Лобанов Михаил. Мы - военные инженеры

   Затем все направились в парк, где прямо под деревьями на самой широкой аллее были накрыты столы. Во время праздничного обеда комиссар сообщил нам, что наши курсы реорганизованы в четвертую Военно-инженерную школу комсостава РККА с трехлетним сроком обучения. Радости нашей не было предела. Во-первых, теперь мы получим более глубокие знания. Ведь изменяется не только название, но и программа. А во-вторых, и это весьма знаменательно, менялся и сам принцип подготовки командных кадров для Красной Армии. Отпала необходимость в сокращенных сроках обучения. Значит, самые трудные дни остались позади.
   За три с лишним месяца, которые мы отсутствовали, наши однокашники ушли далеко вперед. Нужно было наверстывать упущенное. Нас освободили от несения караульной службы, внутренних нарядов. Заниматься и еще раз заниматься - такую задачу поставило перед нами командование. И мы ее решили. К осени отставание было ликвидировано.
   На втором году учебы мы штудировали электротехнику, изучали двигатели внутреннего сгорания, паровые машины, прожекторное дело. Вечерами к нам часто заходил комиссар Гаук.
   - Как жизнь, товарищи краскомы? - по обыкновению спрашивал он.
   - Будущие краскомы, товарищ комиссар.
   - Выходит, еще не допеклись? Корочка не затвердела?
   И незаметно начинался неторопливый разговор о нашей учебе, предстоящей службе, о положении в стране.
   - Трудная ситуация сейчас, - вроде бы ни к кому не обращаясь, рассказывал комиссар. - Вот у нас в Казани, например, на железнодорожной станции десятки неразгруженных вагонов стоят. Людей не хватает... Прикидывали мы тут с товарищем Малашинским, да ничего не получается. Экзамены скоро, каждая минута на счету.
   - Но ведь нужно помочь! Давайте, товарищ комиссар, завтра субботник организуем. А учебники и ночью никуда не денутся.
   И мы шли на железнодорожную станцию. До сих пор не могу понять, как это ладно все у комиссара получалось. Вроде бы и пламенных речей не произносил, и резолюций мы никаких не принимали. Люди сами предлагали пойти на разгрузку составов. Разгружая вагоны, мы видели перед собой не ящики и тюки, а всю страну, которая нуждается в нашей помощи. Мысль об этом отгоняла усталость, заставляла назавтра снова садиться за книги и конспекты.
   А субботники с той поры стали регулярными. Когда требовалось, мы разгружали железнодорожные составы, баржи на Волге, скалывали лед на железнодорожных и трамвайных путях.
   Запомнились мне и практика на городской электростанции, в трамвайном депо, поездка в Самару на окружную спартакиаду и насыщенные до предела лагерные дни. Весьма поучительным для меня было последнее пребывание в лагерях. Оно завершилось участием нашей группы радистов-электромехаников в корпусных учениях Приволжского военного округа.
   Наша учеба близилась к концу. Несколько месяцев - и прощай, город, с которым связана юность. Конечно, порой становилось грустно. Пройдет совсем немного времени, и разлетимся мы по всей стране. Понимали, что судьба, быть может, уже никогда не сведет нас всех вместе. Но это была особая, дорогая сердцу грусть, без которой не обходится ни одно расставание. Уверенность же в том, что мы нужны Красной Армии, что нас, молодых краскомов, с нетерпением ждут в войсках, вселяла в нас радость, энтузиазм. С огромным душевным подъемом работали мы с технической литературой, всевозможными справочниками и таблицами. Преподаватели старались теперь приучать нас самостоятельно мыслить, разбираться в схемах и чертежах.
   Помню, курс радиотехники вел у нас инженер А. Г. Шмидт. Он же руководил и практическими занятиями, которые проходили в классах казанского радиобатальона. Однажды на столе появилась новая, совершенно незнакомая нам ламповая станция АЛМ, разработанная Александром Львовичем Минцем ц только что поступившая на вооружение войск связи. Вместо того чтобы рассказать об ее устройстве, Шмидт развернул перед нами схему и сказал:
   - Разбирайтесь самостоятельно. Из класса не выпущу, пока не будете знать аппаратуру назубок!
   Сказал - и вышел. Мы, разумеется, восприняли его слова как шутку. Прошел час, другой, а Шмидт все не появлялся. Решили пойти узнать, когда он придет. Однако выяснилось, что дверь снаружи закрыта на ключ.
   - Вот так номер! - возмутился кто-то. - Это, пожалуй, уж слишком!
   Тем не менее факт оставался фактом. Немного поворчав, мы снова засели за схему. А часа через полтора в коридоре послышались шаги. Звучно щелкнул замок.
   - Ну как, разобрались? - с трудом пряча улыбку, спросил Александр Генрихович. - Вот и отлично! Сейчас проверим, на что вы способны.
   Впоследствии я неоднократно с благодарностью вспоминал нашего мудрого педагога, потому что без самостоятельности, инициативы, умения мыслить и логически рассуждать не может быть настоящего инженера, командира.
   Самое серьезное внимание на заключительном этапе уделялось методической подготовке курсантов. Некоторым, не скрою, это казалось совершенно лишним. Дескать, не в учителя пойдем. Наше дело командовать людьми, эксплуатировать и ремонтировать технику. А провести занятие, беседу - велика ли здесь премудрость? Но вскоре мы убедились, что это действительно премудрость.
   Почти перед самым выпуском пришел к нам читать курс партийно-политической работы в войсках Алексей Михайлович Колосов. Каждое его занятие обогащало нас, раскрывало новые горизонты. И суть была не только в содержании. Алексей Михайлович обладал удивительной способностью властвовать над аудиторией. Вроде бы о самых обыкновенных, давно знакомых вещах шла речь на его лекциях, однако слушали мы его затаив дыхание. А он, то повышая голос, то переходя почти на шепот, вел нас за собой. Конспектом или какими-либо другими записями Колосов никогда не пользовался.
   - Нужно в совершенстве знать свой предмет, - любил повторять он. Тогда никакие шпаргалки не потребуются. Старайтесь постоянно поддерживать контакт с аудиторией, чувствовать, как воспринимаются ваши слова. А если станете поминутно заглядывать в бумажки, связь со слушателями мигом оборвется, и восстановить ее вновь будет не так-то просто...
   И вот наконец последние дни в Военно-инженерной школе. Началась подготовка к прощальному вечеру. Много хлопот доставила нам краскомовская экипировка: надо было подобрать обмундирование, подогнать, тщательно отгладить.
   Командование школы и наши непосредственные начальники смотрели на нас, курсантов, уже как на равных себе. Требовательность не снижалась, но это были уже иные отношения. Навсегда запомнилась мне одна из последних бесед с Титом Теофиловичем Малашинским. Он зашел к нам в ротное помещение незадолго до отбоя, а расстались мы с ним поздно ночью. О чем только ни шел разговор: о будущей службе, о взаимоотношениях с товарищами на новом месте, о поведении краскомов в быту, о том, как правильно строить семейную жизнь. Словом, это был большой душевный разговор отца с сыновьями, которых он провожал в самостоятельную жизнь.
   Наш выпуск был шестым по счету. Однако ему придавалось особое значение: Красная Армия впервые получала молодых командиров, прошедших трехлетнее обучение.
   По этому случаю церемония выпуска должна была состояться одновременно по всей Республике. Специальный циркуляр политического отдела Главного управления военно-учебных заведений гласил: "...Провести выпуск торжественно и содержательно, как заключительный акт кампании по ударной работе с выпускным классом, которая должна подготовить краскомов к тому, чтобы они прибыли в свою часть полные революционной бодрости и сумели бы внести в ее жизнь новую струю..."
   Работая над архивными документами, относящимися к четвертой Военно-инженерной школе, я разыскал оригинал пригласительного билета, который позволю себе привести здесь:
   ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ
   4-я КВИШ просит Вас пожаловать на торжества по случаю VI выпуска Красных командиров.
   Порядок празднования:
   16 сентября
   в 11 ч. парад на Театральной площади;
   в 14 ч. обед в здании школы;
   в 18 ч. концерт и танцы в здании школы.
   17 сентября в 16 ч. торжественное заседание в здании школы.
   18 сентября
   в 18 ч. торжественное заседание Горсовета в Красноармейском Дворце.
   Администрация школы.
   Точно в соответствии с намеченным планом утром 16 сентября на Театральной площади построились курсанты нашей школы, 7-й Пехотной школы комсостава, Центральной тюркской военно-политической школы, Объединенных мусульманских курсов, части Казанского гарнизона. Командовал парадом Тит Теофилович Малашинский. Четкий рапорт - и вот уже зачитывается приказ Реввоенсовета Республики о присвоении курсантам звания "красный командир". Начальник гарнизона тепло поздравляет нас. Дружное троекратное "ура!" гремит в ответ. Звучит гимн. Солнце, радуясь вместе со всеми, золотистыми искрами отскакивает от медных труб, от блестящих наконечников боевых знамен. Мне чудится, что и от наших сияющих лиц отражаются солнечные зайчики, когда мы, старательно чеканя шаг, проходим мимо трибун.
   Вот уже получено удостоверение, в котором значится: "Дано сие красному командиру Лобанову Михаилу Михайловичу, окончившему курс нормальной 4-й Казанской Военно-инженерной школы комсостава РККА по электромеханическому отделению, в том, что он за время своего пребывания в школе прослушал полный курс подготовительного и специального классов..." Далее идет перечисление предметов, подписи, печать - все, как полагается. А я все еще не могу поверить, что кончилась учеба. Впрочем, кончилась ли? Почему-то вспоминаются слова Тита Теофиловича Малашинского о том, что мы преодолели лишь первые ступени.
   На другой день мы получали назначения. В зале за длинным, покрытым красной скатертью столом заседает комиссия: начальник и комиссар школы, командиры батальонов и рот, ведущие преподаватели. А мы, собравшись в коридоре, ждем. Есть что-то неуловимо общее между этими минутами и теми, через которые мы прошли при поступлении. Волнение? Безусловно! Неизвестность? В какой-то степени. Тогда могли принять или не принять. Теперь, правда, обязательно назначат, но куда...
   Нам предоставлялось право выбора. Перед входом в зал был вывешен список, в котором фамилии выпускников располагались с учетом среднего балла успеваемости. Рядом - перечень воинских частей, куда распределялись молодые командиры. Первыми, естественно, выбирали те, кто закончил школу с лучшими оценками.
   Вот и моя очередь. Распахиваю дверь, печатая шаг, подхожу к столу, докладываю:
   - Красный командир Лобанов за получением назначения в часть прибыл!
   - Еще раз поздравляем вас, товарищ Лобанов, с успешным окончанием Военно-инженерной школы. Желаем успехов в дальнейшей службе. Где бы вы ни были, свято берегите честь и достоинство командира Красной Армии. Куда хотели бы получить назначение?
   - Прошу направить меня в Киев, в 6-й отдельный радиотелеграфный батальон.
   Короткое совещание... Чувствую, как гулко стучит сердце. Наконец слышу:
   - Ваша просьба удовлетворяется.
   В радиотелеграфном батальоне
   Мой отъезд из Арзамаса, где я проводил свой первый командирский отпуск, предоставленный после окончания Военно-инженерной школы, неожиданно задержался на двое суток. Причиной тому был необычно ранний и обильный снегопад. В течение одной ночи выпало столько снега, что город совершенно утонул в нем. Люди с большим трудом пробирались от дома к дому, многие учреждения не работали. Естественно, что в особенно тяжелом положении оказалась железная дорога. Сотни рабочих и служащих были брошены на расчистку путей, но справиться с заносами удалось не сразу. Лишь к концу второго дня через Арзамас прошли первые составы. Вначале пропустили эшелоны с продовольствием, углем, лесом. Затем настала очередь и нашего, пассажирского, поезда. Гулко ударил колокол, и мы наконец двинулись в путь. Впереди меня ждал Киев... Почему же я все-таки выбрал именно этот город, а, допустим, не Ленинград или Москву? Трудно сказать. Не исключено, что сыграла роль детская мечта побывать в Киеве. Помню, в доме наших знакомых на стене висела картинка: синее-синее небо, золотистые маковки церквей, море зелени, а на переднем плане широкая, величавая река. Мне хотелось смотреть и смотреть на этот рисунок.
   Потом, когда стал постарше, много раз слушал рассказы о Киеве приятельницы моей матери. Она, выиграв по лотерее серебряный кубок, продала его и отправилась на экскурсию в этот город.
   Чем ближе мы подъезжали к Киеву, тем больше я волновался. Действительно ли он окажется таким, каким мне представлялся? Или, быть может, меня ждет разочарование? Впрочем, гадать оставалось недолго. Вот уже Дарница, последние километры... И за окном вагона показалась панорама города, круто сбегающего к Днепру. Честное слово, в те минуты мне представилось, что я снова рассматриваю дорогую моему сердцу картинку.
   Узнав, что 6-й отдельный радиотелеграфный батальон, в котором мне предстояло служить, размещается в Печерском районе, возле Лавры, я решил отправиться туда пешком. Заботу о моих чемоданах взял на себя паренек с двухколесной ручной тележкой. Мы неторопливо шагали по широким, обсаженным деревьями улицам, которые то незаметно спускались вниз, то круто поднимались в гору. Какие-то светлые, необыкновенно солнечные и веселые здания, бесконечные бульвары и парки, мостовые из брусчатки...
   Миновав Лавру, мы подошли к массивным воротам, над которыми я увидел надпись: "6-й отдельный радиотелеграфный батальон". Рассчитавшись с пареньком, я подхватил чемоданы. А еще через несколько минут красноармеец с повязкой дежурного на рукаве привел меня в штаб, размещавшийся в приземистом кирпичном здании. Представился командиру батальона Леониду Викторовичу Баратову.
   - Как добрались, товарищ Лобанов? Устали в дороге? Какое впечатление произвел Киев?
   Серые, мягкие глаза внимательно рассматривали меня. Голос звучал негромко и тепло. Леонид Викторович усадил меня рядом и долго расспрашивал. Его интересовали мои знания по математике, физике, радиотехнике. Особенно обрадовало командира, что я знаком не только с армейской радиостанцией "Телефункен", которая в то время являлась наиболее распространенной, но и с новой ламповой станцией АЛМ, лишь начавшей поступать на вооружение.
   - Очень хорошо, что в школе умеют смотреть вперед! - сказал он, довольно потирая руки.
   Я был назначен командиром взвода во вторую роту. Однако к исполнению своих прямых обязанностей меня допустили не сразу. Имелся приказ, в соответствии с которым выпускники военных школ, окончившие их в 1923 году, должны были пройти шестимесячную стажировку в должности командира отделения. Я знал об этом и раньше, но в глубине души надеялся, что для меня будет сделано исключение. Ведь, будучи курсантом, я в течение полутора лет командовал отделением, был помощником командира взвода. Определенные навыки руководства людьми у меня уже были. Однако Баратов, который так тепло и дружески беседовал со мной при первой встрече, в этом вопросе был непреклонен.
   - Вы, товарищ Лобанов, наверное, станете строго требовать выполнения каждого вашего распоряжения? Будете? И правильно! Исполнительность, пунктуальность - основа армии. Так давайте же будем так же точно выполнять приказы старших начальников.
   Впрочем, не я один оказался на первых порах в роли командира отделения. Осенью в радиотелеграфный батальон кроме меня прибыли еще семь молодых краскомов. И все мы, как того требовал приказ, жили в казарме вместе с красноармейцами. Правда, для нас была выделена отдельная комната, но казарма все же оставалась казармой. Где-то в глубине души мы, разумеется, таили разочарование. Кому после окончания учебы не хочется полной самостоятельности? Лишь много позже я по-настоящему понял, что месяцы стажировки стали для всех нас дополнительной и весьма важной школой. Находясь в постоянном контакте с подчиненными, знакомясь с ними не только на занятиях, в строю, но и во внеслужебное время, мы на практике постигали сложную науку руководства людьми, учились заботиться о них, вникали в тонкости красноармейской службы и быта.
   Нужно отметить, что наше временное понижение в должности ни в коей мере не сказалось на взаимоотношениях с теми командирами, которые по праву считали себя "старичками". И сам Баратов, и командиры рот стремились сделать все зависящее от них для того, чтобы мы быстрее вошли в дружную батальонную семью.
   Мы, например, были непременными участниками всех совещаний командно-технического состава. Нам предоставлялось право активно участвовать в решении разбиравшихся там вопросов. Старшие товарищи охотно делились опытом, подсказывали, как лучше поступить в тех или иных случаях. Контакты наши, что очень важно, не ограничивались чисто служебными рамками. В свободное время мы частенько отправлялись гулять по городу, знакомиться с его достопримечательностями. И всякий раз кто-нибудь из старожилов батальона, из наших начальников добровольно брал на себя роль гида. Нередко такие экскурсии завершались чаепитием у кого-нибудь из старших товарищей.
   Однако отеческое отношение к нам вовсе не означало, что командование батальона было склонно опекать нас в мелочах, оберегать от служебных забот. Напротив, с первых же дней нас загрузили, как говорится, по самые уши. Среди молодых краскомов были четыре выпускника военно-инженерных школ. Остальные имели лишь общевойсковую подготовку и, естественно, в технике разбирались слабовато. Но это обстоятельство не смущало командира батальона. Он, стремясь получить от каждого из нас максимальную отдачу, поручил строевикам проводить занятия с красноармейцами по чисто военным дисциплинам: строевой, стрелковой подготовке, тактике. Нам же, технарям, достались специальные предметы: электро- и радиотехника, двигатели внутреннего сгорания и другие. Такое распределение обязанностей, на мой взгляд, оказалось вдвойне разумным. И вот почему.
   Во-первых, каждый из нас с первого дня службы чувствовал себя в своей стихии, что, несомненно, укрепляло уверенность в собственных силах, позволяло закрепить и углубить ранее полученные знания. Во-вторых, и это вполне закономерно, выпускники военных школ по ряду теоретических вопросов были подготовлены лучше командиров-практиков. Активное участие молодежи в проведении занятий поднимало весь учебный процесс в батальоне на качественно новую ступень. Удалось разукрупнить группы, сделать каждый час более эффективным, целенаправленным.
   Как я уже упоминал, первые месяцы краскомы жили в казарме. Во второй роте, в частности, нас разместили в канцелярии. Несколько простых столов, деревянные топчаны, покрытые грубыми, колючими одеялами, самодельные полки для книг и туалетных принадлежностей - вот, пожалуй, и все. Обстановка, конечно, весьма скромная, но много ли нам было нужно?
   Пока в Киеве стояла теплая осенняя погода, все было хорошо. Но с наступлением холодов наше положение стало трудным. Кирпичные стены казармы, имевшие толщину не менее метра, промерзали насквозь. Встанешь, бывало, утром пораньше, чтобы позаниматься, ткнешь пером в чернильницу-непроливайку, а оно скрипит и гнется: вместо чернил фиолетовый лед. Среди молодых краскомов начались простудные заболевания. За несколько дней до Нового года и я оказался в госпитале. Правда, там меня быстро поставили на ноги. И тем не менее факт оставался фактом. Жить в таких условиях становилось все труднее.
   Мы знали, что с топливом в батальоне плохо, доходили до нас слухи, будто в квартирах комсостава положение не лучше. А ведь там были женщины, дети. И мы молчали. Думали, перебьемся как-нибудь до весны. На ночь сдвигали топчаны, ложились спать по двое, накрывались одеялами и шинелями.
   Однажды к нам в комнату зашел комиссар батальона Алексеев. Невысокого роста, с простым открытым лицом, внимательными глазами, он как-то сразу располагал к себе. Алексеев часто проводил с командным составом и красноармейцами интересные беседы на политические темы, рассказывал о событиях в стране. Вступив в партию еще до революции, он прошел суровую школу гражданской войны. Был шофером, затем военным комиссаром. Кстати, с командиром батальона Баратовым его связывала давняя, фронтовая дружба. Когда Алексеев пришел к нам в комнату и увидел искрившийся на стенах иней, мы впервые узнали, что он умеет сердиться.
   - Почему не докладывали? Какое имели право молчать?
   - Ничего страшного, товарищ комиссар...
   - А если завтра занятия с красноармейцами некому будет проводить? Или это тоже не страшно? Ждете, когда половина батальона в госпитале окажется? Какие же вы командиры? Нет, не научились, как видно, по-настоящему заботиться о подчиненных. Красцоармейцы-то в этой же казарме живут. О них бы подумали, если на себя наплевать.
   - Неловко как-то было жаловаться...
   Комиссар круто повернулся и вышел, не сказав больше ни слова. Судя по всему, у него в тот же день состоялся разговор с завхозом батальона Алейником. Буквально через несколько часов в ротных помещениях установили дополнительные чугунные печки. Теперь они стали центром . нашего бытия. Вокруг них собирались, чтобы поговорить, сюда придвигали столы, за которыми занимались, а перед сном - и топчаны.
   Топливо, как выяснилось, завхоз Алейник умышленно экономил, стремясь прослыть хорошим хозяином. Теперь все изменилось: появились печи и топливо.
   Однажды поздно вечером мы по обыкновению собрались у нашей печки. Помню, оживленно обсуждали какую-то статью, опубликованную в газете "Красная звезда". Она только что начала выходить, и интерес к ней проявлялся огромный. Еще бы, есть теперь в Красной Армии и своя газета! Неожиданно скрипнула дверь. Сейчас я уже точно не помню, кто вошел в комнату (кажется, это был политрук нашей второй роты), но зато на всю жизнь осталось в памяти неподвижное, белое как полотно лицо этого человека.
   - Товарищи, - еле слышно проговорил он, - скончался Владимир Ильич Ленин...
   Я всегда поражаюсь, насколько точно удалось Маяковскому передать состояние людей, на которых обрушилась эта страшная, скорбная весть. Вдруг начал опускаться потолок, качнулись стены, задрожали огни ламп, перехватило дыхание. Мы знали о тяжелой болезни Ильича, но тем не менее поверить в то, что его больше нет, не могли, не укладывалось в голове!
   Растерянные, совершенно опустошенные, мы собрались у штаба батальона. Была какая-то внутренняя потребность собраться всем вместе в эту трудную минуту. В накинутой на плечи шинели вышел комиссар, следом за ним Баратов.
   - Друзья! К сожалению, это правда. Нет больше Ленина... - Алексеев замолчал на мгновение. Замерли и остальные. Ни звука, ни единого слова. Только белые облачка пара клубились в морозном воздухе над лицами людей.
   - Нет больше Ленина, - продолжал комиссар, - но есть партия, есть народ, которые не позволят повернуть историю вспять. Мы должны удвоить бдительность, быть готовыми к любым неожиданностям. Каждый должен теперь трудиться за троих, за четверых...
   В ту ночь мы так и не сомкнули глаз. А через несколько дней вся страна протяжными, тоскливыми гудками заводов, фабрик, паровозов прощалась с вождем революции. И мне казалось, что в эти минуты я вновь слышу слова комиссара Алексеева: "Есть партия, есть народ... Каждый должен теперь трудиться за троих..."
   * * *
   Близилась весна 1924 года. Молодые краскомы чувствовали себя все более уверенно. Я ежедневно проводил с красноармейцами по 6-7 часов занятий. Такая же учебная нагрузка была и у других. Кроме того, политруки рот привлекали нас к проведению политических бесед с личным составом. Вначале эти поручения носили эпизодический характер. Затем они стали системой. Вечерами приходилось тщательно готовиться, обдумывать каждое слово, которое предстояло сказать завтра. А это было не так-то просто. Дело в том, что среди наших подчиненных были люди с различным уровнем образования. Встречались вообще неграмотные. Некоторые с грехом пополам умели читать и писать. Были и красноармейцы-одногодичники, имевшие незаконченное высшее образование. Вот и попробуй проведи, к примеру, занятия по радиотехнике с такой аудиторией. Ведь "угодить" нужно и тем, и другим.
   Времени на занятия и подготовку к ним затрачивалось много. И все же мы ухитрялись каким-то образом бывать в театрах, в кино и даже серьезно увлекаться радиолюбительством. Им были заражены в батальоне буквально все. И мне думается, что пошла эта "болезнь" от нашего командира - Леонида Викторовича Баратова.
   Он закончил в Киеве гимназию, а затем три курса физико-математического факультета университета. Когда началась первая мировая война, Баратов добровольно ушел на фронт рядовым. В 1916 году он - прапорщик. Затем офицерские радиотелеграфные курсы при Западном фронте. После Октябрьской революции Леонид Викторович без колебаний перешел на сторону Советской власти и вступил в Красную гвардию. Он пользовался большим уважением у подчиненных и неоднократно избирался солдатскими комитетами на командные должности. Своей высокой культурой, глубоким знанием радиодела, а главное беззаветной преданностью революции он обратил на себя внимание командования и в ноябре 1918 года был назначен инспектором радиосвязи. Леонид Викторович принимал участие в боях против Деникина, банд Петлюры, а позже - в сражениях с белополяками.
   Кочевая военная жизнь, а возможно, и несколько замкнутый характер помешали Баратову обзавестись семьей. Жил он в доме на Софийской площади. Его холостяцкая квартира постепенно превратилась в настоящую радиолабораторию. Он конструировал и собственноручно монтировал приемники с высокой чувствительностью, пытался добиться наиболее четкого воспроизведения принимаемых радиопередач. Сделать что-то новое, оригинальное - вот к чему настойчиво стремился Леонид Викторович.