Крутанув колесами, я толкнула входную дверь, впуская свежий воздух в дом, и сама дышала отчаянно, стараясь выдышать горькую гадость, осевшую в легких.
   Господи, какая дура! – ругала я себя, подставляя лицо свежему ветру. – Посылка не могла быть из Института Мировой Литературы! Ведь я же не писала им своего обратного адреса!
   Владимир Викторович, – внезапно поняла я. – Это Владимир Викторович!.. Соня отнесла ему мою бандероль, а он написал новый адрес и нашпиговал ее взрывчаткой! Ах ты, сукин сын! Ведь он же во время войны сапером был! А где сапер, там и минер! Запросто мог бомбу соорудить!
   Кипя ненавистью к соседу, я вкатилась обратно в комнату. Дым рассеялся, и я увидела руку Горького. Она лежала в углу, истекающая кровью. В ней уже не было жизни, так как осколок от бомбы перерезал ей все сухожилия. Длинные узловатые пальцы были уставлены в небо, как будто через них рука выпустила в бесконечность свою душу…
   Возле мертвого Горького стоял на пальчиках Лучший Друг. Он балансировал, еще перевязанный бинтами, и было во всем его облике что-то очень печальное, как будто сын прощался с умирающим отцом.
   Я тоже не выдержала и заплакала, уткнув лицо в ладони. Я плакала обо всем. О своем прошлом и о будущем, плакала по спасшему меня Горькому, лежащему возле стены мертвым. Я лила слезы по Лучшему Другу, который тоже когда-то спас меня от смерти, но сейчас живет со мною, являясь вашей, Евгений, рукой, вашей душой, стремящейся мне навстречу…
   Я подняла Горького с пола, холодного и изломанного, и уложила в маленький чемодан, с которым когда-то ездила ребенком в лагерь, и рядом с надписью "Аня Веллер, третий отряд" написала фломастером: "Здесь покоится рука великого русского писателя Максима Горького, человека величайшей души, рука, отдавшая свою жизнь за женщину!"
   Я щелкнула никелированными замочками, закрывая чемодан навеки…
   Под покровом ночи, закутанная в теплые вещи до макушки, вооружившись лопатой, я выехала в зимний огород. Два часа мне понадобилось, чтобы выдолбить в мерзлом грунте нечто вроде могилы, и, уложив в нее необычный гроб, я засыпала его землей и снегом.
   – Прощайте! – сказала я шепотом. – И спасибо за все!..
   Всю ночь меня тошнило. Выворачивало наизнанку, как будто кто-то неизвестный хотел вырваться из желудка наружу. Никакие средства не помогали. Я пила крепкий чай, подсоленную воду, сидела в кровати, но позывы тошноты повторялись каждые полчаса, так что все мои попытки уснуть оказались тщетными.
   Наверное, отравление, – решила я, но, перебрав все, что было съедено мною накануне, не отыскала в рационе ничего, что могло бы привести к таким последствиям.
   И тогда я поняла, что наглоталась дыма от взрывчатки. А оттого и тошнит! Надо бы молока попить, но перебираться с кровати на коляску очень не хотелось, и я посчитала, что перетерпится.
   Под самое утро ко мне на подушки взобрался Лучший Друг и, сострадая, гладил меня по волосам самым нежным образом. Я была рада, что кости его срастаются успешно и что через какие-нибудь пару дней он освободится от повязок и примется так же весело, как и прежде, исполнять свои хозяйственные обязанности полностью и напоминать мне о вас, милый Евгений!..
   Ах, бедный Горький! – вспомнила я со слезой и заснула.
   Утро следующего дня выдалось вялым и безжизненным, как, впрочем, и мой организм. Аппетит отсутствовал совершенно, и даже взошедший дважды кофе, сваренный Лучшим Другом, не возбуждал своим ароматом моего обоняния. А когда я глянула на бутерброд с телячьей колбасой, какой-то поршень в желудке пришел в движение, и я чудом удержала свои внутренности от сокращения.
   В самом деле я сильно отравилась! Вот же сволочь какая! – обругала я про себя соседа. – Подонок!
   Стараясь отвлечься, я смотрела по телевизору комедийные передачи, но в те моменты, когда надо было смеяться, все мои силы затрачивались на предотвращение желудочных конвульсий.
   Надо идти к врачу, – решила я. – Иначе окочурюсь.
   Я переоделась, чувствуя, как силы покидают меня, но вместе с тем понимала, что расклеиваться ни в коем случае нельзя, ведь предстоит еще докрутить колеса коляски до поселковой больницы…
   Не хочу пересказывать, как я преодолела полторы версты заснеженной и обледенелой дороги, но когда я въехала в кабинет Ангелины Войцеховны, врачиха всплеснула руками и устремилась ко мне навстречу.
   – Да что с вами, милочка, приключилось?!. – испугалась она, растирая мои побелевшие щеки своими почти мужскими ладонями. – Вы что, всю ночь провели на морозе?!.
   И я рассказала ей об отравлении. Конечно, я умолчала о взрывчатке, придумав историю о сжигании во дворе резиновых отходов, мол, именно дым от них отравил меня, и Ангелина Войцеховна, покачав головой, забралась в мое горло металлической палочкой.
   – Скажите, милочка, "а"! – попросила врачиха.
   – А-а-а… – протянула я.
   – Шире ротик!.. Вот так…
   Она полазила у меня в глотке, потом велела ложиться на кушетку и долго мяла живот правой рукой, левую уложив почти на грудь.
   – В горле чисто, – сказала Ангелина Войцеховна. – В животе мягко… А давайте-ка, милочка, посмотрим вас на предмет женских дел.
   – Это не особенно нужно сейчас, – мягко отказалась я. – У меня ведь отравление.
   – И все же! – настаивала врачиха. – Когда вы последний раз сидели у меня в креслице?
   – Не помню, – призналась я. – Года два назад, может быть…
   – Вот-вот, – укоризненно покачала головой Ангелина Войцеховна, помогая мне забраться в гинекологическое кресло. – А в вашем положении надо минимум раз в полгода это делать!
   – А какое у меня положение?
   – А такое, что вы не ведете половой жизни, – и по-вороньи блеснула глазами.
   Она затолкала в мою муши зеркало и долго смотрела нутро, обжигая его металлическим холодом.
   А черт с нею! – плюнула я. – Пусть наслаждается!
   Наконец врачиха закончила осмотр и, бросив в таз использованные инструменты, сказала:
   – Я была о вас другого мнения.
   – А что такое?
   – Да ничего особенного, – ответила она холодно. – Вы беременны.
   – Что?!!
   – Наверное, уже с месяц!
   – От кого?!! – изумленно вырвалось у меня.
   – Вам лучше знать.
   – Этого не может быть!
   – Хотите, еще один тест проведем? – предложила Ангелина Войцеховна и протянула мне пробирку. – Помочитесь сюда.
   Когда я вернулась из туалета, врачиха сунула в пробирку какую-то палочку, и когда шкала на ней наполовину закрасилась в зеленое, удовлетворенно кивнула головой и произнесла:
   – Что и требовалось доказать.
   Я сидела с открытым ртом и очумело пялилась на анализ.
   – А что вы удивляетесь? – пожала плечами Ангелина Войцеховна, – У вас там все в порядке. Только вот как вы рожать будете, без упора!
   – Да уж как-нибудь, – ответила я.
   – Только не вздумайте ничего предпринимать! А то я тут недавно была на выезде с уголовкой. Там одна сама себе аборт пыталась сделать. Так истекла кровью и померла!
   Ошеломленная, я покатилась к дверям.
   – Раз в две недели ко мне! – услышала я за спиной властный голос.
   Такое удивление я испытала разве что когда Бутиеро схватил меня в объятия и шагнул с крыши. Да и то тогда удивление было кратким, всего лишь в пять секунд полета, а сейчас я попросту не в силах прийти в себя. Обалдело таращусь на весь мир, как будто он перекрасился в другой цвет.
   Весь день я просидела возле окна, уставившись внутрь себя. Глаза как бы развернулись на сто восемьдесят градусов, опустились на лифте в низ живота и исследовали его содержимое.
   Мне уже отчетливо представлялся зародыш, почему-то девочка с остреньким носиком и голубыми глазенками. В иные секунды казалось, что она уже шевелится, толкая ножками стенки живота, но я брала себя в руки, убеждая, что это лишь психологический обман, что там всего-то несколько сот клеток, которые еще не сформировались даже в рыбку.
   От внутреннего созерцания меня отвлек Лучший Друг, взобравшийся на колени и поглаживающий мой живот.
   – Ты мой дорогой! – сказала я ему с огромной нежностью. – Ты мой славный и прекрасный!
   От этой речевой ласки он весь задрожал и завибрировал и было забрался пальцами ниже, но я легонько оттолкнула его и сказала:
   – Теперь нельзя! Теперь можно спугнуть зародыш! Надо потерпеть некоторое время, пока он не привыкнет там существовать. А потом уже, потом и видно будет.
   Лучший Друг не стал настаивать, а спустился с моих колен и принялся об угол стола сдирать с себя бинты.
   Срослись кости, – поняла я, и на душе мне стало так легко и покойно, что я заблагодарила вдруг небеса быстрой-быстрой молитвой, которая сама срывалась с губ моих и очень красивыми словами уносилась ввысь.
   Ах, – молилась я. – Спасибо за все, что дадено неожиданно и сладко. Спасибо за то, что сладко, но не приторно, что неожиданно, но не больно. Спасибо за белый день и безмятежное существование в нем порою. Спасибо за муки, без которых непонятна безмятежность. Спасибо за нежданный плод, зреющий во мне всеми существами, живущими на земле. Спасибо за то, что я беременна всем мирозданием, а разрожусь лишь частичкой его!..
   Я поклонилась небесам и радостно произнесла:
   – Хочу обедать!
   В ту же самую секунду Лучший Друг, освободившийся от бинтов, взвился чуть ли не под самый потолок и понесся в кухню, где загремел всяческими кастрюльками и сковородками, жаря в них и паря что-то питательное и вкусное.
   А потом я ела картошку с чесночным соусом и тефтелями, запивая эту чудесную еду компотом из мороженой брусники. Лучший Друг подносил к моему рту кусочек черного хлеба, и я осторожно откусывала от него краешки.
   У меня три руки! – осознавала я с восторгом.
   И тут я вспомнила, что в шкафу, в черном футляре лежит, до времени оставленная, еще одна рука.
   А воспользуюсь-ка я ею! Ведь наступило время заиметь Лучшую Подругу! В моем положении лишняя женская рука отнюдь не помешает!..
   Я вытащила из шкафа ящик, открыла и достала ее, затянутую в полиэтилен. Аккуратно срезав пленку, я положила руку ладонью вниз и нажала на костяшку.
   Лучшая Подруга ожила сразу. Она пошевелила тонкими пальчиками, разминая их, поднялась на ладошке и потянулась к настольной лампе, обогреваясь о ее свет нежной кожей.
   – Интересно, что ты умеешь? – спросила я и вспомнила:
   – Ах да, ты ведь массажистка!
   Я откинула спинку каталки и приказала:
   – Сделай мне массаж плечей и шеи.
   Лучшая Подруга отреагировала с опозданием, словно ей не хотелось расставаться с теплым светом, но затем она, грациозно вышагивая на пальчиках, спустилась со стола и взобралась ко мне на кресло.
   Она действительно соответствовала своему названию "массажистка" и, вероятно, когда-то принадлежала женщине, знающей свое дело в совершенстве. Ее пальцы нажимали именно туда, куда следовало. Не сильно и не слабо, а именно так, как нужно…
   Через минуту я блаженствовала, испытывая доселе неизвестные ощущения. Как будто моя голова отделилась от туловища и стала такой легкой, словно могла взлететь воздушным шариком под потолок. По телу разлилась истома, и я сама не заметила, как глаза мои закрылись и я заснула…
   Проснулась я ночью, лежа в своей кровати. Я не помнила, когда перебралась на подушки, но забеспокоилась от того, что не обнаружила рядом с собою Лучшего Друга. Обычно он спит всегда возле, запутавшись пальцами в моих волосах, а сейчас его не было.
   Я села в кровати, прислонившись спиной к стене, протерла рукой сонные глаза и увидела поистине фантастическую картину. В потоке лунного света, проливающегося с небес в мое окно, в его мертвенной красоте переплелись руки. Это было похоже на какой-то странный танец, так как конечности ритмично покачивались, поглаживая друг друга нежно и осторожно, как будто впервые ластились, прежде чем стать любовниками.
   Я не знаю, что со мною произошло, но я смотрела на эту странную картину, и волна злости накрывала меня неизбежно и бесконтрольно, так что лицо мое искривилось, и я, схватив подушку, швырнула ею в танцующих, разбрасывая их в разные стороны.
   – Ах ты, негодяйка! – закричала я в бешенстве. – Я тебя оживила, а ты, дрянь такая!.. Да как ты смеешь!..
   Утерев с губ слюнную пенку, я бросила вдогонку вторую подушку и закричала еще более истерично:
   – Лучший Друг! Немедленно иди сюда!
   Он неохотно пополз по полу к кровати, то и дело останавливаясь, как бы проверяя, как там Лучшая Подруга, жива ли, не зашибло ли ее невзначай подушкой.
   Когда он взобрался ко мне на постель, я схватила его и принялась с остервенением колотить по пальцам, словно пощечинами била.
   – Мерзавец! Кобелина!
   А он терпел и не вырывался, лиши вздрагивал от ударов, пока я не истратила всех сил и не задышала собакой.
   – Дрянь!.. – шипела я пересохшими губами, а Лучший Друг вдруг принялся меня гладить по щекам, плечам, животу, успокаивая мои вздрагивающие мускулы, и как будто извинялся тем самым.
   – Все равно ненавижу! – сказала я почти беззлобно. – Где она, эта твоя партнерша? Зови ее сюда!
   Лучший Друг приподнялся в кровати и замер, словно ужасом охваченный.
   – Не бойся, – успокоила я. – Не трону ее.
   Тогда он спустился на пол и помчался в темноту, где по его разумению должна была находиться Лучшая Подруга. С минуту я слышала какие-то шебуршения, словно Лучший Друг уговаривал ее повиноваться, успокаивая, что ничего страшного не случится, что я уже спустила злобные пары, а потом руки появились вместе. Он подсадил ее, как истинный джентльмен, и она, вся трясущаяся от страха, предстала передо мною, переминаясь с пальчика на пальчик.
   – Ну, моя дорогая, – спросила я строго голосом помещицы, отчитывающей провинившуюся крепостную, – как же ты могла поступить так со мною? Ведь не подобает совершать такое в приличном обществе.
   Лучшая Подруга стояла, опустив плечо, словно виноватый ребенок голову.
   – Что же ты молчишь? – продолжала я, как будто не знала, что ей никогда не будет суждено ответить на мои вопросы. – Ты очень передо мною виновата, и я должна тебя наказать. Надеюсь, ты понимаешь это?
   Рука опустила плечо еще ниже, но тут перед моими глазами засуетился Лучший Друг, тряся указательным пальцем, мол, я же обещала не трогать ее.
   Меня раздражало его мельтешение, я отодвинула его и сказала:
   – Бить я ее не буду! Я свои обещания выполняю! Но наказание последует!
   Я задумалась над тем, какое средство избрать для экзекуции провинившейся, но ничего путного нафантазировать не могла, к тому же и злость моя совершеннейшим образом испарилась, оставив место лишь легкой досаде.
   – Уже поздно, – отступила я. – Позаботимся о наказании завтра! А теперь спать!
   Обрадованные руки чуть было не слетели с кровати птицами, но я пресекла полет Лучшего Друга окриком:
   – А ты останься!
   Он покорно улегся рядом, но уже не гладил меня по волосам, как обычно, а просто лежал устало, и казалось мне, что вздыхает он тяжело, как переживающий горе человек.
   И тут я придумала!
   Вы знаете, дорогой Евгений, какая чудесная мысль пришла мне в голову?.. Ай-яй-яй, какая прекрасная мысль!.. Я пришлю Лучшую Подругу вам! Пусть она живет, мой милый, с вами и станет моей рукой на вашей груди, как Лучший Друг является вашим продолжением и успокаивает мое сердце!.. Теперь, мой родной, когда мы оба готовимся стать родителями голубоглазой девочки, нам обоим необходимо больше тепла и ласки, которые, как мне кажется, смогут обеспечить руки!..
   Счастливая своей придумкой, я заснула сном праведницы, а на следующее утро собралась в дорогу. Прежде всего я нажала на костяшку пальца Лучшей Подруги, отключая ее от реального мира, а потом принялась успокаивать Лучшего Друга, объясняя, что это вовсе не наказание, а мера, необходимая для транспортировки руки в Москву на новое место жительства.
   От моих объяснений Лучший Друг пришел в еще большее исступление, закрутился волчком по комнате, затем взметнулся на письменный стол, где попытался перерезать себе вены о ножичек для вскрытия писем, бывшую пилочку для ногтей, укрепив ее в щели. Но оружие оказалось окончательно тупым и особого вреда не принесло, лишь слегка покорябало кожу.
   Дабы Лучший Друг не учинил над собою более серьезных предприятий, я привязала его за кисть к ножке стола и, погладив бицепс, попыталась объяснить, что так надо, иначе ничего хорошего не выйдет, и чтобы он по возможности не обижался на меня.
   Обмотав Лучшую Подругу шерстяным платком, я перевязала его бечевкой, а затем уложила в спортивную сумку с теннисной ракеткой, нарисованной на боку.
   Мне необходимо было успеть на четырехчасовой автобус, идущий в город, а потому я, застегивая на ходу пальто, выкатилась во двор. Я, конечно, знала, во что превратятся мои руки после этого путешествия, ведь до автобусной станции предстояло преодолеть почти три версты, а в городе один Бог знает сколько нужно сделать пересадок, пока я доберусь до вокзала.
   Вежливые и сердобольные люди внесли коляску вместе со мною в автобус, который тут же отправился по снежной дороге в Санкт-Петербург. Пот тек с меня ручьем, и какая-то пожилая женщина, укутанная в пуховый платок, запричитала на весь автобус:
   – Ой, бедненькая! Что же с ножками твоими приключилось, у такой молоденькой?
   Она порылась в своей кошелке и, выудив из нее монетку, протянула мне.
   – На-ка, болезная, копеечку!
   – Да что вы, в самом деле! – разозлилась я. – Что я, нищенка какая-нибудь!
   Старушка обиделась и забубнила себе под нос о человеческой неблагодарности, а со всех сторон ее поддержали попутчики, совестя меня, что бабушка делала все от чистого сердца, а я не поняла ее благородных устремлений и не приняла подарка с открытым сердцем.
   В конце концов, чтобы не напрягать обстановки, я извинилась перед старушкой, а та в ответ поджала обиженно бесцветные губки и процедила:
   – А копеечку я тебе теперь не дам!
   И тут я увидела его!.. Он сидел на переднем сиденье, втянув голову в плечи, прикрываясь большим медвежьим воротником. На черном драпе пальто таяли снежинки, он то и дело поводил шеей, и капли скатывались куда-то под ноги.
   Господи! – взмолилась я про себя. – Не дай, Господи, чтобы он меня заметил!
   Не успела я договорить молитву, как Владимира Викторовича что-то насторожило, он заворочал головой, бросая на попутчиков подозрительные взгляды и посекундно вскашливая в тепле после морозной погоды.
   Я сидела в своей коляске на задней площадке, сокрытая многочисленными пассажирами, и потому он все же меня не заметил и принялся наблюдать в окно природу, подсматривая в мокрый кружочек, который кто-то проделал теплым пятаком на замороженном стекле.
   – Хочешь хлебушка? – спросила старуха в пуховом платке громко и неожиданно.
   Меня всю передернуло от ее мерзкого голоса, и, вероятно, я так взглянула в ее морщинистое лицо, что она тотчас захлопнула беззубый рот и стала резво протискиваться в середину салона.
   До Санкт-Петербурга автобус прошел экспрессом и затормозил на окраине города, возле большого универсального магазина, где все и сошли. Я же умышленно задержалась в душном салоне, чтобы не столкнуться с сапером, который, напротив, постарался сойти в числе первых, прокладывая себе дорогу плечом.
   Я видела через окно, как Владимир Викторович сел в такси и покатил в сторону центра, и только после этого свободно вздохнула.
   – Болезную в автобусе забыли! – услышала я старушкин голос, но уже не рассердилась на него, а, наоборот, обрадовалась его безопасности и подкатила к самым ступенькам автобуса.
   Мою коляску подхватили чьи-то руки и опустили резиновыми колесами в городскую слякоть, по которой я и покатила к следующему маршруту…
   Мне невозможно пользоваться метро, в этом вся проблема спинальников на колясках, а потому я добиралась до вокзала еще двумя автобусами и одним трамваем.
   Я поспела к перрону вовремя, а если быть точнее, чуть раньше, минут за пятнадцать до подачи состава, и решила перекусить под навесом парой сосисок, но тут разглядела в меню на прилавке название "Пита с курицей" и сразу вспомнила ваше пристрастие к этой еде, мой дорогой Евгений.
   Ах, это оказалось достаточно вкусно, но на мое усмотрение слишком жирно; я даже капнула маслом на пальто и припорошила пятно солью, надеясь, что она съест жир…
   Наконец поезд затормозил у платформы, и многие тут же поспешили занять свои места.
   Я была выдержанна и дождалась, пока основная волна пассажиров рассядется по своим полкам, и только после этого покатилась вдоль состава.
   – Не возьмете сумочку до Москвы? – спрашивала я у проводников. – За пятьдесят копеек, а?
   – Мало, – отказывались проводники.
   – А семьдесят?
   До головы поезда осталось лишь три вагона, и я испугалась, что сумку так и не приспособят, а потому предложила за услугу целый рубль.
   – Давай сюда, – согласился повар из вагона-ресторана и, засунув целковый под накрахмаленный колпак, взял у меня сумку. – Кому?
   – Евгению Молокану, – ответила я. – В собственные руки.
   – Ага, – согласно крякнул повар и скрылся в вагоне.
   Ну и хорошо, порадовалась я и неторопливо покатилась по перрону к вокзалу, морщась от боли в натруженных руках.
   Какие будут некрасивые мозоли. Неожиданно я почувствовала, как коляска моя покатилась быстрее, словно под горку, хотя уклона вовсе не было.
   Что за странность такая? – удивилась, затем обернулась и увидела над собою криво ухмыляющуюся физиономию Владимира Викторовича,
   Он толкал мою коляску перед собою и, деланно лыбясь, цедил сквозь зубы:
   – Где сумка твоя, сука? Отвечай!..
   От ужаса я не могла вымолвить и слова, а тем временем дикторша проговорила в микрофон, что поезд Санкт-Петербург – Москва отправляется с шестого пути.
   – Говори, падла! – сапер тряхнул коляской так, что я чуть было не вывалилась из нее в грязь.
   Поезд тронулся, Владимир Викторович прихватил меня за горло жесткими пальцами и развернул коляску лицом к двинувшемуся составу.
   – Не скажешь, брошу под поезд! Ну?!. Кому сумку сдала?!!
   – В ресторане, – прохрипела я. – В вагоне-ресторане…
   Он тотчас оттолкнул меня и побежал по ходу поезда, тыркаясь в запертые двери, показывая что-то проводникам знаками. Но те на призывы реагировать не хотели, состав набирал ход, а сапер бежал все быстрее и быстрее, стучась кулаком во все окна. Потом его нога неожиданно скользнула по снежной жиже, поехала резиновой подошвой по дряблому льду; Владимир Викторович взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но тело по инерции неслось вперед, а потому он ударился о стенку набравшего ход состава, был отброшен ею в сторону, перелетел через голову и рухнул на рельсы пятого пути, который находился в это время на ремонте. Упав на шпалы, тело его закорчилось от боли, а я услышала за спиной крики: "Человека поездом убило! Человек на рельсах!"
   Я не стала дожидаться разбора ситуации и что есть силы покатила к зданию вокзала. Навстречу мне бежали полицейские, врачи с саквояжами и просто зеваки, желающие поглазеть на катастрофу.
   В здании вокзала я отыскала почту, где отбила вам, Евгений, срочную телеграмму:
   "Встречайте поезд Санкт-Петербурга зпт отбывший восемнадцать сорок тчк Высылаю посылку вагоне-ресторане тчк Подробности письмом тчк Ваша Анна Веллер тчк"

ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ

   Отправлено 9-го февраля
   по адресу: Санкт-Петербургская область,
   поселок Шавыринский, д. 133.
   Анне Веллер.
   Милая моя, дорогая, единственная Анна!
   Мне трудно передать количество изумлений, постигших меня в последние дни и связанных непосредственно с вами!
   Начну хотя бы с вашей посылки. Я же совершенно не знал, что находится в сумке, а потому, когда получил ее из рук поездного повара, то не мог сдержать любопытства и тотчас погрузился в изучение содержимого. Представляете, я сделал это прямо на вокзале, при стечении сотен человек!.. Я развязал веревку и обнаружил под платком женскую руку!
   Другой бы на моем месте, не привыкший ко всяческим ужасам, отбросил отчлененную конечность прочь, но я не был напуган, а озаботился лишь тем, не заметил ли кто сей криминальный предмет… Слава Богу, волнение было напрасным. Вокзальным людям нет дела до того, что и у кого в сумках, а потому я без осложнений добрался до дома, где и разобрал посылку.
   Вначале я подумал, что ваш повар засунул в дороге сумку под какой-нибудь котел, так как на руке виднелись синяки. Уже позже из письма я узнал о вспышке вашей ревности и отнес синяки на этот счет.
   Порывшись в предыдущих посланиях, я отыскал письмо, в котором говорилось о том, как приводить руки в действие, и сию минуту последовал инструкции.
   Лучшая Подруга сразу же ожила и как будто огляделась по сторонам, осматривая свое новое жилище. Потом, удовлетворившись увиденным, оборотила внимание на меня, сидящего за столом и наблюдающего за ней, забалансировала на локте и ощупала мое лицо.
   Я отметил, что у Лучшей Подруги красивые пальцы, и сказал вслух громко:
   – Хочу, чтобы ты поджарила яичницу с беконом и заварила свежий чай!
   Рука нехотя, но отреагировала неспешным поиском кухни, обследуя помещения на двух пальчиках, как будто слегка брезговала моим грязным полом. Затем она исследовала содержимое холодильника и приступила к приготовлению еды.
   В это время я тщательно прочитывал те ваши письма, в которых речь шла о действии рук, стараясь познать больше и не делать ненужных ошибок.
   – Уберите ее! – услышал я истошный крик. – Уберите ее немедленно! – кричал Hiprotomus из моего нутра.