Где сидела она сама, дожидаясь автобуса.
   У Нины нехорошо засосало под ложечкой, когда она поглядела сама на себя из другого тела.
   Нет, подумала она, ну не до такой же степени!
   Она ведь даже не спала, как же мог этот сон присниться ей?
   Если только она не заснула там, на скамейке.
   Может быть, если она поднесет кошачье тело к своему собственному, вскочит к нему на колени, это соприкосновение разрушит колдовство, которому она подверглась?
   Ведь это же наверняка колдовство!
   Эшли, ее порча.
   Нина тронулась было с места, но, как это всегда бывало в снах, незнакомое тело не слушалось. Она потеряла равновесие и чудом не упала с крышки мусорного бака.
   Растерянность и испуг вырвали из ее груди жалобное мяуканье.
   Нет, все, с нее хватит. Как только Эшли попадется ей на глаза…
   В затылке загудело – нервы кошачьего тела, в которое она сейчас была заключена, о чем-то предупреждали, хотя Нина и не понимала, о чем. Она медленно, осторожно обернулась, аккуратно переступая кошачьими лапами, и увидела в конце улочки расплывчатую фигуру. Та была в слишком густой тени, чтобы различить ее получше – слишком размытая даже для хорошего кошачьего зрения.
   В воздухе вдруг запахло снегом. И зимним морозом. Холод заструился по каменным оградам и по мостовой – холод, истекающий от этой тени, возле которой было холоднее всего.
   Тень что-то говорила, но Нина не могла понять, что. Она лишь слышала ее голос – тяжелый и низкий, словно гул ломающегося толстого льда на реке.
   «Что тебе надо?» – хотела спросить Нина, потому что знала: тень чего-то хочет от нее, но из кошачьего горла вырвался лишь странный писк и хрип.
   Тень сделала шаг вперед.
   Нина почувствовала, как стало холоднее. Ей показалось, что в воздухе кружатся снежинки. Она услышала тихий звон – словно бусины на занавеси, сплетенной мамой, шелестят друг о друга, но еще тише.
   Тут ужас охватил кошачий дух и снова овладел всем телом. Оно развернулось, прыгнуло и помчалось с такой головокружительной скоростью, что Нине стало бы дурно – если бы она была в своем облике. Если бы она не была всего лишь бестелесным духом, всаженным в голову уличной кошки.
   – ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА! – прокричала она беззвучно.
   Тень в конце улочки позвала ее, слов все еще нельзя было разобрать. У Нины заломило в висках – от холода, от незнакомых кошачьих движений, от голоса тени, который был теперь пронзительным, словно звук бьющегося стекла. Кошка ринулась по Грэссо-стрит, бросаясь под ноги прохожим. Нина почувствовала: то, что связывало ее с кошкой, что бы это ни было, – подается, отпускает ее. Это было похоже на падение в бездну, ее захватило и кружило удушающим вихрем, пока…
   Нина широко открыла глаза и увидела вплотную лицо Дэнни Конника, а его руку – на своем плече. Он тряс ее.
   – Что…?
   – Поехали, наркоманка, – сказал он. – Автобус пришел.
   Нина приподнялась на скамейке, все еще неуверенная в движениях. Автобус нависал над Дэнни, как Левиафан. Уличный шум отдавался в ее ушах неприятным звоном.
   Резкая боль сидела где-то за глазами.
   – Автобус?.. – повторила она.
   – Ты что, торчишь, Карабальо? – спросил Дэнни.
   – Нет, я…
   Неужели все это только привиделось ей? И она просто в самом деле заснула тут на скамейке, как какая-нибудь побродяжка?
   Нина бросила взгляд на конец улочки. Не веет ли все еще оттуда холодом?
   Что это там, в глубине, в тени – глаза, которые все еще смотрят на нее, или просто утренние солнечные зайчики скачут по детским рисункам?
   Водитель посигналил.
   – Эй, ребята, ну что, едем, или что? – крикнул он.
   Дэнни поднял Нину на ноги и подтолкнул к ступенькам автобуса. Он показал свой билет, покопался в кармане у Нины, пока не нашел там ее билет, потом провел ее к сиденью в конце салона. Нина замечала смутно, что все в автобусе смотрят на нее, но была еще слишком не в себе, чтобы побеспокоиться из-за этого нежеланного внимания к себе.
   – Ты, что, не знаешь, что бывает от наркоты? – зашептал Дэнни ей в ухо, когда они сели. – Посмотри, на что ты похожа – а еще ведь и девяти нет! Я всегда думал, что ты не такая, Нина.
   – Я… Я не на наркотиках, – ответила Нина.
   – Тогда что же с тобой творится?
   Нина пожала плечами.
   Если я скажу, ты не поверишь, подумала она. И вдруг она осознала, что сидит на одном сиденьи с ним, и что ей придется сидеть здесь теперь до самой школы.
   Замечательно! Оставалось только надеяться, что никто из ее знакомых ее не видит.
   Если хоть словечко разнесется об этом, она погибла.
   – Да, пришлось мне поволноваться… – сказал Дэнни.
   Нина повернулась к нему и посмотрела на него – по-настоящему посмотрела. И вдруг ей стало ужасно неудобно. Он, конечно, шизик, но вот, он, после того, как она день за днем гоняла и презирала его, сколько себя помнит, он помогает ей.
   Старается понравиться. Быть хорошим. А она может только думать о том, как неприятно будет, если кто-нибудь увидит ее с ним.
   Да, вот она, твоя благодарность, Нина, сказала она себе.
   – Наверно, я все еще не оправилась от вчерашнего гриппа, – сказала Нина вслух.
   – Может быть, тебе лучше остаться еще на день дома?
   – Господи, ты говоришь, как моя мама.
   – Вот спасибо!
   Нина не могла удержаться от смеха, при виде рожи, которую скорчил Дэнни.

 
***

 
   Нина встретила Джуди в женском умывальнике возле ротонды, от которой, словно спицы от втулки колеса, расходились остальные здания Реддингской Высшей школы. В воздухе плотно висели сигаретный дым и девчачья болтовня – девчонки урывали последние свободные минутки перед началом урока. Джуди прорвалась к зеркалу и переодевалась в то, в чем родители не выпустили бы ее из дома. Она улыбнулась Нине, когда та вошла. Джуди уже сняла приличные блузку и юбку, которые купила ей мать, и надела выцветшие джинсы и цветастую куртку.
   Вокруг все гудело от разговоров.
   – Слышала о Валери и Брэде?
   – Да, они разругались вчера вечером.
   – Он такой горячий!
   – Исключительно!
   – Она, должно быть, совсем свихнулась, раз решила порвать с ним.
   – Я слышала, это он порвал с ней, потому что она гуляла с Кейтом Ларсоном.
   – У меня, кажется, прыщик в носу…
   – Ну, дела!
   – Дебби все время над ними смеется.
   – Слышали новость? Бет Грант уходит из школы танцевать в «Пуссиз».
   – Но это же стрип-клуб!
   – Рассказывай!
   Нина слушала эту болтовню, не встревая, дожидаясь, когда же Джуди покончит со своей косметикой.
   – Ну, как я выгляжу? – спросила та наконец.
   – Просто убийственно, – заверила Нина.
   И это была правда. Кожа у Джуди была настолько чистой, что за такую Нина готова была застрелиться, а волосы завивались так, будто были курчавыми от природы.
   Нине же приходилось каждое утро целую вечность торчать перед зеркалом, пытаясь заставить свои волосы стать хоть чуть-чуть волнистыми.
   Только по дороге в класс Нина смогла заговорить с Джуди о том, что случилось с ней утром.
   – Это уже слишком, – сказала Джуди, когда Нина закончила рассказ.
   – Как ты думаешь, я схожу с ума, или что? – спросила Нина. – Дэнни решил, что я на наркотиках.
   При упоминании его имени лицо Джуди вытянулось.
   – А что, если это случится в школе? – продолжала Нина.
   – Ты совсем не можешь контролировать это?
   Нина покачала головой, хотя и не была уверена полностью.
   – Не знаю, – ответила она. – Я каждый раз так паникую, что не могу остановиться и спокойно разобраться. Я просто хочу вырваться из этих тел, в которые попадаю. Вырваться прочь…
   – Но… – задумалась Джуди. – Ты все-таки заснула там, пока ждала автобуса, или нет?
   – Я… – Нина умолкла, пытаясь расставить все события этого утра по порядку.
   – Я не знаю, – сказала она наконец. – По-моему, я только закрыла глаза на секунду, и тут же все это началось.
   – Тогда, может быть…
   Зазвенел звонок, и в коридоре началась суматоха – щелканье защелок, топот школьников, бросившихся к своим классам.
   – Поговорим попозже, – сказала Джуди, и они с Ниной присоединились ко всеобщему потоку.



ЭШ


   Утром в четверг Эш не смогла пойти в школу. В выходные ее заперли дома, поэтому уже три дня подряд она вела себя, как паинька, каждый день ходила на бесконечно занудные уроки, один за другим, не пропуская ни единого; каждый день приходила домой к положенному времени и сидела потом в одной спальне с Ниной, подглядывавшей за ней каждый раз, когда ей казалось, что Эш этого не замечает; и помогала по дому, как хорошая девочка, – в общем, старалась изо всех сил.
   Но сколько же можно! Эш пришлось украсть для себя хотя бы это утро, а не то она просто свихнулась бы.
   Поэтому она встала рано и вышла из дома еще раньше, чем кузина оделась.
   Когда Нина с матерью подходили к автобусной остановке, Эш уже была на другом конце города и садилась на скамейку в Фитцгенри-Парке. Она сидела и смотрела, как разворачивается утро, и последние пассажиры спешат к конторским кварталам, выходящим на парк, а потом стала наблюдать за завсегдатаями парка, начинавшими свой день.
   Первой появилась кошачья дама. Перед собой она толкала решетчатую бакалейную тележку со всеми пожитками, одетая во столько одежек, что, казалось, весь свой гардероб она носит на себе. С тележки она сняла мешок с сухой кошачьей едой и стала кормить кошек, собравшихся под военным памятником на ее призывное «кис-кис» и запах еды.
   Скоро прибыли и остальные: Педро, испанец-рассказчик, всегда приходивший рано, чтобы занять лучшее место у фонтана, откуда он декламировал свои истории прогуливавшимся посетителям; пара музыкантов – скрипач и цимбалистка, которая, как давно уже знала Эш, дольше настраиваилась, чем играла; велосипедист, чей трехколесный агрегат был увешан всевозможными украшениями – лампочками, зеркалами, флажками и радиоприемником, – а сзади было прилажено детское сиденье, в котором сидел его пес Серфер, тощая нечесаная собака неясного происхождения с игрушечными черными очками на носу. Были там и нищие, алкаши после бесплатного завтрака у миссионеров, другие школьники-прогульщики, которые, как только кошачья дама ушла, принялись кататься на досках вокруг памятника, наркоманы с пустыми глазами в поисках утренней дозы, женщины из баррио неподалеку, с детьми в колясках и на руках, вышедшие поболтать в компании товарок, бегуны трусцой, команда ребят студенческого возраста, перекидывавшихся мячом, разнообразные бродячие торговцы бутербродами и всякой всячиной со своими тележками, и многие, многие другие.
   Эш сидела, постукивая друг об друга каблуками черных ботинок, и смотрела, как все они занимаются своими делами. Она пристально высматривала того парня, который вчера обращал на нее такое нежелательное внимание, но он, похоже, не появлялся. Солнце встало повыше, и у Эш начало подниматься настроение.
   Цимбалистка наконец-то настроила свой инструмент и они вместе со скрипачом заиграли старинный шлягер «Пэйсмэйкерз» «Паром через Мерси», звучавший диковато, но не так уж невыносимо, несмотря на несколько странный подбор инструментов.
   Мама любила эту песенку, подумала Эш. У нее была звуковая дорожка от фильма, который был сделан по ней, и она проигрывала ее раз за разом, пока Эш не начинало казаться, что еще раз – и она свихнется.
   Эш все на свете отдала бы, чтобы оказаться снова дома, с мамой, и снова слушать ее.
   У Эш задрожал подбородок, и она почувствовала, как слезы наполняют глаза.
   Оставь, сказала она себе. Брось, и хватит.
   Но не так-то это было легко. Три года – как вечность, но Эш казалось, что только вчера соседка миссис Кристофер легонько растолкала ее:
   – Бедная девочка! Какое горе!
   Эш потерла глаза кулаком.
   Она не собирается сидеть тут и реветь, как маленькая, на потеху всем.
   Но внутри зияла пустота, пропасть, которую мама оставила, когда умерла, пропасть, которую никак было не заполнить. Эш уже очень хорошо научилась скрывать ее, притворяться, что ее нет – по крайней мере, когда она была не одна. Но эта музыка, эти воспоминания…
   Пропасть эта разверзлась, словно широкая пасть какого-нибудь древнего чудовища каменного века, и грозила поглотить Эш целиком.
   – Ну-ка, девочка, поцелуй меня!
   Некоторое время Эш понимала только слова, не узнавая ни голоса, ни его шутливого тона. Эш обернулась, пылая ненавистью, и тут же отпрянула назад.
   – Ой, Кэсси! – воскликнула она и обняла женщину, которая тихо подкралась сзади к скамейке.
   Из всех людей лишь Кассандру Вашингтон Эш могла назвать своей ближайшей подругой. Ей было под тридцать, и судьбу бездомной бродяжки она выбрала скорее по собственной воле, чем по необходимости. У нее была кофейного цвета кожа, волосы, заплетенные в сотню маленьких косичек, и она была самой красивой женщиной из всех, которых Эш знала. Одевалась она броско.
   Сегодня на ней были красные джинсы в обтяжку, заправленные в оранжевые сапожки, желтая блузка и черная матадорская куртка, в ушах покачивались большие пластмассовые клипсы, а на руках – такие же браслеты, фосфоресцировавшие всеми цветами радуги. У ног ее стояла большая красная холщовая сумка, в которой хранились орудия ее труда: головоломка из материи и деревяшек, которая становилась в ее руках маленьким шатким столиком и стульчиком, скатерть, расшитая загадочными узорами, небольшая медная чашка и – в тиковом футляре, завернутая в шелк, – ее колода карт Таро.
   Кэсси была гадалкой, и Эш не видела ее уже несколько месяцев.
   – Я думала, ты уехала на Запад, – сказала Эш после того, как они поздоровались.
   – Уезжала. А теперь вернулась.
   – Здорово! Я так рада!
   Кэсси оглядела Эш.
   – Я вижу. Похоже, девочка, тебе сейчас очень нужен друг. Опять влипла в какие-нибудь неприятности?
   – Так же, как всегда, – ответила Эш.
   – Крутишь колесо и проигрываешь?
   Эш кивнула.
   – Ну, – сказала Кэсси, – тогда почему бы нам не отправиться к тележке Эрни и не взять себе чаю, а там поглядим, можно ли здесь найти тихое местечко, где мы могли бы обо всем поговорить?
   Эш подпихнула сумку Кэсси носком ботинка.
   – А как же твоя работа?
   – А, деньги мне не нужны, – заверила ее Кэсси. – Я живу в расселенке в Верхнем Фоксвилле, и один крутой колдун по имени Боунз живет со мной и дает мне все, что нужно, так что обо мне не беспокойся.
   Кэсси поднялась и надела на плечо сумку, затем взяла Эш за руку:
   – Вперед! У нас будет серьезный тет-а-тет.

 
***

 
   У тележки Эрни они взяли чаю – Кэсси кинула в свою чашку пять ложек сахара. Эш просто остолбенела – она и забыла, как Кэсси любит сладкое. Но Эрни не забыл.
   Маленький смуглый кубинец вытащил со дна своей тележки медовый пирог, с которого капал мед, и протянул Кэсси.
   – У нас есть бисквиты, – сказала Кэсси, похлопав по толстой сумке.
   – Это тебе, – ответил Эрни, – домой. В честь возвращения.
   Кэсси рассмеялась.
   – Ну, если так…
   Эрни улыбнулся им ослепительной белозубой улыбкой, и они пошли.
   В глубине парка возвышался небольшой холмик, окруженный цветущими вишнями. На вершине стояли статуи сатира, играющего на свирели, и трех танцующих дриад. Это место называлось Сады Силена, и соорудил его богатый покровитель искусств из Кроуси в честь поэта Джошуа Стэнхолда. Скамейки здесь были из мрамора, такого же, как и тот, из которого изваяли статуи, а в воздухе, кружа голову, плыл густой аромат цветов.
   – Люблю это место, – сказала Кэсси, присев на одну из скамеек. – Когда я здесь, мне кажется, будто я спряталась от всего мира – не отрезана, не оторвана, а как будто весь мир тут, и я владею им. – Кэсси улыбнулась Эш. – Здесь хорошо поговорить.
   Эш кивнула.
   – Я тоже его люблю. Прихожу по вечерам иногда и сажусь, просто так, чтобы… ну, подумать, наверно.
   – А знаешь, что в этой части Фитцгенри никогда не было ни драк, ни ограблений?
   – сказала Кэсси. – В мире есть такие волшебные места, такие места, про которые самый главный – Бог, Аллах, серый конторщик в сером пиджачке, ведьминская мать-земля, ну, подставь, кого хочешь – решил, что тут будет только хорошее; и вот это одно из таких мест. Такие места в большом городе найти трудно. В большинстве городов их по одному, если вообще есть. А нам вот повезло. В этом городе их два.
   – А где второе? – спросила Эш.
   – Старый дом в Нижнем Кроуси – как-нибудь покажу тебе.
   Кэсси сняла крышку со своего пенопластового стаканчика с чаем, отломала от нее кусочек и снова надела ее на стаканчик.
   – Надо, чтобы у каждого была своя кружка, – сказала она. – Тогда торговцам не придется пользоваться вот этим вот. – Она критически оглядела пенопласт. – Ужас, что это делает с окружающей средой.
   Эш кивнула.
   – Ну, так что же у тебя за заморочки? – спросила Кэсси.
   Эш сняла крышку со своего стаканчика, не отвечая. Она посмотрела на статуи.
   Такие беззаботные и счастливые. Интересно, каково это – жить и не носить все время на плечах такую гору?
   Кэсси никуда не торопила Эш. Она ела свой медовый пирог, совершенно испачкав пальцы и подбородок, и пила чай. Она вела себя так, словно они выбрались на пикник, словно разговор был вовсе не обязателен, даже, может быть, не нужен, но когда Эш, наконец, заговорила обо всем, что беспокоило ее, она стала слушать свою младшую подругу со всем вниманием.
   – Конечно, тяжело так потерять маму, – сказала она, когда Эш умолкла.
   – Но все, что ты говоришь, было и раньше.
   Эш кивнула.
   – Я знаю. Надо, чтобы это прошло. Но я не знаю, как это сделать.
   – Не надо ничего делать, чтобы это прошло. Надо просто отойти от этого, вот и все. Что было, то было. Ничего не поделаешь. Но надо же жить дальше.
   – Конечно.
   – И твоя мама посоветовала бы то же самое.
   Эш вздохнула.
   – Но дело не только в этом. Дело в том… Я сама какая-то не такая.
   – Не хочется тебе это говорить, но это часть проклятия твоего возраста. Если только вспомнить, какие вихри бушевали в моей голове, когда мне было шестнадцать…
   Кэсси улыбнулась сочувственно.
   – Но я все время злюсь, – сказала Эш. – Все время, постоянно. Это же ненормально. Я знаю, что это ненормально. Я не хочу быть такой, но, кажется, ничего не могу с этим сделать. Тетушка и дядюшка думают, что это возрастное.
   Школьный психолог сказал, что я пытаюсь привлечь к себе внимание – что я только притворяюсь, что у меня проблемы, чтобы быть крутой в своем классе.
   – Ты сама знаешь, что на самом деле, – сказала Кэсси. – Никто не может знать это лучше тебя.
   – Но может быть, мне нужно, как это называется, серьезно помочь?
   Некоторое время Кэсси молчала. Она смотрела куда-то вдаль между деревьями сада, и Эш изучала ее профиль и мечтала быть похожей на нее. У Кэсси, казалось, никогда не было никаких проблем.
   – Я не люблю читать лекции, – сказала Кэсси наконец, – но ты задала вопрос, верно?
   Эш кивнула.
   – Дело все в том, что ты сама себя накручиваешь.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ну, если ты считаешь, что все не так, как надо, то обычно так оно и выходит.
   Все дело в твоем отношении ко всему, девочка. Я знаю, что говорю сейчас занудно, как учительница или как родители, но все это правда, как бог свят. Ты живешь с негативным отношением, и совершенно естественно, что ты сама навлекаешь на себя проблемы и неприятности. И чем больше у тебя неприятностей, тем легче тебе поверить, что весь мир – против тебя.
   – Ну, и как же избавиться от этой негативности?
   Кэсси покачала головой.
   – А вот это вопрос, не правда ли? Вовсе нелегко думать, что все хорошо, когда кажется, что все так плохо.
   Эш кивнула снова.
   – Может быть, тебе стоит попробовать помогать кому-нибудь другому – понимаешь, делать добро кому-то, у кого хватает своих собственных проблем, и не ждать ничего взамен. Например, ходить к старикам в дом престарелых.
   Или наняться добровольцем в больницу, разговаривать с больными детьми.
   Типа того.
   – Они меня такую не возьмут.
   – Я же не говорю, что тебе надо изменить свой внешний вид – это часть тебя самой. Ты удивишься, как много людей не пожалеют времени разобраться, что же там тикает у тебя внутри. Но и ты тоже не пожалей времени. Ручаюсь, что у тебя столько же предубеждений против них, сколько и у них против тебя.
   Злость запершила в горле у Эш, но она проглотила ее до того, как та прорвалась наружу. Потому что Кэсси была права. Эш поерзала на скамейке и уставилась на свои ботинки. Все, что говорила Кэсси, было чистой правдой.
   Она сама твердила себе то же самое тысячу раз. Но от этого легче ничуть не становилось.
   – Давай я разложу на тебя? – предложила Кэсси.
   Эш глянула на нее с удивлением. До сих пор Кэсси ни разу не предлагала ей погадать на нее, а Эш никогда не просила об этом. Она просто считала, что Кэсси не делает этого для друзей.
   – Маленький комментарий, – сказала Кэсси. – Все, что говорят карты – это возможности. Весьма вероятные возможности – помни это. Но ничто из этого не вырублено на камне. Это больше похоже на то, как ты смотришься в зеркало – только оно отражает не твое лицо, а то, что творится внутри тебя. – Кэсси взяла Эш за подбородок. – Ну как, ты готова к этому?
   – Конечно.
   Эш с любопытством поглядела на сумку Кэсси, в которой лежали все ее принадлежности, но та попросту достала потрепанную колоду карт из кармана своей матадорской куртки. Колода была схвачена резинкой.
   – Ха… – протянула Эш разочарованно.
   Кэсси улыбнулась.
   – Интересуешься, почему я не взяла те, которые лежат там? – спросила она, похлопав по сумке.
   Эш кивнула.
   – Там – красивые, – ответила Кэсси. – Они для спектакля. Люди платят деньги, и я устраиваю представление. Всякие загадочные штуки, тайны – это то, чего они ждут.
   – Предубеждение, – сказала Эш.
   – Именно. Большинство людей считает, что если не платить денег, то гадание вообще ничего не стоит. А вот если они заплатили, тогда они хотят спектакля.
   Поэтому для них у меня есть красивые карты, завернутые в шелк, в деревянной коробочке. Очень красивые. С виду. Но эти… – Кэсси погладила ладонью колоду, которую достала из кармана. – Эти – волшебные.
   Она сняла с колоды резинку, надев ее на запястье, и перетасовала колоду.
   – Нам нужен Знаменатель, – сказала она.
   Эш кивнула. Дома у нее была колода Акварианского Таро, и она читала кое-что о том, как пользоваться этими картами, но гадать по-настоящему не пробовала никогда. Не следует самому гадать на себя, а на кого же еще ей было гадать? На Нину? Смешно. Кузину в дрожь бросало от коллекции хеви-метала Эш, не говоря уже о ее маленькой оккультной библиотечке.
   – Паж пентаклей, – сказала Кэсси. – По-моему, этот подойдет. Черные волосы, черные глаза… дама несколько старовата, тебе так не кажется?
   Эш взглянула на карту, которую Кэсси положила на скамейку, и у нее перехватило дыхание.
   – Это же…
   Кэсси подняла на нее глаза и усмехнулась.
   – Ты. Ну да.
   – Но это же в самом деле я!
   Карты казались старыми – обтрепавшимися по краям, картинки местами затерлись почти совсем. Но картинка на той карте, которую выложила Кэсси, походила на Эш как две капли воды – сережка со скелетом, символ анархии – буква «А» в круге – в левом ухе, и лейбл с «Моторхедом» на кармане джинсовой куртки. Нарисовано было так четко, словно это была фотография.
   – Как…
   – Волшебные карты, – сказала Кэсси. – Не волнуйся, девочка.
   Кэсси взялась за остальную колоду.
   – Но…
   – Помешай, – предложила Кэсси Эш.
   Некоторое время Эш не могла отвести глаз от своего изображения, лежавшего на скамейке между ними. Колода на ощупь показалась ей теплой – теплее, чем она должна была быть, лежа в нагрудном кармане у Кэсси. Вдруг она поняла, что все происходящее казалось ей игрой, но теперь до нее дошло, что все происходит куда как на самом деле.
   И это пугало ее.
   – Ну, мы можем и не начинать, – тихо сказала Кэсси.
   Эш подняла глаза и встретила взгляд Кэсси. Кэсси все равно моя подруга, подумала она. Что бы ни случилось, Кэсси не причинит мне никакого вреда. А если это поможет?..
   – Нет, – ответила Эш. – Все в порядке.
   Она медленно перемешала карты, думая о том, что беспокоило ее, и вернула колоду Кэсси.
   – Это хорошее место, – сказала Кэсси. – Помни об этом. Здесь словно кто-то приглядывает за нами.
   Она вытянула карту и положила ее сверху от Знаменателя. С карты на Эш глядела Нина.
   – Это – общая атмосфера, – проговорила Кэсси. – Я сперва выложу все карты, а потом мы обговорим все вместе, хорошо?
   Эш оставалось только кивать. Увидев на этих старых картах сначала себя, а потом еще и Нину, она просто онемела.
   Кэсси выложила поперек уже лежащих третью карту.
   – А это – противостоящие силы, – сказала она.
   На второй карте был изображен незнакомец, который шел за Эш до самого дома накануне вечером.
   Эш пробрала дрожь.
   – Это – первопричина всего происходящего.
   Третья карта легла под остальные. На ней была старуха. Лицо ее терялось в паутине морщинок вокруг темно-карих глаз, которые казались лишенными возраста.
   Она была похожа на индеанку. На ней было мягкое, расшитое бисером кожаное платье и меховая накидка на плечах. Волосы ее были заплетены в косы, украшенные перьями, раковинами каури и крупным бисером. В руке она держала посох с набалдашником из перьев, а на плече висела сумка из лосиной шкуры, прихваченная кожаным ремешком к бисерному поясу.