- Сумасшедший дом у вас здесь! Карнавал! - выкрикивал он.
- Ты рад? - последовал тихий и осторожный вопрос.
- И не спрашивайте! Я рад. Душевно рад, милая. Ну а как бы мне повидаться со стариком?
- Я тебе помогу, - проникновенно шепнула девушка. Она стала как бы совсем маленькой и подчинилась старшему.
3.
Хотя информатору показалось, что Лампочкин воспринял его сообщение без всякого интереса, а может быть, и не поверил ему, в действительности Александр Петрович не на шутку забеспокоился. Речь шла, возможно, о безопасности страны, о будущем отечества, почему бы и нет. Терпеливо взвешивая все за и против, - было это его профессиональной привычкой, Лампочкин все заметнее склонялся к тревожной и взыскующей вере в добытую информацию, сколь ни выглядела она невероятной.
Сновали, правда, еще сомнения, неизбежные там, где блещет аналитический ум, забрасывали червячка: отчего же это информатор, о существовании которого он успел почти позабыть, позвонил именно ему? Лампочкин давался диву. Но кто постигнет логику информаторов? А с другой стороны, вполне оправданным и целесообразным выглядело, что этот человек, глубоко законспирированный, забытый, как бы умерший и похороненный давно, внезапно напомнил о себе: речь шла о спасении Родины. В такие минуты мало кто думает о себе. И информатор думал не о том, что его внезапный рывок и выброс из забвения может кому-то показаться неуместным или даже смешным, а о необходимости посеять тревогу в сердцах бдящих на страже отечественного покоя и порядка.
- Организация, Бог ты мой, Организация с большой буквы, - бубнил Лампочкин прелестным летним деньком. - Возможны ли такие масштабы лжи, фальсификации, чудовищного лицедейства, ненависти к правде и праву избрателей на свободное волеизъявление, неуважения вообще к людям как таковым?
Издали заходили тучи, чтобы покрыть небо над отечеством, а он был отменно вымыт, выбрит, выхолен, был удивительно хорош в своем расцвете сил и талантов. Не знал он, чему радоваться, чему огорчаться. Радоваться удачному выходу на след, не огорчаясь попусту лютостью дьявольского желания некоторых втереть очки народному большинству? огорчаться ли из-за нечеловеческой злобы неких отщепенцев, не радуясь солнышку, которое улыбнулось следователю да сунуло ему в руки звено в цепи, в большой цепи преступлений, чтоб вывел он на чистую воду злоумышляющих? Информация, что и говорить, скупой была. В Нижнем, затверживал Лампочкин, готовясь предстать с докладом перед начальством, существует Организация, - дал эту информацию к размышлению агент Р., по странному стечению обстоятельств давно считавшийся отошедшим от дел или даже покойным. Организация готовит своего Президента страны. Вопрос к агенту: а ты не сбрендил часом? Агент Р. клянется и божится, что говорит чистую правду, что информация его отличается воздержанием от домыслов и большой степенью содержательности. Следующий вопрос: как это происходит, то бишь подготовка Президента? А вот так. Трудно поверить, - рапортует своевременно воскресший из небытия агент, - но Организацией предумотрено и устроено все, чтобы создать полную иллюзию проведения честных, демократических выборов, совершенно противоположных тем, которые и впрямь собираемся всенародно провести мы и которые, по обнародовании итогов голосования, якобы подведенных в Организации с особой тщательностью и максимальным приближением к истине, должны быть попросту вычеркнуты из народной памяти как небывалые. Этим сказано все, но в порядке комментариев, которых в наше сложное и противоречивое время требует, к глубокому сожалению небогатых умом людей, то или иное воплощение всякой значительной идеи, следует все же добавить, что сотрудниками Организации, словно какими-то обезумевшими чаровниками, воссоздан собственный центральный избирательный комитет, куда поступают липовые документы сначала на кандидата, а потом уже и на Президента, будто бы избранного в каких-то не то чтобы совсем вымышленных, но в свете сказанного бесспорно перевранных, превращенных в нечто смехотворное и практически невозможных округах. Гигантский этот блеф, еще не сказавший свое последнее слово, которое, как можно судить и сейчас, будет роковым для судеб нашей страны, но уже запущенный на полные обороты, заслуживает многотомных увлекательных описаний и более того - пространного философского осмысления, но мы, за неимением достоверной информации о таинственном ордене изобретателей Президента, вынужденны ограничиваться звучащими несколько риторически вопросами: неужели? возможно ли? И не в последнюю очередь возникает вопрос: кто он, этот будущий Президент, и почему он должен взять власть над нами не путем свободной реализации ценой огромных страданий и потерь добытого нашим народа избирательного права, а по праву насильника и обманщика, которое в подобном случае едва ли посмел бы присвоить себе даже и сам лукавый?
О себе же скажу в кратком заключении, - как бы подводит итог своей жизни агент Р., - что я уроженец Нижегородской губернии, вырос на священных для всякого русского берегах Волги и не иначе как на них, благословенных, умру. В моей родной губернии нет ничего дутого и смешного, она не глядится в кривое зеркало. А между тем злокозненными дело представлено таким образом, что-де именно глядится. Судите сами. Округ. Нижегородский избирательный округ. Что может быть достовернее, куда еще больше реализма, чем все эти баллотировочные урны и напряженные лица наблюдателей от партий всех мастей? Чей изощренный ум придумает сказать, что это липа? Аккуратно и добросовестно собираются подписи в поддержку того или иного кандидата, поливаются грязью недостойные быть избранными и на вершину заслуженной славы возносятся мудрейшие, затем, глядишь, с упоением изучаются знающими свое дело мастерами бюллетени, испещренные судьбоносными закорючками избирателей. Но покуда существует Организация, все это, увы, фикция. Небыль. Мол, никто не собирал ни подписей, ни бюллетеней. Потому что у Организации свой Нижегородский избирательный округ, и там-то и происходит все то, что мы, в простоте душевной, принимаем за действительность свободного волеизъявления. А делов-то - много ли? Некто бросает на бумагу росчерк пера - и готово: мнимая, изображенная в воображении, кривозеркальная Нижегородская губерния избрала того, о ком вчера еще и слышать ничего не слышала!
Мы сидим сложа руки, мы беспечно играем в вольную и благоразумную жизнь, - кричит, неудержимо срывается под занавес на душераздирающий вопль информатор, - а где-то, и не где-нибудь, а именно в недрах Организации фабрикуется, растет как на дрожжах и ждет всенародного избрания таинственная и, может быть, не лишенная сверхъестественных черт фигура Президента!
Лампочкин в кабинете, аккурат под его ранг, пожалуй, обустроенный в разветвленных недрах прокуратуры, хватался за голову. Тебе говорят: вот твой новый Президент, ты сам за него проголосовал; а ты об этом человеке в первый раз слышишь. Неправда! подтасовка! фальсификация! впору посмеяться над самозванцем! Ан нет, вот документы, вот подписи, вот печати, все оформлено как полагается. Не поспоришь. А если спорить, то с кем? Идеально задокументирована и оформлена воля народа. Охотник, небезызвестный, на стенах снискавший знаменитость, уже не чешет затылок в простодушном изумлении, а разводит руками, барахтаясь в брехне с однозначным стремлением не погрязнуть в ней, но и никуда из нее не выбраться. Кабинет у Лампочкина хороший. Как и всякий человек, ставящий службу превыше всего, ибо только она дарует ему священное право чувствовать себя человеком, головой отвечающим за благополучие Родины, Лампочкин часто путает кабинет с собственной своей квартирой, с семьей, с женой, которой у него, может быть, и нет, с пушистым котенком, нежным хозяином которого он где-нибудь да является, с грязными носками, впопыхах сунутыми в карман пальто, с перчатками, надетыми по-рассеянности не на те руки, с водкой и похмельем, с льдистым рисунком на окне дачи, со сменой времен года за окном, с тем, что за окном уже вовсю теплит и искрит лето. Распростирается следователь на удобном диване, вытягивает длинные ноги, закладывает руки под голову, устремляет в потолок задумчивый взгляд, своим выражением граничащий с неоскорбительной прострацией отдыха. Лампочкин еще не понимал, и даже не знал, поймет ли когда-нибудь, всей технологии авантюры, поведанной агентом, но чувствовал, что столкнулся, вошел как бы в интимное соприкосновение с умом высшей пробы, похоже, умом коллективным, прекрасно организованным и дисциплинированным, универсальным. Вот уж воистину нигде так, как в этом уме, не уместна мысль: кто не с нами, тот против нас. А как же иначе, при такой-то организованности! А Лампочкин своим по-человечьи слабым, ограниченым и как будто обыденным умом не в состоянии был даже, сообразуясь с этакой величавой мистерией, толком прикинуть, с кем он, по чью сторону баррикад. Такой случай выдался. В самом деле. Окажись он не в прокуратуре, а в Организации, разве ж посмел бы не подчиниться, протестовать, думать что-то противное ее уставу, разве посмел бы хоть на шажок нарушить царящий в ней порядок? Но он постоянно оказывается в прокуратуре, а не в Организации, и законность, на страже которой он несокрушимо стоит, заставляет его в естественном порядке всей душой ненавидеть бесчеловечную выдумку изощренного ума. Заключалось нечто шаткое и сомнительное в такой его позиции, закрадывались мысли о нравственной стороне дела (какого, впрочем, дела, собственно говоря?), а о нравственности и ее проблемах, об этике и этических вопросах Лампочкин умел думать лишь обрывочно, вскользь, с быстротой молнии проскакивая мимо чего-то важного, основополагающего. Был в его мыслях обрывок добра и был обрывок зла, и к жизни они не имели заметного отношения. В прокуратуре у них все так думали, с головой уйдя в решение практических вопросов. Спасение, возвращение к устойчивости и размеренному образу жизни видятся единственно в рассуждении, что никакой Организации на самом деле нет. Любая уборщица прокуратуры рассудит так. Если всенародно избранному Президенту неоткуда взяться, пока его действительно не изберет народ, то откуда же взяться организации, объявляющей такого мифического президента избранным? Но следовательское нутро чуяло: после выборов поздно будет оспаривать и сопротивляться, мандат у... этого (страшно вымолвить)... будет справный - комар носа не подточит.
Надев носки вместо перчаток и перчатки вместо рук, на ходу погладив пушистую кошачью шерстку, Лампочкин поспешил в кабинет Примерова, своего непосредственного начальника. Там всегда идеальный порядок. Начальник спит, скромно подложив под щеку кулачок. Ни подушек тебе, ни перинок взбитых, ни простынек крахмальных. Грубо сколоченный стол, и на нем добрая порция вина в деревянной чаше. Примеров, он записной спартанец. Он уже дослужился до заместителя прокурора, этот Сеня Примеров, теперь вот выслушал подчиненного Лампочкина и долго молчал. В какой-то момент Лампочкину показалось, что чиновный Сеня с непосредственностью большого начальника пошлет его куда подальше. Дружба дружбой, а про разные высосанные из пальца заговоры ты мне не гони, лапшу на уши не вешай, скажет старый, прожженный и прокуренный большим житейским опытом и убеленный благородными сединами офицер. И демонстративно уклонится от обсуждения важного для будущего отечества вопроса, поднятого Лампочкиным на должную высоту. Примеров так и хотел поступить, но взял себя в руки. Все эти седины откинул за ненадобностью в дружеской беседе и кичиться бывалостью своей не стал. Между ним и Лампочкиным давно прекратили существование какие-либо секреты, и сказал Примеров:
- Я знаю об этом.
Ошарашенный поплыл Лампочкин в изумлении.
- Только ли потому, что знаешь наперед все, что я скажу? - бормотал он словно в забытьи.
- Не только, хотя и поэтому тоже... Но есть приказ пока ничего не предпринимать.
- И там действительно готовят Президента... - начал было пораженный Лампочкин.
Примеров нетерпеливо перебил:
- Очень может быть. Только ситуация в настоящий момент такова, что нет и, судя по всему, быть не может у нас с тобой оснований, с одной стороны, входить во все это как в отнюдь не пустяк, а с другой, проявлять естественную в подобных случаях озабоченность.
- Все это, выходит, еще только слухи?
- Отнюдь нет. Боюсь, не слухи, Саша. Но нас с тобой это дело не касается. Понял?
Лампочкин кивнул. Он находился уже на высокой стадии подготовки к тому, чтобы вместить и переварить информацию, получаемую от начальника взамен той, которую получил было от нижегородского агента. Дело касалось его и, конечно же, Примерова оно касалось тоже. Но приходилось мириться с запретом касаться его. Долговязый и членами тела сумбурный Лампочкин удрученно бродил из угла в угол. Заходя невзначай туда, где велик был риск нарушить табу, он как ошпаренный бросался назад, на вычерченную вышестоящими полосу безопасности. Примеров, круглый и прозрачный, как мыльный пузырек, добродушно посмеивался, наблюдая за ним.
Примеров побарабанил пальцами по столу. Тошно ему было служить в атмосфере ужасных заговоров, с которыми законодательная, исполнительная и судебная власти но вслух, но внятно запрещали бороться. Сиди и смотри, как заговорищики оплетают страну гибельной паутиной. Он посмотрел в окно на сверкающие солнечными бликами стекла по-московски густого, пузатого дома напротив.
- Я все чаще и чаще спрашиваю себя, - сказал Примеров невесело, - а не выйти ли уже на пенсию? Отпустят, чувствую, что отпустят, поперек горла моя честность всему этому жулью стала, наскучил я им, терпят через силу. Я им кажусь оголтелым. А какой же я оголтелый? Я неистовый, это верно, но моя неистовость, она от сознания долга и чести офицерской, от приверженности идее высшей справедливости, которую впитал я вместе с молоком матери. Иной раз в глаза улыбаются негодяи, упившиеся кровушкой простого и трудового народа, а за спиной скалятся волками. Шакалами воют, ожидая, что я падалью обернусь. Еще, чего доброго, и впрямь обернусь.
Скупо всплакнул невольник чести.
- Не обернешься, Сеня! - с чувством крикнул Лампочкин, всегда и во всем бравший сторону своего друга.
- Обернусь, если они решат со мной покончить. А уйду на пенсию - так и у них гора с плеч. Большое это, Саша, было бы для них облегчение. И я бы шкуру свою сохранил. Жить все-таки хочется. Боюсь, они мне шею свернут. А разве плохо быть пенсионером и Москву оставить, как считаешь? Я бы в огород с головой ушел, взращивал бы всевозможные полезные культуры. Ты представь себе в своем воображении, как прекрасным днем вроде нынешнего посещаешь меня в моем дачном уединении, а я тебе фрукты-овощи на стол вываливаю в баснословном изобилии - ешь, Саша, наслаждайся дарами природы, гость дорогой! А для кровопийц и масонов этих я вывешу на воротах табличку: не подходи! здесь Русь исконная, земляная торжествует! укусит!
- Я, Сеня, таких замечательных праобразов нашего нынешнего неожиданно скверного существования не пробовал, но чувствую, что от твоих аллегорий веет величайшими истинами, - сказал Лампочкин вдумчиво. - А все же ты с мечтами такого рода не торопись. Если ты на пенсию выйдешь, меня, может, поставят на твое место, и тогда ко мне все твое наследство перейдет. Мне это не с руки. Я практик, а не теоретик. Сидеть в этом кабинете и вычислять, свернут мне шею или нет, такое, знаешь, меня не прельщает. На улице где пулю принять - это совсем другое, это поэзия и практически готовая песня. Единственная задача, не всегда исполнимая, - успеть ее до конца вытянуть. Но в любом случае это, с моей точки зрения, геройская смерть. А разыгрывать на твоем месте фарсы цыпленка, которому вот-вот головенку своротят набок, я, извини, Сеня, за грубую прямоту изложения, никак не согласен. Стало быть! Сиди тут и отдувайся сам.
Примеров прислушивался к доводам своего подчиненного и находил их разумными. Как не залюбоваться таким выкормышем, все равно что сыном? У него яркая биография, исполненная умного деланья. Примеров и любовался, подперев шарик головы как бы округленным боксерской перчаткой кулачком. Переходили они к обсуждению текущих дел. Живо складывалась подобающая оценка похождений Никиты в Нижнем, о которых доносил кое-что тамошний информатор, сам к оценкам неспособный. С какой стати парень подался на Волгу? Полусвинков, создавая "Эврику", всеми святыми клялся секретов от прокуратуры не иметь и слово свое до сих пор держал, а тут явно недоговаривал, выкручивал для племянника некую секретность. Полусвинков племянником не мог нахвалиться своим, а раз так, напрашивается вывод, что в Нижний он послал его не за пустяком. Не с Организацией ли это связано?
К тому же вертится в Нижнем американец, количество сведений о котором все еще не превысило нуля. Америка молчит, не узнавая этого человека. А человек этот, называясь Томасом Вулфом, говорит, что у него украли машину. Но ищет не машину, собственно, а Чудакова, с упорством, заслуживающим лучшего применения, добивается права на ежедневные свидания с ним. И к Чудакову же первым делом пожаловал молодой, подающий немалые надежды частный детектив Никита. О Чудакове сообщает агент Р., что он, на беду отечеству рожденный пьяница, связан с Организацией. Голова идет кругом от странных и подозрительных совпадений. Все устремились в Нижний и все - к Чудакову.
- А мы? - снова и снова тосковал Лампочкин. - Так и будем сидеть сложа руки? Смотреть, как губят страну нашу?
- А кто губит? - возражал Примеров резко. - Американец? Докажи. Никита? Это свой. Он сам не губит и другим погубить не даст. Чудаков? О нем мы ничего не знаем, кроме того, что пьет человек. Так что сиди и помалкивай.
Лампочкин вздыхал. Примеров утешал, а поскольку не было другого средства развеселить этого человека, кроме как забросить в его душу шутку, хотя бы и невеселую, заместитель прокурора бросал насмешливо и двусмысленно:
- Осталось только узнать, кто станет нашим новым Президентом. Выборы-то не за горами.
Услышав это от своего начальника и друга, Лампочкин пожал плечами.
- Мне все равно. Лишь бы честный, принципиальный был человек, ответил он, выравнивая многооттеночность высказывания Примерова в одну-единственную доступную его разумению правду. - А если его в тайной организации готовят, какой же он честный? Это диктатор.
- И какие результаты могут быть у деятельности диктатора?
- Пока никаких... Но что Полусвинков не сидит сложа руки, борется, не сдается, а мы и в ус не дуем, это меня настораживает. Ищет Полусвинков Организацию, считай, в одиночку, потому что Никита, по молодости его лет, все равно как еще не в счет. Я хочу сказать, может, пора подключиться нашему ведомству?
- Твоя задача - не допускать нигде правонарушений, - возразил Примеров веско. - Так действуй. А в то, что я запрещаю, не лезь.
Было очевидно, что для Примерова Организация все еще остается чем-то из области фантастики. А может, своя шкура была слишком дорога. Ценил он ее.
Кажется, теперь дошло до Лампочкина истинное положение дел.
- Извини, Сеня, - сказал он, - извини меня, что туго я соображаю, когда Родину задирают, а мне велят остудить голову и не высовываться.
Остудил голову и принялся строить гипотезы на безопасном месте:
- Американец тот - международный агент, шпион, я так думаю, - говорил он. - Более или менее понятно, почему агент поехал именно в Нижний: там в свое время военными производились секретные разработки, славился город закрытостью и неприступностью. А теперь, с позволения сказать, Организация. Она, может, по тому же профилю... и модули... однако молчу, молчу! Но каким образом узнали о ней в международном шпионском центре, вот вопрос. И это пока остается тайной за семью печатями. Скажи, Сеня, веришь ли ты, что на этот вопрос, на такой вопрос Полусвинков с его Никитой найдут ответ? Я не верю. И ни в каких доказательствах мое неверие не нуждается.
Примеров вздул самовар. Напившись чаю, друзья решили наведаться к Полусвинкову, пришли в "Эврику", и Полусвинков сказал им:
- А вы кстати.
Но он никак не объяснил это свое брошенное мимоходом замечание. Лампочкин хотел, чтобы его шеф первым заговорил с главой частного сыскного агенства, высказал все то важное и недоуменное, что накипело у них в связи с деятельностью "Эврики" и в особенности с поездкой Никиты в Нижний, однако Примеров не знал, с чего начать, и только растерянно разводил руками, как охотник, которого они покинули ради сердечного общения с их давним приятелем Полусвинковым.
- Подведем некоторые итоги, - надоумил Лампочкин смешавшегося командира.
Примеров подхватил:
- Совершенно верно. Итак, Петя, ты реорганизовал свой рабкрин, если можно так выразиться?
Полусвинков занимался постоянной улучшающей и совершенствующей реорганизацией своего учреждения, доводил до ума себя и своих сотрудников, перестраивался и настраивался на великие свершения, дневал и ночевал в офисе, где бесконечные отделочные работы производились вкупе с массой полезных для народа уголовных расследований.
- Мы то и дело сталкиваемся с людьми, имеющими или якобы имеющими информацию о некой Организации, - дополнил начальника Лампочкин, - но сама Организация по-прежнему остается для нас предметом более или менее мифическим. Не работаешь ли ты, Петя, на нашей территории, чтобы потом у нас за спиной удовлетворенно потирать руки и нагло поплевывать в нашу сторону?
А далеко пойдет мой друг, подумал Примеров. Скоро не даст мне и рта раскрыть. Впрочем, Примеров был доволен, что его друг-подчиненный перехватил инициативу в этом разговоре.
Пришел какой-то мастеровой и стал трескуче прибивать к стене знаменитую картину. Гости смотрели на нее, почесывая затылки и вздергивая плечи в несказанном удивлении, ибо охотник, появившись здесь, был уже не прежним простодушным малым и сам теперь завзято отливал пули баснословия.
- Я ничего ни под носом у вас, ни за вашей спиной незаконного не делаю, - сказал Полусвинков, когда рабочий, сделав свое дело, с достоинством удалился. - А информация, возможно, исходит из одного источника, - высказал он предположение.
- Или вообще от Иванова, - сказал Лампочкин, неестественно смеясь.
Полусвинков был как медведь огромный, особенно с женщинами, с очаровательными и на редкость кокетливыми секретаршами. Когда он брал их, они попросту с мышиным визгом исчезали в его громадности, и так он мог взять их в несметном количестве, мышеловочно созидая для себя блаженство в неком гареме.
Примеров вздрогнул всем телом, не спуская с частного детектива пронзительно заострившихся глазок, встрепенулся:
- А кто такой Иванов?
- Он всем информаторам информатор. Это тебе не Гайкин.
- Да ведь Гайкин - прокурор, начальник мой, - удивлялся Примеров, - я у него за сына.
- То-то и оно, - многозначительно произнес Лампочкин.
На все просьбы друзей раскрыть смысл его метафоры он отвечал отказом. Полусвинков лично принес им кофе.
- Хотя имею секретаршу, - не преминул он заметить. Секретарша была пресловутой, только тень ее порой мелькала в отдалении, в гуще ощетинившихся кистями и покрасочными валиками маляров. - Имею и поимел их в множестве. - Полусвинков прикрыл дверь своего кабинета, чтобы не отвлекаться на картины малярской производительности. - Они услужливы, и это примета нашего времени. Но лично обслужить таких гостей, как вы, для меня большая честь. Вы забываете еще об одном участнике игры, - сказал вдруг великан тоном неожиданно посерьезневшего человека, - о Сенчурове. Не следует исключать возможность того, что возглавляет заговор именно он.
- Ты что, подслушиваешь нас, работников прокуратуры? - воскликнул Примеров, ставя брови домиком. - У меня мыслишка о Сенчурове пробегала... я ее высказывал вслух, но в приватном разговоре. Кто же дал тебе, Петя, право совать нос в наши дела?
- Нет, Сеня, просто мне понятна ваша прокурорская логика и я, в иных случаях забегая вперед, читаю очень многие мысли, которые вы там еще и не успели подумать.
- Но каким образом... про Сенчурова-то? Ведь тут надо было столько всего сопоставить и взять в расчет... да ведь я сам, пока мне эта мысль про Сенчурова пришла на ум, такую массу всего перелопатил и передумал! безнадежно терзался Примеров в паутине загадки.
- А не исключено, что я, в очередной раз забежав вперед, неким образом подсказал тебе эту мысль, навел тебя на нее, - ухмыльнулся директор частного сыскного агентства, - и это не покажется тебе таким уж невозможным делом, если ты примешь во внимание, с каким упорством и огромным напряжением воли я докапываюсь до тайной сути Организации, занимаюсь ее разоблачением. Я просто лучусь уже этим расследованием, и от меня исходят эманации, особого рода флюиды, хорошо знакомые всякому быстро идущему по следу сыщику. С другой стороны, я обязан быть начеку, и если мне удалось кому-то внушить ту или иную мысль, я должен первый узнавать об этом, а не хлопать ушами. Мне надо, Сеня, как минимум все на свете угадывать и предугадывать. Иначе меня опередят, а для меня это смерти подобно, потому что я решил во что бы то ни стало достичь успеха. Если я эту Организацию раскрою - это будет для моей фирмы знатная реклама.
- И к каким выводам ты пришел? каких результатов, Петя, ты добился в своем расследовании? - осведомился Лампочкин.
- Пока ничем утешительным похвастать не могу, - ответил Полусвинков, пожимая плечами, - результаты, скорее всего, прямо-таки неутешительные. И если в свете затраченной мной энергии можно говорить о грандиозном рывке и апофеозе труда, то по части итогов все выглядит хуже некуда и более всего смахивает на постыдный и полный провал. В реальности Организации я, между тем, уже не имею ни малейших сомнений. Как и в том, что ее тайна вышла за пределы узкого круга специалистов и посвященных. Кое у кого развязались языки, и тут кстати припомнить, что в прежние времена секреты государственной важности хранились куда как надежно.
- Ты рад? - последовал тихий и осторожный вопрос.
- И не спрашивайте! Я рад. Душевно рад, милая. Ну а как бы мне повидаться со стариком?
- Я тебе помогу, - проникновенно шепнула девушка. Она стала как бы совсем маленькой и подчинилась старшему.
3.
Хотя информатору показалось, что Лампочкин воспринял его сообщение без всякого интереса, а может быть, и не поверил ему, в действительности Александр Петрович не на шутку забеспокоился. Речь шла, возможно, о безопасности страны, о будущем отечества, почему бы и нет. Терпеливо взвешивая все за и против, - было это его профессиональной привычкой, Лампочкин все заметнее склонялся к тревожной и взыскующей вере в добытую информацию, сколь ни выглядела она невероятной.
Сновали, правда, еще сомнения, неизбежные там, где блещет аналитический ум, забрасывали червячка: отчего же это информатор, о существовании которого он успел почти позабыть, позвонил именно ему? Лампочкин давался диву. Но кто постигнет логику информаторов? А с другой стороны, вполне оправданным и целесообразным выглядело, что этот человек, глубоко законспирированный, забытый, как бы умерший и похороненный давно, внезапно напомнил о себе: речь шла о спасении Родины. В такие минуты мало кто думает о себе. И информатор думал не о том, что его внезапный рывок и выброс из забвения может кому-то показаться неуместным или даже смешным, а о необходимости посеять тревогу в сердцах бдящих на страже отечественного покоя и порядка.
- Организация, Бог ты мой, Организация с большой буквы, - бубнил Лампочкин прелестным летним деньком. - Возможны ли такие масштабы лжи, фальсификации, чудовищного лицедейства, ненависти к правде и праву избрателей на свободное волеизъявление, неуважения вообще к людям как таковым?
Издали заходили тучи, чтобы покрыть небо над отечеством, а он был отменно вымыт, выбрит, выхолен, был удивительно хорош в своем расцвете сил и талантов. Не знал он, чему радоваться, чему огорчаться. Радоваться удачному выходу на след, не огорчаясь попусту лютостью дьявольского желания некоторых втереть очки народному большинству? огорчаться ли из-за нечеловеческой злобы неких отщепенцев, не радуясь солнышку, которое улыбнулось следователю да сунуло ему в руки звено в цепи, в большой цепи преступлений, чтоб вывел он на чистую воду злоумышляющих? Информация, что и говорить, скупой была. В Нижнем, затверживал Лампочкин, готовясь предстать с докладом перед начальством, существует Организация, - дал эту информацию к размышлению агент Р., по странному стечению обстоятельств давно считавшийся отошедшим от дел или даже покойным. Организация готовит своего Президента страны. Вопрос к агенту: а ты не сбрендил часом? Агент Р. клянется и божится, что говорит чистую правду, что информация его отличается воздержанием от домыслов и большой степенью содержательности. Следующий вопрос: как это происходит, то бишь подготовка Президента? А вот так. Трудно поверить, - рапортует своевременно воскресший из небытия агент, - но Организацией предумотрено и устроено все, чтобы создать полную иллюзию проведения честных, демократических выборов, совершенно противоположных тем, которые и впрямь собираемся всенародно провести мы и которые, по обнародовании итогов голосования, якобы подведенных в Организации с особой тщательностью и максимальным приближением к истине, должны быть попросту вычеркнуты из народной памяти как небывалые. Этим сказано все, но в порядке комментариев, которых в наше сложное и противоречивое время требует, к глубокому сожалению небогатых умом людей, то или иное воплощение всякой значительной идеи, следует все же добавить, что сотрудниками Организации, словно какими-то обезумевшими чаровниками, воссоздан собственный центральный избирательный комитет, куда поступают липовые документы сначала на кандидата, а потом уже и на Президента, будто бы избранного в каких-то не то чтобы совсем вымышленных, но в свете сказанного бесспорно перевранных, превращенных в нечто смехотворное и практически невозможных округах. Гигантский этот блеф, еще не сказавший свое последнее слово, которое, как можно судить и сейчас, будет роковым для судеб нашей страны, но уже запущенный на полные обороты, заслуживает многотомных увлекательных описаний и более того - пространного философского осмысления, но мы, за неимением достоверной информации о таинственном ордене изобретателей Президента, вынужденны ограничиваться звучащими несколько риторически вопросами: неужели? возможно ли? И не в последнюю очередь возникает вопрос: кто он, этот будущий Президент, и почему он должен взять власть над нами не путем свободной реализации ценой огромных страданий и потерь добытого нашим народа избирательного права, а по праву насильника и обманщика, которое в подобном случае едва ли посмел бы присвоить себе даже и сам лукавый?
О себе же скажу в кратком заключении, - как бы подводит итог своей жизни агент Р., - что я уроженец Нижегородской губернии, вырос на священных для всякого русского берегах Волги и не иначе как на них, благословенных, умру. В моей родной губернии нет ничего дутого и смешного, она не глядится в кривое зеркало. А между тем злокозненными дело представлено таким образом, что-де именно глядится. Судите сами. Округ. Нижегородский избирательный округ. Что может быть достовернее, куда еще больше реализма, чем все эти баллотировочные урны и напряженные лица наблюдателей от партий всех мастей? Чей изощренный ум придумает сказать, что это липа? Аккуратно и добросовестно собираются подписи в поддержку того или иного кандидата, поливаются грязью недостойные быть избранными и на вершину заслуженной славы возносятся мудрейшие, затем, глядишь, с упоением изучаются знающими свое дело мастерами бюллетени, испещренные судьбоносными закорючками избирателей. Но покуда существует Организация, все это, увы, фикция. Небыль. Мол, никто не собирал ни подписей, ни бюллетеней. Потому что у Организации свой Нижегородский избирательный округ, и там-то и происходит все то, что мы, в простоте душевной, принимаем за действительность свободного волеизъявления. А делов-то - много ли? Некто бросает на бумагу росчерк пера - и готово: мнимая, изображенная в воображении, кривозеркальная Нижегородская губерния избрала того, о ком вчера еще и слышать ничего не слышала!
Мы сидим сложа руки, мы беспечно играем в вольную и благоразумную жизнь, - кричит, неудержимо срывается под занавес на душераздирающий вопль информатор, - а где-то, и не где-нибудь, а именно в недрах Организации фабрикуется, растет как на дрожжах и ждет всенародного избрания таинственная и, может быть, не лишенная сверхъестественных черт фигура Президента!
Лампочкин в кабинете, аккурат под его ранг, пожалуй, обустроенный в разветвленных недрах прокуратуры, хватался за голову. Тебе говорят: вот твой новый Президент, ты сам за него проголосовал; а ты об этом человеке в первый раз слышишь. Неправда! подтасовка! фальсификация! впору посмеяться над самозванцем! Ан нет, вот документы, вот подписи, вот печати, все оформлено как полагается. Не поспоришь. А если спорить, то с кем? Идеально задокументирована и оформлена воля народа. Охотник, небезызвестный, на стенах снискавший знаменитость, уже не чешет затылок в простодушном изумлении, а разводит руками, барахтаясь в брехне с однозначным стремлением не погрязнуть в ней, но и никуда из нее не выбраться. Кабинет у Лампочкина хороший. Как и всякий человек, ставящий службу превыше всего, ибо только она дарует ему священное право чувствовать себя человеком, головой отвечающим за благополучие Родины, Лампочкин часто путает кабинет с собственной своей квартирой, с семьей, с женой, которой у него, может быть, и нет, с пушистым котенком, нежным хозяином которого он где-нибудь да является, с грязными носками, впопыхах сунутыми в карман пальто, с перчатками, надетыми по-рассеянности не на те руки, с водкой и похмельем, с льдистым рисунком на окне дачи, со сменой времен года за окном, с тем, что за окном уже вовсю теплит и искрит лето. Распростирается следователь на удобном диване, вытягивает длинные ноги, закладывает руки под голову, устремляет в потолок задумчивый взгляд, своим выражением граничащий с неоскорбительной прострацией отдыха. Лампочкин еще не понимал, и даже не знал, поймет ли когда-нибудь, всей технологии авантюры, поведанной агентом, но чувствовал, что столкнулся, вошел как бы в интимное соприкосновение с умом высшей пробы, похоже, умом коллективным, прекрасно организованным и дисциплинированным, универсальным. Вот уж воистину нигде так, как в этом уме, не уместна мысль: кто не с нами, тот против нас. А как же иначе, при такой-то организованности! А Лампочкин своим по-человечьи слабым, ограниченым и как будто обыденным умом не в состоянии был даже, сообразуясь с этакой величавой мистерией, толком прикинуть, с кем он, по чью сторону баррикад. Такой случай выдался. В самом деле. Окажись он не в прокуратуре, а в Организации, разве ж посмел бы не подчиниться, протестовать, думать что-то противное ее уставу, разве посмел бы хоть на шажок нарушить царящий в ней порядок? Но он постоянно оказывается в прокуратуре, а не в Организации, и законность, на страже которой он несокрушимо стоит, заставляет его в естественном порядке всей душой ненавидеть бесчеловечную выдумку изощренного ума. Заключалось нечто шаткое и сомнительное в такой его позиции, закрадывались мысли о нравственной стороне дела (какого, впрочем, дела, собственно говоря?), а о нравственности и ее проблемах, об этике и этических вопросах Лампочкин умел думать лишь обрывочно, вскользь, с быстротой молнии проскакивая мимо чего-то важного, основополагающего. Был в его мыслях обрывок добра и был обрывок зла, и к жизни они не имели заметного отношения. В прокуратуре у них все так думали, с головой уйдя в решение практических вопросов. Спасение, возвращение к устойчивости и размеренному образу жизни видятся единственно в рассуждении, что никакой Организации на самом деле нет. Любая уборщица прокуратуры рассудит так. Если всенародно избранному Президенту неоткуда взяться, пока его действительно не изберет народ, то откуда же взяться организации, объявляющей такого мифического президента избранным? Но следовательское нутро чуяло: после выборов поздно будет оспаривать и сопротивляться, мандат у... этого (страшно вымолвить)... будет справный - комар носа не подточит.
Надев носки вместо перчаток и перчатки вместо рук, на ходу погладив пушистую кошачью шерстку, Лампочкин поспешил в кабинет Примерова, своего непосредственного начальника. Там всегда идеальный порядок. Начальник спит, скромно подложив под щеку кулачок. Ни подушек тебе, ни перинок взбитых, ни простынек крахмальных. Грубо сколоченный стол, и на нем добрая порция вина в деревянной чаше. Примеров, он записной спартанец. Он уже дослужился до заместителя прокурора, этот Сеня Примеров, теперь вот выслушал подчиненного Лампочкина и долго молчал. В какой-то момент Лампочкину показалось, что чиновный Сеня с непосредственностью большого начальника пошлет его куда подальше. Дружба дружбой, а про разные высосанные из пальца заговоры ты мне не гони, лапшу на уши не вешай, скажет старый, прожженный и прокуренный большим житейским опытом и убеленный благородными сединами офицер. И демонстративно уклонится от обсуждения важного для будущего отечества вопроса, поднятого Лампочкиным на должную высоту. Примеров так и хотел поступить, но взял себя в руки. Все эти седины откинул за ненадобностью в дружеской беседе и кичиться бывалостью своей не стал. Между ним и Лампочкиным давно прекратили существование какие-либо секреты, и сказал Примеров:
- Я знаю об этом.
Ошарашенный поплыл Лампочкин в изумлении.
- Только ли потому, что знаешь наперед все, что я скажу? - бормотал он словно в забытьи.
- Не только, хотя и поэтому тоже... Но есть приказ пока ничего не предпринимать.
- И там действительно готовят Президента... - начал было пораженный Лампочкин.
Примеров нетерпеливо перебил:
- Очень может быть. Только ситуация в настоящий момент такова, что нет и, судя по всему, быть не может у нас с тобой оснований, с одной стороны, входить во все это как в отнюдь не пустяк, а с другой, проявлять естественную в подобных случаях озабоченность.
- Все это, выходит, еще только слухи?
- Отнюдь нет. Боюсь, не слухи, Саша. Но нас с тобой это дело не касается. Понял?
Лампочкин кивнул. Он находился уже на высокой стадии подготовки к тому, чтобы вместить и переварить информацию, получаемую от начальника взамен той, которую получил было от нижегородского агента. Дело касалось его и, конечно же, Примерова оно касалось тоже. Но приходилось мириться с запретом касаться его. Долговязый и членами тела сумбурный Лампочкин удрученно бродил из угла в угол. Заходя невзначай туда, где велик был риск нарушить табу, он как ошпаренный бросался назад, на вычерченную вышестоящими полосу безопасности. Примеров, круглый и прозрачный, как мыльный пузырек, добродушно посмеивался, наблюдая за ним.
Примеров побарабанил пальцами по столу. Тошно ему было служить в атмосфере ужасных заговоров, с которыми законодательная, исполнительная и судебная власти но вслух, но внятно запрещали бороться. Сиди и смотри, как заговорищики оплетают страну гибельной паутиной. Он посмотрел в окно на сверкающие солнечными бликами стекла по-московски густого, пузатого дома напротив.
- Я все чаще и чаще спрашиваю себя, - сказал Примеров невесело, - а не выйти ли уже на пенсию? Отпустят, чувствую, что отпустят, поперек горла моя честность всему этому жулью стала, наскучил я им, терпят через силу. Я им кажусь оголтелым. А какой же я оголтелый? Я неистовый, это верно, но моя неистовость, она от сознания долга и чести офицерской, от приверженности идее высшей справедливости, которую впитал я вместе с молоком матери. Иной раз в глаза улыбаются негодяи, упившиеся кровушкой простого и трудового народа, а за спиной скалятся волками. Шакалами воют, ожидая, что я падалью обернусь. Еще, чего доброго, и впрямь обернусь.
Скупо всплакнул невольник чести.
- Не обернешься, Сеня! - с чувством крикнул Лампочкин, всегда и во всем бравший сторону своего друга.
- Обернусь, если они решат со мной покончить. А уйду на пенсию - так и у них гора с плеч. Большое это, Саша, было бы для них облегчение. И я бы шкуру свою сохранил. Жить все-таки хочется. Боюсь, они мне шею свернут. А разве плохо быть пенсионером и Москву оставить, как считаешь? Я бы в огород с головой ушел, взращивал бы всевозможные полезные культуры. Ты представь себе в своем воображении, как прекрасным днем вроде нынешнего посещаешь меня в моем дачном уединении, а я тебе фрукты-овощи на стол вываливаю в баснословном изобилии - ешь, Саша, наслаждайся дарами природы, гость дорогой! А для кровопийц и масонов этих я вывешу на воротах табличку: не подходи! здесь Русь исконная, земляная торжествует! укусит!
- Я, Сеня, таких замечательных праобразов нашего нынешнего неожиданно скверного существования не пробовал, но чувствую, что от твоих аллегорий веет величайшими истинами, - сказал Лампочкин вдумчиво. - А все же ты с мечтами такого рода не торопись. Если ты на пенсию выйдешь, меня, может, поставят на твое место, и тогда ко мне все твое наследство перейдет. Мне это не с руки. Я практик, а не теоретик. Сидеть в этом кабинете и вычислять, свернут мне шею или нет, такое, знаешь, меня не прельщает. На улице где пулю принять - это совсем другое, это поэзия и практически готовая песня. Единственная задача, не всегда исполнимая, - успеть ее до конца вытянуть. Но в любом случае это, с моей точки зрения, геройская смерть. А разыгрывать на твоем месте фарсы цыпленка, которому вот-вот головенку своротят набок, я, извини, Сеня, за грубую прямоту изложения, никак не согласен. Стало быть! Сиди тут и отдувайся сам.
Примеров прислушивался к доводам своего подчиненного и находил их разумными. Как не залюбоваться таким выкормышем, все равно что сыном? У него яркая биография, исполненная умного деланья. Примеров и любовался, подперев шарик головы как бы округленным боксерской перчаткой кулачком. Переходили они к обсуждению текущих дел. Живо складывалась подобающая оценка похождений Никиты в Нижнем, о которых доносил кое-что тамошний информатор, сам к оценкам неспособный. С какой стати парень подался на Волгу? Полусвинков, создавая "Эврику", всеми святыми клялся секретов от прокуратуры не иметь и слово свое до сих пор держал, а тут явно недоговаривал, выкручивал для племянника некую секретность. Полусвинков племянником не мог нахвалиться своим, а раз так, напрашивается вывод, что в Нижний он послал его не за пустяком. Не с Организацией ли это связано?
К тому же вертится в Нижнем американец, количество сведений о котором все еще не превысило нуля. Америка молчит, не узнавая этого человека. А человек этот, называясь Томасом Вулфом, говорит, что у него украли машину. Но ищет не машину, собственно, а Чудакова, с упорством, заслуживающим лучшего применения, добивается права на ежедневные свидания с ним. И к Чудакову же первым делом пожаловал молодой, подающий немалые надежды частный детектив Никита. О Чудакове сообщает агент Р., что он, на беду отечеству рожденный пьяница, связан с Организацией. Голова идет кругом от странных и подозрительных совпадений. Все устремились в Нижний и все - к Чудакову.
- А мы? - снова и снова тосковал Лампочкин. - Так и будем сидеть сложа руки? Смотреть, как губят страну нашу?
- А кто губит? - возражал Примеров резко. - Американец? Докажи. Никита? Это свой. Он сам не губит и другим погубить не даст. Чудаков? О нем мы ничего не знаем, кроме того, что пьет человек. Так что сиди и помалкивай.
Лампочкин вздыхал. Примеров утешал, а поскольку не было другого средства развеселить этого человека, кроме как забросить в его душу шутку, хотя бы и невеселую, заместитель прокурора бросал насмешливо и двусмысленно:
- Осталось только узнать, кто станет нашим новым Президентом. Выборы-то не за горами.
Услышав это от своего начальника и друга, Лампочкин пожал плечами.
- Мне все равно. Лишь бы честный, принципиальный был человек, ответил он, выравнивая многооттеночность высказывания Примерова в одну-единственную доступную его разумению правду. - А если его в тайной организации готовят, какой же он честный? Это диктатор.
- И какие результаты могут быть у деятельности диктатора?
- Пока никаких... Но что Полусвинков не сидит сложа руки, борется, не сдается, а мы и в ус не дуем, это меня настораживает. Ищет Полусвинков Организацию, считай, в одиночку, потому что Никита, по молодости его лет, все равно как еще не в счет. Я хочу сказать, может, пора подключиться нашему ведомству?
- Твоя задача - не допускать нигде правонарушений, - возразил Примеров веско. - Так действуй. А в то, что я запрещаю, не лезь.
Было очевидно, что для Примерова Организация все еще остается чем-то из области фантастики. А может, своя шкура была слишком дорога. Ценил он ее.
Кажется, теперь дошло до Лампочкина истинное положение дел.
- Извини, Сеня, - сказал он, - извини меня, что туго я соображаю, когда Родину задирают, а мне велят остудить голову и не высовываться.
Остудил голову и принялся строить гипотезы на безопасном месте:
- Американец тот - международный агент, шпион, я так думаю, - говорил он. - Более или менее понятно, почему агент поехал именно в Нижний: там в свое время военными производились секретные разработки, славился город закрытостью и неприступностью. А теперь, с позволения сказать, Организация. Она, может, по тому же профилю... и модули... однако молчу, молчу! Но каким образом узнали о ней в международном шпионском центре, вот вопрос. И это пока остается тайной за семью печатями. Скажи, Сеня, веришь ли ты, что на этот вопрос, на такой вопрос Полусвинков с его Никитой найдут ответ? Я не верю. И ни в каких доказательствах мое неверие не нуждается.
Примеров вздул самовар. Напившись чаю, друзья решили наведаться к Полусвинкову, пришли в "Эврику", и Полусвинков сказал им:
- А вы кстати.
Но он никак не объяснил это свое брошенное мимоходом замечание. Лампочкин хотел, чтобы его шеф первым заговорил с главой частного сыскного агенства, высказал все то важное и недоуменное, что накипело у них в связи с деятельностью "Эврики" и в особенности с поездкой Никиты в Нижний, однако Примеров не знал, с чего начать, и только растерянно разводил руками, как охотник, которого они покинули ради сердечного общения с их давним приятелем Полусвинковым.
- Подведем некоторые итоги, - надоумил Лампочкин смешавшегося командира.
Примеров подхватил:
- Совершенно верно. Итак, Петя, ты реорганизовал свой рабкрин, если можно так выразиться?
Полусвинков занимался постоянной улучшающей и совершенствующей реорганизацией своего учреждения, доводил до ума себя и своих сотрудников, перестраивался и настраивался на великие свершения, дневал и ночевал в офисе, где бесконечные отделочные работы производились вкупе с массой полезных для народа уголовных расследований.
- Мы то и дело сталкиваемся с людьми, имеющими или якобы имеющими информацию о некой Организации, - дополнил начальника Лампочкин, - но сама Организация по-прежнему остается для нас предметом более или менее мифическим. Не работаешь ли ты, Петя, на нашей территории, чтобы потом у нас за спиной удовлетворенно потирать руки и нагло поплевывать в нашу сторону?
А далеко пойдет мой друг, подумал Примеров. Скоро не даст мне и рта раскрыть. Впрочем, Примеров был доволен, что его друг-подчиненный перехватил инициативу в этом разговоре.
Пришел какой-то мастеровой и стал трескуче прибивать к стене знаменитую картину. Гости смотрели на нее, почесывая затылки и вздергивая плечи в несказанном удивлении, ибо охотник, появившись здесь, был уже не прежним простодушным малым и сам теперь завзято отливал пули баснословия.
- Я ничего ни под носом у вас, ни за вашей спиной незаконного не делаю, - сказал Полусвинков, когда рабочий, сделав свое дело, с достоинством удалился. - А информация, возможно, исходит из одного источника, - высказал он предположение.
- Или вообще от Иванова, - сказал Лампочкин, неестественно смеясь.
Полусвинков был как медведь огромный, особенно с женщинами, с очаровательными и на редкость кокетливыми секретаршами. Когда он брал их, они попросту с мышиным визгом исчезали в его громадности, и так он мог взять их в несметном количестве, мышеловочно созидая для себя блаженство в неком гареме.
Примеров вздрогнул всем телом, не спуская с частного детектива пронзительно заострившихся глазок, встрепенулся:
- А кто такой Иванов?
- Он всем информаторам информатор. Это тебе не Гайкин.
- Да ведь Гайкин - прокурор, начальник мой, - удивлялся Примеров, - я у него за сына.
- То-то и оно, - многозначительно произнес Лампочкин.
На все просьбы друзей раскрыть смысл его метафоры он отвечал отказом. Полусвинков лично принес им кофе.
- Хотя имею секретаршу, - не преминул он заметить. Секретарша была пресловутой, только тень ее порой мелькала в отдалении, в гуще ощетинившихся кистями и покрасочными валиками маляров. - Имею и поимел их в множестве. - Полусвинков прикрыл дверь своего кабинета, чтобы не отвлекаться на картины малярской производительности. - Они услужливы, и это примета нашего времени. Но лично обслужить таких гостей, как вы, для меня большая честь. Вы забываете еще об одном участнике игры, - сказал вдруг великан тоном неожиданно посерьезневшего человека, - о Сенчурове. Не следует исключать возможность того, что возглавляет заговор именно он.
- Ты что, подслушиваешь нас, работников прокуратуры? - воскликнул Примеров, ставя брови домиком. - У меня мыслишка о Сенчурове пробегала... я ее высказывал вслух, но в приватном разговоре. Кто же дал тебе, Петя, право совать нос в наши дела?
- Нет, Сеня, просто мне понятна ваша прокурорская логика и я, в иных случаях забегая вперед, читаю очень многие мысли, которые вы там еще и не успели подумать.
- Но каким образом... про Сенчурова-то? Ведь тут надо было столько всего сопоставить и взять в расчет... да ведь я сам, пока мне эта мысль про Сенчурова пришла на ум, такую массу всего перелопатил и передумал! безнадежно терзался Примеров в паутине загадки.
- А не исключено, что я, в очередной раз забежав вперед, неким образом подсказал тебе эту мысль, навел тебя на нее, - ухмыльнулся директор частного сыскного агентства, - и это не покажется тебе таким уж невозможным делом, если ты примешь во внимание, с каким упорством и огромным напряжением воли я докапываюсь до тайной сути Организации, занимаюсь ее разоблачением. Я просто лучусь уже этим расследованием, и от меня исходят эманации, особого рода флюиды, хорошо знакомые всякому быстро идущему по следу сыщику. С другой стороны, я обязан быть начеку, и если мне удалось кому-то внушить ту или иную мысль, я должен первый узнавать об этом, а не хлопать ушами. Мне надо, Сеня, как минимум все на свете угадывать и предугадывать. Иначе меня опередят, а для меня это смерти подобно, потому что я решил во что бы то ни стало достичь успеха. Если я эту Организацию раскрою - это будет для моей фирмы знатная реклама.
- И к каким выводам ты пришел? каких результатов, Петя, ты добился в своем расследовании? - осведомился Лампочкин.
- Пока ничем утешительным похвастать не могу, - ответил Полусвинков, пожимая плечами, - результаты, скорее всего, прямо-таки неутешительные. И если в свете затраченной мной энергии можно говорить о грандиозном рывке и апофеозе труда, то по части итогов все выглядит хуже некуда и более всего смахивает на постыдный и полный провал. В реальности Организации я, между тем, уже не имею ни малейших сомнений. Как и в том, что ее тайна вышла за пределы узкого круга специалистов и посвященных. Кое у кого развязались языки, и тут кстати припомнить, что в прежние времена секреты государственной важности хранились куда как надежно.