Пришло время удивляться Лампочкину, и он округлил глаза, вылезши ими на лоб:
- А ты считаешь создание Организации государственным делом, Петя?
- Антигосударственный заговор - дело тоже государственной важности. Вот как я считаю, - важно заявил частный детектив.
- Как ты думаешь с этим заговором бороться? - спросил Лампочкин, тоскуя оттого, что у него руки связаны запретом начальника и не могут участвовать в борьбе, о которой с таким жаром говорил вольный стрелок Полусвинков.
- Не исключено, что мне придется схлестнуться с ним один на один, вступить в то, что мы называем единоборством. Хотя, конечно, прежде я постараюсь до конца использовать возможности моего племянника. Никита выглядит человеком, который не нюхал еще пороху, но положиться на него можно. У него множество достоинств, большие скрытые резервы и такой немаловажный фактор, как энтузиазм, свойственный молодости.
Примеров, пока о нем не забыли окончательно, вмешался:
- Я бы сразу с Никиты и начал. Пусть вызовет огонь на себя.
- Самое скверное в этой истории, - сказал Лампочкин, - что никак не удается выйти на кого-либо, кто знает об Организации все от начала до конца. Мне-то что, я в этой игре не участвую, но тому, кто горит желанием ликвидировать Организацию, ликвидировать ее в один момент, раз и навсегда, истинность моих слов очевидна. Такой человек сразу увидит, что я, пусть хотя бы и на словах, а не на деле, только и забочусь, что о ликвидации подобных организаций. А в противном случае мне и вовсе не стоило бы жить.
- Никита, я думаю, добудет всю необходимую информацию, - живо откликнулся Полусвинков и, выпив из чашечки кофе, случайно сбросил ее на колени Примерову и тотчас взялся за другую. - Но как бы не вышло, что мы его уничтожим вместе с Организацией.
Предельно взволнованный разговором Примеров с такой поспешностью, словно ему на колени упала раскаленная болванка, схватил чашку и машинально швырнул ее Лампочкину, а затем спросил:
- А почему это должно выйти?
- Потому что всякое случается в нашем деле, - ответил Полусвинков.
Лампочкин взял злополучную чашку в руки и смотрел на нее, не понимая всей цепи случайностей, которая привела к нему этот маленький сосуд.
Разговор зашел в тупик, не приблизил к разгадке тайны. Помочь разобраться должна была теперь сама жизнь. Примеров и Лампочкин еще долго сидели в кабинете Полусвинкова, ставя того в положение человека, который вынужден постоянно чем-то занимать и развлекать гостей.
- А не найдется ли чего покрепче кофе? - вдруг крикнул, ударив кулаком по столу, заместитель прокурора, и его лицо побагровело от долгой терпеливости мечтаний, тех, которые лишь теперь нашли дорогу во внешний мир.
Частный детектив просиял и вскочил на ноги.
- Давно жду этого вопроса, дорогой Сеня, ох как давно. Натурально! Сейчас сообразим...
Он легкокрыло засуетился, словно пушинку вынес свое могучее тело в коридор, где минуту-другую шептался с кем-то, повизгивая от полноценно и триумфально завладевшего нынче им желания поскорее угодить своим друзьям. В кабинет дуновением ветерка, струйкой дыма проскользнули молодые люди, видя перед собой лишь стол, который им предстояло украсить. Искусно совмещая дар слушать с разинутым ртом своего учителя Полусвинкова с умением бездумно исполнять за хорошую мзду любую работу, они во всяком случае организованного труда делались одинаковыми, как выпущенные с одного конвейера автоматы, и без толкотни сыпались снежинками на указанное им пространство, ровно покрывая его более или менее живописным слоем своих отменно согласованных усилий. И уже словно никак не двигалась их масса, а застывала, как разные величавые виды на полотне пейзажиста, и лишь под нею споро и неотвратимо совершалось то, ради чего они вдруг слетелись. Как хорошо было гостям в минуту, когда их накрыла эта теплая и нежная волна обслуживания! Трудно было понять Примерову, почему все это не произошло раньше и для чего хозяин ждал от него какой-то вымученной просьбы, даже мольбы о празднике, но и он не мог удержаться от улыбки, видя да и всеми фибрами души ощущая волшебную быстроту воплощения его вполне скромных мечтаний о доброй выпивке в нечто далеко превосходящее все его представления об удовольствиях, обычно такую выпивку сопровождающих. До некоторой степени мучился, однако, в этих обстоятельствах Лампочкин, ибо на примере складной работы людей Полусвинкова он постигал, до чего все разлинеенно и смеханизированно в Организации, и уже его пугала наступившая эпоха, множащая подобные примеры, дающая выход организаторским способностям тех, кто еще вчера вызывал у него презрительную улыбку человека душевного и очаровательно разухабистого, несобранного, делающего свое великое идейное дело неодолимой силой нахрапа. Все мог принять Лампочкин и даже с самым серьезным видом пошел бы воевать против ветряных мельниц, когда б возникла в том надобность, и только этот жуткий, беспросветный, сводящий на нет всякое многообразие порядок отвергала его душа, живущая естественными движениями и порывами Бог весть откуда берущейся страсти.
- Вино, коньяк, фрукты... - раскрывал глаза гостям на искусство хлебосолов торжествующий в своей роли Полусвинков. Толстые его, словно взятые у гротескного изображения купеческой стати пальцы извивающимися змейками как по клавишам пробегали по называемым экспонатам. - Возможны девки... нужен только сигнал... или сознаете себя старыми пердунами?
- Не знаю, кем и сознавать себя, а вот вижу, что живешь ты недурно, в высшей степени сыто и укомплектованно живешь, - одобрял Примеров; и тут же горевал о себе, о своей едва ли задавшейся жизни: - А я живу бедно, ой в нуждишке, в бедности и скудости, не так, говорю, живу я, как следовало бы человеку моего чина и моей должности.
Под его причитания разлили коньяк по рюмкам, чокнулись, выпили.
- Бедность моя вышла за пределы допустимого... горемыка я! беднота я! - плакался Примеров.
- Я не жалуюсь, - сказал Полусвинков. - Но как я не преувеличиваю своего достатка, так ты, Сеня, не преувеличивай своей нищеты.
- Я познаю в сравнении, - объяснил Примеров, - и развел тут утрированную кручину потому, что разительный контраст между богатством и бедностью и в нашем случае такой же в конечном счете фарс, как во всяком другом.
Делал гость заплаканное лицо сквозь застывшую на нем маску смеха, менял местами, и получался хохоток, искрящийся в каждой слезинке. Уже нет у меня, старого человека, другой нужды, кроме как дурачиться, думал он..
- У меня то да се... сами знаете, ребята, какое нынче время, бизнесменов, опять же, развелось что крыс в отхожем месте и чего у них больше всего, так это проблем. Проблем криминального рода, - уточнил Полусвинков. - Вот только обращаться с ними они все чаще предпочитают не в старые добрые компетентные органы, а к нам в частный сыск. Кому-то за поведением жены надо проследить, а кого-то нужно защитить от грабиловки.
- Должность у меня такая, что буквально на всю Россию охват, рассказывал свое Примеров, - но дивидендов имею мало.
- Ты и амурными, альковными делишками занимаешься? - удивился Лампочкин услышанному от Полусвинкова, как будто впервые об этом заговорил его друг.
- А почему бы и нет? Статья доходная. Есть у меня специалисты в этом деле. Настоящие доки. Мастаки. Только обходятся клиенту дороговато, ну, так чтобы не соврать... сто долларов за час работы! - с торжеством округлил Полусвинков.
- Врешь! - крикнул Лампочкин; он рассвирипел, ибо желанием его было, чтобы никто и никак не платил синхронизированным уродцам за их услуги, хотя бы и дельные, а у Полусвинкова, напротив, выходили какие-то фантастические суммы, против которых у Лампочкина не было никаких средств противостояния. - Ни за что таких денег не дадут! И чтоб я, бедный, но заслуженный человек, в области доступных мне знаний и понятий никогда больше подобной чепуха не слышал!
- Почему же это нельзя мне свободно излагать суть дела? - обиделся Полусвинков. - Я человек со всеми правами, не ущемленный.
Он снова наполнил рюмки. Примеров быстро пьянеет, а я ему еще подолью, пусть напьется и будет свинья свиньей, подло решил он, сам смутно сознавая свою цель, точнее говоря, ее отсутствие. Выпили все, и замелькали ладони, вытиравшие губы. Затем сунул себе в рот бутерброд частный детектив и сказал, не без труда ворочая среди пищи языком:
- Даже если слегка и преувеличил, так только слегка. Работа в самом деле тонкая и опасная, а потому требует высокой оплаты. Одно дело, когда на бедного бизнесмена наскакивает шпана, у которой обыкновение нехитрое, ну, скажем, ворваться в офис, помахать пугачами с криком: всем лечь! деньги на стол! От таких отбиться нетрудно. Может быть, вы лучше поймете дух нашего времени, а вместе с тем и условия, единственно в которых и могла возникнуть занимающая наше воображение Организация, если я вам скажу, что другое, совсем другое дело - и обстоит оно куда хуже - когда наш клиент в своей трудовой и полезной деятельности закрадывается в сферу, где его деловые интересы сталкиваются с деловыми интересами весьма и весьма серьезных людей. Так в бизнесе, так и в политике. Всюду сшибаются люди, охваченные жаждой наживы и власти над себе подобными. Нам, борцам за справедливость и законность, это дает пищу для размышлений о нравах, дает основания для ряда глубочайших выводов на предмет морали, но в то же время и возможность хорошо заработать. Главное, не проморгать свой шанс. Спроси себя, Саша, почему испуганный клиент предпочтет обратиться за помощью не к тебе, а ко мне. Да потому, что ты начнешь с философии, ты, сам еще живущий среди тысячи иллюзий, станешь прежде всего читать бедолаге мораль, тогда как я сначала обеспечу ему безопасность, а уж потом позволю себе парочку поучительных замечаний.
- Я скажу, с чего начинаю я, - возразил Примеров. - Я начинаю с чтения сводки. Собственно говоря, с этого начинается каждый мой рабочий день. Я сажусь за стол, читаю, и волосы на моей голове встают дыбом. Что ни день, эти бедные бизнесмены и политики, эти людишки, охваченные жаждой наживы и власти, взлетают на воздух или отправляются в морг с простреленной головой. Поэтому все, что ты, Петя, говоришь, не внушает особого доверия, а по-серьезному говоря, нуждается в доказательствах.
- Что сказать о павших? Трагедия их в том, что за помощью они обратились несвоевременно или не по адресу, вот и протянули ноги, серьезно ответил Полусвинков.
- То есть не к тебе обратились, а то бы ты их защитил, - с наглостью вышедшей из-под контроля иронии усмехнулся Лампочкин. - Но в таком случае скажи, ловкий человек, почему же ты до сих пор не накрыл Организацию?
Частный детектив вдруг вспылил, засучил ногами под столом. Рукой, дрожащей от отвращения к рюмкам, из которых будут пить его навязчивые в своей простоте друзья, он разлил коньяк, и только свою наполнил так, словно наливал не в фабрично сработанное стекло, а прямо в свое единственное и неповторимое сердце.
- Да потому, что моя фирма за это дело еще по-настоящему и не взялась! - воскликнул он с жаром, с жарким гневом, который хлестал у него из ушей и сыпался из глаз, а во рту превращался в электрические разряды слов. - Я пока только и предпринял, что Никитку закинул в Нижний. Может, на верную смерть. Жалко парня! Вот какие дела творятся! А ты, ничтожный мечтатель, ты, авантюрист по рождению, по духу, по всем твоим методам сыска, ты, неудачник, а в силу этого фактический прохвост, ты осмеливаешься упрекать меня: почему, мол, не накрыл! Потому и не накрыл, что так сразу не накрывается! Это серьезная организация, а не песочек, в котором ты, так и не доросший до зрелости человек, до сих пор играешь!.
Лампочкин сказал:
- Американец, который там, в Нижнем, крутится, - шпион международной разведки.
- Смотри, как у них в международной разведке дело поставлено! подхватил Полусвинков. - Хлоп! - и америкашка уже в Нижнем. А кто его туда звал? Понимают, что клюнули, может быть, на пустой крючок, но ничего, не стесняются, засылают агента. Нужно, мол, проверить поступивший сигнал. А мы как будто даже стыдимся вывести это дело на официальный уровень. Боимся, что нам скажут: вы, ребята, поверили в детские сказки. А эти детские сказки могут обернуться мировой катастрофой! Может, такого Президента получим, который первым делом на ядерную кнопочку нажмет.
- Ладно, не горячись, Петя, - Примеров потянулся через стол, потрепал Полусвинкова по плечу. - Ты прав. А самое смешное, что я поначалу воспринимал с некоторым как бы недоверием твои слова. Коньяк с человеком пью и этому же человеку в глаза жарю: ты, парень, брехло. Только русские так умеют. Это, я тебе скажу, и неприличие, и некое своеобразие характера. Это, для сравнения сказать, все равно как обоюдоострый меч. С одной стороны что-то такое, знаешь, постыдное, на что без досады и не глянешь, а с другой натуральная загадка нашей славянской души. В результате же получается меч, которым самое милое дело рубить налево и направо и совершать революцию. Вопрос лишь в том, как мы им в данной ситуации воспользуемся. Когда я сейчас задаюсь этим вопросом, то до таких пределов простирается мое желание от частного перейти к общему, что я, Петя, опять уже не могу всерьез воспринимать все те мелкие подробности, которых ты тут нам навалил целый ворох, и волей-неволей почитаю их за детские сказки. Даже Лампочкин, уж на что простая душа, и тот не увлекся этими твоими байками про бизнесменов и про частный сыск. Не мельчи, Петя, не уходи в частности. Как стабильно мудрый слегка перемудрившему скажу тебе: пожалуй, оно и лучше, что делу пока не дан официальный ход. Поработаем за спиной у американца. Понимаешь, дружище? Пока он там будет сновать, мы в тихом мудровании и в устойчивом стремлении к обобщению будем возрастать, возрастать, Петя, до заоблачности, до горних чертогов, а затем, проабстрагивавшись должным образом, обрушимся на него такой массой абсолютного понимания, проницательности, прозорливости, дальновидности, такой лавиной ясного знания всего и вся, что он у нас и пикнуть не успеет. Прихлопнем, как букашку.
Выразительными жестами хозяин кабинета открестился от своей профессиональной озабоченности мелочами, от назойливых мыслей о повседневном кропотливом труде на пути к какому-то окончательному громоподобному успеху. Сейчас эти мысли и заботы только мешали ему правильно отдыхать в чудесной компании друзей.
Развеселившийся Примеров взглянул на подчиненного.
- Ну что, Саша, споем? Давненько так хорошо не сиживали...
В памяти Лампочкина всегда теснилось множество песен, кое-как срифмованных и исторгнутых как бы неким запредельным по отношению к музыке миром, только и ждавших своего часа, чтобы мгновенно завертеть его всего в сумасшедшей какофонии, источником которой признать себя Лампочкину, оглушенному и потерявшемуся, было бы нелегко. Больной и несчастный уже на первых подступах к своей необычайной способности быть какой-то умоисступленной симфонией, он дико вытаращил глаза и раскрыл рот рупором, выпуская на волю тревожный и сразу берущий за душу рокот увертюры.
- Славно, славно... - предощущал восторг Примеров.
Полусвинков замахал руками.
- Погодите петь, - вдруг снова нахмурился он. - Я вот о чем думаю. Я связывался с парнями в Нижнем, которые ищут машину американца, так ведь говорят они, что найти ее ни в какую не могут. И раньше бывали в подобных делах провалы, но так чтоб, когда всеми силами ищут, всем миром, можно сказать, а найти не удается, такого они не припомнят. Складывается, знаете ли, такая гипотеза, что машина кому-то очень и очень понадобилась.
- Думаешь, ее для будущего Президента готовят? - спросил Примеров и переглянулся с Лампочкиным, который заливал коньяком неурочно затлевшее в его груди музицирование.
- Затрудняюсь так сразу ответить на твой вопрос, - сказал Полусвинков.
Примеров пожал плечами:
- Для чего тогда вообще вопрос поднял?
- Ничто не должно ускользать от нашего внимания. Вопрос еще стоит так: почему американец насчет машины допытывается у Чудакова, который, не исключено, причастен к Организации? - продолжал Полусвинков. - Охотится он на Чудакова, или тут что другое? Международный разведывательный центр на Чудакова охоту объявил, или происходит нечто, чему мы пока даже названия не знаем?
- Да, запутанное дело, - согласился Лампочкин. - Скажи, однако, как, по твоим сведениям, зовут этого американца?
- Никита доносит: Томасом Вулфом.
Лампочкин рассмеялся, и Примеров вторил ему.
- Чепуха, - отмахнулся Примеров, - и опять брехня одна. На недостоверной информации строите вы с Никитой свою работу. Томас Вулф давно уже покойный классик американской литературы.
- То-то и оно, что налицо явная встроенность в мир реалий каких-то странных элементов самой что ни на есть причудливой, а может быть, и разнузданной фантазии, - возразил Полусвинков. - Уж не попытка ли задавить нас фантасмагориями, не в надежде ли сделать наше воображение больным устроено все это? Не думает ли кое-кто воспользоваться нашей тягой к образованности, к начитанности, а соответственно и к Томасу Вулфу, с тем чтобы заманить нас в ловушку, в такую путаницу, из которой потом нас не выпутает ни Бог, ни черт?
Примеров покачал головой, осуждая легкомысленный, на его взгляд, тон частного детектива.
- Я тут, знаешь, тоже не зря небо копчу, - сказал он сурово. - Что и кто есть Томас Вулф, знаю, ночью разбуди - отвечу! И если какой залетный мистер именует себя этим самым Вулфом, мне не нужна помощь Бога или черта, чтобы выстоять в потоке столь нелепой и бессмысленной лжи.
- В центре ихнем ничего лучше не придумали, как назвать своего агента именем американского писателя, - зашел с другой стороны в разъяснении загадки Полусвинков и самодовольно ухмыльнулся. - Если б нам только такие ребусы загадывали, мы бы всю их вредительскую работу в момент расщелками. Но они хитрее, чем мы думаем. Мы думаем: ага, Томас Вулф. А они подразумевают совсем другое.
- Что же именно? - живо спросил Лампочкин.
- Навязать нам своего президента!
- Американского?
- Американского или турецкого, пока не знаю, а такого, чтоб им был полностью угоден.
- Это заговор против нашей Родины, против нашей Родины прекрасной! закричал Примеров, в ярости разбивая пустую рюмку о стол.
Полусвинков сказал проникновенно:
- Изложу вам теперь мое понимание русской идеи. Что такое, ребята, свобода? Свобода как таковая, а в том числе и права человека с демократией? Мне это понятие - демократия - мало что говорит. Или даже ничего хорошего. Это что невежественные люди пролезли в парламент, а никуда не пролезшие утешаются глупенькими книжками - это демократия? - вскрикнул Полусвинков. Так у меня с такими людьми мало общего. И никакого равнения держать на них я не хочу. Потому что я, в сущности, аристократ духа. И мир - это всего лишь мое представление о нем.
Ребята! Смирно! Я требую: будем тверды как скала. Наша воля да достигнет несгибаемости!
Ладно уж, пусть мне этот недалекий и полуграмотный депутат-парламентарий обеспечивает внешнюю свободу, я на его вертлявом адвокатском горбу буду выезжать. Замыкаться в себе, в своем кровном, национальном, народном, православном - не собираюсь. Железный занавес ни к чему. Пусть приезжают из-за бугра и говорят, пусть хоть Томас Вулф приезжает. Вот наведывается, скажем, толстосум и толкует о преимуществах свободного рынка. А у меня ум быстрый, и я на лету схватываю, что в действительности незванный гость этот присмотрел в Сибири какой-то заводишко, хочет к рукам прибрать, - но отчего же его не выслушать? А вот толкователь прав человека. Речистый такой вьюнок. Он только что побросал ракеты в какого-нибудь там неугодного ему нарушителя и осквернителя общечеловеческих ценностей, отбомбился, так сказать, а теперь, довольный и благостный, учит, что это было во имя гуманизма. Я его слушаю. Но закончить слушание надо так. Надо рассмеяться ему в лицо, выйти на улицу и погрузиться в условия и правила своей жизни. Вот это правильно и хорошо, вот что и есть добро. На улице это постижимо. Потому что - вон храм, вон пивная, а вон домишко, какого нет ни в Азии, ни в Европе. А если у голландца или португальца иного свое представление о правильном и добром, так это его личное дело. Я единственная разумная и справедливая сила в мировом порядке и мировой судьбе, а не тот толкователь и не какой-нибудь ихний самозванный Томас Вулф. Потому как мне и в голову не придет ехать в Португалию или Голландию и чему-нибудь их учить. Сдались они мне, педерасты неугомонные! Я на своей улице не просто жизнь веду, я участвую в бытии, а следовательно, и в вечности. Так что же, мне вечность променять на чью-то там сиюминутность и злободневность, на преходящее? Скажи, старик, - ткнул разъярившийся оратор пальцем в грудь Примерова, - ты согласишься хоть клочок, хоть морщинку своей пьяной физиономии променять на ту их важную рожу, с какой они предаются своей ежедневной дрочиловке?
Примеров пищал всей своей мягкой плюшевой округлостью:
- Ни за что, ни за какие коврижки, ни за самое чечевичную похлебку!
Плясал от радости, услышав такой ответ, Полусвинков, и поздравляли его работники прокуратуры: хорошо сказал! Теперь поведет он свое дело иначе, не рубя безжалостным топором из людей роботов, а даже и камни оживляя. Запела Фемида, высунув умную головку из разверзшегося нутра Лампочкина. Полусвинков подпевал, басил, взыгрывая иерехонской трубой, а Примеров, взъехав жабистым брюхом на стол, барабанил рюмками. Разошлись не раньше, чем условились с утра зажить по-новому.
4.
Никита, вступив в сознательную жизнь сыщика, определил: три четверти того, что думает, говорит и делает его дядя надо выкинуть за ненадобностью, как принадлежащее устаревшему миру расхлябанности и ваньковаляния. И только из остатка, может быть, получится четкая и дельная работа. Не провиделось в настоящее время ничего лучшего, чем решительными мерами избавить дядю от общества этих замшелых дураков Примерова и Лампочкина, которые под предлогом дружбы отнимают у него драгоценное время и, пожалуй, попросту спаивают его. Но как это сделать? У дяди такие старомодные взгляды, друзьями, говорит он, разбрасываться негоже, какие уж они ни есть. Но и Никита не имел окончательно уверенного, накрепко выкованного существования, он на каждом шагу рисковал оступиться в жирную кашу сплошных недоразумений, запутаться в заведомо отрицающих всякую продуктивность обстоятельствах, и внутри у него случались неостановимые раздоры противоречий. За примерами далеко ходить не надо, подумал он, косясь на веселую Аню. С девушкой бился уже не первый час, а никуда не продвинулся. Поневоле воображению рисовался следовательский ремень, гуляющий по спине непокорной. С досадой Никита сознавал, что его живая душа интересуется Аней, проникается жаждой познания ее неплохо сбитого, бойкого тела, с трепетной чуткостью навостряется на шорохи девушки и поблажливо улыбается ее беспечной болтовне, и напрасны призывы трезвого разума смять катком рассудочности непрошенную, мешающую работе симпатию.
Никита размеренным движением доставал из кармана трубку связи с дядей и ставил того в известность о каждом новом повороте в своем нижегородском расследовании, раздуваясь при этом от гордости за свою техническую оснащенность. Он думал поразить ею провинциальное воображение Ани, но все же выходило что-то иное, а именно что плотская прелесть Ани все росла и росла в его ощущениях, заслоняя и необходимости службы, и даже образ тайной, неуловимой Организации. Куда-то исчезало, правда, и все то легкомысленное, поверхностное, чем он жил, пока не включался непосредственно в исполнение очередного задания. Куда-то пропало даже понимание, что он в чужом городе, далеко от дома! Никита становился глубже, сам выкапывал и выдалбливал в себе углубление в нечто. Одновременно стройнели ножки Ани под его пытливым, хотя чуточку и вороватым взглядом, полнели ручки, округлялись плечики, и было это вредно для его сокровенной мечты создать такое ровное, бесперебойное, неуемное обеспечение безопасности страны и порядка в ней, при котором преступный элемент не смел бы и на миллиметр поднять головы. Выходило по оттепели, которую праздновала душа, что следует оставить этот спасительный для отечества проект, заведомо обреченный на провал, если ты вдруг увлекся девушкой, и смотреть, как задорная особа вертится перед тобой, а на прочее махнуть рукой.
Они отправились в старую часть города, туда, где длинными унылыми рядами стояли потемневшие от времени двухэтажные деревянные бараки. По дороге Аня объяснила своему новому другу, что ее дядя имеет обыкновение прятаться - а для этого ему ничего не стоит найти предлог - у своего старого дружка, такого же пьяницы, как и он сам. Сейчас они их обоих возьмут за шиворот, встряхнут хорошенько и заставят выложить все, что нужно знать московскому разведчику.
Хотелось бы сообразить Никите, прежде чем встреча состоится, как он будет встряхивать этакого внушительного субъекта, каким дядя Федя выглядел на фотографии. Росло уяснение факта, что Аня, любя, ждет от него геройской удали, подвига, демонстрации ловкости и силы, и ради того, чтобы возлюбленный имел возможность показать себя во всей красе, готова пожертвовать даже достоинством родного дяди. Это могло бы отвратить Никиту от Ани, но вместе с пониманием ее жестокости, которая вполне может обратиться и на него, если он вовсе не окажется желанным ее сердцу и воображению удальцом, возрастало, и даже гораздо быстрее, стремление подчиниться всем этим дурацким и абсурдным девичьим требованиям и если не встряхнуть Чудакова, то по крайней мере проделать какую-нибудь из ряда вон выходящую штуку, чтобы пустить девушке пыль в глаза и после уже с полным правом надеяться на ее уступчивость. Как в бреду шел Никита за своей проводницей и рисовал себе все стадии ее превращения в податливый воск, от которого его в конце концов даже и затошнит. Авансом уже слегка подташнивало его, и когда Аня спросила, любит ли, он, возомнив это нескромной попыткой прояснения их отношений, скривился, как от кислого, как скривился бы от попавшей в рот тухлятины. Она стала совать ему под нос сорванный в пути цветок, о котором и спрашивала, любит ли, предполагая вообще познать его пристрастия; оттого же, что он зашелся в неожиданной сатирической, как ей показалось, кривизне, она рассердилась (ведь он, может быть, посчитал, что она пошленькая, она-де увлекается цветочками, рюшами и кружевами разными, кисейностью пробавляется), потому и тыкала в него безобидным цветком, павшим сначала жертвой его отвращения, а затем и ее гнева. Он, однако, все не понимал смысла ее действий и лишь бессмысленно дергал головой, уворачиваясь от растения, которое продолжал мыслить навязываемым ему Аней символом их зарождающейся и вместе с тем так уже раздражавшей его любви.
- А ты считаешь создание Организации государственным делом, Петя?
- Антигосударственный заговор - дело тоже государственной важности. Вот как я считаю, - важно заявил частный детектив.
- Как ты думаешь с этим заговором бороться? - спросил Лампочкин, тоскуя оттого, что у него руки связаны запретом начальника и не могут участвовать в борьбе, о которой с таким жаром говорил вольный стрелок Полусвинков.
- Не исключено, что мне придется схлестнуться с ним один на один, вступить в то, что мы называем единоборством. Хотя, конечно, прежде я постараюсь до конца использовать возможности моего племянника. Никита выглядит человеком, который не нюхал еще пороху, но положиться на него можно. У него множество достоинств, большие скрытые резервы и такой немаловажный фактор, как энтузиазм, свойственный молодости.
Примеров, пока о нем не забыли окончательно, вмешался:
- Я бы сразу с Никиты и начал. Пусть вызовет огонь на себя.
- Самое скверное в этой истории, - сказал Лампочкин, - что никак не удается выйти на кого-либо, кто знает об Организации все от начала до конца. Мне-то что, я в этой игре не участвую, но тому, кто горит желанием ликвидировать Организацию, ликвидировать ее в один момент, раз и навсегда, истинность моих слов очевидна. Такой человек сразу увидит, что я, пусть хотя бы и на словах, а не на деле, только и забочусь, что о ликвидации подобных организаций. А в противном случае мне и вовсе не стоило бы жить.
- Никита, я думаю, добудет всю необходимую информацию, - живо откликнулся Полусвинков и, выпив из чашечки кофе, случайно сбросил ее на колени Примерову и тотчас взялся за другую. - Но как бы не вышло, что мы его уничтожим вместе с Организацией.
Предельно взволнованный разговором Примеров с такой поспешностью, словно ему на колени упала раскаленная болванка, схватил чашку и машинально швырнул ее Лампочкину, а затем спросил:
- А почему это должно выйти?
- Потому что всякое случается в нашем деле, - ответил Полусвинков.
Лампочкин взял злополучную чашку в руки и смотрел на нее, не понимая всей цепи случайностей, которая привела к нему этот маленький сосуд.
Разговор зашел в тупик, не приблизил к разгадке тайны. Помочь разобраться должна была теперь сама жизнь. Примеров и Лампочкин еще долго сидели в кабинете Полусвинкова, ставя того в положение человека, который вынужден постоянно чем-то занимать и развлекать гостей.
- А не найдется ли чего покрепче кофе? - вдруг крикнул, ударив кулаком по столу, заместитель прокурора, и его лицо побагровело от долгой терпеливости мечтаний, тех, которые лишь теперь нашли дорогу во внешний мир.
Частный детектив просиял и вскочил на ноги.
- Давно жду этого вопроса, дорогой Сеня, ох как давно. Натурально! Сейчас сообразим...
Он легкокрыло засуетился, словно пушинку вынес свое могучее тело в коридор, где минуту-другую шептался с кем-то, повизгивая от полноценно и триумфально завладевшего нынче им желания поскорее угодить своим друзьям. В кабинет дуновением ветерка, струйкой дыма проскользнули молодые люди, видя перед собой лишь стол, который им предстояло украсить. Искусно совмещая дар слушать с разинутым ртом своего учителя Полусвинкова с умением бездумно исполнять за хорошую мзду любую работу, они во всяком случае организованного труда делались одинаковыми, как выпущенные с одного конвейера автоматы, и без толкотни сыпались снежинками на указанное им пространство, ровно покрывая его более или менее живописным слоем своих отменно согласованных усилий. И уже словно никак не двигалась их масса, а застывала, как разные величавые виды на полотне пейзажиста, и лишь под нею споро и неотвратимо совершалось то, ради чего они вдруг слетелись. Как хорошо было гостям в минуту, когда их накрыла эта теплая и нежная волна обслуживания! Трудно было понять Примерову, почему все это не произошло раньше и для чего хозяин ждал от него какой-то вымученной просьбы, даже мольбы о празднике, но и он не мог удержаться от улыбки, видя да и всеми фибрами души ощущая волшебную быстроту воплощения его вполне скромных мечтаний о доброй выпивке в нечто далеко превосходящее все его представления об удовольствиях, обычно такую выпивку сопровождающих. До некоторой степени мучился, однако, в этих обстоятельствах Лампочкин, ибо на примере складной работы людей Полусвинкова он постигал, до чего все разлинеенно и смеханизированно в Организации, и уже его пугала наступившая эпоха, множащая подобные примеры, дающая выход организаторским способностям тех, кто еще вчера вызывал у него презрительную улыбку человека душевного и очаровательно разухабистого, несобранного, делающего свое великое идейное дело неодолимой силой нахрапа. Все мог принять Лампочкин и даже с самым серьезным видом пошел бы воевать против ветряных мельниц, когда б возникла в том надобность, и только этот жуткий, беспросветный, сводящий на нет всякое многообразие порядок отвергала его душа, живущая естественными движениями и порывами Бог весть откуда берущейся страсти.
- Вино, коньяк, фрукты... - раскрывал глаза гостям на искусство хлебосолов торжествующий в своей роли Полусвинков. Толстые его, словно взятые у гротескного изображения купеческой стати пальцы извивающимися змейками как по клавишам пробегали по называемым экспонатам. - Возможны девки... нужен только сигнал... или сознаете себя старыми пердунами?
- Не знаю, кем и сознавать себя, а вот вижу, что живешь ты недурно, в высшей степени сыто и укомплектованно живешь, - одобрял Примеров; и тут же горевал о себе, о своей едва ли задавшейся жизни: - А я живу бедно, ой в нуждишке, в бедности и скудости, не так, говорю, живу я, как следовало бы человеку моего чина и моей должности.
Под его причитания разлили коньяк по рюмкам, чокнулись, выпили.
- Бедность моя вышла за пределы допустимого... горемыка я! беднота я! - плакался Примеров.
- Я не жалуюсь, - сказал Полусвинков. - Но как я не преувеличиваю своего достатка, так ты, Сеня, не преувеличивай своей нищеты.
- Я познаю в сравнении, - объяснил Примеров, - и развел тут утрированную кручину потому, что разительный контраст между богатством и бедностью и в нашем случае такой же в конечном счете фарс, как во всяком другом.
Делал гость заплаканное лицо сквозь застывшую на нем маску смеха, менял местами, и получался хохоток, искрящийся в каждой слезинке. Уже нет у меня, старого человека, другой нужды, кроме как дурачиться, думал он..
- У меня то да се... сами знаете, ребята, какое нынче время, бизнесменов, опять же, развелось что крыс в отхожем месте и чего у них больше всего, так это проблем. Проблем криминального рода, - уточнил Полусвинков. - Вот только обращаться с ними они все чаще предпочитают не в старые добрые компетентные органы, а к нам в частный сыск. Кому-то за поведением жены надо проследить, а кого-то нужно защитить от грабиловки.
- Должность у меня такая, что буквально на всю Россию охват, рассказывал свое Примеров, - но дивидендов имею мало.
- Ты и амурными, альковными делишками занимаешься? - удивился Лампочкин услышанному от Полусвинкова, как будто впервые об этом заговорил его друг.
- А почему бы и нет? Статья доходная. Есть у меня специалисты в этом деле. Настоящие доки. Мастаки. Только обходятся клиенту дороговато, ну, так чтобы не соврать... сто долларов за час работы! - с торжеством округлил Полусвинков.
- Врешь! - крикнул Лампочкин; он рассвирипел, ибо желанием его было, чтобы никто и никак не платил синхронизированным уродцам за их услуги, хотя бы и дельные, а у Полусвинкова, напротив, выходили какие-то фантастические суммы, против которых у Лампочкина не было никаких средств противостояния. - Ни за что таких денег не дадут! И чтоб я, бедный, но заслуженный человек, в области доступных мне знаний и понятий никогда больше подобной чепуха не слышал!
- Почему же это нельзя мне свободно излагать суть дела? - обиделся Полусвинков. - Я человек со всеми правами, не ущемленный.
Он снова наполнил рюмки. Примеров быстро пьянеет, а я ему еще подолью, пусть напьется и будет свинья свиньей, подло решил он, сам смутно сознавая свою цель, точнее говоря, ее отсутствие. Выпили все, и замелькали ладони, вытиравшие губы. Затем сунул себе в рот бутерброд частный детектив и сказал, не без труда ворочая среди пищи языком:
- Даже если слегка и преувеличил, так только слегка. Работа в самом деле тонкая и опасная, а потому требует высокой оплаты. Одно дело, когда на бедного бизнесмена наскакивает шпана, у которой обыкновение нехитрое, ну, скажем, ворваться в офис, помахать пугачами с криком: всем лечь! деньги на стол! От таких отбиться нетрудно. Может быть, вы лучше поймете дух нашего времени, а вместе с тем и условия, единственно в которых и могла возникнуть занимающая наше воображение Организация, если я вам скажу, что другое, совсем другое дело - и обстоит оно куда хуже - когда наш клиент в своей трудовой и полезной деятельности закрадывается в сферу, где его деловые интересы сталкиваются с деловыми интересами весьма и весьма серьезных людей. Так в бизнесе, так и в политике. Всюду сшибаются люди, охваченные жаждой наживы и власти над себе подобными. Нам, борцам за справедливость и законность, это дает пищу для размышлений о нравах, дает основания для ряда глубочайших выводов на предмет морали, но в то же время и возможность хорошо заработать. Главное, не проморгать свой шанс. Спроси себя, Саша, почему испуганный клиент предпочтет обратиться за помощью не к тебе, а ко мне. Да потому, что ты начнешь с философии, ты, сам еще живущий среди тысячи иллюзий, станешь прежде всего читать бедолаге мораль, тогда как я сначала обеспечу ему безопасность, а уж потом позволю себе парочку поучительных замечаний.
- Я скажу, с чего начинаю я, - возразил Примеров. - Я начинаю с чтения сводки. Собственно говоря, с этого начинается каждый мой рабочий день. Я сажусь за стол, читаю, и волосы на моей голове встают дыбом. Что ни день, эти бедные бизнесмены и политики, эти людишки, охваченные жаждой наживы и власти, взлетают на воздух или отправляются в морг с простреленной головой. Поэтому все, что ты, Петя, говоришь, не внушает особого доверия, а по-серьезному говоря, нуждается в доказательствах.
- Что сказать о павших? Трагедия их в том, что за помощью они обратились несвоевременно или не по адресу, вот и протянули ноги, серьезно ответил Полусвинков.
- То есть не к тебе обратились, а то бы ты их защитил, - с наглостью вышедшей из-под контроля иронии усмехнулся Лампочкин. - Но в таком случае скажи, ловкий человек, почему же ты до сих пор не накрыл Организацию?
Частный детектив вдруг вспылил, засучил ногами под столом. Рукой, дрожащей от отвращения к рюмкам, из которых будут пить его навязчивые в своей простоте друзья, он разлил коньяк, и только свою наполнил так, словно наливал не в фабрично сработанное стекло, а прямо в свое единственное и неповторимое сердце.
- Да потому, что моя фирма за это дело еще по-настоящему и не взялась! - воскликнул он с жаром, с жарким гневом, который хлестал у него из ушей и сыпался из глаз, а во рту превращался в электрические разряды слов. - Я пока только и предпринял, что Никитку закинул в Нижний. Может, на верную смерть. Жалко парня! Вот какие дела творятся! А ты, ничтожный мечтатель, ты, авантюрист по рождению, по духу, по всем твоим методам сыска, ты, неудачник, а в силу этого фактический прохвост, ты осмеливаешься упрекать меня: почему, мол, не накрыл! Потому и не накрыл, что так сразу не накрывается! Это серьезная организация, а не песочек, в котором ты, так и не доросший до зрелости человек, до сих пор играешь!.
Лампочкин сказал:
- Американец, который там, в Нижнем, крутится, - шпион международной разведки.
- Смотри, как у них в международной разведке дело поставлено! подхватил Полусвинков. - Хлоп! - и америкашка уже в Нижнем. А кто его туда звал? Понимают, что клюнули, может быть, на пустой крючок, но ничего, не стесняются, засылают агента. Нужно, мол, проверить поступивший сигнал. А мы как будто даже стыдимся вывести это дело на официальный уровень. Боимся, что нам скажут: вы, ребята, поверили в детские сказки. А эти детские сказки могут обернуться мировой катастрофой! Может, такого Президента получим, который первым делом на ядерную кнопочку нажмет.
- Ладно, не горячись, Петя, - Примеров потянулся через стол, потрепал Полусвинкова по плечу. - Ты прав. А самое смешное, что я поначалу воспринимал с некоторым как бы недоверием твои слова. Коньяк с человеком пью и этому же человеку в глаза жарю: ты, парень, брехло. Только русские так умеют. Это, я тебе скажу, и неприличие, и некое своеобразие характера. Это, для сравнения сказать, все равно как обоюдоострый меч. С одной стороны что-то такое, знаешь, постыдное, на что без досады и не глянешь, а с другой натуральная загадка нашей славянской души. В результате же получается меч, которым самое милое дело рубить налево и направо и совершать революцию. Вопрос лишь в том, как мы им в данной ситуации воспользуемся. Когда я сейчас задаюсь этим вопросом, то до таких пределов простирается мое желание от частного перейти к общему, что я, Петя, опять уже не могу всерьез воспринимать все те мелкие подробности, которых ты тут нам навалил целый ворох, и волей-неволей почитаю их за детские сказки. Даже Лампочкин, уж на что простая душа, и тот не увлекся этими твоими байками про бизнесменов и про частный сыск. Не мельчи, Петя, не уходи в частности. Как стабильно мудрый слегка перемудрившему скажу тебе: пожалуй, оно и лучше, что делу пока не дан официальный ход. Поработаем за спиной у американца. Понимаешь, дружище? Пока он там будет сновать, мы в тихом мудровании и в устойчивом стремлении к обобщению будем возрастать, возрастать, Петя, до заоблачности, до горних чертогов, а затем, проабстрагивавшись должным образом, обрушимся на него такой массой абсолютного понимания, проницательности, прозорливости, дальновидности, такой лавиной ясного знания всего и вся, что он у нас и пикнуть не успеет. Прихлопнем, как букашку.
Выразительными жестами хозяин кабинета открестился от своей профессиональной озабоченности мелочами, от назойливых мыслей о повседневном кропотливом труде на пути к какому-то окончательному громоподобному успеху. Сейчас эти мысли и заботы только мешали ему правильно отдыхать в чудесной компании друзей.
Развеселившийся Примеров взглянул на подчиненного.
- Ну что, Саша, споем? Давненько так хорошо не сиживали...
В памяти Лампочкина всегда теснилось множество песен, кое-как срифмованных и исторгнутых как бы неким запредельным по отношению к музыке миром, только и ждавших своего часа, чтобы мгновенно завертеть его всего в сумасшедшей какофонии, источником которой признать себя Лампочкину, оглушенному и потерявшемуся, было бы нелегко. Больной и несчастный уже на первых подступах к своей необычайной способности быть какой-то умоисступленной симфонией, он дико вытаращил глаза и раскрыл рот рупором, выпуская на волю тревожный и сразу берущий за душу рокот увертюры.
- Славно, славно... - предощущал восторг Примеров.
Полусвинков замахал руками.
- Погодите петь, - вдруг снова нахмурился он. - Я вот о чем думаю. Я связывался с парнями в Нижнем, которые ищут машину американца, так ведь говорят они, что найти ее ни в какую не могут. И раньше бывали в подобных делах провалы, но так чтоб, когда всеми силами ищут, всем миром, можно сказать, а найти не удается, такого они не припомнят. Складывается, знаете ли, такая гипотеза, что машина кому-то очень и очень понадобилась.
- Думаешь, ее для будущего Президента готовят? - спросил Примеров и переглянулся с Лампочкиным, который заливал коньяком неурочно затлевшее в его груди музицирование.
- Затрудняюсь так сразу ответить на твой вопрос, - сказал Полусвинков.
Примеров пожал плечами:
- Для чего тогда вообще вопрос поднял?
- Ничто не должно ускользать от нашего внимания. Вопрос еще стоит так: почему американец насчет машины допытывается у Чудакова, который, не исключено, причастен к Организации? - продолжал Полусвинков. - Охотится он на Чудакова, или тут что другое? Международный разведывательный центр на Чудакова охоту объявил, или происходит нечто, чему мы пока даже названия не знаем?
- Да, запутанное дело, - согласился Лампочкин. - Скажи, однако, как, по твоим сведениям, зовут этого американца?
- Никита доносит: Томасом Вулфом.
Лампочкин рассмеялся, и Примеров вторил ему.
- Чепуха, - отмахнулся Примеров, - и опять брехня одна. На недостоверной информации строите вы с Никитой свою работу. Томас Вулф давно уже покойный классик американской литературы.
- То-то и оно, что налицо явная встроенность в мир реалий каких-то странных элементов самой что ни на есть причудливой, а может быть, и разнузданной фантазии, - возразил Полусвинков. - Уж не попытка ли задавить нас фантасмагориями, не в надежде ли сделать наше воображение больным устроено все это? Не думает ли кое-кто воспользоваться нашей тягой к образованности, к начитанности, а соответственно и к Томасу Вулфу, с тем чтобы заманить нас в ловушку, в такую путаницу, из которой потом нас не выпутает ни Бог, ни черт?
Примеров покачал головой, осуждая легкомысленный, на его взгляд, тон частного детектива.
- Я тут, знаешь, тоже не зря небо копчу, - сказал он сурово. - Что и кто есть Томас Вулф, знаю, ночью разбуди - отвечу! И если какой залетный мистер именует себя этим самым Вулфом, мне не нужна помощь Бога или черта, чтобы выстоять в потоке столь нелепой и бессмысленной лжи.
- В центре ихнем ничего лучше не придумали, как назвать своего агента именем американского писателя, - зашел с другой стороны в разъяснении загадки Полусвинков и самодовольно ухмыльнулся. - Если б нам только такие ребусы загадывали, мы бы всю их вредительскую работу в момент расщелками. Но они хитрее, чем мы думаем. Мы думаем: ага, Томас Вулф. А они подразумевают совсем другое.
- Что же именно? - живо спросил Лампочкин.
- Навязать нам своего президента!
- Американского?
- Американского или турецкого, пока не знаю, а такого, чтоб им был полностью угоден.
- Это заговор против нашей Родины, против нашей Родины прекрасной! закричал Примеров, в ярости разбивая пустую рюмку о стол.
Полусвинков сказал проникновенно:
- Изложу вам теперь мое понимание русской идеи. Что такое, ребята, свобода? Свобода как таковая, а в том числе и права человека с демократией? Мне это понятие - демократия - мало что говорит. Или даже ничего хорошего. Это что невежественные люди пролезли в парламент, а никуда не пролезшие утешаются глупенькими книжками - это демократия? - вскрикнул Полусвинков. Так у меня с такими людьми мало общего. И никакого равнения держать на них я не хочу. Потому что я, в сущности, аристократ духа. И мир - это всего лишь мое представление о нем.
Ребята! Смирно! Я требую: будем тверды как скала. Наша воля да достигнет несгибаемости!
Ладно уж, пусть мне этот недалекий и полуграмотный депутат-парламентарий обеспечивает внешнюю свободу, я на его вертлявом адвокатском горбу буду выезжать. Замыкаться в себе, в своем кровном, национальном, народном, православном - не собираюсь. Железный занавес ни к чему. Пусть приезжают из-за бугра и говорят, пусть хоть Томас Вулф приезжает. Вот наведывается, скажем, толстосум и толкует о преимуществах свободного рынка. А у меня ум быстрый, и я на лету схватываю, что в действительности незванный гость этот присмотрел в Сибири какой-то заводишко, хочет к рукам прибрать, - но отчего же его не выслушать? А вот толкователь прав человека. Речистый такой вьюнок. Он только что побросал ракеты в какого-нибудь там неугодного ему нарушителя и осквернителя общечеловеческих ценностей, отбомбился, так сказать, а теперь, довольный и благостный, учит, что это было во имя гуманизма. Я его слушаю. Но закончить слушание надо так. Надо рассмеяться ему в лицо, выйти на улицу и погрузиться в условия и правила своей жизни. Вот это правильно и хорошо, вот что и есть добро. На улице это постижимо. Потому что - вон храм, вон пивная, а вон домишко, какого нет ни в Азии, ни в Европе. А если у голландца или португальца иного свое представление о правильном и добром, так это его личное дело. Я единственная разумная и справедливая сила в мировом порядке и мировой судьбе, а не тот толкователь и не какой-нибудь ихний самозванный Томас Вулф. Потому как мне и в голову не придет ехать в Португалию или Голландию и чему-нибудь их учить. Сдались они мне, педерасты неугомонные! Я на своей улице не просто жизнь веду, я участвую в бытии, а следовательно, и в вечности. Так что же, мне вечность променять на чью-то там сиюминутность и злободневность, на преходящее? Скажи, старик, - ткнул разъярившийся оратор пальцем в грудь Примерова, - ты согласишься хоть клочок, хоть морщинку своей пьяной физиономии променять на ту их важную рожу, с какой они предаются своей ежедневной дрочиловке?
Примеров пищал всей своей мягкой плюшевой округлостью:
- Ни за что, ни за какие коврижки, ни за самое чечевичную похлебку!
Плясал от радости, услышав такой ответ, Полусвинков, и поздравляли его работники прокуратуры: хорошо сказал! Теперь поведет он свое дело иначе, не рубя безжалостным топором из людей роботов, а даже и камни оживляя. Запела Фемида, высунув умную головку из разверзшегося нутра Лампочкина. Полусвинков подпевал, басил, взыгрывая иерехонской трубой, а Примеров, взъехав жабистым брюхом на стол, барабанил рюмками. Разошлись не раньше, чем условились с утра зажить по-новому.
4.
Никита, вступив в сознательную жизнь сыщика, определил: три четверти того, что думает, говорит и делает его дядя надо выкинуть за ненадобностью, как принадлежащее устаревшему миру расхлябанности и ваньковаляния. И только из остатка, может быть, получится четкая и дельная работа. Не провиделось в настоящее время ничего лучшего, чем решительными мерами избавить дядю от общества этих замшелых дураков Примерова и Лампочкина, которые под предлогом дружбы отнимают у него драгоценное время и, пожалуй, попросту спаивают его. Но как это сделать? У дяди такие старомодные взгляды, друзьями, говорит он, разбрасываться негоже, какие уж они ни есть. Но и Никита не имел окончательно уверенного, накрепко выкованного существования, он на каждом шагу рисковал оступиться в жирную кашу сплошных недоразумений, запутаться в заведомо отрицающих всякую продуктивность обстоятельствах, и внутри у него случались неостановимые раздоры противоречий. За примерами далеко ходить не надо, подумал он, косясь на веселую Аню. С девушкой бился уже не первый час, а никуда не продвинулся. Поневоле воображению рисовался следовательский ремень, гуляющий по спине непокорной. С досадой Никита сознавал, что его живая душа интересуется Аней, проникается жаждой познания ее неплохо сбитого, бойкого тела, с трепетной чуткостью навостряется на шорохи девушки и поблажливо улыбается ее беспечной болтовне, и напрасны призывы трезвого разума смять катком рассудочности непрошенную, мешающую работе симпатию.
Никита размеренным движением доставал из кармана трубку связи с дядей и ставил того в известность о каждом новом повороте в своем нижегородском расследовании, раздуваясь при этом от гордости за свою техническую оснащенность. Он думал поразить ею провинциальное воображение Ани, но все же выходило что-то иное, а именно что плотская прелесть Ани все росла и росла в его ощущениях, заслоняя и необходимости службы, и даже образ тайной, неуловимой Организации. Куда-то исчезало, правда, и все то легкомысленное, поверхностное, чем он жил, пока не включался непосредственно в исполнение очередного задания. Куда-то пропало даже понимание, что он в чужом городе, далеко от дома! Никита становился глубже, сам выкапывал и выдалбливал в себе углубление в нечто. Одновременно стройнели ножки Ани под его пытливым, хотя чуточку и вороватым взглядом, полнели ручки, округлялись плечики, и было это вредно для его сокровенной мечты создать такое ровное, бесперебойное, неуемное обеспечение безопасности страны и порядка в ней, при котором преступный элемент не смел бы и на миллиметр поднять головы. Выходило по оттепели, которую праздновала душа, что следует оставить этот спасительный для отечества проект, заведомо обреченный на провал, если ты вдруг увлекся девушкой, и смотреть, как задорная особа вертится перед тобой, а на прочее махнуть рукой.
Они отправились в старую часть города, туда, где длинными унылыми рядами стояли потемневшие от времени двухэтажные деревянные бараки. По дороге Аня объяснила своему новому другу, что ее дядя имеет обыкновение прятаться - а для этого ему ничего не стоит найти предлог - у своего старого дружка, такого же пьяницы, как и он сам. Сейчас они их обоих возьмут за шиворот, встряхнут хорошенько и заставят выложить все, что нужно знать московскому разведчику.
Хотелось бы сообразить Никите, прежде чем встреча состоится, как он будет встряхивать этакого внушительного субъекта, каким дядя Федя выглядел на фотографии. Росло уяснение факта, что Аня, любя, ждет от него геройской удали, подвига, демонстрации ловкости и силы, и ради того, чтобы возлюбленный имел возможность показать себя во всей красе, готова пожертвовать даже достоинством родного дяди. Это могло бы отвратить Никиту от Ани, но вместе с пониманием ее жестокости, которая вполне может обратиться и на него, если он вовсе не окажется желанным ее сердцу и воображению удальцом, возрастало, и даже гораздо быстрее, стремление подчиниться всем этим дурацким и абсурдным девичьим требованиям и если не встряхнуть Чудакова, то по крайней мере проделать какую-нибудь из ряда вон выходящую штуку, чтобы пустить девушке пыль в глаза и после уже с полным правом надеяться на ее уступчивость. Как в бреду шел Никита за своей проводницей и рисовал себе все стадии ее превращения в податливый воск, от которого его в конце концов даже и затошнит. Авансом уже слегка подташнивало его, и когда Аня спросила, любит ли, он, возомнив это нескромной попыткой прояснения их отношений, скривился, как от кислого, как скривился бы от попавшей в рот тухлятины. Она стала совать ему под нос сорванный в пути цветок, о котором и спрашивала, любит ли, предполагая вообще познать его пристрастия; оттого же, что он зашелся в неожиданной сатирической, как ей показалось, кривизне, она рассердилась (ведь он, может быть, посчитал, что она пошленькая, она-де увлекается цветочками, рюшами и кружевами разными, кисейностью пробавляется), потому и тыкала в него безобидным цветком, павшим сначала жертвой его отвращения, а затем и ее гнева. Он, однако, все не понимал смысла ее действий и лишь бессмысленно дергал головой, уворачиваясь от растения, которое продолжал мыслить навязываемым ему Аней символом их зарождающейся и вместе с тем так уже раздражавшей его любви.