался ящик или дверца.
Она еще держалась за медную ручку шкафа, когда низкий, с хрипотцой голос позади нее тихо позвал ее по имени: «Рэчел!»
Она в изумлении обернулась и увидела Мэтью, стоявшего на пороге ее комнаты. Он стал медленно приближаться к ней, а она смотрела на него во все глаза. Сегодня Мэтью не походил на безупречно одетого, выбритого и причесанного джентльмена, каким он был всегда. Он был без сюртука. Щеки и подбородок поросли темной щетиной, не первой свежести рубашка была расстегнута, позволяя видеть завитки черных волос на груди, один рукав был закатан, и руку охватывала крепкая белая повязка.
Забыв обо всем, Рэчел мгновенно преодолела разделявшее их пространство.
— Мэтью! — воскликнула она, падая в его объятия.
Его руки сомкнулись вокруг Рэчел, и что было силы он прижал ее к себе. Он вдыхал сладкий запах ее волос, тонкий аромат ее любимых духов. Какое наслаждение ощущать тепло ее тела сквозь тонкую ткань сорочки!
— Я видел, что ты стояла там, на галерее, — сказал он, погружая руку в волну ее золотистых волос, поглаживая их, собирая в горсть. — Я долго колебался, прежде чем прийти к тебе в столь поздний час, — добавил он и отодвинулся на несколько сантиметров, наклоняя голову, чтобы взглянуть ей в лицо. — Я знаю, что не должен находиться здесь, у тебя в комнате. Но, Боже мой, — простонал он, — я не мог иначе. Словно какой-то голос звал, нет, просил меня прийти сюда.
— Это была я, — застенчиво сказала Рэчел, и лицо ее озарилось ясной улыбкой.
— Ты манила меня, словно ангел, сулящий райское блаженство, — продолжал он, — и я не мог устоять.
Одной рукой Мэтью взял ее подбородок, приподнял ее лицо и прильнул губами к трепещущему рту.
Рэчел сразу уступила натиску этих жадных губ, ответив на его поцелуй. Он целовал ее с какой-то дикой страстью, отняв у нее все силы к сопротивлению. Голова у Рэчел закружилась, она погрузилась в бездну чувственного наслаждения. Ее губы с готовностью раскрылись, и язык Мэтью беспрепятственно погрузился в ее рот. Его язык ласкал и дразнил, а она стремилась повторить малейшее его движение, теряя рассудок от ощущений, вызываемых этим необыкновенным поцелуем.
Прижимаясь к Мэтью, Рэчел чувствовала, как напряжено его сильное тело. Ее собственное тело ответило незамедлительно: прикоснувшись к его груди, соски ее под тонким батистом затвердели, а всю ее окутала сладостная истома, и она едва не лишилась чувств.
Прервав поцелуй, Мэтью подхватил ее на руки.
— Твоя рука… — пролепетала Рэчел, пока он нес ее к низкой кушетке красного дерева, стоявшей рядом с ее постелью. Эта кушетка, называвшаяся в семье lit d'accouchement[21] и использовавшаяся во время родов, должна была сейчас послужить иной цели.
— Плевать на мою руку, — буркнул он, осторожно укладывая ее на пуховый матрац и опускаясь следом за ней.
Он был так близко, что Рэчел могла различить каждую черточку, каждую морщинку вокруг его глаз. Он не сводил с нее взгляда, горящего таким огнем, что ей пришлось отвести глаза, пока он устраивался рядом с ней. Кушетка была слишком короткой для того, чтобы человек его роста мог вытянуться на ней, и Мэтью вынужден был расположиться полулежа.
Рэчел лежала, с трепетом ожидая, что последует дальше. Сердце ее отчаянно колотилось, дыхание было прерывистым, грудь бурно вздымалась.
Долго ждать ей не пришлось. Загорелая рука, смуглоту которой особенно подчеркивала белая повязка, скользнула к ее шее. Пальцы нашли место, где бился пульс, и через мгновение он прижался к этому месту губами.
Вся трепеща от волнения и удовольствия, Рэчел тем не менее успела спросить:
— Как ты поранил руку?
— Несчастный случай, — пробормотал он небрежно. — Ничего страшного.
Взгляд Мэтью оторвался от лица Рэчел и переместился на ее волнующуюся грудь. За взглядом последовала его рука, и длинные тонкие пальцы принялись гладить и ласкать ее.
Когда он забрал в ладони ее полные груди, Рэчел с упоенным вздохом закрыла глаза. Где-то внутри ее тела словно заполыхало пламя.
Она почувствовала, как влажный кончик его языка коснулся тонкого батиста, обтянувшего ее напрягшийся сосок, и снова открыла глаза. Острое наслаждение словно ножом пронзило Рэчел, из ее горла вырвались нечленораздельные хриплые звуки. Прикосновения Мэтью воспламеняли ее, заставляя все ее тело сотрясаться словно под воздействием электрического тока.
Как в тумане она увидела, что он поднял голову и нежно улыбнулся. Он продолжал медленно расстегивать ее сорочку и стаскивать ее, чтобы его руки могли беспрепятственно касаться ее обнаженного тела. Он снова взял в ладони ее груди, описывая большими пальцами круги вокруг набухших сосков. И все время пристально смотрел на нее, замечая и лихорадочный румянец на ее щеках, и прерывистое дыхание.
Каждое новое прикосновение погружало ее глубже и глубже в пучины чувственности. Действия Мэтью лишали ее рассудка. Но хотя она зашла уже достаточно далеко на этом соблазнительном пути, последняя сохранившаяся у нее капля разума напоминала ей, что дальше идти нельзя. Нравственные принципы, усвоенные с детства, внезапно пришли ей на память, словно хорошо заученный урок, гласивший — с каждой минутой все громче, — что она вот-вот пересечет последнюю черту.
Когда губы Мэтью принялись исследовать ее обнаженное тело, Рэчел заставила себя поднять ставшие совершенно ватными руки и уперлась ему в грудь, погрузив пальцы в густые темные волосы.
— Пожалуйста, — прошептала она умоляюще, — отпусти меня.
Тронутый отчаянной мольбой, звучавшей в ее голосе, испугом, читавшимся в ее глазах, Мэтью подчинился. Он встал с кушетки и повернулся к ней спиной, давая ей время привести себя в порядок и с трудом переводя дыхание.
Краска стыда заливала лицо Рэчел, пока она застегивала пуговицы и наблюдала, как судорожно вздымаются и опускаются плечи Мэтью, обтянутые белой рубашкой. Как могла она допустить подобное? Она вела себя как распутница, ведь она не только разрешила ему все эти вольности, но и упивалась ими, блаженствовала, ощущая его тело под своими пальцами. Даже прикосновение волос, покрывавших его грудь, к ее коже доставляло ей ни с чем не сравнимое наслаждение.
— Прости меня, Рэчел, — стиснув зубы, проговорил Мэтью и снова повернулся к ней лицом. Рэчел стянула со стоявшей рядом постели стеганое покрывало, завернулась в него и теперь, сидя, поджав ноги, на кушетке, напоминала маленького перепуганного ребенка.
А она действительно испугалась. Испугалась силы эмоций, которые пробудил в ней Мэтью, ведь они совсем лишили ее воли. Испугалась, что вот-вот попросит его не обращать внимания на ее протесты и продолжать эту сладостную игру. Испугалась, что потеряет его, если станет держать его на расстоянии. Один взгляд на его брюки убедил ее в силе владевшего им возбуждения. Краска снова бросилась ей в лицо.
Облизнув припухшие от поцелуев губы, она прошептала:
— И ты меня прости.
Рэчел отдавала себе отчет в том, что доля вины за произошедшее лежит и на ней. Она должна была попросить его удалиться, как только он появился в ее комнате. А вместо этого она кинулась к нему с распростертыми объятиями, не скрывая, как счастлива его видеть.
— Простить за что? — с горечью усмехнулся Мэтью. — За то, что ты целомудренна? Ты невинная девушка, Рэчел, а я, черт меня побери, едва не заставил тебя забыть о твоем главном сокровище — о твоей чести. — Он произнес какое-то французское ругательство и продолжал: — Если бы любой другой мужчина повел себя с тобой подобным образом, я не колеблясь вызвал бы его на дуэль. Но вряд ли, — он передернул широкими плечами, — я сумею сразиться на дуэли с самим собой. — Горькая усмешка снова искривила его губы. — Я опозорил мою семью и надругался над ее гостеприимством. Но поверьте мне, cherie, тут не было заранее запланированного умысла.
Слушая упреки, которыми Мэтью осыпал себя, Рэчел чувствовала, как ее переполняет нежность к нему. Он стремился взять всю тяжесть вины на себя, хотел пощадить ее чувства. Но она не могла этого допустить: ведь он ни к чему ее не принуждал.
— Конечно же я верю вам, Мэтью, — ответила она, — я знаю, что вы никогда не причинили бы мне зла.
Мэтью на мгновение зажмурился.
— С умыслом — никогда, любовь моя.
Он сделал шаг в ее сторону и резко остановился.
— Я выглянул в окно и, увидев вас на галерее, понял, что должен поговорить с вами. И вот тут-то черт меня и попутал, — объяснил он. — Я хотел спросить вас кое о чем.
— О чем же? — заинтересовалась Рэчел.
— Это можно отложить до завтра.
— Завтра утром я возвращаюсь в Новый Орлеан, Мэтью, — сказала Рэчел.
— Когда?
— Я намеревалась уехать сразу после завтрака. Я задержалась здесь только из опасения, что до отъезда не увижу вас, — честно созналась девушка.
— Вы не должны уезжать, не поговорив со мной.
— О чем?
— Отложим это, — твердо повторил он. — Мы поговорим после того, как вы позавтракаете. — Он пристально взглянул на нее. — Обещайте мне, что до отъезда уделите мне несколько минут для беседы.
— Обещаю.
И Мэтью ушел.
Комната сразу показалась Рэчел такой пустой, что слезы навернулись ей на глаза. Опустив ноги на пол, она долго сидела, наблюдая, как свежий ночной ветерок колышет занавески.
Она боролась с острым желанием вернуть его, попросить его остаться, забыть обо всех последствиях. Это было бы безумием, она знала, но каким сладким безумием!
Испытывала ли Доминика подобное чувство утраты, когда Мэтью перестал делить с ней постель? В голове у Рэчел не укладывалось, как может женщина, познавшая любовь в объятиях Мэтью, по доброй воле расстаться с ним. Она неоднократно испытывала искушение узнать у Анжелики, как перенесла ее сестра разрыв с Мэтью, но постеснялась обсуждать с экономкой такую деликатную тему.
Сейчас Рэчел почувствовала, что Доминика очень близка ей, ведь их объединял человек, дорогой им обеим, и эта женская общность будет связывать их всегда.
«Когда-нибудь, пусть не скоро, — поклялась себе Рэчел, — я найду способ возместить этой женщине ее утрату».
Мэтью вернулся в свою уединенную гарсоньерку. Едва он переступил порог, как навстречу ему выскочил его пес, восторженно тычущийся носом в его руки. Вслед за тем ночную тьму прорезал свет лампы, внесенной его слугой Ахиллом.
— Приготовь мне выпить, — приказал Мэтью тоном, свидетельствовавшим о его раздражении и недовольстве — и самим собой и ситуацией.
Черт подери! Он выругался про себя и устремился наверх, прыгая через две ступеньки, пес следовал за ним по пятам. Он сорвал с себя сорочку, обрывая пуговицы, и швырнул ее в стену.
Затем он подошел к умывальнику и плеснул находившуюся в нем прохладную воду себе в лицо. Она струйками стекала по его шее, плечам, груди, но не остужала ни его страсти, ни его гнева.
Мэтью просто поверить не мог, что он настолько забылся, начав ласкать Рэчел. Он, всегда гордившийся умением держать себя в руках в любой ситуации, вдруг потерял голову, забыл о приличиях. Страсть захлестнула его целиком, и, не опомнись она в последний момент, он лишил бы ее невинности.
Осознав, что он хочет эту ирландскую девочку так, как не желал еще ни одной женщины, он был потрясен. Он понимал, каким безумием было явиться вот так в ее комнату. Но он ничего не мог с собой поделать.
Ахилл вошел в комнату с подносом красного дерева, на котором красовались бутылка коньяка и высокий, суживающийся кверху бокал. Он поставил все это на мраморный столик у постели, плеснул в бокал изрядное количество драгоценной французской влаги и, украдкой бросив на Мэтью оценивающий взгляд, перевел его на валявшуюся в углу скомканную сорочку и лужицы воды на ковре.
Мэтью схватил бокал и резким движением опрокинул его содержимое себе в глотку.
— Еще! — потребовал он, бросаясь в ближайшее к нему кресло. Собака свернулась у его ног. — Ты хочешь мне что-то сказать?
Ахилл на минуту задумался, прежде чем ответил:
— Что бы вы хотели от меня услышать?
— Откуда я знаю, черт побери! — буркнул Мэтью, принимая из его рук новую порцию коньяка.
— Я никогда не видел вас таким, — произнес наконец слуга.
— Я никогда прежде не был влюблен, — ответил Мэтью, делая глоток, на этот раз небольшой.
Он запустил руку в свои густые волосы. Влюблен. Он действительно был по уши влюблен в Рэчел, и с этим ничего нельзя было поделать.
«О Боже, — подумал он, — нашел время влюбиться!» Вот-вот разразится война, и на первом месте для него должны быть не чувства, а его деятельность, его работа на правительство Соединенных Штатов.
— Желаете еще чего-нибудь? — спросил Ахилл.
— Нет, ничего больше не нужно, — ответил Мэтью, закрывая глаза и откидывая голову на спинку кресла.
Несколько минут спустя его губы тронула улыбка. Он знал, как ему следует поступить, и, к счастью, это совпадало с его желаниями.
Рэчел сидела с матерью Мэтью в маленькой столовой за обильнейшим завтраком, каковые ежедневно подавались на плантации, и пыталась управиться со своей порцией. Эдуард Деверо встал из-за стола минут десять назад и вышел распорядиться насчет экипажа для Рэчел.
— Мне было так хорошо с вами, моя девочка, — заметила Фрэнсис Деверо, — мне казалось, что я наконец-то обрела свою старшую дочь.
Она знаком приказала слуге налить ей еще чашку кофе. Фрэнсис любила очень крепкий кофе с горячим молоком.
— Я потеряла нескольких детей между Мэтью и Маргаритой, — доверительно пояснила она. — Двух мальчиков и девочку. Будь моя Либби жива, она была бы вашей ровесницей.
— Я вам очень сочувствую, — тихо проговорила Рэчел. Она подумала, как это должно быть ужасно — потерять ребенка, и вознесла жаркую молитву за души покойных детей Фрэнсис. Она знала, что у ее собственной матери родился мертвый ребенок, и помнила, как горевали родители. Фрэнсис одарила ее грустной улыбкой:
— С тех пор прошло много лет, но они до сих пор живут в моем сердце и будут жить, пока я не умру. Но сейчас я вспомнила об этом не для того, чтобы испортить вам настроение, моя милая, а для того, чтобы воздать вам наивысшую, в моих глазах, хвалу. — Она вытянула руку и потрепала Рэчел по плечу: — Вы стали частью нашей жизни, и мне будет очень недоставать вас.
— Так же, как и мне вас, мадам, — искренне ответила Рэчел. — Благодаря вам я чувствовала себя здесь не гостьей или наемной гувернанткой, а членом семьи.
— Разумеется, Рэчел, дорогая моя, именно так! — воскликнула Фрэнсис. — Вы необыкновенная девушка и оказали весьма благотворное влияние на Маргариту. Она ведь бывает ужасной шалуньей, и, я боюсь, мы ужасно избаловали ее после этой недавней болезни, а больше всех — Мэтью.
— Опять Мэтью, мама? — раздался его голос, и Мэтью с лукавой усмешкой на лице скользнул в столовую. Он остановился возле матери и поцеловал ее. Сегодня он был тщательно выбрит, костюм, как обычно, безупречен. Ничто в нем не напоминало взволнованного и усталого человека, появившегося в комнате Рэчел вчера вечером.
— Когда же ты вернулся? — спросила его мать, похлопав по руке.
Увидев гримасу боли, исказившую его лицо, Рэчел открыла было рот, чтобы сказать о его ране, как вдруг поймала его взгляд. Он легонько покачал головой, призывая ее к молчанию.
Желание Мэтью было законом для нее, и она без колебаний подчинилась.
Слуга налил Мэтью чашку свежего горячего кофе. Мэтью отпил глоток, взглянул на Рэчел и с улыбкой продекламировал по-французски:
Фрэнсис рассмеялась.
Noir comme le diable.
Chaud comme l'enfer.
Pur comme une ange.
Doux comme l'amour.
— Полагаю, ты должен перевести это для Рэчел на английский, — предложила она, весело сверкнув глазами.
Первым порывом Рэчел было напомнить им обоим, что она достаточно понимает по-французски. Но тем самым она лишила бы себя удовольствия еще раз услышать его декламацию, поэтому она промолчала.
— Охотно, мама, — ответил Мэтью. Он взглянул Рэчел в глаза и начал своим глубоким, медлительным голосом:
Он произносил эти строки не спеша, с выражением, и Рэчел подумала, что, наверное, один лишь Мэтью способен прочесть четверостишие о кофе как любовную элегию. Она вдруг поняла, что ей ужасно хочется услышать, как он читает ей сонеты, этим необыкновенным голосом. «Но вообще, — усмехнулась она про себя, — я бы с восторгом слушала в его исполнении даже передовицу из „Дейли кресчент“.
Черный, как дьявол.
Горячий, как ад.
Чистый, как ангел.
Сладкий, как любовь.
Мэтью допил кофе и отрицательно покачал головой, когда слуга попытался вновь наполнить его чашку.
— Быть может, позднее, — сказал он слуге и добавил, обращаясь к Фрэнсис: — Мама, если ты позволишь, я бы хотел сказать Рэчел не сколько слов с глазу на глаз.
Фрэнсис с любопытством взглянула на него.
— С глазу на глаз? Что я такое слышу? — спросила она, пытаясь придать суровость голосу и взгляду. — Она сейчас уезжает в Новый Орлеан.
Мэтью знал, как ревностно относится его мать к соблюдению приличий.
— Я не задержу ее надолго, но речь идет о жизненно важном деле, уверяю тебя.
— Ну хорошо, — уступила Фрэнсис. — Вы можете поговорить В музыкальной гостиной.
— Спасибо, мама, — сказал Мэтью и, поднявшись, предложил Рэчел руку.
Он провел ее через обширный холл в элегантно обставленную комнату, где находились большой рояль, арфа и целая коллекция обитых розовым атласом кресел и диванчиков, расположившись на которых, так приятно было слушать музыку.
Мэтью усадил Рэчел на один из диванчиков, а сам остался стоять. Прежде чем он заговорил, прошло несколько секунд. После вчерашнего Рэчел ощущала неловкость в его присутствии. Но как же еще она могла чувствовать себя с человеком, которому чуть не отдалась? А он, собирается ли он снова извиняться за свою несдержанность?
— Рэчел, — в конце концов произнес он. — Я бы хотел, чтобы вы оказали мне великую честь, выйдя за меня замуж. Согласны ли вы стать моей женой?
Лицо Рэчел выразило удивление.
— Женой? — прошептала она, и слезы радости брызнули из ее глаз.
Довольная усмешка появилась в уголках его подвижного рта.
— Да, cherie, моей женой.
— Вы говорите так не потому, что вы считаете это своим долгом? — поинтересовалась она.
Она отчаянно желала принять предложение, но лишь в том случае, если оно идет от сердца.
Мэтью приблизился к ней и, опустившись на колено, взял ее маленькую ручку.
— Поверь мне, Рэчел, дело не в том, что мне стыдно за вчерашний вечер. Эти мгновения были прекрасны, и я всегда буду лелеять воспоминания о них, — объяснил он. — Я намеревался поговорить с тобой после Нового года, но события не стоят на месте и вынуждают меня поторопиться. Прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, я хочу заручиться твоим словом.
— Какие события, какая ситуация?
Пылкость, звучавшая в его голосе, заставила Рэчел забыть обо всех своих сомнениях, но последняя фраза встревожила ее и вернула с небес на землю.
Мэтью глубоко вздохнул:
— Надвигается война. Южная Каролина уже проголосовала за отделение, и, насколько я себе представляю, остальные южные штаты скоро последуют ее примеру.
— Ты уверен, что начнется война?
— У меня нет ни малейшего сомнения, — ответил он. — Президент Линкольн не допустит распада Соединенных Штатов. Молю Бога, что бы я ошибся, но слишком многое убеждает меня в собственной правоте.